– Я нахожу ваше предложение весьма разумным, пусть Катерина Дмитриевна едет одна. И сочту за честь принять ваше приглашение, хотя аппетита у меня сейчас нет никакого, как вы можете догадаться.
– Э, ваше высочество! Обед, это такое дело, которым нельзя пренебрегать. Как говаривал мой покойный дед: война войной, а обед по распорядку!
– Сейчас вы напомнили мне моего советника, – усмехнулся принц, и мужчины отправились в дом Карозиных.
Катенька же велела извозчику отвезти себя к театру Сниткина. Приехав, она тот час же прошла к Ефиму Петровичу.
– Кого я вижу! – радостно приветствовал ее Сниткин. – Дражайшая Катерина Дмитриевна! Душевно рад вас видеть! Как здоровье Никиты, супруга вашего? Я все жду, когда мы с вами вместе поужинаем, я не забыл вашего обещания! А как продвигается ваш домашний спектакль? Пригласите меня?
Сниткин мог бы еще полчаса без умолку трепаться, но Катенька прервала его словоизвержения:
– Ефим Петрович, драгоценный вы мой, я к вам по весьма важному делу. Не скажете ли вы, куда уехала Любчинская?
– А зачем она вам? – удивился Сниткин. – Я сам в вашем распоряжении!
– Это замечательно, но я дала ей прочесть свою пьесу, а она забыла мне ее вернуть! И теперь я прямо в отчаянии! – на ходу сымпровизировала Катенька.
– Ах, пьесу! Ну, скажу я вам, Катерина Дмитриевна, вы просто кладезь талантов! И как это Никите удалось отхватить такое сокровище?
– Ефим Петрович! Ну так куда же уехала ваша примадонна? Ведь не могла она не поставить в известность директора театра?
– Госпожа Любчинская пожаловалась мне вчера на меланхолию и попросилась на отдых в деревню. Я ее долго пытался разубедить. Посудите сами, как театру без примадонны, на ней же весь репертуар держится! Но нет! Не могу, говорит, устала, говорит, надо, говорит, отдохнуть! Пришлось отпустить. А куда деваться? Актриса, натура тонкая, возвышенная… Но я ее заставил пообещать, что она вернется не позже, чем через неделю! Так что вам незачем волноваться – вернется, и заберете свою пьесу!
– Ах нет, Ефим Петрович! Это будет слишком поздно! Нам же роли учить надо. Пасха-то уже на носу! А еще репетировать, костюмы подбирать… Мне никак не успеть через неделю! Умоляю, скажите, куда она поехала? Я человека за пьесой пошлю.
– Вот ведь вы какая неугомонная! Знаю, что в деревню, а в какую? Бог ее знает, не упомню! Говорила она как-то, что есть у нее дом в деревне, в наследство от матери покойной остался, а вот где – простите великодушно – не помню.
– Какая жалость, Ефим Петрович, какая жалость! А может быть, кто-нибудь в театре знает?
– Увы, Катерина Дмитриевна, примадонны редко имеют друзей среди актеров, и госпожа Любчинская – не исключение! Я уверен, что она, кроме меня, никому ничего не сказала. Вот разве что…
– Ну?! – с надеждой воскликнула Катенька, которая уже начала отчаиваться.
Сниткин слегка помялся.
– Дело-то слишком деликатное… Но, так и быть, вам скажу. У нее есть поклонник, английский путешественник Томас Канингем, он на Неглинке проживает. Вот он знает обязательно, если, конечно, она вместе с ним не уехала.
Вот теперь можно было смело отчаиваться – все ниточки оборваны. Катеньке все-таки хватило сил любезно поблагодарить Сниткина и распрощаться с ним, пообещав непременно пригласить на свой спектакль.
Домой Катенька вернулась, совершенно упав духом, и лишь обреченно покачала головой в ответ на вопросительный взгляд ожидавших ее мужчин.
ГЛАВА 14
– Э, ваше высочество! Обед, это такое дело, которым нельзя пренебрегать. Как говаривал мой покойный дед: война войной, а обед по распорядку!
– Сейчас вы напомнили мне моего советника, – усмехнулся принц, и мужчины отправились в дом Карозиных.
Катенька же велела извозчику отвезти себя к театру Сниткина. Приехав, она тот час же прошла к Ефиму Петровичу.
– Кого я вижу! – радостно приветствовал ее Сниткин. – Дражайшая Катерина Дмитриевна! Душевно рад вас видеть! Как здоровье Никиты, супруга вашего? Я все жду, когда мы с вами вместе поужинаем, я не забыл вашего обещания! А как продвигается ваш домашний спектакль? Пригласите меня?
Сниткин мог бы еще полчаса без умолку трепаться, но Катенька прервала его словоизвержения:
– Ефим Петрович, драгоценный вы мой, я к вам по весьма важному делу. Не скажете ли вы, куда уехала Любчинская?
– А зачем она вам? – удивился Сниткин. – Я сам в вашем распоряжении!
– Это замечательно, но я дала ей прочесть свою пьесу, а она забыла мне ее вернуть! И теперь я прямо в отчаянии! – на ходу сымпровизировала Катенька.
– Ах, пьесу! Ну, скажу я вам, Катерина Дмитриевна, вы просто кладезь талантов! И как это Никите удалось отхватить такое сокровище?
– Ефим Петрович! Ну так куда же уехала ваша примадонна? Ведь не могла она не поставить в известность директора театра?
– Госпожа Любчинская пожаловалась мне вчера на меланхолию и попросилась на отдых в деревню. Я ее долго пытался разубедить. Посудите сами, как театру без примадонны, на ней же весь репертуар держится! Но нет! Не могу, говорит, устала, говорит, надо, говорит, отдохнуть! Пришлось отпустить. А куда деваться? Актриса, натура тонкая, возвышенная… Но я ее заставил пообещать, что она вернется не позже, чем через неделю! Так что вам незачем волноваться – вернется, и заберете свою пьесу!
– Ах нет, Ефим Петрович! Это будет слишком поздно! Нам же роли учить надо. Пасха-то уже на носу! А еще репетировать, костюмы подбирать… Мне никак не успеть через неделю! Умоляю, скажите, куда она поехала? Я человека за пьесой пошлю.
– Вот ведь вы какая неугомонная! Знаю, что в деревню, а в какую? Бог ее знает, не упомню! Говорила она как-то, что есть у нее дом в деревне, в наследство от матери покойной остался, а вот где – простите великодушно – не помню.
– Какая жалость, Ефим Петрович, какая жалость! А может быть, кто-нибудь в театре знает?
– Увы, Катерина Дмитриевна, примадонны редко имеют друзей среди актеров, и госпожа Любчинская – не исключение! Я уверен, что она, кроме меня, никому ничего не сказала. Вот разве что…
– Ну?! – с надеждой воскликнула Катенька, которая уже начала отчаиваться.
Сниткин слегка помялся.
– Дело-то слишком деликатное… Но, так и быть, вам скажу. У нее есть поклонник, английский путешественник Томас Канингем, он на Неглинке проживает. Вот он знает обязательно, если, конечно, она вместе с ним не уехала.
Вот теперь можно было смело отчаиваться – все ниточки оборваны. Катеньке все-таки хватило сил любезно поблагодарить Сниткина и распрощаться с ним, пообещав непременно пригласить на свой спектакль.
Домой Катенька вернулась, совершенно упав духом, и лишь обреченно покачала головой в ответ на вопросительный взгляд ожидавших ее мужчин.
ГЛАВА 14
Профессор чуть ли не силой усадил жену за стол, заставляя хоть немного поесть. Расстроенная женщина выло ковырялась в своей тарелке, думая, что же еще можно сделать, чтобы отыскать сбежавшую Любчинскую. Катенька не очень-то верила, что действительно поехала в деревню, да если это и действительно правда, то как угадать, в какую? Деревень-то под Москвой сколько!
– Ваше высочество, – с надеждой обратилась она к Амиту. – Постарайтесь вспомнить, может быть, Любчинская говорила вам что-то домике в деревне?
– Нет, сударыня, – покачал головой удрученный принц. – Для этого она была слишком хитра. Но я чувствую, что она еще не уехала далеко, что-то подсказывает мне: ожерелье близко и мы можем его найти. И я прошу вас, оставить церемонии, я в вашей стране не официально, а вы мне так помогли. Называйте меня просто по имени.
Катенька согласно кивнула и удивленно посмотрела на Принца: тот действительно был убежден в своих словах и снова обрел решимость продолжать поиски. Молодая женщина вздохнула, ей-то уже все казалось бессмысленным. Однако она заставила себя думать, прокручивая в голове все события, произошедшие с того самого вторника, когда Никита Сергеевич ввязался в пари. Постепенно перед глазами Катеньки разворачивались картины всех ее приключений, когда она дошла до последнего обыска тайника и вспомнила несчастную Вареньку, Дашу и коробку с наркотиком, ее осенило:
– Сударь, помните, я рассказала вам о содержимом тайника. Как вы думаете, откуда у Любчинское было такое количество наркотика? Вы не привозили с собой это зелье?
– Нет, сударыня, – покачал головой Амит. – Я могу предположить, что у вас могло сложиться превратное представление о нашей религии, но смесь наркотиков употребляли только таги, простые же верующие никогда не прибегали к подобным средствам, чтобы обращаться к богам…
Принц немного помолчал, а потом как будто что-то вспомнил:
– Постойте! Я помню, что оплачивал счет Ариадны от какого-то аптекаря! Не может ли это стать зацепкой?
– Ну конечно! – в возбуждении вскочила Катенька. – Пакетик от яда! Там стояло название аптеки. Если Любчинская там же приобретала и наркотик, то аптекарь должен был быть с ней в сговоре. Ведь одно дело: купить крошечную порцию для облегчения страданий при переломе там, или еще зачем… Но такое количество! А в то, что Любчинская сама постоянно употребляла эту отраву, я поверить никак не могу. Слишком она трезвомыслящая особа! Она купила все это только тогда, когда вы невольно натолкнули ее придумать тот чудовищный план! Мне кажется, что она не только талантливая актриса, в чем я не могу ее отказать, но еще и обладает определенным воздействием на людей. Иначе очень трудно понять, как ей удалось втянуть в это дело столько девушек за такой короткий срок.
– Так что же мы сидим! – воскликнул Карозин. Он был сыт и готов к новым подвигам, урчащий желудок теперь не мешал профессору проявить твердость духа, а энтузиазм супруги подталкивал к несвойственным для него авантюрам. – Где этот злополучный пакетик?
Катенька вскочила со стула и метнулась в гостиную, где лежала умирающая Варя. Женщина окинула комнату взглядом пытаясь восстановить в памяти события того страшного дня, чтобы вспомнить, куда она девала пакетик из-под мышьяка, который вынула из руки мертвой горничной. Постепенно она вспомнила, что положила его в карман своего платья. Катенька побежала к своему гардеробу, боясь в душе, что ее служанка чистила платье и выкинула бумажку, посчитав ее ненужной.
Слава Богу, пакетик оказался на месте. Впервые в жизни Катеньку порадовала нерасторопность служанке. Она поспешила обратно в столовую, победно неся в крепко стиснутой руке желтоватую бумажку с неприятной эмблемой. В душе ее снова поселилась уверенность, что они доведут это дело до конца.
«Аптека Мульчинского на Сретенке», – прочел Карозин адрес с пакетика.
– Ну что, едем? – поднял он глаза на жену и принца, потом немного задумался, глядя невидящими глазами на надпись. – Мульчинский, Мульчинский… – повторял он в задумчивости.
– Никита, ты что стоишь, мы же решили ехать, пока еще не поздно. Ты что, знаешь этого аптекаря? – Катенька выжидающе смотрела на мужа.
– Да нет, душа моя, не знаю… Но ты понимаешь, это дело такое запутанное, что я поневоле пытаюсь углядеть в нем хоть какие-то логические закономерности… – профессор вспомнил о принце и перешел на английский. – Простите сударь, я вот тут подумал, что этот аптекарь запросто может отпереться, и мы с ним ничего сделать не сможем. А его фамилия кажется мне какой-то странной… прямо инверсия какая-то…
– Что ты имеешь в виду, Никита? – обеспокоилась Катенька.
– Ну разве ты не заметила: Мульчинский, Любчинский, Любчинская…
– Боже мой! А ведь и в самом деле похоже! Ты думаешь, что он ее родственник, но сменил фамилию?
– Да за чем ему? Ну подумай: какое кому дело до фамилии аптекаря, а вот фамилия актрисы, добивающейся славы – совсем другое дело!
– Так ты полагаешь…
– Полагаю. И даже более того… – профессор оборвал сам себе и обратился к принцу, который во все глаза смотрел на рассуждающего профессора. – Вы знаете, сударь, я по роду своих занятий не привык делать скоропалительных выводов, пока не подкреплю их стройной системой строгих доказательств. Но иногда поиск решения происходит интуитивно, с помощью озарения. И тогда доказательства находятся довольно быстро, так как решение выглядит настолько очевидным, что делается понятно сразу: оно верно. Считайте, что у меня сейчас случилось именно такое озарение. Я не так уж и много сделал для распутывания этого дела, но сейчас совершенно уверен в том, что этот аптекарь – родственник актрисы. И он – наш к ней ключ.
– Так едемте же! воскликнула Катенька, увлекая за собой мужа.
Взволнованная компания отправилась на Сретенку. Ехать решили все для большей внушительности. Дорогой обсуждали, как повести разговор, чтобы аптекарь не вздумал запираться и все рассказал. Профессор, уверенный в правоте своей догадки, настаивал, что следует сразу огорошить Мульчинского какой-нибудь фразой. Катенька слега в этом сомневалась, но все-таки решила на этот раз предоставить действовать мужу. Один Бог знает, а вдруг этот аптекарь решит, что Никита Сергеевич, это какой-нибудь чин из тайной полиции в штатском, испугается и сразу все выдаст.
Аптечка на Сретенке располагалась на первом этаже довольно нового дома по соседству с модной кондитерской. Катенька про себя улыбнулась, подумав, что это весьма удобно: перекушал сладостей, так вот-с, извольте здоровьице поправить! Потом она подумала, что вряд ли Любчинская сама стряпала те «конфеты», которыми потчевала легковерных девиц, – актриса не производила впечатление умелой домохозяйки. Так что потом можно будет и кондитера расспросить: не исключено, что он тоже замешан. Люди весьма слабы, а жадность – порок распространенный настолько, что встречается сплошь и рядом. К примеру, пообещала Любчинская тому же кондитеру в трое заплатить за работу, так он не только наркотик, он и что похуже в свои сладости готов будет напихать.
Когда Катенька и мужчины вошли в темноватое помещение аптеки, то на звук колокольчика, сопутствующий открыванию двери, из-за занавеси в глубине комнаты вышел к прилавку аптекарь. Это был довольно невзрачный пожилой человек, сутулый и близоруко щурящий глаза. Нос его, имеющий сизый оттенок, наводил на мыли о частых возлияниях.
– Чем могу служить, господа? – обратился он к вошедшим.
Профессор напустил на себя строгости и негромко, но жестко сказал:
– Советую вам закрыть ваше заведение. Нам предстоит весьма серьезный разговор. И от того, как вы ответите на мои вопросы, будет зависеть откроется ли ваше заведение снова.
В подслеповатых глазах аптекаря явно читался ужас. Он нетвердой походкой вышел из-за витрины и запер дверь, а потом жалким взглядом уставился на Карозина:
– Спрашивайте, ваше благородие, я так и знал, что все это добром не кончится…
Честно говоря, хоть Никита Сергеевич и рассчитывал припугнуть аптекаря, но такого сокрушительного эффекта всего лишь от первой фразы предположить никак не мог. Он откашлялся, собираясь с мыслями и снова обратился к поникшему Мульчинскому:
– Разговор у нас с вами ожидается долгий, нет ли у вас здесь места, где мы могли бы присесть?
– Идемте господа, – обреченно ответил аптекарь и поволокся за витрину.
Вся компания проследовала за ним. Катенька с нетерпением ждала продолжения, Карозин составлял в уме грозные фразы и лишь принц ничего не понимал, только чувствовал, что дело идет на лад. На всякий случай он придал своему лицу самый грозный вид, на который был только способен: вдруг профессору придет в голову как-то использовать и принца в беседе с этим жалким человеком, глядя на которого, принц никак не мог поверить, что тот состоит хоть в малейшей степени родства с прекрасной Ариадной.
За занавесью находилась крохотная комната, по стенам которой располагались шкафы, уставленные самыми разными склянками со всевозможными снадобьями. У подслеповатого оконца располагался стол с аптекарскими инструментами: весами, ступкой, ретортами разных размеров и спиртовкой. Поле стола имелся колченогий табурет, а между шкафами ютились стулья. Вся компания разместилась с грехом пополам.
– Нам известно все о вашей деятельности, – строго начал Никита. – Поэтому запираться не имеет смысла. Добровольное признание поможет вам рассчитывать на некоторое снисхождение.
– Спрашивайте, ваше благородие, я все расскажу, – окончательно понурился Мульчинский.
– Зачем актрисе Любчиской понадобилось столько наркотика и кем она вам доводится, что вы согласились приготовить для нее такое количество? Также, нас интересует – знали ли бы, что проданный вами мышьяк вышеупомянутой актрисе потребовался вовсе не для истребления крыс, а для убийства ни в чем не повинной девушки?
– Езус-Мария! – прошептал аптекарь. – Она дошла даже до этого… Моя дочь – убийца… – по щекам его потекли жалкие старческие слезы.
Никита Сергеевич и Катенька едва могли скрыть свое удивление, настолько в точку попал профессор своим предположением. Между тем аптекарь отер слезы, высморкался в клетчатый платок и заговорил путано и сбивчиво:
– Я все расскажу, все! Но я не знал, Бог свят, не знал, зачем ей все это. Я ей говорил, что она ввязалась в опасное дело, еще тогда, когда она в первый раз начала меня расспрашивать об опиуме и гашише. Я не хотел этого делать, но Дося меня заставила… Езус-Мария! Ну как такое получилось, что у меня выросла такая дочь! Отчего ей было не жить с мужем, зачем она уехала сюда!.. – аптекарь снова поник.
– Рассказывайте все по порядку, – Карозин строго посмотрел на аптекаря.
– Да-да, господа, теперь я понял, что давно должен был явиться к вам, чтобы остановить ее. Но, имейте снисхождение – все-таки дочь…
– Мы примем это во внимание, – сделал досадливую гримасу профессор. – Вы продолжайте, продолжайте. Весьма любопытно.
Мульчинский принялся рассказывать свою историю. Он был многословен как всякий старый человек, но заинтересовавшийся Карозин не перебивал его. Сорок лет назад, Якоб Мульчинский сын мелкопоместного польского дворянина прибыл в Россию в поисках лучшей доли. Двадцатилетнему юноше казалось, что в чужей стране, где его никто не знает он быстрее сможет добиться всего, о чем мечтал.
Однако его иллюзии довольно быстро развеялись: никто не спешил устраивать юношу без связей на хорошее место, а на взятки у него не было денег. Его скудные сбережения и так таяли достаточно быстро. Появившиеся у Якоба приятели с превеликим удовольствием обедали в трактирах за счет доверчивого поляка, обещая ему похлопотать перед влиятельными покровителями. Однако выполнять свое обещание никто не спешил. Нашелся только один мало-мальски приличный человек, который дал Мульчинскому дельный совет.
– Ты должен жениться, Яша, – сказал он поляку.
– О чем ты говоришь? Я сам с хлеба на квас перебиваюсь, а ты мне предлагаешь еще и жену на шею посадить!
– Ты глуп, Яша, – рассмеялся приятель. – Жениться надо с умом. В наше время женятся на приданом, а жена это только добавка к нему. Приятная или не очень, – это как повезет. Ты недурен собой, молод, обхождения знаешь. Вот и ищи себе невесту!
– Так где ж мне ее искать? – снова приуныл Мульчинский.
– О-хо-хох, – вздохнул приятель. – Все-то тебя учить надо. И чего ты к нам приехал, коли понятий у тебя о жизни ну никаких?
– Да сам теперь вижу, что зря. Но в чужой-то стране завсегда кажется лучше чем дома…
– Ну да, ну да, – покивал приятель, а потом выдал как будто это была самая великая мудрость всех времен и народов, причем именно его изобретения. – Хорошо, где нас нет, Яша. Ну да ладно, я тебе еще раз помогу. Есть тут один аптекарь, он помощника ищет… Не ершись! – воскликнул приятель, когда Мульчинский было захотел возразить, что эдакую неказистую должность он и сам сыскать бы мог. – Сам знаю, что служба плохонькая. Однако ты, Яша не подумал, что помощник аптекаря часто во всякие разные дома ходит, да тайные дамские поручения исполняет. Смекаешь, что к чему? Вот так и познакомишься с будущей невестой. А службу свою всегда сможешь объяснить неурядицами временного характера, а как женишься, так бросишь, пока хоть при деле будешь.
Здраво поразмышляв, Мульчинский решил, что приятель дело говорит, и согласился. Так началась его служба в аптеке. Неожиданно сам для себя, Якоб увлекся фармакопеей настолько, что чуть не забыл о цели своего устройства на это место. Хозяин же через полгода работы нового помощника стал настолько им доволен, что подумывал взять в дело со временем, а уж потом и своим наследником сделать. Своих-то детей у аптекаря Миркина не было, вот и привязался старик к работящему поляку.
Некоторое время спустя, Мульчинский познакомился-таки с весьма хорошенькой барышней, которая была не то чтобы богата, но и не бесприданница. Была Сонечка Козина сиротой и воспитывалась с тетушкой, которая являлась весьма чувствительной натурой и вечно мнила себя нездоровой. Эта самая тетушка была чуть ли не самой главной клиенткой аптеки.
Постепенно Якоб и Сонечка почувствовали взаимную симпатию, что было весьма не плохо в свете задуманной Мульчинским женитьбы на приданном. Тетушка не возражала, когда молодой человек стал захаживать к ним в дом уже не по поручениям аптекаря, а просто так, повидаться с Сонечкой. Марье Филипповне, а именно так тетушка и прозывалась, весьма понравился робкий обходительный молодой человек, который с таким сочувствием относился к ее мнимым хворостям и всегда находил какое-нибудь новое средство, чтобы утишить ее страдания.
Марья Филипповна рассуждала, что Мульчинский не такая уж плохая для ее Сонечки партия: молод, хорош собой, нравится девушке, обходителен, воспитан, да и род его не так уж плох. А что беден, так что с того? Сонечкиного приданого хватит им обоим на безбедную жизнь. Ведь в нем сразу видно человека трудолюбивого: ведь не гнушается в аптеке служить! так что не стоит опасаться, что он Сонечкино приданое промотает в первый же год.
Одним словом, когда Мульчинский пришел делать предложение, отказа он не встретил, а получил радостное благословение тетушки. Достаточно быстро справили скромную свадебку, и молодые отправились в деревню, где у Сонечки имелось небольшое именье, оставшееся от родителей и бывшее частью ее приданного. Мульчинский был на седьмом небе от счастья.
Счастливая жизнь супругов Мульчинских продолжалась без малого пять лет. Потом Сонечка родила дочку, которую назвали Евдокией. Счастливый отец, души нечаявший в долгожданном ребенке называл малышку на польский манер Досей. Это имя дочь Мульчинского люто возненавидела, когда выросла.
Евдокия росла очень избалованной и капризной. К двенадцати годам стало ясно, что она вырастет потрясающей красавицей, так при рождении получила все лучшее и от отца, и от матери. Но характер ее был далек от совершенства. Она была хитрой, скрытной и злопамятной, не прощала никому даже малейших обид, а обижалась очень легко. Сонечка, здоровье коей к этому времени сильно пошатнулась, не имела никакого влияния на дочь, а Мульчинский закрывал глаза на все проделки своей обожаемой малютки.
Когда Евдокии исполнилось пятнадцать, умерла тетушка ее матери, оставив свой дом Евдокии. Марья Филипповна пару раз приезжала в имение Мульчинских и очень полюбила девочку. Она даже пыталась уговорить Сонечку и Якоба отдать ей девочку на воспитание, но Мульчинский и слышать не хотел о том, чтобы расстаться со своим сокровищем. Евдокии было десять лет, когда отец ее окончательно отказался отпустить дочь в Москву к Марье Филипповне. Девочка промолчала, но затаила на отца в душе зло, хотя это был единственный раз, когда ей не удалось настоять на своем.
После смерти Марьи Филипповны, Евдокия снова стала уговаривать отца перебраться в Москву. Девочка ненавидела деревню всем своим не по-детски жестоким сердечком. Но отец снова отказался, ссылаясь на плохое здоровье матери, которой полезнее жить в дали от города. Теперь девочка возненавидела и мать, нездоровье которой вынуждало ее жить в деревне.
На свое шестнадцатилетие Евдокия упросила отца повезти ее в Москву, чтобы купить новых платьев. Скрепя сердце, тот согласился, хотя страшно не хотел оставлять совсем расхворавшуюся Сонечку. Но дочь так просила, так умоляла его, что он сдался. Перед отъездом Мульчинский оставил жене все необходимые лекарства, отдав горничной самый строгие распоряжения.
Через три дня отец и дочь вернулись из Первопрестольной, но Сонечку в живых не застали. Сраженный горем Якоб, пытаясь выяснить, как такое могло произойти, обнаружил, что на столике с лекарством стоит совершенно другая склянка, вместо оставленных им сердечных капель. Испуганная горничная, к которой приступил с допросом хозяин, Богом клялась, что ничего по своему почину не меняла, что все делала, как барин велел.
После похорон жены Якоб впал в чернейшую меланхолию и принялся заливать горе вином. В один из таких дней к нему пришла дочь, но она вовсе не собиралась утешать отца.
– Папенька, – сказала она, – давайте уедем отсюда в Москву. Теперь нас тут ничего не держит.
Мульчинский ужаснулся таким словам дочери:
– Дося, как ты такое можешь говорить! Ведь здесь же все напоминает о твоей маменьке, моей дорогой Сонечке…
– Вот именно, – подтвердила Евдокия жестко, поморщившись от ненавистного обращения. – Все напоминает о том, как вы убили маменьку своей небрежностью.
– Что ты говоришь, Дося? – воскликнул Мульчинский, сразу протрезвев от ужаса.
– Да, – повторила Евдокия. – Вы ее убили, перепутав лекарства. Вы всегда очень небрежны, потому что витаете в облаках. Вы даже не замечаете, что я уже выросла и мне надобно думать о будущем. Вы держите меня в этой дыре, когда мы можем прекрасно жить в Москве.
Сраженный такими словами дочери, Мульчинский заплакал. В его затуманенном винными парами мозгу прочно укрепилась мысль, что он действительно убил свою жену. С этого дня он сломался и позволил дочери делать все, что она хочет.
Они переехали в Москву, и через год Евдокия поняла, что самое лучшее, что ей светит – это мало-мальски пристойное замужество и все. На блестящую партию она рассчитывать не могла, даже при все своей красоте, так как была не слишком богата, а, посему, роскошные балы были для нее недосягаемы. Несмотря на свою юность, Евдокия обладала чрезвычайно расчетливым и деятельным умом. Ей хотелось непременно стать богатой, но более ей хотелось славы.
Отец ее, чтобы окончательно не спиться, занялся тем, чем занимался в молодости: открыл аптеку. Там среди склянок и порошков, готовя примочки и пилюли, он мог забыться. Через некоторое время Евдокия уговорила отца продать дом и снять меньших размеров квартиру. Сам Якоб почти перестал возвращаться домой, почти поселившись в своей аптеке. Поэтому он страшно удивился, когда однажды Евдокия явилась к нему сама в роскошном туалете и заявила, что стала актрисой, а вслед за тем потребовала, чтобы он никогда не заявлялся домой без предупреждения и называл ее отныне Ариадной Любчинской. Дескать, это имя гораздо больше подходит для сцены, чем Евдокия Мульчинская, дочь аптекаря.
Театральная карьера новоявленной Ариадны Любчинской развивалась не так, как она полагала. Никто не спешил давать главных ролей юной дебютантке, а вот соблазнить ее пытались постоянно. Через некоторое время она поняла, что ей необходим серьезный покровитель. Она наметила себе жертву и сумела добиться своего, дорого продав свою невинность. К отцу она заходила крайне редко, лишь когда ей требовались снадобья определенного рода. Якоб сначала пытался образумить дочь, уговорить ее вернуться в деревню, остепениться и выйти замуж, родить ему внуков. Но она только фыркала в ответ, говоря, что если он так этого желает, то может сам отправляться в свою деревню. Но этого Якоб сделать не мог, так как живя в Москве, мог хоть изредка видеть свою дочь.
С того, момента, как Ариадна нашла себе покровителя, ее актерская карьера начала постепенно идти в гору. Но все шло слишком медленно. Она начала менять богатых любовников, пытаясь уговорить каждого из них отвезти ее в Европу. Однако желающих выполнить этот ее каприз никак не находилось. Такое положение страшно злило Любчинскую, она чувствовала, что молодость ее проходит и с ужасом разглядывала свое лицо в зеркале, ища признаки неминуемого увядания.
Как-то она попыталась уговорить отца продать имение, но на этот раз он уперся и отказался наотрез даже тогда, когда дочь пригрозила ему, что обратится в полицию и расскажет о том, что он убил свою жену. Так ничего и не добившись, она была вынуждена уйти, хлопнув напоследок дверью.
– Ваше высочество, – с надеждой обратилась она к Амиту. – Постарайтесь вспомнить, может быть, Любчинская говорила вам что-то домике в деревне?
– Нет, сударыня, – покачал головой удрученный принц. – Для этого она была слишком хитра. Но я чувствую, что она еще не уехала далеко, что-то подсказывает мне: ожерелье близко и мы можем его найти. И я прошу вас, оставить церемонии, я в вашей стране не официально, а вы мне так помогли. Называйте меня просто по имени.
Катенька согласно кивнула и удивленно посмотрела на Принца: тот действительно был убежден в своих словах и снова обрел решимость продолжать поиски. Молодая женщина вздохнула, ей-то уже все казалось бессмысленным. Однако она заставила себя думать, прокручивая в голове все события, произошедшие с того самого вторника, когда Никита Сергеевич ввязался в пари. Постепенно перед глазами Катеньки разворачивались картины всех ее приключений, когда она дошла до последнего обыска тайника и вспомнила несчастную Вареньку, Дашу и коробку с наркотиком, ее осенило:
– Сударь, помните, я рассказала вам о содержимом тайника. Как вы думаете, откуда у Любчинское было такое количество наркотика? Вы не привозили с собой это зелье?
– Нет, сударыня, – покачал головой Амит. – Я могу предположить, что у вас могло сложиться превратное представление о нашей религии, но смесь наркотиков употребляли только таги, простые же верующие никогда не прибегали к подобным средствам, чтобы обращаться к богам…
Принц немного помолчал, а потом как будто что-то вспомнил:
– Постойте! Я помню, что оплачивал счет Ариадны от какого-то аптекаря! Не может ли это стать зацепкой?
– Ну конечно! – в возбуждении вскочила Катенька. – Пакетик от яда! Там стояло название аптеки. Если Любчинская там же приобретала и наркотик, то аптекарь должен был быть с ней в сговоре. Ведь одно дело: купить крошечную порцию для облегчения страданий при переломе там, или еще зачем… Но такое количество! А в то, что Любчинская сама постоянно употребляла эту отраву, я поверить никак не могу. Слишком она трезвомыслящая особа! Она купила все это только тогда, когда вы невольно натолкнули ее придумать тот чудовищный план! Мне кажется, что она не только талантливая актриса, в чем я не могу ее отказать, но еще и обладает определенным воздействием на людей. Иначе очень трудно понять, как ей удалось втянуть в это дело столько девушек за такой короткий срок.
– Так что же мы сидим! – воскликнул Карозин. Он был сыт и готов к новым подвигам, урчащий желудок теперь не мешал профессору проявить твердость духа, а энтузиазм супруги подталкивал к несвойственным для него авантюрам. – Где этот злополучный пакетик?
Катенька вскочила со стула и метнулась в гостиную, где лежала умирающая Варя. Женщина окинула комнату взглядом пытаясь восстановить в памяти события того страшного дня, чтобы вспомнить, куда она девала пакетик из-под мышьяка, который вынула из руки мертвой горничной. Постепенно она вспомнила, что положила его в карман своего платья. Катенька побежала к своему гардеробу, боясь в душе, что ее служанка чистила платье и выкинула бумажку, посчитав ее ненужной.
Слава Богу, пакетик оказался на месте. Впервые в жизни Катеньку порадовала нерасторопность служанке. Она поспешила обратно в столовую, победно неся в крепко стиснутой руке желтоватую бумажку с неприятной эмблемой. В душе ее снова поселилась уверенность, что они доведут это дело до конца.
«Аптека Мульчинского на Сретенке», – прочел Карозин адрес с пакетика.
– Ну что, едем? – поднял он глаза на жену и принца, потом немного задумался, глядя невидящими глазами на надпись. – Мульчинский, Мульчинский… – повторял он в задумчивости.
– Никита, ты что стоишь, мы же решили ехать, пока еще не поздно. Ты что, знаешь этого аптекаря? – Катенька выжидающе смотрела на мужа.
– Да нет, душа моя, не знаю… Но ты понимаешь, это дело такое запутанное, что я поневоле пытаюсь углядеть в нем хоть какие-то логические закономерности… – профессор вспомнил о принце и перешел на английский. – Простите сударь, я вот тут подумал, что этот аптекарь запросто может отпереться, и мы с ним ничего сделать не сможем. А его фамилия кажется мне какой-то странной… прямо инверсия какая-то…
– Что ты имеешь в виду, Никита? – обеспокоилась Катенька.
– Ну разве ты не заметила: Мульчинский, Любчинский, Любчинская…
– Боже мой! А ведь и в самом деле похоже! Ты думаешь, что он ее родственник, но сменил фамилию?
– Да за чем ему? Ну подумай: какое кому дело до фамилии аптекаря, а вот фамилия актрисы, добивающейся славы – совсем другое дело!
– Так ты полагаешь…
– Полагаю. И даже более того… – профессор оборвал сам себе и обратился к принцу, который во все глаза смотрел на рассуждающего профессора. – Вы знаете, сударь, я по роду своих занятий не привык делать скоропалительных выводов, пока не подкреплю их стройной системой строгих доказательств. Но иногда поиск решения происходит интуитивно, с помощью озарения. И тогда доказательства находятся довольно быстро, так как решение выглядит настолько очевидным, что делается понятно сразу: оно верно. Считайте, что у меня сейчас случилось именно такое озарение. Я не так уж и много сделал для распутывания этого дела, но сейчас совершенно уверен в том, что этот аптекарь – родственник актрисы. И он – наш к ней ключ.
– Так едемте же! воскликнула Катенька, увлекая за собой мужа.
Взволнованная компания отправилась на Сретенку. Ехать решили все для большей внушительности. Дорогой обсуждали, как повести разговор, чтобы аптекарь не вздумал запираться и все рассказал. Профессор, уверенный в правоте своей догадки, настаивал, что следует сразу огорошить Мульчинского какой-нибудь фразой. Катенька слега в этом сомневалась, но все-таки решила на этот раз предоставить действовать мужу. Один Бог знает, а вдруг этот аптекарь решит, что Никита Сергеевич, это какой-нибудь чин из тайной полиции в штатском, испугается и сразу все выдаст.
Аптечка на Сретенке располагалась на первом этаже довольно нового дома по соседству с модной кондитерской. Катенька про себя улыбнулась, подумав, что это весьма удобно: перекушал сладостей, так вот-с, извольте здоровьице поправить! Потом она подумала, что вряд ли Любчинская сама стряпала те «конфеты», которыми потчевала легковерных девиц, – актриса не производила впечатление умелой домохозяйки. Так что потом можно будет и кондитера расспросить: не исключено, что он тоже замешан. Люди весьма слабы, а жадность – порок распространенный настолько, что встречается сплошь и рядом. К примеру, пообещала Любчинская тому же кондитеру в трое заплатить за работу, так он не только наркотик, он и что похуже в свои сладости готов будет напихать.
Когда Катенька и мужчины вошли в темноватое помещение аптеки, то на звук колокольчика, сопутствующий открыванию двери, из-за занавеси в глубине комнаты вышел к прилавку аптекарь. Это был довольно невзрачный пожилой человек, сутулый и близоруко щурящий глаза. Нос его, имеющий сизый оттенок, наводил на мыли о частых возлияниях.
– Чем могу служить, господа? – обратился он к вошедшим.
Профессор напустил на себя строгости и негромко, но жестко сказал:
– Советую вам закрыть ваше заведение. Нам предстоит весьма серьезный разговор. И от того, как вы ответите на мои вопросы, будет зависеть откроется ли ваше заведение снова.
В подслеповатых глазах аптекаря явно читался ужас. Он нетвердой походкой вышел из-за витрины и запер дверь, а потом жалким взглядом уставился на Карозина:
– Спрашивайте, ваше благородие, я так и знал, что все это добром не кончится…
Честно говоря, хоть Никита Сергеевич и рассчитывал припугнуть аптекаря, но такого сокрушительного эффекта всего лишь от первой фразы предположить никак не мог. Он откашлялся, собираясь с мыслями и снова обратился к поникшему Мульчинскому:
– Разговор у нас с вами ожидается долгий, нет ли у вас здесь места, где мы могли бы присесть?
– Идемте господа, – обреченно ответил аптекарь и поволокся за витрину.
Вся компания проследовала за ним. Катенька с нетерпением ждала продолжения, Карозин составлял в уме грозные фразы и лишь принц ничего не понимал, только чувствовал, что дело идет на лад. На всякий случай он придал своему лицу самый грозный вид, на который был только способен: вдруг профессору придет в голову как-то использовать и принца в беседе с этим жалким человеком, глядя на которого, принц никак не мог поверить, что тот состоит хоть в малейшей степени родства с прекрасной Ариадной.
За занавесью находилась крохотная комната, по стенам которой располагались шкафы, уставленные самыми разными склянками со всевозможными снадобьями. У подслеповатого оконца располагался стол с аптекарскими инструментами: весами, ступкой, ретортами разных размеров и спиртовкой. Поле стола имелся колченогий табурет, а между шкафами ютились стулья. Вся компания разместилась с грехом пополам.
– Нам известно все о вашей деятельности, – строго начал Никита. – Поэтому запираться не имеет смысла. Добровольное признание поможет вам рассчитывать на некоторое снисхождение.
– Спрашивайте, ваше благородие, я все расскажу, – окончательно понурился Мульчинский.
– Зачем актрисе Любчиской понадобилось столько наркотика и кем она вам доводится, что вы согласились приготовить для нее такое количество? Также, нас интересует – знали ли бы, что проданный вами мышьяк вышеупомянутой актрисе потребовался вовсе не для истребления крыс, а для убийства ни в чем не повинной девушки?
– Езус-Мария! – прошептал аптекарь. – Она дошла даже до этого… Моя дочь – убийца… – по щекам его потекли жалкие старческие слезы.
Никита Сергеевич и Катенька едва могли скрыть свое удивление, настолько в точку попал профессор своим предположением. Между тем аптекарь отер слезы, высморкался в клетчатый платок и заговорил путано и сбивчиво:
– Я все расскажу, все! Но я не знал, Бог свят, не знал, зачем ей все это. Я ей говорил, что она ввязалась в опасное дело, еще тогда, когда она в первый раз начала меня расспрашивать об опиуме и гашише. Я не хотел этого делать, но Дося меня заставила… Езус-Мария! Ну как такое получилось, что у меня выросла такая дочь! Отчего ей было не жить с мужем, зачем она уехала сюда!.. – аптекарь снова поник.
– Рассказывайте все по порядку, – Карозин строго посмотрел на аптекаря.
– Да-да, господа, теперь я понял, что давно должен был явиться к вам, чтобы остановить ее. Но, имейте снисхождение – все-таки дочь…
– Мы примем это во внимание, – сделал досадливую гримасу профессор. – Вы продолжайте, продолжайте. Весьма любопытно.
Мульчинский принялся рассказывать свою историю. Он был многословен как всякий старый человек, но заинтересовавшийся Карозин не перебивал его. Сорок лет назад, Якоб Мульчинский сын мелкопоместного польского дворянина прибыл в Россию в поисках лучшей доли. Двадцатилетнему юноше казалось, что в чужей стране, где его никто не знает он быстрее сможет добиться всего, о чем мечтал.
Однако его иллюзии довольно быстро развеялись: никто не спешил устраивать юношу без связей на хорошее место, а на взятки у него не было денег. Его скудные сбережения и так таяли достаточно быстро. Появившиеся у Якоба приятели с превеликим удовольствием обедали в трактирах за счет доверчивого поляка, обещая ему похлопотать перед влиятельными покровителями. Однако выполнять свое обещание никто не спешил. Нашелся только один мало-мальски приличный человек, который дал Мульчинскому дельный совет.
– Ты должен жениться, Яша, – сказал он поляку.
– О чем ты говоришь? Я сам с хлеба на квас перебиваюсь, а ты мне предлагаешь еще и жену на шею посадить!
– Ты глуп, Яша, – рассмеялся приятель. – Жениться надо с умом. В наше время женятся на приданом, а жена это только добавка к нему. Приятная или не очень, – это как повезет. Ты недурен собой, молод, обхождения знаешь. Вот и ищи себе невесту!
– Так где ж мне ее искать? – снова приуныл Мульчинский.
– О-хо-хох, – вздохнул приятель. – Все-то тебя учить надо. И чего ты к нам приехал, коли понятий у тебя о жизни ну никаких?
– Да сам теперь вижу, что зря. Но в чужой-то стране завсегда кажется лучше чем дома…
– Ну да, ну да, – покивал приятель, а потом выдал как будто это была самая великая мудрость всех времен и народов, причем именно его изобретения. – Хорошо, где нас нет, Яша. Ну да ладно, я тебе еще раз помогу. Есть тут один аптекарь, он помощника ищет… Не ершись! – воскликнул приятель, когда Мульчинский было захотел возразить, что эдакую неказистую должность он и сам сыскать бы мог. – Сам знаю, что служба плохонькая. Однако ты, Яша не подумал, что помощник аптекаря часто во всякие разные дома ходит, да тайные дамские поручения исполняет. Смекаешь, что к чему? Вот так и познакомишься с будущей невестой. А службу свою всегда сможешь объяснить неурядицами временного характера, а как женишься, так бросишь, пока хоть при деле будешь.
Здраво поразмышляв, Мульчинский решил, что приятель дело говорит, и согласился. Так началась его служба в аптеке. Неожиданно сам для себя, Якоб увлекся фармакопеей настолько, что чуть не забыл о цели своего устройства на это место. Хозяин же через полгода работы нового помощника стал настолько им доволен, что подумывал взять в дело со временем, а уж потом и своим наследником сделать. Своих-то детей у аптекаря Миркина не было, вот и привязался старик к работящему поляку.
Некоторое время спустя, Мульчинский познакомился-таки с весьма хорошенькой барышней, которая была не то чтобы богата, но и не бесприданница. Была Сонечка Козина сиротой и воспитывалась с тетушкой, которая являлась весьма чувствительной натурой и вечно мнила себя нездоровой. Эта самая тетушка была чуть ли не самой главной клиенткой аптеки.
Постепенно Якоб и Сонечка почувствовали взаимную симпатию, что было весьма не плохо в свете задуманной Мульчинским женитьбы на приданном. Тетушка не возражала, когда молодой человек стал захаживать к ним в дом уже не по поручениям аптекаря, а просто так, повидаться с Сонечкой. Марье Филипповне, а именно так тетушка и прозывалась, весьма понравился робкий обходительный молодой человек, который с таким сочувствием относился к ее мнимым хворостям и всегда находил какое-нибудь новое средство, чтобы утишить ее страдания.
Марья Филипповна рассуждала, что Мульчинский не такая уж плохая для ее Сонечки партия: молод, хорош собой, нравится девушке, обходителен, воспитан, да и род его не так уж плох. А что беден, так что с того? Сонечкиного приданого хватит им обоим на безбедную жизнь. Ведь в нем сразу видно человека трудолюбивого: ведь не гнушается в аптеке служить! так что не стоит опасаться, что он Сонечкино приданое промотает в первый же год.
Одним словом, когда Мульчинский пришел делать предложение, отказа он не встретил, а получил радостное благословение тетушки. Достаточно быстро справили скромную свадебку, и молодые отправились в деревню, где у Сонечки имелось небольшое именье, оставшееся от родителей и бывшее частью ее приданного. Мульчинский был на седьмом небе от счастья.
Счастливая жизнь супругов Мульчинских продолжалась без малого пять лет. Потом Сонечка родила дочку, которую назвали Евдокией. Счастливый отец, души нечаявший в долгожданном ребенке называл малышку на польский манер Досей. Это имя дочь Мульчинского люто возненавидела, когда выросла.
Евдокия росла очень избалованной и капризной. К двенадцати годам стало ясно, что она вырастет потрясающей красавицей, так при рождении получила все лучшее и от отца, и от матери. Но характер ее был далек от совершенства. Она была хитрой, скрытной и злопамятной, не прощала никому даже малейших обид, а обижалась очень легко. Сонечка, здоровье коей к этому времени сильно пошатнулась, не имела никакого влияния на дочь, а Мульчинский закрывал глаза на все проделки своей обожаемой малютки.
Когда Евдокии исполнилось пятнадцать, умерла тетушка ее матери, оставив свой дом Евдокии. Марья Филипповна пару раз приезжала в имение Мульчинских и очень полюбила девочку. Она даже пыталась уговорить Сонечку и Якоба отдать ей девочку на воспитание, но Мульчинский и слышать не хотел о том, чтобы расстаться со своим сокровищем. Евдокии было десять лет, когда отец ее окончательно отказался отпустить дочь в Москву к Марье Филипповне. Девочка промолчала, но затаила на отца в душе зло, хотя это был единственный раз, когда ей не удалось настоять на своем.
После смерти Марьи Филипповны, Евдокия снова стала уговаривать отца перебраться в Москву. Девочка ненавидела деревню всем своим не по-детски жестоким сердечком. Но отец снова отказался, ссылаясь на плохое здоровье матери, которой полезнее жить в дали от города. Теперь девочка возненавидела и мать, нездоровье которой вынуждало ее жить в деревне.
На свое шестнадцатилетие Евдокия упросила отца повезти ее в Москву, чтобы купить новых платьев. Скрепя сердце, тот согласился, хотя страшно не хотел оставлять совсем расхворавшуюся Сонечку. Но дочь так просила, так умоляла его, что он сдался. Перед отъездом Мульчинский оставил жене все необходимые лекарства, отдав горничной самый строгие распоряжения.
Через три дня отец и дочь вернулись из Первопрестольной, но Сонечку в живых не застали. Сраженный горем Якоб, пытаясь выяснить, как такое могло произойти, обнаружил, что на столике с лекарством стоит совершенно другая склянка, вместо оставленных им сердечных капель. Испуганная горничная, к которой приступил с допросом хозяин, Богом клялась, что ничего по своему почину не меняла, что все делала, как барин велел.
После похорон жены Якоб впал в чернейшую меланхолию и принялся заливать горе вином. В один из таких дней к нему пришла дочь, но она вовсе не собиралась утешать отца.
– Папенька, – сказала она, – давайте уедем отсюда в Москву. Теперь нас тут ничего не держит.
Мульчинский ужаснулся таким словам дочери:
– Дося, как ты такое можешь говорить! Ведь здесь же все напоминает о твоей маменьке, моей дорогой Сонечке…
– Вот именно, – подтвердила Евдокия жестко, поморщившись от ненавистного обращения. – Все напоминает о том, как вы убили маменьку своей небрежностью.
– Что ты говоришь, Дося? – воскликнул Мульчинский, сразу протрезвев от ужаса.
– Да, – повторила Евдокия. – Вы ее убили, перепутав лекарства. Вы всегда очень небрежны, потому что витаете в облаках. Вы даже не замечаете, что я уже выросла и мне надобно думать о будущем. Вы держите меня в этой дыре, когда мы можем прекрасно жить в Москве.
Сраженный такими словами дочери, Мульчинский заплакал. В его затуманенном винными парами мозгу прочно укрепилась мысль, что он действительно убил свою жену. С этого дня он сломался и позволил дочери делать все, что она хочет.
Они переехали в Москву, и через год Евдокия поняла, что самое лучшее, что ей светит – это мало-мальски пристойное замужество и все. На блестящую партию она рассчитывать не могла, даже при все своей красоте, так как была не слишком богата, а, посему, роскошные балы были для нее недосягаемы. Несмотря на свою юность, Евдокия обладала чрезвычайно расчетливым и деятельным умом. Ей хотелось непременно стать богатой, но более ей хотелось славы.
Отец ее, чтобы окончательно не спиться, занялся тем, чем занимался в молодости: открыл аптеку. Там среди склянок и порошков, готовя примочки и пилюли, он мог забыться. Через некоторое время Евдокия уговорила отца продать дом и снять меньших размеров квартиру. Сам Якоб почти перестал возвращаться домой, почти поселившись в своей аптеке. Поэтому он страшно удивился, когда однажды Евдокия явилась к нему сама в роскошном туалете и заявила, что стала актрисой, а вслед за тем потребовала, чтобы он никогда не заявлялся домой без предупреждения и называл ее отныне Ариадной Любчинской. Дескать, это имя гораздо больше подходит для сцены, чем Евдокия Мульчинская, дочь аптекаря.
Театральная карьера новоявленной Ариадны Любчинской развивалась не так, как она полагала. Никто не спешил давать главных ролей юной дебютантке, а вот соблазнить ее пытались постоянно. Через некоторое время она поняла, что ей необходим серьезный покровитель. Она наметила себе жертву и сумела добиться своего, дорого продав свою невинность. К отцу она заходила крайне редко, лишь когда ей требовались снадобья определенного рода. Якоб сначала пытался образумить дочь, уговорить ее вернуться в деревню, остепениться и выйти замуж, родить ему внуков. Но она только фыркала в ответ, говоря, что если он так этого желает, то может сам отправляться в свою деревню. Но этого Якоб сделать не мог, так как живя в Москве, мог хоть изредка видеть свою дочь.
С того, момента, как Ариадна нашла себе покровителя, ее актерская карьера начала постепенно идти в гору. Но все шло слишком медленно. Она начала менять богатых любовников, пытаясь уговорить каждого из них отвезти ее в Европу. Однако желающих выполнить этот ее каприз никак не находилось. Такое положение страшно злило Любчинскую, она чувствовала, что молодость ее проходит и с ужасом разглядывала свое лицо в зеркале, ища признаки неминуемого увядания.
Как-то она попыталась уговорить отца продать имение, но на этот раз он уперся и отказался наотрез даже тогда, когда дочь пригрозила ему, что обратится в полицию и расскажет о том, что он убил свою жену. Так ничего и не добившись, она была вынуждена уйти, хлопнув напоследок дверью.