Сувестр Пьер. Любовные похождения князя

   – Может быть и так, – произнес он. – Но, собственно говоря, какая разница! Так что от вас хотел этот Жюв или не Жюв?
   – Я же вам сказала, сведений относительно Мориса… Виделась ли я с ним…
   Виконт де Плерматэн в ярости вскочил и зашагал по комнате.
   – Когда-нибудь это кончится? – воскликнул он. – Они оставят бедолагу в покое?
   Заметив, что его любовница вздрогнула, молодой человек вновь бросился к ней.
   – Бедняжка моя, простите, что дал выход гневу и раздражению! Я так мечтал оградить вас стеной забвения, и всякий раз, узнавая о происшествии, которое может разбередить ваше горе, я просто не в силах подавить в себе ярость!
   Фирмена нашла для своего любовника слова успокоения.
   – Горе? – вновь заговорила она. – Бывшее горе, Раймон, ведь теперь…
   Она не закончила фразы.
   Виконт обвил руками ее талию и подарил ей долгий, благодарный поцелуй.
   – Милая моя! Так вы ему все рассказали?..
   – Он еще спрашивал, походил ли Мике на Оливье, то есть на Мориса…
   – Вы сказали, что нет?
   – Разумеется. И еще упомянула, что Жак Бернар возвращается в Париж…
   – Жак Бернар возвращается?
   Фирмена почувствовала, что опять огорчила виконта.
   Разве Жак Бернар не друг, не ближайший друг Оливье, Оливье-Мориса?
   А вернувшись в Париж, не станет ли он напоминать молодой женщине о прошлом, вести разговоры о Морисе-Оливье, превозносить, как уже было прежде, умершего поэта!
   Фирмене хотелось утешить любовника.
   – Послушайте, – проговорила она. – Я вам все это рассказываю, дабы в будущем вы не могли попрекнуть меня, что я от вас что-то скрываю… И поверьте, вы напрасно так расстраиваетесь. Вы больше мне не доверяете?
   – Что вы, Фирмена!
   – Так вот! Вы должны знать, что я отнюдь не ветреница, играющая своими чувствами. Вчера же было вот что. Я получила эти телеграммы от Жака Бернара, прочитайте их; он скрывался в Англии. Потом он мне позвонил, попросил о встрече… Во время разговора как раз появился Жюв… Он тут же догадался, с кем я беседую, он слышал мой ответ.
   – Что же вы ответили, Фирмена? Надеюсь, вы не намерены принимать здесь Жака Бернара!
   – Именно так я и собираюсь поступить! Это нужно. Я обещала!
   – Но почему? Кому?
   – Почему, друг мой? Потому что, мне кажется, я обязана оказать Жаку Бернару посильную помощь. Его обвиняли в убийстве Оливье-Мориса, мнимого Оливье-Мориса, присутствовавшего в «Литерарии», и тогда, если вы помните, я была среди самых яростных обвинительниц… Теперь же известно, что на улице Гран-Дегре был убит совсем не Оливье-Морис, а несчастный Мике… Обвинять Жака Бернара нет никаких оснований… И я считаю своим долгом помочь ему полностью оправдаться… Мы оба нервничали, могли говорить не слишком складно, но главное, я поняла, по приезде в Париж он хочет со мной увидеться, чтобы уже окончательно удостовериться, что убит Мике, а не Оливье. Раймон, я не могла отказать несчастному юноше.
   – Когда вы назначили ему встречу?
   – Он будет у меня завтра в десять вечера. Вы сердитесь?
   Виконт де Плерматэн нежно склонился к молодой женщине:
   – Фирмена, вы всегда были умницей. Я виноват, что вам перечил. Тысячи раз я повторял, что ничем не связываю вашу свободу, поступайте, как считаете нужным! Оставьте любые сомнения. Мне может быть больно при мысли, что вы опять вмешиваетесь в дело, о котором вам было бы лучше забыть. Но, честное слово, у меня нет причины таить против вас злобу!
   Виконт де Плерматэн вновь сорвал с губ любовницы долгий поцелуй.
   – Фирмена, я люблю вас! А вы меня любите?
   Примостившись у ног Фирмены, он с любовью смотрел на нее, когда вдруг дверь в гостиную отворилась и в комнату вошла молодая женщина, при виде которой виконт, с побелевшим лицом и исказившимися чертами, неожиданно вскочил…
   Еще несколько минут тому назад и он, и Фирмена были настолько поглощены своими думами, что не слышали звонка… Остальное довершила нерасторопная и плохо вышколенная служанка, и теперь между вновь пришедшей, виконтом де Плерматэном и его любовницей разыгрывалась трагическая сцена!
   Фирмена никогда прежде не видела женщины, нежданно-негаданно заявившейся в ее гостиную.
   Но окинув взглядом хрупкую, элегантную, точеную фигуру, заметив бледное лицо и дрожащие руки, она тут же догадалась, кем была эта красивая особа…
   – Господи! – глухо произнесла она. – Виконтесса де Плерматэн! Ваша жена!
   И в самом деле, это была законная супруга фирмениного любовника, которая застигла мужа возле ног возлюбленной, кидающим на нее страстные взгляды.
   Она сделала несколько шагов к виконту, меж тем как сопровождавшая ее служанка, поняв по поведению присутствующих, что допустила промашку, когда вот так, без доклада впустила посетительницу, поспешно захлопнула дверь…
   Виконт также двинулся навстречу гостье, надменный и серьезный, он молча разглядывал ее.
   Виконтесса де Плерматэн бесцветным голосом сострила, делая вид, что не замечает Фирмену:
   – Не ждали, Раймон?
   – Мадам, я считал, что ваше достоинство…
   Но виконтесса де Плерматэн не дала ему договорить:
   – Достоинство? Странно даже слышать, честное слово! Кто из нас поступает недостойно?
   Вместо ответа виконт пожал плечами.
   Мадам де Плерматэн сделала еще несколько шагов. Она стояла перед ним, почти его касаясь, уничтожая взглядом:
   – Так вы пожимаете плечами? От вас я такого не ожидала!..
   Поскольку он молчал, она лихорадочно заговорила:
   – Но ответьте же хоть что-нибудь! Соврите! Возразите!
   Странно было глядеть на виконта. Встревоженный, нежный и робкий любовник в мгновение ока обернулся властным мужем с непроницаемым взором, злыми глазами, дрожащим от холодной ярости.
   – Я не из тех, – наконец медленно выговорил он, взвешивая каждое слово, – кто опускается до лжи! Я полагал, мадам, что свободен в своих чувствах.
   Эти слова были сказаны будто специально, чтобы разжечь гнев и ревность виконтессы…
   – Вы свободны в своих чувствах? И вы смеете мне говорить, что любите эту женщину?
   Виконтесса брезгливо указала пальцем на Фирмену, которая, растерянная и дрожащая, застыла посреди комнаты, словно происходящее было кошмарным сном.
   – Мадам, – возразила работница, – мадам! Разве мы не вправе любить кого угодно?
   Но виконт де Плерматэн жестом приказал подруге замолчать.
   – Да! – медленно продолжал он. – У меня хватает смелости сказать вам, что я люблю свою Фирмену!
   Виконтесса отвечала ядовитом тоном, тянула слова, словно вкладывала в них угрозу, намекая на мрачную тайну:
   – Ваша любовница не знает вас! Не знает, кто вы!
   – Она любит меня, мадам!
   – Вас любили и другие!
   – Но я их не любил!
   – Раймон, вы хотите войны?
   Но виконт, оставив вопрос без ответа, схватил со стола саксонскую статуэтку и взглянул жене в глаза.
   – Мадам, – произнес он, – запомните, войны не будет: я не вижу перед собой противника!
   – Неужели?
   – Да, мадам! Вы считаете себя сильной, но вы хрупкая, как эта статуэтка. Это ваш символ. И ваш покровитель – вы знаете, о ком я говорю, – не совладает со мной, никакими силами, никакой ценой… Мадам, вы явились сюда как злой гений… Не знаю, кто вам рассказал про любовницу, у меня все же хватало такта это скрывать… Напрасно вы пришли, мадам, устраивать мне подобные сцены ревности. Еще раз, в последний раз повторяю, уходите! Не упрямьтесь! Или я разобью вас, как стекляшку, как надоевшую безделушку, как эту фигурку!..
   И хрупкая саксонская статуэтка, которую виконт де Плерматэн держал между пальцами, разлетелась вдребезги на полу.
   – Понятно, мадам?
   Казалось, яростный необузданный гнев виконта не произвел никакого впечатления на виконтессу, настроенную более чем решительно:
   – Вы разбили статуэтку, чтобы меня испугать! Я понимаю вашу символику. Но Бога ради, вы забываете, что я не такая уж хрупкая. У меня есть секретное оружие…
   – Оружие против меня?..
   – Да… Я же сказала, я знаю…
   – Что же?
   – Ваше прошлое!
   Виконт де Плерматэн высокомерно вскинул голову.
   – Прошлого больше нет, – выговорил он, – а жить я буду, как мне заблагорассудится! Попрошу вас удалиться, мадам! Ваше присутствие здесь неуместно. Вам нечего делать рядом с моей возлюбленной.
   Можно было подумать, что виконту доставляло удовольствие отыскивать слова, способные как можно больнее уязвить жену.
   – Рядом с вашей возлюбленной? – тихо повторила виконтесса, пошатнувшись, словно пораженная в самое сердце. – Ах, как вы жестоки, как вы жестоки, Раймон… Вы еще пожалеете!.. Сильно пожалеете!
   Показав на Фирмену, она добавила тоном, в котором было больше угрозы, чем просьбы:
   – Бросьте ее, Раймон!
   – Нет!
   – Бросьте эту женщину!
   – Никогда!
   – Что ж, вы сами этого хотели…
   – Ничего вы не сделаете!
   Вдруг между супругами встала Фирмена. Лицо молодой женщины исказилось от волнения, она вся дрожала, казалось, от горя утратив рассудок.
   – Мадам! Мадам! – вскричала она. – Прошу вас, смилуйтесь над нами! Смилуйтесь надо мной!
   Но на губах виконтессы играла холодная улыбка.
   – Я вас не знаю, – сказала она, – мне неизвестно, кто вы такая, мадемуазель! Но послушайте моего совета, ни мне, ни мужу никогда не говорите о милосердии, он из тех, кому неведомо это чувство!
   На сей раз виконт возмутился.
   Он нежно отстранил Фирмену и взял жену за запястье.
   – Довольно, – приказал он. – Довольно. Хватит! Вы хотели знать, есть ли у меня любовница, – вы своего добились! Вы выследили меня, а теперь терзаетесь сильнее, чем прежде. Тем хуже для вас! Но десять минут вы разыгрывали отвратительную сцену, которой мне бы хотелось избежать. Нет, не ради себя! Ради моей подруги. Ради Фирмены! Вы получили свое, причинив боль ребенку, которого я люблю? Довольно, больше я вам ничего не позволю! Уходите!
   – Но не ранее, чем вы скажете…
   – Уходите, мадам! Уходите! Ради Бога! Немедленно уходите! И помните, я вас не боюсь! Я знаю, кто может защитить меня!
   Виконт де Плерматэн произнес просьбу таким тоном, что виконтесса волей-неволей отступила.
   – Вы меня гоните? – сказала она.
   – Говорю вам, до вечера!
   – Раймон, мы еще посчитаемся!
   – Только не здесь, мадам, я всегда к вашим услугам, но в этой комнате чтобы духу вашего не было! Разрешите мне вас проводить.
   И виконт де Плерматэн пошел на жену с глазами, налитыми кровью, – виконтессу охватил страх.
   Несчастной, опозоренной супруге пришлось, понурив голову, удалиться.
   Она сказала правду: ее выгоняли!
   – Фирмена, милая, вам лучше?
   С любовницей виконта случился сильнейший нервный припадок. Бледная, разбитая и печальная, она лежала на широком диване.
   – Фирмена, Фирменочка, прошу вас, заклинаю, не думайте о чудовищном скандале, который только что произошел… Поймите одно: я вас очень люблю, искренне, нежно. А насчет этой женщины не сомневайтесь, вы же видели: ради вас я пожертвовал ею…
   Мутным взором взглянув на любовника, Фирмена сонным голосом отвечала:
   – Мне страшно! Страшно! Раймон… Раймон, чем она вам угрожала? Почему вы вздрогнули, когда она заговорила о прошлом? Почему она сказала, что не надо взывать к милосердию? Кто защитит вас?
   Молодая женщина отчаянно зарыдала:
   – Мне кажется, что моя любовь приносит несчастье… Теперь я боюсь за вас, боюсь! А что, если она действительно хочет отомстить?
   Виконт де Плерматэн небрежно пожал плечами.
   – Женщина ревнивая, – сказал он, – всегда угрожает, даже когда не знает, как исполнить свои угрозы, даже не имея возможности их исполнить. Не бойтесь, Фирмена! Прошу вас! Видите, у вас закрываются глаза… Сейчас на вас подействует снотворное, которое я дал вам выпить. Часа два-три, думаю, вы подремлете. А проснетесь спокойной и отдохнувшей…

Глава 19

КНЯГИНЯ

   Был ли он искренним?
   Или лгал Фирмене?
   Виконт де Плерматэн, несколько мгновений тому назад внушавший молодой женщине: «Не беспокойтесь! Не терзайтесь по пустякам, угрозы виконтессы, право, того не стоят!», неузнаваемо переменился, как только за ним захлопнулась дверь. Опустив голову и нервозно постукивая тростью, он медленно пересек вестибюль. Увидь его кто-нибудь в этот миг, он бы, безусловно, догадался, что его гложет забота, если не сказать, глухое волнение.
   В действительности, виконт не питал иллюзий насчет чудовищного гнева и жестокого страдания виконтессы.
   Дав волю чувствам, превыше всего желая оградить работницу от волнений и тревог, он грубо оттолкнул жену, а теперь, возможно, считал, что принес слишком большую жертву, ради любовницы поступившись супругой.
   Но виконта де Плерматэна не так легко было сломить, заставить пожалеть о содеянном.
   Скоро его губы скривились в насмешливой улыбке; он небрежно пожал плечами, показывая, что принимает свою судьбу, что готов выдержать бурю, которая, по всей видимости, ожидает его дома. Он был хорошим игроком, к тому же влюбленным, способным постоять за свое чувство.
   Виконт де Плерматэн пересек шоссе, сделал несколько шагов по тротуару, затем, кликнув фиакр, бросил: «Елисейские поля», залез в угол и погрузился в размышления.
   Через несколько минут фиакр остановился у дверей роскошного особняка; виконт стремительно поднялся в свою квартиру. Лицо его было бесстрастным, но глаза пылали огнем.
   Повелительным тоном он осведомился у слуги, который открыл ему и бросился снимать с него шубу:
   – Мадам вернулась?
   – Мадам виконтесса, – отвечал слуга, – вернулась около часа тому назад, но опять ушла, не дождавшись господина виконта.
   – Мадам ушла?
   – Да, господин виконт. Мадам оставила для господина виконта записку, он найдет ее на столе в своем кабинете.
   – Спасибо.
   При известии об уходе жены сердце виконта сжалось от тайной тоски.
   Куда она отправилась?
   Что значит столь стремительное исчезновение?
   Неужели она всерьез намерена мстить?
   Узнав, что виконтесса оставила записку, он приободрился.
   – Женщина, которая пишет, – это женщина, которая просит, – рассуждал он. – Ну-ну! Поглядим, что за письмецо.
   Он тужился выдавить из себя смешок. В действительности, вскрывая украшенный гербами конверт, на котором крупными буквами было выведено имя жены, господин де Плерматэн был очень бледен.
   Одним взглядом он пробежал письмо. Оно было совсем короткое, в несколько строк.
   «Не забудьте, – писала ему виконтесса, – вечером мы ужинаем в ресторане „Дюрван“ с мадам Алисе и несколькими друзьями. Не сомневаюсь, что вы, как и я, сумеете отложить на пару часов необходимые объяснения!»
   – Ужин с мадам Алисе! Я и впрямь забыл. Черт возьми! А она крепкий орешек. Доблестная душа!
   Виконт де Плерматэн застыл посреди кабинета с письмом виконтессы в руке.
   – Да, доблестная душа, – повторил он, – и мне жаль, что так получилось… Но что я могу изменить?
   И, словно убеждая себя, виконт де Плерматэн повторил в тиши комнаты:
   – Я люблю Фирмену! Я люблю Фирмену! Я не допущу между нами преград!
   В течение нескольких минут несчастный молодой человек мерил просторную комнату отрывистыми шагами, раздираемый жестокими внутренними противоречиями.
   Его законная жена упомянула о прошлом. И теперь прошлое стояло у него перед глазами, казалось, он вел с собой беспощадную борьбу, размышлял, собираясь принять бесповоротное решение.
   Неожиданно он включил электрическую лампу, осветив большое зеркало в глубине комнаты; пристально взглянув на свое отражение, он усмехнулся:
   – Черт!.. Теперь я медлю, дрожу… Хорошенькое дело! Любовь! Любовь! Что бы он сказал… если бы меня увидел?..
   Кого виконт имел в виду? Потушив лампу, он позвал:
   – Жан, дружище! Я ужинаю не дома! Подайте одежду и шубу и идите за машиной!
   Так же как виконтесса де Плерматэн, он считал крайне важным для их столь глубоко несчастной, разобщенной четы отложить ради светских обязанностей на несколько часов объяснение, решающее судьбу Фирмены…
   Этим вечером сияющий огнями ресторан «Дюрван» был заполнен до отказа; тщетно было бродить по залам, выискивая столик, за которым бы не восседали элегантные сотрапезники.
   Между светлыми дамскими туалетами темными пятнами проступали черные фраки мужчин. В свете электрических канделябров сверкало серебро; белоснежные скатерти, гармоничные тона, розовые абажуры, все придавало «Дюрвану» сказочный облик.
   Здесь справляли торжества светские и богатые парижане; заведение уже с давних пор пользовалось отменной репутацией не только среди гурманов, любителей хорошей кухни, но и среди аристократов, привлекаемых более красивой обстановкой, чем вкусной едой.
   – Виконтесса! Виконтесса! – шутливо грозила за одним из столиков толстуха мадам Алисе, обращаясь к мадам де Плерматэн. – Надо непременно оштрафовать вашего мужа, он безбожно опаздывает!
   – Дорогая, я очень за него извиняюсь… Вероятно, азартная игра в клубе…
   Краснолицый старик с волосатыми пальцами, который вальяжно развалился на стуле рядом с мадам де Плерматэн, поставив локти на стол, вопреки всем приличиям, оборвал ее, даже не потрудившись прожевать до конца кусок:
   – Не понимаю, как можно забыть об ужине!
   – Дорогой мэтр, – возразила мадам Алисе, – думаю, и вы, увлекшись египтологическими изысканиями, способны заставить нас ждать.
   – И совершенно напрасно вы так думаете! – возразил толстяк. – Забыть об ужине, да ни за что на свете! Хорошо поесть – это святое!..
   Тон, которым неприятный старик произнес эти слова, как нельзя лучше доказывал, что он не шутит.
   Впрочем, то же подтверждала и давно установившаяся за ним репутация…
   Старый египтолог Альбер Сорине-Морой прославился тем, что, не вылезая из-за стола, сделал себе карьеру – за светским обедом отхватил себе место в Академии!
   Его втихомолку подозревали в том, что он использует свой зеленый сюртук^[2] самым прозаичным образом, соглашаясь за небольшую мзду присутствовать на светских раундах, где его официальные титулы производили подобие взрыва.
   Мадам Алисе собиралась было ответить академику весьма учтиво, поскольку директриса «Литерарии», хотя и недолюбливала вздорного и тщеславного старика, отнюдь не стремилась будить его ядовитую злобу, когда он вдруг воскликнул:
   – А! Легок на помине…
   И в самом деле, виконт де Плерматэн, который только что вошел в ресторан и стремительно пересек залы, направлялся к столику, занятому его друзьями. Он поклонился мадам Алисе.
   – Даже не знаю, – с обычной грациозностью произнес он, – могу ли я показываться вам на глаза, мадам, намерены ли вы подвергнуть меня наказанию или, по меньшей мере, прилично оштрафовать за то, что заставил вас столько ждать?
   – Полноте! – оборвал его Сорине-Морой, которому не терпелось приступить к ужину. – Мадам Алисе приказала принести только закуски. Полноте! Дамы простят вас, дабы не опровергать миф о доброте слабого пола!
   – Сударь, могу ли я быть с вами откровенным? – возразил виконт. – Мне лестно ваше прощение, но мне бы хотелось послушать мадам Алисе.
   Директриса «Литерарии» улыбнулась:
   – Надеюсь, вашу жену тоже?
   – Моя жена сама снисходительность, мадам.
   – Вы слишком полагаетесь на мою доброту, мой дорогой.
   На намек виконта мадам де Плерматэн отвечала с улыбкой, но тон, каким были произнесены эти слова, придавал им совсем иное звучание.
   – Что же, дорогая, – откликнулся виконт, – если даже вы упрекаете меня, мне остается только просить господина Сорине-Мороя вымолить для меня прощение у мадам Алисе, а затем вместе с мадам Алисе вымолить прощение у вас.
   Виконтесса легко пожала плечами:
   – К людям без стыда и совести у меня нет жалости!
   Слуга взял у виконта шубу, шляпу и трость, и тот наконец сел за стол.
   В беседу вновь вступила мадам Алисе:
   – Но, дорогой мой друг, ваша жена абсолютно права! Вы действительно искренне раскаиваетесь?
   Виконт улыбнулся и посмотрел прямо в лицо виконтессе.
   – Раскаиваюсь ли я? – произнес он. – Раскаяние, мадам, – знак неправоты… Я лично опоздал не по своей вине!
   – Так почему же вас не было здесь в восемь?
   Виконтесса не дала мужу ответить.
   – Полагаю, какой-нибудь разговор в клубе, – предположила она.
   – Совершенно верно! – с поразительным самообладанием подтвердил виконт. – У меня был довольно тяжелый разговор.
   – Вы выставили из клуба какого-нибудь члена? – поинтересовался Сорине-Морой.
   – Позвольте ответить вам, сударь, дурным каламбуром: мы никого не выставили, но кое-кто выставил себя в таком свете, что, боюсь, придется с ним распрощаться. Нам не нужны ни скандалы, ни всякие сцены!..
   Виконтесса де Плерматэн была слишком проницательна, чтобы не почувствовать тайный смысл, который муж скрыл под игривым тоном.
   «Так-так! – думала она. – Я застала его у ног любовницы… Он меня выгнал, чтобы остаться с ней… Когда я уходила, с мукой в сердце и слезами на глазах, он утешал эту женщину! И теперь он смеет заявлять, что ему не нужны скандалы и сцены?..»
   Она подавила поднимающуюся в ней ярость.
   – Вы говорите, кое-кто неудачно выставил себя? – сказала она. – А вы уверены, дорогой, что этого кое-кого не вынудили к тому драконовские порядки вашего клуба? Вы член комитета и, сочиняя правила ради собственного удовольствия, могли несколько перегнуть палку… Как мне представляется, человек, который платит взносы, имеет право не подчиняться вашим капризам и…
   Господин де Плерматэн резко оборвал жену.
   – Надеюсь, вы шутите? – сказал он. – Вы что, дорогая, не понимаете, что даже в вашем изложении правота отнюдь не на стороне так называемой жертвы, которую вы защищаете. Слабый не бывает правым!..
   На сей раз запротестовала мадам Алисе…
   Уже несколько минут почтенная директриса «Литерарии», наслаждаясь паштетом из гусиной печенки, терзалась смутным беспокойством.
   Что случилось с виконтом и виконтессой де Плерматэн?
   Ей казалось, что супруги беседовали не в самом любезном тоне. В репликах виконтессы сквозила глухая вражда. В замечаниях виконта звучал затаенный гнев.
   Она решила перевести разговор на другую тему.
   – Виконт, – заявила она, – вы притворяетесь более злым, чем вы есть на самом деле. Вот и господин Сорине-Морой, уверена, меня поддержит! Так вот! Вы считаете, что слабый всегда неправ?
   – Да, мадам.
   – Хотите, я докажу обратное?
   – Слушаю вас, мадам.
   – Один пример, который вам нечем будет крыть…
   – Я жду мадам.
   – Так вот, мой дорогой, виконтесса, бесспорно, слабее вас, но, уверена, вы всегда ей уступаете!..
   Знай директриса «Литерарии» о разыгравшейся между супругами драме и задумай она специально сесть в лужу, вряд ли она сумела бы сморозить что-либо более неуместное.
   Но виконт был не из тех, кого можно смутить, застать врасплох.
   Он быстро нашелся:
   – Мадам, вы думаете, что сразили меня наповал?.. Ошибаетесь… Не знаю, правда ли виконтесса слабее меня, но отдавая должное скорее ее уму, чем сердцу, могу поручиться, что она слишком проницательна, чтобы требовать у меня уступок. Мадам, моя жена никогда не просила и не собирается просить о вещах невозможных. Таким образом, мне никогда не придется ей уступать. Уступать – это удел слабых!.. А я не из их числа.
   Замечание попало в цель. В нем были вызов, испытание хладнокровию. Виконтесса почувствовала, что ее бьет дрожь.
   – А если у меня все-таки появится каприз? – вновь заговорила она.
   – Капризы капризам рознь, мадам! Можно купить драгоценность, но отказать в желании, ставящем под угрозу семейный покой.
   Виконт держался настороже. Он умел в скрытой форме донести свои мысли до жены. И пока мадам Алисе со смущением осознавала, что в гармоничной чете ее друзей произошел разлад, пока на время забытый и получивший полную свободу академик Сорине-Морой незаметно для окружающих вдумчиво опустошал тарелки, между супругами продолжалась суровая и глухая борьба.
   – Значит, дорогой, – продолжала виконтесса улыбаясь, дабы скрыть свою ярость, беря шутливый тон, дабы не выдать дрожь в голосе, – появись у меня сейчас какой-нибудь каприз, вы нисколько не скрываете, что прежде чем выполнить его, взвесите все «за» и «против»? Не слишком учтиво! Даже несколько…
   – Это необходимо, мадам!
   Наступила небольшая пауза.
   Соперники мерили друг друга взглядами.
   Разумеется, через несколько часов на Елисейских полях их ждало тяжелое, серьезное объяснение наедине.
   Мадам Алисе еще раз попыталась восстановить между друзьями доброе согласие.
   – Если бы мы только умели, – обратилась она к Сорине-Морою, чей титул производил на нее достаточное впечатление, чтобы временами чувствовать уколы совести по поводу невнимательного к нему отношения, – хранить в душе смирение и покой, подобно вашим египтянам… Они-то были по-настоящему счастливы, отдав себя в распоряжение рока, не так ли, дорогой друг?
   – Мадам, – откликнулся Сорине-Морой, который как непременный участник многочисленных сборищ, имел в запасе несколько готовых фраз – ходячую монету академиков, которые он вставлял по любому поводу, дабы выглядеть человеком мыслящим, – мадам, египтяне открыли рецепт счастья, сумев от всего отрешиться. Они не знали любви в точном смысле этого слова. Жизнь они считали странствием… Пребывая в вечном движении, они не давали настигнуть себя страданию…