Страница:
Глаза Сережи изумленно округлились. «Это же Спасская башня! Радиоприемник в Ново-Китеже? Надо же!»
– А ты не врешь? – подошел он к Завиду.
– Ей-богу, правда, крест на мне! – закрестился Завид, вытащил из-за пазухи нательный крест и поцеловал его.
Сережа взволнованно перевел дыхание. Вот оно – настоящее приключение! Пробраться в Детинец и узнать тайну радиоприемника. Это не в книгах вычитанное, а настоящее приключение, настоящая опасность! Он взволнованно поколупал нос и сказал решительно:
– Значит, так! Есть важное дело, братья-казаки. Пробраться в Детинец и узнать, кто играет да поет в доме посадника. А еще хоть одним глазом поглядеть на вашего главного чертозная.
– Любо! Такое мне по душе! – закричал Юрята.
– А стрельцы в воротах схватят? – сказал рассудительно Вукол. – Ищи тогда в заду ноги. От портков пугвы отлетят!
– Скажи мамке, чтобы пугвы к порткам крепче пришивала. Храбрун! – с суровым презрением посмотрел на него Юрятка. – А мы через ворота и не пойдем – мы через Пытошную башню пойдем.
– Ой, что ты, Юрятка! – поежился быстроглазый Иванка. – Страсть какая!
Юрятка лихо цыкнул сквозь выбитые зубы:
– И этот спужался! В башне волоковое окно есть, дощатой заслонкой задвигается. Ту заслонку снаружи легко поднять. Знаете, чай, што из этого окна по желобу спускают?
Ребята испуганно переглянулись. Они знали, да и кто в Ново-Китеже не знал, что из волокового окна башни спускали трупы посадских, запытанных палачом Суровцем. Новокитежане приходили к башне ночами, уносили своих убиенных родных и тайно хоронили – без креста, без молитвы, без ладана, без всего, чем могила крепка.
– А Суровец в башне захватит? Излупит! – опять начал приводить резоны осторожный Вукол.
– А мало нас дома лупят? – мрачно сказал Митьша. – Коли излупит, мы ему, стерьве, потом въедем по рылу навозным котиком!
– Я не пойду, – подался назад Тишата. – Мертвяков боюсь.
– И не надо! – отстранил его ладонью Юрятка. – Ты только в избе на полатях храбрый.
– Голосуем, братья-казаки! – вмешался Сережа. – Кто за мою резолюцию, чтобы идти в Детинец, прошу поднять руку.
– Годи, Серьга, – остановил его Юрятка. – Всем идти нельзя, заметно. Пойдут я, ты и Завид.
– И Митьша, – твердо сказал Сережа.
– Пущай и Митьша.
– А командовать парадом будешь ты, Юрятка.
– Чем командовать?
– Ну, атаманом у нас будешь ты.
– Это само собой! – важно оправил опояску Юрята. – Я, брат, всегда атаманом был. А тебе, Серьга, надо одежу сменить. За поприще[34] видно мирского.
Сережа в Ново-Китеже ходил все в том же летном шлеме, в ученических брюках и куртке. Правда, куртку он то и дело забывал на футбольных площадках.
– Я свои портки и рубаху принесу. Мамка как раз на плетне их сушит, – предложил Тишата.
– Бежи. И чтоб одним пыхом! – приказал Юрятка. – Мамке не попадись.
Тишата слетал одним пыхом. Сережа надел холщовую рубаху, посконные штаны, на голову надвинул валяный шляпок. Свою одежду запихал в кусты.
– К башне пойдут все, – распорядился Юрятка. – Будете нас под стеной ждать. А ежели заметите что недоброе, знак голосом дайте. Песни, штоль, орите или свистите. Ну, шагаем с богом!
Первым во главе отважного отряда побежал Женька.
4
5
6
– А ты не врешь? – подошел он к Завиду.
– Ей-богу, правда, крест на мне! – закрестился Завид, вытащил из-за пазухи нательный крест и поцеловал его.
Сережа взволнованно перевел дыхание. Вот оно – настоящее приключение! Пробраться в Детинец и узнать тайну радиоприемника. Это не в книгах вычитанное, а настоящее приключение, настоящая опасность! Он взволнованно поколупал нос и сказал решительно:
– Значит, так! Есть важное дело, братья-казаки. Пробраться в Детинец и узнать, кто играет да поет в доме посадника. А еще хоть одним глазом поглядеть на вашего главного чертозная.
– Любо! Такое мне по душе! – закричал Юрята.
– А стрельцы в воротах схватят? – сказал рассудительно Вукол. – Ищи тогда в заду ноги. От портков пугвы отлетят!
– Скажи мамке, чтобы пугвы к порткам крепче пришивала. Храбрун! – с суровым презрением посмотрел на него Юрятка. – А мы через ворота и не пойдем – мы через Пытошную башню пойдем.
– Ой, что ты, Юрятка! – поежился быстроглазый Иванка. – Страсть какая!
Юрятка лихо цыкнул сквозь выбитые зубы:
– И этот спужался! В башне волоковое окно есть, дощатой заслонкой задвигается. Ту заслонку снаружи легко поднять. Знаете, чай, што из этого окна по желобу спускают?
Ребята испуганно переглянулись. Они знали, да и кто в Ново-Китеже не знал, что из волокового окна башни спускали трупы посадских, запытанных палачом Суровцем. Новокитежане приходили к башне ночами, уносили своих убиенных родных и тайно хоронили – без креста, без молитвы, без ладана, без всего, чем могила крепка.
– А Суровец в башне захватит? Излупит! – опять начал приводить резоны осторожный Вукол.
– А мало нас дома лупят? – мрачно сказал Митьша. – Коли излупит, мы ему, стерьве, потом въедем по рылу навозным котиком!
– Я не пойду, – подался назад Тишата. – Мертвяков боюсь.
– И не надо! – отстранил его ладонью Юрятка. – Ты только в избе на полатях храбрый.
– Голосуем, братья-казаки! – вмешался Сережа. – Кто за мою резолюцию, чтобы идти в Детинец, прошу поднять руку.
– Годи, Серьга, – остановил его Юрятка. – Всем идти нельзя, заметно. Пойдут я, ты и Завид.
– И Митьша, – твердо сказал Сережа.
– Пущай и Митьша.
– А командовать парадом будешь ты, Юрятка.
– Чем командовать?
– Ну, атаманом у нас будешь ты.
– Это само собой! – важно оправил опояску Юрята. – Я, брат, всегда атаманом был. А тебе, Серьга, надо одежу сменить. За поприще[34] видно мирского.
Сережа в Ново-Китеже ходил все в том же летном шлеме, в ученических брюках и куртке. Правда, куртку он то и дело забывал на футбольных площадках.
– Я свои портки и рубаху принесу. Мамка как раз на плетне их сушит, – предложил Тишата.
– Бежи. И чтоб одним пыхом! – приказал Юрятка. – Мамке не попадись.
Тишата слетал одним пыхом. Сережа надел холщовую рубаху, посконные штаны, на голову надвинул валяный шляпок. Свою одежду запихал в кусты.
– К башне пойдут все, – распорядился Юрятка. – Будете нас под стеной ждать. А ежели заметите что недоброе, знак голосом дайте. Песни, штоль, орите или свистите. Ну, шагаем с богом!
Первым во главе отважного отряда побежал Женька.
4
Пыточная башня накрыла ребят своей мрачной тенью. Они остановились. Маленькая улочка была пуста. Без крайней нужды никто не ходил и не ездил мимо Пыточной.
Митьша, прислушиваясь, поднял обвислое ухо шапки и стал похож на умного, насторожившегося щенка. Но на улице, на крепостной стене и на башне не слышно было ни голоса, ни стука, ни скрипа. Только далеко на лугах звенело и скрежетало: косец правил оселком косу.
– Полезли, спасены души! – указал Юрятка на сбитый из досок широкий желоб. – Я первый!
Он вскарабкался на четвереньках по желобу, осторожно поднял заслонку, подставил, чтобы она не опускалась, припасенную палку и пропал в темном проеме окна. За ним поднялись и скрылись в окне Митьша и Завид. Сережа не поднялся и до половины желоба, как внизу раздался горестный вой оставленного Женьки. В окне показалось встревоженное лицо Юрятки.
– Дай ему хорошенько! – тихо и сердито сказал он. – Ишь вопит!
– Его нельзя бить, он гордый, он меня уважать не будет, – шепнул в ответ Сережа и шепотом приказал псу. – Место! Лежать! Тихо!
Пискнув обиженно, Женька лег. Сережа спрыгнул через окно в башню и опустил заслонку. Через маленькое зарешеченное окно, выходившее на посадничии двор, видны были только безоблачное небо и вершины деревьев. Сережа огляделся. Они находились в небольшой комнате.
– В каморе этой тех запирают, кого на пытку приволокут, – объяснил шепотом Юрята. – А терзают в самой башне.
Он открыл жалобно скрипнувшую дверь. Сережа поглядел через его плечо и увидел темные от копоти бревенчатые стены. Ребята боязливо вышли из каморы.
В нижнем ярусе Пыточной башни окон не было. В железном кулаке, вбитом в стену, горел, потрескивая, большой смоляной факел. Он жирно коптил низко нависший потолок.
При мутном, трепетном свете факела Сережа увидел под самым потолком толстую жердь и свисавшую с нее веревку с пуком ремней на конце. Под веревкой лежало толстое бревно, в нем торчал топор. С рукоятки топора свисало диковинное ожерелье: нанизанные на веревку острые костяные клинушки. У стены в образцовом порядке стояли и лежали: тяжелый деревянный молот, длинный круглый штык-кончар, пятихвостный ременный кнут и разнообразные клещи и щипцы – широкие, узенькие, тупые, острые, зубастые и с маленькими чашечками на концах.
– Знаешь, Серьга, где стоишь сейчас? – с недобрым, пугающим огоньком в глазах шепнул Юрята. – В застенке стоишь, в пытальной палате тож. Жердь видишь? То дыба. Свяжет Суровец твои ручки белые за спиной вот этими ремнями, хомутом они называются, и потянет с помощниками за веревку. – Юрятка потянул веревку, жердь пронзительно взвизгнула, будто от дикой боли. Сережа вздрогнул и попятился. Юрятка мрачно усмехнулся. – У Суровца не попятишься. Вздернут тя на дыбу, и руки твои из плечей вывихнутся. Сладко? Это виска называется, а потом встряска будет. Меж связанных твоих ноженек быстрых просунет Суровец, кат проклятый, вот это бревно, – продолжал Юрятка с мрачной насмешливостью, – сам вскочит на него и плясать почнет. То и будет тебе встряска! И еще горшая мука есть. Иной на дыбе висит, а его кнутом бьют или железо каленое прикладывают, – лихорадочно шептал Юрята. – А ты. Серьга, чай, и одной встряски не выдюжишь. Кость у тя тонкая и мясы мягкие.
Сережа поднял глаза на дыбу, увидел себя висящим на дыбе, и корни его волос защипало от ужаса.
– Не выдержу, – опустив голову, прошептал он.
– А тятька мой почти десяток встрясок осилил! – громко и гордо сказал Митьша. – На дыбу его вздернут, а он старицу и посадника еще пуще лаять почнет. Вот каков мой батяня!
– О твоем батьке разговору нет, – уважительно ответил Юрята. – Стожильный мужик и зело на детинских свирепый. А мирскому застенок, чай, в диковину. Тут, Серьга, ишо гостинцы есть. Клинушки эти под ногти загонят. Ишо репка есть, – указал Юрята на клещи с маленькими чашечками на концах. – Ими пальцы на ногах прищемят, запоешь матущку-репку!… Ну ин ладно! Давайте из застенка выбираться. Дверь башенная только снутри запирается. Гляньте!
Юрята осторожно толкнул дверь. В мрачный застенок хлынул ликующий солнечный свет. Юрята выглянул и тотчас метнулся назад в башню.
– Палач! Суровец! – сдавленно шепнул он. – Прячься'
Налетая друг на друга, толкаясь и отпихиваясь, ребята кинулись в дальний темный конец башни и притаились там.
Башенная дверь распахнулась настежь. Вошел высокий, костлявый человек, длиннорукий, с маленькой кошачьей головой на широких плечах. Поверх кроваво-красной рубахи на нем накинут в опашку короткий траурно-черный кафтан. Палач подошел к своим инструментам и начал перебирать их длинными обезьяньими руками. Он шептал при этом что-то под нос и часто крестился.
– Молитвы шепчет, – прошелестел еле слышно Митьша на ухо Сереже. – Не отмолит! Сколько душ загубил, сыроядец!
Неужели услышал палач шепот Митьши? Он быстро обернулся, и Сережа увидел страшные, белые какие-то глаза, без тепла, без жалости. Палач стоял, уставившись жуткими глазами в одну точку и шепча исступленно молитвы. Крик ужаса готов был вырваться у Сережи, но палач снова повернулся к своим пыточным орудиям, отобрал пяток и вышел из башни.
Ребята разом шумно перевели дыхание.
– Пошел свои щипцы да клещи точить, – с ненавистью сказал Митьша. – Чье-то живое мясо ныне терзать будет. Лют насчет душегубства!
Завид вдруг громко хныкнул:
– А ну вас совсем! Не пойду я дале. На улицу спущусь. Боюсь.
– Я те не пойду по сопатке! – Юрята сгреб в горсть рубаху на груди Завида и тряхнул так, что голова того мотнулась вперед и назад. – Иди, показывай, о каком дубе ты говорил! – закончил Юрята разговор крепким толчком в спину Завида.
Не подходя к двери, Завид указал на могучий дуб, ветвями закрывавший окно на втором этаже посадничьих хором.
– Эвон тот, рядом с голубятней.
– Тогда выходи. Все разом выходи! – скомандовал Юрята. – Митьша, иди последним, Завидку стереги. Не сбежал бы поганец!
Ребята вышли из башни, быстро огляделись по сторонам и побежали к дубу. Юрята вдруг с разбега остановился и принялся истово креститься на соборные кресты. Митьша, Сережа и Завид тоже круто затормозили и тоже начали усердно отмахивать кресты и поклоны. Они не понимали, для чего понадобилась Юряте эта опасная остановка.
Надо было быстрее бежать к дубу, забраться на него и спрятаться в ветвях. Но в следующую минуту они услышали мужские голоса и смех. От поварни к собору подходили два хмельных стрельца в распахнутых зеленых кафтанах.
– Эй, шелудивые, пошто пришли? – крикнул сердито один из стрельцов, останавливаясь против ребят.
– К вашим детинским мальцам приходили, дяденька стрелец, – поклонился низко Юрята. – На мячегон их звали.
– Зови, зови! – хохотнул стрелец. – Всыплют вам наши десяток сухих! Портки на поле потеряете! Стрельцы ушли.
– И башка же у тебя, Юрятка! – проговорил восхищенно Митьша. – Враз ужом вывернулся!
– Цыц-те, болтать-то! – одернул его заметно польщенный атаман. – Бежим теперь к дубу. Одним пыхом!
Сережа подбежал к дубу вторым. Юрята уже карабкался по ветвям. Сережа подпрыгнул, ухватил свисавший сук и тоже полез вверх. Ниже сопели Митьша и Завид.
Сережа и Юрята сели рядом на толстом суку. Окно горницы было на уровне их лиц, но его заслоняли мелкие ветви. Юрята раздвинул листву. В горнице, освещенной солнцем, на низком потолке засияла вся красота поднебесная: и солнце красное, и месяц ясный, и звездочки светлые, и радуга многоцветная.
– Лепота какая! Истинно как в раю господнем! – прошептал восхищенно Юрята. – Чать, Истомы работа.
А Сережа, холодея от мысли, что он проникает в недобрую, опасную тайну, глядел не на потолок с поднебесной красотой, а на лавку, покрытую суконным полавочником. На ней стоял радиоприемник, а от него тонкий провод уходил к окну. Сережа проследил его глазами. Провод был выведен наружу и поднимался к вершине дуба, где была, конечно, спрятана антенна. Но таких приемников Сережа не видел раньше: небольшой металлический ящик, окрашенный в защитный цвет, а рядом цинковые шестигранные коробки.
Сережа отшатнулся, прячась в ветвях.
В дальнем конце горницы открылась низкая дверь, и в горницу, пригнувшись, вошел человек. Лицо вошедшего закрывал накомарник; одет он был в синий балахон без перехвата в талии и без ворота, с золочеными петлицами и крупными пуговицами из самоцветов. Расшитый золотыми нитками балахон блестел на солнце, как зеркало.
Человек в синем балахоне ударом ладони в раму открыл окно и, не снимая накомарника, начал глядеть в сторону собора. Затем поднял глаза к небу. «А если он опустит глаза? Господи, хоть бы на дуб не посмотрел! – взмолился мысленно Сережа. – Прямо не знаю, что будет тогда с нами. Суровцу отдадут. Пропали мы!..»
Сережа вздохнул облегченно. Человек в горнице раздраженно пробормотал что-то и, повернувшись, подошел к приемнику. Сдвинув вверх рукав, он посмотрел на запястье левой руки. «На часы смотрит! – удивился Сережа. – В Ново-Китеже ручных часов ни у кого нет!» Проверив время и не снимая накомарника, человек сел на лавку рядом с приемником и начал вертеть рычажки настройки. Затлелся зеленый «глазок» индикатора, зашипело, затрещало, потом зажурчала чихая музыка, медленное, ленивое танго. «Вот они, Завидовы скрипицы и трубы», – подумал Сережа.
– Молчат! – зло стукнул кулаком по лавке человек в накомарнике. – Где их черти носят? Неужели не прорвались? И не принесут? Тогда дело швах!
Он резко выключил приемник и вышел, крепко хлопнув дверью.
– Кто это был? – тихо спросил Сережа Юряту.
– Завидов набольший чертознай! – засмеялся Юрята. – Никакой это не чертознай, а из детинских кто-нибудь, из верховников. Видел, как богато одет?
– Про синий балахон говоришь?
– Балахон мужики носят, а это ферязь парчовая. Богатущий, видать, человек.Не иначе, на пир-столованье к посаднику пришел. А чего в ящике играло? Вот это так диво дивное!
– Это радиоприемник. Музыку откуда-то передавали.
– Опять замолол свое, мирское! – недовольно махнул рукой Юрята. – Ты людскими, православными словами объясни.
– После как-нибудь, – ответил Сережа. – Слезаем, Юрята. Все, что надо, видели, и даже более того.
– Годи! – сказал Юрята. – Я на подоконнике углядел цацку красивую.
На подоконнике лежал нагрудный значок, какой – не разобрать: он лежал кверху оборотной стороной. Затрещал и качнулся рядом сук. Это Юрята, повиснув на одной руке, другой потянулся к окну и схватил лежавший на подоконнике значок.
– Теперь и слезать можно, – вися на суку, сказал он и крикнул негромко вниз: – Чеши, ребята, на землю! Чего дорогу загородили?
Спустившись с дуба, ребята то перебежками, то спокойным шагом пересекли посадничий двор, ворвались в Пыточную башню, влетели в камору, подняли заслонку и на задах лихо скатились на улицу. Первым к ним бросился Женька. Счастливо замирая, он ткнулся носом в колени Сережи. А вторым подбежал нетерпеливый Иванка.
– Чертозная набольшего видели? – переводя быстрые глаза с Юряты на Сережу, с Митьши на Завида, спросил он.
– За тем и ходили, – отдуваясь, важно ответил Юрята.
– В окно влетел? – заранее пугаясь, прошептал Тишата.
– У него спроси, – кивнул Юрята на Завида. – Ему лучше знать.
– Я ничего не видел, – растерянно улыбнулся Завид. – Я шибко спужался. Кукшей, чай, влетел, как положено?
– Вороной! – серьезно ответил Юрята и неожиданно захохотал. – Сам ты ворона полоротая!
Засмеялись и все остальные ребята – очень смешно было растерянное и обиженное лицо Завида.
– Постой, Юрята! – Сережа, гладивший Женьку, поднял на атамана глаза. – А что ты с окна схватил? Покажи.
Юрята разжал кулак. На его ладони лежал серебряный крест. На концах его были вычеканены буквы «Б.Р.П.». А у ног распятого Христа чернела эмалевая свастика.
Сережа вздрогнул:
– Вот это да!.. Юрята, милый, дорогой, дай мне крест. Знаешь, как он мне нужен!
Глаза Сережи в пушистых ресницах просили, умоляли. Он потянулся к кресту, но Юрята быстро отвел его руку.
– На что тебе крест? Ты в бога не веришь. Ладно, давай меняться. Чего мне дашь?
– Стекло зажигательное дам. Видел, как оно огонь делает?
Юрята поплевал на крест, потер о штаны, полюбовался его блеском и сказал деланно-равнодушно:
– Не. Ножик свой давай.
Сережа оторопел. Отдать нож? Свой чудо-нож?
– Фиг с маком! – возмущенно крикнул он. – А я без оружия останусь? Спасибо-преспасибо! А еще друг!
– Как хочешь. Стекло не нужно, на ножик поменяюсь, – прошепелявил Юрята.
И до чего же противно он шепелявил сквозь свои выбитые зубы!
– Юрятка, подлая душа! – возмутился Митьша. – Что ты Серьгу теснишь?
Юрята молчал, опустив глаза, и ковырял землю пяткой.
– Эх ты, буржуй! – обдал Сережа Юряту презрением. Вытащив из-за пазухи нож, он нажал кнопку. Выскочило узкое, длинное лезвие. Грустно посмотрел он в последний раз на свое сокровище и протянул нож Юряте. – Бери, жадина! И больше ты мне не друг.
– Эва, напужал! Али из твоей дружбы шубу сошьешь? Тьфу на твою дружбу! – с шиком плюнул Юрята.
Митьша вдруг густо покраснел, пропали даже его веснушки, размахнулся и влепил атаману крепкий подзатыльник. Юрята быстро выкинул ногу и пнул Митьшу пяткой в живот. Кудреванко согнулся, схватившись за живот. Из глаз его посыпались крупные слезы.
– Карамба! Ногами бьешь? – закричал Сережа, замахиваясь на Юряту.
Но тот ловко увернулся и огрел нового противника по шее. Сережа зашатался. И снова Митьша, еще со слезами на глазах, кинулся на выручку друга. Но на него сзади налетел Завид и сбил с Митыии ушанку. Сережа стукнул крепко Завида, Юрята стукнул Сережу, а через минуту они, все четверо, катались по земле в уличной пыли. Около них кружил рычавший и не знавший, кого цапать Женька. А мягкосердечный Тишата жалобно кричал:
– Белены объелись? Расцепитесь, говорю!
Стрелец в зеленом кафтане, перегнувшись с детинской стены, ржал во все горло, глядя на ребячью драку.
Митьша, прислушиваясь, поднял обвислое ухо шапки и стал похож на умного, насторожившегося щенка. Но на улице, на крепостной стене и на башне не слышно было ни голоса, ни стука, ни скрипа. Только далеко на лугах звенело и скрежетало: косец правил оселком косу.
– Полезли, спасены души! – указал Юрятка на сбитый из досок широкий желоб. – Я первый!
Он вскарабкался на четвереньках по желобу, осторожно поднял заслонку, подставил, чтобы она не опускалась, припасенную палку и пропал в темном проеме окна. За ним поднялись и скрылись в окне Митьша и Завид. Сережа не поднялся и до половины желоба, как внизу раздался горестный вой оставленного Женьки. В окне показалось встревоженное лицо Юрятки.
– Дай ему хорошенько! – тихо и сердито сказал он. – Ишь вопит!
– Его нельзя бить, он гордый, он меня уважать не будет, – шепнул в ответ Сережа и шепотом приказал псу. – Место! Лежать! Тихо!
Пискнув обиженно, Женька лег. Сережа спрыгнул через окно в башню и опустил заслонку. Через маленькое зарешеченное окно, выходившее на посадничии двор, видны были только безоблачное небо и вершины деревьев. Сережа огляделся. Они находились в небольшой комнате.
– В каморе этой тех запирают, кого на пытку приволокут, – объяснил шепотом Юрята. – А терзают в самой башне.
Он открыл жалобно скрипнувшую дверь. Сережа поглядел через его плечо и увидел темные от копоти бревенчатые стены. Ребята боязливо вышли из каморы.
В нижнем ярусе Пыточной башни окон не было. В железном кулаке, вбитом в стену, горел, потрескивая, большой смоляной факел. Он жирно коптил низко нависший потолок.
При мутном, трепетном свете факела Сережа увидел под самым потолком толстую жердь и свисавшую с нее веревку с пуком ремней на конце. Под веревкой лежало толстое бревно, в нем торчал топор. С рукоятки топора свисало диковинное ожерелье: нанизанные на веревку острые костяные клинушки. У стены в образцовом порядке стояли и лежали: тяжелый деревянный молот, длинный круглый штык-кончар, пятихвостный ременный кнут и разнообразные клещи и щипцы – широкие, узенькие, тупые, острые, зубастые и с маленькими чашечками на концах.
– Знаешь, Серьга, где стоишь сейчас? – с недобрым, пугающим огоньком в глазах шепнул Юрята. – В застенке стоишь, в пытальной палате тож. Жердь видишь? То дыба. Свяжет Суровец твои ручки белые за спиной вот этими ремнями, хомутом они называются, и потянет с помощниками за веревку. – Юрятка потянул веревку, жердь пронзительно взвизгнула, будто от дикой боли. Сережа вздрогнул и попятился. Юрятка мрачно усмехнулся. – У Суровца не попятишься. Вздернут тя на дыбу, и руки твои из плечей вывихнутся. Сладко? Это виска называется, а потом встряска будет. Меж связанных твоих ноженек быстрых просунет Суровец, кат проклятый, вот это бревно, – продолжал Юрятка с мрачной насмешливостью, – сам вскочит на него и плясать почнет. То и будет тебе встряска! И еще горшая мука есть. Иной на дыбе висит, а его кнутом бьют или железо каленое прикладывают, – лихорадочно шептал Юрята. – А ты. Серьга, чай, и одной встряски не выдюжишь. Кость у тя тонкая и мясы мягкие.
Сережа поднял глаза на дыбу, увидел себя висящим на дыбе, и корни его волос защипало от ужаса.
– Не выдержу, – опустив голову, прошептал он.
– А тятька мой почти десяток встрясок осилил! – громко и гордо сказал Митьша. – На дыбу его вздернут, а он старицу и посадника еще пуще лаять почнет. Вот каков мой батяня!
– О твоем батьке разговору нет, – уважительно ответил Юрята. – Стожильный мужик и зело на детинских свирепый. А мирскому застенок, чай, в диковину. Тут, Серьга, ишо гостинцы есть. Клинушки эти под ногти загонят. Ишо репка есть, – указал Юрята на клещи с маленькими чашечками на концах. – Ими пальцы на ногах прищемят, запоешь матущку-репку!… Ну ин ладно! Давайте из застенка выбираться. Дверь башенная только снутри запирается. Гляньте!
Юрята осторожно толкнул дверь. В мрачный застенок хлынул ликующий солнечный свет. Юрята выглянул и тотчас метнулся назад в башню.
– Палач! Суровец! – сдавленно шепнул он. – Прячься'
Налетая друг на друга, толкаясь и отпихиваясь, ребята кинулись в дальний темный конец башни и притаились там.
Башенная дверь распахнулась настежь. Вошел высокий, костлявый человек, длиннорукий, с маленькой кошачьей головой на широких плечах. Поверх кроваво-красной рубахи на нем накинут в опашку короткий траурно-черный кафтан. Палач подошел к своим инструментам и начал перебирать их длинными обезьяньими руками. Он шептал при этом что-то под нос и часто крестился.
– Молитвы шепчет, – прошелестел еле слышно Митьша на ухо Сереже. – Не отмолит! Сколько душ загубил, сыроядец!
Ребята разом шумно перевели дыхание.
– Пошел свои щипцы да клещи точить, – с ненавистью сказал Митьша. – Чье-то живое мясо ныне терзать будет. Лют насчет душегубства!
Завид вдруг громко хныкнул:
– А ну вас совсем! Не пойду я дале. На улицу спущусь. Боюсь.
– Я те не пойду по сопатке! – Юрята сгреб в горсть рубаху на груди Завида и тряхнул так, что голова того мотнулась вперед и назад. – Иди, показывай, о каком дубе ты говорил! – закончил Юрята разговор крепким толчком в спину Завида.
Не подходя к двери, Завид указал на могучий дуб, ветвями закрывавший окно на втором этаже посадничьих хором.
– Эвон тот, рядом с голубятней.
– Тогда выходи. Все разом выходи! – скомандовал Юрята. – Митьша, иди последним, Завидку стереги. Не сбежал бы поганец!
Ребята вышли из башни, быстро огляделись по сторонам и побежали к дубу. Юрята вдруг с разбега остановился и принялся истово креститься на соборные кресты. Митьша, Сережа и Завид тоже круто затормозили и тоже начали усердно отмахивать кресты и поклоны. Они не понимали, для чего понадобилась Юряте эта опасная остановка.
Надо было быстрее бежать к дубу, забраться на него и спрятаться в ветвях. Но в следующую минуту они услышали мужские голоса и смех. От поварни к собору подходили два хмельных стрельца в распахнутых зеленых кафтанах.
– Эй, шелудивые, пошто пришли? – крикнул сердито один из стрельцов, останавливаясь против ребят.
– К вашим детинским мальцам приходили, дяденька стрелец, – поклонился низко Юрята. – На мячегон их звали.
– Зови, зови! – хохотнул стрелец. – Всыплют вам наши десяток сухих! Портки на поле потеряете! Стрельцы ушли.
– И башка же у тебя, Юрятка! – проговорил восхищенно Митьша. – Враз ужом вывернулся!
– Цыц-те, болтать-то! – одернул его заметно польщенный атаман. – Бежим теперь к дубу. Одним пыхом!
Сережа подбежал к дубу вторым. Юрята уже карабкался по ветвям. Сережа подпрыгнул, ухватил свисавший сук и тоже полез вверх. Ниже сопели Митьша и Завид.
Сережа и Юрята сели рядом на толстом суку. Окно горницы было на уровне их лиц, но его заслоняли мелкие ветви. Юрята раздвинул листву. В горнице, освещенной солнцем, на низком потолке засияла вся красота поднебесная: и солнце красное, и месяц ясный, и звездочки светлые, и радуга многоцветная.
– Лепота какая! Истинно как в раю господнем! – прошептал восхищенно Юрята. – Чать, Истомы работа.
А Сережа, холодея от мысли, что он проникает в недобрую, опасную тайну, глядел не на потолок с поднебесной красотой, а на лавку, покрытую суконным полавочником. На ней стоял радиоприемник, а от него тонкий провод уходил к окну. Сережа проследил его глазами. Провод был выведен наружу и поднимался к вершине дуба, где была, конечно, спрятана антенна. Но таких приемников Сережа не видел раньше: небольшой металлический ящик, окрашенный в защитный цвет, а рядом цинковые шестигранные коробки.
Сережа отшатнулся, прячась в ветвях.
В дальнем конце горницы открылась низкая дверь, и в горницу, пригнувшись, вошел человек. Лицо вошедшего закрывал накомарник; одет он был в синий балахон без перехвата в талии и без ворота, с золочеными петлицами и крупными пуговицами из самоцветов. Расшитый золотыми нитками балахон блестел на солнце, как зеркало.
Человек в синем балахоне ударом ладони в раму открыл окно и, не снимая накомарника, начал глядеть в сторону собора. Затем поднял глаза к небу. «А если он опустит глаза? Господи, хоть бы на дуб не посмотрел! – взмолился мысленно Сережа. – Прямо не знаю, что будет тогда с нами. Суровцу отдадут. Пропали мы!..»
Сережа вздохнул облегченно. Человек в горнице раздраженно пробормотал что-то и, повернувшись, подошел к приемнику. Сдвинув вверх рукав, он посмотрел на запястье левой руки. «На часы смотрит! – удивился Сережа. – В Ново-Китеже ручных часов ни у кого нет!» Проверив время и не снимая накомарника, человек сел на лавку рядом с приемником и начал вертеть рычажки настройки. Затлелся зеленый «глазок» индикатора, зашипело, затрещало, потом зажурчала чихая музыка, медленное, ленивое танго. «Вот они, Завидовы скрипицы и трубы», – подумал Сережа.
– Молчат! – зло стукнул кулаком по лавке человек в накомарнике. – Где их черти носят? Неужели не прорвались? И не принесут? Тогда дело швах!
Он резко выключил приемник и вышел, крепко хлопнув дверью.
– Кто это был? – тихо спросил Сережа Юряту.
– Завидов набольший чертознай! – засмеялся Юрята. – Никакой это не чертознай, а из детинских кто-нибудь, из верховников. Видел, как богато одет?
– Про синий балахон говоришь?
– Балахон мужики носят, а это ферязь парчовая. Богатущий, видать, человек.Не иначе, на пир-столованье к посаднику пришел. А чего в ящике играло? Вот это так диво дивное!
– Это радиоприемник. Музыку откуда-то передавали.
– Опять замолол свое, мирское! – недовольно махнул рукой Юрята. – Ты людскими, православными словами объясни.
– После как-нибудь, – ответил Сережа. – Слезаем, Юрята. Все, что надо, видели, и даже более того.
– Годи! – сказал Юрята. – Я на подоконнике углядел цацку красивую.
На подоконнике лежал нагрудный значок, какой – не разобрать: он лежал кверху оборотной стороной. Затрещал и качнулся рядом сук. Это Юрята, повиснув на одной руке, другой потянулся к окну и схватил лежавший на подоконнике значок.
– Теперь и слезать можно, – вися на суку, сказал он и крикнул негромко вниз: – Чеши, ребята, на землю! Чего дорогу загородили?
Спустившись с дуба, ребята то перебежками, то спокойным шагом пересекли посадничий двор, ворвались в Пыточную башню, влетели в камору, подняли заслонку и на задах лихо скатились на улицу. Первым к ним бросился Женька. Счастливо замирая, он ткнулся носом в колени Сережи. А вторым подбежал нетерпеливый Иванка.
– Чертозная набольшего видели? – переводя быстрые глаза с Юряты на Сережу, с Митьши на Завида, спросил он.
– За тем и ходили, – отдуваясь, важно ответил Юрята.
– В окно влетел? – заранее пугаясь, прошептал Тишата.
– У него спроси, – кивнул Юрята на Завида. – Ему лучше знать.
– Я ничего не видел, – растерянно улыбнулся Завид. – Я шибко спужался. Кукшей, чай, влетел, как положено?
– Вороной! – серьезно ответил Юрята и неожиданно захохотал. – Сам ты ворона полоротая!
Засмеялись и все остальные ребята – очень смешно было растерянное и обиженное лицо Завида.
– Постой, Юрята! – Сережа, гладивший Женьку, поднял на атамана глаза. – А что ты с окна схватил? Покажи.
Юрята разжал кулак. На его ладони лежал серебряный крест. На концах его были вычеканены буквы «Б.Р.П.». А у ног распятого Христа чернела эмалевая свастика.
Сережа вздрогнул:
– Вот это да!.. Юрята, милый, дорогой, дай мне крест. Знаешь, как он мне нужен!
Глаза Сережи в пушистых ресницах просили, умоляли. Он потянулся к кресту, но Юрята быстро отвел его руку.
– На что тебе крест? Ты в бога не веришь. Ладно, давай меняться. Чего мне дашь?
– Стекло зажигательное дам. Видел, как оно огонь делает?
Юрята поплевал на крест, потер о штаны, полюбовался его блеском и сказал деланно-равнодушно:
– Не. Ножик свой давай.
Сережа оторопел. Отдать нож? Свой чудо-нож?
– Фиг с маком! – возмущенно крикнул он. – А я без оружия останусь? Спасибо-преспасибо! А еще друг!
– Как хочешь. Стекло не нужно, на ножик поменяюсь, – прошепелявил Юрята.
И до чего же противно он шепелявил сквозь свои выбитые зубы!
– Юрятка, подлая душа! – возмутился Митьша. – Что ты Серьгу теснишь?
Юрята молчал, опустив глаза, и ковырял землю пяткой.
– Эх ты, буржуй! – обдал Сережа Юряту презрением. Вытащив из-за пазухи нож, он нажал кнопку. Выскочило узкое, длинное лезвие. Грустно посмотрел он в последний раз на свое сокровище и протянул нож Юряте. – Бери, жадина! И больше ты мне не друг.
– Эва, напужал! Али из твоей дружбы шубу сошьешь? Тьфу на твою дружбу! – с шиком плюнул Юрята.
Митьша вдруг густо покраснел, пропали даже его веснушки, размахнулся и влепил атаману крепкий подзатыльник. Юрята быстро выкинул ногу и пнул Митьшу пяткой в живот. Кудреванко согнулся, схватившись за живот. Из глаз его посыпались крупные слезы.
– Карамба! Ногами бьешь? – закричал Сережа, замахиваясь на Юряту.
Но тот ловко увернулся и огрел нового противника по шее. Сережа зашатался. И снова Митьша, еще со слезами на глазах, кинулся на выручку друга. Но на него сзади налетел Завид и сбил с Митыии ушанку. Сережа стукнул крепко Завида, Юрята стукнул Сережу, а через минуту они, все четверо, катались по земле в уличной пыли. Около них кружил рычавший и не знавший, кого цапать Женька. А мягкосердечный Тишата жалобно кричал:
– Белены объелись? Расцепитесь, говорю!
Стрелец в зеленом кафтане, перегнувшись с детинской стены, ржал во все горло, глядя на ребячью драку.
5
Запыхавшись от стремительного бега, Сережа влетел в поповскую избу. С трудом передохнул и сказал от волнения басом:
– Знаете, чего я достал? Ни за что не угадаете!
Капитан, Виктор и Птуха с удивлением смотрели на его холстинную рубаху и посконные штаны. Сережа так спешил, что не снял одежину Тишаты.
– Вот, глядите!
Он, гордо улыбаясь, положил на стол крест. Три головы склонились над столом и разом поднялись. Все трое обменялись долгими взглядами.
– Беэрпэ! – прочитал Виктор буквы на кресте. – Братчики?
– Они! – кивнул головой капитан, твердо сжав губы. – Это их партийный значок. Где взял крест, Сережа?
– Там… – боднул Сережа подбородком и сразу пал духом. «Ну, теперь будет!»
– Где там? – спросил резко Виктор.
– Мы купаться хотели… А Завид вдруг говорит…
– Короче, Сережка, ближе к делу. Где ты взял крест? – строго свел брови Виктор.
– Ну… в Детинце, где же еще, – нехотя ответил Сережа. И снова загорячился: – Нет, вы погодите! А вы знаете, кого я там видел? У посадника в доме живет человек, одет в синюю ферязь, а лица его я не видел, он в накомарнике был. Высоченный, худущий, голову все время вот так держит! – сбычился Сережа.
– Что, что? – вскочил с лавки Виктор. – Вы слышите, Степан Васильевич?
Под глазом капитана дернулся живчик.
– Хорошо, человек в накомарнике, в синей ферязи, высокий, худой, и что же в этом особенного? – спросил он Сережу.
– А то особенного, что у него в комнате радиоприемник стоит…
– Который Феклуша слышала! – взволнованно воскликнул Виктор.
– Погодите, Виктор Дмитриевич. Радиоприемник в комнате стоит. Дальше.
– А дальше – часы у него. На руке.
– Радиоприемник и часы на руке? Спокойно, Сережа, перестань вертеться. Говори по порядку. Ну, начинай!
Торопясь и волнуясь, Сережа рассказал о Пыточной башне, о всех приключениях в Детинце, о комнате с расписанным потолком, о радиоприемнике, окрашенном в защитный цвет, о попытке человека в синей ферязи связаться с кем-то по радио.
– Смотрите, какая штука получается! – перебил его капитан. – Ты видел, Сережа, японскую военно-полевую радиостанцию. Передатчик и приемник. Двухсторонняя связь! А пытался он связаться со своей бандой.
Виктор сидел на лавке, уперев локти в колени и покусывая сведенные вместе кулаки. Не отрывая губ от сжатых кулаков, сказал:
– Этот… синяя ферязь, неделю назад приходил к нам ночью. Почему же он до сих пор не трогает нас?
– Тронет! Еще как тронет! – мрачно проворчал мичман и вытянулся по-строевому. – Какие будут приказания, товарищ капитан? Свистать всех наверх? Играть боевую тревогу?
Капитан, не ответив мичману, подошел к Сереже, взял его за оба уха и нежно, благодарно поцеловал мальчика в вихрастую макушку.
– Надо тебе, Сережа, на ночь уйти куда-нибудь. Где бы тебе переночевать?
– Я к Митьше Кудреванке пойду. Он напротив живет.
– Иди сейчас же к Митьше. И не приходи, пока не позовем. – И тогда только капитан обернулся к Птухе. – Отставить боевую тревогу. Но быть начеку, смотреть в оба! Я иду к Будимиру Повале. Пора 'начинать!
– Знаете, чего я достал? Ни за что не угадаете!
Капитан, Виктор и Птуха с удивлением смотрели на его холстинную рубаху и посконные штаны. Сережа так спешил, что не снял одежину Тишаты.
– Вот, глядите!
Он, гордо улыбаясь, положил на стол крест. Три головы склонились над столом и разом поднялись. Все трое обменялись долгими взглядами.
– Беэрпэ! – прочитал Виктор буквы на кресте. – Братчики?
– Они! – кивнул головой капитан, твердо сжав губы. – Это их партийный значок. Где взял крест, Сережа?
– Там… – боднул Сережа подбородком и сразу пал духом. «Ну, теперь будет!»
– Где там? – спросил резко Виктор.
– Мы купаться хотели… А Завид вдруг говорит…
– Короче, Сережка, ближе к делу. Где ты взял крест? – строго свел брови Виктор.
– Ну… в Детинце, где же еще, – нехотя ответил Сережа. И снова загорячился: – Нет, вы погодите! А вы знаете, кого я там видел? У посадника в доме живет человек, одет в синюю ферязь, а лица его я не видел, он в накомарнике был. Высоченный, худущий, голову все время вот так держит! – сбычился Сережа.
– Что, что? – вскочил с лавки Виктор. – Вы слышите, Степан Васильевич?
Под глазом капитана дернулся живчик.
– Хорошо, человек в накомарнике, в синей ферязи, высокий, худой, и что же в этом особенного? – спросил он Сережу.
– А то особенного, что у него в комнате радиоприемник стоит…
– Который Феклуша слышала! – взволнованно воскликнул Виктор.
– Погодите, Виктор Дмитриевич. Радиоприемник в комнате стоит. Дальше.
– А дальше – часы у него. На руке.
– Радиоприемник и часы на руке? Спокойно, Сережа, перестань вертеться. Говори по порядку. Ну, начинай!
Торопясь и волнуясь, Сережа рассказал о Пыточной башне, о всех приключениях в Детинце, о комнате с расписанным потолком, о радиоприемнике, окрашенном в защитный цвет, о попытке человека в синей ферязи связаться с кем-то по радио.
– Смотрите, какая штука получается! – перебил его капитан. – Ты видел, Сережа, японскую военно-полевую радиостанцию. Передатчик и приемник. Двухсторонняя связь! А пытался он связаться со своей бандой.
Виктор сидел на лавке, уперев локти в колени и покусывая сведенные вместе кулаки. Не отрывая губ от сжатых кулаков, сказал:
– Этот… синяя ферязь, неделю назад приходил к нам ночью. Почему же он до сих пор не трогает нас?
– Тронет! Еще как тронет! – мрачно проворчал мичман и вытянулся по-строевому. – Какие будут приказания, товарищ капитан? Свистать всех наверх? Играть боевую тревогу?
Капитан, не ответив мичману, подошел к Сереже, взял его за оба уха и нежно, благодарно поцеловал мальчика в вихрастую макушку.
– Надо тебе, Сережа, на ночь уйти куда-нибудь. Где бы тебе переночевать?
– Я к Митьше Кудреванке пойду. Он напротив живет.
– Иди сейчас же к Митьше. И не приходи, пока не позовем. – И тогда только капитан обернулся к Птухе. – Отставить боевую тревогу. Но быть начеку, смотреть в оба! Я иду к Будимиру Повале. Пора 'начинать!
6
Ратных сидел на колоде и смотрел, как в грохоте молотов рождался ратный доспех для веселого и страшного бунташного дня. Днями и ночами стучал Кузнецкий посад кувалдами и молотками, звенел наковальнями, сопел мехами горнов и домниц. И не бабьи рогачи и сковородки, а булатные мечи и огнебойные пищали ковали теперь ново-китежские кузнецы. И не овес на толокно толкли в посадах, а терли ручные мельницы мак ружейный, зелье стрельное, как называли в Ново-Китеже порох.
Мишанька Безмен схватил залощенную веревку, качнул, и мех сипло вздохнул. Пламя взлетело над горном, в кузне стало светлее. Будимир ущемил огромными кузнечными щипцами щелкавшую окалиной болванку и перенес ее на наковальню. И снова тяжко зазвенела под молотом наковальня, снова брызнули красные и золотые искры.
– Удастся ружьишко, чую! – кричал Будимир под грохот и звон ковки. – Святое ружьецо! В праведном бою как молния будет разить!
Поковка на наковальне вытягивалась, и уже видно было, что это будет ствол длинного ружья. Будимир ударил ещё раз и бросил в горн остывший ружейный ствол.
– День и ночь кузнецы стучат, боевую справу готовят, – сказал он, – а погляди со стороны – все спокойно. Будто и нет никакой свары меж Детинцем и посадами. Ходим друг около друга по-кошачьи, на мягких лапках. А драке меж нами быть, не миновать!
Капитан положил руку на горячее плечо кузнеца.
– Начинать бы надо, Будимир. Перекалишь плавку, угар, а не железо будет.
– Понимаю, хлебна муха. Придут посадские старосты, тогда и решим. Их жду.
А старосты уже пришли: Гончарного посада, Щепного, Рыбного и других. Потом пришли Пуд Волкорез и деревенский староста Некрас Лапша. Последним пришел Алекса Кудреванко и с порога сказал:
– Детинец собачьим нюхом бунт почуял, тоже начал готовиться. Стены крепостные глиной обмазывают, от поджогов. Пригнали в Детинец скот на случай осадного сидения, привезли муку с мельниц и сено с лугов. Мои дозоры заметили.
Алексе было поручено обложить Детинец скрытыми дозорами, следить, не попытаются ли братчики пробраться в Детинец.
– Следи во все глаза, Алекса, – обратился к солевару капитан. – Днем они не пойдут, а ночью попытаются прошмыгнуть.
– И ночью глядим, – успокоил его Алекса.
– Детинец тоже с нас глаз не спускает. Душан подглядчиков в посады посылает, вызнать, что делает и что говорит посадчина, – сказал гончарный староста. – Заметили мы.
Пуд Волкорез посмеялся жестким, сухим смехом;
– Не все возвращаются, коих Душан в посады посылает.
Все одобрительно покивали головами. В посаде видели Душанова подглядчика, который не вернется уже в Детинец. Стоял он мертвый, навалившись грудью на стену, а меж лопаток его торчала большая зверобойная стрела. Пробила она шпиона насквозь и пригвоздила к бревнам.
Капитан обернулся к Волкорезу:
– А твои, Пуд, лесомыки так и не отыскали тех двоих людей, что на Отрочь-озере шарили и в тайгу ушли?
– Всю округу обыскали, все ущелины облазали – не нашли. Следы их к городу вели, два человека шли, а потом будто сквозь землю провалились!
– Не провалились, Пуд. Они, язви их, уже в Детинце сидят.
Капитан коротко рассказал посадским старостам о значке, принесенном Сережей, о человеке в синей ферязи, о своей уверенности, что этот человек – братчик, а вернее, их вожак.
– Он пытался вызвать сюда всю свою банду. И она придет в Ново-Китеж не сегодня-завтра. Ни одного дня нельзя больше ждать, товарищи!
– Помыслим, спасены души, – обвел Будимир всех взглядом.
– День за днем, будто дождь дождит, а когда же начнем?
– Чаша весовая стала к нам перетягивать. Еще бы обождать, она бы поболее перевесилась, – первый отозвался староста Щепного посада.
– Не дружны мы еще. Посад на посад поглядывает. Соединить силы надо супротив врага. А на это время надо, – поддержал его рыбацкий староста. – Недельку бы еще подождать.
– Ждать будем, сильнее не будем. Только время упустим. Я так мыслю, – несмело возразил Некрас Лапша.
– Эка сказали – ждать! – сердито хлопнул ладонями о колени Волкорез. – Зачинай брань, когда тебе любо, а не жди, когда врагу любо будет.
Кудреванко раздраженно тряхнул потными, прилипшими ко лбу кудрями:
– Василий Мирской ждал часу да и дождался могилы! И дружину его в Светлояре утопили. Этого хотите?
Он вскочил и забегал по кузнице.
– Погоди. Сядь, слушай, – поймал его за подол рыбацкий староста. – Биться люди будут от души, а уменья нет. Обучить их надо. И оружия у нас чуть, особенно огненного боя.
– Насадят топор на шест, вот те и секира, – поддержал староста Щепного посада. – А главная беда:
Мишанька Безмен схватил залощенную веревку, качнул, и мех сипло вздохнул. Пламя взлетело над горном, в кузне стало светлее. Будимир ущемил огромными кузнечными щипцами щелкавшую окалиной болванку и перенес ее на наковальню. И снова тяжко зазвенела под молотом наковальня, снова брызнули красные и золотые искры.
– Удастся ружьишко, чую! – кричал Будимир под грохот и звон ковки. – Святое ружьецо! В праведном бою как молния будет разить!
Поковка на наковальне вытягивалась, и уже видно было, что это будет ствол длинного ружья. Будимир ударил ещё раз и бросил в горн остывший ружейный ствол.
– День и ночь кузнецы стучат, боевую справу готовят, – сказал он, – а погляди со стороны – все спокойно. Будто и нет никакой свары меж Детинцем и посадами. Ходим друг около друга по-кошачьи, на мягких лапках. А драке меж нами быть, не миновать!
Капитан положил руку на горячее плечо кузнеца.
– Начинать бы надо, Будимир. Перекалишь плавку, угар, а не железо будет.
– Понимаю, хлебна муха. Придут посадские старосты, тогда и решим. Их жду.
А старосты уже пришли: Гончарного посада, Щепного, Рыбного и других. Потом пришли Пуд Волкорез и деревенский староста Некрас Лапша. Последним пришел Алекса Кудреванко и с порога сказал:
– Детинец собачьим нюхом бунт почуял, тоже начал готовиться. Стены крепостные глиной обмазывают, от поджогов. Пригнали в Детинец скот на случай осадного сидения, привезли муку с мельниц и сено с лугов. Мои дозоры заметили.
Алексе было поручено обложить Детинец скрытыми дозорами, следить, не попытаются ли братчики пробраться в Детинец.
– Следи во все глаза, Алекса, – обратился к солевару капитан. – Днем они не пойдут, а ночью попытаются прошмыгнуть.
– И ночью глядим, – успокоил его Алекса.
– Детинец тоже с нас глаз не спускает. Душан подглядчиков в посады посылает, вызнать, что делает и что говорит посадчина, – сказал гончарный староста. – Заметили мы.
Пуд Волкорез посмеялся жестким, сухим смехом;
– Не все возвращаются, коих Душан в посады посылает.
Все одобрительно покивали головами. В посаде видели Душанова подглядчика, который не вернется уже в Детинец. Стоял он мертвый, навалившись грудью на стену, а меж лопаток его торчала большая зверобойная стрела. Пробила она шпиона насквозь и пригвоздила к бревнам.
Капитан обернулся к Волкорезу:
– А твои, Пуд, лесомыки так и не отыскали тех двоих людей, что на Отрочь-озере шарили и в тайгу ушли?
– Всю округу обыскали, все ущелины облазали – не нашли. Следы их к городу вели, два человека шли, а потом будто сквозь землю провалились!
– Не провалились, Пуд. Они, язви их, уже в Детинце сидят.
Капитан коротко рассказал посадским старостам о значке, принесенном Сережей, о человеке в синей ферязи, о своей уверенности, что этот человек – братчик, а вернее, их вожак.
– Он пытался вызвать сюда всю свою банду. И она придет в Ново-Китеж не сегодня-завтра. Ни одного дня нельзя больше ждать, товарищи!
– Помыслим, спасены души, – обвел Будимир всех взглядом.
– День за днем, будто дождь дождит, а когда же начнем?
– Чаша весовая стала к нам перетягивать. Еще бы обождать, она бы поболее перевесилась, – первый отозвался староста Щепного посада.
– Не дружны мы еще. Посад на посад поглядывает. Соединить силы надо супротив врага. А на это время надо, – поддержал его рыбацкий староста. – Недельку бы еще подождать.
– Ждать будем, сильнее не будем. Только время упустим. Я так мыслю, – несмело возразил Некрас Лапша.
– Эка сказали – ждать! – сердито хлопнул ладонями о колени Волкорез. – Зачинай брань, когда тебе любо, а не жди, когда врагу любо будет.
Кудреванко раздраженно тряхнул потными, прилипшими ко лбу кудрями:
– Василий Мирской ждал часу да и дождался могилы! И дружину его в Светлояре утопили. Этого хотите?
Он вскочил и забегал по кузнице.
– Погоди. Сядь, слушай, – поймал его за подол рыбацкий староста. – Биться люди будут от души, а уменья нет. Обучить их надо. И оружия у нас чуть, особенно огненного боя.
– Насадят топор на шест, вот те и секира, – поддержал староста Щепного посада. – А главная беда: