Страница:
И хвасталась, когда сноха уехала: вот, мол, место для Аллочки и очистила. А Игорю скажем, что сама хвостом вильнула, нашла кого-то и укатила в неизвестном направлении. А сестрица твоя безвредная была. Митеньку моего привечала…
Кот хмуро взирал на гостью из-за холодильника.
Выйдя от бабули, Инга некоторое время постояла на лестничном пролете между этажами, собираясь с мыслями. Больше всего ее возмущала позиция Ники.
Как можно позволить так поступить с собой? Прикинуться овечкой и разрешить какой-то там Аллочке…
Да будь Инга на ее месте, эта Аллочка полетела бы у нее вверх тормашками вместе с мамой и свекровью.
Себя надо любить! Вот в этом Инга никогда не сомневалась. Инга тряхнула волосами и нажала кнопку лифта.
Когда она ехала туда, где нестерпимо пахло гарью и паленой резиной, она примерно знала, что скажет Елене Игоревне.
Впрочем, Никина свекровь, под ударом случившегося, напрочь утратила боеготовность. Она лежала у настежь распахнутого окна, обложившись пузырьками с лекарством. Никакой Аллочкой рядом не пахло.
Инга сухо поздоровалась и довольно холодно представилась. Она всегда считала, что в разговоре с незнакомым человеком самое важное — взять правильный тон. Сейчас главное — сила и внезапность.
Не давать этой бабе ни минуты на раздумье. Натиск и самоуверенность.
— Елена Игоревна, я сейчас внизу у подъезда услышала много для себя интересного. Говорят, что вы весьма некрасиво поступили с моей сестрой. Вы, наверное, думали, что за бедняжку заступиться некому?
Должна вас разочаровать и, возможно, огорчить, дорогая моя Елена Игоревна.
— Сплетни, — слабо отмахнулась Елена Игоревна, покосившись на гостью. — Наговор. Завидуют нашему благополучию. А Никуша маму поехала навестить…
— Да? А вот участковый внизу сплетнями не пренебрегает, — как бы между прочим бросила Инга, доставая из сумочки сигареты. — А, напротив, очень даже интересуется. В настоящее время он, если я не ошибаюсь, производит поквартирный опрос.
Елена Игоревна отбросила полотенце со лба, и все лицо ее моментально покрылось бурыми пятнами.
— Какой еще участковый?
— Ему ваши соседи чего только не понарассказывали! Старуха еще не остыла, а дело-то, похоже, в одной папочке уже не умещается.
— Какое дело? — Елена Игоревна приподнялась на подушке, боязливо приглядываясь к Инге. — Все было по закону! Старуха сама попросила меня ухаживать за ней, я не навязывалась! И квартиру свою сама предложила!
— Так-то оно так, Елена Игоревна, только нашлись, представьте себе, свидетели, утверждающие обратное. — Инга щелкнула зажигалкой и закурила. — И мою бедную сестренку вы, говорят, шикарно использовали для прикрытия натуральной аферы. Как раз она-то и ходила большей частью убираться и готовить к несчастной соседке, тогда как вы готовили ей замену в лице некоей Аллочки.
Инга говорила точь-в-точь как виденные в кино следователи. Она очень нравилась себе сейчас со стороны. Вид жертвы, бледнеющей от ее слов, приводил Ингу в полный восторг. То-то же, тут тебе, тетя, не сноха твоя — лапотница. С ней, с Ингой, шутки плохи!
— Весь ваш дом об этом судачит… — Инга выпустила дым мимо Елены Игоревны, в окно.
— Что за чушь? — зашипела Елена Игоревна, наконец сообразив, что ведет дебаты с сопливой девчонкой, которая ей в дочери годится. — Мы душа в душу жили со снохой, просто она нехорошо себя почувствовала, решила рожать уехать к родителям. Это надо же придумать!
— Я так и думала, — удовлетворенно кивнула Инга и сделала затяжку. — Но дело в том, что на Руднике плохой воздух. И роддом там не очень, честно говоря.
Я думаю, моей сестре лучше рожать в Москве…
В дверь позвонили. Елена Игоревна забеспокоилась. И правильно — на пороге возник участковый. И пока он топтался в прихожей, Инга зашептала быстро и отчетливо:
— Елена Игоревна, мой папа — следователь. Если сестра в ближайшие дни вернется на свою законную жилплощадь, неприятностей, возможно, удастся избежать. А если нет, то…
В комнату входил участковый и с интересом осматривался.
— Я на той неделе поеду за ней! — прокричала Елена Игоревна вслед удаляющейся Инге, — На этой! — бросила та, не оглядываясь.
Катерине всегда казалось, что золовка ее недолюбливает. С самого первого дня, как только они познакомились и та была совсем пигалицей зеленой.
Сведет свои бровищи темные к переносице, глазищи набычит и стреляет на братнину жену, словно та у нее кусок хлеба отняла последний. Катерина и так к ней и эдак, а та только фырчит. А чего фырчать-то? Потом Катерина поняла: яблоко от яблони. В мать пошла братнина сестра Вероника. Славик сам в отца — мягкий, неслышный, хоть и с гонором. А эта — сущая мать-татарка. Обидчивая, взрывная. Себе на уме, да с характером. Свекровь — та тоже сразу свой норов показала. Чуть что не по ней — в истерику. Набаловалась. Раньше дочку свою изводила, думала, со снохой тот же номер пройдет. Как же!
Катерина усмехнулась своим мыслям. Она за словом в карман не полезет и кланяться никому не станет. Не на ту напали. Ей дела нет до капризов мужниной родни.
И все же когда золовка явилась к ней в гости, днем, когда Славик на работе и Сергунька в детском саду, Катерина слегка растерялась. С чего такая честь?
— Проходи, Ника, гостьей будешь, — объявила Катерина, широким жестом приглашая золовку в квартиру.
Квартирой своей Катерина была довольна — все блестит у нее, все сверкает. А чего еще делать-то, как не красоту в квартире наводить? Ни тебе корову чуть свет выгонять, ни сенокоса в самую жару. Полы намыла — и свободна. И все же, с детства привыкнув к сельскому труду, Катя держала двух поросят в сарайке, да поверх гаража, на манер голубятни, устроил ей свекор курятник. Соседки над ней поначалу посмеивались — деревня. А она — над ними. Дуры! Теперь не смеются. Вон они со Славиком как живут — и телевизор купили цветной, и машинки стиральные аж две, и мотоцикл. Не смотри, что молодые. И заработки не шахтерские: он водителем работает, а она — санитаркой. А получше других живут-то. Катерина знает чего хочет. И других поучить может, если надо. Не зря к ней золовка прибежала. Зауважала. Что ж, она, Катерина, зла не помнит, она баба простая.
Деревенская.
— Обедать будешь? — пригласила Катя, снимая передник.
Ника покачала головой, как-то нервно озираясь.
Сама не своя. И руки-то не знает куда деть — теребит свой платок крепдешиновый, — Ну, чай тогда поставлю.
Катерина ушла в кухню, теряясь в догадках. Не поймешь эту Нику. В девках была — приезжала счастливая, глаза горят, сама поет. А замуж вышла — как за пояс заткнули. В Москве, видать, мужья не сахарные.
— Что, с матерью поругалась? — громко из кухни спросила Катя..
— Нет.
Ника листала альбом с фотографиями племянника. Катя вернулась с чашками.
— Подожди смотреть, вот сейчас я тебе все подробно расскажу…
— Не надо. — Ника поспешно отодвинула альбом.
Катя поджала губы. Надо же! Племяш ей неинтересен. Подумаешь!
— Деньги, что ли, нужны? — небрежно спросила она. Хорошо бы золовке понадобились деньги. У Катерины всегда есть, никогда она копейки до получки не стреляет. Но золовка отрицательно покачала головой. — Чего стряслось-то? — в упор спросила Катя. — Вижу ведь, что ты сама не своя. Ты говори прямо. Больше всего не люблю, когда вокруг да около.
— Кать, ты ведь в больнице работаешь?
— Ну да. В гинекологии, санитаркой. А что? Плохо себя чувствуешь? Так я поговорю, врач посмотрит.
Ника выпрямилась, набрала, видимо, воздуху в грудь.
— Катя, мне нужно сделать аборт.
— Чего? — Катерина села напротив золовки и быстро окинула ее взглядом. — У тебя срок-то какой?
Месяца четыре небось? Кто ж это согласится с таким сроком?
— Поэтому я и пришла к тебе. Ты же всех там знаешь. И еще я слышала, что у вас такое делают… Я заплачу. Мне очень надо.
— Это кто же про наше отделение слухи такие распускает? Языки бы поотрывать!
Катерина вскочила и забегала по комнате. Но вскоре успокоилась и вернулась к гостье.
— Почему же ты так поздно спохватилась?
— Так получилось. — Ника перестала теребить шейный платок. Теперь самое неприятное было сказано и весь ее облик выражал лишь упрямую решимость.
— Так ты не на каникулы приехала, выходит? Ты от мужа ушла?
Ника кивнула.
— От мужа ли, от свекрови. Я ведь не люблю его, Кать.
— Вот те здрасте! «Не люблю!» Кто тебя замуж-то гнал? Зачем пошла?
— А назло. Мой парень женился, и я тоже взяла да и замуж вышла.
— И правильно сделала. Он что, пьет, твой-то?
— Нет.
— Гуляет?
— Нет.
— Так какого рожна тебе надо? У матери, думаешь, лучше будет? Я вот тоже за Славика вышла просто так, из деревни уехать хотела. А теперь не жалею, живу королевой. А ты — аборт. Ребенок-то теперь — твое оружие. Ну и радость, само собой.
Ника смотрела на Катерину с завистью. Если бы она сама могла с такой легкостью смотреть на жизнь! И желания иметь такие же незамысловатые…
— Какое оружие, о чем ты говоришь? Я должна вернуться в институт, в общежитие, а куда мне с ребенком? Мне туда с ребенком никак нельзя.
Катерина поняла, что дело серьезное, и подсела на диван, поближе к золовке.
— А родители-то знают?
— Ничего им знать не надо. Это мое дело. Я к тебе пришла. Ты одна знаешь.
Последнее сообщение еще больше утвердило Катерину в собственных глазах. Ей нравилось на правах старшей и замужней давать советы.
— Ты правильно сделала, что пришла ко мне. Я с врачом переговорю, это можно. Только ты хорошенько подумай. А может, тут останешься? Бог бы с ней, с Москвой… Тут родишь, на работу устроишься на «Пластик», мы со Славиком поможем, не дадим вам с ребенком пропасть.
Ника взглянула на Катю так, словно та сморозила несусветную глупость. Вернуться на Рудник? Поселок, кажется, навечно выпал из времени. Застыл этаким сгустком прошлого — все те же пустые магазины с запахом селедки, улицы без фонарей, те же трубы завода, уносящие в чистое небо земную грязь. Все так же отец после работы, смыв грязь, принимается хлопотать по хозяйству, а мать вечно сидит на диване, слушая телевизор.
Представить себя здесь, запертой навечно? Нет, не сможет она уже без Москвы. А внутри ворохнулось потаенное: «Там Коля»…
Катерина после визита золовки задумалась. Ей, конечно, не по душе было то, что умудрила Ника, но зато грело другое: та обратилась не к кому-нибудь, а к ней, жене брата. Самой близкой родне. Признала. Если она не поможет девчонке, помогут другие, а отношения испортятся окончательно. А сейчас у Кати появился прекрасный шанс сблизиться с нелюдимой Никой, сделать ее как бы вечной должницей. И потому — союзницей. Когда с работы вернулся муж и привел из садика сына, Катерина уже знала, что разобьется в лепешку, но выполнит просьбу Ники.
Внизу, в темном коридоре, ее уже поджидала Катя.
В белом халате и такой же косынке она была похожа на доярку.
— Ну что ты так долго! Я уже решила, что ты передумала…
Они прошли по пустому длинному коридору и оказались в маленькой, убранной белым, каморке.
— Раздевайся, я сейчас.
Катерина скрылась. После ее ухода давящее ощущение усилилось, а сердце стало стучать больно и неритмично.
Она нерешительно сняла плащ и огляделась.
Застланная белым лежанка, белая ширма, за которой громоздится батарея «уток» с отбитой эмалью.
Ворох резиновых перчаток, обсыпанных тальком. Больница…
Ника поежилась. Квадрат за окном стал совсем синим. За стеной перекладывали инструменты, и от бряцающего звука Ника невольно вздрагивала всеми внутренностями.
— Ты чего не разделась до сих пор? — влетела Катя.
— Что — совсем?
— Тебя же обработать надо! — возмутилась Катя и по-деловому уперла руки в бока. — Врач ждать не будет, она после смены. — И, понизив голос до шепота, Катя добавила:
— Насилу уговорила! Только из уважения ко мне согласилась. Она у меня свинину брала к празднику.
Не дожидаясь Ники, Катя быстро и деловито принялась расстегивать пуговки на кофте у родственницы.
— Славик «тринадцатую» принес, — делилась она, не обращая внимания на состояние золовки. — Хочет коляску к мотоциклу покупать. А я как спальный гарнитур взять его уговариваю. Ну-ка накинь этот халат.
Ника нацепила широкий и короткий халат, от которого воняло хлоркой. А Катя уже тащила откуда-то черные кожаные шлепанцы.
— Спальный гарнитур с двумя тумбочками и еще полка на стену. — Катя, вероятно, была уверена, что отвлекает золовку от мрачных мыслей. — А Славик уперся: люльку ему мотоциклетную. Ты бы поговорила с ним.
Катя наконец закончила переодевать Нику и окинула ту оценивающим взглядом. Взгляд случайно задержался на бледном испуганном лице.
— Ты чего белая? Боишься, что ли? Сорокина — врач опытный, бояться не надо. Ой, а температуру-то! Забыли температуру-то!
Катя вытащила из пол-литровой банки на столе один из градусников и сунула Нике.
— Сиди.
Едва они определили градусник, в окно раздался звонкий и требовательный стук.
— Кого-то принесло! — воскликнула Катерина, бросаясь к окну. — Знают, что посетителям до семи, а прутся!
Прижавшись лбом к стеклу, она крикнула, видимо, привычную информацию:
— Родовое отделение — вторая дверь налево! Постоянно нас с родовым путают, — обернулась она к Нике. — Один раз вот так…
Но настырный посетитель не дал ей договорить.
Стук повторился.
— Я тебе русским языком повторяю: родовое не здесь! — проорала Катя в темноту. — Вон в ту дверь стучи! Шизоидный какой-то, — пожала она плечами. — Я ему объясняю, а он мне очками блестит, точно иностранец какой!
— В очках? — Никино первое побуждение было — спрятаться за ширму.
Градусник выскользнул и обиженно звякнул о крашеный пол.
Ника осторожно подошла к окну и приникла к стеклу, загородив себе свет ладонями. В синей темноте за окном стоял Игорь.
— Товарищ! — кричала Катерина, и звук "щ" у нее звучал по-деревенски твердо, и выходило «товаришш». — Вам не сюда надо! Тут прием до семи!
— Это ко мне, — сказала Ника и дернула Катерину за рукав. — Это мой муж. Из Москвы приехал.
Убедившись, что жена его узнала, Игорь разулыбался облегченно, лоб его, перерезанный складкой недовольства и возмущения, разгладился. И он стал зачем-то показывать знаками, как он стучал в дверь и его не пустили, потом он пошел шарить по окнам.
— Катя, впусти его в коридор, а сюда не пускай, — быстро заговорила Ника, запахивая на себе широченный халат.
— Так че же? Все отменяется? Что мне врачихе сказать?
— Не знаю я! — раздраженно огрызнулась Ника. — Ты видишь, я ничего не знаю! Скажи, что у меня температура.
Сняв халат, она начала торопливо натягивать одежду.
Катерина осуждающе взирала на нее.
— А если бы он завтра приехал? — спросила она, качая головой. — Как в бирюльки играешься, ей-богу!
Не дождавшись ответа, Катерина ушла, ворча себе под нос:
— Как дети малые, в самом деле…
Ника торопливо шла по коридору, не зная, что скажет Игорь, как они встретятся, но одно могла сказать с точностью: она рада была покинуть это место. Уйти отсюда как можно скорее.
Игорь, увидев ее, поднялся и нерешительно качнулся навстречу.
Она подошла и остановилась, руки в карманах.
Игорь неловко обнял ее и поцеловал в угол рта.
— Ты заболела? — тревожно спросил он, заглядывая ей в лицо.
Ника отстранилась и покрутила головой, совершенно не представляя, что говорить.
— Я.., я на прием приходила. Провериться.
— А твои родители сказали, что ты у брата ночуешь. Я — туда. Брат сказал, что ты пошла на работу к его жене, я — сюда.
Ника взяла его под руку и вывела из больницы.
— Ты когда приехал? — спросила она, стараясь ничем не выдать своего смутного душевного состояния.
— Я так соскучился! — воскликнул Игорь, едва они пересекли больничный двор.
Ника должна была ответить «я тоже», он ждал этого от нее, это ясно, но почему-то из какого-то злого чувства она не хотела лгать. Они дошли до ворот, где висел фонарь и под порывами ветра качался из стороны в сторону. Игорь остановил ее и, отодвинув на расстояние вытянутой руки, стал рассматривать. Ника почувствовала себя неуютно под его быстрым, немного очумелым взглядом.
Было похоже на то, как если бы он долго бежал за ней — и вот догнал. А она бы не знала, с какой целью он за ней гнался.
— Пойдем, — Ника взяла его под руку, — расскажи мне, как там Германия?..
— Почему ты не написала мне? О ребенке. Я ничего не знал!
Он снова наклонился к ней, разглядывая лицо.
Очки сверкали, отражая свет фонаря. Ника поняла, что ей неприятен этот сдерживаемый огонь, который вдруг обнаружился у холодного, уравновешенного Игоря. Она вспомнила, что действительно не написала ему о ребенке, и теперь его запоздалая радость выглядела лишней, как упрек, и была для нее обременительна.
— Хотела сделать сюрприз, — соврала она, решительно уводя его от больницы. Только теперь до нее дошла вся глубина сказанного Катериной: «А если бы он завтра приехал?» Каким чудовищем она бы выглядела в его глазах!
Он засыпал ее вопросами, на которые она не хотела и не могла ответить. Его необычная говорливость раздражала. Ей хотелось, чтобы он помолчал и дал ей собраться с мыслями.
— Ты поругалась с моей матерью? — наконец спросил он.
Пика кивнула. Она уже не представляла, каким образом она собиралась сообщить ему, что ушла от них. Совсем. Вероятно, она ждала, что это сделает Елена Игоревна. Или что он сам догадается, что ей в тягость их нелепый брак, в тягость беременность. Что ребенка от него она не хочет. Нужно было написать!
Почему-то она была уверена, что он воспримет ее уход с облегчением. А он примчался за ней как ни в чем не бывало!
— Ты должна простить ее, Ника! — горячо заговорил он. — Мать достаточно наказана. Во всей этой истории с пожаром обвиняют ее. Теперь мама лежит в больнице. У нее что-то с сердцем. Я же ничего не знал!
Спасибо твоей Инге, она разыскала меня через посольство, все рассказала.
— Тебе звонила Инга? — Ника отказывалась верить своим ушам.
— Да, она все сообщила мне. И что ты ждешь ребенка, и что к родителям уехала. Я так ей благодарен!
Я прилетел и сразу за тобой. Нам нужно побыстрее вернуться, мама там одна…
Ника молчала, Игорь тоже замолчал и задумался.
Некоторое время они шли молча, и вдруг он остановился как вкопанный. Ника искоса взглянула на мужа.
Лицо его изменилось, словно ему в голову пришла новая, совершенно неожиданная мысль.
— Что ты делала в больнице? — изменившимся голосом спросил он.
Она молчала. Еще минута — и она наговорит ему гадостей. Она будет защищаться! Он уехал, оставил ее одну в «приятном окружении» — с одержимой мамашей и Аллочкой. Сам думал только о себе, своей карьере, о том, чтобы побывать за границей!
— На прием ночью не ходят, — вслух рассуждал Игорь. — Ты была в халате и с голыми ногами… Ты пришла, чтобы.., ты хотела избавиться от ребенка?
Он отбросил ее руку, словно она была испачкана ядом. Но тут же снова придвинулся к ней, схватил за плечи, стал трясти, словно ответ мог вывалиться из карманов.
— Я прав? Ну говори же, что ты молчишь как истукан? Ты это сделала?
— Нет, — удалось вставить Нике. От тряски и его эмоций, которые распространялись подобно удушливому газу, ей стало нехорошо: кровь прилила к голове, затошнило. Она отвернулась, судорога пробежала по телу. Ее вырвало в жидкую весеннюю грязь.
Игорь смотрел на нее как на заразную и безнадежно больную.
— Ты могла это сделать? Скажи, могла? Как тогда?
Если бы я не приехал сегодня, то ты сделала бы это?
Он кричал, и в его крике присутствовало что-то истеричное. Нике стало стыдно, что он так орет посреди улицы. Но что она могла возразить? Игорь отвернулся и пошел прочь. Было совсем темно, переулок полон колдобин и луж. От движения по ним Игоря мотало из стороны в сторону. Кое-как миновав переулок, он остановился. Его напряженную спину сводило судорогой. Ника подошла и дотронулась до плеча.
Его плечо дернулось под пальцами. Он отвернулся, но Ника уже знала, что он плачет.
— Прости, — тихо сказала она. — Я думала, что так будет лучше.
Наконец Игорь справился со слезами и повернул к ней злое лицо.
— Это мой ребенок! — прошипел он. — Не только твой, но и мой! И ты не имеешь права сама решать — жить ему или нет! Что бы ни случилось! Поняла?
— Поняла.
Он схватил ее за руку и потащил за собой.
— Мы сегодня же уезжаем. Сейчас ты соберешь вещи, а я вызову такси. И больше я ничего слышать не хочу.
Игорь злился на себя за то, что позволил ей увидеть свою слабость. Злился на нее за то, что она равнодушная и холодная, как Снежная королева, а его угораздило полюбить такую. Теперь от этого никуда не денешься, остается только мучиться и ждать, ждать и мучиться…
Глава 13
Кот хмуро взирал на гостью из-за холодильника.
Выйдя от бабули, Инга некоторое время постояла на лестничном пролете между этажами, собираясь с мыслями. Больше всего ее возмущала позиция Ники.
Как можно позволить так поступить с собой? Прикинуться овечкой и разрешить какой-то там Аллочке…
Да будь Инга на ее месте, эта Аллочка полетела бы у нее вверх тормашками вместе с мамой и свекровью.
Себя надо любить! Вот в этом Инга никогда не сомневалась. Инга тряхнула волосами и нажала кнопку лифта.
Когда она ехала туда, где нестерпимо пахло гарью и паленой резиной, она примерно знала, что скажет Елене Игоревне.
Впрочем, Никина свекровь, под ударом случившегося, напрочь утратила боеготовность. Она лежала у настежь распахнутого окна, обложившись пузырьками с лекарством. Никакой Аллочкой рядом не пахло.
Инга сухо поздоровалась и довольно холодно представилась. Она всегда считала, что в разговоре с незнакомым человеком самое важное — взять правильный тон. Сейчас главное — сила и внезапность.
Не давать этой бабе ни минуты на раздумье. Натиск и самоуверенность.
— Елена Игоревна, я сейчас внизу у подъезда услышала много для себя интересного. Говорят, что вы весьма некрасиво поступили с моей сестрой. Вы, наверное, думали, что за бедняжку заступиться некому?
Должна вас разочаровать и, возможно, огорчить, дорогая моя Елена Игоревна.
— Сплетни, — слабо отмахнулась Елена Игоревна, покосившись на гостью. — Наговор. Завидуют нашему благополучию. А Никуша маму поехала навестить…
— Да? А вот участковый внизу сплетнями не пренебрегает, — как бы между прочим бросила Инга, доставая из сумочки сигареты. — А, напротив, очень даже интересуется. В настоящее время он, если я не ошибаюсь, производит поквартирный опрос.
Елена Игоревна отбросила полотенце со лба, и все лицо ее моментально покрылось бурыми пятнами.
— Какой еще участковый?
— Ему ваши соседи чего только не понарассказывали! Старуха еще не остыла, а дело-то, похоже, в одной папочке уже не умещается.
— Какое дело? — Елена Игоревна приподнялась на подушке, боязливо приглядываясь к Инге. — Все было по закону! Старуха сама попросила меня ухаживать за ней, я не навязывалась! И квартиру свою сама предложила!
— Так-то оно так, Елена Игоревна, только нашлись, представьте себе, свидетели, утверждающие обратное. — Инга щелкнула зажигалкой и закурила. — И мою бедную сестренку вы, говорят, шикарно использовали для прикрытия натуральной аферы. Как раз она-то и ходила большей частью убираться и готовить к несчастной соседке, тогда как вы готовили ей замену в лице некоей Аллочки.
Инга говорила точь-в-точь как виденные в кино следователи. Она очень нравилась себе сейчас со стороны. Вид жертвы, бледнеющей от ее слов, приводил Ингу в полный восторг. То-то же, тут тебе, тетя, не сноха твоя — лапотница. С ней, с Ингой, шутки плохи!
— Весь ваш дом об этом судачит… — Инга выпустила дым мимо Елены Игоревны, в окно.
— Что за чушь? — зашипела Елена Игоревна, наконец сообразив, что ведет дебаты с сопливой девчонкой, которая ей в дочери годится. — Мы душа в душу жили со снохой, просто она нехорошо себя почувствовала, решила рожать уехать к родителям. Это надо же придумать!
— Я так и думала, — удовлетворенно кивнула Инга и сделала затяжку. — Но дело в том, что на Руднике плохой воздух. И роддом там не очень, честно говоря.
Я думаю, моей сестре лучше рожать в Москве…
В дверь позвонили. Елена Игоревна забеспокоилась. И правильно — на пороге возник участковый. И пока он топтался в прихожей, Инга зашептала быстро и отчетливо:
— Елена Игоревна, мой папа — следователь. Если сестра в ближайшие дни вернется на свою законную жилплощадь, неприятностей, возможно, удастся избежать. А если нет, то…
В комнату входил участковый и с интересом осматривался.
— Я на той неделе поеду за ней! — прокричала Елена Игоревна вслед удаляющейся Инге, — На этой! — бросила та, не оглядываясь.
Катерине всегда казалось, что золовка ее недолюбливает. С самого первого дня, как только они познакомились и та была совсем пигалицей зеленой.
Сведет свои бровищи темные к переносице, глазищи набычит и стреляет на братнину жену, словно та у нее кусок хлеба отняла последний. Катерина и так к ней и эдак, а та только фырчит. А чего фырчать-то? Потом Катерина поняла: яблоко от яблони. В мать пошла братнина сестра Вероника. Славик сам в отца — мягкий, неслышный, хоть и с гонором. А эта — сущая мать-татарка. Обидчивая, взрывная. Себе на уме, да с характером. Свекровь — та тоже сразу свой норов показала. Чуть что не по ней — в истерику. Набаловалась. Раньше дочку свою изводила, думала, со снохой тот же номер пройдет. Как же!
Катерина усмехнулась своим мыслям. Она за словом в карман не полезет и кланяться никому не станет. Не на ту напали. Ей дела нет до капризов мужниной родни.
И все же когда золовка явилась к ней в гости, днем, когда Славик на работе и Сергунька в детском саду, Катерина слегка растерялась. С чего такая честь?
— Проходи, Ника, гостьей будешь, — объявила Катерина, широким жестом приглашая золовку в квартиру.
Квартирой своей Катерина была довольна — все блестит у нее, все сверкает. А чего еще делать-то, как не красоту в квартире наводить? Ни тебе корову чуть свет выгонять, ни сенокоса в самую жару. Полы намыла — и свободна. И все же, с детства привыкнув к сельскому труду, Катя держала двух поросят в сарайке, да поверх гаража, на манер голубятни, устроил ей свекор курятник. Соседки над ней поначалу посмеивались — деревня. А она — над ними. Дуры! Теперь не смеются. Вон они со Славиком как живут — и телевизор купили цветной, и машинки стиральные аж две, и мотоцикл. Не смотри, что молодые. И заработки не шахтерские: он водителем работает, а она — санитаркой. А получше других живут-то. Катерина знает чего хочет. И других поучить может, если надо. Не зря к ней золовка прибежала. Зауважала. Что ж, она, Катерина, зла не помнит, она баба простая.
Деревенская.
— Обедать будешь? — пригласила Катя, снимая передник.
Ника покачала головой, как-то нервно озираясь.
Сама не своя. И руки-то не знает куда деть — теребит свой платок крепдешиновый, — Ну, чай тогда поставлю.
Катерина ушла в кухню, теряясь в догадках. Не поймешь эту Нику. В девках была — приезжала счастливая, глаза горят, сама поет. А замуж вышла — как за пояс заткнули. В Москве, видать, мужья не сахарные.
— Что, с матерью поругалась? — громко из кухни спросила Катя..
— Нет.
Ника листала альбом с фотографиями племянника. Катя вернулась с чашками.
— Подожди смотреть, вот сейчас я тебе все подробно расскажу…
— Не надо. — Ника поспешно отодвинула альбом.
Катя поджала губы. Надо же! Племяш ей неинтересен. Подумаешь!
— Деньги, что ли, нужны? — небрежно спросила она. Хорошо бы золовке понадобились деньги. У Катерины всегда есть, никогда она копейки до получки не стреляет. Но золовка отрицательно покачала головой. — Чего стряслось-то? — в упор спросила Катя. — Вижу ведь, что ты сама не своя. Ты говори прямо. Больше всего не люблю, когда вокруг да около.
— Кать, ты ведь в больнице работаешь?
— Ну да. В гинекологии, санитаркой. А что? Плохо себя чувствуешь? Так я поговорю, врач посмотрит.
Ника выпрямилась, набрала, видимо, воздуху в грудь.
— Катя, мне нужно сделать аборт.
— Чего? — Катерина села напротив золовки и быстро окинула ее взглядом. — У тебя срок-то какой?
Месяца четыре небось? Кто ж это согласится с таким сроком?
— Поэтому я и пришла к тебе. Ты же всех там знаешь. И еще я слышала, что у вас такое делают… Я заплачу. Мне очень надо.
— Это кто же про наше отделение слухи такие распускает? Языки бы поотрывать!
Катерина вскочила и забегала по комнате. Но вскоре успокоилась и вернулась к гостье.
— Почему же ты так поздно спохватилась?
— Так получилось. — Ника перестала теребить шейный платок. Теперь самое неприятное было сказано и весь ее облик выражал лишь упрямую решимость.
— Так ты не на каникулы приехала, выходит? Ты от мужа ушла?
Ника кивнула.
— От мужа ли, от свекрови. Я ведь не люблю его, Кать.
— Вот те здрасте! «Не люблю!» Кто тебя замуж-то гнал? Зачем пошла?
— А назло. Мой парень женился, и я тоже взяла да и замуж вышла.
— И правильно сделала. Он что, пьет, твой-то?
— Нет.
— Гуляет?
— Нет.
— Так какого рожна тебе надо? У матери, думаешь, лучше будет? Я вот тоже за Славика вышла просто так, из деревни уехать хотела. А теперь не жалею, живу королевой. А ты — аборт. Ребенок-то теперь — твое оружие. Ну и радость, само собой.
Ника смотрела на Катерину с завистью. Если бы она сама могла с такой легкостью смотреть на жизнь! И желания иметь такие же незамысловатые…
— Какое оружие, о чем ты говоришь? Я должна вернуться в институт, в общежитие, а куда мне с ребенком? Мне туда с ребенком никак нельзя.
Катерина поняла, что дело серьезное, и подсела на диван, поближе к золовке.
— А родители-то знают?
— Ничего им знать не надо. Это мое дело. Я к тебе пришла. Ты одна знаешь.
Последнее сообщение еще больше утвердило Катерину в собственных глазах. Ей нравилось на правах старшей и замужней давать советы.
— Ты правильно сделала, что пришла ко мне. Я с врачом переговорю, это можно. Только ты хорошенько подумай. А может, тут останешься? Бог бы с ней, с Москвой… Тут родишь, на работу устроишься на «Пластик», мы со Славиком поможем, не дадим вам с ребенком пропасть.
Ника взглянула на Катю так, словно та сморозила несусветную глупость. Вернуться на Рудник? Поселок, кажется, навечно выпал из времени. Застыл этаким сгустком прошлого — все те же пустые магазины с запахом селедки, улицы без фонарей, те же трубы завода, уносящие в чистое небо земную грязь. Все так же отец после работы, смыв грязь, принимается хлопотать по хозяйству, а мать вечно сидит на диване, слушая телевизор.
Представить себя здесь, запертой навечно? Нет, не сможет она уже без Москвы. А внутри ворохнулось потаенное: «Там Коля»…
Катерина после визита золовки задумалась. Ей, конечно, не по душе было то, что умудрила Ника, но зато грело другое: та обратилась не к кому-нибудь, а к ней, жене брата. Самой близкой родне. Признала. Если она не поможет девчонке, помогут другие, а отношения испортятся окончательно. А сейчас у Кати появился прекрасный шанс сблизиться с нелюдимой Никой, сделать ее как бы вечной должницей. И потому — союзницей. Когда с работы вернулся муж и привел из садика сына, Катерина уже знала, что разобьется в лепешку, но выполнит просьбу Ники.
* * *
Ника примерно представляла, как все будет происходить. Помнила. Но при приближении к серому неприглядному зданию больницы ее сковал страх. Это был не физический страх перед болью, а какой-то другой, скорее — мистический, сродни ужасу. Состоянию способствовали сумерки, совершенно серые и ватные при отсутствии вечернего освещения. Грязно-серый цвет больницы и тускло освещенные окна усиливали ощущение одиночества. В воздухе носился замысел готовящегося преступления. Ни до нее, ни до того, что она собиралась совершить, никому в этом мире нет дела. Именно так думала Ника, подходя к темному зданию больницы. От сырого холодного воздуха ее знобило, хотелось скорее оказаться в тепле, но, увы, не было такого конкретного места на земле, где именно она могла бы согреться.Внизу, в темном коридоре, ее уже поджидала Катя.
В белом халате и такой же косынке она была похожа на доярку.
— Ну что ты так долго! Я уже решила, что ты передумала…
Они прошли по пустому длинному коридору и оказались в маленькой, убранной белым, каморке.
— Раздевайся, я сейчас.
Катерина скрылась. После ее ухода давящее ощущение усилилось, а сердце стало стучать больно и неритмично.
Она нерешительно сняла плащ и огляделась.
Застланная белым лежанка, белая ширма, за которой громоздится батарея «уток» с отбитой эмалью.
Ворох резиновых перчаток, обсыпанных тальком. Больница…
Ника поежилась. Квадрат за окном стал совсем синим. За стеной перекладывали инструменты, и от бряцающего звука Ника невольно вздрагивала всеми внутренностями.
— Ты чего не разделась до сих пор? — влетела Катя.
— Что — совсем?
— Тебя же обработать надо! — возмутилась Катя и по-деловому уперла руки в бока. — Врач ждать не будет, она после смены. — И, понизив голос до шепота, Катя добавила:
— Насилу уговорила! Только из уважения ко мне согласилась. Она у меня свинину брала к празднику.
Не дожидаясь Ники, Катя быстро и деловито принялась расстегивать пуговки на кофте у родственницы.
— Славик «тринадцатую» принес, — делилась она, не обращая внимания на состояние золовки. — Хочет коляску к мотоциклу покупать. А я как спальный гарнитур взять его уговариваю. Ну-ка накинь этот халат.
Ника нацепила широкий и короткий халат, от которого воняло хлоркой. А Катя уже тащила откуда-то черные кожаные шлепанцы.
— Спальный гарнитур с двумя тумбочками и еще полка на стену. — Катя, вероятно, была уверена, что отвлекает золовку от мрачных мыслей. — А Славик уперся: люльку ему мотоциклетную. Ты бы поговорила с ним.
Катя наконец закончила переодевать Нику и окинула ту оценивающим взглядом. Взгляд случайно задержался на бледном испуганном лице.
— Ты чего белая? Боишься, что ли? Сорокина — врач опытный, бояться не надо. Ой, а температуру-то! Забыли температуру-то!
Катя вытащила из пол-литровой банки на столе один из градусников и сунула Нике.
— Сиди.
Едва они определили градусник, в окно раздался звонкий и требовательный стук.
— Кого-то принесло! — воскликнула Катерина, бросаясь к окну. — Знают, что посетителям до семи, а прутся!
Прижавшись лбом к стеклу, она крикнула, видимо, привычную информацию:
— Родовое отделение — вторая дверь налево! Постоянно нас с родовым путают, — обернулась она к Нике. — Один раз вот так…
Но настырный посетитель не дал ей договорить.
Стук повторился.
— Я тебе русским языком повторяю: родовое не здесь! — проорала Катя в темноту. — Вон в ту дверь стучи! Шизоидный какой-то, — пожала она плечами. — Я ему объясняю, а он мне очками блестит, точно иностранец какой!
— В очках? — Никино первое побуждение было — спрятаться за ширму.
Градусник выскользнул и обиженно звякнул о крашеный пол.
Ника осторожно подошла к окну и приникла к стеклу, загородив себе свет ладонями. В синей темноте за окном стоял Игорь.
— Товарищ! — кричала Катерина, и звук "щ" у нее звучал по-деревенски твердо, и выходило «товаришш». — Вам не сюда надо! Тут прием до семи!
— Это ко мне, — сказала Ника и дернула Катерину за рукав. — Это мой муж. Из Москвы приехал.
Убедившись, что жена его узнала, Игорь разулыбался облегченно, лоб его, перерезанный складкой недовольства и возмущения, разгладился. И он стал зачем-то показывать знаками, как он стучал в дверь и его не пустили, потом он пошел шарить по окнам.
— Катя, впусти его в коридор, а сюда не пускай, — быстро заговорила Ника, запахивая на себе широченный халат.
— Так че же? Все отменяется? Что мне врачихе сказать?
— Не знаю я! — раздраженно огрызнулась Ника. — Ты видишь, я ничего не знаю! Скажи, что у меня температура.
Сняв халат, она начала торопливо натягивать одежду.
Катерина осуждающе взирала на нее.
— А если бы он завтра приехал? — спросила она, качая головой. — Как в бирюльки играешься, ей-богу!
Не дождавшись ответа, Катерина ушла, ворча себе под нос:
— Как дети малые, в самом деле…
Ника торопливо шла по коридору, не зная, что скажет Игорь, как они встретятся, но одно могла сказать с точностью: она рада была покинуть это место. Уйти отсюда как можно скорее.
Игорь, увидев ее, поднялся и нерешительно качнулся навстречу.
Она подошла и остановилась, руки в карманах.
Игорь неловко обнял ее и поцеловал в угол рта.
— Ты заболела? — тревожно спросил он, заглядывая ей в лицо.
Ника отстранилась и покрутила головой, совершенно не представляя, что говорить.
— Я.., я на прием приходила. Провериться.
— А твои родители сказали, что ты у брата ночуешь. Я — туда. Брат сказал, что ты пошла на работу к его жене, я — сюда.
Ника взяла его под руку и вывела из больницы.
— Ты когда приехал? — спросила она, стараясь ничем не выдать своего смутного душевного состояния.
— Я так соскучился! — воскликнул Игорь, едва они пересекли больничный двор.
Ника должна была ответить «я тоже», он ждал этого от нее, это ясно, но почему-то из какого-то злого чувства она не хотела лгать. Они дошли до ворот, где висел фонарь и под порывами ветра качался из стороны в сторону. Игорь остановил ее и, отодвинув на расстояние вытянутой руки, стал рассматривать. Ника почувствовала себя неуютно под его быстрым, немного очумелым взглядом.
Было похоже на то, как если бы он долго бежал за ней — и вот догнал. А она бы не знала, с какой целью он за ней гнался.
— Пойдем, — Ника взяла его под руку, — расскажи мне, как там Германия?..
— Почему ты не написала мне? О ребенке. Я ничего не знал!
Он снова наклонился к ней, разглядывая лицо.
Очки сверкали, отражая свет фонаря. Ника поняла, что ей неприятен этот сдерживаемый огонь, который вдруг обнаружился у холодного, уравновешенного Игоря. Она вспомнила, что действительно не написала ему о ребенке, и теперь его запоздалая радость выглядела лишней, как упрек, и была для нее обременительна.
— Хотела сделать сюрприз, — соврала она, решительно уводя его от больницы. Только теперь до нее дошла вся глубина сказанного Катериной: «А если бы он завтра приехал?» Каким чудовищем она бы выглядела в его глазах!
Он засыпал ее вопросами, на которые она не хотела и не могла ответить. Его необычная говорливость раздражала. Ей хотелось, чтобы он помолчал и дал ей собраться с мыслями.
— Ты поругалась с моей матерью? — наконец спросил он.
Пика кивнула. Она уже не представляла, каким образом она собиралась сообщить ему, что ушла от них. Совсем. Вероятно, она ждала, что это сделает Елена Игоревна. Или что он сам догадается, что ей в тягость их нелепый брак, в тягость беременность. Что ребенка от него она не хочет. Нужно было написать!
Почему-то она была уверена, что он воспримет ее уход с облегчением. А он примчался за ней как ни в чем не бывало!
— Ты должна простить ее, Ника! — горячо заговорил он. — Мать достаточно наказана. Во всей этой истории с пожаром обвиняют ее. Теперь мама лежит в больнице. У нее что-то с сердцем. Я же ничего не знал!
Спасибо твоей Инге, она разыскала меня через посольство, все рассказала.
— Тебе звонила Инга? — Ника отказывалась верить своим ушам.
— Да, она все сообщила мне. И что ты ждешь ребенка, и что к родителям уехала. Я так ей благодарен!
Я прилетел и сразу за тобой. Нам нужно побыстрее вернуться, мама там одна…
Ника молчала, Игорь тоже замолчал и задумался.
Некоторое время они шли молча, и вдруг он остановился как вкопанный. Ника искоса взглянула на мужа.
Лицо его изменилось, словно ему в голову пришла новая, совершенно неожиданная мысль.
— Что ты делала в больнице? — изменившимся голосом спросил он.
Она молчала. Еще минута — и она наговорит ему гадостей. Она будет защищаться! Он уехал, оставил ее одну в «приятном окружении» — с одержимой мамашей и Аллочкой. Сам думал только о себе, своей карьере, о том, чтобы побывать за границей!
— На прием ночью не ходят, — вслух рассуждал Игорь. — Ты была в халате и с голыми ногами… Ты пришла, чтобы.., ты хотела избавиться от ребенка?
Он отбросил ее руку, словно она была испачкана ядом. Но тут же снова придвинулся к ней, схватил за плечи, стал трясти, словно ответ мог вывалиться из карманов.
— Я прав? Ну говори же, что ты молчишь как истукан? Ты это сделала?
— Нет, — удалось вставить Нике. От тряски и его эмоций, которые распространялись подобно удушливому газу, ей стало нехорошо: кровь прилила к голове, затошнило. Она отвернулась, судорога пробежала по телу. Ее вырвало в жидкую весеннюю грязь.
Игорь смотрел на нее как на заразную и безнадежно больную.
— Ты могла это сделать? Скажи, могла? Как тогда?
Если бы я не приехал сегодня, то ты сделала бы это?
Он кричал, и в его крике присутствовало что-то истеричное. Нике стало стыдно, что он так орет посреди улицы. Но что она могла возразить? Игорь отвернулся и пошел прочь. Было совсем темно, переулок полон колдобин и луж. От движения по ним Игоря мотало из стороны в сторону. Кое-как миновав переулок, он остановился. Его напряженную спину сводило судорогой. Ника подошла и дотронулась до плеча.
Его плечо дернулось под пальцами. Он отвернулся, но Ника уже знала, что он плачет.
— Прости, — тихо сказала она. — Я думала, что так будет лучше.
Наконец Игорь справился со слезами и повернул к ней злое лицо.
— Это мой ребенок! — прошипел он. — Не только твой, но и мой! И ты не имеешь права сама решать — жить ему или нет! Что бы ни случилось! Поняла?
— Поняла.
Он схватил ее за руку и потащил за собой.
— Мы сегодня же уезжаем. Сейчас ты соберешь вещи, а я вызову такси. И больше я ничего слышать не хочу.
Игорь злился на себя за то, что позволил ей увидеть свою слабость. Злился на нее за то, что она равнодушная и холодная, как Снежная королева, а его угораздило полюбить такую. Теперь от этого никуда не денешься, остается только мучиться и ждать, ждать и мучиться…
Глава 13
Девочка, родившаяся гораздо раньше срока, была помещена «под колпак». Нику вскоре выписали, а дочка еще месяц «дозревала» на четвертом этаже каменного здания, и само ее существование казалось почти нереальным. Выдуманным.
Ника вернулась в институт, сразу нырнула в сессию. Домой добиралась вымотанная и сразу падала.
Свекровь ходила смирная и предупредительная. Ее неприятности закончились вскоре после возвращения невестки. Теперь Елена Игоревна лично разговаривала по телефону с Ингой, подолгу обсуждала с той состояние внучки и дела молодых. Нику потом она извещала самым сладким голосом:
— Тебе привет от сестры.
Ника в ответ не издавала ни звука. Но все же в тот день, когда забирали из роддома крошечную Юльку, Елена Игоревна посчитала своим долгом пригласить Ингу с мужем в гости. Те явились в компании огромного плюшевого медведя.
— Ника! — вскричала свекровь, старательно изображая бурную радость. — Кто к нам пришел!
Инга влетела в комнату, не обращая внимания на насупленный вид сестры. Гостья расцеловала молодую хозяйку, которая не выказывала ни грамма радушия.
Все суетились, громко говорили, Игорь гордо вынес красненькую хлипкую Юльку, возле которой моментально организовалось грандиозное сюсюканье. Коля протянул Нике медведя, и та неловко приняла его, скользнув взглядом по бритой щеке бывшего возлюбленного., — А я где-то читал, что такие крохи умеют плавать, — громко заговорил Коля, обращаясь к Игорю.
Тот поддержал тему, рассказывая что-то о системе Никитиных. Елена Игоревна бросилась накрывать на стол, а Инга решительно подступила к сестре со стопкой фотографий своей Зои. Инга все замечала. Как часто сестра поднимает голову от снимков и следит глазами за Колей, благо тот находится рядом с Игорем и выглядит все довольно прилично. Перехватывая очередной взгляд сестры, брошенный на Колю, Инга вдруг почувствовала, как внутри ее что-то загорается. Она словно опьянела от ситуации. Ей захотелось куролесить, шалить. И едва они уселись за стол и Игорь разлил по бокалам шампанское, Инга стала трогать под скатертью Колино бедро — водить по нему пальцем туда-сюда. Он покраснел как мальчишка. А Ника, вероятно, отнесла эту деталь на свой счет и нахмурилась. Она только и умеет, что прятать любовь за своей хмуростью. Дура. Вернувшись домой, Инга набросилась на мужа еще в прихожей. Все происходило совсем как тогда, в детском саду. Как после длительного воздержания.
С того дня Инга и Коля стали бывать у Мироновых не реже двух раз в месяц. Частенько брали с собой Зою, которая на фоне синюшной недоношенной Юльки смотрелась еще более пухлой, белой и симпатичной. Инга великодушно не замечала холодности сестры, бросалась к той с поцелуями. Вынимала из сумочки очередную красивенькую погремушку, которые в то время являлись неимоверным дефицитом, и даже в «Детском мире» продавались лишь казенно-бледные пародии на эту забаву младенцев. Но Инга умела «достать». Пакет с детским питанием перекочевывал из рук Коли в руки Игоря, начиналась приятная для Инги суета.
И во всей этой суете Инга успевала подмечать тайные взгляды сестры, бросаемые на Колю. Тогда словно невидимый Карабас поворачивал в Инге потайной ключик — в глазах вспыхивали огни, кровь начинала бурлить, как газировка в стакане, и в нужных местах становилось горячо. Почему мучения сестры так возбуждали, Ингу, собственно, не интересовало. Важен результат. Застывшие было отношения с мужем оживали, получали прилив энергии. Славные были минуты! Инга хитро посматривала на мужа еще в прихожей у Мироновых, когда одевались. В такси (а домой они непременно отправлялись в такси) она прижималась к Коле, подставляя шею под его поцелуи, и потом проносящиеся огни пьянили ее, воспроизводя в памяти Никины безумные взгляды.
Ника вернулась в институт, сразу нырнула в сессию. Домой добиралась вымотанная и сразу падала.
Свекровь ходила смирная и предупредительная. Ее неприятности закончились вскоре после возвращения невестки. Теперь Елена Игоревна лично разговаривала по телефону с Ингой, подолгу обсуждала с той состояние внучки и дела молодых. Нику потом она извещала самым сладким голосом:
— Тебе привет от сестры.
Ника в ответ не издавала ни звука. Но все же в тот день, когда забирали из роддома крошечную Юльку, Елена Игоревна посчитала своим долгом пригласить Ингу с мужем в гости. Те явились в компании огромного плюшевого медведя.
— Ника! — вскричала свекровь, старательно изображая бурную радость. — Кто к нам пришел!
Инга влетела в комнату, не обращая внимания на насупленный вид сестры. Гостья расцеловала молодую хозяйку, которая не выказывала ни грамма радушия.
Все суетились, громко говорили, Игорь гордо вынес красненькую хлипкую Юльку, возле которой моментально организовалось грандиозное сюсюканье. Коля протянул Нике медведя, и та неловко приняла его, скользнув взглядом по бритой щеке бывшего возлюбленного., — А я где-то читал, что такие крохи умеют плавать, — громко заговорил Коля, обращаясь к Игорю.
Тот поддержал тему, рассказывая что-то о системе Никитиных. Елена Игоревна бросилась накрывать на стол, а Инга решительно подступила к сестре со стопкой фотографий своей Зои. Инга все замечала. Как часто сестра поднимает голову от снимков и следит глазами за Колей, благо тот находится рядом с Игорем и выглядит все довольно прилично. Перехватывая очередной взгляд сестры, брошенный на Колю, Инга вдруг почувствовала, как внутри ее что-то загорается. Она словно опьянела от ситуации. Ей захотелось куролесить, шалить. И едва они уселись за стол и Игорь разлил по бокалам шампанское, Инга стала трогать под скатертью Колино бедро — водить по нему пальцем туда-сюда. Он покраснел как мальчишка. А Ника, вероятно, отнесла эту деталь на свой счет и нахмурилась. Она только и умеет, что прятать любовь за своей хмуростью. Дура. Вернувшись домой, Инга набросилась на мужа еще в прихожей. Все происходило совсем как тогда, в детском саду. Как после длительного воздержания.
С того дня Инга и Коля стали бывать у Мироновых не реже двух раз в месяц. Частенько брали с собой Зою, которая на фоне синюшной недоношенной Юльки смотрелась еще более пухлой, белой и симпатичной. Инга великодушно не замечала холодности сестры, бросалась к той с поцелуями. Вынимала из сумочки очередную красивенькую погремушку, которые в то время являлись неимоверным дефицитом, и даже в «Детском мире» продавались лишь казенно-бледные пародии на эту забаву младенцев. Но Инга умела «достать». Пакет с детским питанием перекочевывал из рук Коли в руки Игоря, начиналась приятная для Инги суета.
И во всей этой суете Инга успевала подмечать тайные взгляды сестры, бросаемые на Колю. Тогда словно невидимый Карабас поворачивал в Инге потайной ключик — в глазах вспыхивали огни, кровь начинала бурлить, как газировка в стакане, и в нужных местах становилось горячо. Почему мучения сестры так возбуждали, Ингу, собственно, не интересовало. Важен результат. Застывшие было отношения с мужем оживали, получали прилив энергии. Славные были минуты! Инга хитро посматривала на мужа еще в прихожей у Мироновых, когда одевались. В такси (а домой они непременно отправлялись в такси) она прижималась к Коле, подставляя шею под его поцелуи, и потом проносящиеся огни пьянили ее, воспроизводя в памяти Никины безумные взгляды.