Страница:
XII
Луций Кассий Лонгин боялся морских плаваний. На место нового назначения он решил добраться по суше. Путь вился по болотистым землям Адриатического побережья через поселения венетов, далматов и македонцев. И заканчивался в ахайском городе Афины. Только там Кассий взойдёт на корабль, чтобы, проплыв мимо многочисленных островов Эгейского моря, высадиться в Эфесе.
Кассий ехал на коне впереди небольшого отряда. Трясся в непривычном седле с утра до наступления сумерек. Позади него рабы тащили носилки. Порою Кассий оглядывался на них, мечтая удобно растянуться среди мягких подушек и размять ноющие кости. Но сразу же крепко сжимал зубы. «Отныне никакой роскоши, никакой изнеженности, недостойной мужчины! — молча приказывал он себе. — Будь я крепче характером — Друзилла не посмела бы вести себя так!»
Он перестал натираться оливковым маслом. Кожа, прежде напоминавшая гладкую камею, обветрилась и покраснела. Около тонких губ появились жёсткие складки.
В октябре Кассий наконец достиг Афин. Соотечественника встретил наместник провинции Ахайи Гай Меммий, бывший консул. В белой тунике и тоге с широкой красной полосой, Меммий издалека выделялся среди афинян — бородатых мужчин, закутанных в коричневые плащи.
— Приветствую тебя, Кассий Лонгин! — произнёс он по-латыни. А толпа вокруг шумела по-гречески. Этот древний язык любой знатный римлянин изучал со школьной скамьи.
— Приветствую, Меммий! — отозвался Кассий. — Всяческих благ тебе и твоей супруге!
Он спешился и бросил поводья сопровождающему его легионеру.
— Что нового в Риме? — расспрашивал Меммий. — Говорят, народ радовался смерти Тиберия?
— Верно, — подтвердил новый наместник Азии.
Меммий вздохнул:
— Новости из Рима редко доходят до отдалённых провинций. Но и мы порою узнаем, что творится в столице, — карие глаза консуляра неуловимо сверкнули из-под мохнатых бровей. — Отдохни несколько дней в моем доме, прежде чем продолжить путь, — предложил он Кассию.
— Благодарю, — учтиво ответил тот.
Прищурившись, Кассий рассматривал белоснежные храмы Акрополя, аккуратные домики из светлого ракушняка, зеленые кипарисы и невысокие маслины.
Выпив, Кассий вспомнил о Друзилле и загрустил. С затаённой печалью он долго глядел на прекрасное спокойное лицо Лоллии Павлины, молодой супруги консуляра.
— Правду говорят в Риме, — натужно вздохнув, заметил он. — Твоя жена красотою подобна Елене, из-за которой погибла Троя.
Сорокасемилетний консуляр удовлетворённо улыбнулся. С гордостью счастливого собственника он обнял Павлину и погладил сухой узловатой ладонью её густые волосы, отливающие золотом при свете масляных ламп. Тайком от мужа красавица выразительно взглянула на гостя. Но Кассий, прикрыв глаза, думал только о Друзилле.
Именно о Друзилле подумал и Гай Меммий.
— Слыхал я, что твоя жена тоже хороша собой! — обсасывая рыбьи кости, заявил он. — Почему она не сопровождает тебя?
Кассий нахмурился:
— Юлия Друзилла осталась в Риме. Она сейчас живёт с братом, императором.
Меммий насмешливо переглянулся с Павлиной.
— Вот именно! Друзилла живёт с братом! — бесстыдно захохотал он. — И оба открыто позорят твою честь!
Кассий удивлённо вздрогнул.
— Что ты хочешь сказать? Объяснись! — потребовал он.
— Неужели ты ничего не знаешь? — Меммий развязно пережевал пару креветок. — Гай Цезарь и Друзилла — любовники! Говорят, они сошлись ещё в юности. И, дождавшись твоего отьезда, решили больше не скрывать свою связь. Рим возбуждён, смакуя подробности!
Кассий вскочил с обеденного ложа.
— Опомнись, консуляр! — гневно выкрикнул он. — Не забывай: ты говоришь о брате и сестре! От кого ты услышал эту грязную сплетню?
— Позавчера в порту Пирей причалила галера из Остии, — с насмешливым спокойствием объяснил Меммий. — Связь твоей жены с императором — самая последняя новость из Рима! Ты напрасно злишься, Кассий! Это — истинная правда! — зловеще добавил он.
Ярость захлестнула Кассия Лонгина. Раскрасневшееся, нагло ухмыляющееся лицо Меммия раздражало его. В правой руке Кассий все ещё сжимал серебрянную чашу. Потеряв терпение, он выплеснул в лицо Гая Меммия остатки хиосского вина.
— Ты с ума сошёл! — заорал наместник Ахайи. — Отказываешь в уважении мне, бывшему консулу?! Стиснув кулаки, он набросился на Кассия.
Гость увернулся. Блюдо с фруктами упало на пол. Пронзительно взвизгнула Лоллия Павлина, с ногами забираясь на ложе.
— Требуешь уважения?! — гневно кричал Кассий. — Тогда тоже уважай меня! Я, сенатор и сын консула, равен тебе по происхождению!
— Равен?! Как бы не так! — презрительно фыркнул Меммий. — Ты ещё мочился в пелёнки, когда я надел тогу совершеннолетнего!
— Если ты родился прежде меня, это не значит, что ты умнее! — отозвался Кассий. — Раньше умрёшь, только и всего!
— Ах, ты!.. — Меммий запнулся в поисках подходящего оскорбления. — Муж шлюхи! — наконец заявил он.
Завязалась драка. Мужчины, сцепившись, катались по полу. Остервенело лупили друг друга. Рабы Меммия, услышав шум, сбежались в триклиний на помощь хозяину.
— Стойте, не вмешивайтесь! — Лоллия Павлина предостерегающе подняла руку.
Рабы послушно замерли у входа. Слегка подавшись вперёд, Лоллия Павлина рассматривала дерущихся. Голубые глаза женщины восторженно блестели, грудь взволнованно дышала под тонкой шёлковой тканью. С видом знатока она рассматривала сильные мускулистые ноги мужчин, которые обнажились в драке. На ноги гостя прекрасная Павлина засматривалась с бульшим вниманием, чем на ноги законного супруга. Наглядевшись вдоволь, она отошла к стене и велела рабам:
— Разнимите их! Старайтесь не причинить вреда ни гостю, ни хозяину.
Павлина выглянула в окно триклиния, прикрытое лишь деревянной ставней с частыми прорезями. И вздохнула, поёжившись от осенней прохлады: «В Риме жизнь роскошна. Патриции вставляют в окна домов разноцветную слюду. А самые богатые — бесценный горный хрусталь. Почему же я должна прозябать в провинции среди бородатых греков и женщин, запертых в гинекее?!»
— В порт Пирей! — запрыгивая в седло, велел он. — Если нанятое мной судно ещё не готово к отплытию в Эфес — остановимся на постоялом дворе! Но не в доме Меммия!
Проезжая по афинским улицам, Кассий уже не рассматривал ни белые храмы, ни тонкие высокие колонны. Угрюмо глядя под копыта коня, он ежеминутно ощупывал подбитый глаз и щеку, изуродованную красно-лиловым кровоподтёком.
Любопытные мальчишки и мужчины постарше толпились на пути наместника Азии. Молва о том, что Луций Кассий Лонгин в Афинах, разнеслась молниеносно по небольшому древнему городу.
— Это — муж Друзиллы! — указывая на него пальцами, шептались в толпе. Остийские моряки, болтуны известные, успели разнести последнюю римскую новость.
Кассий закипал злостью: он хорошо понимал греческую речь. Но даже если бы не понимал, сумел уловить бы в змеином шёпоте толпы имя Друзиллы!
— Эй, римлянин! — донёсся до Кассия злобный окрик по-латыни. — Едешь следить за порядком в Азии, а за собственной женой не сумел уследить?!
Кассий оглянулся и всмотрелся в толпу, стараясь отыскать крикнувшего. Но увидел сотню одинаково смеющихся ртов. Оскорбление могло вырваться из любой похабно открытой глотки. «Все эти греки думают одинаково! Все они ненавидят Рим, которому самой судьбой предназначено править миром!» — думал он.
Смех толпы не умолкал. Имена Друзиллы и Калигулы безжалостно преследовали несчастного Кассия. Кое-как он добрался до окраины Афин. Хорошо утоптанная дорога сбегала к синему морю, усеянному белыми пятнами кораблей.
Любопытная толпа осталась позади. Не тащится же горожанам за Кассием до самого Пирея?! Посмеялись и разошлись по своим делам. Лишь мальчишки-бездельники бежали за небольшим отрядом римлян.
— Правда ли, что твоя жена спит с родным братом? — издалека крикнул Кассию пятнадцатилетний подросток. Остальные дружно засмеялись.
Кассий стиснул губы и сполз с конской спины. Наклонившись, он поднял с пыльной дороги тяжёлый булыжник. И, мучительно исказившись в лице, швырнул камень в группку сопливых наглецов. Мальчишки бросились врассыпную.
Нервно смеясь, Кассий присел на обочине. Короткая белая туника испачкалась в придорожной пыли. Сухие колючки, которыми обычно питаются ослы, впились в ноги. «Будь проклят день, когда я польстился на честь взять в жены императорскую внучку!» — устало глядя в сторону пристани, думал он.
Кассий ехал на коне впереди небольшого отряда. Трясся в непривычном седле с утра до наступления сумерек. Позади него рабы тащили носилки. Порою Кассий оглядывался на них, мечтая удобно растянуться среди мягких подушек и размять ноющие кости. Но сразу же крепко сжимал зубы. «Отныне никакой роскоши, никакой изнеженности, недостойной мужчины! — молча приказывал он себе. — Будь я крепче характером — Друзилла не посмела бы вести себя так!»
Он перестал натираться оливковым маслом. Кожа, прежде напоминавшая гладкую камею, обветрилась и покраснела. Около тонких губ появились жёсткие складки.
В октябре Кассий наконец достиг Афин. Соотечественника встретил наместник провинции Ахайи Гай Меммий, бывший консул. В белой тунике и тоге с широкой красной полосой, Меммий издалека выделялся среди афинян — бородатых мужчин, закутанных в коричневые плащи.
— Приветствую тебя, Кассий Лонгин! — произнёс он по-латыни. А толпа вокруг шумела по-гречески. Этот древний язык любой знатный римлянин изучал со школьной скамьи.
— Приветствую, Меммий! — отозвался Кассий. — Всяческих благ тебе и твоей супруге!
Он спешился и бросил поводья сопровождающему его легионеру.
— Что нового в Риме? — расспрашивал Меммий. — Говорят, народ радовался смерти Тиберия?
— Верно, — подтвердил новый наместник Азии.
Меммий вздохнул:
— Новости из Рима редко доходят до отдалённых провинций. Но и мы порою узнаем, что творится в столице, — карие глаза консуляра неуловимо сверкнули из-под мохнатых бровей. — Отдохни несколько дней в моем доме, прежде чем продолжить путь, — предложил он Кассию.
— Благодарю, — учтиво ответил тот.
Прищурившись, Кассий рассматривал белоснежные храмы Акрополя, аккуратные домики из светлого ракушняка, зеленые кипарисы и невысокие маслины.
* * *
Убранство в доме наместника Ахайи представляло собой занятную смесь греческой и римской мебели. На обед Гай Меммий велел подать рыбу и креветок. Хозяин неустанно подливал в чашу гостя терпкое хиосское вино.Выпив, Кассий вспомнил о Друзилле и загрустил. С затаённой печалью он долго глядел на прекрасное спокойное лицо Лоллии Павлины, молодой супруги консуляра.
— Правду говорят в Риме, — натужно вздохнув, заметил он. — Твоя жена красотою подобна Елене, из-за которой погибла Троя.
Сорокасемилетний консуляр удовлетворённо улыбнулся. С гордостью счастливого собственника он обнял Павлину и погладил сухой узловатой ладонью её густые волосы, отливающие золотом при свете масляных ламп. Тайком от мужа красавица выразительно взглянула на гостя. Но Кассий, прикрыв глаза, думал только о Друзилле.
Именно о Друзилле подумал и Гай Меммий.
— Слыхал я, что твоя жена тоже хороша собой! — обсасывая рыбьи кости, заявил он. — Почему она не сопровождает тебя?
Кассий нахмурился:
— Юлия Друзилла осталась в Риме. Она сейчас живёт с братом, императором.
Меммий насмешливо переглянулся с Павлиной.
— Вот именно! Друзилла живёт с братом! — бесстыдно захохотал он. — И оба открыто позорят твою честь!
Кассий удивлённо вздрогнул.
— Что ты хочешь сказать? Объяснись! — потребовал он.
— Неужели ты ничего не знаешь? — Меммий развязно пережевал пару креветок. — Гай Цезарь и Друзилла — любовники! Говорят, они сошлись ещё в юности. И, дождавшись твоего отьезда, решили больше не скрывать свою связь. Рим возбуждён, смакуя подробности!
Кассий вскочил с обеденного ложа.
— Опомнись, консуляр! — гневно выкрикнул он. — Не забывай: ты говоришь о брате и сестре! От кого ты услышал эту грязную сплетню?
— Позавчера в порту Пирей причалила галера из Остии, — с насмешливым спокойствием объяснил Меммий. — Связь твоей жены с императором — самая последняя новость из Рима! Ты напрасно злишься, Кассий! Это — истинная правда! — зловеще добавил он.
Ярость захлестнула Кассия Лонгина. Раскрасневшееся, нагло ухмыляющееся лицо Меммия раздражало его. В правой руке Кассий все ещё сжимал серебрянную чашу. Потеряв терпение, он выплеснул в лицо Гая Меммия остатки хиосского вина.
— Ты с ума сошёл! — заорал наместник Ахайи. — Отказываешь в уважении мне, бывшему консулу?! Стиснув кулаки, он набросился на Кассия.
Гость увернулся. Блюдо с фруктами упало на пол. Пронзительно взвизгнула Лоллия Павлина, с ногами забираясь на ложе.
— Требуешь уважения?! — гневно кричал Кассий. — Тогда тоже уважай меня! Я, сенатор и сын консула, равен тебе по происхождению!
— Равен?! Как бы не так! — презрительно фыркнул Меммий. — Ты ещё мочился в пелёнки, когда я надел тогу совершеннолетнего!
— Если ты родился прежде меня, это не значит, что ты умнее! — отозвался Кассий. — Раньше умрёшь, только и всего!
— Ах, ты!.. — Меммий запнулся в поисках подходящего оскорбления. — Муж шлюхи! — наконец заявил он.
Завязалась драка. Мужчины, сцепившись, катались по полу. Остервенело лупили друг друга. Рабы Меммия, услышав шум, сбежались в триклиний на помощь хозяину.
— Стойте, не вмешивайтесь! — Лоллия Павлина предостерегающе подняла руку.
Рабы послушно замерли у входа. Слегка подавшись вперёд, Лоллия Павлина рассматривала дерущихся. Голубые глаза женщины восторженно блестели, грудь взволнованно дышала под тонкой шёлковой тканью. С видом знатока она рассматривала сильные мускулистые ноги мужчин, которые обнажились в драке. На ноги гостя прекрасная Павлина засматривалась с бульшим вниманием, чем на ноги законного супруга. Наглядевшись вдоволь, она отошла к стене и велела рабам:
— Разнимите их! Старайтесь не причинить вреда ни гостю, ни хозяину.
Павлина выглянула в окно триклиния, прикрытое лишь деревянной ставней с частыми прорезями. И вздохнула, поёжившись от осенней прохлады: «В Риме жизнь роскошна. Патриции вставляют в окна домов разноцветную слюду. А самые богатые — бесценный горный хрусталь. Почему же я должна прозябать в провинции среди бородатых греков и женщин, запертых в гинекее?!»
* * *
Кассий, на ходу оправляя измявшуюся тунику, выскочил из дома наместника. Сопровождающие удивлённо уставились на него.— В порт Пирей! — запрыгивая в седло, велел он. — Если нанятое мной судно ещё не готово к отплытию в Эфес — остановимся на постоялом дворе! Но не в доме Меммия!
Проезжая по афинским улицам, Кассий уже не рассматривал ни белые храмы, ни тонкие высокие колонны. Угрюмо глядя под копыта коня, он ежеминутно ощупывал подбитый глаз и щеку, изуродованную красно-лиловым кровоподтёком.
Любопытные мальчишки и мужчины постарше толпились на пути наместника Азии. Молва о том, что Луций Кассий Лонгин в Афинах, разнеслась молниеносно по небольшому древнему городу.
— Это — муж Друзиллы! — указывая на него пальцами, шептались в толпе. Остийские моряки, болтуны известные, успели разнести последнюю римскую новость.
Кассий закипал злостью: он хорошо понимал греческую речь. Но даже если бы не понимал, сумел уловить бы в змеином шёпоте толпы имя Друзиллы!
— Эй, римлянин! — донёсся до Кассия злобный окрик по-латыни. — Едешь следить за порядком в Азии, а за собственной женой не сумел уследить?!
Кассий оглянулся и всмотрелся в толпу, стараясь отыскать крикнувшего. Но увидел сотню одинаково смеющихся ртов. Оскорбление могло вырваться из любой похабно открытой глотки. «Все эти греки думают одинаково! Все они ненавидят Рим, которому самой судьбой предназначено править миром!» — думал он.
Смех толпы не умолкал. Имена Друзиллы и Калигулы безжалостно преследовали несчастного Кассия. Кое-как он добрался до окраины Афин. Хорошо утоптанная дорога сбегала к синему морю, усеянному белыми пятнами кораблей.
Любопытная толпа осталась позади. Не тащится же горожанам за Кассием до самого Пирея?! Посмеялись и разошлись по своим делам. Лишь мальчишки-бездельники бежали за небольшим отрядом римлян.
— Правда ли, что твоя жена спит с родным братом? — издалека крикнул Кассию пятнадцатилетний подросток. Остальные дружно засмеялись.
Кассий стиснул губы и сполз с конской спины. Наклонившись, он поднял с пыльной дороги тяжёлый булыжник. И, мучительно исказившись в лице, швырнул камень в группку сопливых наглецов. Мальчишки бросились врассыпную.
Нервно смеясь, Кассий присел на обочине. Короткая белая туника испачкалась в придорожной пыли. Сухие колючки, которыми обычно питаются ослы, впились в ноги. «Будь проклят день, когда я польстился на честь взять в жены императорскую внучку!» — устало глядя в сторону пристани, думал он.
XIII
Римляне любят зрелища. Будь то гладиаторские бои, звериная травля, соревнования возниц и атлетов, или театральные представления — амфитеатры и цирки никогда не пустуют. Порою отношение народа к правителю определяется тем, как часто он устраивает зрелища, и насколько занимательны и необычны они. Римляне любили Юлия Цезаря, который привёз из Испании бесстрашных быкобойцев. Они почитали Августа, велевшего залить амфитеатр водой и устроить морской бой, имитирующий войну между Спартой и Троей. И те же римляне недолюбливали жадного на представления Тиберия.
В погоне за народной любовью Гай Цезарь Калигула не скупился на зрелища. Ещё не утихли восторженные пересуды о гладиаторских боях, а просторный амфитеатр на Марсовом поле снова осветился можжевёловыми факелами. На этот раз для услаждения римских взоров давалась греческая трагедия «Царь Эдип». Зрелище не столь занимательное, как кровавые побоища, но тоже вполне приемлемое. Тем более, что в главной роли выступает известный всему Риму актёр Мнестер.
Калигула, небрежно отставив левую ногу, развалился в мраморном кресле. В императорской ложе помимо него сидели родственники и приближённые: дядя Клавдий, вечно жующий сладости, которые носил за ним любимый раб Паллант; сестры с мужьями; Макрон и Марк Юний Силан, все ещё с гордостью именующий себя тестем Гая Цезаря. И Друзилла — одна, без мужа. Сияя восточными драгоценностями, она сидела в складном кресле справа от Калигулы.
Гай с нескрываемым любопытством следил за историей царя, по неведению женившегося на собственной матери. Зрители тайком посматривали на императора, живущего, по слухам, с родной сестрой. Древняя трагедия забавно перемешивалась с современной.
— Этот Мнестер действительно так хорош, как говорят, — заметил Калигула, положив руку на узкую ладонь Друзиллы.
— Агриппина рассказала, что Мнестер за дополнительную плату даёт частные представления мужчинам, любящим мальчиков… — смущённо хихикая, ответила она брату.
— Неужели?! — оживился он. — А откуда об этом известно Агриппине? Или Агенобарб успел потратить кучу сестерциев на смазливого актёра?!
Любовники насмешливо оглянулись на Агриппину — уставшую, располневшую, с кислым подурневшим лицом. Рядом с женой натужно пыхтел Гней Домиций Агенобарб. Рыхлое брюхо натянуло тогу так, словно это он вынашивал младенца.
По круглой сцене бродили актёры, обутые в котурны. Высокопарно изрекали заученные фразы. Закатывали глаза и преувеличенно потрясали руками, изображая отчаяние. Калигула внимательно всмотрелся в покрытое белилами лицо Мнестера. Искуссно подведённые глаза лицедея казались бархатно-чёрными и неестественно огромными, как у старых микенских статуй. Густые тёмные брови срослись на переносице. Волосы были уложены в гладкие завитушки и смазаны для блеска оливковым маслом. В пластичных движениях сквозила почти женская мягкость. Старательно рыдая и заламывая руки, Мнестер-Эдип грозился выколоть себе глаза, смотревшие на мать, как на жену.
— Хорошо играет! — восторженно ёрзая на кресле, заявил Калигула.
Макрон, стоявший позади, недовольно склонился к уху императора.
— Это всего лишь актёр, цезарь! — осуждающе шепнул он. — И довольно мерзкий! Разве достойно императора восхищаться презренным лицедеем?!
Калигула резко обернулся и смерил префекта претория подозрительным взглядом:
— Ты хочешь сказать, что я не могу смотреть представление?
— Нет, цезарь! — поспешно возразил Макрон. — Я хочу сказать, что императору неприлично показывать привселюдно восторг или удивление. Тебе следует смотреть на актёров с достоинством и снисходительной улыбкой. Не забывай: ты, властелин, стоишь превыше всех!
Калигула с силой сжал подлокотники мраморного кресла. На шее императора резко взбухла голубая жилка. Потемневшие от гнева глаза угрюмо смотрели из-под нахмуренных бровей.
— Вот как?! — угрожающе протянул он. — А прилично ли императору слушаться подданного? Или ты вообразил себя моим наставником? Но я уже вышел из отроческого возраста и в опеке не нуждаюсь! Не забывай своё место, Макрон! Иначе я позабуду о том, что ты для меня сделал!
Макрон испугался.
— Прости, цезарь! — смутившись, заявил он. — Я заботился о твоей особе…
— Заботься о себе! — высокомерно посоветовал Гай. — Во мне течёт кровь правителей. И никакой невежда сомнительного происхождения не смеет меня поучать!
Макрон поспешно отступил в тень. Прижался дрожащей спиной к мраморной стене ложи. Вымученно улыбнулся, стараясь скрыть обиду. «Гай! Неужели ты забыл, кто сделал тебя императором?!» — растерянно думал он.
Представление приближалось к концу. Царь Эдип выколол себе глаза. Когда подошло время этой сцены, Мнестер скромно удалился. Вместо него вывели разбойника, доставленного преторианцами из Маммертинской тюрьмы. Осуждённый на смерть за убийство, он был наряжён точно в такую же тунику, как и актёр. Солдаты растянули преступника на деревянных подмостках. И ослепили несчастного, поочерёдно воткнув ему в оба глаза раскалённый железный прут. Публика взвыла от ужаса, смешанного с восторгом. Шум толпы перекрыл дикие вопли ослеплённого. Такова древняя традиция римского театра: если в трагедии имеет место казнь или пытка, то актёр подменяется осуждённым преступником. Получается двойная выгода: и преступника казнят, и представление обретает особый реализм.
Преторианцы уволокли безвольное тело ослеплённого, против воли сыгравшего роль Эдипа. На сцене вновь появился Мнестер. Глаза актёра были перевязаны красным платком. Подражая слепому царю, он пошатывался и опирался на руку дочери Антигоны — переодетого мальчика, чьё нарумяненное лицо напомнило публике о спинтриях покойного Тиберия.
Прозвучали заключительные слова трагедии. Зрители шумели, выражая одобрение. Кто-то попытался свистнуть, но соседи живо закрыли ему рот. Калигула поднялся с кресла и, подойдя к мраморным перилам ложи, небрежно бросил под ноги Мнестеру кожаный мешочек с сестерциями. Расстроганный до слез актёр повалился на колени и приложил к губам подарок императора.
— Приведите его сюда! — распорядился Калигула.
Несколько минут спустя запыхавшийся и счастливый Мнестер стоял перед императором.
— Ты хорошо играл! — одобрительно заявил Гай Цезарь. — Скажи, ты тоже представляешь комедии?
— Да, цезарь! Все, что прикажешь! — восторженно ответил Мнестер. — Комедии, трагедии, сатиры, ателланы…
Калигула бегло оглядел его с ног до головы. Несколько капель пота стекало по лицу актёра, смешавшись с белилами. Мнестер был изнеженно красив. Такой тип красоты нравится женщинам, падким на легкомысленные удовольствия, и мужчинам, подобным покойному Тиберию. Вспомнив о Тиберии, Гай оживился.
— На вилле в Капри мне посчастливилось увидеть забавное зрелище, — прищурившись, прошептал он. — Спинтрии устроили его в саду для цезаря…
Слухи о забавах на острове Капри все ещё бередили воображение римлян. Мнестер понял и млеюще передёрнулся. Большие чёрные глаза актёра масляно заблестели.
— Скажи, каким было зрелище — и я устрою для тебя такое же! — порываясь поцеловать императорский перстень, пообещал он.
— Обязательно! — император неуловимо переглянулся с актёром. Склонные к пороку, они поняли друг друга с полуслова. — Юлия Друзилла и я будем единственными зрителями! — Гай с нежностью посмотрел на девушку, которая, прикусив нижнюю губу, прислушивалась к разговору.
Мнестер поклонился, приложив руку к груди. Дешёвые цветные стекла сверкнули в жестяном ободке, который изображал диадему царя Эдипа. Зато на среднем пальце актёра красовался перстень с настоящим сапфиром. Мужчины, жаждущие частных представлений Мнестера, дорого платили за них.
— Сегодня вечером я даю званый обед для римской знати, — тоном, не терпящим возражений, проговорил император. — Ты будешь развлекать гостей. Знаешь эту комедию?.. — Калигула задумался, запустив пальцы в рыжие волосы. — В некоем греческом городе мужчины объявили, что жены отныне должны быть общие. И старухи вскоре начали жаловаться, что ими пренебрегают. Тогда городские власти издали закон, по которому мужчины обязаны переспать со старухами, прежде чем получить право на обладание молодыми красавицами.
— Конечно! — обрадованно воскликнул Мнестер.
— Замечательно! — с деланным равнодушием кивнул Калигула. — Представишь её вечером перед гостями. А ночью, в моей опочивальне — то зрелище, о котором я сказал прежде.
Изображая согласие, Мнестер напыщенно склонил голову. В плавном движении набелённого подбородка снова проскользнула грация, свойственная женщинам.
В погоне за народной любовью Гай Цезарь Калигула не скупился на зрелища. Ещё не утихли восторженные пересуды о гладиаторских боях, а просторный амфитеатр на Марсовом поле снова осветился можжевёловыми факелами. На этот раз для услаждения римских взоров давалась греческая трагедия «Царь Эдип». Зрелище не столь занимательное, как кровавые побоища, но тоже вполне приемлемое. Тем более, что в главной роли выступает известный всему Риму актёр Мнестер.
Калигула, небрежно отставив левую ногу, развалился в мраморном кресле. В императорской ложе помимо него сидели родственники и приближённые: дядя Клавдий, вечно жующий сладости, которые носил за ним любимый раб Паллант; сестры с мужьями; Макрон и Марк Юний Силан, все ещё с гордостью именующий себя тестем Гая Цезаря. И Друзилла — одна, без мужа. Сияя восточными драгоценностями, она сидела в складном кресле справа от Калигулы.
Гай с нескрываемым любопытством следил за историей царя, по неведению женившегося на собственной матери. Зрители тайком посматривали на императора, живущего, по слухам, с родной сестрой. Древняя трагедия забавно перемешивалась с современной.
— Этот Мнестер действительно так хорош, как говорят, — заметил Калигула, положив руку на узкую ладонь Друзиллы.
— Агриппина рассказала, что Мнестер за дополнительную плату даёт частные представления мужчинам, любящим мальчиков… — смущённо хихикая, ответила она брату.
— Неужели?! — оживился он. — А откуда об этом известно Агриппине? Или Агенобарб успел потратить кучу сестерциев на смазливого актёра?!
Любовники насмешливо оглянулись на Агриппину — уставшую, располневшую, с кислым подурневшим лицом. Рядом с женой натужно пыхтел Гней Домиций Агенобарб. Рыхлое брюхо натянуло тогу так, словно это он вынашивал младенца.
По круглой сцене бродили актёры, обутые в котурны. Высокопарно изрекали заученные фразы. Закатывали глаза и преувеличенно потрясали руками, изображая отчаяние. Калигула внимательно всмотрелся в покрытое белилами лицо Мнестера. Искуссно подведённые глаза лицедея казались бархатно-чёрными и неестественно огромными, как у старых микенских статуй. Густые тёмные брови срослись на переносице. Волосы были уложены в гладкие завитушки и смазаны для блеска оливковым маслом. В пластичных движениях сквозила почти женская мягкость. Старательно рыдая и заламывая руки, Мнестер-Эдип грозился выколоть себе глаза, смотревшие на мать, как на жену.
— Хорошо играет! — восторженно ёрзая на кресле, заявил Калигула.
Макрон, стоявший позади, недовольно склонился к уху императора.
— Это всего лишь актёр, цезарь! — осуждающе шепнул он. — И довольно мерзкий! Разве достойно императора восхищаться презренным лицедеем?!
Калигула резко обернулся и смерил префекта претория подозрительным взглядом:
— Ты хочешь сказать, что я не могу смотреть представление?
— Нет, цезарь! — поспешно возразил Макрон. — Я хочу сказать, что императору неприлично показывать привселюдно восторг или удивление. Тебе следует смотреть на актёров с достоинством и снисходительной улыбкой. Не забывай: ты, властелин, стоишь превыше всех!
Калигула с силой сжал подлокотники мраморного кресла. На шее императора резко взбухла голубая жилка. Потемневшие от гнева глаза угрюмо смотрели из-под нахмуренных бровей.
— Вот как?! — угрожающе протянул он. — А прилично ли императору слушаться подданного? Или ты вообразил себя моим наставником? Но я уже вышел из отроческого возраста и в опеке не нуждаюсь! Не забывай своё место, Макрон! Иначе я позабуду о том, что ты для меня сделал!
Макрон испугался.
— Прости, цезарь! — смутившись, заявил он. — Я заботился о твоей особе…
— Заботься о себе! — высокомерно посоветовал Гай. — Во мне течёт кровь правителей. И никакой невежда сомнительного происхождения не смеет меня поучать!
Макрон поспешно отступил в тень. Прижался дрожащей спиной к мраморной стене ложи. Вымученно улыбнулся, стараясь скрыть обиду. «Гай! Неужели ты забыл, кто сделал тебя императором?!» — растерянно думал он.
Представление приближалось к концу. Царь Эдип выколол себе глаза. Когда подошло время этой сцены, Мнестер скромно удалился. Вместо него вывели разбойника, доставленного преторианцами из Маммертинской тюрьмы. Осуждённый на смерть за убийство, он был наряжён точно в такую же тунику, как и актёр. Солдаты растянули преступника на деревянных подмостках. И ослепили несчастного, поочерёдно воткнув ему в оба глаза раскалённый железный прут. Публика взвыла от ужаса, смешанного с восторгом. Шум толпы перекрыл дикие вопли ослеплённого. Такова древняя традиция римского театра: если в трагедии имеет место казнь или пытка, то актёр подменяется осуждённым преступником. Получается двойная выгода: и преступника казнят, и представление обретает особый реализм.
Преторианцы уволокли безвольное тело ослеплённого, против воли сыгравшего роль Эдипа. На сцене вновь появился Мнестер. Глаза актёра были перевязаны красным платком. Подражая слепому царю, он пошатывался и опирался на руку дочери Антигоны — переодетого мальчика, чьё нарумяненное лицо напомнило публике о спинтриях покойного Тиберия.
Прозвучали заключительные слова трагедии. Зрители шумели, выражая одобрение. Кто-то попытался свистнуть, но соседи живо закрыли ему рот. Калигула поднялся с кресла и, подойдя к мраморным перилам ложи, небрежно бросил под ноги Мнестеру кожаный мешочек с сестерциями. Расстроганный до слез актёр повалился на колени и приложил к губам подарок императора.
— Приведите его сюда! — распорядился Калигула.
Несколько минут спустя запыхавшийся и счастливый Мнестер стоял перед императором.
— Ты хорошо играл! — одобрительно заявил Гай Цезарь. — Скажи, ты тоже представляешь комедии?
— Да, цезарь! Все, что прикажешь! — восторженно ответил Мнестер. — Комедии, трагедии, сатиры, ателланы…
Калигула бегло оглядел его с ног до головы. Несколько капель пота стекало по лицу актёра, смешавшись с белилами. Мнестер был изнеженно красив. Такой тип красоты нравится женщинам, падким на легкомысленные удовольствия, и мужчинам, подобным покойному Тиберию. Вспомнив о Тиберии, Гай оживился.
— На вилле в Капри мне посчастливилось увидеть забавное зрелище, — прищурившись, прошептал он. — Спинтрии устроили его в саду для цезаря…
Слухи о забавах на острове Капри все ещё бередили воображение римлян. Мнестер понял и млеюще передёрнулся. Большие чёрные глаза актёра масляно заблестели.
— Скажи, каким было зрелище — и я устрою для тебя такое же! — порываясь поцеловать императорский перстень, пообещал он.
— Обязательно! — император неуловимо переглянулся с актёром. Склонные к пороку, они поняли друг друга с полуслова. — Юлия Друзилла и я будем единственными зрителями! — Гай с нежностью посмотрел на девушку, которая, прикусив нижнюю губу, прислушивалась к разговору.
Мнестер поклонился, приложив руку к груди. Дешёвые цветные стекла сверкнули в жестяном ободке, который изображал диадему царя Эдипа. Зато на среднем пальце актёра красовался перстень с настоящим сапфиром. Мужчины, жаждущие частных представлений Мнестера, дорого платили за них.
— Сегодня вечером я даю званый обед для римской знати, — тоном, не терпящим возражений, проговорил император. — Ты будешь развлекать гостей. Знаешь эту комедию?.. — Калигула задумался, запустив пальцы в рыжие волосы. — В некоем греческом городе мужчины объявили, что жены отныне должны быть общие. И старухи вскоре начали жаловаться, что ими пренебрегают. Тогда городские власти издали закон, по которому мужчины обязаны переспать со старухами, прежде чем получить право на обладание молодыми красавицами.
— Конечно! — обрадованно воскликнул Мнестер.
— Замечательно! — с деланным равнодушием кивнул Калигула. — Представишь её вечером перед гостями. А ночью, в моей опочивальне — то зрелище, о котором я сказал прежде.
Изображая согласие, Мнестер напыщенно склонил голову. В плавном движении набелённого подбородка снова проскользнула грация, свойственная женщинам.
XIV
Вечером император принимал гостей. Привередливую римскую знать обслуживали двести мальчиков-рабов почти одного роста и с одинаково уложенными кудрями. Блюда с жареными фламинго и павлинами торжественно проплывали между обеденными ложами. В узких амфорах пенилось дорогое вино.
Справа от императора возлежала Друзилла, с наигранным равнодушием встречающая любопытные взгляды. Место слева пустовало.
Невий Серторий Макрон задумчиво жевал мягкое павлинье мясо. Не обращая внимания на сотрапезников, он неучтиво отмалчивался в ответ на приветствия и вопросы. Неожиданно решившись, Макрон грузно поднялся сложа и подошёл к императору. За префектом семенил юный раб, неся сосуд с вином.
— Отведай вина, Гай Цезарь! Эта амфора хранилась в подвалах Тиберия почти двадцать лет, — Макрон поднёс Калигуле позолоченный кубок, в котором соблазнительно плескалось фалернское.
Гай снисходительно улыбнулся префекту. Вино действительно было отменным и оставляло во рту вкус терпкой сладости.
— Выпей ещё! — Макрон самолично наполнил вновь кубок императора.
Калигула с нескрываемым удовольствием осушил кубок. Макрон внимательно наблюдал за ним. Пытался уловить момент, когда император будет в меру пьян, чтобы выслушать префекта, понять и не рассердиться. С трезвым Калигулой Макрон уже не решался заговаривать о серьёзных делах. Опасался в очередной раз нарваться на обидную отповедь.
Заискивающе улыбаясь, Макрон размышлял: «С каким удовольствием я спихнул бы этого неразумного юнца с императорского кресла! И сам занял бы его место! Я — да! — сумею достойно править Римом. Но пока живы потомки Августа — кому нужен солдат из безвестного рода Серториев?! А потому лучше мне действовать, стоя в тени императора!»
Заметив пьяный блеск в глазах Калигулы и вялую усталость в его теле, Макрон решился.
— Великий цезарь! Позволь мне поговорить с тобой! — униженно прошептал он.
— Говори, — кивнул Гай.
Макрон предпочёл начать издалека, осторожно нащупывая почву:
— Рим счастлив, что власть над ним принадлежит твоему возвышенному роду. Ты соединил в себе достоинства и опыт предков! И добавил к ним силу цветущей молодости!
Калигула удовлетворённо кивнул головой. Лесть Макрона пришлась ему по вкусу.
— Именно так ты должен говорить со мной, а не поучать, как намедни! — заметил он.
Префект претория покорно склонил голову.
— Но великое счастье порою внушает великую зависть! — сокрушённо заявил он. И пристально всмотрелся в лицо императора: достаточно ли он трезв, чтобы правильно отреагировать?
Калигула недовольно поёрзал на обеденном ложе.
— Пусть завидуют! — наконец небрежно буркнул он.
— «Опасайтесь зависти недоброжелателей!» — поучают счастливых мудрецы! — заявил Макрон, предупреждающе подняв вверх указательный палец.
— Недоброжелателей?! — испуг мелькнул в зелёных глазах Калигулы.
— Успокойся, цезарь! — Макрон поспешно дотронулся до тонкой жилистой руки императора. — Всех, кто осмелится помыслить против тебя, я отыщу. Их ожидает участь Сеяна!
Калигула посерьёзнел. Приподнялся на ложе и сел, спустив ноги на пол, усыпанный увядающими лепестками роз.
— Садись рядом! Говори! — отрывисто велел он.
Макрон присел слева от императора.
— Недостаточно обрести власть! Нужно ещё суметь удержать её! — Многозначительно прошептал он.
Гай окинул префекта намешливым взглядом и презрительно отмахнулся:
— Тиберия ненавидели — а он продержался у власти целых двадцать три года! Меня любят. А потому я буду править полвека!
— Любовь народа переменчива, — умоляюще прошептал Макрон. — Делай все возможное, чтобы она не угасла!
— Я делаю! — Калигула небрежно зевнул и мизинцем почесал затылок. — На днях приказал привезти из Африки полсотни крокодилов. Велю выпустить их в цирке Фламиния на потеху плебсу.
Макрон замолчал. Как объяснить императору, что величие государственного деятеля не измеряется крокодилами или звериными травлями?
— Роскошь хороша для ублажения патрициев, — кивнув в сторону обжирающихся гостей, заметил Макрон. — Плебеи требуют от правителя иного: доброты, порядочности, соблюдения традиций…
Калигула недовольно поморщился. В глубине души он признавал правоту Макрона, но проповедь префекта навевала на него скуку.
— Когда мы вместе посещали кабаки и лупанары — ты не вспоминал о традициях и порядочности! — Гай насмешливо сверкнул глазами.
— В лупанары ходить можно, — ответил Макрон. — Но незачем выставлять это напоказ! По-моему, тебе нужно жениться. Покажи народу, что ты — порядочный отец семейства, и он убедится в том, что ты достоин называться отцом отечества!
Калигула молчал, внимательно разглядывая дно опустевшего кубка.
— Женись, Гай! — настойчиво советовал Макрон. — Подумай сам: когда у тебя родится сын, Тиберий Гемелл перестанет быть наследником. К тому же, закон Августа о браке велит жениться после трех лет вдовства.
— Или через год после развода! — рассмеялся Калигула. — Не забывай: после смерти Юнии я уже успел жениться и развестись!
Макрон выразительно скривился. История Гая Цезаря с Ливией Орестиллой была столь мимолётна, что о ней было трудно думать, как о браке императора. Неожиданно он заметил взгляд, который Калигула обратил к сестре Друзилле. Взгляд, полный непритворной ласки и мучительного сомнения. «Неужели правдива сплетня, ходящая по Риму? Гай и Друзилла — действительно любовники?! Это о ней он плакал в лупанаре, отказываясь назвать имя!..» — растерянно подумал префект претория.
— Жениться?.. — вслух размышлял император и задумчиво глядел на Друзиллу. Светло-зеленое шёлковое покрывало на её волосах было расшито перламутровым жемчугом. Ожерелье на тонкой шее стоило столько, сколько два дома на Эсквилине. Четыреста рабынь подарил император возлюбленной сестре. Но все подарки казались Калигуле жалкими и ничтожными, по сравнению со счастьем, что давала ему Друзилла.
— Нет, цезарь! — испуганно прошептал Макрон, чутьём угадав мысли императора. — Только не на ней! Сенат непременно оспорит подобный брак и объявит незаконным всякого младенца, рождённого от него!
— На ком тогда? — голос императора прозвучал тускло и устало.
— Возьми себе жену в достойнейшем сенаторском или всадническом семействе! Выбери самую красивую женщину Рима — и она почтёт за честь выйти за тебя!
— Я подумаю, — высокомерно усмехнулся Калигула.
Прерывая разговор, он отвернулся от Макрона. На деревянных подмостках, наскоро выстроенных в углу пиршественного зала, актёры разыгрывали занимательную греческую комедию. Юлия Друзилла смеялась, наблюдая, как престарелые сладострастницы требуют любви молодых мужчин. Калигула неотрывно, не скрывая восхищения, следил за её грациозными движениями.
Справа от императора возлежала Друзилла, с наигранным равнодушием встречающая любопытные взгляды. Место слева пустовало.
Невий Серторий Макрон задумчиво жевал мягкое павлинье мясо. Не обращая внимания на сотрапезников, он неучтиво отмалчивался в ответ на приветствия и вопросы. Неожиданно решившись, Макрон грузно поднялся сложа и подошёл к императору. За префектом семенил юный раб, неся сосуд с вином.
— Отведай вина, Гай Цезарь! Эта амфора хранилась в подвалах Тиберия почти двадцать лет, — Макрон поднёс Калигуле позолоченный кубок, в котором соблазнительно плескалось фалернское.
Гай снисходительно улыбнулся префекту. Вино действительно было отменным и оставляло во рту вкус терпкой сладости.
— Выпей ещё! — Макрон самолично наполнил вновь кубок императора.
Калигула с нескрываемым удовольствием осушил кубок. Макрон внимательно наблюдал за ним. Пытался уловить момент, когда император будет в меру пьян, чтобы выслушать префекта, понять и не рассердиться. С трезвым Калигулой Макрон уже не решался заговаривать о серьёзных делах. Опасался в очередной раз нарваться на обидную отповедь.
Заискивающе улыбаясь, Макрон размышлял: «С каким удовольствием я спихнул бы этого неразумного юнца с императорского кресла! И сам занял бы его место! Я — да! — сумею достойно править Римом. Но пока живы потомки Августа — кому нужен солдат из безвестного рода Серториев?! А потому лучше мне действовать, стоя в тени императора!»
Заметив пьяный блеск в глазах Калигулы и вялую усталость в его теле, Макрон решился.
— Великий цезарь! Позволь мне поговорить с тобой! — униженно прошептал он.
— Говори, — кивнул Гай.
Макрон предпочёл начать издалека, осторожно нащупывая почву:
— Рим счастлив, что власть над ним принадлежит твоему возвышенному роду. Ты соединил в себе достоинства и опыт предков! И добавил к ним силу цветущей молодости!
Калигула удовлетворённо кивнул головой. Лесть Макрона пришлась ему по вкусу.
— Именно так ты должен говорить со мной, а не поучать, как намедни! — заметил он.
Префект претория покорно склонил голову.
— Но великое счастье порою внушает великую зависть! — сокрушённо заявил он. И пристально всмотрелся в лицо императора: достаточно ли он трезв, чтобы правильно отреагировать?
Калигула недовольно поёрзал на обеденном ложе.
— Пусть завидуют! — наконец небрежно буркнул он.
— «Опасайтесь зависти недоброжелателей!» — поучают счастливых мудрецы! — заявил Макрон, предупреждающе подняв вверх указательный палец.
— Недоброжелателей?! — испуг мелькнул в зелёных глазах Калигулы.
— Успокойся, цезарь! — Макрон поспешно дотронулся до тонкой жилистой руки императора. — Всех, кто осмелится помыслить против тебя, я отыщу. Их ожидает участь Сеяна!
Калигула посерьёзнел. Приподнялся на ложе и сел, спустив ноги на пол, усыпанный увядающими лепестками роз.
— Садись рядом! Говори! — отрывисто велел он.
Макрон присел слева от императора.
— Недостаточно обрести власть! Нужно ещё суметь удержать её! — Многозначительно прошептал он.
Гай окинул префекта намешливым взглядом и презрительно отмахнулся:
— Тиберия ненавидели — а он продержался у власти целых двадцать три года! Меня любят. А потому я буду править полвека!
— Любовь народа переменчива, — умоляюще прошептал Макрон. — Делай все возможное, чтобы она не угасла!
— Я делаю! — Калигула небрежно зевнул и мизинцем почесал затылок. — На днях приказал привезти из Африки полсотни крокодилов. Велю выпустить их в цирке Фламиния на потеху плебсу.
Макрон замолчал. Как объяснить императору, что величие государственного деятеля не измеряется крокодилами или звериными травлями?
— Роскошь хороша для ублажения патрициев, — кивнув в сторону обжирающихся гостей, заметил Макрон. — Плебеи требуют от правителя иного: доброты, порядочности, соблюдения традиций…
Калигула недовольно поморщился. В глубине души он признавал правоту Макрона, но проповедь префекта навевала на него скуку.
— Когда мы вместе посещали кабаки и лупанары — ты не вспоминал о традициях и порядочности! — Гай насмешливо сверкнул глазами.
— В лупанары ходить можно, — ответил Макрон. — Но незачем выставлять это напоказ! По-моему, тебе нужно жениться. Покажи народу, что ты — порядочный отец семейства, и он убедится в том, что ты достоин называться отцом отечества!
Калигула молчал, внимательно разглядывая дно опустевшего кубка.
— Женись, Гай! — настойчиво советовал Макрон. — Подумай сам: когда у тебя родится сын, Тиберий Гемелл перестанет быть наследником. К тому же, закон Августа о браке велит жениться после трех лет вдовства.
— Или через год после развода! — рассмеялся Калигула. — Не забывай: после смерти Юнии я уже успел жениться и развестись!
Макрон выразительно скривился. История Гая Цезаря с Ливией Орестиллой была столь мимолётна, что о ней было трудно думать, как о браке императора. Неожиданно он заметил взгляд, который Калигула обратил к сестре Друзилле. Взгляд, полный непритворной ласки и мучительного сомнения. «Неужели правдива сплетня, ходящая по Риму? Гай и Друзилла — действительно любовники?! Это о ней он плакал в лупанаре, отказываясь назвать имя!..» — растерянно подумал префект претория.
— Жениться?.. — вслух размышлял император и задумчиво глядел на Друзиллу. Светло-зеленое шёлковое покрывало на её волосах было расшито перламутровым жемчугом. Ожерелье на тонкой шее стоило столько, сколько два дома на Эсквилине. Четыреста рабынь подарил император возлюбленной сестре. Но все подарки казались Калигуле жалкими и ничтожными, по сравнению со счастьем, что давала ему Друзилла.
— Нет, цезарь! — испуганно прошептал Макрон, чутьём угадав мысли императора. — Только не на ней! Сенат непременно оспорит подобный брак и объявит незаконным всякого младенца, рождённого от него!
— На ком тогда? — голос императора прозвучал тускло и устало.
— Возьми себе жену в достойнейшем сенаторском или всадническом семействе! Выбери самую красивую женщину Рима — и она почтёт за честь выйти за тебя!
— Я подумаю, — высокомерно усмехнулся Калигула.
Прерывая разговор, он отвернулся от Макрона. На деревянных подмостках, наскоро выстроенных в углу пиршественного зала, актёры разыгрывали занимательную греческую комедию. Юлия Друзилла смеялась, наблюдая, как престарелые сладострастницы требуют любви молодых мужчин. Калигула неотрывно, не скрывая восхищения, следил за её грациозными движениями.
XV
К полуночи зал наполовину опустел. Некоторые гости убрались сами. Иных, изрядно напившихся, унесли рабы. Кто-то заснул, свалившись на пол с роскошного ложа. Со стороны вомитория, комнаты для блевания, доносился надрывный кашель.
— Идём в опочивальню! — влюблённо шепнул Калигула, коснувшись медовой руки Друзиллы.
— Идём, — прищурив мохнатые ресницы, согласилась она.
Уводя с пиршества Друзиллу, Калигула многозначительно оглянулся на уставших актёров.
В опочивальне горели светильники. Рыжие огни отражались в отполированной поверхности серебрянного зеркала. Калигула притянув к себе Друзиллу, всмотрелся в зеркальное отображение.
— Идём в опочивальню! — влюблённо шепнул Калигула, коснувшись медовой руки Друзиллы.
— Идём, — прищурив мохнатые ресницы, согласилась она.
Уводя с пиршества Друзиллу, Калигула многозначительно оглянулся на уставших актёров.
В опочивальне горели светильники. Рыжие огни отражались в отполированной поверхности серебрянного зеркала. Калигула притянув к себе Друзиллу, всмотрелся в зеркальное отображение.