Звонок-Сантандер Ирина. Ночи Калигулы. Падение в бездну

   Макрон выглядел почти спокойным. Преторианцы, держа наперевес короткие заострённые копья, обступили его.
   — В Маммертинскую тюрьму, — распорядился Херея.
   Энния застыла в углу атриума, глядя в спину удаляющегося мужа.
 

* * *

   Обхватив колени руками, Макрон сидел на соломенном тюфяке, небрежно брошенном в углу. У правой ноги стояла глиняная тарелка с похлёбкой, похожей на свиное пойло. Макрон брезгливо отшвырнул её ногой. Похлёбка растеклась по утрамбованной земле, издавая резкий неприятный запах.
   Три дня и три ночи провёл он в узкой тюремной камере. Три дня и три ночи дрожал от холода, прислушивался к мышиному писку и жевал засохший хлеб. Он, привыкший вкушать павлинов и фазанов на обильных императорских обедах! Теперь тюремный служитель небрежно наливал ему тошнотворную похлёбку в тарелку, к которой присохли остатки предыдущей еды.
   Заскрежетали засовы. Макрон поднял голову. Преторианцы грубо втолкнули в камеру Эннию.
   — Ты тоже арестована? — Макрон улыбнулся криво и печально.
   Энния осмотрелась с брезгливым отчаянием. Вонючая жидкость сочилась по стенам. Мышиные глазки горели в многочисленных норах. Одёргивая тунику, Энния присела рядом с мужем на грязный тюфяк. Макрон покосился на неё.
   — Только не плачь. Женских слез я не выдержу, — попросил он.
   — Я не плачу, — стараясь казаться спокойной, ответила она.
   Ответ заставил Макрона удивлённо взглянуть на Эннию. Её глаза, не подведённые привычной сурьмой, покраснели и воспалились, но были сухи. Неужели в Эннии таилась внутренняя сила, которой Макрон не заметил прежде?
   — Когда нас отпустят? — хрипло спросила она.
   Макрон пожал плечами:
   — Никогда!
   Энния побледнела и закрыла глаза. Страдание исказило её лицо, но ни одна слеза не вытекла из-под опущенных век. Макрон смотрел на неё с удивлением. Эта женщина, с которой он прожил столько лет, напоследок удивила его выдержкой и достоинством. Она жила, как современная римлянка — среди наслаждений, роскоши и порока. Готовилась умереть, как римлянка былых времён — мужественно и гордо.
   Макрон обнял жену за плечи с нежностью, пришедшей на смену презрению.
   — Все кончено, Энния. Мы проиграли.
   Она прижалась растрёпанной головой к его груди.
   — Мы не сумели жить вместе, как положено хорошим супругам. К счастью, нам позволили умреть вместе, — и добавила проникновенно: — Я любила тебя, Макрон.
   — Я тоже любил тебя, — ответил Макрон, вспоминая минувшие годы. — Почему же наш брак оказался тягостным для обоих? Ты была капризна и сварлива, — подумав, заявил он.
   — Ты был груб и нелюбезен, — немедленно отозвалась Энния.
   — Я — солдат, а не завитой, надушённый патриций. Как я ненавидел тебя за то, что ты сошлась с Гаем Цезарем!
   — А я — тебя за то, что ты толкнул меня в его постель.
   — Мы оба виноваты, — примирительно пробормотал Макрон. Он обнял Эннию и поцеловал её со страстью, которой не выказывал почти два года. В это мгновение она перестала быть дикой кошкой, капризной и похотливой. Она снова стала его Эннией, женой, готовой умереть вместе с ним. Без румян и белил её лицо выглядело трогательно беспомощным и милым. С этой Эннией Макрон обрёл бы счастье. Но смерть ожидала за порогом.
   Кассий Херея, остановившись у решётки, учтиво кашлянул. Макрон мгновенно оторвался от губ Эннии.
   — Гай Цезарь велел тебе умереть, — глядя в лицо Макрону, проговорил преторианский трибун. — Твоей жене тоже. Если не умрёте по собственному желанию — вас ждёт позорная казнь.
   — Дай мне меч, — обнимая жену, твёрдо ответил Макрон. — Я — солдат. Иная смерть мне не к лицу.
   Херея качнул седеющей головой. Достал из-за кожаного пояса бритву и бросил её в камеру, просунув ладонь между частыми прутьями. Бритва упала около пыльной сандалии, обутой на ногу Макрона.
   — У тебя есть время до вечера. Поспеши, — уходя, предупредил он.
   Макрон машинально посмотрел на узкое окошко, притулившееся под самым потолком. Маленький клочок неба розовел. Близился закат.
   Энния протянула Макрону руки ладонями вверх.
   — Позволь мне умереть первой, — попросила она. — Иначе потом недостанет сил.
   Макрон подобрал бритву. Попробовал пальцем, достаточно ли она остра. И с печалью посмотрел на узкие запястья жены.
   Собравшись с духом, он ударил лезвием по руке Эннии. Брызнула кровь. Она слабо вскрикнула и тут же улыбнулась.
   — Не больно, Макрон! — улыбаясь сквозь слезы, шепнула она.
   Макрон осторожно уложил её, слабеющую, на тюфяк. И с отчаянной гримасой перерезал себе вену на запястье. Отбросив прочь окровавленную бритву, Макрон улёгся рядом с Эннией и обнял её. Их лица сблизились. Каждый различал в глазах другого собственное отражение.
   Макрон и Энния смотрели друг на друга, пока смерть не затуманила взгляд.

XXXVIII

   Со смертью Макрона Калигула почувствовал, что потерял нечто важное. Друга, бывшего рядом с ним долгие годы. Макрон поддержал подростка, испуганного гибелью семьи, научил его выжить. Как забыть тот день, когда они вместе душили Тиберия? Общее преступление связало их крепче, чем совместные посещения лупанаров. Власть развела в разные стороны.
   «Мне нужен друг», — тоскливо думал Калигула бессонными ночами. Призрак Тиберия продолжал являться ему. Но теперь — в достойном сопровождении. Из-за спины покойного императора злобно скалился юный Гемелл, выставляя напоказ окровавленный меч, торчащий из живота. За ним маячил Макрон с огромными чёрными дырами вместо глаз. Тело бывшего префекта претория сволокли на Гемонию, где вороны выклевали ему глаза. Безглазый, он являлся в ночных кошмарах императора.
   — Друзилла! — Гай потряс плечо молодой женщины, спавшей рядом.
   Она открыла сонные глаза и спросила с терпеливой лаской:
   — Что случилось, Гай?
   — Макрон смотрит на меня! — Калигула указал пальцем в дальний угол. Его взгляд был осмысленно сосредоточен, словно Гай и впрямь видел кого-то.
   — Макрон умер, — успокоила его Друзилла. — Это статуя Аполлона.
   — Всего лишь статуя, — Гай облегчённо вздохнул. Кровавое видение растворилось в душистом воздухе опочивальни.
   Он успокоился и закрыл глаза, стараясь заснуть. Сон не приходил. С каждой ночью Калигула спал меньше и меньше. Но и бодрствовать не мог. Возбуждённое сознание зависало между сном и бессонницей. Все, услышанное и увиденное прежде, принимало невероятный облик: сновидение казалось реальным.
   Колыхался балдахин над постелью. В тяжёлых парчовых складках Калигуле мерещились лица сенаторов. Они вытаскивали из складок тог отточенные ножи и, угрожая, показывали императору. И при этом хохотали и кривлялись, подобно уродливым павианам. А Гай летел в тёмную пропасть, накрывая голову тогой, подобно Юлию Цезарю в минуту смерти…
   Очнувшись, Калигула подскочил на постели. Отбросил в сторону покрывало, которым зачем-то обмотал голову. Что это было: сон или явь? Гай не спал. Сенаторы выглядели почти живыми, сотканными из плоти и крови. Он протянул руку, стараясь дотронуться до них. Сенаторы растаяли, смешавшись с лилово-серым дымом, парящим над масляным светильником.
   — Друзилла! — Гай испуганно прижался к сестре. — Сенаторы хотят убить меня.
   Друзилла пробормотала сквозь сон:
   — Тебе померещилось. Постарайся заснуть, Гай.
   — Нет! — он судорожно затряс головой. — Они столпились у постели и угрожали мне ножами!
   Друзилла свесилась с постели и заглянула под ложе. Увидела лишь собаку, спящую на пыльном полу.
   — Никого нет, — поднимаясь, заверила она. — Ты вспоминаешь слова Макрона. Это он напугал тебя ненавистью сенаторов. Не бойся: Макрон умер.
   — Он оказался прав, — ладонью вытирая слезы, заметил Гай. — Сенаторы убьют нас, если мы поженимся. Старомодные глупцы считают нашу любовь ненормальной. Но мы обманем их!
   — Как? — приподнявшись на локте, полюбопытствовала Друзилла.
   — Я объявлю о твоей помолвке с двоюродным братом, Марком Эмилием Лепидом, — решил Калигула.
   Друзилла сердито нахмурилась:
   — Никогда я не выйду за глупого урода Лепида, — со злостью заявила она. — Для этого ты развёл меня с Кассием?
   Калигула поспешно обнял её:
   — Я не отдам тебя ни Кассию, ни Лепиду. Ты принадлежишь мне. Помолвка состоится лишь для отвода глаз.
   — Поступай так, как считаешь нужным, — ответила Друзилла после длительного раздумия. — Я всецело доверяю тебе.
   «Тиберий умер, Макрон умер, — подумал Гай, с головой укрываясь тёплым одеялом. — Тиберий Гемелл тоже умер. Мне некого бояться. Любой, угрожающий мне, погибнет в тот же миг. Откуда же этот дикий страх?»
   Калигула, загибая пальцы, поимённо вспоминал своих противников. «Все они умрут, когда я придумаю для них соответствующую смерть!» — злорадно думал он. Императору нетрудно избавиться от врагов. А друзья? Разве императору, окружённому льстецами, трудно найти друзей?!
 

* * *

   Калигула вспомнил об Ироде Агриппе, которого выпустил из тюрьмы в первый месяц правления.
   Агриппа не вернулся в Иудею. Жил в Риме с многочисленной семьёй. Снимал роскошный дом в богатом квартале. Кредиторы, прежде угрожавшие Ироду Агриппе долговой тюрьмой, теперь почтительно раскрывали перед ним кошельки. Знали, что новый император благоволит к иудею.
   Гай Цезарь вступил в дом Агриппы, любопытно рассматривая неримскую обстановку. В нише атриума, где обыкновенно ставили фигурки Ларов, тускло поблёскивал светильник удивительной формы — с семью ветвями.
   Ирод Агриппа выбежал навстречу императору, радостно потрясая воздетыми руками.
   — Славься, Гай Цезарь! — воскликнул он по-латыни с почти незаметным акцентом. Агриппа хорошо владел языком величественного Рима, в котором провёл больше времени, чем в родной Иудее. Даже имя его было латинским. Внука царя Ирода назвали в честь Марка Випсания Агриппы, лучшего друга Августа и деда Калигулы.
   Гай с удивлением осмотрел живописный наряд иудея. Поверх римской туники Агриппа набросил восточный халат, затканый золотыми нитями. Кудрявую голову покрывала круглая войлочная шапка, такая маленькая, что Калигула задумался: как она держится на макушке.
   Агриппа поклонился на восточный лад, сильно перегнувшись в поясе, а не по-римски — лёгким движением головы. Калигула насмешливо потрепал тщательно расчёсанную бородку иудея.
   — Блохи ещё не завелись?
   — Насилу избавился от тех, которые прицепились в тюрьме, — смущённо признался Агриппа.
   — Римляне поступают разумно, бреясь и коротко подстригаясь! — Калигула наставительно потряс пальцем перед крючковатым носом Агриппы.
   Иудей вздохнул:
   — Бритьё в моем народе считается мерзостью. Борода — украшение истинного мужа.
   Калигула рассмеялся и подмигнул Агриппе:
   — Покажи мне обещанные восточные соблазны! За этим я и пришёл.
   Агриппа, не переставая кланяться, увлёк Гая в триклиний.
   В триклинии иудея не стояли обеденные ложа. Мягкие подушки, большие и маленькие, горками валялись на ковре, в длинном мягком ворсе которого ноги тонули по щиколотки. Агриппа усадил Калигулу на ковёр и заботливо обложил его подушками. Гай с наслаждением растянулся на полу, прижавшись щекой к прохладному шёлку.
   Агриппа, пристально глядя в лицо Гая, щёлкнул пальцами правой руки. Неслышно открылась боковая дверь. В триклиний гуськом вошли музыканты в полосатых халатах. Они расселись на возвышении, сплетя ноги удивительным образом. И заиграли на инструментах, неизвестных императору. Музыка, пронзительная и дребезжащая, поначалу неприятно удивила Калигулу. Немного привыкнув, он уловил в ней особый, пленительный ритм.
   Соблазнительно колыхаясь, императора окружили танцующие девушки. Их лица были закрыты. Поверх блестящей ткани обворожительно подмигивали узкие чёрные глаза, щедро накрашенные сурьмой. Обнажённые тела прикрывали прозрачные набедренные повязки. Калигула протянул руку и развязно пощупал пышное бедро ближайшей танцовщицы. Отвечая императору, она сладострастно качнулась по направлению к нему.
   — Они еврейки? — спросил Гай у Агриппы.
   — Нет! — иудей изумлённо округлил маленькие чёрные глазки. — Две из Персии, остальные — аравийки. Еврейки голыми не пляшут. Они целомудренны. Иначе нельзя. Если женщину моего народа застанут с человеком, который ей не муж, забросают камнями до смерти.
   — В Риме бы ввести такое наказание! — засмеялся Калигула. — Ни одной матроны не останется в живых!
   Ирод Агриппа подобострастно вторил смеху императора.
   — Цезарь! Позволь представить тебе мою верную супругу, Кипру, — попросил он.
   Калигула милостиво кивнул. Агриппа отдал приказание на гортанном арамейском языке. Танцовщицы, повинуясь быстрому жесту господина, закутались в тёмные покрывала.
   Вошла Кипра, некрасивая полная женщина в окружении пяти детей. Калигуле низко поклонились два мальчика-подростка с глазами живыми и чёрными, как у отца. Две девочки, десяти и пяти лет испуганно выглядывали из-за материнской спины. На руках Кипры плакал грудной младенец.
   — Это моя младшая дочь, зачатая в ту ночь, когда ты повелел выпустить меня из тюрьмы, — игриво потирая ладони, объяснил Агриппа. — Я назвал её Друзиллой, в честь твоей благословенной сестры.
   Кипра смущённо улыбнулась. От сладких воспоминаний румянец разлился по смуглому лицу женщины. Крупный мясистый нос портил её лицо, но большие чёрные глаза были прекрасны и смотрели на Ирода Агриппу с любовью и преданностью.
   Калигула с брезгливым любопытством осмотрел вопящего младенца. Маленькая Друзилла оказалась лысой, розовой и сморщенной. Родители явно ожидали, что император сделает новорождённой дорогой подарок. Ещё бы! Ведь её зовут Друзилла!
   Гаю не понравилась девочка, носящая имя возлюбленной сестры. Он охотнее подарил бы что-то старшей из сестёр, десятилетней Беренике. Спрятавшись за матерью, она пристально, не мигая, разглядывала императора. Бирюзовые бусинки свисали с золотого обруча, украшавшего чёрные кудрявые волосы. Чёрные глаза девочки поражали недетской глубиной.
   — Когда она вырастет — будет сводить с ума мужчин! — вздохнул Гай, указав на Беренику.
   Агриппа досадливо поморщился.
   — У неё уже есть жених — мой брат Ирод! — заметил он, бросая на дочь выразительный взгляд. — Сводить с ума мужчин?! Только этого позора мне недоставало! Будет сидеть дома, рожать детей и ткать ковры!
   — Вы, восточные тираны, держите своих женщин взаперти, — рассмеялся Калигула. Он нащупал кожаный кошель, спрятанный за широким поясом. Кошель был полон не римскими, а греческими монетами. Но не все ли равно Агриппе, жадному до золота? — Это для твоей дочери Друзиллы! — он перебросил кошель иудею.
   Словив подарок, Агриппа неловко покачнулся и выронил его из рук. Кошель развязался и монеты со звоном высыпались на ковёр. Агриппа опустился на колени, собирая деньги. И вдруг повалился на бок, со стоном закрывая глаза.
   — Что с тобой? — испуганно воскликнула Кипра, опускаясь рядом с ним на колени. Плачущего младенца она поспешно всунула Беренике.
   — Сова, сова! — с безумным страхом шептал Агриппа. — Собери деньги и припрячь их для Друзиллы. Но мне не показывай!
   Кипра, стоя на коленях, поспешно собирала рассыпавшиеся монеты в подол туники. Калигула, нахмурившись, наблюдал за Агриппой.
   — Тебе не по нраву мой подарок? — язвительно спросил он.
   Агриппа подполз к императору. Громко рыдая, обхватил тощие колени Калигулы и запричитал:
   — Прости, великий цезарь! Твой дар — великолепен! Но мне нельзя смотреть на сову, иначе я умру.
   Глаза Агриппы были крепко зажмурены. Калигула угадывал быстрые движения зрачков под тонкой кожей век. Отчаяние иудея объяснялось странным суеверным страхом перед совами. Гай Цезарь, сам суеверный, понял его.
   — Почему ты боишься сов? — смягчившись, спросил он.
   Агриппа, не открывая глаз, наощупь добрался до подушек. Прилёг на спину, стараясь умерить дрожь в позвоночнике, и заговорил:
   — Меня вели в тюрьму по приказу покойного императора Тиберия. Страх охватил меня. Я решил, что никогда больше не увижу жену и детей, не коснусь рукой священных стен Иерусалимского храма. В бессилии я прислонился спиной к дереву, растущему в углу тюремного двора. Поднял голову и в сумерках различил сову, сидящую на ветке прямо у меня над головой. Я испуганно вздрогнул, столкнувшись взглядом с жёлтыми круглыми глазами птицы. «Не бойся! — узник из варварской северной страны дотронулся до моего плеча. — Сова — птица вещая. Она предсказывает тебе грядущее величие. Но когда увидишь сову в следующий раз — это послужит знамением твоей скорой смерти!» Подтверждая слова мудрого варвара, птица трижды ухнула и улетела. С тех пор я боюсь сов. В их жёлтых глазах светится моя погибель!
   Слезы просочились сквозь чёрные ресницы иудея. Нервно тряслись сухие узловатые кисти рук. Калигула понял, почему испугался Агриппа. Греческие монеты, отчеканенные в Афинах! На них традиционно изображалась сова — мудрая птица, символ Афины Паллады.
   — Кипра, ты собрала монеты? — трагичным тоном спросил Агриппа.
   — Да, — едва слышно ответила она.
   — Оставь нас и уведи детей.
   Кипра послушно вышла из триклиния, прикладывая правую руку к руди и низко кланяясь императору. Левой она поддерживала подол, отягчённый монетами, испугавшими мужа. Дождавшись хлопка дверей, Агриппа облегчённо открыл глаза.
   — Я боюсь, — доверительно признался он Калигуле. — Не хочу видеть сов. Ни живых, ни каменных, ни золотых!
   Гай молчал. Смертельный страх был хорошо знаком ему. Императора пугали кровавые видения, посещавшие его ночами. Но Калигула не смел говорить о них так легко, как Агриппа о совах.
   Иудей, успокоившись, хлопнул в ладони. Притихшие музыканты снова заиграли. Рабыни сбросили тёмные накидки и закружились в томном восточном танце. Бедра под прозрачными накидками подражали плавным движениям любви.
   — Почему ты велел женщинам одеться, когда вошла Кипра? — спросил император.
   Агриппа вздохнул с непритворной нежностью:
   — Чтобы не причинить ей боль. Кипра хранила мне верность в бедности и гонениях. Она постарела, выносив пятерых детей. Есть женщины, предназначенные для услаждения тела, — иудей кивнул в сторону полуобнажённых танцовщиц. — Кипра не такая. Она — утешение для души.
   «Агриппа помог мне разгадать извечную загадку. Почему Друзилла милее всех женщин империи? Почему сердце замирает и падает вниз, когда я смотрю в её лицо? Потому что она близка моей душе!» Друзилла! Подумав о ней, Гай вспомнил о других женщинах. В сравнении с Друзиллой, они казались незначительными и ничтожными.
   — Первая женщина, с которой я переспал, не вызывала во мне ни нежности, ни любви, — прошептал Калигула, удивлённо заглядывая в прошлое. — Случайная шлюха, владелица дешёвой таверны. Её ласки стоили десять сестерциев и быстро выветрились из памяти. С тех пор я смотрю на женщин, как на шлюх или вещь, доставляющую удовольствие. На всех, кроме одной!
   «Что-то надломилось в тебе оттого, что ты купил первую женщину, а не полюбил её!» — подумал мудрый Агриппа, но вслух не сказал. Гай молчал, откинувшись назад и прикрыв глаза. Но блестящий взгляд порою пробирался сквозь опущенные ресницы и косился на полуголых рабынь.
   Душа Калигулы наполнилась Друзиллой. Тело следовало собственным законам. Танцовщицы, сверкая узкими глазами, кружились около императора. Руки, пахнущие нардовым маслом, призывно приподнимали набедренные повязки. Калигула в истоме растянулся на ковре. Короткая, вышитая серебром туника императора задралась. Обнажились крепкие худые бедра. Прищурившись, Калигула следил за мельтешащей женской наготой. Агриппа, наклонившись к лицу Гая, зашептал с присвистом:
   — Какую из них ты желаешь?
   — Всех! — нетерпеливо ответил Калигула. — Пусть их губы скользят по моему телу!..
   Дыхание Агриппы сделалось тяжёлым и прерывистым. Смуглое лицо перекосилось.
   — Если хочешь, я тоже буду целовать тебя до изнеможения, — заикаясь, пробормотал он. — Ради твоего удовольствия я готов на все.
   — Нет! — брезгливо оттолкнув бородатое лицо иудея, заявил Гай. — Только женщины! Ты стань в углу и смотри.
   Тяжело дыша, Агриппа на четвереньках отполз от императора. Маленькие чёрные глазки возбуждённо блестели, когда он рассматривал полдюжины переплетённых женских тел, склонившихся над распростёртым мужским.

XXXIX

   День битвы при Акциуме издавна отмечался в Риме, как всенародный праздник. 2 сентября 722 года от основания Рима Октавиан Август одержал победу над флотом Марка Антония и царицы Клеопатры. Братоубийственные войны завершились. Антоний и Клеопатра предпочли смерть позору. Август привёз в Рим сокровища египетских фараонов и носы кораблей, составлявших погибший флот Антония. Эти носы — ростры, украшенные фигурами богинь с устрашающими гримасами, — Август велел прибить к трибуне Форума. С тех пор её называют ростральной.
   Консулы Марк Аквила Юлиан и Публий Ноний Аспренат с рассвета готовились к проведению праздника. Ростры кораблей Антония были украшены гирляндами. Цветы и зелень скрыли гримасы богинь, и они уже не казались римлянам страшными. К источникам и фонтанам подвозили амфоры дешёвого вина. В обеденный час их опорожнят, чтобы плебеи могли напиться допьяна. В амфитеатре Статилия Тавра предвиделось занятное зрелище. Туда потащили две лодки. Одна из них будет представлять флот Октавиана Августа, другая — Марка Антония. На каждую запустят по двадцать гладиаторов, вооружённых дротиками и стрелами. Морской бой при Акциуме повторится. Правда, исход его неизвестен. Может случиться, что победят гладиаторы, изображающие армию Антония. Благо, на ход истории это уже не повлияет. Кто бы ни победил — римлянам обеспечено удовольствие от зрелища.
   Калигула медленно проходил по Форуму, осматривая суматошные приготовления. Две дюжины преторианцев с обнажёнными мечами следовали за ним. Охрана была символичной. Молодой император не нуждался в ней. Римляне встречали его радостными приветствиями.
   — Славься, Гай Цезарь! — носился над Форумом нестройный крик.
   Калигула горделиво улыбался и протягивал народу правую руку, украшенную перстнем с орлом. Плебеи норовили проскочить между преторианцами и коснуться ладонью или губами кончиков пальцев обожаемого императора. Ведь это был их Гай, сын великого Германика! Он явился на смену гнусному Тиберию, которого справедливо называли «грязь, замешанная на крови». Все знали, что Гай Цезарь уничтожил Макрона и юного Тиберия Гемелла. Но с ростральной трибуны ликторы прокричали, что Гемелл и Макрон — предатели. Слава Гаю, вовремя раскусившему их козни и воздавшему им по заслугам!
   — Да будет долгим и славным твоё правление! — неистово кричал плебс.
   Гай бросал в толпу медные ассы и серебрянные сестерции. Плебеи, толкаясь, выискивали их среди пыли, грязи и тысячи чужих сандалий. Найдя монету, многие подносили её к губам и преданно целовали. О, как любили римляне Гая Юлия Цезаря Германика, прозванного Калигулой! Любили за щедрость, с которой тот разбрасывал деньги. За невиданную пышность театральных зрелищ и гладиаторских боев. За нескрываемую ненависть, которую Гай Цезарь питал к сенаторам, противникам плебеев.
   Калигула прикрылся ладонью от солнца. Поискал взглядом консулов и обнаружил их на ростральной трибуне. Преторианцы растолкали толпу. Нахмурив брови, император быстро поднялся по деревянным ступеням.
   — Славься, цезарь! — консулы приветствовали его кратко, почти по-солдатски.
   Калигула угрюмо осмотрел их лица. Ноний Аспренат носил тунику с рукавами, украшенными бахромой. Полное лицо выражало ленивую пресыщенность. Марк Аквила отличался военной выправкой. Правую щеку римского всадника украшал широкий буро-лиловый шрам.
   Заложив руки за спину, Калигула прошёлся по трибуне. Зеленые, глубоко посаженные глаза время от времени язвительно поглядывали на консулов. Марк Аквила и Ноний Аспренат похолодели, предчувствуя грозу. Император явно выказывал недовольство. Аспренат испуганно оглянулся, отыскивая причину, вызвавшую гнев Гая Цезаря. Может, венки недостаточно красивы или розы увяли. «Тёмное пятно появилось на лице Минервы, взятой с корабля Антония!» — решил он. Льстиво улыбнувшись, Аспренат попятился к баллюстраде, перегнулся через неё и вытер загрязнённую богиню краем белой тоги.
   — Вернись сюда! Куда удираешь? — грубо прикрикнул Калигула на консула.
   — Гай Цезарь! — униженно засуетился Аспренат. — Я забочусь о том, чтобы праздник получился великолепен!
   — Какой праздник?! — угрожающе прищурившись, спросил Калигула.
   Консулы удивлённо переглянулись. «Неужели Гай Цезарь позабыл о сегодняшнем празднике? — подумал статный, высокий Аквила. — Говорят, после перенесённой болезни с ним такое случается».
   — Гай Цезарь! — откашлявшись, пояснил он. — Сегодня мы отмечает годовщину победы твоего славного прадеда Августа над флотом Антония.
   Калигула приподнял верхнюю губу, изображая злую, презрительную ухмылку:
   — Вы празднуете поражение моего прадеда Марка Антония?! — возмущённо выкрикнул он.
   Консулы испуганно замолчали. История порою выкидывает такие шутки. Внучка Августа, Агриппина, вышла замуж за Германика, который приходился внуком Марку Антонию. Их младший сын, правнук обоих заклятых врагов, нынче стал императором. Что это: улыбка истории или её злобная гримаса?