Страница:
Он не позволял себе более ясных намеков. Жанна раздраженно отвечала, что настой внушает ей отвращение – ее слишком много пичкают им. Порою, однако, она разрешала господину Рамбо похлопотать вокруг нее с материнской заботливостью: он подкладывал ей подушку под плечи, подавал лекарство, когда она забывала его принять, помогал передвигаться по комнате, поддерживая ее под руку. Эти нежные заботы умиляли их обоих. Глядя на него глубоким взглядом, пламя которого так смущало добряка, Жанна говорила, что когда мамы нет дома, они играют в папу и маленькую дочку. Потом на них вдруг нападала грусть; они умолкали, украдкой поглядывая друг на друга, проникаясь взаимной жалостью.
В тот день, после долгого молчания, девочка повторила вопрос, который уже задала матери:
– Это далеко – Италия?
– Еще бы! – сказал господин Рамбо. – Это там, за Марселем, у черта на куличках… Почему ты меня об этом спрашиваешь?
– Потому, – ответила она серьезно.
И она начала жаловаться, что ничего не знает. Она всегда хворала, ее так и не отдали в пансион. Оба замолчали, – палящий жар от огня наводил на них дрему.
Тем временем Элен нашла госпожу Деберль и ее сестру Полину в японской беседке – они часто проводили там послеполуденные часы. В беседке было душно. Из печной отдушины веяло жаром. Широкие зеркальные окна были закрыты; виднелся узкий, по-зимнему обнаженный сад, выделявшийся на бурой земле черными веточками деревьев; он был похож на большой, изумительно тонкий рисунок сепией. Сестры резко спорили.
– Оставь меня в покое! – кричала Жюльетта. – Ясно, что в наших интересах поддерживать Турцию.
– Я беседовала с одним русским, – ответила с тем же пылом Полина. – Нас любят в Петербурге, наши истинные союзники – русские.
Но Жюльетта, приняв важный вид, скрестила руки на груди:
– А как же европейское равновесие?
Париж бредил восточным вопросом: то была очередная тема для разговоров. Ни одна сколько-нибудь светская женщина не могла говорить о чем-либо другом, не нарушая этим правил хорошего тона. Поэтому госпожа Деберль вот уже третий день с головой ушла во внешнюю политику. У нее были твердо установленные взгляды на все политические осложнения, какие только могли возникнуть. Сестра Полина чрезвычайно раздражала ее тем, что, желая быть оригинальной, защищала Россию вопреки очевидным интересам Франции. Жюльетта начинала с попыток убедить ее, а потом сердилась.
– Знаешь что? Молчи лучше, ты говоришь одни глупости… Если бы только ты изучила этот вопрос со мной…
Она прервала спор, чтобы поздороваться с входившей Элен.
– Здравствуйте, дорогая! Какая вы милая, что пришли… Вы ничего не слыхали? Сегодня утром говорили об ультиматуме. Заседание Палаты общин было очень бурным.
– Нет, я ничего не знаю, – ответила Элен, ошеломленная вопросом. – Я так редко выхожу!
Но Жюльетта уже не слушала ее. Она объясняла Полине, почему нужно сделать Черное море нейтральным, непринужденно пересыпая свою речь именами английских и русских генералов, которые она произносила вполне правильно. Но появился Анри с пачкой газет в руке. Элен поняла, что он спустился в сад из-за нее. Их глаза нашли друг друга, взгляд устремился во взгляд. Они как бы целиком вложили себя в то длительное и безмолвное рукопожатие, которым обменялись.
– Что нового в газетах? – лихорадочно спросила Жюльетта.
– В газетах, милая? – спросил доктор. – Да в них никогда ничего нет.
На короткое время восточный вопрос был забыт. Разговор несколько раз коснулся какого-то неизвестного Элен человека – его ждали, а он не приходил. Полина указывала, что уже скоро три часа. О, он придет, утверждала госпожа Деберль: он вполне определенно обещал прийти; однако она никого не называла. Элен слушала, не слыша. Все то, что не имело отношения к Анри, не интересовало ее. Она уже не приносила с собой шитье, а просиживала у Жюльетты часа по два, не вникая в то, что говорилось вокруг нее, часто поглощенная одной и той же детской мечтой: она представляла себе, что все прочие исчезают, как по волшебству, а она остается вдвоем с Анри. Все же она что-то отвечала на вопросы Жюльетты. Взгляд Анри, не отрывавшийся от ее глаз, сладостно утомлял ее. Он прошел за ее спиной, будто для того, чтобы поднять штору, и трепет, пробежавший по ее волосам от его близости, подсказал ей, что он требует свидания. Она соглашалась, у нее больше не было сил ждать.
– Звонок: верно, он! – вдруг сказала Полина.
Обе сестры приняли равнодушный вид. Вошел Малиньон – еще более корректный, чем обычно, с оттенком чопорной серьезности. Он пожал протянутые руки, но воздержался от своих обычных шуток: в этот день он с некоторой торжественностью вновь вступал в дом четы Деберль, где последнее время не появлялся. Пока доктор и Полина жаловались, что Малиньон редко их посещает, Жюльетта нагнулась к уху Элен – та, при всей глубине своего равнодушия, была поражена.
– Вы удивляетесь… Видит бог, я не сержусь на него. В сущности это такой славный малый, что нельзя не помириться с ним… Представьте, он откопал мужа для Полины. Мило, не правда ли?..
– Конечно, – ответила из вежливости Элен.
– Да, это один из его друзей, очень богатый; он и не собирался жениться. Малиньон дал клятву, что приведет его… Мы ждали его сегодня с окончательным ответом. Вы понимаете, что мне на многое пришлось взглянуть сквозь пальцы. О, бояться уже нечего: теперь мы знаем друг друга!
Она мило засмеялась, слегка покраснев от того воспоминания, на которое намекали ее слова, потом с живостью завладела Малиньоном. Улыбнулась и Элен. Эта легкость жизненных отношений была извинением ей самой. К чему рисовать себе мрачные драмы – все разрешается с очаровательной простотой. Она малодушно наслаждалась счастьем сознания, что нет ничего запретного. Но Жюльетта с Полиной, распахнув дверь беседки, уже увлекли Малиньона в сад. Элен внезапно услышала за собой голос Анри, глухой, страстный:
– Я прошу вас, Элен! О! Прошу вас…
Она вздрогнула и тревожно оглянулась вокруг. Они были одни: те трое прохаживались маленькими шажками по аллее. Анри осмелился обнять ее за плечи; она дрожала от страха, и страх этот был полон опьянения страсти.
– Когда хотите, – пролепетала она, ясно понимая, что он требует свидания.
И они быстро перекинулись несколькими словами.
– Ждите меня сегодня вечером, в том доме на Водном проходе.
– Нет, не могу… Я ведь объяснила вам, вы дали мне клятву…
– Тогда где-нибудь в другом месте, где хотите, только бы нам увидеться… У вас, сегодня ночью?
Элен возмутилась. Но она смогла выразить свой отказ лишь испуганным жестом: она увидела, что обе женщины и Малиньон возвращались в беседку. Госпожа Деберль сделала вид, будто увела Малиньона для того, чтобы показать ему сущее диво – пучки фиалок в полном цвету на морозе. Ускорив шаг, сияющая, она вошла в беседку первой.
– Устроилось! – сказала она.
– Что именно? – спросила Элен, еще вся трепеща; она не помнила, о чем говорила с ней Жюльетта.
– Да этот брак… Уф! Теперь можно будет вздохнуть свободно. Полина становится своевольной… Молодой человек видел ее и находит очаровательной. Завтра мы все обедаем у папы… Я готова была расцеловать Малиньона за это радостное известие.
Анри с невозмутимым хладнокровием незаметно отошел от Элен. Он также находил Малиньона очаровательным. Казалось, и его, как и его жену, чрезвычайно радовала мысль, что ее сестренка наконец пристроена.
Затем он предупредил Элен, что она потеряет перчатку. Элен поблагодарила его. Из сада слышался веселый голос Полины: наклоняясь к Малиньону, она что-то говорила ему на ухо отрывистым шепотом и заливалась смехом, слушая то, что он, также на ухо, шептал ей в ответ. По-видимому, он рассказывал ей об ее суженом. Дверь беседки была открыта. Элен с наслаждением вдыхала холодный воздух.
В это время, в комнате наверху, Жанна и господин Рамбо молчали, дремотно оцепенев в жарком дыхании очага. Долгое молчание было нарушено Жанной: внезапно, как будто этот вопрос являлся выводом из ее размышлений, она спросила:
– Хочешь, пойдем на кухню?.. Не увидим ли мы оттуда маму?
– Идем, – ответил господин Рамбо.
В тот день Жанна чувствовала себя бодрее обычного. Она без помощи господина Рамбо подошла к окошку и прислонилась лбом к стеклу. Господин Рамбо тоже смотрел в сад. Деревья стояли обнаженные, внутренность японской беседки была отчетливо видна сквозь большие светлые зеркальные окна. Розали, занятая стряпней, подтрунивала над любопытством Жанны. Но девочка уже узнала платье матери, она указывала на нее господину Рамбо, прижавшись лицом к стеклу, чтобы лучше разглядеть мать. Полина, подняв голову, стала делать им знаки. Элен, выйдя из беседки, поманила их рукой.
– Вас увидели, барышня! – повторила кухарка. – Зовут вас туда.
Господину Рамбо пришлось открыть окно. Его попросили привести Жанну – все звали ее. Но девочка убежала в спальню, резко отказываясь спуститься в сад, обвиняя своего друга в том, что он нарочно постучал в окно. Ей нравится смотреть на мать, но она больше не пойдет в тот дом, и на умоляющие вопросы господина Рамбо: «Почему же?» – она отвечала своим неумолимым: «Потому». Оно объясняло все.
– Не тебе бы принуждать меня! – мрачно сказала она наконец. Но господин Рамбо повторял ей, что она очень огорчит свою мать, что нельзя обижать людей невежливыми выходками. Он хорошенько закутает ее, ей не будет холодно; и, говоря так, он завязывал шаль вокруг ее талии, снял с ее головки платок и заменил его вязаным капором. Когда девочка была уже одета, она опять запротестовала. Наконец она согласилась с условием, что господин Рамбо тотчас отведет ее обратно, если прогулка окажется ей не под силу. Привратник отпер им дверь, соединявшую оба домовладения. В саду их приветствовали радостными восклицаниями. Особенно ласково встретила Жанну госпожа Деберль; она усадила ее в кресло около тепловой отдушины и тотчас же распорядилась плотнее закрыть зеркальные окна, говоря, что воздух немного свеж, – как бы милая девочка не простудилась. Малиньона уже не было. Увидя свою дочь среди чужих людей в таком виде, закутанной в шаль и с капором на голове, Элен слегка смутилась. Она заправила ее растрепанные волосы под капор.
– Оставьте! – воскликнула Жюльетта. – Разве мы не свои люди?.. Бедняжка! Нам ее так не хватало.
Позвонив, она спросила, вернулись ли с обычной прогулки мисс Смитсон с Люсьеном. Они еще не пришли. Впрочем, Люсьен становился невозможным – вчера все пять девочек Левассер плакали из-за него.
– Не сыграть ли нам в фанты? – предложила Полина. Мысль о близком замужестве настраивала ее на безудержно веселый лад. – Это неутомительно.
Но Жанна движением головы отказалась. Сквозь опущенные ресницы она медленно обводила взглядом присутствующих. Доктор сообщил господину Рамбо, что женщина, о которой он хлопотал, принята в больницу; добряк, глубоко растроганный, пожимал ему руки, как будто доктор оказал лично ему большое благодеяние.
Все удобно расположились в креслах, беседа приняла уютно-интимный характер. Речи замедлялись, порою наступало молчание. Госпожа Деберль беседовала с сестрой.
– Доктор Воден посоветовал нам съездить в Италию, – сказала Элен доктору и господину Рамбо.
– Так вот почему Жанна меня расспрашивала! – воскликнул господин Рамбо. – Значит, тебе хотелось бы съездить туда?
Девочка, не отвечая, приложила худенькие ручки к груди; ее тусклое, бледное лицо просияло. Она исподлобья кинула боязливый взгляд на доктора, поняв, что мать спрашивала его совета. Тот слегка вздрогнул, но внешне остался невозмутимым. Тут в их разговор внезапно ворвалась Жюльетта, по обыкновению желавшая говорить на все темы сразу.
– О чем это вы говорите? Об Италии? Вы сказали, что едете в Италию?.. Вот так забавное совпадение! Как раз сегодня утром я приставала к Анри с просьбой съездить со мной в Неаполь… Представьте себе, что вот уж десять лет я мечтаю увидеть Неаполь. Каждую весну он обещает мне это, а потом не держит слова.
– Я не говорил тебе, что не хочу, – пробормотал доктор.
– Как не говорил?.. Ты решительно отказался, сославшись на то, что не можешь оставить своих больных.
Жанна слушала. Длинная морщинка прорезала ясный лоб девочки; она машинально перебирала палец за пальцем.
– О, моих больных можно будет доверить на несколько недель какому-нибудь коллеге, – сказал доктор. – Если бы я знал, что это доставит тебе такое удовольствие.
– Доктор, – перебила Элен, – вы тоже считаете, что такое путешествие было бы полезно для Жанны?
– Чрезвычайно полезно. Она окончательно оправилась бы… Путешествия всегда благотворно влияют на детей.
– Если так, – воскликнула Жюльетта, – мы берем с собой Люсьена и едем все вместе… Хочешь?
– Ну, конечно! Я хочу все то, что ты хочешь, – ответил он с улыбкой.
Жанна, опустив голову, вытерла две крупные слезы гнева и боли, обжегшие ей глаза. Как бы не желая больше ни слышать, ни видеть, она откинулась в глубь кресла. Госпожа Деберль, в восторге от этого представившегося ей нежданного развлечения, шумно выражала свой восторг. О, как мил ее муж! В знак благодарности она поцеловала его и тотчас же заговорила о приготовлениях к путешествию. Можно будет уехать на будущей неделе. Боже мой! У нее никак не хватит времени управиться со всем! Затем она попыталась наметить маршрут: нужно будет ехать таким-то путем, провести неделю в Риме, пожить в прелестном уголке, о котором ей говорила госпожа де Гиро. В заключение она поссорилась с Полиной, просившей отложить путешествие, чтобы принять в нем участие со своим мужем.
– Ну уж нет, – сказала она. – Справим свадьбу, когда вернемся!
О Жанне забыли. Она пристально всматривалась в мать и доктора. Теперь, конечно, Элен была согласна на путешествие: оно сблизит ее с Анри. Какое блаженство: уехать обоим в край солнца, целыми днями быть вместе, пользоваться часами свободы. Улыбка облегчения просилась на ее губы; она так боялась утратить Анри, она была так счастлива при мысли, что их любовь будет сопутствовать им. И пока Жюльетта перечисляла места, по которым они поедут, оба воображали, что уже странствуют вдвоем в царстве сказочной весны, и они говорили друг другу взглядом, что будут любить друг друга там, и там, – всюду, где только побывают вместе.
Тем временем господин Рамбо, – он мало-помалу примолк, загрустив, – заметил, что Жанне нездоровится.
– Тебе нехорошо, детка? – спросил он вполголоса.
– О да, очень нехорошо… Унеси меня наверх, умоляю тебя!
– Но нужно предупредить твою мать.
– Нет, нет, мама занята, у нее нет времени… Унеси меня, унеси…
Сказав Элен, что Жанна немного устала, господин Рамбо взял девочку на руки: Элен попросила его подождать ее наверху – она сейчас придет. Девочка, хоть и была легка, выскальзывала у господина Рамбо из рук; на третьем этаже ему пришлось остановиться. Жанна прислонилась головой к его плечу; они смотрели друг на друга с глубокой печалью. Ни единый звук не нарушал ледяного безмолвия лестницы.
– Ведь ты довольна, что едешь в Италию? – прошептал господин Рамбо.
Но девочка разрыдалась, лепеча, что она уже не хочет этого, что она предпочитает умереть в своей комнатке. О! Она не поедет, она заболеет – она ясно это чувствует! Никуда она не поедет, никуда! Можно отдать ее башмачки нищим. Немного погодя, вся в слезах, она прошептала:
– Помнишь, о чем ты просил меня однажды вечером?
– О чем это, милая?
– О том, чтобы тебе остаться с мамой, совсем, навсегда… Ну так вот: если ты еще не передумал, я согласна.
Слезы навернулись на глаза господина Рамбо. Он нежно поцеловал Жанну.
– Ты, может быть, на меня в обиде за то, что я тогда рассердилась? Я, видишь ли, не знала… Но я хочу только тебя. О, сейчас же отвечай, сейчас же!.. Пусть ты, а не он…
Внизу, в беседке, Элен забылась опять. Разговор по-прежнему вращался вокруг путешествия. Элен испытывала властную потребность излить то, что заполняло ее сердце, высказать Анри душившее ее счастье. И в то время, как Жюльетта с Полиной обсуждали, сколько платьев им придется взять с собой, она, наклонившись к Анри, подарила ему то свидание, в котором отказала час назад.
– Приходите сегодня ночью, я буду вас ждать.
Поднимаясь по лестнице, она увидела Розали; служанка в волнении бежала навстречу Элен и, завидев ее, крикнула:
– Скорее, сударыня! Скорее! Барышне нехорошо, у нее кровь горлом пошла!
В тот день, после долгого молчания, девочка повторила вопрос, который уже задала матери:
– Это далеко – Италия?
– Еще бы! – сказал господин Рамбо. – Это там, за Марселем, у черта на куличках… Почему ты меня об этом спрашиваешь?
– Потому, – ответила она серьезно.
И она начала жаловаться, что ничего не знает. Она всегда хворала, ее так и не отдали в пансион. Оба замолчали, – палящий жар от огня наводил на них дрему.
Тем временем Элен нашла госпожу Деберль и ее сестру Полину в японской беседке – они часто проводили там послеполуденные часы. В беседке было душно. Из печной отдушины веяло жаром. Широкие зеркальные окна были закрыты; виднелся узкий, по-зимнему обнаженный сад, выделявшийся на бурой земле черными веточками деревьев; он был похож на большой, изумительно тонкий рисунок сепией. Сестры резко спорили.
– Оставь меня в покое! – кричала Жюльетта. – Ясно, что в наших интересах поддерживать Турцию.
– Я беседовала с одним русским, – ответила с тем же пылом Полина. – Нас любят в Петербурге, наши истинные союзники – русские.
Но Жюльетта, приняв важный вид, скрестила руки на груди:
– А как же европейское равновесие?
Париж бредил восточным вопросом: то была очередная тема для разговоров. Ни одна сколько-нибудь светская женщина не могла говорить о чем-либо другом, не нарушая этим правил хорошего тона. Поэтому госпожа Деберль вот уже третий день с головой ушла во внешнюю политику. У нее были твердо установленные взгляды на все политические осложнения, какие только могли возникнуть. Сестра Полина чрезвычайно раздражала ее тем, что, желая быть оригинальной, защищала Россию вопреки очевидным интересам Франции. Жюльетта начинала с попыток убедить ее, а потом сердилась.
– Знаешь что? Молчи лучше, ты говоришь одни глупости… Если бы только ты изучила этот вопрос со мной…
Она прервала спор, чтобы поздороваться с входившей Элен.
– Здравствуйте, дорогая! Какая вы милая, что пришли… Вы ничего не слыхали? Сегодня утром говорили об ультиматуме. Заседание Палаты общин было очень бурным.
– Нет, я ничего не знаю, – ответила Элен, ошеломленная вопросом. – Я так редко выхожу!
Но Жюльетта уже не слушала ее. Она объясняла Полине, почему нужно сделать Черное море нейтральным, непринужденно пересыпая свою речь именами английских и русских генералов, которые она произносила вполне правильно. Но появился Анри с пачкой газет в руке. Элен поняла, что он спустился в сад из-за нее. Их глаза нашли друг друга, взгляд устремился во взгляд. Они как бы целиком вложили себя в то длительное и безмолвное рукопожатие, которым обменялись.
– Что нового в газетах? – лихорадочно спросила Жюльетта.
– В газетах, милая? – спросил доктор. – Да в них никогда ничего нет.
На короткое время восточный вопрос был забыт. Разговор несколько раз коснулся какого-то неизвестного Элен человека – его ждали, а он не приходил. Полина указывала, что уже скоро три часа. О, он придет, утверждала госпожа Деберль: он вполне определенно обещал прийти; однако она никого не называла. Элен слушала, не слыша. Все то, что не имело отношения к Анри, не интересовало ее. Она уже не приносила с собой шитье, а просиживала у Жюльетты часа по два, не вникая в то, что говорилось вокруг нее, часто поглощенная одной и той же детской мечтой: она представляла себе, что все прочие исчезают, как по волшебству, а она остается вдвоем с Анри. Все же она что-то отвечала на вопросы Жюльетты. Взгляд Анри, не отрывавшийся от ее глаз, сладостно утомлял ее. Он прошел за ее спиной, будто для того, чтобы поднять штору, и трепет, пробежавший по ее волосам от его близости, подсказал ей, что он требует свидания. Она соглашалась, у нее больше не было сил ждать.
– Звонок: верно, он! – вдруг сказала Полина.
Обе сестры приняли равнодушный вид. Вошел Малиньон – еще более корректный, чем обычно, с оттенком чопорной серьезности. Он пожал протянутые руки, но воздержался от своих обычных шуток: в этот день он с некоторой торжественностью вновь вступал в дом четы Деберль, где последнее время не появлялся. Пока доктор и Полина жаловались, что Малиньон редко их посещает, Жюльетта нагнулась к уху Элен – та, при всей глубине своего равнодушия, была поражена.
– Вы удивляетесь… Видит бог, я не сержусь на него. В сущности это такой славный малый, что нельзя не помириться с ним… Представьте, он откопал мужа для Полины. Мило, не правда ли?..
– Конечно, – ответила из вежливости Элен.
– Да, это один из его друзей, очень богатый; он и не собирался жениться. Малиньон дал клятву, что приведет его… Мы ждали его сегодня с окончательным ответом. Вы понимаете, что мне на многое пришлось взглянуть сквозь пальцы. О, бояться уже нечего: теперь мы знаем друг друга!
Она мило засмеялась, слегка покраснев от того воспоминания, на которое намекали ее слова, потом с живостью завладела Малиньоном. Улыбнулась и Элен. Эта легкость жизненных отношений была извинением ей самой. К чему рисовать себе мрачные драмы – все разрешается с очаровательной простотой. Она малодушно наслаждалась счастьем сознания, что нет ничего запретного. Но Жюльетта с Полиной, распахнув дверь беседки, уже увлекли Малиньона в сад. Элен внезапно услышала за собой голос Анри, глухой, страстный:
– Я прошу вас, Элен! О! Прошу вас…
Она вздрогнула и тревожно оглянулась вокруг. Они были одни: те трое прохаживались маленькими шажками по аллее. Анри осмелился обнять ее за плечи; она дрожала от страха, и страх этот был полон опьянения страсти.
– Когда хотите, – пролепетала она, ясно понимая, что он требует свидания.
И они быстро перекинулись несколькими словами.
– Ждите меня сегодня вечером, в том доме на Водном проходе.
– Нет, не могу… Я ведь объяснила вам, вы дали мне клятву…
– Тогда где-нибудь в другом месте, где хотите, только бы нам увидеться… У вас, сегодня ночью?
Элен возмутилась. Но она смогла выразить свой отказ лишь испуганным жестом: она увидела, что обе женщины и Малиньон возвращались в беседку. Госпожа Деберль сделала вид, будто увела Малиньона для того, чтобы показать ему сущее диво – пучки фиалок в полном цвету на морозе. Ускорив шаг, сияющая, она вошла в беседку первой.
– Устроилось! – сказала она.
– Что именно? – спросила Элен, еще вся трепеща; она не помнила, о чем говорила с ней Жюльетта.
– Да этот брак… Уф! Теперь можно будет вздохнуть свободно. Полина становится своевольной… Молодой человек видел ее и находит очаровательной. Завтра мы все обедаем у папы… Я готова была расцеловать Малиньона за это радостное известие.
Анри с невозмутимым хладнокровием незаметно отошел от Элен. Он также находил Малиньона очаровательным. Казалось, и его, как и его жену, чрезвычайно радовала мысль, что ее сестренка наконец пристроена.
Затем он предупредил Элен, что она потеряет перчатку. Элен поблагодарила его. Из сада слышался веселый голос Полины: наклоняясь к Малиньону, она что-то говорила ему на ухо отрывистым шепотом и заливалась смехом, слушая то, что он, также на ухо, шептал ей в ответ. По-видимому, он рассказывал ей об ее суженом. Дверь беседки была открыта. Элен с наслаждением вдыхала холодный воздух.
В это время, в комнате наверху, Жанна и господин Рамбо молчали, дремотно оцепенев в жарком дыхании очага. Долгое молчание было нарушено Жанной: внезапно, как будто этот вопрос являлся выводом из ее размышлений, она спросила:
– Хочешь, пойдем на кухню?.. Не увидим ли мы оттуда маму?
– Идем, – ответил господин Рамбо.
В тот день Жанна чувствовала себя бодрее обычного. Она без помощи господина Рамбо подошла к окошку и прислонилась лбом к стеклу. Господин Рамбо тоже смотрел в сад. Деревья стояли обнаженные, внутренность японской беседки была отчетливо видна сквозь большие светлые зеркальные окна. Розали, занятая стряпней, подтрунивала над любопытством Жанны. Но девочка уже узнала платье матери, она указывала на нее господину Рамбо, прижавшись лицом к стеклу, чтобы лучше разглядеть мать. Полина, подняв голову, стала делать им знаки. Элен, выйдя из беседки, поманила их рукой.
– Вас увидели, барышня! – повторила кухарка. – Зовут вас туда.
Господину Рамбо пришлось открыть окно. Его попросили привести Жанну – все звали ее. Но девочка убежала в спальню, резко отказываясь спуститься в сад, обвиняя своего друга в том, что он нарочно постучал в окно. Ей нравится смотреть на мать, но она больше не пойдет в тот дом, и на умоляющие вопросы господина Рамбо: «Почему же?» – она отвечала своим неумолимым: «Потому». Оно объясняло все.
– Не тебе бы принуждать меня! – мрачно сказала она наконец. Но господин Рамбо повторял ей, что она очень огорчит свою мать, что нельзя обижать людей невежливыми выходками. Он хорошенько закутает ее, ей не будет холодно; и, говоря так, он завязывал шаль вокруг ее талии, снял с ее головки платок и заменил его вязаным капором. Когда девочка была уже одета, она опять запротестовала. Наконец она согласилась с условием, что господин Рамбо тотчас отведет ее обратно, если прогулка окажется ей не под силу. Привратник отпер им дверь, соединявшую оба домовладения. В саду их приветствовали радостными восклицаниями. Особенно ласково встретила Жанну госпожа Деберль; она усадила ее в кресло около тепловой отдушины и тотчас же распорядилась плотнее закрыть зеркальные окна, говоря, что воздух немного свеж, – как бы милая девочка не простудилась. Малиньона уже не было. Увидя свою дочь среди чужих людей в таком виде, закутанной в шаль и с капором на голове, Элен слегка смутилась. Она заправила ее растрепанные волосы под капор.
– Оставьте! – воскликнула Жюльетта. – Разве мы не свои люди?.. Бедняжка! Нам ее так не хватало.
Позвонив, она спросила, вернулись ли с обычной прогулки мисс Смитсон с Люсьеном. Они еще не пришли. Впрочем, Люсьен становился невозможным – вчера все пять девочек Левассер плакали из-за него.
– Не сыграть ли нам в фанты? – предложила Полина. Мысль о близком замужестве настраивала ее на безудержно веселый лад. – Это неутомительно.
Но Жанна движением головы отказалась. Сквозь опущенные ресницы она медленно обводила взглядом присутствующих. Доктор сообщил господину Рамбо, что женщина, о которой он хлопотал, принята в больницу; добряк, глубоко растроганный, пожимал ему руки, как будто доктор оказал лично ему большое благодеяние.
Все удобно расположились в креслах, беседа приняла уютно-интимный характер. Речи замедлялись, порою наступало молчание. Госпожа Деберль беседовала с сестрой.
– Доктор Воден посоветовал нам съездить в Италию, – сказала Элен доктору и господину Рамбо.
– Так вот почему Жанна меня расспрашивала! – воскликнул господин Рамбо. – Значит, тебе хотелось бы съездить туда?
Девочка, не отвечая, приложила худенькие ручки к груди; ее тусклое, бледное лицо просияло. Она исподлобья кинула боязливый взгляд на доктора, поняв, что мать спрашивала его совета. Тот слегка вздрогнул, но внешне остался невозмутимым. Тут в их разговор внезапно ворвалась Жюльетта, по обыкновению желавшая говорить на все темы сразу.
– О чем это вы говорите? Об Италии? Вы сказали, что едете в Италию?.. Вот так забавное совпадение! Как раз сегодня утром я приставала к Анри с просьбой съездить со мной в Неаполь… Представьте себе, что вот уж десять лет я мечтаю увидеть Неаполь. Каждую весну он обещает мне это, а потом не держит слова.
– Я не говорил тебе, что не хочу, – пробормотал доктор.
– Как не говорил?.. Ты решительно отказался, сославшись на то, что не можешь оставить своих больных.
Жанна слушала. Длинная морщинка прорезала ясный лоб девочки; она машинально перебирала палец за пальцем.
– О, моих больных можно будет доверить на несколько недель какому-нибудь коллеге, – сказал доктор. – Если бы я знал, что это доставит тебе такое удовольствие.
– Доктор, – перебила Элен, – вы тоже считаете, что такое путешествие было бы полезно для Жанны?
– Чрезвычайно полезно. Она окончательно оправилась бы… Путешествия всегда благотворно влияют на детей.
– Если так, – воскликнула Жюльетта, – мы берем с собой Люсьена и едем все вместе… Хочешь?
– Ну, конечно! Я хочу все то, что ты хочешь, – ответил он с улыбкой.
Жанна, опустив голову, вытерла две крупные слезы гнева и боли, обжегшие ей глаза. Как бы не желая больше ни слышать, ни видеть, она откинулась в глубь кресла. Госпожа Деберль, в восторге от этого представившегося ей нежданного развлечения, шумно выражала свой восторг. О, как мил ее муж! В знак благодарности она поцеловала его и тотчас же заговорила о приготовлениях к путешествию. Можно будет уехать на будущей неделе. Боже мой! У нее никак не хватит времени управиться со всем! Затем она попыталась наметить маршрут: нужно будет ехать таким-то путем, провести неделю в Риме, пожить в прелестном уголке, о котором ей говорила госпожа де Гиро. В заключение она поссорилась с Полиной, просившей отложить путешествие, чтобы принять в нем участие со своим мужем.
– Ну уж нет, – сказала она. – Справим свадьбу, когда вернемся!
О Жанне забыли. Она пристально всматривалась в мать и доктора. Теперь, конечно, Элен была согласна на путешествие: оно сблизит ее с Анри. Какое блаженство: уехать обоим в край солнца, целыми днями быть вместе, пользоваться часами свободы. Улыбка облегчения просилась на ее губы; она так боялась утратить Анри, она была так счастлива при мысли, что их любовь будет сопутствовать им. И пока Жюльетта перечисляла места, по которым они поедут, оба воображали, что уже странствуют вдвоем в царстве сказочной весны, и они говорили друг другу взглядом, что будут любить друг друга там, и там, – всюду, где только побывают вместе.
Тем временем господин Рамбо, – он мало-помалу примолк, загрустив, – заметил, что Жанне нездоровится.
– Тебе нехорошо, детка? – спросил он вполголоса.
– О да, очень нехорошо… Унеси меня наверх, умоляю тебя!
– Но нужно предупредить твою мать.
– Нет, нет, мама занята, у нее нет времени… Унеси меня, унеси…
Сказав Элен, что Жанна немного устала, господин Рамбо взял девочку на руки: Элен попросила его подождать ее наверху – она сейчас придет. Девочка, хоть и была легка, выскальзывала у господина Рамбо из рук; на третьем этаже ему пришлось остановиться. Жанна прислонилась головой к его плечу; они смотрели друг на друга с глубокой печалью. Ни единый звук не нарушал ледяного безмолвия лестницы.
– Ведь ты довольна, что едешь в Италию? – прошептал господин Рамбо.
Но девочка разрыдалась, лепеча, что она уже не хочет этого, что она предпочитает умереть в своей комнатке. О! Она не поедет, она заболеет – она ясно это чувствует! Никуда она не поедет, никуда! Можно отдать ее башмачки нищим. Немного погодя, вся в слезах, она прошептала:
– Помнишь, о чем ты просил меня однажды вечером?
– О чем это, милая?
– О том, чтобы тебе остаться с мамой, совсем, навсегда… Ну так вот: если ты еще не передумал, я согласна.
Слезы навернулись на глаза господина Рамбо. Он нежно поцеловал Жанну.
– Ты, может быть, на меня в обиде за то, что я тогда рассердилась? Я, видишь ли, не знала… Но я хочу только тебя. О, сейчас же отвечай, сейчас же!.. Пусть ты, а не он…
Внизу, в беседке, Элен забылась опять. Разговор по-прежнему вращался вокруг путешествия. Элен испытывала властную потребность излить то, что заполняло ее сердце, высказать Анри душившее ее счастье. И в то время, как Жюльетта с Полиной обсуждали, сколько платьев им придется взять с собой, она, наклонившись к Анри, подарила ему то свидание, в котором отказала час назад.
– Приходите сегодня ночью, я буду вас ждать.
Поднимаясь по лестнице, она увидела Розали; служанка в волнении бежала навстречу Элен и, завидев ее, крикнула:
– Скорее, сударыня! Скорее! Барышне нехорошо, у нее кровь горлом пошла!
III
Встав из-за стола, доктор сказал жене, что ему придется пойти к роженице, у постели которой он, вероятно, проведет ночь. Он вышел из дому в девять часов, спустился к реке, некоторое время прогуливался вдоль пустынных набережных, во мраке; веял влажный ветерок, разлившаяся Сена катила черные волны. Когда пробило одиннадцать, он вновь поднялся по склону Трокадеро и стал бродить вокруг дома, где жила Элен. Большое квадратное здание казалось сгустком мрака, но окна столовой Элен еще были освещены. Он обошел кругом. Окно кухни также горело ярким светом. Тогда он принялся ждать, удивленный, начиная тревожиться. По шторам мелькали тени, в квартире, казалось, происходило что-то необычное. Быть может, господин Рамбо остался к обеду? Но ведь он никогда не засиживался позднее десяти часов. Анри не решался подняться в квартиру: что он скажет, если ему откроет Розали? Наконец около полуночи, потеряв голову от нетерпения, пренебрегая всеми мерами предосторожности, он прошел, не ответив на оклик привратницы, мимо ее конурки. Наверху его встретила взволнованная Розали.
– Это вы, господин доктор? Войдите. Пойду скажу, что вы пришли… Барыня, наверно, ждет вас.
Служанка ничуть не удивилась, увидя доктора в это позднее время. Не найдясь, что сказать ей, он молча вошел в столовую.
– О! Барышне очень плохо, очень плохо, господин доктор… Ну и ночь! Как меня еще ноги носят!
Она вышла. Анри машинально сел. Он забыл, что он врач. Идя вдоль набережной, он грезил о той комнате, куда Элен введет его, прижав палец к губам, чтобы не разбудить спящую в соседней комнатке Жанну. Ему рисовалось мерцание ночника, разлитый кругом сумрак, беззвучные поцелуи. А сейчас он сидел, как во время светского визита, не выпуская из рук шляпу, и ждал. Только доносившийся из-за двери упорный кашель разрывал глубокое молчание.
Вновь появилась Розали. С тазом в руке она проворно пересекла столовую, бросив доктору простые слова:
– Барыня сказала, чтобы вы не входили.
Анри остался сидеть, не будучи в силах уйти. Значит, свидание откладывается на другой день? Этого он не мог постичь, это было невозможно. Поистине у бедной Жанны слабое здоровье, подумал он затем; с детьми – одни огорчения и неприятности. Но дверь снова открылась, появился доктор Боден. Он рассыпался перед Анри в извинениях и в течение нескольких минут нанизывал дипломатические фразы: за ним прислали, он всегда рад посоветоваться со своим знаменитым собратом.
– Конечно, конечно! – повторял доктор Деберль. В ушах у него звенело.
Старый врач успокоился и сделал вид, что находится в нерешительности, колеблется в постановке диагноза. Понизив голос, он обсуждал симптомы болезни в технических выражениях, перемежая и заканчивая их подмигиванием. У больной кашель без мокроты, крайний упадок сил, резкое повышение температуры. Быть может, это тиф. Однако от окончательного суждения доктор Воден воздержался: связанный с малокровием невроз, от которого девочку уже так долго лечили, заставлял опасаться непредвиденных осложнений.
– Что вы об этом думаете? – повторял он после каждой фразы. Доктор Деберль отвечал уклончивыми жестами. Слушая своего собрата, он начинал стыдиться того, что он здесь. Зачем он пришел?
– Я поставил ей два горчичника, – продолжал старый врач. – Что поделаешь – выжидаю… вы увидите ее, тогда выскажетесь.
И он повел его в спальню. Анри с трепетом вошел. Комната была тускло освещена лампой. Он вспомнил другие ночи, подобные этой, – тот же жаркий запах, тот же душный, неподвижный воздух, такие же провалы мглы, где спали мебель и стены. Но никто не встретил его, простирая к нему руки, как тогда. Господин Рамбо, поникнув в кресле, казалось, дремал. Элен, стоявшая в белом пеньюаре у кровати, не обернулась; эта бледная фигура показалась ему очень высокой. С минуту он смотрел на Жанну. Девочка так ослабела, что даже открыть глаза было для нее утомительно. Обливаясь потом, она лежала неподвижно, с мертвенно-бледным лицом, на скулах горел яркий румянец.
– Это скоротечная чахотка, – пробормотал, наконец, доктор Деберль.
Он невольно произнес эти слова вслух, не выражая никакого удивления, как будто ожидал того, что случилось.
Элен услышала и взглянула на него. Холодная, как лед, с сухими глазами, она сохраняла ужасающее спокойствие.
– Вы думаете? – коротко спросил доктор Воден, утвердительно качнув головой, с видом человека, не желавшего высказать свое мнение первым.
Старик снова выслушал девочку. Жанна лежала обессиленная, покорная. Казалось, она не понимала, зачем ее тревожат. Врачи быстро обменялись несколькими словами. Старый доктор вполголоса упомянул о шумах и хрипах; все же он делал вид, что еще колеблется, заговорил о капиллярном бронхите.
Доктор Деберль объяснил, что болезнь, по-видимому, вызвана случайной причиной – вероятно, простудой; однако, по его неоднократным наблюдениям, малокровие предрасполагает к легочным заболеваниям. Элен, стоя позади них, ждала.
– Послушайте сами, – сказал доктор Воден, уступая место Анри.
Тот наклонился к Жанне. Девочка, сжигаемая лихорадкой, лежала, бессильно распростертая, не поднимая век. Из-под распахнувшейся сорочки виднелась детская грудь, с едва намечавшимися формами женщины. Ничего не могло быть более целомудренно и печально, чем этот нежный расцвет, уже тронутый смертью. Под руками старика Бодена у девочки не вырвалось ни одного протестующего движения. Но как только к ее телу притронулись пальцы Анри, она вздрогнула, словно от сильного толчка. Смятение стыдливости пробудило ее от тяжелого забытья. Жестом захваченной врасплох и подвергающейся насилию молодой женщины она прижала к груди слабые, худые ручки, взволнованно лепеча:
– Мама… мама…
И Жанна открыла глаза. Когда она разглядела, кто перед ней, на ее лице отразился смертельный ужас. Она была обнажена! Рыдая от стыда, она поспешно натянула на себя одеяло. Казалось, страдания состарили ее на десять лет – и перед лицом смерти эта двенадцатилетняя девочка оказалась взрослой, почувствовала, что стоящий перед ней мужчина не должен касаться ее, обретая в ней ее мать. Она снова закричала, призывая на помощь:
– Мама!.. Мама!.. Прошу тебя!
Элен, все время молчавшая, приблизилась к Анри, Ее глаза пристально взглянули на него с мраморно-неподвижного лица. Подойдя к нему вплотную, она глухим голосом сказала одно только слово:
– Уйдите!
Доктор Боден старался успокоить Жанну; ее потрясал припадок кашля. Он клялся, что ей больше не будут перечить, что все уйдут и не станут тревожить ее.
– Уйдите, – низким, глубоким голосом сказала Элен на ухо своему любовнику. – Вы же видите: это мы убили ее.
И, не найдя ни слова в ответ, Анри ушел. На несколько мгновений он задержался в столовой; он ждал, сам не зная, что могло бы случиться. Затем, видя, что доктор Боден не выходит, он удалился. Розали даже не позаботилась посветить ему – он ощупью спустился по лестнице. Он думал о молниеносном развитии скоротечной чахотки – болезни, хорошо им изученной: просовидные туберкулезные бугорки будут быстро размножаться, припадки удушья усилятся. Жанна, без сомнения, не проживет и трех недель.
Прошла неделя. Над Парижем, в расстилавшейся перед окном беспредельности неба, всходило и склонялось солнце. Но у Элен не было ясного ощущения времени, неумолимого, мерно текущего. Она знала, что ее дочь обречена, она жила, словно оглушенная, всецело охваченная ужасом сознания, раздиравшего ей душу. То было ожидание без надежды, уверенность в том, что смерть не даст пощады. Она не плакала, она тихо ходила по комнате, всегда была на ногах, ухаживала за больной, и движения ее оставались неторопливыми и точными. Порой, сраженная усталостью, она, упав на стул, часами смотрела на дочь. Жанна все более слабела; мучительная рвота изнуряла ее, жар не прекращался. Приходил доктор Воден, бегло осматривал ее, оставлял рецепт, и, когда он уходил, его понурая спина выражала такую беспомощность, что мать даже не провожала его, чтобы расспросить.
На следующий день после припадка прибежал аббат Жув. Теперь они с братом приходили каждый вечер и молча обменивались рукопожатиями с Элен, не осмеливаясь спросить о состоянии Жанны. Они предложили было Элен дежурить по очереди, но к десяти часам она отсылала их, не желая никого оставлять при больной на ночь. Однажды вечером аббат – он уже накануне казался озабоченным – отвел Элен в сторону.
– Я подумал вот о чем, – сказал он вполголоса. – Дорогая девочка по состоянию своего здоровья несколько запоздала с первым причастием… Можно было бы впервые приобщить ее святых даров и дома…
Элен не сразу поняла аббата. Эта мысль, в которой, несмотря на всю его терпимость, целиком сказался озабоченный интересами неба священник, удивила, даже несколько задела ее.
– Нет, нет, я не хочу, чтобы ее тревожили, – ответила она с пренебрежительным жестом. – Будьте покойны: если рай существует, она вознесется прямо туда.
– Это вы, господин доктор? Войдите. Пойду скажу, что вы пришли… Барыня, наверно, ждет вас.
Служанка ничуть не удивилась, увидя доктора в это позднее время. Не найдясь, что сказать ей, он молча вошел в столовую.
– О! Барышне очень плохо, очень плохо, господин доктор… Ну и ночь! Как меня еще ноги носят!
Она вышла. Анри машинально сел. Он забыл, что он врач. Идя вдоль набережной, он грезил о той комнате, куда Элен введет его, прижав палец к губам, чтобы не разбудить спящую в соседней комнатке Жанну. Ему рисовалось мерцание ночника, разлитый кругом сумрак, беззвучные поцелуи. А сейчас он сидел, как во время светского визита, не выпуская из рук шляпу, и ждал. Только доносившийся из-за двери упорный кашель разрывал глубокое молчание.
Вновь появилась Розали. С тазом в руке она проворно пересекла столовую, бросив доктору простые слова:
– Барыня сказала, чтобы вы не входили.
Анри остался сидеть, не будучи в силах уйти. Значит, свидание откладывается на другой день? Этого он не мог постичь, это было невозможно. Поистине у бедной Жанны слабое здоровье, подумал он затем; с детьми – одни огорчения и неприятности. Но дверь снова открылась, появился доктор Боден. Он рассыпался перед Анри в извинениях и в течение нескольких минут нанизывал дипломатические фразы: за ним прислали, он всегда рад посоветоваться со своим знаменитым собратом.
– Конечно, конечно! – повторял доктор Деберль. В ушах у него звенело.
Старый врач успокоился и сделал вид, что находится в нерешительности, колеблется в постановке диагноза. Понизив голос, он обсуждал симптомы болезни в технических выражениях, перемежая и заканчивая их подмигиванием. У больной кашель без мокроты, крайний упадок сил, резкое повышение температуры. Быть может, это тиф. Однако от окончательного суждения доктор Воден воздержался: связанный с малокровием невроз, от которого девочку уже так долго лечили, заставлял опасаться непредвиденных осложнений.
– Что вы об этом думаете? – повторял он после каждой фразы. Доктор Деберль отвечал уклончивыми жестами. Слушая своего собрата, он начинал стыдиться того, что он здесь. Зачем он пришел?
– Я поставил ей два горчичника, – продолжал старый врач. – Что поделаешь – выжидаю… вы увидите ее, тогда выскажетесь.
И он повел его в спальню. Анри с трепетом вошел. Комната была тускло освещена лампой. Он вспомнил другие ночи, подобные этой, – тот же жаркий запах, тот же душный, неподвижный воздух, такие же провалы мглы, где спали мебель и стены. Но никто не встретил его, простирая к нему руки, как тогда. Господин Рамбо, поникнув в кресле, казалось, дремал. Элен, стоявшая в белом пеньюаре у кровати, не обернулась; эта бледная фигура показалась ему очень высокой. С минуту он смотрел на Жанну. Девочка так ослабела, что даже открыть глаза было для нее утомительно. Обливаясь потом, она лежала неподвижно, с мертвенно-бледным лицом, на скулах горел яркий румянец.
– Это скоротечная чахотка, – пробормотал, наконец, доктор Деберль.
Он невольно произнес эти слова вслух, не выражая никакого удивления, как будто ожидал того, что случилось.
Элен услышала и взглянула на него. Холодная, как лед, с сухими глазами, она сохраняла ужасающее спокойствие.
– Вы думаете? – коротко спросил доктор Воден, утвердительно качнув головой, с видом человека, не желавшего высказать свое мнение первым.
Старик снова выслушал девочку. Жанна лежала обессиленная, покорная. Казалось, она не понимала, зачем ее тревожат. Врачи быстро обменялись несколькими словами. Старый доктор вполголоса упомянул о шумах и хрипах; все же он делал вид, что еще колеблется, заговорил о капиллярном бронхите.
Доктор Деберль объяснил, что болезнь, по-видимому, вызвана случайной причиной – вероятно, простудой; однако, по его неоднократным наблюдениям, малокровие предрасполагает к легочным заболеваниям. Элен, стоя позади них, ждала.
– Послушайте сами, – сказал доктор Воден, уступая место Анри.
Тот наклонился к Жанне. Девочка, сжигаемая лихорадкой, лежала, бессильно распростертая, не поднимая век. Из-под распахнувшейся сорочки виднелась детская грудь, с едва намечавшимися формами женщины. Ничего не могло быть более целомудренно и печально, чем этот нежный расцвет, уже тронутый смертью. Под руками старика Бодена у девочки не вырвалось ни одного протестующего движения. Но как только к ее телу притронулись пальцы Анри, она вздрогнула, словно от сильного толчка. Смятение стыдливости пробудило ее от тяжелого забытья. Жестом захваченной врасплох и подвергающейся насилию молодой женщины она прижала к груди слабые, худые ручки, взволнованно лепеча:
– Мама… мама…
И Жанна открыла глаза. Когда она разглядела, кто перед ней, на ее лице отразился смертельный ужас. Она была обнажена! Рыдая от стыда, она поспешно натянула на себя одеяло. Казалось, страдания состарили ее на десять лет – и перед лицом смерти эта двенадцатилетняя девочка оказалась взрослой, почувствовала, что стоящий перед ней мужчина не должен касаться ее, обретая в ней ее мать. Она снова закричала, призывая на помощь:
– Мама!.. Мама!.. Прошу тебя!
Элен, все время молчавшая, приблизилась к Анри, Ее глаза пристально взглянули на него с мраморно-неподвижного лица. Подойдя к нему вплотную, она глухим голосом сказала одно только слово:
– Уйдите!
Доктор Боден старался успокоить Жанну; ее потрясал припадок кашля. Он клялся, что ей больше не будут перечить, что все уйдут и не станут тревожить ее.
– Уйдите, – низким, глубоким голосом сказала Элен на ухо своему любовнику. – Вы же видите: это мы убили ее.
И, не найдя ни слова в ответ, Анри ушел. На несколько мгновений он задержался в столовой; он ждал, сам не зная, что могло бы случиться. Затем, видя, что доктор Боден не выходит, он удалился. Розали даже не позаботилась посветить ему – он ощупью спустился по лестнице. Он думал о молниеносном развитии скоротечной чахотки – болезни, хорошо им изученной: просовидные туберкулезные бугорки будут быстро размножаться, припадки удушья усилятся. Жанна, без сомнения, не проживет и трех недель.
Прошла неделя. Над Парижем, в расстилавшейся перед окном беспредельности неба, всходило и склонялось солнце. Но у Элен не было ясного ощущения времени, неумолимого, мерно текущего. Она знала, что ее дочь обречена, она жила, словно оглушенная, всецело охваченная ужасом сознания, раздиравшего ей душу. То было ожидание без надежды, уверенность в том, что смерть не даст пощады. Она не плакала, она тихо ходила по комнате, всегда была на ногах, ухаживала за больной, и движения ее оставались неторопливыми и точными. Порой, сраженная усталостью, она, упав на стул, часами смотрела на дочь. Жанна все более слабела; мучительная рвота изнуряла ее, жар не прекращался. Приходил доктор Воден, бегло осматривал ее, оставлял рецепт, и, когда он уходил, его понурая спина выражала такую беспомощность, что мать даже не провожала его, чтобы расспросить.
На следующий день после припадка прибежал аббат Жув. Теперь они с братом приходили каждый вечер и молча обменивались рукопожатиями с Элен, не осмеливаясь спросить о состоянии Жанны. Они предложили было Элен дежурить по очереди, но к десяти часам она отсылала их, не желая никого оставлять при больной на ночь. Однажды вечером аббат – он уже накануне казался озабоченным – отвел Элен в сторону.
– Я подумал вот о чем, – сказал он вполголоса. – Дорогая девочка по состоянию своего здоровья несколько запоздала с первым причастием… Можно было бы впервые приобщить ее святых даров и дома…
Элен не сразу поняла аббата. Эта мысль, в которой, несмотря на всю его терпимость, целиком сказался озабоченный интересами неба священник, удивила, даже несколько задела ее.
– Нет, нет, я не хочу, чтобы ее тревожили, – ответила она с пренебрежительным жестом. – Будьте покойны: если рай существует, она вознесется прямо туда.