Страница:
посчитались с Вашей будущей славой и сохранили ее нерушимой, отказавшись от
писания новых романов, если они не могут быть лучше, чем "Ловель-вдовец".
Быть может, я пишу Вам напрасно. Может статься, что Вы ослеплены фимиамом
лести, который воскуряет Вам свет, как преуспевшему большому человеку, и что
Вы сочтете меня самонадеянным глупцом. Как бы то ни было, написав Вам и
сказав Вам правду, я исполнил то, что считал своим долгом, хотя бы и рискуя
непоправимо оскорбить Вас..."
"Приключения Филиппа", вызвавшие обоснованную тревогу у неизвестного
автора письма, были последним крупным по размеру произведением, которое
успел закончить Теккерей. Полное заглавие романа было: "Приключения Филиппа
на его пути по свету, показывающие, кто ограбил его, кто помог ему и кто
прошел мимо" (The Adventures of Phil if on his Way through the World;
Showing who Robbed Him who Helped Him, and who Passed Him By, 1861-1862).
Роман этот, действительно, свидетельствовал о печальном упадке
реалистического мастерства Теккерея. Мельчает тематика писателя;
притупляется острие его антибуржуазной сатиры.
Как и "Ньюкомы", "Приключения Филиппа" написаны от лица Артура
Пенденниса. Роман построен как биография друга Пенденниса, молодого
журналиста Филиппа Фермина. Сюжетно он связан, кроме того, с более ранней,
не оконченной в свое время, повестью Теккерея "Мещанская история" (A
Shabby-Genteel Story, 1840). Великосветский проходимец, под вымышленным
именем Джорджа Брандона женившийся обманом на мещаночке Каролине Ганн,
появляется в романе как отец героя, преуспевающий придворный врач, доктор
Бранд Фермин, выгодно женатый на племяннице, богача лорда Рингвуда. Его
жертва - брошенная им в нищете Каролина - становится сиделкой; случайно
приглашенная ухаживать за заболевшим Филиппом, привязавшись к нему,
"сестричка" до конца жизни заботится о сыне своего соблазнителя с
материнской нежностью и самоотвержением.
Теккереевская центральная тема - тема "скелета" - присутствует и в этом
романе. Но на этот раз дело идет уже не о зловещих и позорных тайнах
общества, а о тайне одного дома, одной семьи. Прежние навыки
Теккерея-сатирика дают себя знать в уничтожающем портрете доктора Бранда
Фермина. Придворный врач, с холеными белыми руками и безупречно
джентльменскими манерами, кавалер ордена "Черного лебедя" и лейб-медик
принца Гронингенского, классический "образец благородного отца", как
иронически именует его собственный сын, оказывается темным дельцом,
двоеженцем и авантюристом, который мошеннически растратил в биржевых
спекуляциях состояние, оставленное Филиппу матерью, и вынужден спасаться
бегством от кредиторов.
Посредством иронических похвал и саркастических намеков Теккерей
задолго до наступления этой катастрофы внушает читателям недоверие к
добродетелям самодовольного доктора Фермина и к его блистательной карьере.
Филипп Фермин, еще не подозревая правды, чувствует что-то неладное в
атмосфере родительского дома на Олд-Парр-стрит и ждет неминуемого краха.
"Говорю вам, мне всегда кажется, будто у меня над головой висит меч, который
когда-нибудь упадет и рассечет ее. Олд-Парр-стрит минирована, сэр, - она
минирована! И в одно прекрасное утро мы будем взорваны, - взорваны в клочья,
сэр; помяните мое слово!.. Я уже чувствую, как у меня горят подошвы...
Говорю вам, сэр, все здание нашей нынешней жизни растрескается и рухнет.
(При этом он со страшным грохотом швыряет на пол свою трубку.) А пока не
наступила катастрофа, какой смысл мне, как вы выражаетесь, браться за
работу? С таким же успехом вы могли бы советовать какому-нибудь жителю
Помпеи выбрать себе профессию, - накануне извержения Везувия!". В этих
словах Филиппа, обращенных к Пенденнису, звучат мотивы, перекликающиеся с
тревожными высказываниями самого Теккерея о грядущем крахе общественных
устоев Англии, не раз встречающимися в его переписке. Но теперь этот мотив
неизбежного краха, возмездия за преступный паразитизм правящих кругов, как
бы локализуется и предельно ослабляется. Доктор Фермин, который среди
образов "Ярмарки тщеславия" выглядел бы как типичное, нормальное, хотя и
отвратительное явление буржуазного общества, теперь трактуется Теккереем как
редкое исключение, а его "деятельность" - как уголовный казус, на время
нарушающий личное благоденствие Филиппа, но не мешающий ему "честными"
средствами достичь комфорта и преуспеяния.
Устами Пенденниса Теккерей, невидимому, несколько иронизирует и сам над
"поправением" собственного творчества. "Когда я был молод и очень зелен, -
вспоминает Пенденнис, - я находил удовольствие в том, чтобы приводить в
ярость любителей старины и слышать от них, что я - "человек опасный". Теперь
я готов сказать, что Нерон был монархом, обладавшим многими изящными
талантами и наделенным от природы значительной кротостью характера. Я хвалю
успех и восхищаюсь им всюду, где бы я его ни встретил. Я снисходителен к
ошибкам и недостаткам, - в особенности вышестоящих лиц; и нахожу, что, будь
нам все известно, мы бы судили о них совсем иначе. Люди, возможно, верят мне
теперь меньше, чем ранее. Но я никого не задеваю, - я надеюсь, что нет.
Может быть, я сказал что-то неприятное? Чорт бы побрал мой промах! Я беру
назад это выражение. Я сожалею о нем. Я категорически опровергаю его".
Но как ни иронизирует здесь сам писатель над примиренческой трактовкой
буржуазной действительности, подобная примирительная тенденция отчетливо
проступает и в его собственном романе. Подзаголовок "Приключений Филиппа" не
случайно был призван напомнить английским читателям, воспитанным на библии,
евангельскую притчу о добром самаритянине. Эта притча, очевидно, должна
служить прообразом истории Филиппа. Моральный пафос романа, по замыслу
Теккерея, связан не столько с разоблачением лицемеров и эгоистов, подобных
доктору Фермину (который находит в Нью-Йорке достойное поприще для
возобновления своих афер), сколько для изображения "добрых самаритян"
буржуазной Англии, которые приходят на помощь одинокому и неимущему Филиппу
Фермину, ограбленному собственным отцом. Теккерей особо подчеркивает,
полемически заостряя свою мысль, что среди друзей и благодетелей героя,
наряду с бедной "сестричкой" (которая отказывается даже от признания
законности своего брака, чтобы не лишать своего любимца наследственных
прав), находится место и для "добрых богачей". "Если люди богаты, это не
означает, что они обязательно людоеды. Если это джентльмены и леди хорошего
происхождения, состоятельные и образованные, то из этого не следует, что они
бессердечны и оставят друга в беде", - пишет он. Филиппу приходят на помощь
и его знатные родственники, и издатели, и члены парламента, пока, наконец,
его материальное благополучие не оказывается окончательно упроченным
благодаря дедовскому завещанию, неожиданно найденному в кузове старой
кареты. Так историей Филиппа, который, несмотря на безденежье, мошенничества
отца и необдуманную женитьбу, преуспевает "в свете", не поступаясь при этом
ни своею честностью, ни своими привязанностями, Теккерей как бы вступает в
спор с собственной "Ярмаркой тщеславия", тщетно пытаясь доказать, что
христианская филантропия не менее могущественный фактор в жизни буржуазного
общества, чем эгоистический интерес "чистогана". Буржуазная семейная
идиллия, проступавшая уже и сквозь исторический фон "Виргинцев", в
"Приключениях Филиппа" занимает центральное место. Отсутствие сколько-нибудь
значительных общественных конфликтов приводит к вялости сюжета и бледности
большинства действующих лиц. В лице Филиппа и его жены Шарлотты, так же как
в лице самого рассказчика, Артура Пенденниса и его жены Лауры, принимающих
активное участие в действии, Теккерей пытается, в противоположность своему
прежнему принципу "романа без героя", создать привлекательные, положительные
образы. Это совершенно не удается ему: и его "герои" и "героини",
действующие на глазах у читателя лишь в узком мирке домашних, семейных
отношений, по существу настолько мелки и духовно бессодержательны, что
авторское умиление не может спасти их.
Так язвительный сатирический роман "без героя" вырождается в позднем
творчестве Теккерея в растянутый и слащавый роман о людях с "маленькими
ошибками и чудачествами", как определяет его сам автор. Мещанская
сентиментальность, рассчитанная на сглаживание противоречий общественной
жизни, берет верх над реалистической сатирой.
О кризисе творчества Теккерея и о его отступлении с реалистических
позиций, завоеванных в "Ярмарке тщеславия", свидетельствует и его
незаконченный роман "Дени Дюваль" (Denis Duval, 1864). Написанные Теккереем
первые главы дают лишь некоторое представление о замысле и плане этого
исторического романа. В лице Дени Дюваля, мальчика, выросшего в приморской
английской деревне, среди рыбаков и контрабандистов, и ставшего затем
адмиралом британского военно-морского флота, Теккерей, повидимому, собирался
создать "героя" в духе реакционной английской буржуазно-патриотической
традиции. Основное действие романа должно было развертываться в период
французской буржуазной революции, когда реакционная Англия была зачинщицей и
заправилой контрреволюционных войн против французского народа.
Избрав в качестве своего главного положительного героя участника этих
войн, Теккерей, в отличие от "Эсмонда" и даже "Виргинцев", должен был бы
вступить в прямой конфликт с исторической правдой. Характерно, что он
отступает от своих прежних реалистических традиций и в самой форме романа:
уже в первых его главах преобладает авантюрно-романтическое начало,
биография героя и героини изобилуют исключительными и загадочными
обстоятельствами, сюжет движется от преступления к преступлению, от тайны -
к тайне. Теккерей, когда-то столь беспощадно высмеивавший и пародировавший
ложноромантическую трактовку истории, в эту пору зачитывается романами
Александра Дюма-старшего и кое в чем, повидимому, намеревается подражать им
в незаконченном "Дени Дювале".
В последние годы немалое место в жизни Теккерея занимает
журнально-публицистическая деятельность. С января 1860г. по март 1862 г.
Теккерей был редактором журнала "Корнхилл мэгезин" (Gornhill Magazine),
изданию которого отдавал много сил. "Корнхплл мэгезин" был новой для
тогдашней Англии попыткой создания дешевого, более общедоступного журнала,
чем большинство существовавших периодических изданий. Цена номера была всего
один шиллинг. Теккерей стремился сплотить вокруг журнала живые силы
тогдашней английской литературы. Но эта задача - нелегкая и сама по себе в
эти годы, когда реалистическое направление в литературе Англии вступало в
период упадка, - еще более осложнялась позицией самого редактора. Теккерей
старался не публиковать в журнале ничего, что могло бы оттолкнуть или
шокировать буржуазного читателя.
Переписка Теккерея содержит интересные материалы для характеристики его
редакторской деятельности. Среди корреспондентов, которых он пытался
привлечь к сотрудничеству, был даже Эрнест Джонс, вождь левого крыла
чартизма, революционный поэт и публицист, редактор "Северной звезды" и
других чартистских изданий, в эту пору, правда, уже отошедший от
политической борьбы. Теккерей знал Джонса еще с середины 40-х годов; в 1848
г. он писал в "Морнинг кроникл" об одном из выступлений Джонса на
чартистском митинге, где присутствовал лично. Теперь он обращается к Джонсу
с предложением написать статью о чартизме для "Корнхилл мэгезин", но
сопровождает это предложение существенной оговоркой: статья должна быть
"б_е_з в_з_г_л_я_д_о_в - но факты - организации - тюремное заключение -
личные приключения" (письмо от 2 июня 1860 г. Подчеркнуто мною. - А. Е.).
Насколько можно судить по имеющимся в нашем распоряжении материалам, статья
о чартизме "без взглядов" так и не была написана Джонсом.
Постоянная оглядка на ханжескую чопорность буржуазных "респектабельных"
читателей приводила к частым столкновениям Теккерея-редактора с авторами.
Троллоп, писатель заведомо консервативного склада, отнюдь не посягавший в
своем творчестве на устои буржуазного общества, был глубоко задет тем, что
Теккерей отказался опубликовать в "Корнхилл мэгезии" его рукопись из-за
того, что в ней упоминалось о внебрачных детях. В письме к Теккерею Троллоп
с негодованием ссылался на многие "прецеденты" подобного рода в английской
классике - на романы Скотта, Диккенса, Бронте, Джордж Элиот и, в довершение
всего, на самого Теккерея (правдиво обрисовавшего в "Истории Генри Эсмонда"
и "Виргинцах" аристократический разврат), - но безуспешно.
Аналогичный конфликт возник у Теккерея и с Елизаветой Баррет-Браунинг,
известной поэтессой, стихи которой Теккерей отказался напечатать.
Объяснительное письмо Теккерея к Баррет-Браунинг показывает, что он как
редактор считал себя вынужденным идти на сделку с требованиями буржуазных
обывателей, поступаясь собственными убеждениями и вкусами. "Автор - чист, и
мораль - чистейшая, целомудренная и верная, - но есть вещи, которых моя
чопорная публика не желает слышать... В Вашем стихотворении, как Вам
известно, говорится о незаконной страсти мужчины к женщине - и хотя Вы
пишете с чистой точки зрения, с подлинной скромностью и нравственной
чистотой, я уверен, что наши читатели поднимут шум, и потому не напечатал
это стихотворение" (письмо от 2 апреля 1861 г.). Баррет-Браунинг была права,
возражая Теккерею. "Я глубоко убеждена, - ответила она, - что коррупция
нашего общества требует не закрывания наглухо дверей и окон, но света и
воздуха...".
Редкий в практике "Корнхилл мэгезин" случай, когда Теккерей отважился
впустить на его страницы "свет и воздух", закончился именно тем, чего он все
время опасался, - бурей негодования буржуазных читателей. В первый год
издания журнала Теккерей осмелился начать в нем публикацию статей Рескина,
составивших впоследствии книгу "Последнему, что и первому". В этих статьях
Рескин подверг резкой критике систему буржуазных общественных отношений.
Основной его вывод заключался в том, что экономика буржуазного общества
враждебна интересам народа. Статьи Рескина вызвали злобные нападки
буржуазных читателей, и Теккерей счел необходимым прекратить их печатание,
"с большой неловкостью для самого себя и со многими извинениями, обращенными
ко мне", как вспоминал позднее Рескин.
Статьи и очерки, написанные Теккереем для "Корнхилл мэгезин", вошли в
состав его последнего сборника "Заметки о том, о сем" (Roundabout Papers,
1860-1862). Как и его поздние романы, они также свидетельствуют об угасании
сатирического огня в творчестве писателя. Искры былого пламени еще
проскальзывают иногда в отдельных заметках этого сборника. Таков, например,
очерк "Людоеды", где Теккерей, пользуясь одним из своих обычных излюбленных
приемов, наполняет образы детской народной сказки о Мальчике-с-пальчике
злободневным общественным содержанием. Людоеды, о которых говорит писатель,
людоеды новейшей капиталистической формации - джентльмены в белых галстуках,
с благопристойнейшими манерами. В обществе они употребляют в пищу и
говядину, и баранину; но дома у них в чулане спрятаны начисто обглоданные
человеческие скелеты, и газон, зеленеющий у дверей их замка, потому так и
зелен, что удобрен костями их жертв. Они заседают в Сити и именуют себя
представителями акционерных компаний; они грабят бедняков и угнетают слабых,
и Теккерей призывает своих собратьев-журналистов, "рыцарей пера", ополчиться
против них... Однако даже и в этом, наиболее остром очерке всей книги,
социальные мотивы, выделенные нами, лишь бегло намечены автором и тонут
среди бесцветных морализаторских рассуждений о пороках буржуазной семьи и
светских нравов.
Проблема общественных противоречий, антагонизма "труда и
собственности", как формулировал ее в свое время Теккерей, ставится теперь в
его публицистике лишь в сентиментально-филантропическом плане. Автор
"Заметок о том, о сем" напоминает состоятельным читателям, что за пределами
их уютного домашнего очага существует "обширный, молчаливый, удрученный
бедностью мир... - мир мрака, голода и мучительного холода, где в сырых
подвалах, на каменном полу, на тряпье и соломе копошатся бледные дети...".
Но он пишет теперь о существовании этого "молчаливого мира" бедности как о
чем-то неизбежном и неизменном. Характерен очерк "О карпах в Сан-Суси", где
девяностолетняя старуха, богаделка из приходского работного дома,
уподобляется столетним карпам в потсдамском дворцовом пруду. Подобно этим
обомшелым рыбам, она была современницей многих событий, многих исторических
перемен, но ничего не помнит, не знает и ни о чем не может рассказать. Народ
не имеет истории - таков фальшивый подтекст этого сопоставления, и
сентиментальная концовка очерка, где рассказчик самодовольно объявляет о
своем намерении пригласить старую богаделку к себе на кухню на рождество,
кажется слащавой и пошлой по сравнению с прежней сатирической публицистикой
Теккерея.
И по вопросам политики и по вопросам эстетики Теккерей в "Заметках о
том, о сем" пытается оспорить и отвергнуть те положения, которые были взяты
им с боя во времена "Книги снобов". Он оправдывает социальное неравенство,
титулы, привилегии: "Разве участник лотереи имеет право сердиться из-за
того, что не ему достался выигрыш в двадцать тысяч фунтов? Неужели,
вернувшись домой после осмотра Виндзорского или Чатсвортского дворца, я
должен приходить в ярость... потому что у нас всего только две гостиных?
Носите на здоровье вашу подвязку, милорд!.."
Соответственно с этими попытками реабилитации существующего
общественного строя, Теккерей находит место в "Заметках о том, о сем" и для
выражения верноподданнических чувств по поводу бракосочетания принца
Уэльского с датской принцессой Александрой, и для умиления по поводу
"каторжного" труда королевских министров, судей и духовенства, и для
восхищения действиями "храбрых команд" британского флота в китайских водах.
Теккерей отрекается и от своей прежней нетерпимости к
антиреалистическому искусству. Его пародия на новомодный роман тайн и ужасов
- "Зарубка на топоре", где фигурируют и розенкрейцеры, и месмеризм, и
гильотина, и спиритические сеансы, - написана добродушно, в виде своего рода
дружеского шаржа; и сам автор в заключение сознается, что ему жаль так
быстро расстаться со своим таинственным демоническим героем, который
сражался на арене Колизея, едва не был сожжен инквизицией, пел дуэты с
Марией Стюарт и продолжает жить в Лондоне в 1862 г. Автор "Заметок о том, о
сем" отзывается с похвалой и о "Женщине в белом" Уилки Коллинза - типичном
сенсационном романе, - и о романе Дюма "Двадцать лет спустя". "Я люблю, -
пишет он, - романы "покрепче", как горячий грог; без любви, без рассуждений
об обществе...". Ему хотелось бы написать книгу, где не было бы ничего
личного - "ни размышлений, ни цинизма, ни вульгарности,... но по новому
приключению на каждой странице, по злодею, по сражению и по тайне - в каждой
главе...".
В этом признании, адресованном воображаемым критикам, есть, конечно,
доля юмористического преувеличения; но вместе с тем, оно соответствует тому
отступлению от принципов реализма, которое действительно дает себя знать в
поздних романах Теккерея.
* * *
В историю английской демократической культуры Теккерей вошел не своими
поздними сочинениями, а тем, что было создано им в период творческого
подъема, - "Книгой снобов", "Ярмаркой тщеславия" и примыкающими к ним
произведениями. Он достойно продолжил в середине XIX века лучшие
национальные традиции английской сатиры: недаром Горький поставил его рядом
со Свифтом и Байроном в числе писателей, которые выступили как
"безукоризненно правдивые и суровые обличители пороков командующего
класса..." {М. Горький. Собр. соч. в тридцати томах, т. 25, М., 1952, стр.
105.}. "Здоровый критицизм Теккерея" {М. Горький. Собр. соч. в тридцати
томах, т. 26, М., 1953, стр. 282.}, как охарактеризовал его Горький, и в
наше время сохраняет свое значение. Его острые сатирические обобщения,
правдиво отразившие паразитизм и бесчестность господствующих классов
собственнической Англии, вскрывшие антинародность политики правящих
парламентских партий и показавшие губительную роль капиталистической погони
за наживой, духовно вооружают простых людей Англии в их борьбе с силами
реакции.
Глава 5
СЕСТРЫ БРОНТЕ
Обострение классовой борьбы в Англии, чартистское движение, поставившее
перед писателями ряд важных социальных проблем, определили демократический
пафос и реализм произведений Шарлотты Бронте и тот дух страстного протеста,
которым пронизаны ее лучшие романы и творчество ее сестры Эмилии.
Сестры Бронте выросли в семье сельского священника, в Йоркширском
графстве, в местечке Хэворт, расположенном недалеко от города Лидса, бывшего
уже тогда крупным промышленным центром. Ближайший к Хэворту городок Кейли
также превратился на глазах сестер Бронте в крупную железнодорожную станцию,
в промышленный город с шерстяными и суконными фабриками. Однообразный, но
поэтический йоркширский пейзаж, с любовью описанный сестрами Бронте в их
произведениях, приобретал все более и более индустриальный характер.
Йоркшир и соседний с ним Ланкашир были не только важными промышленными
районами страны, но и очагами рабочего движения. Восстания ланкаширских
ткачей начались еще в 60-е годы XVIII века, в начале промышленного
переворота. Здесь в 1811-1816 гг. развернулось движение луддитов.
В 30-х-40-х гг. XIX века в северных промышленных районах снова
разгорелось рабочее движение. В Манчестере и соседних с ним фабричных
городах происходили многолюдные митинги и демонстрации под революционными
лозунгами; забастовка текстильных рабочих северных районов в 1842 г.
послужила началом второго мощного подъема чартистского движения.
С этими же районами связана и последняя вспышка чартизма - созыв в
Манчестере в 1854 г. рабочего парламента по инициативе Эрнеста Джонса.
В то же время Манчестер был центром активной деятельности
фабрикантов-фритредеров, их борьбы против хлебных законов и пропаганды
неомальтузианских "теорий".
В этой обстановке ожесточенной классовой борьбы протекала писательская
деятельность сестер Бронте. Английское буржуазное литературоведение обычно
отмечает и несколько преувеличивает их изолированность от общественной
жизни. Трагическое одиночество, действительно, долгое время было уделом
сестер Бронте; бедность создавала непреодолимую грань между ними и богатыми
буржуазными семьями; сословные предрассудки семьи не позволяли им сблизиться
с народом. Но само это ощущение одиночества усиливало в них дух социального
протеста, критическое восприятие общественных отношений. Они с огромным
вниманием приглядывались к окружающей действительности, понемногу разрывали
путы, наложенные на них мелкобуржуазной клерикальной средой, и все их
творчество стало своеобразным отражением классовой борьбы и передовых идей
их эпохи. Так, Шарлотта Бронте создала роман о рабочем движении ("Шерли"), в
котором живые впечатления от чартистских волнений переплетались с преданиями
о луддитах. В романах сестер Бронте дана целая галерея отталкивающих образов
помещиков и фабрикантов-эксплуататоров.
Отец писательниц, священник Патрик Бронте, происходил из крестьянской
семьи. Он был сыном бедного ирландского фермера, в молодости работал ткачом
и с величайшим трудов и лишениями добился образования. Проникшись кастовым,
духом англиканского духовенства, он стыдился своих родственных связей с
нищим ирландским крестьянством. Но из его устных рассказов дети узнавали и о
поэтических ирландских легендах и о событиях недавних дней. Патрик Бронте
был очевидцем луддитских восстаний. В годы луддитского движения он
участвовал вместе с другими священниками в добровольческих отрядах,
защищавших дома и машины фабрикантов от рабочих; его прихожане - ткачи не
могли ему этого простить; в то же время он высказывался против жестоких
репрессий, применяемых к рабочим, а позднее, во время стачек, посещал дома
стачечников. За это его возненавидела местная буржуазия. Ему неоднократно
угрожали убийством, и он привык носить пистолет в кармане своей пасторской
одежды. Если Бронте осуждал луддитов, то в рассказах старой служанки Тэбби о
тех же событиях звучала неподдельная ненависть к угнетателям-фабрикантам.
Детство писательниц было безрадостно. Мать их рано умерла, оставив
сиротами шестерых детей. Роскошные дома местных фабрикантов и жалкие лачуги
рабочего люда, где приходилось бывать дочерям священника, оставляли
впечатление острого социального контраста. Постоянно наблюдая вопиющие
классовые противоречия, сестры Бронте с детства прониклись сочувствием к
обездоленным; жажда социальной справедливости помогла им преодолеть
консерватизм, внушаемый им отцом.
Восьмилетняя Шарлотта и шестилетняя Эмилия вместе с двумя старшими
писания новых романов, если они не могут быть лучше, чем "Ловель-вдовец".
Быть может, я пишу Вам напрасно. Может статься, что Вы ослеплены фимиамом
лести, который воскуряет Вам свет, как преуспевшему большому человеку, и что
Вы сочтете меня самонадеянным глупцом. Как бы то ни было, написав Вам и
сказав Вам правду, я исполнил то, что считал своим долгом, хотя бы и рискуя
непоправимо оскорбить Вас..."
"Приключения Филиппа", вызвавшие обоснованную тревогу у неизвестного
автора письма, были последним крупным по размеру произведением, которое
успел закончить Теккерей. Полное заглавие романа было: "Приключения Филиппа
на его пути по свету, показывающие, кто ограбил его, кто помог ему и кто
прошел мимо" (The Adventures of Phil if on his Way through the World;
Showing who Robbed Him who Helped Him, and who Passed Him By, 1861-1862).
Роман этот, действительно, свидетельствовал о печальном упадке
реалистического мастерства Теккерея. Мельчает тематика писателя;
притупляется острие его антибуржуазной сатиры.
Как и "Ньюкомы", "Приключения Филиппа" написаны от лица Артура
Пенденниса. Роман построен как биография друга Пенденниса, молодого
журналиста Филиппа Фермина. Сюжетно он связан, кроме того, с более ранней,
не оконченной в свое время, повестью Теккерея "Мещанская история" (A
Shabby-Genteel Story, 1840). Великосветский проходимец, под вымышленным
именем Джорджа Брандона женившийся обманом на мещаночке Каролине Ганн,
появляется в романе как отец героя, преуспевающий придворный врач, доктор
Бранд Фермин, выгодно женатый на племяннице, богача лорда Рингвуда. Его
жертва - брошенная им в нищете Каролина - становится сиделкой; случайно
приглашенная ухаживать за заболевшим Филиппом, привязавшись к нему,
"сестричка" до конца жизни заботится о сыне своего соблазнителя с
материнской нежностью и самоотвержением.
Теккереевская центральная тема - тема "скелета" - присутствует и в этом
романе. Но на этот раз дело идет уже не о зловещих и позорных тайнах
общества, а о тайне одного дома, одной семьи. Прежние навыки
Теккерея-сатирика дают себя знать в уничтожающем портрете доктора Бранда
Фермина. Придворный врач, с холеными белыми руками и безупречно
джентльменскими манерами, кавалер ордена "Черного лебедя" и лейб-медик
принца Гронингенского, классический "образец благородного отца", как
иронически именует его собственный сын, оказывается темным дельцом,
двоеженцем и авантюристом, который мошеннически растратил в биржевых
спекуляциях состояние, оставленное Филиппу матерью, и вынужден спасаться
бегством от кредиторов.
Посредством иронических похвал и саркастических намеков Теккерей
задолго до наступления этой катастрофы внушает читателям недоверие к
добродетелям самодовольного доктора Фермина и к его блистательной карьере.
Филипп Фермин, еще не подозревая правды, чувствует что-то неладное в
атмосфере родительского дома на Олд-Парр-стрит и ждет неминуемого краха.
"Говорю вам, мне всегда кажется, будто у меня над головой висит меч, который
когда-нибудь упадет и рассечет ее. Олд-Парр-стрит минирована, сэр, - она
минирована! И в одно прекрасное утро мы будем взорваны, - взорваны в клочья,
сэр; помяните мое слово!.. Я уже чувствую, как у меня горят подошвы...
Говорю вам, сэр, все здание нашей нынешней жизни растрескается и рухнет.
(При этом он со страшным грохотом швыряет на пол свою трубку.) А пока не
наступила катастрофа, какой смысл мне, как вы выражаетесь, браться за
работу? С таким же успехом вы могли бы советовать какому-нибудь жителю
Помпеи выбрать себе профессию, - накануне извержения Везувия!". В этих
словах Филиппа, обращенных к Пенденнису, звучат мотивы, перекликающиеся с
тревожными высказываниями самого Теккерея о грядущем крахе общественных
устоев Англии, не раз встречающимися в его переписке. Но теперь этот мотив
неизбежного краха, возмездия за преступный паразитизм правящих кругов, как
бы локализуется и предельно ослабляется. Доктор Фермин, который среди
образов "Ярмарки тщеславия" выглядел бы как типичное, нормальное, хотя и
отвратительное явление буржуазного общества, теперь трактуется Теккереем как
редкое исключение, а его "деятельность" - как уголовный казус, на время
нарушающий личное благоденствие Филиппа, но не мешающий ему "честными"
средствами достичь комфорта и преуспеяния.
Устами Пенденниса Теккерей, невидимому, несколько иронизирует и сам над
"поправением" собственного творчества. "Когда я был молод и очень зелен, -
вспоминает Пенденнис, - я находил удовольствие в том, чтобы приводить в
ярость любителей старины и слышать от них, что я - "человек опасный". Теперь
я готов сказать, что Нерон был монархом, обладавшим многими изящными
талантами и наделенным от природы значительной кротостью характера. Я хвалю
успех и восхищаюсь им всюду, где бы я его ни встретил. Я снисходителен к
ошибкам и недостаткам, - в особенности вышестоящих лиц; и нахожу, что, будь
нам все известно, мы бы судили о них совсем иначе. Люди, возможно, верят мне
теперь меньше, чем ранее. Но я никого не задеваю, - я надеюсь, что нет.
Может быть, я сказал что-то неприятное? Чорт бы побрал мой промах! Я беру
назад это выражение. Я сожалею о нем. Я категорически опровергаю его".
Но как ни иронизирует здесь сам писатель над примиренческой трактовкой
буржуазной действительности, подобная примирительная тенденция отчетливо
проступает и в его собственном романе. Подзаголовок "Приключений Филиппа" не
случайно был призван напомнить английским читателям, воспитанным на библии,
евангельскую притчу о добром самаритянине. Эта притча, очевидно, должна
служить прообразом истории Филиппа. Моральный пафос романа, по замыслу
Теккерея, связан не столько с разоблачением лицемеров и эгоистов, подобных
доктору Фермину (который находит в Нью-Йорке достойное поприще для
возобновления своих афер), сколько для изображения "добрых самаритян"
буржуазной Англии, которые приходят на помощь одинокому и неимущему Филиппу
Фермину, ограбленному собственным отцом. Теккерей особо подчеркивает,
полемически заостряя свою мысль, что среди друзей и благодетелей героя,
наряду с бедной "сестричкой" (которая отказывается даже от признания
законности своего брака, чтобы не лишать своего любимца наследственных
прав), находится место и для "добрых богачей". "Если люди богаты, это не
означает, что они обязательно людоеды. Если это джентльмены и леди хорошего
происхождения, состоятельные и образованные, то из этого не следует, что они
бессердечны и оставят друга в беде", - пишет он. Филиппу приходят на помощь
и его знатные родственники, и издатели, и члены парламента, пока, наконец,
его материальное благополучие не оказывается окончательно упроченным
благодаря дедовскому завещанию, неожиданно найденному в кузове старой
кареты. Так историей Филиппа, который, несмотря на безденежье, мошенничества
отца и необдуманную женитьбу, преуспевает "в свете", не поступаясь при этом
ни своею честностью, ни своими привязанностями, Теккерей как бы вступает в
спор с собственной "Ярмаркой тщеславия", тщетно пытаясь доказать, что
христианская филантропия не менее могущественный фактор в жизни буржуазного
общества, чем эгоистический интерес "чистогана". Буржуазная семейная
идиллия, проступавшая уже и сквозь исторический фон "Виргинцев", в
"Приключениях Филиппа" занимает центральное место. Отсутствие сколько-нибудь
значительных общественных конфликтов приводит к вялости сюжета и бледности
большинства действующих лиц. В лице Филиппа и его жены Шарлотты, так же как
в лице самого рассказчика, Артура Пенденниса и его жены Лауры, принимающих
активное участие в действии, Теккерей пытается, в противоположность своему
прежнему принципу "романа без героя", создать привлекательные, положительные
образы. Это совершенно не удается ему: и его "герои" и "героини",
действующие на глазах у читателя лишь в узком мирке домашних, семейных
отношений, по существу настолько мелки и духовно бессодержательны, что
авторское умиление не может спасти их.
Так язвительный сатирический роман "без героя" вырождается в позднем
творчестве Теккерея в растянутый и слащавый роман о людях с "маленькими
ошибками и чудачествами", как определяет его сам автор. Мещанская
сентиментальность, рассчитанная на сглаживание противоречий общественной
жизни, берет верх над реалистической сатирой.
О кризисе творчества Теккерея и о его отступлении с реалистических
позиций, завоеванных в "Ярмарке тщеславия", свидетельствует и его
незаконченный роман "Дени Дюваль" (Denis Duval, 1864). Написанные Теккереем
первые главы дают лишь некоторое представление о замысле и плане этого
исторического романа. В лице Дени Дюваля, мальчика, выросшего в приморской
английской деревне, среди рыбаков и контрабандистов, и ставшего затем
адмиралом британского военно-морского флота, Теккерей, повидимому, собирался
создать "героя" в духе реакционной английской буржуазно-патриотической
традиции. Основное действие романа должно было развертываться в период
французской буржуазной революции, когда реакционная Англия была зачинщицей и
заправилой контрреволюционных войн против французского народа.
Избрав в качестве своего главного положительного героя участника этих
войн, Теккерей, в отличие от "Эсмонда" и даже "Виргинцев", должен был бы
вступить в прямой конфликт с исторической правдой. Характерно, что он
отступает от своих прежних реалистических традиций и в самой форме романа:
уже в первых его главах преобладает авантюрно-романтическое начало,
биография героя и героини изобилуют исключительными и загадочными
обстоятельствами, сюжет движется от преступления к преступлению, от тайны -
к тайне. Теккерей, когда-то столь беспощадно высмеивавший и пародировавший
ложноромантическую трактовку истории, в эту пору зачитывается романами
Александра Дюма-старшего и кое в чем, повидимому, намеревается подражать им
в незаконченном "Дени Дювале".
В последние годы немалое место в жизни Теккерея занимает
журнально-публицистическая деятельность. С января 1860г. по март 1862 г.
Теккерей был редактором журнала "Корнхилл мэгезин" (Gornhill Magazine),
изданию которого отдавал много сил. "Корнхплл мэгезин" был новой для
тогдашней Англии попыткой создания дешевого, более общедоступного журнала,
чем большинство существовавших периодических изданий. Цена номера была всего
один шиллинг. Теккерей стремился сплотить вокруг журнала живые силы
тогдашней английской литературы. Но эта задача - нелегкая и сама по себе в
эти годы, когда реалистическое направление в литературе Англии вступало в
период упадка, - еще более осложнялась позицией самого редактора. Теккерей
старался не публиковать в журнале ничего, что могло бы оттолкнуть или
шокировать буржуазного читателя.
Переписка Теккерея содержит интересные материалы для характеристики его
редакторской деятельности. Среди корреспондентов, которых он пытался
привлечь к сотрудничеству, был даже Эрнест Джонс, вождь левого крыла
чартизма, революционный поэт и публицист, редактор "Северной звезды" и
других чартистских изданий, в эту пору, правда, уже отошедший от
политической борьбы. Теккерей знал Джонса еще с середины 40-х годов; в 1848
г. он писал в "Морнинг кроникл" об одном из выступлений Джонса на
чартистском митинге, где присутствовал лично. Теперь он обращается к Джонсу
с предложением написать статью о чартизме для "Корнхилл мэгезин", но
сопровождает это предложение существенной оговоркой: статья должна быть
"б_е_з в_з_г_л_я_д_о_в - но факты - организации - тюремное заключение -
личные приключения" (письмо от 2 июня 1860 г. Подчеркнуто мною. - А. Е.).
Насколько можно судить по имеющимся в нашем распоряжении материалам, статья
о чартизме "без взглядов" так и не была написана Джонсом.
Постоянная оглядка на ханжескую чопорность буржуазных "респектабельных"
читателей приводила к частым столкновениям Теккерея-редактора с авторами.
Троллоп, писатель заведомо консервативного склада, отнюдь не посягавший в
своем творчестве на устои буржуазного общества, был глубоко задет тем, что
Теккерей отказался опубликовать в "Корнхилл мэгезии" его рукопись из-за
того, что в ней упоминалось о внебрачных детях. В письме к Теккерею Троллоп
с негодованием ссылался на многие "прецеденты" подобного рода в английской
классике - на романы Скотта, Диккенса, Бронте, Джордж Элиот и, в довершение
всего, на самого Теккерея (правдиво обрисовавшего в "Истории Генри Эсмонда"
и "Виргинцах" аристократический разврат), - но безуспешно.
Аналогичный конфликт возник у Теккерея и с Елизаветой Баррет-Браунинг,
известной поэтессой, стихи которой Теккерей отказался напечатать.
Объяснительное письмо Теккерея к Баррет-Браунинг показывает, что он как
редактор считал себя вынужденным идти на сделку с требованиями буржуазных
обывателей, поступаясь собственными убеждениями и вкусами. "Автор - чист, и
мораль - чистейшая, целомудренная и верная, - но есть вещи, которых моя
чопорная публика не желает слышать... В Вашем стихотворении, как Вам
известно, говорится о незаконной страсти мужчины к женщине - и хотя Вы
пишете с чистой точки зрения, с подлинной скромностью и нравственной
чистотой, я уверен, что наши читатели поднимут шум, и потому не напечатал
это стихотворение" (письмо от 2 апреля 1861 г.). Баррет-Браунинг была права,
возражая Теккерею. "Я глубоко убеждена, - ответила она, - что коррупция
нашего общества требует не закрывания наглухо дверей и окон, но света и
воздуха...".
Редкий в практике "Корнхилл мэгезин" случай, когда Теккерей отважился
впустить на его страницы "свет и воздух", закончился именно тем, чего он все
время опасался, - бурей негодования буржуазных читателей. В первый год
издания журнала Теккерей осмелился начать в нем публикацию статей Рескина,
составивших впоследствии книгу "Последнему, что и первому". В этих статьях
Рескин подверг резкой критике систему буржуазных общественных отношений.
Основной его вывод заключался в том, что экономика буржуазного общества
враждебна интересам народа. Статьи Рескина вызвали злобные нападки
буржуазных читателей, и Теккерей счел необходимым прекратить их печатание,
"с большой неловкостью для самого себя и со многими извинениями, обращенными
ко мне", как вспоминал позднее Рескин.
Статьи и очерки, написанные Теккереем для "Корнхилл мэгезин", вошли в
состав его последнего сборника "Заметки о том, о сем" (Roundabout Papers,
1860-1862). Как и его поздние романы, они также свидетельствуют об угасании
сатирического огня в творчестве писателя. Искры былого пламени еще
проскальзывают иногда в отдельных заметках этого сборника. Таков, например,
очерк "Людоеды", где Теккерей, пользуясь одним из своих обычных излюбленных
приемов, наполняет образы детской народной сказки о Мальчике-с-пальчике
злободневным общественным содержанием. Людоеды, о которых говорит писатель,
людоеды новейшей капиталистической формации - джентльмены в белых галстуках,
с благопристойнейшими манерами. В обществе они употребляют в пищу и
говядину, и баранину; но дома у них в чулане спрятаны начисто обглоданные
человеческие скелеты, и газон, зеленеющий у дверей их замка, потому так и
зелен, что удобрен костями их жертв. Они заседают в Сити и именуют себя
представителями акционерных компаний; они грабят бедняков и угнетают слабых,
и Теккерей призывает своих собратьев-журналистов, "рыцарей пера", ополчиться
против них... Однако даже и в этом, наиболее остром очерке всей книги,
социальные мотивы, выделенные нами, лишь бегло намечены автором и тонут
среди бесцветных морализаторских рассуждений о пороках буржуазной семьи и
светских нравов.
Проблема общественных противоречий, антагонизма "труда и
собственности", как формулировал ее в свое время Теккерей, ставится теперь в
его публицистике лишь в сентиментально-филантропическом плане. Автор
"Заметок о том, о сем" напоминает состоятельным читателям, что за пределами
их уютного домашнего очага существует "обширный, молчаливый, удрученный
бедностью мир... - мир мрака, голода и мучительного холода, где в сырых
подвалах, на каменном полу, на тряпье и соломе копошатся бледные дети...".
Но он пишет теперь о существовании этого "молчаливого мира" бедности как о
чем-то неизбежном и неизменном. Характерен очерк "О карпах в Сан-Суси", где
девяностолетняя старуха, богаделка из приходского работного дома,
уподобляется столетним карпам в потсдамском дворцовом пруду. Подобно этим
обомшелым рыбам, она была современницей многих событий, многих исторических
перемен, но ничего не помнит, не знает и ни о чем не может рассказать. Народ
не имеет истории - таков фальшивый подтекст этого сопоставления, и
сентиментальная концовка очерка, где рассказчик самодовольно объявляет о
своем намерении пригласить старую богаделку к себе на кухню на рождество,
кажется слащавой и пошлой по сравнению с прежней сатирической публицистикой
Теккерея.
И по вопросам политики и по вопросам эстетики Теккерей в "Заметках о
том, о сем" пытается оспорить и отвергнуть те положения, которые были взяты
им с боя во времена "Книги снобов". Он оправдывает социальное неравенство,
титулы, привилегии: "Разве участник лотереи имеет право сердиться из-за
того, что не ему достался выигрыш в двадцать тысяч фунтов? Неужели,
вернувшись домой после осмотра Виндзорского или Чатсвортского дворца, я
должен приходить в ярость... потому что у нас всего только две гостиных?
Носите на здоровье вашу подвязку, милорд!.."
Соответственно с этими попытками реабилитации существующего
общественного строя, Теккерей находит место в "Заметках о том, о сем" и для
выражения верноподданнических чувств по поводу бракосочетания принца
Уэльского с датской принцессой Александрой, и для умиления по поводу
"каторжного" труда королевских министров, судей и духовенства, и для
восхищения действиями "храбрых команд" британского флота в китайских водах.
Теккерей отрекается и от своей прежней нетерпимости к
антиреалистическому искусству. Его пародия на новомодный роман тайн и ужасов
- "Зарубка на топоре", где фигурируют и розенкрейцеры, и месмеризм, и
гильотина, и спиритические сеансы, - написана добродушно, в виде своего рода
дружеского шаржа; и сам автор в заключение сознается, что ему жаль так
быстро расстаться со своим таинственным демоническим героем, который
сражался на арене Колизея, едва не был сожжен инквизицией, пел дуэты с
Марией Стюарт и продолжает жить в Лондоне в 1862 г. Автор "Заметок о том, о
сем" отзывается с похвалой и о "Женщине в белом" Уилки Коллинза - типичном
сенсационном романе, - и о романе Дюма "Двадцать лет спустя". "Я люблю, -
пишет он, - романы "покрепче", как горячий грог; без любви, без рассуждений
об обществе...". Ему хотелось бы написать книгу, где не было бы ничего
личного - "ни размышлений, ни цинизма, ни вульгарности,... но по новому
приключению на каждой странице, по злодею, по сражению и по тайне - в каждой
главе...".
В этом признании, адресованном воображаемым критикам, есть, конечно,
доля юмористического преувеличения; но вместе с тем, оно соответствует тому
отступлению от принципов реализма, которое действительно дает себя знать в
поздних романах Теккерея.
* * *
В историю английской демократической культуры Теккерей вошел не своими
поздними сочинениями, а тем, что было создано им в период творческого
подъема, - "Книгой снобов", "Ярмаркой тщеславия" и примыкающими к ним
произведениями. Он достойно продолжил в середине XIX века лучшие
национальные традиции английской сатиры: недаром Горький поставил его рядом
со Свифтом и Байроном в числе писателей, которые выступили как
"безукоризненно правдивые и суровые обличители пороков командующего
класса..." {М. Горький. Собр. соч. в тридцати томах, т. 25, М., 1952, стр.
105.}. "Здоровый критицизм Теккерея" {М. Горький. Собр. соч. в тридцати
томах, т. 26, М., 1953, стр. 282.}, как охарактеризовал его Горький, и в
наше время сохраняет свое значение. Его острые сатирические обобщения,
правдиво отразившие паразитизм и бесчестность господствующих классов
собственнической Англии, вскрывшие антинародность политики правящих
парламентских партий и показавшие губительную роль капиталистической погони
за наживой, духовно вооружают простых людей Англии в их борьбе с силами
реакции.
Глава 5
СЕСТРЫ БРОНТЕ
Обострение классовой борьбы в Англии, чартистское движение, поставившее
перед писателями ряд важных социальных проблем, определили демократический
пафос и реализм произведений Шарлотты Бронте и тот дух страстного протеста,
которым пронизаны ее лучшие романы и творчество ее сестры Эмилии.
Сестры Бронте выросли в семье сельского священника, в Йоркширском
графстве, в местечке Хэворт, расположенном недалеко от города Лидса, бывшего
уже тогда крупным промышленным центром. Ближайший к Хэворту городок Кейли
также превратился на глазах сестер Бронте в крупную железнодорожную станцию,
в промышленный город с шерстяными и суконными фабриками. Однообразный, но
поэтический йоркширский пейзаж, с любовью описанный сестрами Бронте в их
произведениях, приобретал все более и более индустриальный характер.
Йоркшир и соседний с ним Ланкашир были не только важными промышленными
районами страны, но и очагами рабочего движения. Восстания ланкаширских
ткачей начались еще в 60-е годы XVIII века, в начале промышленного
переворота. Здесь в 1811-1816 гг. развернулось движение луддитов.
В 30-х-40-х гг. XIX века в северных промышленных районах снова
разгорелось рабочее движение. В Манчестере и соседних с ним фабричных
городах происходили многолюдные митинги и демонстрации под революционными
лозунгами; забастовка текстильных рабочих северных районов в 1842 г.
послужила началом второго мощного подъема чартистского движения.
С этими же районами связана и последняя вспышка чартизма - созыв в
Манчестере в 1854 г. рабочего парламента по инициативе Эрнеста Джонса.
В то же время Манчестер был центром активной деятельности
фабрикантов-фритредеров, их борьбы против хлебных законов и пропаганды
неомальтузианских "теорий".
В этой обстановке ожесточенной классовой борьбы протекала писательская
деятельность сестер Бронте. Английское буржуазное литературоведение обычно
отмечает и несколько преувеличивает их изолированность от общественной
жизни. Трагическое одиночество, действительно, долгое время было уделом
сестер Бронте; бедность создавала непреодолимую грань между ними и богатыми
буржуазными семьями; сословные предрассудки семьи не позволяли им сблизиться
с народом. Но само это ощущение одиночества усиливало в них дух социального
протеста, критическое восприятие общественных отношений. Они с огромным
вниманием приглядывались к окружающей действительности, понемногу разрывали
путы, наложенные на них мелкобуржуазной клерикальной средой, и все их
творчество стало своеобразным отражением классовой борьбы и передовых идей
их эпохи. Так, Шарлотта Бронте создала роман о рабочем движении ("Шерли"), в
котором живые впечатления от чартистских волнений переплетались с преданиями
о луддитах. В романах сестер Бронте дана целая галерея отталкивающих образов
помещиков и фабрикантов-эксплуататоров.
Отец писательниц, священник Патрик Бронте, происходил из крестьянской
семьи. Он был сыном бедного ирландского фермера, в молодости работал ткачом
и с величайшим трудов и лишениями добился образования. Проникшись кастовым,
духом англиканского духовенства, он стыдился своих родственных связей с
нищим ирландским крестьянством. Но из его устных рассказов дети узнавали и о
поэтических ирландских легендах и о событиях недавних дней. Патрик Бронте
был очевидцем луддитских восстаний. В годы луддитского движения он
участвовал вместе с другими священниками в добровольческих отрядах,
защищавших дома и машины фабрикантов от рабочих; его прихожане - ткачи не
могли ему этого простить; в то же время он высказывался против жестоких
репрессий, применяемых к рабочим, а позднее, во время стачек, посещал дома
стачечников. За это его возненавидела местная буржуазия. Ему неоднократно
угрожали убийством, и он привык носить пистолет в кармане своей пасторской
одежды. Если Бронте осуждал луддитов, то в рассказах старой служанки Тэбби о
тех же событиях звучала неподдельная ненависть к угнетателям-фабрикантам.
Детство писательниц было безрадостно. Мать их рано умерла, оставив
сиротами шестерых детей. Роскошные дома местных фабрикантов и жалкие лачуги
рабочего люда, где приходилось бывать дочерям священника, оставляли
впечатление острого социального контраста. Постоянно наблюдая вопиющие
классовые противоречия, сестры Бронте с детства прониклись сочувствием к
обездоленным; жажда социальной справедливости помогла им преодолеть
консерватизм, внушаемый им отцом.
Восьмилетняя Шарлотта и шестилетняя Эмилия вместе с двумя старшими