Страница:
Пришло время сцене, которая доставила «Лавреолу» наибольшую популярность, — распятию. Мнестер скромно убрался со сцены, освобождая место узнику, приведённому из тюрьмы под охраной преторианцев. Приговорённый к смерти и будет распят на потеху толпе. Какой-то квирит достаточно громко произнёс, прячась от императора за спинами соседей:
— Зачем привели подставного актёра? Пусть Мнестер доиграл бы до конца!…
Ответом послужил сдавленный смех. Многим надоело восхищаться из-под палки женоподобным красавцем Мнестером.
— Да это же Тетриний! — крикнул другой квирит, сидевший в третьем ряду. — Помните? Тот самый, который был брошен на поживу львам и выжил!
— И впрямь, Тетриний! — зашумела толпа, проникаясь жалостью к человеку, который однажды восхитил их удачливостью и храбростью.
— Гай Цезарь! Пощади его! Пусть распнут другого! — кричали римляне, обращаясь к императорской ложе и махая кулаками с поднятым вверх большим пальцем.
Калигула сидел, обиженно надувшись. Доброе расположение народа к разбойнику казалось ему оскорблением.
— Гай Цезарь! — став позади императорского кресла, попросил Марк Виниций, муж сосланной Ливиллы. — Вели отпустить Тетриния, о котором просит плебс. — Виниций надолго застыл в позе просителя, чтобы народ успел заметить: он поддерживает требование. Тихий, незаметный всадник из консульской семьи решил, наконец, заявить о себе. По ночам Марк Виниций тайно встречался с преторианцами-заговорщиками — Хереей и Корнелием Сабином, трибуном третьей когорты. Херея обещал мужу Ливиллы императорский венец.
Калигула с ненавистью оглядел беснующиеся трибуны.
— Сами они Тетринии! — сквозь зубы процедил он. И добавил, подозрительно оглядывая Виниция: — Тебе какое дело до подлого плебса и его глупых требований? Сядь и молчи, иначе отправлю тебя следом за Ливиллой!
Марк Виниций, испугавшись, убрался на своё место. По дороге он мимолётно оглянулся на Кассия Херею, застывшего около входа в ложу.
Преторианцы уже укладывали Тетриния на крест. Привязывали верёвкой предплечья к перекладине — чтобы держался покрепче и не задохнулся преждевременно под тяжестью собственного тела. Вколачивали в запястья длинные гвозди.
Публика, поняв, что снисхождения не будет, успокоилась и пристально следила за каждым вздохом, за каждой судорогой Тетриния. Никто не хотел лишиться занятного, устрашающего зрелище.
Крест с обвисшим на нем телом установили на сцене. Каждый мог полюбоваться на ужасающую гримасу, исказившую лицо распятого.
Легендарный разбойник Лавреол скончался ужасно: медведь сожрал его, висящего на кресте. Тетриния, ради исторической точности, ждала та же участь. Он знал это. Какой римлянин хоть раз в жизни не смотрел пьесу «Лавреол»?! Мучаясь, задыхаясь, истекая холодным потом, он обречённо ждал медведя.
Зрители зашумели с восторженным ужасом. Тетриний догадался: из клетки, припрятанной под сценой, выбрался медведь. Животное, некормленное и разозлённое уколами копья, остановилось и принюхалось. Из ран, оставленных гвоздями, текла кровь. Медведь, криво ставя лохматые лапы, двинулся на запах, сладкий для него.
Под завывание толпы медведь рвал тело Тетриния. Окровавленные куски падали на сцену, залитую кровью. Квириты, затаив дыхание, вытягивали шеи и приподнимались на месте: чтобы не пропустить последнего дыхания несчастного. И никто не пожалел его. Наоборот, смерть Тетриния считалась поучительной: другим неповадно будет заниматься грабежом!
Представление подошло к концу. Десять служителей совместными усилиями загнали медведя обратно в клетку. Гай зевнул. Когда такие зрелища становятся обыденными — начинают приедаться.
— Тебе не понравилось? — спросила Цезония.
— Скучно, — ответил Гай.
Тень на солнечных часах переползла через полуденную отметину. Подошло время обеда. Зрители не покидали амфитеатр: пока сбегаешь в соседнюю таверну — свободное место займут другие. Оставалось или голодать до вечера, или надеяться на щедрость императора.
Гай велел бросать в толпу печенье и жареных куриц, намереваясь этим вернуть народную любовь, подупавшую в последний год. Он улыбнулся, глядя, как жадно плебеи вырывают еду из рук друг у друга.
— Пообедаем на виду у плебса или вернёмся во дворец? — Цезония с нескрываемым презрением смотрела на куриц. Супруге императора эта снедь казалась недостаточно изысканной.
— Нет аппетита, — поморщился Гай. — Вчерашний ужин до сих пор отягощает мой желудок.
— Вернёмся, — настаивала она. — Не хочу, чтобы чернь разглядывала меня, когда я ем.
— Не хочу! — хмуро ответил Калигула. — Если ты очень проголодалась — я велю подать тебе одну из этих куриц!
Цезония благоразумно промолчала.
Кассий Херея, придавая лицу рассеянное выражение, прислушивался к беседе императорской четы. «Во что бы то ни стало нужно выманить Калигулу из многолюдного амфитеатра», — решил он.
— Гай Цезарь, позволь обратиться! — Херея, не сгибая в коленях ноги, подошёл к императору и остановился позади кресла.
— Говори, — вяло кивнул Гай.
— Только что доставили известие из Остии. Агриппа Иудейский приплыл из своих владений.
— Мой друг Агриппа! — обрадовался Калигула. — Мне так недоставало его! Он прибыл вовремя. Вечером мы вместе посмотрим египетскую мистерию. Один молодой жрец согласен оскопить себя в честь Изиды…
Цезония улыбнулась порочно и сладострастно. Гаю нравилась такая улыбка. Перестав сердиться, он привлёк её к себе и поцеловал в уголок губ.
— Ты голодна? — ласково спросил он. — Иди во дворец и пообедай, а я тем временем разыщу Агриппу. Увидимся, когда представление продолжится.
Гай вышел из амфитеатра в сопровождении дяди Клавдия и Марка Виниция. Кассий Херея, Корнелий Сабин и два десятка преторианцев последовали за императором.
LXXVI
LXXVII
— Зачем привели подставного актёра? Пусть Мнестер доиграл бы до конца!…
Ответом послужил сдавленный смех. Многим надоело восхищаться из-под палки женоподобным красавцем Мнестером.
— Да это же Тетриний! — крикнул другой квирит, сидевший в третьем ряду. — Помните? Тот самый, который был брошен на поживу львам и выжил!
— И впрямь, Тетриний! — зашумела толпа, проникаясь жалостью к человеку, который однажды восхитил их удачливостью и храбростью.
— Гай Цезарь! Пощади его! Пусть распнут другого! — кричали римляне, обращаясь к императорской ложе и махая кулаками с поднятым вверх большим пальцем.
Калигула сидел, обиженно надувшись. Доброе расположение народа к разбойнику казалось ему оскорблением.
— Гай Цезарь! — став позади императорского кресла, попросил Марк Виниций, муж сосланной Ливиллы. — Вели отпустить Тетриния, о котором просит плебс. — Виниций надолго застыл в позе просителя, чтобы народ успел заметить: он поддерживает требование. Тихий, незаметный всадник из консульской семьи решил, наконец, заявить о себе. По ночам Марк Виниций тайно встречался с преторианцами-заговорщиками — Хереей и Корнелием Сабином, трибуном третьей когорты. Херея обещал мужу Ливиллы императорский венец.
Калигула с ненавистью оглядел беснующиеся трибуны.
— Сами они Тетринии! — сквозь зубы процедил он. И добавил, подозрительно оглядывая Виниция: — Тебе какое дело до подлого плебса и его глупых требований? Сядь и молчи, иначе отправлю тебя следом за Ливиллой!
Марк Виниций, испугавшись, убрался на своё место. По дороге он мимолётно оглянулся на Кассия Херею, застывшего около входа в ложу.
Преторианцы уже укладывали Тетриния на крест. Привязывали верёвкой предплечья к перекладине — чтобы держался покрепче и не задохнулся преждевременно под тяжестью собственного тела. Вколачивали в запястья длинные гвозди.
Публика, поняв, что снисхождения не будет, успокоилась и пристально следила за каждым вздохом, за каждой судорогой Тетриния. Никто не хотел лишиться занятного, устрашающего зрелище.
Крест с обвисшим на нем телом установили на сцене. Каждый мог полюбоваться на ужасающую гримасу, исказившую лицо распятого.
Легендарный разбойник Лавреол скончался ужасно: медведь сожрал его, висящего на кресте. Тетриния, ради исторической точности, ждала та же участь. Он знал это. Какой римлянин хоть раз в жизни не смотрел пьесу «Лавреол»?! Мучаясь, задыхаясь, истекая холодным потом, он обречённо ждал медведя.
Зрители зашумели с восторженным ужасом. Тетриний догадался: из клетки, припрятанной под сценой, выбрался медведь. Животное, некормленное и разозлённое уколами копья, остановилось и принюхалось. Из ран, оставленных гвоздями, текла кровь. Медведь, криво ставя лохматые лапы, двинулся на запах, сладкий для него.
Под завывание толпы медведь рвал тело Тетриния. Окровавленные куски падали на сцену, залитую кровью. Квириты, затаив дыхание, вытягивали шеи и приподнимались на месте: чтобы не пропустить последнего дыхания несчастного. И никто не пожалел его. Наоборот, смерть Тетриния считалась поучительной: другим неповадно будет заниматься грабежом!
Представление подошло к концу. Десять служителей совместными усилиями загнали медведя обратно в клетку. Гай зевнул. Когда такие зрелища становятся обыденными — начинают приедаться.
— Тебе не понравилось? — спросила Цезония.
— Скучно, — ответил Гай.
Тень на солнечных часах переползла через полуденную отметину. Подошло время обеда. Зрители не покидали амфитеатр: пока сбегаешь в соседнюю таверну — свободное место займут другие. Оставалось или голодать до вечера, или надеяться на щедрость императора.
Гай велел бросать в толпу печенье и жареных куриц, намереваясь этим вернуть народную любовь, подупавшую в последний год. Он улыбнулся, глядя, как жадно плебеи вырывают еду из рук друг у друга.
— Пообедаем на виду у плебса или вернёмся во дворец? — Цезония с нескрываемым презрением смотрела на куриц. Супруге императора эта снедь казалась недостаточно изысканной.
— Нет аппетита, — поморщился Гай. — Вчерашний ужин до сих пор отягощает мой желудок.
— Вернёмся, — настаивала она. — Не хочу, чтобы чернь разглядывала меня, когда я ем.
— Не хочу! — хмуро ответил Калигула. — Если ты очень проголодалась — я велю подать тебе одну из этих куриц!
Цезония благоразумно промолчала.
Кассий Херея, придавая лицу рассеянное выражение, прислушивался к беседе императорской четы. «Во что бы то ни стало нужно выманить Калигулу из многолюдного амфитеатра», — решил он.
— Гай Цезарь, позволь обратиться! — Херея, не сгибая в коленях ноги, подошёл к императору и остановился позади кресла.
— Говори, — вяло кивнул Гай.
— Только что доставили известие из Остии. Агриппа Иудейский приплыл из своих владений.
— Мой друг Агриппа! — обрадовался Калигула. — Мне так недоставало его! Он прибыл вовремя. Вечером мы вместе посмотрим египетскую мистерию. Один молодой жрец согласен оскопить себя в честь Изиды…
Цезония улыбнулась порочно и сладострастно. Гаю нравилась такая улыбка. Перестав сердиться, он привлёк её к себе и поцеловал в уголок губ.
— Ты голодна? — ласково спросил он. — Иди во дворец и пообедай, а я тем временем разыщу Агриппу. Увидимся, когда представление продолжится.
Гай вышел из амфитеатра в сопровождении дяди Клавдия и Марка Виниция. Кассий Херея, Корнелий Сабин и два десятка преторианцев последовали за императором.
LXXVI
Калигула шёл по узкому переходу, соединявшему амфитеатр с многочисленными зданиями и постройками, который составляли Палатинский дворец. Дядя Клавдий, запыхавшись и зажав в руке недоеденное печенье, спешил за ним. Его полное лицо с длинным носом и выступающим подбородком выглядывало из-за правого плеча Гая. Слева шёл Марк Виниций, нахмуренный и сосредоточенный.
Они прошли небольшой квадратный двор. Мальчики, прибывшие на днях из Азии, готовились к выступлению. Они старательно разучивали гимн, призванный показать, как чтут императора жители восточных провинций. Младшие, десятилетние, вдохновенно пели. Мальчики постарше, двенадцати и тринадцати лет, исподтишка разглядывали позеленевшую статую нимфы, украшающую фонтан.
Гай остановился около мальчиков, одобрительно качая головой в такт пению. Потрепал по щеке одного из них, смуглого и кудрявого. Спросил спутников в напускном раздумии:
— Может, завести спинтриев, подобно Тиберию?
И рассмеялся, заметив, как глупо вытянулось лицо Клавдия.
Четыре патриция ждали императора в перистиле, около тонких коринфских колонн. Желали просить его о милости, о доходном месте или о решении преторского суда в их пользу. Гай узнал сенатора Аспрената. Старый льстец не успел переодеться. Его тога все ещё была испачкана кровью фламинго.
«Какое испуганное у него лицо!» — мимолётно подумал Гай, проходя мимо и углубляясь в очередной переход.
Патриции устремились следом за цезарем, на ходу выкрикивая прошения. Преторианцы грубо оттеснили их. Гай услышал за спиной неповторимый голос Кассия Хереи:
— Не мешайте императору! Он хочет побыть один!
«Херея прав, — устало подумал Калигула. — Я и впрямь хочу остаться один, вдали от Рима и хлопот. Как невыносимо надоел мне императорский венец!»
Он шёл, преисполнившись жалости к самому себе. Гай считал, что он не понят окружающими. На самом деле ему нравилось совершать поступки, непонятные никому, кроме него. Калигуле казалось, что это поднимает его над толпой и приравнивает к богам.
С правой стороны узкой галереи тянулась колоннада, с левой — стена, украшенная красно-жёлто-зелёными фресками. Там авгур с посохом в руке смотрел на священную птицу, там жрец-виктимарий занёс нож над белым быком. Роспись, знакомая Гаю с детства. Много монотонных, одиноких дней провёл он в этом дворце, тоскуя о сосланной матери и плача об отравленном отце.
Галерея делала поворот. Гай немного замедлил шаг. Клавдий и Марк Виниций отстали. Теперь они плелись позади преторианцев. Калигула заметил, как солдаты небрежно оттолкнули Клавдия, и усмехнулся: так и надо старому глупцу!
Кассий Херея тяжело сопел в спину императору. Гай хотел развязно спросить: такие же звуки издаёт Херея, забавляясь в постели с молодыми солдатами? Трибун опередил его.
— Гай Цезарь! Назови пароль на сегодня! — хрипло проговорил он.
Калигула удивился. Когорта Хереи как раз заканчивала дежурство; её сменяла когорта Корнелия Сабина. Он и должен просить пароль.
— Кто спрашивает? — надменно скривился Гай. — Если Сабин, то пароль — «Юпитер». Если ты, то — «старая потаскуха»!
Остановившись, он подмигнул Херее, наблюдая, как обиженно вздрагивают уголки тонких сухих губ. И вдруг Кассий Херея совершил нечто, озадачившее Калигулу. Старый трибун произнёс неуместный, непонятный Гаю вопрос:
— Можно?
Так спрашивают жрецы, принося ритуальную жертву.
— Бей! — мгновенно отозвался Корнелий Сабин.
Херея замахнулся мечом, вкладывая в удар обиду, накопленную за несколько лет.
Гай застонал и судорожно поднёс руку к горлу. Меч попал в то место, где шея переходит в плечо, и рассёк плоть до ключицы. Калигула, преодолевая головокружение, встретился взглядом с Хереей. Удивление и недоверие застыло в глазах обоих: императора и его убийцы.
— Я жив! — медленно произнёс Гай. Боль и злость ослабляли его. Красное, обветренное лицо Хереи постепенно заволакивалось туманом. «Кассий Херея, сладкоголосая баба, решил доказать, что он — мужчина!» — успел подумать Гай.
Новый удар, пришедшийся в низ живота, заставил Калигулу согнуться. Корнелий Сабин нанёс его.
— Я жив! — собирая последние силы, крикнул Гай.
«Добежать до дворца, и я спасён! — билась в мозгу настойчивая мысль. — Там рабы; там мои телохранители-германцы!» Ноги дрожали, колени подгибались. Гай падал, снова поднимался и упрямо шёл вперёд, от колонны к колонне. Кровавый след тянулся за ним. «Я не умру! Я ведь бог!» — отчаянно думал он.
Секунды тянулись мучительно длинно. Какая-то часть сознания Гая отстраненно считала удары, сыпавшиеся на него: двенадцать, тринадцать, четырнадцать… Каждый заговорщик считал долгом нанести свой удар.
— Я жив! — вызывающе хрипел Калигула и знал, что умирает.
Он упал, уткнувшись лицом в мозаичный пол и прикрыв ладонями затылок. Корчась от боли, Гай понял, что он — не бог. После смерти его ждёт или вонючий Стикс, или пустота небытия, как уверяют некоторые философы. Калигула приготовился принять что угодно, лишь бы там ждала его Друзилла!
Гай умер на семнадцатом ударе.
Преторианцы не сразу поняли, что он мёртв. Продолжали рубить мечами бездыханное тело. Тридцать ударов нанесли императору: в грудь, в живот и даже в пах.
В противоположном конце галереи, куда так и не добрался Гай, появились телохранители-германцы. Услышав крики, они поспешили на помощь, но опоздали. Завидев варваров, длинноволосых и прослывших жестокими, Кассий Херея вложил в ножны окровавленный меч.
— Уходим, — отдал он тихий, чёткий приказ.
Заговорщики убежали, оставив на месте убийства окровавленный труп. Они опасались мести вспыльчивых германцев, любивших императора за щедрые подачки. Оставалось рассчитывать на то, что варвары не узнают убийц, если те вовремя смешаются с другими преторианцами, непричастными к заговору.
Кассий Херея разрывался надвое. С одной стороны он гордился убийством тирана, с другой — опасался за собственную жизнь.
— Сделаем вид, что мы увидели Гая Цезаря уже мёртвым, и разыскиваем его убийц! — прошептал он.
Преторианцы согласно кивнули и разбежались. Германцы остановились около Гая. Двое присели около императора, ища в нем признаки жизни. Остальные бросились туда, откуда доносился топот заговорщиков.
Германцы оказались единственными, сохранившими до конца верность сыну Германика. Разыскивая убийц, они бегали по дворцу: по галереям, по квадратным дворикам, по перистилю с колоннадой, по паркам, по просторным залам и узким кубикулам. Подозрительно осматривали каждого встречного, отыскивая на одежде или оружии пятна крови, а в глазах — тот особый блеск, могущий выдать убийцу.
На глаза телохранителям попался сенатор Аспренат — испуганный, дрожащий, с кровавыми пятнами на измятой тоге.
— Вот убийца! — крикнул, указывая на сенатора мечом, светловолосый германец Одоакр, взятый для охраны императора из селения, расположенного близ города Треверы.
Аспренат, забыв о гордости римлянина, повалился в ноги варвару.
— Я не виноват, — дрожащим голосом повторял он. — У меня даже нет оружия!
— Оружия нет, а кровь на тоге — есть! — ломанной латынью ответил Одоакр, уперев острие ножа в грудь сенатора.
Аспренат не успел ответить. Свистящий взмах меча — и его голова покатилась по земле. Кровь фламинго и впрямь оказалась для него дурным знамением.
Они прошли небольшой квадратный двор. Мальчики, прибывшие на днях из Азии, готовились к выступлению. Они старательно разучивали гимн, призванный показать, как чтут императора жители восточных провинций. Младшие, десятилетние, вдохновенно пели. Мальчики постарше, двенадцати и тринадцати лет, исподтишка разглядывали позеленевшую статую нимфы, украшающую фонтан.
Гай остановился около мальчиков, одобрительно качая головой в такт пению. Потрепал по щеке одного из них, смуглого и кудрявого. Спросил спутников в напускном раздумии:
— Может, завести спинтриев, подобно Тиберию?
И рассмеялся, заметив, как глупо вытянулось лицо Клавдия.
Четыре патриция ждали императора в перистиле, около тонких коринфских колонн. Желали просить его о милости, о доходном месте или о решении преторского суда в их пользу. Гай узнал сенатора Аспрената. Старый льстец не успел переодеться. Его тога все ещё была испачкана кровью фламинго.
«Какое испуганное у него лицо!» — мимолётно подумал Гай, проходя мимо и углубляясь в очередной переход.
Патриции устремились следом за цезарем, на ходу выкрикивая прошения. Преторианцы грубо оттеснили их. Гай услышал за спиной неповторимый голос Кассия Хереи:
— Не мешайте императору! Он хочет побыть один!
«Херея прав, — устало подумал Калигула. — Я и впрямь хочу остаться один, вдали от Рима и хлопот. Как невыносимо надоел мне императорский венец!»
Он шёл, преисполнившись жалости к самому себе. Гай считал, что он не понят окружающими. На самом деле ему нравилось совершать поступки, непонятные никому, кроме него. Калигуле казалось, что это поднимает его над толпой и приравнивает к богам.
С правой стороны узкой галереи тянулась колоннада, с левой — стена, украшенная красно-жёлто-зелёными фресками. Там авгур с посохом в руке смотрел на священную птицу, там жрец-виктимарий занёс нож над белым быком. Роспись, знакомая Гаю с детства. Много монотонных, одиноких дней провёл он в этом дворце, тоскуя о сосланной матери и плача об отравленном отце.
Галерея делала поворот. Гай немного замедлил шаг. Клавдий и Марк Виниций отстали. Теперь они плелись позади преторианцев. Калигула заметил, как солдаты небрежно оттолкнули Клавдия, и усмехнулся: так и надо старому глупцу!
Кассий Херея тяжело сопел в спину императору. Гай хотел развязно спросить: такие же звуки издаёт Херея, забавляясь в постели с молодыми солдатами? Трибун опередил его.
— Гай Цезарь! Назови пароль на сегодня! — хрипло проговорил он.
Калигула удивился. Когорта Хереи как раз заканчивала дежурство; её сменяла когорта Корнелия Сабина. Он и должен просить пароль.
— Кто спрашивает? — надменно скривился Гай. — Если Сабин, то пароль — «Юпитер». Если ты, то — «старая потаскуха»!
Остановившись, он подмигнул Херее, наблюдая, как обиженно вздрагивают уголки тонких сухих губ. И вдруг Кассий Херея совершил нечто, озадачившее Калигулу. Старый трибун произнёс неуместный, непонятный Гаю вопрос:
— Можно?
Так спрашивают жрецы, принося ритуальную жертву.
— Бей! — мгновенно отозвался Корнелий Сабин.
Херея замахнулся мечом, вкладывая в удар обиду, накопленную за несколько лет.
Гай застонал и судорожно поднёс руку к горлу. Меч попал в то место, где шея переходит в плечо, и рассёк плоть до ключицы. Калигула, преодолевая головокружение, встретился взглядом с Хереей. Удивление и недоверие застыло в глазах обоих: императора и его убийцы.
— Я жив! — медленно произнёс Гай. Боль и злость ослабляли его. Красное, обветренное лицо Хереи постепенно заволакивалось туманом. «Кассий Херея, сладкоголосая баба, решил доказать, что он — мужчина!» — успел подумать Гай.
Новый удар, пришедшийся в низ живота, заставил Калигулу согнуться. Корнелий Сабин нанёс его.
— Я жив! — собирая последние силы, крикнул Гай.
«Добежать до дворца, и я спасён! — билась в мозгу настойчивая мысль. — Там рабы; там мои телохранители-германцы!» Ноги дрожали, колени подгибались. Гай падал, снова поднимался и упрямо шёл вперёд, от колонны к колонне. Кровавый след тянулся за ним. «Я не умру! Я ведь бог!» — отчаянно думал он.
Секунды тянулись мучительно длинно. Какая-то часть сознания Гая отстраненно считала удары, сыпавшиеся на него: двенадцать, тринадцать, четырнадцать… Каждый заговорщик считал долгом нанести свой удар.
— Я жив! — вызывающе хрипел Калигула и знал, что умирает.
Он упал, уткнувшись лицом в мозаичный пол и прикрыв ладонями затылок. Корчась от боли, Гай понял, что он — не бог. После смерти его ждёт или вонючий Стикс, или пустота небытия, как уверяют некоторые философы. Калигула приготовился принять что угодно, лишь бы там ждала его Друзилла!
Гай умер на семнадцатом ударе.
Преторианцы не сразу поняли, что он мёртв. Продолжали рубить мечами бездыханное тело. Тридцать ударов нанесли императору: в грудь, в живот и даже в пах.
* * *
«Берегись Кассия!» — говорило предсказание оракула. Калигула не подумал, что родовое имя Хереи — тоже Кассий.В противоположном конце галереи, куда так и не добрался Гай, появились телохранители-германцы. Услышав крики, они поспешили на помощь, но опоздали. Завидев варваров, длинноволосых и прослывших жестокими, Кассий Херея вложил в ножны окровавленный меч.
— Уходим, — отдал он тихий, чёткий приказ.
Заговорщики убежали, оставив на месте убийства окровавленный труп. Они опасались мести вспыльчивых германцев, любивших императора за щедрые подачки. Оставалось рассчитывать на то, что варвары не узнают убийц, если те вовремя смешаются с другими преторианцами, непричастными к заговору.
Кассий Херея разрывался надвое. С одной стороны он гордился убийством тирана, с другой — опасался за собственную жизнь.
— Сделаем вид, что мы увидели Гая Цезаря уже мёртвым, и разыскиваем его убийц! — прошептал он.
Преторианцы согласно кивнули и разбежались. Германцы остановились около Гая. Двое присели около императора, ища в нем признаки жизни. Остальные бросились туда, откуда доносился топот заговорщиков.
Германцы оказались единственными, сохранившими до конца верность сыну Германика. Разыскивая убийц, они бегали по дворцу: по галереям, по квадратным дворикам, по перистилю с колоннадой, по паркам, по просторным залам и узким кубикулам. Подозрительно осматривали каждого встречного, отыскивая на одежде или оружии пятна крови, а в глазах — тот особый блеск, могущий выдать убийцу.
На глаза телохранителям попался сенатор Аспренат — испуганный, дрожащий, с кровавыми пятнами на измятой тоге.
— Вот убийца! — крикнул, указывая на сенатора мечом, светловолосый германец Одоакр, взятый для охраны императора из селения, расположенного близ города Треверы.
Аспренат, забыв о гордости римлянина, повалился в ноги варвару.
— Я не виноват, — дрожащим голосом повторял он. — У меня даже нет оружия!
— Оружия нет, а кровь на тоге — есть! — ломанной латынью ответил Одоакр, уперев острие ножа в грудь сенатора.
Аспренат не успел ответить. Свистящий взмах меча — и его голова покатилась по земле. Кровь фламинго и впрямь оказалась для него дурным знамением.
LXXVII
Шум, крики и топот ног, раздающиеся за окном триклиния, потревожили Цезонию. Отставив на стол серебрянное блюдо с лакомствами, она недовольно велела рабыне, прислуживающей за столом:
— Посмотри, что случилось.
Рабыня-египтянка послушно приоткрыла оконную ставню и выглянула наружу.
— Ну что там? — раздражённо спросила Цезония.
Светло-коричневое лицо рабыни побледнело до цвета топлёного молока. Не произнеся ни слова, она повалилась на колени к ногам госпожи.
— Глупая! — выругала её Цезония и, ударив ногой египтянку в бок, поднялась с ложа.
Матрона выглянула в окно, намереваясь выяснить причину беспорядка и попросить Гая наказать виновных. И впрямь: кто смеет нарушать послеобеденный отдых супруги цезаря?
— Императора убили! — больно ударил её в уши пронзительный крик.
Цезония пошатнулась.
— Нет! Это не может быть правдой! — пролепетала она.
Она выбежала во внутренний двор. Солдаты в красных туниках беспорядочно сновали мимо неё, ругаясь и сквернословя. Цезония вглядывалась в их озабоченные лица, пытаясь понять, что произошло. Страшный крик больше не повторялся, но в ушах Цезонии он звучал до сих пор. Жалкая, потерянная, она прислонилась к одной из колонн, окружающих двор, и молилась богам, чтобы услышанное ею оказалось ошибкой. И тут Цезония увидела Гая.
Два германца несли его тело на тёмном шерстяном плаще. Цезония смотрела на знакомую до боли руку — худощавую, крепкую, поросшую рыжеватыми волосками. Эта рука, прежде обнимавшая её, теперь безжизненно свисала с самодельных носилок.
Дойдя до фонтана, германцы опустили на землю свою ношу и отступили на несколько шагов. Отчаянно вскрикнув, Цезония метнулась к Калигуле.
Его лицо застыло в гримасе горечи, удивления и боли. Зеленые глаза, не мигая, смотрели в небо. Полуденное солнце отражалось в остекленевших зрачках. Цезония, всхлипывая, провела дрожащей ладонью по щеке Гая и ощутила холод смерти.
— О Гай! — простонала она. — Почему ты не послушал меня? Почему не убил всех своих врагов?
Цезония гладила его окоченевшие руки, целовала губы, на которых выступила кровавая пена. Никогда прежде матрона не задумывалась: любит ли она Калигулу? Он был императором — самым могущественным и богатым человеком в Риме. Честолюбие и жадность толкнули Цезонию извести Друзиллу и занять её место. Лишь сейчас она поняла, как сильно привязалась к Гаю, как невыносима будет жизнь без него.
Рядом громко причитала рабыня. Матрона с ненавистью посмотрела на неё. Чужие рыдания раздражали Цезонию: никто не сможет оплакать Гая, как она.
— Принеси мою дочь! — велела Цезония египтянке. Каждое слово причиняло ей боль. Плача, она до крови искусала губы.
Полуторагодовалую девочку принесли к матери. Цезония обняла маленькую Друзиллу и прижала к себе. Вместе с дочерью она прилегла около Гая, положив растрёпанную голову на его окровавленную грудь.
Полчаса пролежала Цезония рядом с Калигулой посреди опустевшего двора. Солдаты, рабы и патриции в страхе разбежались. Несмышленная Друзилла играла, сидя рядом с матерью. Девочка опускала пальчик в кровь отца, растёкшуюся по земле, и рисовала закорючки. Взрослому такая забава показалась бы зловещей. Но ребёнок полутора лет ещё не понимает значения смерти.
Цезония очнулась, услышав мужские голоса. Около десяти преторианцев остановились в опустевшем дворе, глядя на неё и Гая. Женщина приподнялась и повернулась к ним. Узнала трибуна Кассия Херею и центуриона Юлия Лупа.
— Посмотрите, что сделали с императором, — жалобно простонала она, протягивая руки к солдатам. — Пролили его благородную кровь. Тело его бросили посреди грязного двора. Нету ни кедрового масла, ни нарда, ни кипариса, ни чёрных носилок — ничего, что закон повелевает оказывать мёртвому…
Преторианцы молча глядели на неё. Распустившиеся волосы Цезонии слиплись от крови и грязи. Узкое лицо покраснело от слез. Голос охрип и потускнел.
— Отыщите убийц, — умоляла она. — Я собственными руками вырву им сердце из груди!
Кассий Херея вздрогнул, услыхав это.
— Убей вдову Гая! — тихо велел он Юлию Лупу.
Молодой центурион прошептал в ответ:
— Я не могу убить женщину.
— Однажды ты сделал это по велению Гая, — рассердился Херея. — Сделай ещё раз ради нашей безопасности. Или хочешь, чтобы Цезония вырвала тебе сердце? Она может! Разве не знаешь? Цезония опоила императора зельем, вызвавшим безумие! Она толкала его на убийства невинных!
Луп неровными шагами двинулся к Цезонии. Не отводя глаз от тонкой женской шеи, на которой нервно билась голубая жилка, он вытащил из ножен короткий меч. Цезония поняла: напрасно она искала сострадания у преторианцев. Они убили Калигулу, и её ждёт та же участь.
— Я предупреждала Гая! — мучительно закусив губы, прошептала она.
Совет, данный ею утром, всплыл в памяти Цезонии: «Убей всех, чтобы не осталось никого, желающего отомстить!» Она вовремя замолчала: такое признание лишь ускорило бы её смерть. Цепляясь за отчаянную надежду выжить, Цезония пустилась на последнюю хитрость.
— Я всегда говорила Гаю: «Умерь жестокость! Правь империей мягко и справедливо!» — говорила она, просительно, убеждающе глядя на Лупа.
Центурион молча остановился рядом с женщиной, полулежащей на земле. Посмотрел на неё сверху вниз и занёс меч.
Цезония смирилась. Перестав умолять, он выпрямилась с былой гордостью. Стоя на коленях около тела Калигулы, она склонила голову и убрала с шеи спутанные волосы.
— Убей меня одним ударом, центурион! Я не хочу умирать мучительно, как Гай! — властным тоном велела Цезония, в последний раз проявив себя императрицей.
Юлий Луп, размахнувшись, нанёс удар. Зачарованным взглядом он следил, как голова Цезонии покатилась, разбрызгивая кровь. Точно так же катилась голова Марцеллы, убитой Лупом по приказу Гая Цезаря. Обезглавленное тело, в последний раз конвульсивно дёрнувшись, упало на труп императора.
Увидев, что случилось с матерью, громко заплакала маленькая Юлия Друзилла. Детский плач угнетающе подействовал на заговорщиков.
— Убей её! — крикнул Херея визгливо, как торговка, предлагающая на рынке зелень.
— Ребёнка?! — возмущённо спросил Луп. Тяжело дыша, центурион отирал лицо от крови Цезонии.
— Отродье Калигулы! — ответил Херея. — Чудовищное семя нужно истреблять прежде, чем оно вырастет!
Юлий Луп попятился, пряча меч за спину и качая головой.
— Гай Цезарь заслуживал смерти, но не дитя, которому ещё не исполнилось двух лет! — жалобно скривился он.
Херея потерял терпение:
— Мы не должны останавливаться на полпути! Нужно уничтожить всю семью императора! Нельзя оставлять в живых тех, кто позже захочет отомстить!
Он схватил плачущую девочку за ноги и с силой ударил её о стену. Пискнув в последний раз, маленькая Друзилла, любимица отца, замолчала. Херея проломил ей голову.
Застыв посреди двора, преторианцы тоскливо разглядывали три трупа — дело их рук. Солдаты молчали. Слова застревали в глотке и казались святотатством.
Со стороны амфитеатра, в котором публика все ещё ждала продолжения зрелищ, раздался вой.
— Должно быть, германцы затеяли резню! — вслух подумал Кассий Херея. — Идём в караульное помещение. Там решим, как поступать дальше.
Преторианцы растянувшейся цепью последовали за трибуном. Император мёртв. Что делать дальше? Никто не знал!
Германцы-телохранители тем временем оцепили амфитеатр. Пугая зрителей, они ругались на дикой смеси латыни и своего наречия и заглядывали под скамьи в поисках убийц. Одоакр притащил окровавленную голову Аспрената, убитого им, и бросил на тот самый алтарь, где накануне несчастный сенатор приносил жертву.
— Всех ждёт такая участь! — прорычал он.
В ужасе завизжали женщины. Разразились бранью безоружные мужчины. Германцы злорадствовали, намереваясь одним ударом и за щедрого императора отомстить, и римлян, которых с детства ненавидели, наказать.
Публику спас от резни счастливый случай. Сенатор Павел Аррунций, запыхавшись, вбежал в амфитеатр.
— Римляне! — крикнул он, поднимая правую руку. — От имени Сената сообщаю вам: император Гай Юлий Цезарь Германик скончался!
Германцы переглянулись, мигом растеряв боевой запал. Калигула умер. Некому вознаградить телохранителей за проявленную бдительность. А новый правитель, кто бы он ни был, может и наказать за убиение невинных. Вложив мечи в ножны, германцы покинули амфитеатр. Плебеи и патриции повскакивали с мест и, давя и толкая друг друга, бросились наружу.
— Посмотри, чего добился в Риме этот голодранец! А ты, глупец, боишься проехать на две стадии дальше от Иерусалима! Собирайся, отправимся к императору просить милостей!
Старый Антипа покорно кивнул, слушая властную женщину. Иродиада прежде с лёгкостью вынудила его сослать первую жену; затем — отрубить голову проповеднику Иоанну, который в народе почитался пророком. Теперь Антипа соглашался переплыть ради Иродиады море и, кланяясь, вытирать седой бородой пол перед молодым императором…
Агриппа не стал ждать, пока сестра с мужем отплывёт в Рим и постарается отнять то, что сам Агриппа получил ценою нескольких лет лести. Он сел на первый же корабль, плывущий в Остию.
Иудей вступил в Палатинский дворец, удивляясь необычной суматохе. Прислушиваясь к обрывкам фраз, он понял ужасную новость: император убит.
У Агриппы защемило сердце: «Бедный, нерассудительный Гай! Он сам приблизил собственную смерть. Неужели он забыл: римляне склонны убивать своих тиранов!»
Ирод Агриппа шёл по дворцу, спрашивая случайных встречных:
— Где император?
Никто не отвечал Агриппе. Лица у патрициев и рабов напоминали восковые маски, которыми прикрывают покойников: изжелта серые, бледные и запуганные. Иудей брёл наугад, заглядывал в кубикулы, сворачивал направо и налево, выходил во внутренние дворики и снова возвращался в прохладные помещения. Он искал Гая, которому был обязан и обретённым богатством, и нежданным возвышением.
Агриппа нашёл Гая и Цезонию в одном из внутренних двориков. Два безжизненных тела составляли страшную для римлян фигуру — крест, орудие позорной казни. Калигула лежал на земле, обратив к небу обезображенное лицо. Тело Цезонии лежало поперёк него.
Узнав Гая по длинной лиловой мантии, Агриппа бросился к нему. По дороге он споткнулся о что-то мягкое. Перевёл взгляд на ноги и ужаснулся: тельце маленькой Друзиллы валялось на земле. Увидел он и голову Цезонии. Перед смертью она высокомерно улыбнулась. Улыбка, застывшая на мёртвых губах, испугала суеверного Агриппу. Он подобрал с земли окровавленный обрывок шёлковой ткани и прикрыл им голову Цезонии.
Вороны, зачуяв мертветчину, каркали над головой Агриппы. Кружились в воздухе, садились на ветви деревьев и на фонтан, косились круглым глазом на покойников. Выжидали.
Агриппа, замахав руками, прогнал птиц.
— Я не могу оставить Гая Цезаря здесь, — бормотал он, оглядываясь на ворон.
Преодолевая брезгливость, Агриппа вытащил из под Цезонии тело Гая. Вытер мёртвое лицо полой роскошного восточного халата. Взял Калигулу на руки, словно ребёнка. И, сгибаясь под тяжестью, понёс его в опочивальню. Закон иудейский строг: он запрещает касаться мертвеца, не принадлежащего к близким родственникам. Агриппе было безразлично. Ради Гая, друга и благодетеля, он готов был нарушить все заповеди Мойсеевы. Кроме Цезонии, он оказался единственным человеком, искренне оплакавшим Калигулу.
— Посмотри, что случилось.
Рабыня-египтянка послушно приоткрыла оконную ставню и выглянула наружу.
— Ну что там? — раздражённо спросила Цезония.
Светло-коричневое лицо рабыни побледнело до цвета топлёного молока. Не произнеся ни слова, она повалилась на колени к ногам госпожи.
— Глупая! — выругала её Цезония и, ударив ногой египтянку в бок, поднялась с ложа.
Матрона выглянула в окно, намереваясь выяснить причину беспорядка и попросить Гая наказать виновных. И впрямь: кто смеет нарушать послеобеденный отдых супруги цезаря?
— Императора убили! — больно ударил её в уши пронзительный крик.
Цезония пошатнулась.
— Нет! Это не может быть правдой! — пролепетала она.
Она выбежала во внутренний двор. Солдаты в красных туниках беспорядочно сновали мимо неё, ругаясь и сквернословя. Цезония вглядывалась в их озабоченные лица, пытаясь понять, что произошло. Страшный крик больше не повторялся, но в ушах Цезонии он звучал до сих пор. Жалкая, потерянная, она прислонилась к одной из колонн, окружающих двор, и молилась богам, чтобы услышанное ею оказалось ошибкой. И тут Цезония увидела Гая.
Два германца несли его тело на тёмном шерстяном плаще. Цезония смотрела на знакомую до боли руку — худощавую, крепкую, поросшую рыжеватыми волосками. Эта рука, прежде обнимавшая её, теперь безжизненно свисала с самодельных носилок.
Дойдя до фонтана, германцы опустили на землю свою ношу и отступили на несколько шагов. Отчаянно вскрикнув, Цезония метнулась к Калигуле.
Его лицо застыло в гримасе горечи, удивления и боли. Зеленые глаза, не мигая, смотрели в небо. Полуденное солнце отражалось в остекленевших зрачках. Цезония, всхлипывая, провела дрожащей ладонью по щеке Гая и ощутила холод смерти.
— О Гай! — простонала она. — Почему ты не послушал меня? Почему не убил всех своих врагов?
Цезония гладила его окоченевшие руки, целовала губы, на которых выступила кровавая пена. Никогда прежде матрона не задумывалась: любит ли она Калигулу? Он был императором — самым могущественным и богатым человеком в Риме. Честолюбие и жадность толкнули Цезонию извести Друзиллу и занять её место. Лишь сейчас она поняла, как сильно привязалась к Гаю, как невыносима будет жизнь без него.
Рядом громко причитала рабыня. Матрона с ненавистью посмотрела на неё. Чужие рыдания раздражали Цезонию: никто не сможет оплакать Гая, как она.
— Принеси мою дочь! — велела Цезония египтянке. Каждое слово причиняло ей боль. Плача, она до крови искусала губы.
Полуторагодовалую девочку принесли к матери. Цезония обняла маленькую Друзиллу и прижала к себе. Вместе с дочерью она прилегла около Гая, положив растрёпанную голову на его окровавленную грудь.
Полчаса пролежала Цезония рядом с Калигулой посреди опустевшего двора. Солдаты, рабы и патриции в страхе разбежались. Несмышленная Друзилла играла, сидя рядом с матерью. Девочка опускала пальчик в кровь отца, растёкшуюся по земле, и рисовала закорючки. Взрослому такая забава показалась бы зловещей. Но ребёнок полутора лет ещё не понимает значения смерти.
Цезония очнулась, услышав мужские голоса. Около десяти преторианцев остановились в опустевшем дворе, глядя на неё и Гая. Женщина приподнялась и повернулась к ним. Узнала трибуна Кассия Херею и центуриона Юлия Лупа.
— Посмотрите, что сделали с императором, — жалобно простонала она, протягивая руки к солдатам. — Пролили его благородную кровь. Тело его бросили посреди грязного двора. Нету ни кедрового масла, ни нарда, ни кипариса, ни чёрных носилок — ничего, что закон повелевает оказывать мёртвому…
Преторианцы молча глядели на неё. Распустившиеся волосы Цезонии слиплись от крови и грязи. Узкое лицо покраснело от слез. Голос охрип и потускнел.
— Отыщите убийц, — умоляла она. — Я собственными руками вырву им сердце из груди!
Кассий Херея вздрогнул, услыхав это.
— Убей вдову Гая! — тихо велел он Юлию Лупу.
Молодой центурион прошептал в ответ:
— Я не могу убить женщину.
— Однажды ты сделал это по велению Гая, — рассердился Херея. — Сделай ещё раз ради нашей безопасности. Или хочешь, чтобы Цезония вырвала тебе сердце? Она может! Разве не знаешь? Цезония опоила императора зельем, вызвавшим безумие! Она толкала его на убийства невинных!
Луп неровными шагами двинулся к Цезонии. Не отводя глаз от тонкой женской шеи, на которой нервно билась голубая жилка, он вытащил из ножен короткий меч. Цезония поняла: напрасно она искала сострадания у преторианцев. Они убили Калигулу, и её ждёт та же участь.
— Я предупреждала Гая! — мучительно закусив губы, прошептала она.
Совет, данный ею утром, всплыл в памяти Цезонии: «Убей всех, чтобы не осталось никого, желающего отомстить!» Она вовремя замолчала: такое признание лишь ускорило бы её смерть. Цепляясь за отчаянную надежду выжить, Цезония пустилась на последнюю хитрость.
— Я всегда говорила Гаю: «Умерь жестокость! Правь империей мягко и справедливо!» — говорила она, просительно, убеждающе глядя на Лупа.
Центурион молча остановился рядом с женщиной, полулежащей на земле. Посмотрел на неё сверху вниз и занёс меч.
Цезония смирилась. Перестав умолять, он выпрямилась с былой гордостью. Стоя на коленях около тела Калигулы, она склонила голову и убрала с шеи спутанные волосы.
— Убей меня одним ударом, центурион! Я не хочу умирать мучительно, как Гай! — властным тоном велела Цезония, в последний раз проявив себя императрицей.
Юлий Луп, размахнувшись, нанёс удар. Зачарованным взглядом он следил, как голова Цезонии покатилась, разбрызгивая кровь. Точно так же катилась голова Марцеллы, убитой Лупом по приказу Гая Цезаря. Обезглавленное тело, в последний раз конвульсивно дёрнувшись, упало на труп императора.
Увидев, что случилось с матерью, громко заплакала маленькая Юлия Друзилла. Детский плач угнетающе подействовал на заговорщиков.
— Убей её! — крикнул Херея визгливо, как торговка, предлагающая на рынке зелень.
— Ребёнка?! — возмущённо спросил Луп. Тяжело дыша, центурион отирал лицо от крови Цезонии.
— Отродье Калигулы! — ответил Херея. — Чудовищное семя нужно истреблять прежде, чем оно вырастет!
Юлий Луп попятился, пряча меч за спину и качая головой.
— Гай Цезарь заслуживал смерти, но не дитя, которому ещё не исполнилось двух лет! — жалобно скривился он.
Херея потерял терпение:
— Мы не должны останавливаться на полпути! Нужно уничтожить всю семью императора! Нельзя оставлять в живых тех, кто позже захочет отомстить!
Он схватил плачущую девочку за ноги и с силой ударил её о стену. Пискнув в последний раз, маленькая Друзилла, любимица отца, замолчала. Херея проломил ей голову.
Застыв посреди двора, преторианцы тоскливо разглядывали три трупа — дело их рук. Солдаты молчали. Слова застревали в глотке и казались святотатством.
Со стороны амфитеатра, в котором публика все ещё ждала продолжения зрелищ, раздался вой.
— Должно быть, германцы затеяли резню! — вслух подумал Кассий Херея. — Идём в караульное помещение. Там решим, как поступать дальше.
Преторианцы растянувшейся цепью последовали за трибуном. Император мёртв. Что делать дальше? Никто не знал!
Германцы-телохранители тем временем оцепили амфитеатр. Пугая зрителей, они ругались на дикой смеси латыни и своего наречия и заглядывали под скамьи в поисках убийц. Одоакр притащил окровавленную голову Аспрената, убитого им, и бросил на тот самый алтарь, где накануне несчастный сенатор приносил жертву.
— Всех ждёт такая участь! — прорычал он.
В ужасе завизжали женщины. Разразились бранью безоружные мужчины. Германцы злорадствовали, намереваясь одним ударом и за щедрого императора отомстить, и римлян, которых с детства ненавидели, наказать.
Публику спас от резни счастливый случай. Сенатор Павел Аррунций, запыхавшись, вбежал в амфитеатр.
— Римляне! — крикнул он, поднимая правую руку. — От имени Сената сообщаю вам: император Гай Юлий Цезарь Германик скончался!
Германцы переглянулись, мигом растеряв боевой запал. Калигула умер. Некому вознаградить телохранителей за проявленную бдительность. А новый правитель, кто бы он ни был, может и наказать за убиение невинных. Вложив мечи в ножны, германцы покинули амфитеатр. Плебеи и патриции повскакивали с мест и, давя и толкая друг друга, бросились наружу.
* * *
Херея не соврал Гаю: Ирод Агриппа и впрямь вернулся в Рим. Он посетил подаренную Калигулой тетрархию. Заехал по дороге к дяде, Ироду Антипе, правителю Галилеи. Жена Антипы, Иродиада, приходилась Агриппе родной сестрой. Увидев брата, вернувшегося богатым на родину, которую покинул нищим, она жёлчно заявила мужу:— Посмотри, чего добился в Риме этот голодранец! А ты, глупец, боишься проехать на две стадии дальше от Иерусалима! Собирайся, отправимся к императору просить милостей!
Старый Антипа покорно кивнул, слушая властную женщину. Иродиада прежде с лёгкостью вынудила его сослать первую жену; затем — отрубить голову проповеднику Иоанну, который в народе почитался пророком. Теперь Антипа соглашался переплыть ради Иродиады море и, кланяясь, вытирать седой бородой пол перед молодым императором…
Агриппа не стал ждать, пока сестра с мужем отплывёт в Рим и постарается отнять то, что сам Агриппа получил ценою нескольких лет лести. Он сел на первый же корабль, плывущий в Остию.
Иудей вступил в Палатинский дворец, удивляясь необычной суматохе. Прислушиваясь к обрывкам фраз, он понял ужасную новость: император убит.
У Агриппы защемило сердце: «Бедный, нерассудительный Гай! Он сам приблизил собственную смерть. Неужели он забыл: римляне склонны убивать своих тиранов!»
Ирод Агриппа шёл по дворцу, спрашивая случайных встречных:
— Где император?
Никто не отвечал Агриппе. Лица у патрициев и рабов напоминали восковые маски, которыми прикрывают покойников: изжелта серые, бледные и запуганные. Иудей брёл наугад, заглядывал в кубикулы, сворачивал направо и налево, выходил во внутренние дворики и снова возвращался в прохладные помещения. Он искал Гая, которому был обязан и обретённым богатством, и нежданным возвышением.
Агриппа нашёл Гая и Цезонию в одном из внутренних двориков. Два безжизненных тела составляли страшную для римлян фигуру — крест, орудие позорной казни. Калигула лежал на земле, обратив к небу обезображенное лицо. Тело Цезонии лежало поперёк него.
Узнав Гая по длинной лиловой мантии, Агриппа бросился к нему. По дороге он споткнулся о что-то мягкое. Перевёл взгляд на ноги и ужаснулся: тельце маленькой Друзиллы валялось на земле. Увидел он и голову Цезонии. Перед смертью она высокомерно улыбнулась. Улыбка, застывшая на мёртвых губах, испугала суеверного Агриппу. Он подобрал с земли окровавленный обрывок шёлковой ткани и прикрыл им голову Цезонии.
Вороны, зачуяв мертветчину, каркали над головой Агриппы. Кружились в воздухе, садились на ветви деревьев и на фонтан, косились круглым глазом на покойников. Выжидали.
Агриппа, замахав руками, прогнал птиц.
— Я не могу оставить Гая Цезаря здесь, — бормотал он, оглядываясь на ворон.
Преодолевая брезгливость, Агриппа вытащил из под Цезонии тело Гая. Вытер мёртвое лицо полой роскошного восточного халата. Взял Калигулу на руки, словно ребёнка. И, сгибаясь под тяжестью, понёс его в опочивальню. Закон иудейский строг: он запрещает касаться мертвеца, не принадлежащего к близким родственникам. Агриппе было безразлично. Ради Гая, друга и благодетеля, он готов был нарушить все заповеди Мойсеевы. Кроме Цезонии, он оказался единственным человеком, искренне оплакавшим Калигулу.