склонившись к центру, буквально нависали над Корнеем.
Проклиная неуместную прихоть, из-за которой он оказался в каменной
ловушке, Корней лег на спину и, чуть шевеля ногами, тихонько поплыл. Глядя в
голубой овал неба, Корней просил у Господа милости и помощи, но в ответ, с
небосвода, словно унося с собой последнюю надежду, уплыло даже
одно-единственное облачко.
Вода в озере была такой студеной, что даже закаленный парнишка вскоре
стал ощущать неприятный озноб, проникающий все глубже и глубже. Холод
подбирался к венам, достиг костей, заскреб сердце. В голове застучало - это
конец!
Другой на месте Корня закрыл бы глаза, выдохнул воздух и погрузился в
многометровую толщу, дабы без долгих мучений обрести вечный покой, но Корней
был не из тех, кто сдается без борьбы.
Он упорно плавал вдоль берегов, высматривая площадку или уступ, на
который можно было бы взобраться, но тщетно...
Вдруг спину что-то царапнуло. Перевернувшись, Корней увидел в воде,
прямо под собой, гряду камней. Она тянулась несколько саженей и, резко
обрываясь, терялась в глубине. Приободрившись, пловец стал нырять и
переносить, перекатывать легкие в воде камни в одну кучу. Когда из них
сложился островок, парнишка выбрался на него погреться, но прежде преклонил
колени, творя молитву:
- Господи Всемогущий! Не отведи милость Свою от раба Твоего
неразумного. Отче наш, вразуми меня грешного, спаси и сохрани. Во всем
полагаюсь на волю и милость Твою. Аминь!
Вот уже и солнце скрылось за кромкой проема. Воздух сразу охладел.
Подкрадывалась ночь. Промозглая сырость вновь смыкала свои леденящие
объятия. Чтобы не замерзнуть, Корней стал перекладывать с места на место
камни, приседать, размахивать руками, хлопать ими по бокам.
Стремясь поддержать спокойствие духа, молодой скитник не переставал
страстно молиться, веря, что Господь не даст сгинуть. Ведь он уже дал
надежду - островок.
Утром солнце хотя и выглянуло из-за отрога, сам островок осветило
только к полудню. И сразу будто чья-то теплая, ласковая рука согрела
съежившегося на угловатых камнях человека. Уняв дрожь, Корней еще раз с
надеждой прощупал цепким взглядом отвесные берега озерца и, в очередной раз
убедился, что самостоятельно отсюда не выбраться.
Перед его мысленным взором неожиданно возник скромный букетик у креста.
Ведь кто-то же положил его туда! И совсем недавно! Корней принялся еще
истовей просить Бога ниспослать ему в помощь того ангела или человека,
который положил цветы, но мир оставался безучастным к его мольбам.
Все требовательней заявлял о себе голод. Его когти раздирали пустой
желудок на части. Темноспинные рыбины, как бы дразня, то и дело подплывали к
островку, и сноровистому Корнею удалось таки камнем оглушить одну из них.
Сырое мясо чувство голода притупило, но от холода не спасло. К тому же к
вечеру зарядил дождь. Он лил то ослабевая, то набирая силу почти сутки.
Корней продрог настолько, что уже не был в состоянии не только бросить, но и
поднять камень - судорожная дрожь сотрясала скрюченное на островке тело...
Властелин неба - громадный золотистый беркут, широко распластав крылья,
парил в промытом дождями лучезарном поднебесье, наслаждаясь своей
способностью подниматься выше самых высоких пиков, не прилагая к тому
видимых усилий. Рыжик обожал эти полеты в последние погожие дни скоротечного
лета.
В овальном зеркале озерца рядом со своим отражением беркут увидел
островок, которого прежде не было, и лежащего на нем человека. Острое зрение
позволило орлу даже с высоты признать своего кормильца и друга - Корнея.
Рыжик радостно заклекотал и, отвесно спикировав, сел рядом. Как всегда,
подергал клювом за волосы. Человек приоткрыл глаза, но и это усилие
оказалось для него чрезмерным: воспаленные веки тут же сомкнулись. Подождав
немного, беркут повторил попытку разбудить приятеля, но ответом был едва
слышный стон.
Сообразив, что друг в беде и ему необходима помощь, орел решительно
расправил крылья и одним великолепным взмахом поднялся в воздух. Расстояние
до скита он одолел за несколько минут.
Шумно опустившись перед Ольгой, занятой выделкой оленьих шкур, птица
ухватила клювом подол ее юбки и потянула.
- Что, Рыжик? Проголодался? - Ольга вынесла с ледника мяса, но беркут,
не обращая на угощение внимания, тревожно клекоча, потянул еще
требовательней. Отлетая и вновь возвращаясь обратно, он как бы звал за
собой. Такое необычное поведение встревожило женщину.
- Неужто с сыном что стряслось? - подумала она и кликнула мужа. Рыжик
сразу переключился на вышедшего из избы Елисея и стал тянуть его за штанину.
Было очевидно, что Рыжик просит следовать за ним. Сердца родителей сдавил
обруч недоброго предчувствия.
Кликнув соседа Прокла с сыном Матвейкой, Елисей, спешно побросав в
котомку еду, связки веревок, сплетенных из сыромятины, сунув за кушак топор,
побежал следом за птицей.
Когда мужики смекнули, что беркут ведет в сторону запретных пещер, они
несколько оробели и замедлили шаг. Но птица настойчивым клекотом требовала
продолжать путь.
С опаской поднявшись на уступ-террасу правее пещер, люди увидели, что
беркут сидит на шпиле невесть откуда взявшейся часовни у самого подножья
вздыбленного хребта. Потрясенные скитники, не сговариваясь, бухнулись на
колени и принялись истово креститься, класть поклоны.
Рыжик тем временем, слетев с часовни, скрылся в траве.
Мужики переглянулись, но, пересиливая страх, осеняя себя крестным
знамением, двинулись к тому месту, где исчез беркут, и вскоре уперлись в
лежащие на траве вещи Корнея, их взору открылся провал озера. Елисей ринулся
вперед. Посреди зеркальной глади на камнях распластался сын. С берега
казалось, что он спит, положив ладошки под щеку. Рядом сидел Рыжик.
Елисей скинул одежду, достал моток веревок и, передав его Проклу,
спустился к воде, держась за конец веревки. Добравшись до островка, он
обвязал сына и, поддерживая его, поплыл обратно. Стоящие наготове Прокл с
Матвейкой вытянули наверх сначала Корнея, а следом и самого Елисея.
Влив в рот горе-путешественнику живительный настой золотого корня,
скитники долго растирали окоченевшее тело. Наконец на лбу парнишки выступила
испарина. Он задышал глубже и приоткрыл глаза.
- Слава Богу! Ожил!
- Тятенька, Матвейка?! Откуда вы?
- Помолчи, родимый! - произнес Елисей и в приливе нежности крепко
прижал к груди силящегося улыбнуться сына, порывисто поцеловал.
Елисей безмерно любил сына, но внешне чувств никогда не проявлял. А тут
прорвало. Скупые слезы покатились по загорелым щекам в густую бороду.
- Доброе сердце у тебя, вот и послал Господь за нами твоего спасителя -
Рыжика. Кабы не он, не свиделись бы мы, пожалуй, боле на этом свете.
Покормив Корнея и беркута, счастливые скитники долго возносили
Вседержителю молитвы, не стесняясь изливать благодарность и любовь к Нему.
- Корнюша, а что это за чело* в бреге? Мне поблазнилось даже, что там
лестница лежит, - вспомнил Елисей, когда они уже спускались во Впадину.
- Какое чело, тятенька? Я не приметил.
- И то правда, его с воды, пожалуй, и не видно... Похоже, озерцо-то не
простое, - задумчиво пробормотал себе под нос отец.
В скиту было много пересудов о случившемся. Каждый на свой лад толковал
происхождение часовни, креста у нее, озера-западни. Долго обсуждали и
удивительные обстоятельства спасения Корнея.
- Смотри-ка, птица, а и та с понятием! Добро помнит! - говорили они про
Рыжика.
Братия справедливо полагала, что после столь сурового урока непоседа
Корней наконец угомонится. Некоторое время он и впрямь далеко не отлучался,
а работы по хозяйству исполнял с особым усердием и рвением. Но душа
кочевника не могла долго терпеть однообразия. Да тут еще слова отца о
странной дыре разбередили воображение. Остроконечные горные пики пуще
прежнего манили Корнея к себе.
Природа щедро рассыпала по склонам отрогов свои самоцветы - яркие
костры увядания, последний дар щедрого бабьего лета перед зимним сном. В эту
благодатную пору у Корнея, как и у перелетных птиц, возникло неодолимое
желание к перемене мест, и он, отпросившись на несколько дней к деду,
сызнова замыслил восхождение на самый высокий пик Северного хребта.
К хижине отшельника молодой скитник подходил в темноте. Из оконца
приветливо струился мягкий золотистый свет. И таким уютным и желанным
показалось ему дедово пристанище! Сколько счастливых воспоминаний таилось
там, за мутным пузырем, натянутым на крепкую раму.
"Сейчас дедушка наверняка записывает глухариным пером, под тихое
потрескивание фитиля в плошке, в лежащую на коленях* рукопись свои
наставления" - прикинул Корней и не ошибся. Все было именно так.
- Здравствуй радость моя, - встретил его дед, поднимаясь с топчана, -
Ты как будто мысли мои прочел. Помощь твоя нужна. В "Травознаях" вычитал про
одно замечательное растение. Судя по описанию, в наших горах оно должно
расти. Посмотри, вот она эта травка изображена. Сможешь отыскать ее?
Корней просто остолбенел. Всю дорогу он изобретал убедительный повод
для отлучки, а тут на тебе - дед сам отправляет в горы! И уже на второе
утро, спозаранку, несмотря на то, что макушки Северного хребта за ночь
покрыл снег, отправился в путь.
Достигнув злополучного провала, он обошел озеро и, вглядевшись в
неровные стены, обнаружил на одной линии с часовней зияющую дыру. Но как ни
напрягал Корней глаза, так и не разглядел в ней ничего похожего на
привидевшуюся отцу лестницу. Зато обратил внимание на то, что трава на
берегу над челом почему-то редкая, как бы вытоптанная. Корнея подмывало
тщательно обследовать это место, но он понимал, что время дорого, и начал
подъем к далеким белоснежным пикам, плотно скучившимся на головокружительной
высоте. Узловатые, низкорослые, перекрученные ветрами и морозами пихты,
отважно карабкавшиеся вместе с ним по камням, вскорости отстали. Дальше путь
пролегал по обнаженным скалистым склонам. Корней поднимался медленно,
осторожно обходя опасные участки, чтобы не сорваться в расщелины. К вечеру
он достиг лишь кромки снежной шапки.
Солнце, на несколько минут показавшись из-за полосы туч, незаметно
потонуло алой каплей в щербинке между белых зубцов. Пора было позаботиться о
ночлеге, но сказочная красота заката отвлекла путника. Завороженный, он
созерцал, как вершины и склоны на глазах разгораются нежнейшими переливами
пурпурного и багряного цвета, плавно переходящих, со временем, в
темно-лиловый и фиолетовый. Купол неба при этом излучал роскошное, медленно
густеющее, зеленоватое свечение. Такого необычайного сочетания красок Корнею
еще не доводилось видеть. Его душа и сердце долго не могли успокоиться от
восхищения перед этой неземной красотой. Мысленно отметив место, где
скрылось солнце, скитник с трепетом подумал: "Может, завтра с вершины
удастся заглянуть в почивальню светила".
Унося последние отголоски дня, по небу проплыл запоздалый клин красных,
от лучей невидимого уже солнца, лебедей. В сгущающейся тьме растворялось,
исчезало неисчерпаемое богатство форм пиков, ущелий, отрогов. В тишине
отчетливо различался звон далекого ключа. Зеленоватое небо, неуловимо меняя
цвет, стало темно-фиолетовым, а вскоре и вовсе почернело. Вызрели первые
звезды...
Вместе с рассветом сплошным войлоком наползли низкие тучи, но смелый
путник не повернул обратно, а упрямо карабкался к скрытому за ними горному
массиву. Поднимаясь все выше и выше, он с волнением ожидал момента, когда
сможет дотронуться до серых туч: вдруг они такие плотные, что сквозь них он
не сможет пройти?
Достигнув, наконец, облачного покрова, Корней с удивлением и
облегчением обнаружил, что облака - это обычный туман, только очень густой.
С трудом на ощупь, пройдя сквозь влажную муть, он через пару часов
вновь увидел синее небо, слепящий диск солнца. А внизу под ногами
простиралось во все стороны белое бугристое покрывало, из которого торчали
заснеженные пики хребтов, ослепительно и нежно сиявшие под синевой неба.
Корней стоял на подступах к самому высокому - трехглавому.
На севере и северо-востоке просматривались еще более величественные
хребты, сверкавшие серебром зубчатых корон. Все вместе это напоминало
вспененные гребни речных шивер*. Когда-то мать рассказывала Корнею
эвенкийские предания, в которых говорилось, что за этими горами, через много
дней пути - тундра: ровная земля с бесчисленными стадами оленей, а еще
дальше - Край суши, обрывающийся в Соленое море с бесконечными полями льдов
и торосов...
По мере того как он взбирался к заветной много главой вершине,
хрустальный купол неба вопреки его ожиданиям не приближался, а, напротив,
темнея, удалялся, становясь еще более недосягаемым. Трудно было поверить,
что внизу, под сугробами облаков, сейчас пасмурно - так ярко здесь полыхало
солнце, слепил глаза снег. "Вот он - мир ангелов и архангелов! Где-то выше
должно быть Божья обитель" - благоговейно подумал скитник.
Гора оказалась не трех, как виделось снизу, а пятиглавой. Невесть
откуда прилетевший ветер погнал по снежным перемычкам, соединяющим пики
горы, седые пряди поземки. Колючие порывы все крепчали. Снег слепил глаза,
бил в лицо жгучим потоком. Дивясь тому, сколь быстро переменилась погода,
Корней зашел под защиту суставчатых скал-останцев, частокол которых, словно
вешки, указывал дорогу к его давней мечте - самой высокой вершине. Оглядев
уходящую вверх ложбину, он застыл от удивления: по ее склону медленно
двигалось черное существо, похожее на человека. В этот миг налетел жесткий
шквалистый ветер, и на время все потонуло в белой мгле. Когда порыв ослабел
и видимость улучшилась, скитник с облегчением отметил, что видение исчезло.
"Пожалуй, лучше отдохнуть, а то мерещиться всякое стало. Да и
подкрепиться пора", - решил путник и заполз в нишу у основания скалы. Метель
тем временем разыгралась не на шутку. Вскоре даже ближние скалы растворились
в вихрях снежной круговерти. "Как бы не пришлось возвращаться", - подумал
Корней. Он привалился к податливому надуву: усталость, а главное,
непривычная высота все же давали о себе знать.
Под завывание ветра незаметно подкралась дрема, приятная и
неподвластная воле человека. Веки смежились...
В полусне Корнею привиделся снежный пик. Он стоял на нем почему-то
босиком и тянулся руками к слепящим бокам солнца.
"Хорошо-то как! Ох как хорошо! А светило, оказывается, вовсе и не
жгучее, а напротив, теплое и ласковое!"
Корней осторожно взял и понес раскаленный шар, ступая босыми ногами по
острому, как бритва, гребню, но от нестерпимой боли в ступнях проснулся...
Над ним склонилось волосатое чудище с выставленными вперед, словно
напоказ, желтыми зубами. Оно растирало ступни его ног ладонями с жесткой,
грубой кожей.
- Господи Исусе, неужто я у пещерников?!
"Пещерник", заметив испуг, поспешил успокоить:
- Не робей, это я, Лука-Горбун... Не признал, что ли?
По тому, как медленно и отчетливо человек выговаривал слова, было
понятно, что он отвык от общения.
Перед глазами Корнея сразу ожила давняя картина: горбун, с
выставленными зубами и длинными, висящими до земли руками, рассказывает ему
сказки. Корней мало, что понимает в них, но крупные желтые зубы невольно
притягивают взор. Он не осмеливается отвести от них глаз. Боится: вдруг они
выпрыгнут изо рта и укусят?
- Да, да, дядя Лука. Признал! - облегченно вымолвил скитник, -
Простите, Христа ради, по-первости за пещерника принял - уж больно вид у вас
одичалый.
Согревшись, паренек огляделся. Они находились в сухом, теплом гроте.
Саженях в семи выход, за которым свирепствовала пурга. Вдоль неровных стен
угадывалась хозяйственная утварь, вороха сена. Колеблющееся пламя
светильника гоняло по шероховатому своду длинные причудливые тени. Очага не
было. Озадаченный, Корней поинтересовался:
- Дядя Лука, а отчего у вас так тепло?
- Ишь, пытливый какой... Ноги-то отошли, что ль? Пойдем, покажу...
Лука запалил факел, и они перешли в другой, еще более теплый зал. То,
что увидел там Корней, на долго лишило его дара речи. Вокруг стояли колонны
с переливчатыми потеками. С уступчатого потолка свешивались перламутровые
сосульки. Навстречу им с пола тянулись остроконечные шпили, рядом росли
цветы из крупных белых кристаллов. По своду зала местами высыпала изморозь
из хрупких кремовых и розовых игл. Стены сплошь покрывали извилистые
наплывы, очень похожие формой на щупальца невиданных животных. С одного
длинного уступа свешивалась волнистая занавеска огромных размеров. Пожалуй,
в воображении даже гениального художника не могло родиться такое диво.
Справа, из трещины в плитняке, била струя парящей воды. Под ней
образовался горячий водоем, на дне которого лежали гладко отполированные, с
янтарным свечением шарики разной величины: от ячменного зерна до
перепелиного яйца.
- Боже, а это что?
- Пещерный жемчуг! Нравится? То-то!.. Я каждодневно созерцаю сию
красоту...
Вернувшись в жилой грот и поев нарезанного ломтиками мороженного белого
мяса куропатки, Корней поведал Горбуну обо всех значимых событиях,
произошедших в скиту за последние годы. Закончив рассказ, и сам
полюбопытствовал:
- Дядя Лука, как вы отыскали меня в такую метель? Ведь не видно было ни
зги!
- Трудно объяснить... На все воля Божья... Мне удивительно другое: как
я тебя, такого детину, дотащил сюда...
- Храни вас Бог, дядя Лука! Можно сказать, отвели от верной смерти.
По слегка побледневшему выходу пещеры собеседники поняли, что светает,
но пурга не стихала.
- Экий ветрина. Еще дня два покрутит, - определил Лука.
- Неужто так долго! - расстроился Корней.
- А че горевать... Поживешь у меня...
- Не можно мне. Деда тревожиться будет.
Корней подробно рассказал Горбуну о своих недавних злоключениях на
озере и о чудесном спасении. Когда очередь дошла до привидевшейся отцу
лестницы, Лука загадочно заулыбался и сказал:
- Путь твой к вершине столь многотруден неспроста... Господь тебя
испытует... Слабый человек давно бы отрекся от этой затеи, а ты не
отступаешь. Молодец!.. Ну что ж, ежели нельзя задерживаться - собирайся...
Провожу тебя ...
- Вы же сказали, что еще дня два покрутит.
По лицу Горбуна вновь скользнула загадочная улыбка:
- Где мы пойдем - пурги нет.
Вконец растерявшийся скитник надел котомку. Горбун запалил факел, два
запасных передал Корнею и ... направился в глубь пещеры.
За поблескивающей от света факела влажной стеной зала открылась полого
уходящая вниз, галерея. Ее стены покрывали натечные складки, трещины, бугры.
Шли по ней довольно долго, сворачивая то влево, то вправо, то, как бы
поднимались, то опускались. Однажды галерея разделилась. Более широкий рукав
сворачивал вправо, но Горбун повел прямо.
- Дядя Лука, а куда правый ход?
- Тебе-то что? Иди куда ведут, - недовольно промычал тот.
И хотя Горбун не получил ответа, он не сомневался, что это ответвление
ведет в пещерный скит.
Своды пещеры опускались все ниже и ниже. Рослому парню теперь
приходилось идти согнувшись, и он, из-за света факела, не сразу заметил, что
тьма понемногу отступает. Лишь когда Лука устало присел на корточки подле
лежащей на каменном полу лестницы из жердей, молодой скитник понял, что они
достигли цели.
Корней подошел к выходу. Яркий свет ослепил, парень невольно
зажмурился.
- Смотри еще раз не утопни, - засмеялся Лука.
Осторожно выглянув из лаза, Корней обомлел: под ним лежало памятное
озеро. В прозрачной глубине, среди серых камней, шевелили плавниками
знакомые темноспинные рыбины.
"Так вот откуда чело в стене, - сообразил парень, - и лестница отцу,
стало быть, не померещилась. Теперь ясно, и кто вытоптал траву на берегу, и
кто оставил цветы у креста".
Лука закинул Г-образную лестницу на край обрыва. Выбравшись на плато
они молча подошли к часовенке. Помолились, каждый о своем: удивительно, но
здесь, несмотря на облачность, ни ветра, ни снега не было.
- Дядя Лука, может, вернетесь в скит?
- Не могу... Обет дал. Да и привык я к уединению. А главное - здесь в
горах особая мыслеродительная атмосфера... Своему деду передай от меня вот
это, - Лука протянул Корнею довольно увесистый комок горной смолы. - Ему для
лекарственных снадобий сгодится. Скажи, что молюсь за всех вас денно и
нощно: ведь от моего логова намного ближе до небесных сфер Божьей обители.
Обо мне никому не сказывайте. Коли надумаешь проведать - приходи.
- Великое спасибо, дядя Лука, вам за доброту и участливость. Бог даст,
наведаюсь.
Скалистые террасы, уступами спускавшиеся к лесу, вывели Корнея к
знакомой тропке, ведущей к хижине деда-отшельника.
Косой почуял наступление непогоды загодя. "Не мешало бы до ненастья
подкрепиться", - решил он.
Привстав на широко опушенных задних лапах, заяц пошевелил ушами,
покосил по сторонам глазами. Все спокойно. Выпрыгнув из ямки, мягкими
скачками, потешно вскидывая зад, он направился по утрамбованной тропке в
осинник, полакомиться сочной горьковатой корой.
Там уже кормилось немало окрестных собратьев. Обглодав с недавно
поваленного ветром дерева несколько веток, сытые зайцы долго играли в
догонялки, а под утро разбежались кто куда. Наш косой направился в укрытый
снегом многоярусный бурелом.
Пробежав по нему несколько раз туда и обратно, сделал скидку, петлю,
затем снова скидку и вдруг громадным прыжком сиганул в сторону, нырнув в
снег между валежин. Одновременно сбоку звонко щелкнул промороженный ствол.
Заяц хоть и привычен был к таким прострелам, все же невольно вздрогнул.
Надеясь вновь повстречаться с приглянувшейся ему в прошлом году
кокетливой рысью, Лютый в эти дни частенько посещал эти места и еще издали
приметил предательски торчащие из снега темные кончики ушей. Заяц лежал не
шевелясь. И не беда, что идет снег. Под ним тепло. От горячего дыхания
снежинки перед его носом уже растаяли и не мешают дышать. Услышав легкое
похрустывание сминающихся под лапами крадущейся рыси снежинок, заяц выскочил
из лунки и так припустил вниз по склону, что поднял белый шлейф снега. Кот,
хотя и был сыт, повинуясь инстинкту, бросился следом.
Косой домчался до обрыва и кубарем покатился вниз. Внезапно,
пронзительно вереща, он растянулся на снегу.
Налетевший Лютый занес когтистую лапу. Заяц, съежившись от ужаса,
тоненько и жалобно запричитал. Кот, вспомнив, как спасали заваленную камнями
лису, желая заслужить похвалу Корнея, взял горемыку в пасть и понес в скит.
Беляк, оцепенев от страха, только изредка всхлипывал.
Увидев Лютого, несущего живого зайца, Корней сразу догадался, что косой
нуждается в помощи. Осторожно ощупав съежившегося трусишку, скитник
обнаружил у него вывих задней лапы.
- Ну ты, Лютик, молодец. Никак в лекари метишь?! - И одним движением
руки вправил сустав на место. Косой даже не успел пикнуть. Он повертел
головой, присел на снег и умчался со всех ног прочь от спасителей.
Кот громко заурчал. По его морде заблуждала довольная улыбка.
Этой же зимой произошло событие, заставившее скитников изрядно
поволноваться. Зато благополучное завершение чуть было не грянувшей беды
заметно прибавило уважения не только к Корнею, но и его верному другу -
Лютому.
Началось все с безобидной вылазки ватаги ребятишек на Лысую горку. По
своим старым следам детвора довольно быстро добралась до нее и с гиканьем
принялась кататься на салазках, не обращая внимания на снегопад и все
усиливающиеся порывы ветра. Забыв обо всем на свете, ребятня без устали
взбиралась на горку и вновь и вновь скатывалась с нее, соревнуясь, кто выше
взлетит на ухабах и чьи санки укатятся дальше всех.
Самый старший Егорка, желая щегольнуть перед малышней, сиганул с самого
крутого откоса. Разогнавшиеся салазки взлетели так высоко, что встали дыбом,
и Егорка, рухнув с них на сучкастую валежину, сильно поранил ногу.
Дети помогли парнишке подняться, но идти самостоятельно он не мог.
Ребята связали двое санок и уложили на них раненого. Пока возились, пурга
разыгралась в полную силу. Перепуганные дети, впрягшись в лямки, двинулись
по заметаемой на глазах тропе, но впопыхах пошли не по той, что следовало.
Вскоре они поняли, что заблудились, но уже совсем стемнело. Хорошо еще, что
хватило ума и не стали плутать всю ночь в поисках дороги, а сразу забрались
под густые лапы огромной ели и, обнявшись, дожидались там утра.
Вечером, когда никто из ребят не объявился, в скиту поняли, что они в
беде. Мужики, не мешкая, разошлись на поиски, но обнаружили лишь наполовину
занесенные снегом одни сломанные салазки. Поиски продолжили в той стороне,
куда смотрел их передок.
Женщины и старики, оставшиеся в скиту, истово молились и отбивали без
устали поклоны, прося у Господа милости и сохранения жизни их любимым чадам.
Пурга не унималась, и поэтому ель, под которой спали замерзающие дети,
разыскали уже на исходе дня, и не кто иной, как Корней, правда, по подсказке
Лютого. И, слава Богу, не опоздали - все были живы, хотя и пообморозились.
Закончилась еще одна студеная, долгая зима. Бурливая, клокочущая весна
быстро и незаметно сменилась размеренным летним покоем.
Теплым июньским днем неутомимый скиталец Корней отправился к озеру,
Проклиная неуместную прихоть, из-за которой он оказался в каменной
ловушке, Корней лег на спину и, чуть шевеля ногами, тихонько поплыл. Глядя в
голубой овал неба, Корней просил у Господа милости и помощи, но в ответ, с
небосвода, словно унося с собой последнюю надежду, уплыло даже
одно-единственное облачко.
Вода в озере была такой студеной, что даже закаленный парнишка вскоре
стал ощущать неприятный озноб, проникающий все глубже и глубже. Холод
подбирался к венам, достиг костей, заскреб сердце. В голове застучало - это
конец!
Другой на месте Корня закрыл бы глаза, выдохнул воздух и погрузился в
многометровую толщу, дабы без долгих мучений обрести вечный покой, но Корней
был не из тех, кто сдается без борьбы.
Он упорно плавал вдоль берегов, высматривая площадку или уступ, на
который можно было бы взобраться, но тщетно...
Вдруг спину что-то царапнуло. Перевернувшись, Корней увидел в воде,
прямо под собой, гряду камней. Она тянулась несколько саженей и, резко
обрываясь, терялась в глубине. Приободрившись, пловец стал нырять и
переносить, перекатывать легкие в воде камни в одну кучу. Когда из них
сложился островок, парнишка выбрался на него погреться, но прежде преклонил
колени, творя молитву:
- Господи Всемогущий! Не отведи милость Свою от раба Твоего
неразумного. Отче наш, вразуми меня грешного, спаси и сохрани. Во всем
полагаюсь на волю и милость Твою. Аминь!
Вот уже и солнце скрылось за кромкой проема. Воздух сразу охладел.
Подкрадывалась ночь. Промозглая сырость вновь смыкала свои леденящие
объятия. Чтобы не замерзнуть, Корней стал перекладывать с места на место
камни, приседать, размахивать руками, хлопать ими по бокам.
Стремясь поддержать спокойствие духа, молодой скитник не переставал
страстно молиться, веря, что Господь не даст сгинуть. Ведь он уже дал
надежду - островок.
Утром солнце хотя и выглянуло из-за отрога, сам островок осветило
только к полудню. И сразу будто чья-то теплая, ласковая рука согрела
съежившегося на угловатых камнях человека. Уняв дрожь, Корней еще раз с
надеждой прощупал цепким взглядом отвесные берега озерца и, в очередной раз
убедился, что самостоятельно отсюда не выбраться.
Перед его мысленным взором неожиданно возник скромный букетик у креста.
Ведь кто-то же положил его туда! И совсем недавно! Корней принялся еще
истовей просить Бога ниспослать ему в помощь того ангела или человека,
который положил цветы, но мир оставался безучастным к его мольбам.
Все требовательней заявлял о себе голод. Его когти раздирали пустой
желудок на части. Темноспинные рыбины, как бы дразня, то и дело подплывали к
островку, и сноровистому Корнею удалось таки камнем оглушить одну из них.
Сырое мясо чувство голода притупило, но от холода не спасло. К тому же к
вечеру зарядил дождь. Он лил то ослабевая, то набирая силу почти сутки.
Корней продрог настолько, что уже не был в состоянии не только бросить, но и
поднять камень - судорожная дрожь сотрясала скрюченное на островке тело...
Властелин неба - громадный золотистый беркут, широко распластав крылья,
парил в промытом дождями лучезарном поднебесье, наслаждаясь своей
способностью подниматься выше самых высоких пиков, не прилагая к тому
видимых усилий. Рыжик обожал эти полеты в последние погожие дни скоротечного
лета.
В овальном зеркале озерца рядом со своим отражением беркут увидел
островок, которого прежде не было, и лежащего на нем человека. Острое зрение
позволило орлу даже с высоты признать своего кормильца и друга - Корнея.
Рыжик радостно заклекотал и, отвесно спикировав, сел рядом. Как всегда,
подергал клювом за волосы. Человек приоткрыл глаза, но и это усилие
оказалось для него чрезмерным: воспаленные веки тут же сомкнулись. Подождав
немного, беркут повторил попытку разбудить приятеля, но ответом был едва
слышный стон.
Сообразив, что друг в беде и ему необходима помощь, орел решительно
расправил крылья и одним великолепным взмахом поднялся в воздух. Расстояние
до скита он одолел за несколько минут.
Шумно опустившись перед Ольгой, занятой выделкой оленьих шкур, птица
ухватила клювом подол ее юбки и потянула.
- Что, Рыжик? Проголодался? - Ольга вынесла с ледника мяса, но беркут,
не обращая на угощение внимания, тревожно клекоча, потянул еще
требовательней. Отлетая и вновь возвращаясь обратно, он как бы звал за
собой. Такое необычное поведение встревожило женщину.
- Неужто с сыном что стряслось? - подумала она и кликнула мужа. Рыжик
сразу переключился на вышедшего из избы Елисея и стал тянуть его за штанину.
Было очевидно, что Рыжик просит следовать за ним. Сердца родителей сдавил
обруч недоброго предчувствия.
Кликнув соседа Прокла с сыном Матвейкой, Елисей, спешно побросав в
котомку еду, связки веревок, сплетенных из сыромятины, сунув за кушак топор,
побежал следом за птицей.
Когда мужики смекнули, что беркут ведет в сторону запретных пещер, они
несколько оробели и замедлили шаг. Но птица настойчивым клекотом требовала
продолжать путь.
С опаской поднявшись на уступ-террасу правее пещер, люди увидели, что
беркут сидит на шпиле невесть откуда взявшейся часовни у самого подножья
вздыбленного хребта. Потрясенные скитники, не сговариваясь, бухнулись на
колени и принялись истово креститься, класть поклоны.
Рыжик тем временем, слетев с часовни, скрылся в траве.
Мужики переглянулись, но, пересиливая страх, осеняя себя крестным
знамением, двинулись к тому месту, где исчез беркут, и вскоре уперлись в
лежащие на траве вещи Корнея, их взору открылся провал озера. Елисей ринулся
вперед. Посреди зеркальной глади на камнях распластался сын. С берега
казалось, что он спит, положив ладошки под щеку. Рядом сидел Рыжик.
Елисей скинул одежду, достал моток веревок и, передав его Проклу,
спустился к воде, держась за конец веревки. Добравшись до островка, он
обвязал сына и, поддерживая его, поплыл обратно. Стоящие наготове Прокл с
Матвейкой вытянули наверх сначала Корнея, а следом и самого Елисея.
Влив в рот горе-путешественнику живительный настой золотого корня,
скитники долго растирали окоченевшее тело. Наконец на лбу парнишки выступила
испарина. Он задышал глубже и приоткрыл глаза.
- Слава Богу! Ожил!
- Тятенька, Матвейка?! Откуда вы?
- Помолчи, родимый! - произнес Елисей и в приливе нежности крепко
прижал к груди силящегося улыбнуться сына, порывисто поцеловал.
Елисей безмерно любил сына, но внешне чувств никогда не проявлял. А тут
прорвало. Скупые слезы покатились по загорелым щекам в густую бороду.
- Доброе сердце у тебя, вот и послал Господь за нами твоего спасителя -
Рыжика. Кабы не он, не свиделись бы мы, пожалуй, боле на этом свете.
Покормив Корнея и беркута, счастливые скитники долго возносили
Вседержителю молитвы, не стесняясь изливать благодарность и любовь к Нему.
- Корнюша, а что это за чело* в бреге? Мне поблазнилось даже, что там
лестница лежит, - вспомнил Елисей, когда они уже спускались во Впадину.
- Какое чело, тятенька? Я не приметил.
- И то правда, его с воды, пожалуй, и не видно... Похоже, озерцо-то не
простое, - задумчиво пробормотал себе под нос отец.
В скиту было много пересудов о случившемся. Каждый на свой лад толковал
происхождение часовни, креста у нее, озера-западни. Долго обсуждали и
удивительные обстоятельства спасения Корнея.
- Смотри-ка, птица, а и та с понятием! Добро помнит! - говорили они про
Рыжика.
Братия справедливо полагала, что после столь сурового урока непоседа
Корней наконец угомонится. Некоторое время он и впрямь далеко не отлучался,
а работы по хозяйству исполнял с особым усердием и рвением. Но душа
кочевника не могла долго терпеть однообразия. Да тут еще слова отца о
странной дыре разбередили воображение. Остроконечные горные пики пуще
прежнего манили Корнея к себе.
Природа щедро рассыпала по склонам отрогов свои самоцветы - яркие
костры увядания, последний дар щедрого бабьего лета перед зимним сном. В эту
благодатную пору у Корнея, как и у перелетных птиц, возникло неодолимое
желание к перемене мест, и он, отпросившись на несколько дней к деду,
сызнова замыслил восхождение на самый высокий пик Северного хребта.
К хижине отшельника молодой скитник подходил в темноте. Из оконца
приветливо струился мягкий золотистый свет. И таким уютным и желанным
показалось ему дедово пристанище! Сколько счастливых воспоминаний таилось
там, за мутным пузырем, натянутым на крепкую раму.
"Сейчас дедушка наверняка записывает глухариным пером, под тихое
потрескивание фитиля в плошке, в лежащую на коленях* рукопись свои
наставления" - прикинул Корней и не ошибся. Все было именно так.
- Здравствуй радость моя, - встретил его дед, поднимаясь с топчана, -
Ты как будто мысли мои прочел. Помощь твоя нужна. В "Травознаях" вычитал про
одно замечательное растение. Судя по описанию, в наших горах оно должно
расти. Посмотри, вот она эта травка изображена. Сможешь отыскать ее?
Корней просто остолбенел. Всю дорогу он изобретал убедительный повод
для отлучки, а тут на тебе - дед сам отправляет в горы! И уже на второе
утро, спозаранку, несмотря на то, что макушки Северного хребта за ночь
покрыл снег, отправился в путь.
Достигнув злополучного провала, он обошел озеро и, вглядевшись в
неровные стены, обнаружил на одной линии с часовней зияющую дыру. Но как ни
напрягал Корней глаза, так и не разглядел в ней ничего похожего на
привидевшуюся отцу лестницу. Зато обратил внимание на то, что трава на
берегу над челом почему-то редкая, как бы вытоптанная. Корнея подмывало
тщательно обследовать это место, но он понимал, что время дорого, и начал
подъем к далеким белоснежным пикам, плотно скучившимся на головокружительной
высоте. Узловатые, низкорослые, перекрученные ветрами и морозами пихты,
отважно карабкавшиеся вместе с ним по камням, вскорости отстали. Дальше путь
пролегал по обнаженным скалистым склонам. Корней поднимался медленно,
осторожно обходя опасные участки, чтобы не сорваться в расщелины. К вечеру
он достиг лишь кромки снежной шапки.
Солнце, на несколько минут показавшись из-за полосы туч, незаметно
потонуло алой каплей в щербинке между белых зубцов. Пора было позаботиться о
ночлеге, но сказочная красота заката отвлекла путника. Завороженный, он
созерцал, как вершины и склоны на глазах разгораются нежнейшими переливами
пурпурного и багряного цвета, плавно переходящих, со временем, в
темно-лиловый и фиолетовый. Купол неба при этом излучал роскошное, медленно
густеющее, зеленоватое свечение. Такого необычайного сочетания красок Корнею
еще не доводилось видеть. Его душа и сердце долго не могли успокоиться от
восхищения перед этой неземной красотой. Мысленно отметив место, где
скрылось солнце, скитник с трепетом подумал: "Может, завтра с вершины
удастся заглянуть в почивальню светила".
Унося последние отголоски дня, по небу проплыл запоздалый клин красных,
от лучей невидимого уже солнца, лебедей. В сгущающейся тьме растворялось,
исчезало неисчерпаемое богатство форм пиков, ущелий, отрогов. В тишине
отчетливо различался звон далекого ключа. Зеленоватое небо, неуловимо меняя
цвет, стало темно-фиолетовым, а вскоре и вовсе почернело. Вызрели первые
звезды...
Вместе с рассветом сплошным войлоком наползли низкие тучи, но смелый
путник не повернул обратно, а упрямо карабкался к скрытому за ними горному
массиву. Поднимаясь все выше и выше, он с волнением ожидал момента, когда
сможет дотронуться до серых туч: вдруг они такие плотные, что сквозь них он
не сможет пройти?
Достигнув, наконец, облачного покрова, Корней с удивлением и
облегчением обнаружил, что облака - это обычный туман, только очень густой.
С трудом на ощупь, пройдя сквозь влажную муть, он через пару часов
вновь увидел синее небо, слепящий диск солнца. А внизу под ногами
простиралось во все стороны белое бугристое покрывало, из которого торчали
заснеженные пики хребтов, ослепительно и нежно сиявшие под синевой неба.
Корней стоял на подступах к самому высокому - трехглавому.
На севере и северо-востоке просматривались еще более величественные
хребты, сверкавшие серебром зубчатых корон. Все вместе это напоминало
вспененные гребни речных шивер*. Когда-то мать рассказывала Корнею
эвенкийские предания, в которых говорилось, что за этими горами, через много
дней пути - тундра: ровная земля с бесчисленными стадами оленей, а еще
дальше - Край суши, обрывающийся в Соленое море с бесконечными полями льдов
и торосов...
По мере того как он взбирался к заветной много главой вершине,
хрустальный купол неба вопреки его ожиданиям не приближался, а, напротив,
темнея, удалялся, становясь еще более недосягаемым. Трудно было поверить,
что внизу, под сугробами облаков, сейчас пасмурно - так ярко здесь полыхало
солнце, слепил глаза снег. "Вот он - мир ангелов и архангелов! Где-то выше
должно быть Божья обитель" - благоговейно подумал скитник.
Гора оказалась не трех, как виделось снизу, а пятиглавой. Невесть
откуда прилетевший ветер погнал по снежным перемычкам, соединяющим пики
горы, седые пряди поземки. Колючие порывы все крепчали. Снег слепил глаза,
бил в лицо жгучим потоком. Дивясь тому, сколь быстро переменилась погода,
Корней зашел под защиту суставчатых скал-останцев, частокол которых, словно
вешки, указывал дорогу к его давней мечте - самой высокой вершине. Оглядев
уходящую вверх ложбину, он застыл от удивления: по ее склону медленно
двигалось черное существо, похожее на человека. В этот миг налетел жесткий
шквалистый ветер, и на время все потонуло в белой мгле. Когда порыв ослабел
и видимость улучшилась, скитник с облегчением отметил, что видение исчезло.
"Пожалуй, лучше отдохнуть, а то мерещиться всякое стало. Да и
подкрепиться пора", - решил путник и заполз в нишу у основания скалы. Метель
тем временем разыгралась не на шутку. Вскоре даже ближние скалы растворились
в вихрях снежной круговерти. "Как бы не пришлось возвращаться", - подумал
Корней. Он привалился к податливому надуву: усталость, а главное,
непривычная высота все же давали о себе знать.
Под завывание ветра незаметно подкралась дрема, приятная и
неподвластная воле человека. Веки смежились...
В полусне Корнею привиделся снежный пик. Он стоял на нем почему-то
босиком и тянулся руками к слепящим бокам солнца.
"Хорошо-то как! Ох как хорошо! А светило, оказывается, вовсе и не
жгучее, а напротив, теплое и ласковое!"
Корней осторожно взял и понес раскаленный шар, ступая босыми ногами по
острому, как бритва, гребню, но от нестерпимой боли в ступнях проснулся...
Над ним склонилось волосатое чудище с выставленными вперед, словно
напоказ, желтыми зубами. Оно растирало ступни его ног ладонями с жесткой,
грубой кожей.
- Господи Исусе, неужто я у пещерников?!
"Пещерник", заметив испуг, поспешил успокоить:
- Не робей, это я, Лука-Горбун... Не признал, что ли?
По тому, как медленно и отчетливо человек выговаривал слова, было
понятно, что он отвык от общения.
Перед глазами Корнея сразу ожила давняя картина: горбун, с
выставленными зубами и длинными, висящими до земли руками, рассказывает ему
сказки. Корней мало, что понимает в них, но крупные желтые зубы невольно
притягивают взор. Он не осмеливается отвести от них глаз. Боится: вдруг они
выпрыгнут изо рта и укусят?
- Да, да, дядя Лука. Признал! - облегченно вымолвил скитник, -
Простите, Христа ради, по-первости за пещерника принял - уж больно вид у вас
одичалый.
Согревшись, паренек огляделся. Они находились в сухом, теплом гроте.
Саженях в семи выход, за которым свирепствовала пурга. Вдоль неровных стен
угадывалась хозяйственная утварь, вороха сена. Колеблющееся пламя
светильника гоняло по шероховатому своду длинные причудливые тени. Очага не
было. Озадаченный, Корней поинтересовался:
- Дядя Лука, а отчего у вас так тепло?
- Ишь, пытливый какой... Ноги-то отошли, что ль? Пойдем, покажу...
Лука запалил факел, и они перешли в другой, еще более теплый зал. То,
что увидел там Корней, на долго лишило его дара речи. Вокруг стояли колонны
с переливчатыми потеками. С уступчатого потолка свешивались перламутровые
сосульки. Навстречу им с пола тянулись остроконечные шпили, рядом росли
цветы из крупных белых кристаллов. По своду зала местами высыпала изморозь
из хрупких кремовых и розовых игл. Стены сплошь покрывали извилистые
наплывы, очень похожие формой на щупальца невиданных животных. С одного
длинного уступа свешивалась волнистая занавеска огромных размеров. Пожалуй,
в воображении даже гениального художника не могло родиться такое диво.
Справа, из трещины в плитняке, била струя парящей воды. Под ней
образовался горячий водоем, на дне которого лежали гладко отполированные, с
янтарным свечением шарики разной величины: от ячменного зерна до
перепелиного яйца.
- Боже, а это что?
- Пещерный жемчуг! Нравится? То-то!.. Я каждодневно созерцаю сию
красоту...
Вернувшись в жилой грот и поев нарезанного ломтиками мороженного белого
мяса куропатки, Корней поведал Горбуну обо всех значимых событиях,
произошедших в скиту за последние годы. Закончив рассказ, и сам
полюбопытствовал:
- Дядя Лука, как вы отыскали меня в такую метель? Ведь не видно было ни
зги!
- Трудно объяснить... На все воля Божья... Мне удивительно другое: как
я тебя, такого детину, дотащил сюда...
- Храни вас Бог, дядя Лука! Можно сказать, отвели от верной смерти.
По слегка побледневшему выходу пещеры собеседники поняли, что светает,
но пурга не стихала.
- Экий ветрина. Еще дня два покрутит, - определил Лука.
- Неужто так долго! - расстроился Корней.
- А че горевать... Поживешь у меня...
- Не можно мне. Деда тревожиться будет.
Корней подробно рассказал Горбуну о своих недавних злоключениях на
озере и о чудесном спасении. Когда очередь дошла до привидевшейся отцу
лестницы, Лука загадочно заулыбался и сказал:
- Путь твой к вершине столь многотруден неспроста... Господь тебя
испытует... Слабый человек давно бы отрекся от этой затеи, а ты не
отступаешь. Молодец!.. Ну что ж, ежели нельзя задерживаться - собирайся...
Провожу тебя ...
- Вы же сказали, что еще дня два покрутит.
По лицу Горбуна вновь скользнула загадочная улыбка:
- Где мы пойдем - пурги нет.
Вконец растерявшийся скитник надел котомку. Горбун запалил факел, два
запасных передал Корнею и ... направился в глубь пещеры.
За поблескивающей от света факела влажной стеной зала открылась полого
уходящая вниз, галерея. Ее стены покрывали натечные складки, трещины, бугры.
Шли по ней довольно долго, сворачивая то влево, то вправо, то, как бы
поднимались, то опускались. Однажды галерея разделилась. Более широкий рукав
сворачивал вправо, но Горбун повел прямо.
- Дядя Лука, а куда правый ход?
- Тебе-то что? Иди куда ведут, - недовольно промычал тот.
И хотя Горбун не получил ответа, он не сомневался, что это ответвление
ведет в пещерный скит.
Своды пещеры опускались все ниже и ниже. Рослому парню теперь
приходилось идти согнувшись, и он, из-за света факела, не сразу заметил, что
тьма понемногу отступает. Лишь когда Лука устало присел на корточки подле
лежащей на каменном полу лестницы из жердей, молодой скитник понял, что они
достигли цели.
Корней подошел к выходу. Яркий свет ослепил, парень невольно
зажмурился.
- Смотри еще раз не утопни, - засмеялся Лука.
Осторожно выглянув из лаза, Корней обомлел: под ним лежало памятное
озеро. В прозрачной глубине, среди серых камней, шевелили плавниками
знакомые темноспинные рыбины.
"Так вот откуда чело в стене, - сообразил парень, - и лестница отцу,
стало быть, не померещилась. Теперь ясно, и кто вытоптал траву на берегу, и
кто оставил цветы у креста".
Лука закинул Г-образную лестницу на край обрыва. Выбравшись на плато
они молча подошли к часовенке. Помолились, каждый о своем: удивительно, но
здесь, несмотря на облачность, ни ветра, ни снега не было.
- Дядя Лука, может, вернетесь в скит?
- Не могу... Обет дал. Да и привык я к уединению. А главное - здесь в
горах особая мыслеродительная атмосфера... Своему деду передай от меня вот
это, - Лука протянул Корнею довольно увесистый комок горной смолы. - Ему для
лекарственных снадобий сгодится. Скажи, что молюсь за всех вас денно и
нощно: ведь от моего логова намного ближе до небесных сфер Божьей обители.
Обо мне никому не сказывайте. Коли надумаешь проведать - приходи.
- Великое спасибо, дядя Лука, вам за доброту и участливость. Бог даст,
наведаюсь.
Скалистые террасы, уступами спускавшиеся к лесу, вывели Корнея к
знакомой тропке, ведущей к хижине деда-отшельника.
Косой почуял наступление непогоды загодя. "Не мешало бы до ненастья
подкрепиться", - решил он.
Привстав на широко опушенных задних лапах, заяц пошевелил ушами,
покосил по сторонам глазами. Все спокойно. Выпрыгнув из ямки, мягкими
скачками, потешно вскидывая зад, он направился по утрамбованной тропке в
осинник, полакомиться сочной горьковатой корой.
Там уже кормилось немало окрестных собратьев. Обглодав с недавно
поваленного ветром дерева несколько веток, сытые зайцы долго играли в
догонялки, а под утро разбежались кто куда. Наш косой направился в укрытый
снегом многоярусный бурелом.
Пробежав по нему несколько раз туда и обратно, сделал скидку, петлю,
затем снова скидку и вдруг громадным прыжком сиганул в сторону, нырнув в
снег между валежин. Одновременно сбоку звонко щелкнул промороженный ствол.
Заяц хоть и привычен был к таким прострелам, все же невольно вздрогнул.
Надеясь вновь повстречаться с приглянувшейся ему в прошлом году
кокетливой рысью, Лютый в эти дни частенько посещал эти места и еще издали
приметил предательски торчащие из снега темные кончики ушей. Заяц лежал не
шевелясь. И не беда, что идет снег. Под ним тепло. От горячего дыхания
снежинки перед его носом уже растаяли и не мешают дышать. Услышав легкое
похрустывание сминающихся под лапами крадущейся рыси снежинок, заяц выскочил
из лунки и так припустил вниз по склону, что поднял белый шлейф снега. Кот,
хотя и был сыт, повинуясь инстинкту, бросился следом.
Косой домчался до обрыва и кубарем покатился вниз. Внезапно,
пронзительно вереща, он растянулся на снегу.
Налетевший Лютый занес когтистую лапу. Заяц, съежившись от ужаса,
тоненько и жалобно запричитал. Кот, вспомнив, как спасали заваленную камнями
лису, желая заслужить похвалу Корнея, взял горемыку в пасть и понес в скит.
Беляк, оцепенев от страха, только изредка всхлипывал.
Увидев Лютого, несущего живого зайца, Корней сразу догадался, что косой
нуждается в помощи. Осторожно ощупав съежившегося трусишку, скитник
обнаружил у него вывих задней лапы.
- Ну ты, Лютик, молодец. Никак в лекари метишь?! - И одним движением
руки вправил сустав на место. Косой даже не успел пикнуть. Он повертел
головой, присел на снег и умчался со всех ног прочь от спасителей.
Кот громко заурчал. По его морде заблуждала довольная улыбка.
Этой же зимой произошло событие, заставившее скитников изрядно
поволноваться. Зато благополучное завершение чуть было не грянувшей беды
заметно прибавило уважения не только к Корнею, но и его верному другу -
Лютому.
Началось все с безобидной вылазки ватаги ребятишек на Лысую горку. По
своим старым следам детвора довольно быстро добралась до нее и с гиканьем
принялась кататься на салазках, не обращая внимания на снегопад и все
усиливающиеся порывы ветра. Забыв обо всем на свете, ребятня без устали
взбиралась на горку и вновь и вновь скатывалась с нее, соревнуясь, кто выше
взлетит на ухабах и чьи санки укатятся дальше всех.
Самый старший Егорка, желая щегольнуть перед малышней, сиганул с самого
крутого откоса. Разогнавшиеся салазки взлетели так высоко, что встали дыбом,
и Егорка, рухнув с них на сучкастую валежину, сильно поранил ногу.
Дети помогли парнишке подняться, но идти самостоятельно он не мог.
Ребята связали двое санок и уложили на них раненого. Пока возились, пурга
разыгралась в полную силу. Перепуганные дети, впрягшись в лямки, двинулись
по заметаемой на глазах тропе, но впопыхах пошли не по той, что следовало.
Вскоре они поняли, что заблудились, но уже совсем стемнело. Хорошо еще, что
хватило ума и не стали плутать всю ночь в поисках дороги, а сразу забрались
под густые лапы огромной ели и, обнявшись, дожидались там утра.
Вечером, когда никто из ребят не объявился, в скиту поняли, что они в
беде. Мужики, не мешкая, разошлись на поиски, но обнаружили лишь наполовину
занесенные снегом одни сломанные салазки. Поиски продолжили в той стороне,
куда смотрел их передок.
Женщины и старики, оставшиеся в скиту, истово молились и отбивали без
устали поклоны, прося у Господа милости и сохранения жизни их любимым чадам.
Пурга не унималась, и поэтому ель, под которой спали замерзающие дети,
разыскали уже на исходе дня, и не кто иной, как Корней, правда, по подсказке
Лютого. И, слава Богу, не опоздали - все были живы, хотя и пообморозились.
Закончилась еще одна студеная, долгая зима. Бурливая, клокочущая весна
быстро и незаметно сменилась размеренным летним покоем.
Теплым июньским днем неутомимый скиталец Корней отправился к озеру,