Страница:
– Значит, баран первый в мир путь открыл? – спросил серьезно капитан. – А до этого и после прихода бурятов никто из новокитежан дорогу в мир не искал?
Поп поставил на стол пустую кружку и вытер губы ладонью.
– Как не искали! Всегда, во все времена, тосковали новокитежане по Руси пресветлой, искали дыру в мир. Только искать-то приходилось таем, в украдку от верховников. Старицы и посадники строгий запрет на это накладывали. Наведут, мол, на богоспасаемый наш град царевых собак, воевод да бояр, и конец тогда мирному житию. Дырников, что дыру в мир ищут, старица от церкви отлучает, а посадник и кнутом на толчке отдерет через палача. Торкались-торкались дырники – не нашли ходов через Прорву, и бросили искать, и про Русь забыли.
– ан не забыли! – горячо вскрикнул Истома. – Как сказка радостная, как песня нежная, печальная, вспоминалась народом наша Русь, родина наша. А как Вася, брат мой названый, пришел к нам и рассказал о Руси, снова потянуло народ в мир. То есть вот как потянуло!
– А Василий не пробовал искать дорогу в мир? – спросил капитан.
– И летом, и зимой, и в зной, и в мороз искал Вася выхода из здешней духоты и темноты. Не нашел, – тихо закончил Истома. В голосе его была болезненная горечь. – Искал все три года, что здесь жил.
– Три года! Полундра! – тихо ахнул Птуха. – Тогда дело – керосин. Одесса-мама, увижу ли я тебя?
– А открылась дыра в мир неожиданно. С божьего дозволения! – перекрестился поп. – И открылась не от нас, а с той стороны, оттеда, с мира.
– И давно это было? – подался капитан к Савве.
– Два с лишним года будет, – ответил поп.
– А кто открыл? Вы этих людей видели?
– Это нам неведомо. А только мирские с своей стороны дыру нашли.
2
3
Глава 7
1
2
Глава 8
1
Поп поставил на стол пустую кружку и вытер губы ладонью.
– Как не искали! Всегда, во все времена, тосковали новокитежане по Руси пресветлой, искали дыру в мир. Только искать-то приходилось таем, в украдку от верховников. Старицы и посадники строгий запрет на это накладывали. Наведут, мол, на богоспасаемый наш град царевых собак, воевод да бояр, и конец тогда мирному житию. Дырников, что дыру в мир ищут, старица от церкви отлучает, а посадник и кнутом на толчке отдерет через палача. Торкались-торкались дырники – не нашли ходов через Прорву, и бросили искать, и про Русь забыли.
– ан не забыли! – горячо вскрикнул Истома. – Как сказка радостная, как песня нежная, печальная, вспоминалась народом наша Русь, родина наша. А как Вася, брат мой названый, пришел к нам и рассказал о Руси, снова потянуло народ в мир. То есть вот как потянуло!
– А Василий не пробовал искать дорогу в мир? – спросил капитан.
– И летом, и зимой, и в зной, и в мороз искал Вася выхода из здешней духоты и темноты. Не нашел, – тихо закончил Истома. В голосе его была болезненная горечь. – Искал все три года, что здесь жил.
– Три года! Полундра! – тихо ахнул Птуха. – Тогда дело – керосин. Одесса-мама, увижу ли я тебя?
– А открылась дыра в мир неожиданно. С божьего дозволения! – перекрестился поп. – И открылась не от нас, а с той стороны, оттеда, с мира.
– И давно это было? – подался капитан к Савве.
– Два с лишним года будет, – ответил поп.
– А кто открыл? Вы этих людей видели?
– Это нам неведомо. А только мирские с своей стороны дыру нашли.
2
Савва ребром ладони подвинул на край стола зеленый камень.
– Зеленый цвет – надежды цвет! А вышло так: на добро надейся, а беду жди. Спросите: как народ догадался, что дыру в мир открыли? А вот как! Поднялась вдруг в Детинце суетория! Не на вече, не на толчок, а в Детинец созвали народ старица Нимфодора, посадник Густомысл и прочие верховники. И такую речь повели. Идите, мол, людие, на Ободранный Ложок, копайте с усердием белое железо и к нам несите, а за это получите в Детинце невиданные, непробованные сладкие заедки, а окромя заедок, шелка, бархаты, атласы, ситцы мирские. Новокитежане о шелках да бархатах только в песнях старинных, из мира принесенных слышали. Всякому захотелось изюмцу сладенького мирского попробовать и пряников, как снег белых, пожевать. А у девок и баб-дур глаза разгорелись на мирские ситцы цветастые, на ленты в косы, на бисер цветной и бусы стеклянные. Наволокла посад-чина в Детинец белого железа, а им вместо мирских товаров шиш под нос! Ситцы, бархаты да ленты посадские только на верховниках увидели, а им и пощупать не дали…
– Погодите-ка, Савва, – остановил попа капитан. – Если появились мирские товары, значит, приходили сюда из мира люди? А кто приходил? Видели этих мирских новокитежане?
– Не видели и не увидят! – отрубил поп. – Кто приходит, какой дорожкой шли, тайна сия велика есть. Об этом спрашивать и говорить запрещено. Скажи слово – палач Суровец язык в Пытошной вырвет!
– Так и молчат два года с лишним? – в недоумении развел руки мичман.
– И еще триста лет молчать будут! – с угрозой ответил поп. – Народ так согнули – тише воды, ниже травы стал.
– Пытался Вася тех, из мира приходящих, перехватить, – сказал Истома. – Округ Детинца дозоры густо ставил, муравей не проползет, а никого не перехватили. Будто они по воздуху перелетели или под землей в Детинец шли. Из Детинца тоже никуда никаких засылок не было.
– А вы не перебивайте меня, не то говорить перестану, – обиженно поморщился Савва. – Понял народ, что дыра в мир открылась не про его честь, что обманули его, и поднялся на дыбки, заворчал, а потом и взревел! Василий Мирской, окаянная душа, подбил посадчину на непокорство. Созвали посадские старосты самозванное вече, без старицы, посадника и Верхней Думы, и установили:
не копать белое железо и в Детинец не носить. А слово вече – слово божье.
Поп опрокинул налитую кружку, но попал не в рот, а на бороду. Он был уже пьян. Отжимая бороду, он завопил слезливо:
– О владыки детинские, пиявицы мирские! О мучители всенародные! Ждет вас огнь адский, стон и скрежет зубовный!
– Не вопи, старый таратор! – гневно сказал Истома. – Знаем тебя! И богу молишься, и черту не грубишь! Сказывай далее поведание.
– Сказываю, внучек, сказываю, – сник поп. – Почуяли детинские верховники, каким ветром от народа потянуло, и начали опору себе искать, стрельцов набирать. Сотню с лишним набрали, и таких ухорезов да сорвиголов, что мать родную не пожалеют ради сытых кормов, чарки пенника да нарядного кафтана из мирского сукна. Поселили их в Детинце, огненным боем, пищалями и пистолями вооружили. Еще при старице Голендухе нашли у нас серу, селитру и порох стали делать. А посадским пороховое зелье издавна запрещено было делать, да и не умеют они. А почему, спрашивается, Детинец в драку полез? – подняв палец, с пьяной серьезностью спросил Савва. – А вот, слышь, почему! Прежде много ли детинским нужно было? Щи с говядиной, пирог с грибами, жбан квасу да холст на рубаху. Ну, для чести еще соболь на шапку или лису на шубу. И это давали без принуждения. А как мирские товары появились, у детинских жадность в сердце разгорелась. Давай бархат, давай диковины мирские, чтобы посадские люди завидовали. Ежели верховник не в бархате, ему, мол, и чести нет. Друг перед другом, а более перед посадской голью нарядами мирскими хвастают, нарошно дегтем бархат мажут. Гляди, мол, какой я богатый, а ты и сермягу свою бережешь.
– Как началась торговля с миром, так и опустилась на народ тонкая сеть, невидимая, – сказал печально Истома. – Опутали народ! Пытался брат мой названый Вася порвать эту цепь, да!.. – замолчал Истома на полуслове и махнул безнадежно рукой.
– Говорил уж я, что прежде новокитежане, как пеньки, все ровные были, – продолжал поп, – а теперь детинских гордыня обуяла. И всего-то их, верховников детинских, семей десять, от силы пятнадцать. И все старая чадь, из родов разинских есаулов да сотников. Они сразу в древние еще века, в отделе жить стали, но все же над народом не возвышались, ровней с посадскими себя считали. А теперь у них богачество! Теперь такой порядок пошел: что старица, посадник да Верхняя Дума приговорили, то стрелецкая сабля да пищаль исполнить заставят!
Птуха запыхтел, надувая щеки:
– Вы разинские внуки? Или что?
– Терпеть надо, – вздохнул поп. – Кого господь возлюбит, тому горести и невзгоды посылает.
– Вас, новокитежан, господь бог ну прямо обожает. Все шишки на вас валятся.
Савва обиделся и, срывая злость на внуке, крикнул:
– Чадик зажги! Во тьме и кружку мимо рта пронесешь!
– Зеленый цвет – надежды цвет! А вышло так: на добро надейся, а беду жди. Спросите: как народ догадался, что дыру в мир открыли? А вот как! Поднялась вдруг в Детинце суетория! Не на вече, не на толчок, а в Детинец созвали народ старица Нимфодора, посадник Густомысл и прочие верховники. И такую речь повели. Идите, мол, людие, на Ободранный Ложок, копайте с усердием белое железо и к нам несите, а за это получите в Детинце невиданные, непробованные сладкие заедки, а окромя заедок, шелка, бархаты, атласы, ситцы мирские. Новокитежане о шелках да бархатах только в песнях старинных, из мира принесенных слышали. Всякому захотелось изюмцу сладенького мирского попробовать и пряников, как снег белых, пожевать. А у девок и баб-дур глаза разгорелись на мирские ситцы цветастые, на ленты в косы, на бисер цветной и бусы стеклянные. Наволокла посад-чина в Детинец белого железа, а им вместо мирских товаров шиш под нос! Ситцы, бархаты да ленты посадские только на верховниках увидели, а им и пощупать не дали…
– Погодите-ка, Савва, – остановил попа капитан. – Если появились мирские товары, значит, приходили сюда из мира люди? А кто приходил? Видели этих мирских новокитежане?
– Не видели и не увидят! – отрубил поп. – Кто приходит, какой дорожкой шли, тайна сия велика есть. Об этом спрашивать и говорить запрещено. Скажи слово – палач Суровец язык в Пытошной вырвет!
– Так и молчат два года с лишним? – в недоумении развел руки мичман.
– И еще триста лет молчать будут! – с угрозой ответил поп. – Народ так согнули – тише воды, ниже травы стал.
– Пытался Вася тех, из мира приходящих, перехватить, – сказал Истома. – Округ Детинца дозоры густо ставил, муравей не проползет, а никого не перехватили. Будто они по воздуху перелетели или под землей в Детинец шли. Из Детинца тоже никуда никаких засылок не было.
– А вы не перебивайте меня, не то говорить перестану, – обиженно поморщился Савва. – Понял народ, что дыра в мир открылась не про его честь, что обманули его, и поднялся на дыбки, заворчал, а потом и взревел! Василий Мирской, окаянная душа, подбил посадчину на непокорство. Созвали посадские старосты самозванное вече, без старицы, посадника и Верхней Думы, и установили:
не копать белое железо и в Детинец не носить. А слово вече – слово божье.
Поп опрокинул налитую кружку, но попал не в рот, а на бороду. Он был уже пьян. Отжимая бороду, он завопил слезливо:
– О владыки детинские, пиявицы мирские! О мучители всенародные! Ждет вас огнь адский, стон и скрежет зубовный!
– Не вопи, старый таратор! – гневно сказал Истома. – Знаем тебя! И богу молишься, и черту не грубишь! Сказывай далее поведание.
– Сказываю, внучек, сказываю, – сник поп. – Почуяли детинские верховники, каким ветром от народа потянуло, и начали опору себе искать, стрельцов набирать. Сотню с лишним набрали, и таких ухорезов да сорвиголов, что мать родную не пожалеют ради сытых кормов, чарки пенника да нарядного кафтана из мирского сукна. Поселили их в Детинце, огненным боем, пищалями и пистолями вооружили. Еще при старице Голендухе нашли у нас серу, селитру и порох стали делать. А посадским пороховое зелье издавна запрещено было делать, да и не умеют они. А почему, спрашивается, Детинец в драку полез? – подняв палец, с пьяной серьезностью спросил Савва. – А вот, слышь, почему! Прежде много ли детинским нужно было? Щи с говядиной, пирог с грибами, жбан квасу да холст на рубаху. Ну, для чести еще соболь на шапку или лису на шубу. И это давали без принуждения. А как мирские товары появились, у детинских жадность в сердце разгорелась. Давай бархат, давай диковины мирские, чтобы посадские люди завидовали. Ежели верховник не в бархате, ему, мол, и чести нет. Друг перед другом, а более перед посадской голью нарядами мирскими хвастают, нарошно дегтем бархат мажут. Гляди, мол, какой я богатый, а ты и сермягу свою бережешь.
– Как началась торговля с миром, так и опустилась на народ тонкая сеть, невидимая, – сказал печально Истома. – Опутали народ! Пытался брат мой названый Вася порвать эту цепь, да!.. – замолчал Истома на полуслове и махнул безнадежно рукой.
– Говорил уж я, что прежде новокитежане, как пеньки, все ровные были, – продолжал поп, – а теперь детинских гордыня обуяла. И всего-то их, верховников детинских, семей десять, от силы пятнадцать. И все старая чадь, из родов разинских есаулов да сотников. Они сразу в древние еще века, в отделе жить стали, но все же над народом не возвышались, ровней с посадскими себя считали. А теперь у них богачество! Теперь такой порядок пошел: что старица, посадник да Верхняя Дума приговорили, то стрелецкая сабля да пищаль исполнить заставят!
Птуха запыхтел, надувая щеки:
– Вы разинские внуки? Или что?
– Терпеть надо, – вздохнул поп. – Кого господь возлюбит, тому горести и невзгоды посылает.
– Вас, новокитежан, господь бог ну прямо обожает. Все шишки на вас валятся.
Савва обиделся и, срывая злость на внуке, крикнул:
– Чадик зажги! Во тьме и кружку мимо рта пронесешь!
3
Истома зажег чадик, плошку с топленым салом. Штопор жирного дыма потянулся к потолку. Крошечное пламя освещало только стол и лица сидевших за ним людей. А дальше стояла тьма, где шуршали тараканы и пищали мыши.
– Ты, батя, брось! – зло сказал попу Птуха. – Вокруг да около крутишь. Давай ближе к ветру! Про белое железо говори!
– Тебя еще не хватало! – прихлопнул поп ладонью таракана, панически мчавшегося через стол. – А что белое железо? О нем сказ короткий. Истинно дьявол, а не лесомыки нашли его в Ободранном Ложке. Это еще когда было! При старице Пестимее, до прихода к нам бурятцев. То никому не нужно оно было, а то вдруг давай, давай! Вам оно нужно, мирским. А на кой ляд, спрашивается? Бывало, из него свистульки ребятам отливали или бусы девкам… Ой, попаду я из-за вас на плаху! – всплеснул поп руками. – Запрещается ведь о белом железе рассказывать.
– Это не золото ли? – спросил осторожно Виктор.
– Какое тебе золото! – отмахнулся поп. – Золота в Ново-Китеже почти и нет. Было маленько, что предки наши из мира принесли. Да износили его. О золоте у нас только в сказках говорят. Однако белое железо, как и золото, ржа не берет.
Серые глаза капитана стали вдруг особенно внимательными.
– Ржавчина не берет? Так, так… А вид у него какой?
– Название – белое железо и видом беловатенькое. Тяжелое! На много тяжельше черного железа.
Ратных опустил заблестевшие глаза и спросил спокойно:
– Нельзя ли посмотреть на ваше белое железо?
– Чего захотел! – Поп даже отшатнулся. – Во всем городе крупинки не найдешь!..
Он почесал в грязной бороде, потер ладонью мясистую лысину и продолжал раздраженно:
– Кончать поведание буду, спать время. На чем я остановку сделал?.. Вспомнил! Вот он, белый камень, – поднял Савва со стола белую гальку. – И хотел бы про него забыть, да разве забудешь! В те поры, как отказались посадские белое железо копать, верховники придумали новую погонялку, на соль лапу наложили, приказали соль посадским не продавать, а всю ее в Детинец везти, под охраной стрелецкой. Чуешь? А дорогу за соляным обозом вениками подметают, чтобы ни порошинки соли людям не попало. И объявлено было, что соль только в обмен на белое железо будут давать.
– Погибает народ без соли, – печально сказал Истома. – Десна у людей гниют, смрад изо рта идет, зубы, как скорлупки ореховые, люди выплевывают. – И, помолчав, добавил: – Тогда и поднял Вася посады па. бунт.
– Поднял твой Вася да и уронил! – хихикнул поп. – Он только еще замахивался, а Детинец ударил со всего плеча! Васька Мирской и другие бунтарские главари сидели ночью в кузнице, мозговали, как утром идти на Детинец, соль и волю добывать, а зеленые кафтаны той ночью налетели на посады. Кровь полилась по улицам святого нашего града. Ручьями полилась.
Истома вытащил из шкафчика книгу «Поведания», положил ее на стол поближе к чадику, нашел нужную страницу и начал читать:
– «Верхние люди со старицей и посадником в Детинце заперше сидели, а стрельцы, вся сотня, сели на конь. И бысть в городе сеча злая, избиваша стрельцы посадских, даже старцев и сущих младенцев не щадя. Зане не смей бунты кипятить противу ее боголюбия старицы, владыки посадника и лучших верхних людей».
Истома закрыл книгу и увидел испуганные глаза Сережи. Капитан сидел понурясь, глядя в пол. Виктор побледнел так, что побелели даже губы. Птуха вздыхал тяжело и трудно, словно задыхался.
– А что с Василием? Убили его стрельцы? – поднял голову Ратных.
– Стрельцы порубили саблями в кузнице всех бунтовских атаманов, а Василия в полон взяли, хотели пытать его, – ответил Истома. – Посадили в Пытошную башню, а пытать не доспели. Друзей у него много было. Ночью они к башне подкоп сделали, освободили Васю. Бежал он из города, а до мира не дошел. Зима была, а через Прорву и зимой ходу нет. – Истома помолчал. Он сидел, крепко прижав к себе Сережу и глядя куда-то в тьму избы. – Брели наши лесомыки по тайге, собаки их остановились над сугробом. Лаяли нехорошо. Разрыли лесомыки сугроб, под ним Вася лежал. Загнал его Ново-Китеж в снежную могилу.
– И поделом! Речено бо в пророцех: «Подъявший меч, от меча и погибнет!» – торжественно сказал поп. – А после ночного побоища мертвых с камнями за пазухой в Светлояр валили, в ершову слободу раков ловить. И доселе, как северяк подует, волну великую разведет, так батюшка Светлояр, гневясь, починает на берег кости людские кидать.
Сережа испуганно посмотрел на темное окно и прижался к Истоме. Но, застыдившись, отодвинулся немного.
– Не токмо людям языки рвали, и Благовестнику тоже Нимфодора приказала язык вырвать. Зачем народ на бунт звал? Никто толком не знал, сколь веков назад его отлили, такой он древний, а старица велела его на деньги перелить. Старые-то деньги, из мира привезенные, поистерлись и поистерялись. Было у нас вече, да оплыло! Окняжили верхние люди Ново-Китеж. Вот и разделился Ново-Китеж на сидней и дырников. Сидней не так много, а дырников полны посады. Сидням в Ново-Китеже любо, а дырники мечтание имеют через дыру в мир, на Русь, обратно уйти от беспощадного тягла. Одначе дырникам даже и кричать об этом не позволяют, враз слова обратно в глотку вобьют!
– Видали мы в городе парней с рожами сытыми, в хороших кафтанах. Они на дырников в драку лезли, – сказал капитан.
– Холуи детинские! – крикнул Истома с неожиданной ненавистью в васильковых глазах. – Дворня посадника и стар'ицы, а еще братовья да родня стрельцов. Всегда сыты, пьяны, на плечах добрые кафтаны!
А поп, бесстыдный, наглый, вдруг захохотал зычно:
– Богато в Детинце живут! Из мира волокут им для тела всякое роскошество, для пуза сладкоядение, для очей отраду! Девки и бабы детинские нарядятся в мирское да и любуются в глядельца стеклянные[25]. Нимфодоре зонт, вишь, понадобился и махалка для прохлады, а посаднику труба дальнозоркая да черные блескучие дьяволовы копыта на ноги. Чего в Детинце нет? Все есть! Эх, и живут!
– А на посадском народе теперь облога белым железом лежит, – горько сказал Истома. – И в городе, и в деревнях на все облога: и на курицу, и на собаку, и на кошку. Зимой прорубь в озере сделаешь, воду брать, и за ту щепотку белого железа в Детинец неси. А еще огульные работы придумали. Выгонят стрельцы весь посад или всю деревню, всех без разбора, огулом и ведут в Ободранный Ложок. Сказано же: огульная работа! А старица говорит – богова работа. Не пойдешь – стрельцы семь шкур спустят, а на Ободранном Ложке с тебя восьмую шкуру сдерут! Из последних сил выбьют! Горше адовой муки тот Ободранный Ложок. Сколько там душ загубили! Возами мертвецов возят в тайгу, на древнее кладбище, а теперь там такое кладбище – глазом не окинешь. На городских кладбищах запрещено тяглецов умерших хоронить, чтобы бабьего воя не было.
– Не гневи, Истома, господа вседержителя роптанием своим. Благостно живем, по преданиям дедов и прадедов наших! – умильно возвел поп глаза к потолку. – И вот вам весь сказ: про белое железо и про заворуя Ваську Мирского. Не бывать бунтам противу Детинца!
– Пес ты старый, глухой, слепой и бесчухий! – вскричал Истома. – Не загадывай, поп! Таскал волк, потащут и волка. Узришь ты бунт! На щепки Детинец разнесут!
Но упившийся поп уже спал, положив голову на стол.
– В жизни не слыхал такого популярного доклада, – мрачно ухмыльнулся мичман, глядя на попа. – Бурные аплодисменты! Все встают.
Истома бесцеремонно сдернул «докладчика» с лавки и, подсаживая в зад, затолкал его на полати. Увидев, что и Сережа спит, полулежа на лавке, он осторожно поднял ноги мальчика на лавку, сунул ему под голову засаленную подушку и накрыл своим кафтаном.
– Ты, батя, брось! – зло сказал попу Птуха. – Вокруг да около крутишь. Давай ближе к ветру! Про белое железо говори!
– Тебя еще не хватало! – прихлопнул поп ладонью таракана, панически мчавшегося через стол. – А что белое железо? О нем сказ короткий. Истинно дьявол, а не лесомыки нашли его в Ободранном Ложке. Это еще когда было! При старице Пестимее, до прихода к нам бурятцев. То никому не нужно оно было, а то вдруг давай, давай! Вам оно нужно, мирским. А на кой ляд, спрашивается? Бывало, из него свистульки ребятам отливали или бусы девкам… Ой, попаду я из-за вас на плаху! – всплеснул поп руками. – Запрещается ведь о белом железе рассказывать.
– Это не золото ли? – спросил осторожно Виктор.
– Какое тебе золото! – отмахнулся поп. – Золота в Ново-Китеже почти и нет. Было маленько, что предки наши из мира принесли. Да износили его. О золоте у нас только в сказках говорят. Однако белое железо, как и золото, ржа не берет.
Серые глаза капитана стали вдруг особенно внимательными.
– Ржавчина не берет? Так, так… А вид у него какой?
– Название – белое железо и видом беловатенькое. Тяжелое! На много тяжельше черного железа.
Ратных опустил заблестевшие глаза и спросил спокойно:
– Нельзя ли посмотреть на ваше белое железо?
– Чего захотел! – Поп даже отшатнулся. – Во всем городе крупинки не найдешь!..
Он почесал в грязной бороде, потер ладонью мясистую лысину и продолжал раздраженно:
– Кончать поведание буду, спать время. На чем я остановку сделал?.. Вспомнил! Вот он, белый камень, – поднял Савва со стола белую гальку. – И хотел бы про него забыть, да разве забудешь! В те поры, как отказались посадские белое железо копать, верховники придумали новую погонялку, на соль лапу наложили, приказали соль посадским не продавать, а всю ее в Детинец везти, под охраной стрелецкой. Чуешь? А дорогу за соляным обозом вениками подметают, чтобы ни порошинки соли людям не попало. И объявлено было, что соль только в обмен на белое железо будут давать.
– Погибает народ без соли, – печально сказал Истома. – Десна у людей гниют, смрад изо рта идет, зубы, как скорлупки ореховые, люди выплевывают. – И, помолчав, добавил: – Тогда и поднял Вася посады па. бунт.
– Поднял твой Вася да и уронил! – хихикнул поп. – Он только еще замахивался, а Детинец ударил со всего плеча! Васька Мирской и другие бунтарские главари сидели ночью в кузнице, мозговали, как утром идти на Детинец, соль и волю добывать, а зеленые кафтаны той ночью налетели на посады. Кровь полилась по улицам святого нашего града. Ручьями полилась.
Истома вытащил из шкафчика книгу «Поведания», положил ее на стол поближе к чадику, нашел нужную страницу и начал читать:
– «Верхние люди со старицей и посадником в Детинце заперше сидели, а стрельцы, вся сотня, сели на конь. И бысть в городе сеча злая, избиваша стрельцы посадских, даже старцев и сущих младенцев не щадя. Зане не смей бунты кипятить противу ее боголюбия старицы, владыки посадника и лучших верхних людей».
Истома закрыл книгу и увидел испуганные глаза Сережи. Капитан сидел понурясь, глядя в пол. Виктор побледнел так, что побелели даже губы. Птуха вздыхал тяжело и трудно, словно задыхался.
– А что с Василием? Убили его стрельцы? – поднял голову Ратных.
– Стрельцы порубили саблями в кузнице всех бунтовских атаманов, а Василия в полон взяли, хотели пытать его, – ответил Истома. – Посадили в Пытошную башню, а пытать не доспели. Друзей у него много было. Ночью они к башне подкоп сделали, освободили Васю. Бежал он из города, а до мира не дошел. Зима была, а через Прорву и зимой ходу нет. – Истома помолчал. Он сидел, крепко прижав к себе Сережу и глядя куда-то в тьму избы. – Брели наши лесомыки по тайге, собаки их остановились над сугробом. Лаяли нехорошо. Разрыли лесомыки сугроб, под ним Вася лежал. Загнал его Ново-Китеж в снежную могилу.
– И поделом! Речено бо в пророцех: «Подъявший меч, от меча и погибнет!» – торжественно сказал поп. – А после ночного побоища мертвых с камнями за пазухой в Светлояр валили, в ершову слободу раков ловить. И доселе, как северяк подует, волну великую разведет, так батюшка Светлояр, гневясь, починает на берег кости людские кидать.
Сережа испуганно посмотрел на темное окно и прижался к Истоме. Но, застыдившись, отодвинулся немного.
– Не токмо людям языки рвали, и Благовестнику тоже Нимфодора приказала язык вырвать. Зачем народ на бунт звал? Никто толком не знал, сколь веков назад его отлили, такой он древний, а старица велела его на деньги перелить. Старые-то деньги, из мира привезенные, поистерлись и поистерялись. Было у нас вече, да оплыло! Окняжили верхние люди Ново-Китеж. Вот и разделился Ново-Китеж на сидней и дырников. Сидней не так много, а дырников полны посады. Сидням в Ново-Китеже любо, а дырники мечтание имеют через дыру в мир, на Русь, обратно уйти от беспощадного тягла. Одначе дырникам даже и кричать об этом не позволяют, враз слова обратно в глотку вобьют!
– Видали мы в городе парней с рожами сытыми, в хороших кафтанах. Они на дырников в драку лезли, – сказал капитан.
– Холуи детинские! – крикнул Истома с неожиданной ненавистью в васильковых глазах. – Дворня посадника и стар'ицы, а еще братовья да родня стрельцов. Всегда сыты, пьяны, на плечах добрые кафтаны!
А поп, бесстыдный, наглый, вдруг захохотал зычно:
– Богато в Детинце живут! Из мира волокут им для тела всякое роскошество, для пуза сладкоядение, для очей отраду! Девки и бабы детинские нарядятся в мирское да и любуются в глядельца стеклянные[25]. Нимфодоре зонт, вишь, понадобился и махалка для прохлады, а посаднику труба дальнозоркая да черные блескучие дьяволовы копыта на ноги. Чего в Детинце нет? Все есть! Эх, и живут!
– А на посадском народе теперь облога белым железом лежит, – горько сказал Истома. – И в городе, и в деревнях на все облога: и на курицу, и на собаку, и на кошку. Зимой прорубь в озере сделаешь, воду брать, и за ту щепотку белого железа в Детинец неси. А еще огульные работы придумали. Выгонят стрельцы весь посад или всю деревню, всех без разбора, огулом и ведут в Ободранный Ложок. Сказано же: огульная работа! А старица говорит – богова работа. Не пойдешь – стрельцы семь шкур спустят, а на Ободранном Ложке с тебя восьмую шкуру сдерут! Из последних сил выбьют! Горше адовой муки тот Ободранный Ложок. Сколько там душ загубили! Возами мертвецов возят в тайгу, на древнее кладбище, а теперь там такое кладбище – глазом не окинешь. На городских кладбищах запрещено тяглецов умерших хоронить, чтобы бабьего воя не было.
– Не гневи, Истома, господа вседержителя роптанием своим. Благостно живем, по преданиям дедов и прадедов наших! – умильно возвел поп глаза к потолку. – И вот вам весь сказ: про белое железо и про заворуя Ваську Мирского. Не бывать бунтам противу Детинца!
– Пес ты старый, глухой, слепой и бесчухий! – вскричал Истома. – Не загадывай, поп! Таскал волк, потащут и волка. Узришь ты бунт! На щепки Детинец разнесут!
Но упившийся поп уже спал, положив голову на стол.
– В жизни не слыхал такого популярного доклада, – мрачно ухмыльнулся мичман, глядя на попа. – Бурные аплодисменты! Все встают.
Истома бесцеремонно сдернул «докладчика» с лавки и, подсаживая в зад, затолкал его на полати. Увидев, что и Сережа спит, полулежа на лавке, он осторожно поднял ноги мальчика на лавку, сунул ему под голову засаленную подушку и накрыл своим кафтаном.
Глава 7
НОЧНОЙ РАЗГОВОР
Где деготь был, там след останется.
Пословица
1
Косаговский, нагнувшись к чадику, с растерянной какой-то улыбкой глядел на листочек, только что вытащенный им из кармана кителя.
– Что это у вас? – спросил капитан.
– Календарный листок. Дома сорвал и в карман положил. На листке кроссворд, думал в Балашихе буду решать.
Ратных наклонился, через плечо летчика взглянул на листок и покачал головой.
– Всего суток пять, как мы с Забайкальской выехали на рассвете, а событий и приключений на целый роман.
Виктор перевернул листок, и капитан прочитал на обороте:
– «Как хранить зимние вещи» и «Как делать рисовый пудинг».
– Как раз то самое, что нам нужно! – мрачно сострил Птуха.
– Погодите, Федор Тарасович. Тут есть еще «Исследование галактики».
Капитан обернулся – его тронули сзади за локоть. Это был Истома, куда-то уходивший. Странный взгляд юноши, тревожный и торжествующий, удивил капитана.
– Вы что-то хотите сказать нам, Истома?
– Есть у меня белое железо, – шепнул юноша, взглянув опасливо на полати, где храпел поп. – У соборного протопопа чуток достал. Пробую вапу[26] из него сделать. В боковушке своей от деда прячу. Вот!
Истома положил на стол кожаную затяжную кису. Растянув ее, высыпал на ладонь капитана сероватую металлическую крупу.
– На махорку-полукрупку похожа, – удивился мичман.
Металл не блестел, словно пыльный, не производил впечатления. Крупные зерна были круглые, скатанные. Капитан взял зернышко, покатал в пальцах, прикусил зубом.
– Я так и думал! – сказал он и часто задышал. – Давайте, Виктор Дмитриевич, Сергунькин нож и кислоту. Он словно в воду глядел, пригодилась его кислота.
Сережиным ножом зачистили большое зерно и стряхнули на него со стеклянной палочки каплю кислоты. Металл не изменился.
– Так и есть, язви его! Платина! – сказал торжествующе капитан.
Слово упало в тишину тяжело, как тяжел был и сам металл. Мичман осторожно, почтительно взял с ладони капитана самородок и понюхал его, будто у благородного металла должен быть свой, особый запах.
– Платина! – с уважением повторил он. – Это же кошмар!
– Крупные самородки старатели зовут шарашками, а крупу помельче – блошками, – передвигал капитан по ладони зерна платины. – И я голову даю на отсечение, что это та самая платина, о которой я вам рассказывал, Виктор Дмитриевич. Та, что братчики через границу несут. Такая же обработанная, скатанная, аллювиальная.
В окно вдруг постучали, и невнятный голос крикнул что-то с улицы. На дворе залаял Женька.
– Кто это? – насторожился капитан.
– Обхожие стрельцы приказ дают гасить печи и огни, от пожару. – Истома задул чадик. – Да и поздно уже. Скоро первые кочета запоют.
– Выйдем во двор. Поговорить надо, – сказал Ратных.
– Что это у вас? – спросил капитан.
– Календарный листок. Дома сорвал и в карман положил. На листке кроссворд, думал в Балашихе буду решать.
Ратных наклонился, через плечо летчика взглянул на листок и покачал головой.
– Всего суток пять, как мы с Забайкальской выехали на рассвете, а событий и приключений на целый роман.
Виктор перевернул листок, и капитан прочитал на обороте:
– «Как хранить зимние вещи» и «Как делать рисовый пудинг».
– Как раз то самое, что нам нужно! – мрачно сострил Птуха.
– Погодите, Федор Тарасович. Тут есть еще «Исследование галактики».
Капитан обернулся – его тронули сзади за локоть. Это был Истома, куда-то уходивший. Странный взгляд юноши, тревожный и торжествующий, удивил капитана.
– Вы что-то хотите сказать нам, Истома?
– Есть у меня белое железо, – шепнул юноша, взглянув опасливо на полати, где храпел поп. – У соборного протопопа чуток достал. Пробую вапу[26] из него сделать. В боковушке своей от деда прячу. Вот!
Истома положил на стол кожаную затяжную кису. Растянув ее, высыпал на ладонь капитана сероватую металлическую крупу.
– На махорку-полукрупку похожа, – удивился мичман.
Металл не блестел, словно пыльный, не производил впечатления. Крупные зерна были круглые, скатанные. Капитан взял зернышко, покатал в пальцах, прикусил зубом.
– Я так и думал! – сказал он и часто задышал. – Давайте, Виктор Дмитриевич, Сергунькин нож и кислоту. Он словно в воду глядел, пригодилась его кислота.
Сережиным ножом зачистили большое зерно и стряхнули на него со стеклянной палочки каплю кислоты. Металл не изменился.
– Так и есть, язви его! Платина! – сказал торжествующе капитан.
Слово упало в тишину тяжело, как тяжел был и сам металл. Мичман осторожно, почтительно взял с ладони капитана самородок и понюхал его, будто у благородного металла должен быть свой, особый запах.
– Платина! – с уважением повторил он. – Это же кошмар!
– Крупные самородки старатели зовут шарашками, а крупу помельче – блошками, – передвигал капитан по ладони зерна платины. – И я голову даю на отсечение, что это та самая платина, о которой я вам рассказывал, Виктор Дмитриевич. Та, что братчики через границу несут. Такая же обработанная, скатанная, аллювиальная.
В окно вдруг постучали, и невнятный голос крикнул что-то с улицы. На дворе залаял Женька.
– Кто это? – насторожился капитан.
– Обхожие стрельцы приказ дают гасить печи и огни, от пожару. – Истома задул чадик. – Да и поздно уже. Скоро первые кочета запоют.
– Выйдем во двор. Поговорить надо, – сказал Ратных.
2
На дворе навстречу им обрадованно бросился Женька. Над Ново-Китежем висела зеленая луна. Скупо тлели в городских избах лучины и чадики и гасли один за другим. Только в Детинце не гасли окна. Немую тишину всколыхнул вдруг жалобный, отчаянный крик. Грабят кого-нибудь или убивают? Но никто не откликнулся на призыв о помощи, не щелкнула ни одна щеколда. Только стрельцы на стенах Детинца начали протяжную перекличку, возглашая славу русским городам.
– Сла-авен!.. – кричал невидимый в ночи стрелец, постукивая древком бердыша в бревенчатый настил стены. – Славен город Вязьма!
Крик замер где-то далеко в тайге. И тотчас закричали другие голоса:
– Славен город Тула!.. Славен город Рязань!..
– Триста лет в памяти названия городов хранят, – тихо сказал Ратных
– Да, триста лет, – так же тихо откликнулся Косаговский. – Изучаем галактику, на подводных лодках плаваем, на самолетах летаем, Сережка на Марс собирается лететь, а здесь жизнь остановилась на древнем веке. Здесь часы истории пошли назад, вернулось далекое прошлое и стало настоящим. А выберемся ли мы отсюда, из этой могилы?
– Верно говоришь, брат. Могила, – тоже тихо, печально заговорил Истома. – Запсовели, заматерели мы здесь в преданьях древних да уставах старинных. Тайга стеной нас обступила, стережет нас Прорва смрадная, отпевают нас волчьи песни, и леший через плетень смотрит. Истинно могила!
Капитан спокойно почесывал за ушами замершегоотсчастья Женьки. Вдруг он резко оттолкнул собаку.
– Побольше бодрости и уверенности, Виктор Дмитриевич, поменьше безнадежности! – недовольно и строго сказал Ратных. – Платина мне глаза открыла. Платина та самая, приметная. Значит, мы в Советском Союзе. Это главное! Значит, под ногами у нас наша, советская земля, и власть наша, и народ наш. Должны мы его вывести из этого векового плена. А с народом и мы выйдем
– Я и говорю! – весело согласился Птуха
– Ниточка есть, должен быть и узелок! Платину здесь начали добывать и выносить в мир, по моим подсчетам, в конце тридцать восьмого, а вернее, в начале тридцать девятого года. Два года этим занимаются. А мы наблюдаем случаи переноса платины через границу тоже два года. Вот и связаны два конца, и получился узелок! Это еще не все. Мичман, у вас, кажется, спичких остались?
Капитан вытащил из кармана гимнастерки окурок и поднес его к зажженной спичке. Все увидели золотое клеймо «Бр. Лапины. Харбин».
– Откуда это у вас? – заволновался Косаговский.
– В алтаре древней таежной церкви нашел. Близ нее стрельцы меня схватили. Как видите, следочек не обрывается, а дальше идет. В Харбин след идет! А кто из Харбина сюда ходит? Платину мы на убитых братчиках находили. Люди майора Иосси сюда приходят, вот кто.
– Тю! Это, значит, мы здесь на взрывчатке будем сидеть! – сказал с беспокойством мичман. – Узнают братчики, что мы здесь, и вдребезги нас'
– Опасность большая, – серьезно ответил капитан. II вдруг глаза его блеснули под луной. – А разве мы здесь одни? С нами Будимир Повала, Алекса Кудреванко, Пуд Волкорез, весь народ посадский! И прямой опасности пока что нет, потому что и братчиков сейчас нет в Ново-Китеже.
– Братчиков нет в городе! – уверенно сказал Косаговский. – Помните, Степан Васильевич, после нашего допроса в Детинце Нимфодора сказала посаднику, что, мол, не они будут решать, как с нами поступить. Кто-то другой это будет решать. Вы понимаете, конечно, о чем я говорю.
– Очень хорошо понимаю! Есть в Ново-Китеже кто-то, кому послушно подчиняются и самодержавная старица, и посадник, и вся Верхняя Дума. А разгадка всему этому там! – показал капитан на Детинец, на негаснущие окна терема. – И тайна Прорвы там. Есть у старицы карта прорвенских троп.
Словно услышав капитана, терем откликнулся негромким, тягучим хоровым пением. Печальный напев плыл в воздухе, как ладан.
– Нимфодора с монашками молится, вечерню поют, – тихо, со страхом проговорил Истома.
– Сла-авен!.. – кричал невидимый в ночи стрелец, постукивая древком бердыша в бревенчатый настил стены. – Славен город Вязьма!
Крик замер где-то далеко в тайге. И тотчас закричали другие голоса:
– Славен город Тула!.. Славен город Рязань!..
– Триста лет в памяти названия городов хранят, – тихо сказал Ратных
– Да, триста лет, – так же тихо откликнулся Косаговский. – Изучаем галактику, на подводных лодках плаваем, на самолетах летаем, Сережка на Марс собирается лететь, а здесь жизнь остановилась на древнем веке. Здесь часы истории пошли назад, вернулось далекое прошлое и стало настоящим. А выберемся ли мы отсюда, из этой могилы?
– Верно говоришь, брат. Могила, – тоже тихо, печально заговорил Истома. – Запсовели, заматерели мы здесь в преданьях древних да уставах старинных. Тайга стеной нас обступила, стережет нас Прорва смрадная, отпевают нас волчьи песни, и леший через плетень смотрит. Истинно могила!
Капитан спокойно почесывал за ушами замершегоотсчастья Женьки. Вдруг он резко оттолкнул собаку.
– Побольше бодрости и уверенности, Виктор Дмитриевич, поменьше безнадежности! – недовольно и строго сказал Ратных. – Платина мне глаза открыла. Платина та самая, приметная. Значит, мы в Советском Союзе. Это главное! Значит, под ногами у нас наша, советская земля, и власть наша, и народ наш. Должны мы его вывести из этого векового плена. А с народом и мы выйдем
– Я и говорю! – весело согласился Птуха
– Ниточка есть, должен быть и узелок! Платину здесь начали добывать и выносить в мир, по моим подсчетам, в конце тридцать восьмого, а вернее, в начале тридцать девятого года. Два года этим занимаются. А мы наблюдаем случаи переноса платины через границу тоже два года. Вот и связаны два конца, и получился узелок! Это еще не все. Мичман, у вас, кажется, спичких остались?
Капитан вытащил из кармана гимнастерки окурок и поднес его к зажженной спичке. Все увидели золотое клеймо «Бр. Лапины. Харбин».
– Откуда это у вас? – заволновался Косаговский.
– В алтаре древней таежной церкви нашел. Близ нее стрельцы меня схватили. Как видите, следочек не обрывается, а дальше идет. В Харбин след идет! А кто из Харбина сюда ходит? Платину мы на убитых братчиках находили. Люди майора Иосси сюда приходят, вот кто.
– Тю! Это, значит, мы здесь на взрывчатке будем сидеть! – сказал с беспокойством мичман. – Узнают братчики, что мы здесь, и вдребезги нас'
– Опасность большая, – серьезно ответил капитан. II вдруг глаза его блеснули под луной. – А разве мы здесь одни? С нами Будимир Повала, Алекса Кудреванко, Пуд Волкорез, весь народ посадский! И прямой опасности пока что нет, потому что и братчиков сейчас нет в Ново-Китеже.
– Братчиков нет в городе! – уверенно сказал Косаговский. – Помните, Степан Васильевич, после нашего допроса в Детинце Нимфодора сказала посаднику, что, мол, не они будут решать, как с нами поступить. Кто-то другой это будет решать. Вы понимаете, конечно, о чем я говорю.
– Очень хорошо понимаю! Есть в Ново-Китеже кто-то, кому послушно подчиняются и самодержавная старица, и посадник, и вся Верхняя Дума. А разгадка всему этому там! – показал капитан на Детинец, на негаснущие окна терема. – И тайна Прорвы там. Есть у старицы карта прорвенских троп.
Словно услышав капитана, терем откликнулся негромким, тягучим хоровым пением. Печальный напев плыл в воздухе, как ладан.
– Нимфодора с монашками молится, вечерню поют, – тихо, со страхом проговорил Истома.
Глава 8
ПЕРВЫЙ ГОЛ
– Вам нравится эта страна, сэр?
– Вовсе не нравится, – послышался ответ.
Чарлз Диккенс, «Жизнь и приключения Мартина Чезлвита»
1
Сережа почувствовал, что задыхается, и проснулся. Лавки были пусты: старшие уже встали и ушли из избы.
В жерле печи полыхал жаркий огонь. Вошел Истома, с грохотом бросил на пол охапку дров, постучал ухватом по полатям:
– Слезай, дед, печь буду топить. Угоришь!
– Ничего. Я привычный. – Савва свесил с полатей голову и сердито посмотрел на Сережу. – Ты, псёнок, угоришь, а меня угар не имет. Горести дымные не терпев, тепла не видати.
Поп сменил Истому у печи и начал кухарить, двигая в пламя горшки. Печь разгоралась, дым хлынул в избу, потянулся к открытой двери и к волоковому окну[27], прорезанному почти под потолком. Но тяга была плохая. Поп, освещенный ярким пламенем из печи, стоял невозмутимо, опершись на ухват, а теплый пахучий дым клубился вокруг него, как волнующееся море, поднимаясь до плеч. А затем захлестнул и его голову.
Сережа мучительно закашлялся и стремительно выбежал из избы.
Капитан, Виктор и мичман сидели на завалинке и тихо о чем-то беседовали.
Виктор указал Сереже на висевший около крыльца смешной глиняный умывальник-чайничек, носик с одной стороны и носик, с другой. Рядом стояла кадка с водой;
в ней плавали две лучинки крестом: чтобы черт в кадку не влез.
– Умывайся скорее. Ждем тебя завтракать.
На земле у их ног на разостланной дерюжинке лежали толстые ломти хлеба и стоял глечик с молоком. Топка по-черному заставила их завтракать во дворе.
С умыванием получились сплошные неприятности. Умывальник-чайник оказался с норовом, лил воду нехотя. Сережа подставил под носик голову, наклонил умывальник. Вода потекла по шее и по ложбинке на спину. Сережа вздрогнул и рассердился. Как будущий исследователь Марса, он, конечно, должен закаляться, но он терпеть не может, когда холодная вода льется по спине. Спина сразу покрылась гусиной кожей. А мыло, разве это мыло? Грязная, вонючая смесь топленого бараньего сала с золой и щелоком. От такого мыла нестерпимо защипало все ссадины и царапины на лице и на руках. И полотенце, как наждачная бумага, толстое, жесткое, царапает кожу.
Позавтракали быстро.
На крыльцо вышел Истома, и капитан обратился к нему:
– В какой стороне Кузнецкий посад? Найдем мы туда дорогу?
– На берегу Светлояра церкву с зеленой маковкой видишь? Это и есть Кузнецкий посад. Там сейчас, чай, одни бабы. Кузнецов на огульные работы выгнали, в Ободранный Ложок.
– И посадского старосту Будимира Повалу тоже?
– Старосту на работы не гоняют. Капитан встал с завалинки, подтянул сапоги и сказал Птухе:
– Пошли, мичман.
– Есть! Берем пеленг на церковь с зеленой маковкой! – понимающе ответил Птуха и подмигнул Сереже.
Они с капитаном вышли за ворота и с места взяли быстрый, крупный шаг.
– Зачем капитану кузнецы понадобились? – спросил Сережа брата.
– Подковать кое-кого надо, – улыбнулся загадочно Виктор, поглядел на брата пристально, с нежностью и вдруг горячо прижал к себе.
В жерле печи полыхал жаркий огонь. Вошел Истома, с грохотом бросил на пол охапку дров, постучал ухватом по полатям:
– Слезай, дед, печь буду топить. Угоришь!
– Ничего. Я привычный. – Савва свесил с полатей голову и сердито посмотрел на Сережу. – Ты, псёнок, угоришь, а меня угар не имет. Горести дымные не терпев, тепла не видати.
Поп сменил Истому у печи и начал кухарить, двигая в пламя горшки. Печь разгоралась, дым хлынул в избу, потянулся к открытой двери и к волоковому окну[27], прорезанному почти под потолком. Но тяга была плохая. Поп, освещенный ярким пламенем из печи, стоял невозмутимо, опершись на ухват, а теплый пахучий дым клубился вокруг него, как волнующееся море, поднимаясь до плеч. А затем захлестнул и его голову.
Сережа мучительно закашлялся и стремительно выбежал из избы.
Капитан, Виктор и мичман сидели на завалинке и тихо о чем-то беседовали.
Виктор указал Сереже на висевший около крыльца смешной глиняный умывальник-чайничек, носик с одной стороны и носик, с другой. Рядом стояла кадка с водой;
в ней плавали две лучинки крестом: чтобы черт в кадку не влез.
– Умывайся скорее. Ждем тебя завтракать.
На земле у их ног на разостланной дерюжинке лежали толстые ломти хлеба и стоял глечик с молоком. Топка по-черному заставила их завтракать во дворе.
С умыванием получились сплошные неприятности. Умывальник-чайник оказался с норовом, лил воду нехотя. Сережа подставил под носик голову, наклонил умывальник. Вода потекла по шее и по ложбинке на спину. Сережа вздрогнул и рассердился. Как будущий исследователь Марса, он, конечно, должен закаляться, но он терпеть не может, когда холодная вода льется по спине. Спина сразу покрылась гусиной кожей. А мыло, разве это мыло? Грязная, вонючая смесь топленого бараньего сала с золой и щелоком. От такого мыла нестерпимо защипало все ссадины и царапины на лице и на руках. И полотенце, как наждачная бумага, толстое, жесткое, царапает кожу.
Позавтракали быстро.
На крыльцо вышел Истома, и капитан обратился к нему:
– В какой стороне Кузнецкий посад? Найдем мы туда дорогу?
– На берегу Светлояра церкву с зеленой маковкой видишь? Это и есть Кузнецкий посад. Там сейчас, чай, одни бабы. Кузнецов на огульные работы выгнали, в Ободранный Ложок.
– И посадского старосту Будимира Повалу тоже?
– Старосту на работы не гоняют. Капитан встал с завалинки, подтянул сапоги и сказал Птухе:
– Пошли, мичман.
– Есть! Берем пеленг на церковь с зеленой маковкой! – понимающе ответил Птуха и подмигнул Сереже.
Они с капитаном вышли за ворота и с места взяли быстрый, крупный шаг.
– Зачем капитану кузнецы понадобились? – спросил Сережа брата.
– Подковать кое-кого надо, – улыбнулся загадочно Виктор, поглядел на брата пристально, с нежностью и вдруг горячо прижал к себе.