Страница:
Англии.
"Кольцо и "книга" (The Ring and the Book, 1868-1869) - самое крупное
поэтическое произведение Браунинга. Сюжет этой обширной драматической поэмы
основан на материалах уголовного процесса, состоявшегося в Риме в конце XVII
века. Это - история авантюриста графа Гвидо Франческини, который надеялся
поправить свод дела выгодной женитьбой, а когда его надежды не оправдались,
убил и свою семнадцатилетнюю жену и ее приемных родителей, рассчитывая
получить их состояние. Браунинга, однако, как обычно, интересует не столько
объективный ход событий, сколько открываемые ими возможности
психологического анализа. Символический смысл заглавия поэмы тесно связан с
эстетическими взглядами Браунинга на ограниченную роль вымысла в
художественном творчестве. Слово "книга" в этом заглавии означает те факты,
которые поэт почерпнул из своего первоисточника - отчета о процессе графа
Гвидо. "Кольцо" же - это эмблема такого произведения искусства, автор
которого посредством поэтического вымысла сживается с этими фактами и
творчески преображает их: так, согласно метафоре Браунинга, ювелир, делая
кольцо, добавляет к золоту необходимые примеси, чтобы можно было придать
драгоценному металлу жизни нужную форму. В горниле творчества примеси
исчезают, оставляя кольцо из чистого золота.
Печальная судьба юной Помпилии, принесенной в жертву своекорыстным
расчетам, убитой через две недели после рождения сына, раскрывается на более
широком, чем обычно у Браунинга, историческом фоне. Закон и церковь повинны
в гибели этой прекрасной молодой жизни не меньше, чем Гвидо и его пособники.
Брак Гвидо и Помпилии - ничем не прикрытая торговая сделка. "Браки на этой
земле, - говорит Браунинг, - это обмен золота, положения, происхождения,
власти на молодость и красоту". Все попытки Помпилии отстоять свою свободу,
сохранить свое человеческое достоинство в ненавистном для нее браке
пресекаются блюстителями веры и законности. Тщетно обращается она за помощью
к архиепископу, градоправителю, к своему духовнику: они ее же обвиняют в
строптивости и клевете и твердят ей о ее христианском долге быть покорной
мужу.
Ситуация "Кольца и книги", таким образом, отчасти напоминает ситуацию
"Ченчи" Шелли. Но если Шелли воспользовался ею для пламенного обличения
общественного деспотизма и лицемерия и придал героические черты облику
Беатриче, решившейся отомстить за попранную справедливость, то Браунинг
ставит себе иные задачи. Его занимает сама по себе причудливая игра
противоположных, взаимосталкивающихся и взаимопереплетающихся интересов и
страстей, которая привела к гибели Помпилию и которая продолжается и во
время судебного разбирательства. Отсюда - статический, созерцательный
характер всего произведения, несмотря на драматичность использованных в нем
фактов. Построение "Кольца и книги" чрезвычайно громоздко: поэма состоит из
12 книг - введения и эпилога от лица автора и десяти драматических
монологов. На протяжении 21 тысячи стихов Браунинг снова и снова
возвращается к одним и тем же, уже известным читателям, событиям, освещая их
с точки зрения различных лиц. Читателям предлагается мнение "одной половины
Рима", которая принимает сторону графа Гвидо, "другой половины Рима",
которая сочувствует Помпилии, показания свидетелей, предсмертная исповедь
самой Помпилии, речи адвокатов, намеренно уклоняющихся от истины... Гвидо
выступает дважды. Сперва он искусно защищается и лицемерно выдает свои слова
за правду. Осужденный на казнь, в последние минуты перед смертью он в
бессильной ярости сбрасывает маску и признается в своем преступлении.
Морально-психологический подход к истории, отсутствие широких
исторических обобщений, характерные для "Кольца и книги", сближают это
произведение Браунинга с историческим романом Джордж Элиот "Ромола", где
частные нравственные душевные конфликты также оттесняли на задний план
изображение народной жизни.
В "Кольце и книге", как и в других поздних произведениях, Браунинг уже
не обнаруживает той благочестиво-оптимистической уверенности в стихийной
победе добрых начал, которая выразилась в свое время в драме "Пиппа
проходит". Но он продолжает оставаться поборником либерализма. "Я живу,
люблю, тружусь свободно и не оспариваю права моих ближних на свободу", -
благодушно заявляет он в стихотворении "Почему я либерал" (1885).
Отрешенность творчества Браунинга от важнейших новых общественных
проблем, выдвинутых борьбою "двух наций" в тогдашней Англии, так же как и
чрезвычайная затрудненность его поэтической формы, знаменовали собой начало
кризиса английской буржуазной поэзии. Но заслугой Браунинга было то, что в
период усиленного распространения новомодных эстетских, мистических и
иррационалистических течений он сумел сохранить верность гуманистическим
идеям.
Глава 2
ЧАРТИСТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА
В существующих историях английской литературы, издаваемых в Англии и
США, не принято освещать большой и важный раздел, связанный с чартистским
движением. Между тем, чартизм оставил глубокий след в истории английской
литературы. Он оказал значительное воздействие на классический социальный
роман середины XIX века и выдвинул целый ряд талантливых поэтов, публицистов
и литературных критиков, непосредственно участвовавших в чартистском
движении. В Советском Союзе чартистская литература вызывает живой интерес и
внимательно изучается многими исследователями. С точки зрения советского
литературоведения история английской литературы XIX века не может быть
раскрыта с необходимой глубиной без того, чтобы чартистскому движению и его
влиянию на литературу не было уделено серьезного внимания.
Чартизм - это массовое революционное движение рабочего класса. Он
возник в Англии, так как именно Англия, обогнавшая в своем экономическом
развитии другие страны, раньше других вступила на путь капиталистического
фабричного производства. В Англии существовал "самый многочисленный, самый
сконцентрированный, самый классический пролетариат" {К. Маркс и Ф. Энгельс.
Соч., т. VI, стр. 246.}.
Относительно высокая степень развития капиталистического производства,
концентрация пролетариата и острота противоречий между пролетариатом и
буржуазией обусловили широкие массовые выступления пролетариата.
Классовая борьба пролетариата после парламентской реформы 1832 г.
становится основным содержанием исторического процесса в Англии. До 1832 г.
пролетариат выступал главным образом как союзник буржуазии. Парламентская
реформа помогла английскому пролетариату осознать противоположность своих
интересов и интересов буржуазии. Рабочее движение конца 30-х и 40-х годов
XIX века, т. е. чартистское движение, в целом имеет ярко выраженный
антибуржуазный характер. В своей работе "Положение рабочего класса в Англии"
Энгельс особенно подчеркивал, что "в чартизме против буржуазии поднимается
весь рабочий класс, нападая прежде всего на ее политическую власть, на ту
стену законов, которой она себя окружила", и что "_чартизм_ есть
концентрированная форма оппозиции против буржуазии" {К. Маркс и Ф. Энгельс.
Об Англии, стр. 232.}.
Подчеркивая значение чартизма как небывалого по своему размаху
классового движения пролетариата, Маркс и Энгельс вместе с тем указывали на
его относительную незрелость, на то, что чартизм представлял собой ранний,
революционно-демократический этап рабочего движения в Англии. По мысли
Маркса, социальная революция могла начаться в Англии лишь после проведения
хартии; объективным историческим результатом чартистского движения в случае
успеха могло быть демократическое преобразование общества. Однако само
чартистское движение как классовая борьба пролетариата против буржуазии
имело глубоко социальный характер.
В период чартизма не произошло слияния рабочего движения с научным
социализмом. Чартистское движение является образцом борьбы пролетариата в
тот период, "когда рабочее движение и социализм существовали отдельно друг
от друга и шли особой дорогой, - и во всех странах такая оторванность
приводила к слабости социализма и рабочего движения..." {В. И. Ленин. Соч.,
т. 4, стр. 343.} На это же указывал и Энгельс, отмечая, что только в
результате слияния социализма с чартизмом английский "рабочий класс
действительно станет властелином Англии" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Об Англии,
стр. 241.}.
Отсутствие революционной научной теории и неоднородность самого
чартистского движения (пролетариат выступал в борьбе за хартию в союзе с
мелкой буржуазией, а до 1843 г. и при поддержке радикальной промышленной
буржуазии) открывали широкий путь проникновению в революционное движение
буржуазной идеологии, нанесшей чартизму значительный ущерб.
В силу своей неоднородности чартистское движение не имело единой
идеологии. На протяжении всего существования чартизма в нем постоянно шла
внутренняя борьба между правым и левым крылом. Сами чартисты осмысляли эту
борьбу как борьбу сторонников "моральной силы" и "физической силы". Левое
крыло чартистов, в наиболее зрелый период движения возглавлявшееся Гарни и
Джонсом, стремилось к завоеванию хартии революционным путем, тогда как
правое крыло рассчитывало исключительно на силу убеждения. Однако состав и
программа левого и правого крыла в разные периоды движения менялись. Так,
например, один из популярнейших вождей этого движения, Фергус О'Коннор, в
конце 30-х и в начале 40-х годов возглавлял "партию физической силы". Однако
уже к середине 40-х годов вскрылась мелкобуржуазная сущность его идеалов. Он
выступил с планом возвращения фабричных рабочих на землю, тем самым высказав
отрицательное отношение к промышленному прогрессу. В своих выступлениях
этого периода О'Коннор горячо отстаивал мелкую земельную собственность и
всякую частную собственность вообще. К началу 50-х годов О'Коннор и его
сторонники составляли самую консервативную группировку правого крыла
чартизма.
Чартизм потерпел поражение вследствие незрелости английского рабочего
движения, оторванного от идей научного социализма и не имевшего подлинно
революционной рабочей партии. В случае успеха чартизм выполнил бы задачу
демократического переворота. Объективно деятельность чартистов была
направлена именно к этому. Маркс и Энгельс особенно подчеркивали значение
основного пункта хартии - введения всеобщего избирательного права: "Введение
всеобщего избирательного права было бы для Англии завоеванием, в котором
было бы гораздо больше социалистического духа, нежели в любом мероприятии,
которому на континенте присваивается это почетное имя.
Его неизбежным результатом явилась бы _политическая гегемония рабочего
класса_!" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. IX, стр. 11-12.}.
Таким образом, мы вправе рассматривать чартизм как один из исторических
этапов на пути к социальной революции.
Чартистское движение сыграло огромную роль в истории английской
литературы. Оно выдвинуло ряд общественных проблем, которые, как и сама
борьба пролетариата, нашли отражение в творчестве великих английских
реалистов 30-х-50-х годов XIX века: Диккенса, Теккерея, Ш. Бронте, Гаскелл.
Вместе с тем в чартистской печати, а также в устном песенном
творчестве, развернулась многообразная литературная деятельность поэтов,
публицистов, критиков, непосредственно связанных с чартистским движением. Их
литературное наследие до сих пор еще мало изучено, но не подлежит сомнению,
что во многих отношениях их творчество, в центре которого впервые встал
революционный пролетариат, открыло новые горизонты английской литературе и
представляет поныне живой общественный и эстетический интерес.
Острая классовая борьба, развернувшаяся в 30-е и 40-е годы XIX века,
обусловила творчество многочисленных попутчиков чартизма, демократически
настроенных поэтов, которые правдиво изображали страдания пролетариата, но
не разделяли убеждений чартистов революционного крыла. Одни из них, подобно
Т. Куперу, на короткое время примкнули к сторонникам "моральной силы",
другие, как Э. Эллиот, сочувствуя страданиям народа, ратовали за отмену
хлебных законов, видя в этом спасение от всех общественных зол; некоторые же
(Т. Гуд) были сторонниками "филантропического" разрешения общественных
конфликтов и в пору резко обострявшихся классовых противоречий искренне, но
бесполезно пытались взывать к милосердию правящих верхов.
На первых порах, как отмечает Энгельс, чартизм "еще резко не отделялся
от радикальной мелкой буржуазии. Радикализм рабочих шел рука об руку с
радикализмом буржуазии" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Об Англии, стр. 233.}.
Поэтому рабочая тема проникает в творчество писателей, не связанных
непосредственно с рабочим классом. Так, например, Элизабет Баррет-Браунинг
(Elisabeth Barrett-Browning, 1806-1861) создает свой знаменитый "Плач
детей", послуживший основой для одноименного стихотворения Некрасова.
Поэтесса дает потрясающую картину детского труда на фабрике. Но,
сентиментально-филантропически подходя к рабочей теме, она считает
источником зла самую машину, безжалостные, неумолимые колеса, не дающие
детям ни минуты отдыха.
Из демократических поэтов 30-40-х годов наибольшей известностью
пользовались Томас Гуд и Эбенезер Эллиот.
Томас Гуд (Thomas Hood, 1799-1845), сын книготорговца, начал писать в
период, когда в английской литературе господствовали романтические
направления; но, считая, что "полезней подметать сор в настоящем, чем
стирать пыль с прошедшего", он сразу обратился к современной тематике,
высмеивая (на первых порах еще в безобидной, шутливой форме) несовершенства
английской жизни. Свои юмористические стихи Гуд иллюстрировал собственными
карикатурами. Он был главным, а иногда единственным сотрудником в ряде
журналов и альманахов, а под конец жизни (1844) издавал собственный "Журнал
Гуда" (Hood's Magazine). Живя лишь на литературный заработок, он был
настоящим интеллигентным пролетарием.
Среди юмористических произведений Гуда, заставлявших смеяться всю
Англию, появлялись иногда и вещи серьезные, даже мрачные по тону, как,
например, его широко популярный небольшой стихотворный рассказ "Сон Юджина
Арама-убийцы", в котором автор дает образ учителя (героя нашумевшего
процесса XVIII века), мучимого угрызениями совести.
О Томасе Гуде Энгельс говорит, что он, "подобно всем юмористам, человек
с очень чуткой душой... " {К. Маркс и Ф. Энгельс. Об Англии, стр. 216.} Он
не мог пройти мимо страданий рабочего класса. В 40-х годах, когда в газетах
много писалось о тяжелом положении работниц швейной промышленности, Гуд
поместил в рождественском номере "Панча" (1843) прославившую его "Песню о
рубашке". Повторяющиеся в этой песне монотонным рефреном слова: "Работай!
Работай! Работай", "Шей! Шей! Шей!" передают однообразие изнурительной
безостановочной работы швеи, изможденной голодом и холодом:
Работай! Работай! Работай,
Пока не сожмет головы, как в тисках.
Работай! Работай! Работай,
Пока не померкнет в глазах!
Строчку - ластовку - в_о_рот
В_о_рот - ластовку - строчку...
Повалит ли сон над шитьем - и во сне
Строчишь все да рубишь сорочку.
О, братья любимых сестер!
Опора любимых супруг, матерей!
Не холст на рубашках вы носите - нет!
А жизнь безотрадную швей.
Шей! Шей! Шей!..
В грязи, в нищете, голодна,
Рубашку и саван одною иглой
Я шью из того ж полотна.
С большим поэтическим чувством показывает Томас Гуд жажду жизни, мечты
о солнце, траве и цветах. Но непомерный труд отнимает даже мечты и обещает
только раннюю могилу:
О, боже! Зачем это дорог так хлеб,
Так дешевы тело и кровь?..
Работай! Работай! Работай
От боя до боя часов!
Работай! Работай! Работай!
Как каторжник в тьме рудников!
(Перевод М. Михайлова).
"Песня о рубашке" была немедленно опубликована многими газетами и
журналами, была даже отпечатана на носовых платках. Ее разучивали и пели
работницы. Но сам Гуд адресовал эту песню высшим классам, надеясь пробудить
их жалость. Стихотворение оканчивалось пожеланием, чтобы песня эта дошла до
богача. В этом слабость поэзии Гуда, и Энгельс, называя "Песню о рубашке"
"прекрасным стихотворением", одновременно замечает, что "оно вызвало немало
жалостливых, но бесполезных слез у буржуазных девиц" {К. Маркс и Ф. Энгельс.
Об Англии, стр. 217.}.
Эти филантропические мотивы звучат во многих произведениях Гуда. В
стихотворении "Мост вздохов", говоря о девушке, которая утопилась, чтобы
избежать нужды и позора, поэт призывает простить и пожалеть ее. В
стихотворении "Сон лэди" богатая дама видит во сне всех тех, кто умер в
непосильной работе на нее, всех, кому она не оказала в свое время помощи, и,
проснувшись, заливается слезами раскаяния. Стихотворение заканчивается
пожеланием:
Ах, если бы знатные дамы иные
Видали порой сновиденья такие!
(Перевод Ф. Миллера)
- как будто подобные сновидения могли облегчить жизнь рабочих.
Однако само изображение социальных контрастов составляет сильную
сторону стихотворения. Бедствия народа Томас Гуд описывал во многих
стихотворениях: "Капля джину", "Рождественская песнь бедняка", "Размышления
о новогоднем празднике" и др. Но с наибольшей глубиной Гуд трактует эту тему
в своих рабочих песнях. В песне "Фабричные часы" он описывает толпу
изможденных лондонских тружеников, идущих на работу:
...Голодные люди устало бредут
Вдоль лавок мясных, где им в долг не дадут,
Идут с Корнхилла {*}, о хлебе мечтая,
По Птичьему рынку, - вкус дичи не зная,
Измученный голодом труженик бедный
Чуть ноги волочит по улице Хлебной...
(Перевод И. К.)
{* Буквально "Зерновой холм" (Cornhill).}
Так подчеркивается вопиющий контраст между общественным богатством,
которое присваивают себе капиталисты, и обнищанием тех, кем оно создается.
Но быт тех, кто трудится, представляется "чистилищем" по сравнению с "адом"
безработицы. Безработным приходится молить, как о милости, о том, что
работающим кажется проклятием. Положению безработных посвящена "Песня
работника". Она написана под впечатлением суда над безработным,
приговоренным к пожизненной ссылке за то, что он требовал у фермеров работы,
угрожая в случае отказа "сжечь их ночью в постели". Клевете буржуазной
прессы, изображавшей отстаивающих свои права рабочих злостными головорезами
и бандитами, Гуд противопоставляет образ человека, требующего, чтобы
общество удовлетворило его законное право на мирный и честный труд.
"Мыслям моим никогда не представляются пылающие фермы или житницы, -
восклицает безработный в стихотворении Гуда, - я мечтаю только о том огне,
который я мог бы разложить и зажечь в моем домашнем очаге, у которого ежатся
и жмутся мои голодные дети...; румянец мне хочется увидеть на их бледных
щеках, а не отсвет пожара... Ах, дайте мне только работу, и вам нечего будет
бояться, что я поймаю в силки зайца его милости, или убью оленя его
сиятельства, или вломлюсь в дом его светлости, чтобы украсть золотое
блюдо...".
В отличие от большинства стихотворений Гуда здесь звучит уже не только
стремление разжалобить высшие классы, но и некоторая угроза.
Именно стихотворения, посвященные социальной теме, доставили Гуду
широкую популярность. На памятнике ему было выбито: "Он спел песню о
рубашке". На одной стороне памятника была изображена девушка - утопленница
из "Моста вздохов", на другой - учитель Юджин Арам среди учеников.
Поэзию Гуда высоко ценила русская революционно-демократическая
общественность. Его стихи переводил русский революционер-демократ М. Л.
Михайлов. В заключительной части романа "Что делать?" Чернышевский, намекая
читателям на грядущее торжество свободы, цитировал рядом со строками
Некрасова "Стансы" Томаса Гуда, опубликованные в "Современнике" 1862 г. в
переводе Михайлова:
Черный страх бежит, как тень.
От лучей, несущих день;
Свет, тепло и аромат
Быстро гонят тьму и хлад;
Запах тленья все слабей,
Запах розы все слышней...
Эбенезер Эллиот (Ebenezer Elliott, 1781-1849) - сын кузнеца и сам
кузнец, ближе, чем Гуд, стоял к рабочему движению. Он был связан с движением
за отмену хлебных законов, весьма широким по своему социальному составу.
Хотя оно и возглавлялось в основном представителями манчестерской
либеральной буржуазии, но все же к нему примыкали и демократические
полупролетарские слои города и деревни; их иллюзии и надежды и отразились в
стихах Эллиота. Одно время он даже входил в организацию чартистов.
В своих поэмах "Деревенский патриарх" (The Village Patriarch, 1829) и
"Чудесная деревня" (The Splendid Village, 1833-1835) Эллиот продолжает линию
Крабба, реалистически показывая, как гибнет патриархальная деревня под
натиском капитализма. Но больше всего Эллиот известен своим сборником "Стихи
против хлебных законов" (Corn Law Rhymes, 1831). Используя разнообразные
популярные формы поэзии - от фольклорной песни до религиозного гимна (широко
распространенного в то время в ремесленной и даже в чартистской среде), -
Эллиот выступает против хлебных законов, вымогающих последние деньги у
бедняков.
Наибольшей известностью пользуется его "Песня". В ней Эллиот показывает
распад и гибель рабочей семьи под влиянием безысходной нужды. Дочь уходит из
дома, становится проституткой и погибает вдали от родных. Один сын умирает
от голода, и его не на что похоронить; другого убивает сама мать, и за это
ее казнят. Наконец, казнят и главу семьи. Каждый куплет, рисующий одно из
звеньев этой распадающейся цепи, сопровождается ироническим припевом: "Ура,
да здравствует Англия, да здравствует хлебный закон!". В отличие от Томаса
Гуда, Эллиот, заканчивая это стихотворение, обращается к высшим классам не с
мольбой о жалости, а со словами гнева и мести:
О богачи, за вас закон,
Голодных вам не слышен стон!
. . . . . . . . . . . . . .
Но неизбежен мести час,
Рабочий проклинает вас...
И то проклятье не умрет,
А перейдет из рода в род.
(Перевод К. Бальмонта)
Общий облик Эллиота как поэта сходен с тем образом "певца скорбей
людских", который он сам создал в стихотворении "Надгробие поэта":
Ваш общий брат схоронен здесь;
Певец скорбей людских.
Поля и реки - небо - лес -
Он книг не знал иных.
Его скорбеть учило зло -
Тиранство - стон раба -
Столица - фабрика - село
Острог - дворцы - гроба.
. . . . . . . . . . . . .
Он славил тех, кто беднякам
Служил своим добром,
И слал проклятье богачам,
Живущим грабежом.
Все человечество любил
И, честным сердцем смел,
Врагов народа он клеймил
И громко Правду пел.
(Перевод М. Михайлова)
К чартизму одно время примыкал поэт Томас Купер (Thomas Cooper,
1815-1892), сын рабочего-красильщика, в молодости работавший сапожником. В
чартистском движении Купер вначале шел за О'Коннором, которого воспел в
стихотворении "Лев свободы". Но затем он перешел к сторонникам "моральной
силы" и, наконец, к христианскому социализму.
В 1877 г. вышел сборник стихов Купера (Poetical Works). Наибольшей
известностью пользуется поэма Купера "Чистилище самоубийц" (The Purgatory of
Suicides, 1845), написанная во время двухлетнего тюремного заключения. Общий
план поэмы, описывающей известных в истории самоубийц, создан под влиянием
Данте, некоторые детали в изображении загробного мира заимствованы у
Мильтона. Философско-исторический замысел позволил Куперу развить
тираноборческие, демократические мысли. В жанре и языке поэмы заметно
влияние революционного романтизма Байрона (Энгельс называет "Чистилище
самоубийц" поэмой "в стиле Чайльд-Гарольда" {См. К. Маркс и Ф. Энгельс.
Соч., т. V, стр. 32.}).
Основное ядро английской демократической социальной поэзии 30-40-х
годов составляет, однако, творчество самих поэтов-чартистов.
Энгельс указывал, что в годы подъема чартизма английский пролетариат
создал свою собственную литературу, "по содержанию своему далеко
превосходящую всю литературу буржуазии" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Об Англии,
стр. 243.}. Чартистская литература отражала классовую борьбу пролетариата в
период подъема рабочего движения, оценивала действительность с точки зрения
чартистского пролетариата и звала народ на борьбу за свое освобождение. Она
показывала, что страдания народа и его борьба неразрывно связаны между
собой, так как обусловлены несправедливым общественным строем. Тесная связь
чартистских писателей с рабочим движением позволяла им глубже понять
процессы развития общественной жизни Англии, открывала им перспективу
"Кольцо и "книга" (The Ring and the Book, 1868-1869) - самое крупное
поэтическое произведение Браунинга. Сюжет этой обширной драматической поэмы
основан на материалах уголовного процесса, состоявшегося в Риме в конце XVII
века. Это - история авантюриста графа Гвидо Франческини, который надеялся
поправить свод дела выгодной женитьбой, а когда его надежды не оправдались,
убил и свою семнадцатилетнюю жену и ее приемных родителей, рассчитывая
получить их состояние. Браунинга, однако, как обычно, интересует не столько
объективный ход событий, сколько открываемые ими возможности
психологического анализа. Символический смысл заглавия поэмы тесно связан с
эстетическими взглядами Браунинга на ограниченную роль вымысла в
художественном творчестве. Слово "книга" в этом заглавии означает те факты,
которые поэт почерпнул из своего первоисточника - отчета о процессе графа
Гвидо. "Кольцо" же - это эмблема такого произведения искусства, автор
которого посредством поэтического вымысла сживается с этими фактами и
творчески преображает их: так, согласно метафоре Браунинга, ювелир, делая
кольцо, добавляет к золоту необходимые примеси, чтобы можно было придать
драгоценному металлу жизни нужную форму. В горниле творчества примеси
исчезают, оставляя кольцо из чистого золота.
Печальная судьба юной Помпилии, принесенной в жертву своекорыстным
расчетам, убитой через две недели после рождения сына, раскрывается на более
широком, чем обычно у Браунинга, историческом фоне. Закон и церковь повинны
в гибели этой прекрасной молодой жизни не меньше, чем Гвидо и его пособники.
Брак Гвидо и Помпилии - ничем не прикрытая торговая сделка. "Браки на этой
земле, - говорит Браунинг, - это обмен золота, положения, происхождения,
власти на молодость и красоту". Все попытки Помпилии отстоять свою свободу,
сохранить свое человеческое достоинство в ненавистном для нее браке
пресекаются блюстителями веры и законности. Тщетно обращается она за помощью
к архиепископу, градоправителю, к своему духовнику: они ее же обвиняют в
строптивости и клевете и твердят ей о ее христианском долге быть покорной
мужу.
Ситуация "Кольца и книги", таким образом, отчасти напоминает ситуацию
"Ченчи" Шелли. Но если Шелли воспользовался ею для пламенного обличения
общественного деспотизма и лицемерия и придал героические черты облику
Беатриче, решившейся отомстить за попранную справедливость, то Браунинг
ставит себе иные задачи. Его занимает сама по себе причудливая игра
противоположных, взаимосталкивающихся и взаимопереплетающихся интересов и
страстей, которая привела к гибели Помпилию и которая продолжается и во
время судебного разбирательства. Отсюда - статический, созерцательный
характер всего произведения, несмотря на драматичность использованных в нем
фактов. Построение "Кольца и книги" чрезвычайно громоздко: поэма состоит из
12 книг - введения и эпилога от лица автора и десяти драматических
монологов. На протяжении 21 тысячи стихов Браунинг снова и снова
возвращается к одним и тем же, уже известным читателям, событиям, освещая их
с точки зрения различных лиц. Читателям предлагается мнение "одной половины
Рима", которая принимает сторону графа Гвидо, "другой половины Рима",
которая сочувствует Помпилии, показания свидетелей, предсмертная исповедь
самой Помпилии, речи адвокатов, намеренно уклоняющихся от истины... Гвидо
выступает дважды. Сперва он искусно защищается и лицемерно выдает свои слова
за правду. Осужденный на казнь, в последние минуты перед смертью он в
бессильной ярости сбрасывает маску и признается в своем преступлении.
Морально-психологический подход к истории, отсутствие широких
исторических обобщений, характерные для "Кольца и книги", сближают это
произведение Браунинга с историческим романом Джордж Элиот "Ромола", где
частные нравственные душевные конфликты также оттесняли на задний план
изображение народной жизни.
В "Кольце и книге", как и в других поздних произведениях, Браунинг уже
не обнаруживает той благочестиво-оптимистической уверенности в стихийной
победе добрых начал, которая выразилась в свое время в драме "Пиппа
проходит". Но он продолжает оставаться поборником либерализма. "Я живу,
люблю, тружусь свободно и не оспариваю права моих ближних на свободу", -
благодушно заявляет он в стихотворении "Почему я либерал" (1885).
Отрешенность творчества Браунинга от важнейших новых общественных
проблем, выдвинутых борьбою "двух наций" в тогдашней Англии, так же как и
чрезвычайная затрудненность его поэтической формы, знаменовали собой начало
кризиса английской буржуазной поэзии. Но заслугой Браунинга было то, что в
период усиленного распространения новомодных эстетских, мистических и
иррационалистических течений он сумел сохранить верность гуманистическим
идеям.
Глава 2
ЧАРТИСТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА
В существующих историях английской литературы, издаваемых в Англии и
США, не принято освещать большой и важный раздел, связанный с чартистским
движением. Между тем, чартизм оставил глубокий след в истории английской
литературы. Он оказал значительное воздействие на классический социальный
роман середины XIX века и выдвинул целый ряд талантливых поэтов, публицистов
и литературных критиков, непосредственно участвовавших в чартистском
движении. В Советском Союзе чартистская литература вызывает живой интерес и
внимательно изучается многими исследователями. С точки зрения советского
литературоведения история английской литературы XIX века не может быть
раскрыта с необходимой глубиной без того, чтобы чартистскому движению и его
влиянию на литературу не было уделено серьезного внимания.
Чартизм - это массовое революционное движение рабочего класса. Он
возник в Англии, так как именно Англия, обогнавшая в своем экономическом
развитии другие страны, раньше других вступила на путь капиталистического
фабричного производства. В Англии существовал "самый многочисленный, самый
сконцентрированный, самый классический пролетариат" {К. Маркс и Ф. Энгельс.
Соч., т. VI, стр. 246.}.
Относительно высокая степень развития капиталистического производства,
концентрация пролетариата и острота противоречий между пролетариатом и
буржуазией обусловили широкие массовые выступления пролетариата.
Классовая борьба пролетариата после парламентской реформы 1832 г.
становится основным содержанием исторического процесса в Англии. До 1832 г.
пролетариат выступал главным образом как союзник буржуазии. Парламентская
реформа помогла английскому пролетариату осознать противоположность своих
интересов и интересов буржуазии. Рабочее движение конца 30-х и 40-х годов
XIX века, т. е. чартистское движение, в целом имеет ярко выраженный
антибуржуазный характер. В своей работе "Положение рабочего класса в Англии"
Энгельс особенно подчеркивал, что "в чартизме против буржуазии поднимается
весь рабочий класс, нападая прежде всего на ее политическую власть, на ту
стену законов, которой она себя окружила", и что "_чартизм_ есть
концентрированная форма оппозиции против буржуазии" {К. Маркс и Ф. Энгельс.
Об Англии, стр. 232.}.
Подчеркивая значение чартизма как небывалого по своему размаху
классового движения пролетариата, Маркс и Энгельс вместе с тем указывали на
его относительную незрелость, на то, что чартизм представлял собой ранний,
революционно-демократический этап рабочего движения в Англии. По мысли
Маркса, социальная революция могла начаться в Англии лишь после проведения
хартии; объективным историческим результатом чартистского движения в случае
успеха могло быть демократическое преобразование общества. Однако само
чартистское движение как классовая борьба пролетариата против буржуазии
имело глубоко социальный характер.
В период чартизма не произошло слияния рабочего движения с научным
социализмом. Чартистское движение является образцом борьбы пролетариата в
тот период, "когда рабочее движение и социализм существовали отдельно друг
от друга и шли особой дорогой, - и во всех странах такая оторванность
приводила к слабости социализма и рабочего движения..." {В. И. Ленин. Соч.,
т. 4, стр. 343.} На это же указывал и Энгельс, отмечая, что только в
результате слияния социализма с чартизмом английский "рабочий класс
действительно станет властелином Англии" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Об Англии,
стр. 241.}.
Отсутствие революционной научной теории и неоднородность самого
чартистского движения (пролетариат выступал в борьбе за хартию в союзе с
мелкой буржуазией, а до 1843 г. и при поддержке радикальной промышленной
буржуазии) открывали широкий путь проникновению в революционное движение
буржуазной идеологии, нанесшей чартизму значительный ущерб.
В силу своей неоднородности чартистское движение не имело единой
идеологии. На протяжении всего существования чартизма в нем постоянно шла
внутренняя борьба между правым и левым крылом. Сами чартисты осмысляли эту
борьбу как борьбу сторонников "моральной силы" и "физической силы". Левое
крыло чартистов, в наиболее зрелый период движения возглавлявшееся Гарни и
Джонсом, стремилось к завоеванию хартии революционным путем, тогда как
правое крыло рассчитывало исключительно на силу убеждения. Однако состав и
программа левого и правого крыла в разные периоды движения менялись. Так,
например, один из популярнейших вождей этого движения, Фергус О'Коннор, в
конце 30-х и в начале 40-х годов возглавлял "партию физической силы". Однако
уже к середине 40-х годов вскрылась мелкобуржуазная сущность его идеалов. Он
выступил с планом возвращения фабричных рабочих на землю, тем самым высказав
отрицательное отношение к промышленному прогрессу. В своих выступлениях
этого периода О'Коннор горячо отстаивал мелкую земельную собственность и
всякую частную собственность вообще. К началу 50-х годов О'Коннор и его
сторонники составляли самую консервативную группировку правого крыла
чартизма.
Чартизм потерпел поражение вследствие незрелости английского рабочего
движения, оторванного от идей научного социализма и не имевшего подлинно
революционной рабочей партии. В случае успеха чартизм выполнил бы задачу
демократического переворота. Объективно деятельность чартистов была
направлена именно к этому. Маркс и Энгельс особенно подчеркивали значение
основного пункта хартии - введения всеобщего избирательного права: "Введение
всеобщего избирательного права было бы для Англии завоеванием, в котором
было бы гораздо больше социалистического духа, нежели в любом мероприятии,
которому на континенте присваивается это почетное имя.
Его неизбежным результатом явилась бы _политическая гегемония рабочего
класса_!" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. IX, стр. 11-12.}.
Таким образом, мы вправе рассматривать чартизм как один из исторических
этапов на пути к социальной революции.
Чартистское движение сыграло огромную роль в истории английской
литературы. Оно выдвинуло ряд общественных проблем, которые, как и сама
борьба пролетариата, нашли отражение в творчестве великих английских
реалистов 30-х-50-х годов XIX века: Диккенса, Теккерея, Ш. Бронте, Гаскелл.
Вместе с тем в чартистской печати, а также в устном песенном
творчестве, развернулась многообразная литературная деятельность поэтов,
публицистов, критиков, непосредственно связанных с чартистским движением. Их
литературное наследие до сих пор еще мало изучено, но не подлежит сомнению,
что во многих отношениях их творчество, в центре которого впервые встал
революционный пролетариат, открыло новые горизонты английской литературе и
представляет поныне живой общественный и эстетический интерес.
Острая классовая борьба, развернувшаяся в 30-е и 40-е годы XIX века,
обусловила творчество многочисленных попутчиков чартизма, демократически
настроенных поэтов, которые правдиво изображали страдания пролетариата, но
не разделяли убеждений чартистов революционного крыла. Одни из них, подобно
Т. Куперу, на короткое время примкнули к сторонникам "моральной силы",
другие, как Э. Эллиот, сочувствуя страданиям народа, ратовали за отмену
хлебных законов, видя в этом спасение от всех общественных зол; некоторые же
(Т. Гуд) были сторонниками "филантропического" разрешения общественных
конфликтов и в пору резко обострявшихся классовых противоречий искренне, но
бесполезно пытались взывать к милосердию правящих верхов.
На первых порах, как отмечает Энгельс, чартизм "еще резко не отделялся
от радикальной мелкой буржуазии. Радикализм рабочих шел рука об руку с
радикализмом буржуазии" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Об Англии, стр. 233.}.
Поэтому рабочая тема проникает в творчество писателей, не связанных
непосредственно с рабочим классом. Так, например, Элизабет Баррет-Браунинг
(Elisabeth Barrett-Browning, 1806-1861) создает свой знаменитый "Плач
детей", послуживший основой для одноименного стихотворения Некрасова.
Поэтесса дает потрясающую картину детского труда на фабрике. Но,
сентиментально-филантропически подходя к рабочей теме, она считает
источником зла самую машину, безжалостные, неумолимые колеса, не дающие
детям ни минуты отдыха.
Из демократических поэтов 30-40-х годов наибольшей известностью
пользовались Томас Гуд и Эбенезер Эллиот.
Томас Гуд (Thomas Hood, 1799-1845), сын книготорговца, начал писать в
период, когда в английской литературе господствовали романтические
направления; но, считая, что "полезней подметать сор в настоящем, чем
стирать пыль с прошедшего", он сразу обратился к современной тематике,
высмеивая (на первых порах еще в безобидной, шутливой форме) несовершенства
английской жизни. Свои юмористические стихи Гуд иллюстрировал собственными
карикатурами. Он был главным, а иногда единственным сотрудником в ряде
журналов и альманахов, а под конец жизни (1844) издавал собственный "Журнал
Гуда" (Hood's Magazine). Живя лишь на литературный заработок, он был
настоящим интеллигентным пролетарием.
Среди юмористических произведений Гуда, заставлявших смеяться всю
Англию, появлялись иногда и вещи серьезные, даже мрачные по тону, как,
например, его широко популярный небольшой стихотворный рассказ "Сон Юджина
Арама-убийцы", в котором автор дает образ учителя (героя нашумевшего
процесса XVIII века), мучимого угрызениями совести.
О Томасе Гуде Энгельс говорит, что он, "подобно всем юмористам, человек
с очень чуткой душой... " {К. Маркс и Ф. Энгельс. Об Англии, стр. 216.} Он
не мог пройти мимо страданий рабочего класса. В 40-х годах, когда в газетах
много писалось о тяжелом положении работниц швейной промышленности, Гуд
поместил в рождественском номере "Панча" (1843) прославившую его "Песню о
рубашке". Повторяющиеся в этой песне монотонным рефреном слова: "Работай!
Работай! Работай", "Шей! Шей! Шей!" передают однообразие изнурительной
безостановочной работы швеи, изможденной голодом и холодом:
Работай! Работай! Работай,
Пока не сожмет головы, как в тисках.
Работай! Работай! Работай,
Пока не померкнет в глазах!
Строчку - ластовку - в_о_рот
В_о_рот - ластовку - строчку...
Повалит ли сон над шитьем - и во сне
Строчишь все да рубишь сорочку.
О, братья любимых сестер!
Опора любимых супруг, матерей!
Не холст на рубашках вы носите - нет!
А жизнь безотрадную швей.
Шей! Шей! Шей!..
В грязи, в нищете, голодна,
Рубашку и саван одною иглой
Я шью из того ж полотна.
С большим поэтическим чувством показывает Томас Гуд жажду жизни, мечты
о солнце, траве и цветах. Но непомерный труд отнимает даже мечты и обещает
только раннюю могилу:
О, боже! Зачем это дорог так хлеб,
Так дешевы тело и кровь?..
Работай! Работай! Работай
От боя до боя часов!
Работай! Работай! Работай!
Как каторжник в тьме рудников!
(Перевод М. Михайлова).
"Песня о рубашке" была немедленно опубликована многими газетами и
журналами, была даже отпечатана на носовых платках. Ее разучивали и пели
работницы. Но сам Гуд адресовал эту песню высшим классам, надеясь пробудить
их жалость. Стихотворение оканчивалось пожеланием, чтобы песня эта дошла до
богача. В этом слабость поэзии Гуда, и Энгельс, называя "Песню о рубашке"
"прекрасным стихотворением", одновременно замечает, что "оно вызвало немало
жалостливых, но бесполезных слез у буржуазных девиц" {К. Маркс и Ф. Энгельс.
Об Англии, стр. 217.}.
Эти филантропические мотивы звучат во многих произведениях Гуда. В
стихотворении "Мост вздохов", говоря о девушке, которая утопилась, чтобы
избежать нужды и позора, поэт призывает простить и пожалеть ее. В
стихотворении "Сон лэди" богатая дама видит во сне всех тех, кто умер в
непосильной работе на нее, всех, кому она не оказала в свое время помощи, и,
проснувшись, заливается слезами раскаяния. Стихотворение заканчивается
пожеланием:
Ах, если бы знатные дамы иные
Видали порой сновиденья такие!
(Перевод Ф. Миллера)
- как будто подобные сновидения могли облегчить жизнь рабочих.
Однако само изображение социальных контрастов составляет сильную
сторону стихотворения. Бедствия народа Томас Гуд описывал во многих
стихотворениях: "Капля джину", "Рождественская песнь бедняка", "Размышления
о новогоднем празднике" и др. Но с наибольшей глубиной Гуд трактует эту тему
в своих рабочих песнях. В песне "Фабричные часы" он описывает толпу
изможденных лондонских тружеников, идущих на работу:
...Голодные люди устало бредут
Вдоль лавок мясных, где им в долг не дадут,
Идут с Корнхилла {*}, о хлебе мечтая,
По Птичьему рынку, - вкус дичи не зная,
Измученный голодом труженик бедный
Чуть ноги волочит по улице Хлебной...
(Перевод И. К.)
{* Буквально "Зерновой холм" (Cornhill).}
Так подчеркивается вопиющий контраст между общественным богатством,
которое присваивают себе капиталисты, и обнищанием тех, кем оно создается.
Но быт тех, кто трудится, представляется "чистилищем" по сравнению с "адом"
безработицы. Безработным приходится молить, как о милости, о том, что
работающим кажется проклятием. Положению безработных посвящена "Песня
работника". Она написана под впечатлением суда над безработным,
приговоренным к пожизненной ссылке за то, что он требовал у фермеров работы,
угрожая в случае отказа "сжечь их ночью в постели". Клевете буржуазной
прессы, изображавшей отстаивающих свои права рабочих злостными головорезами
и бандитами, Гуд противопоставляет образ человека, требующего, чтобы
общество удовлетворило его законное право на мирный и честный труд.
"Мыслям моим никогда не представляются пылающие фермы или житницы, -
восклицает безработный в стихотворении Гуда, - я мечтаю только о том огне,
который я мог бы разложить и зажечь в моем домашнем очаге, у которого ежатся
и жмутся мои голодные дети...; румянец мне хочется увидеть на их бледных
щеках, а не отсвет пожара... Ах, дайте мне только работу, и вам нечего будет
бояться, что я поймаю в силки зайца его милости, или убью оленя его
сиятельства, или вломлюсь в дом его светлости, чтобы украсть золотое
блюдо...".
В отличие от большинства стихотворений Гуда здесь звучит уже не только
стремление разжалобить высшие классы, но и некоторая угроза.
Именно стихотворения, посвященные социальной теме, доставили Гуду
широкую популярность. На памятнике ему было выбито: "Он спел песню о
рубашке". На одной стороне памятника была изображена девушка - утопленница
из "Моста вздохов", на другой - учитель Юджин Арам среди учеников.
Поэзию Гуда высоко ценила русская революционно-демократическая
общественность. Его стихи переводил русский революционер-демократ М. Л.
Михайлов. В заключительной части романа "Что делать?" Чернышевский, намекая
читателям на грядущее торжество свободы, цитировал рядом со строками
Некрасова "Стансы" Томаса Гуда, опубликованные в "Современнике" 1862 г. в
переводе Михайлова:
Черный страх бежит, как тень.
От лучей, несущих день;
Свет, тепло и аромат
Быстро гонят тьму и хлад;
Запах тленья все слабей,
Запах розы все слышней...
Эбенезер Эллиот (Ebenezer Elliott, 1781-1849) - сын кузнеца и сам
кузнец, ближе, чем Гуд, стоял к рабочему движению. Он был связан с движением
за отмену хлебных законов, весьма широким по своему социальному составу.
Хотя оно и возглавлялось в основном представителями манчестерской
либеральной буржуазии, но все же к нему примыкали и демократические
полупролетарские слои города и деревни; их иллюзии и надежды и отразились в
стихах Эллиота. Одно время он даже входил в организацию чартистов.
В своих поэмах "Деревенский патриарх" (The Village Patriarch, 1829) и
"Чудесная деревня" (The Splendid Village, 1833-1835) Эллиот продолжает линию
Крабба, реалистически показывая, как гибнет патриархальная деревня под
натиском капитализма. Но больше всего Эллиот известен своим сборником "Стихи
против хлебных законов" (Corn Law Rhymes, 1831). Используя разнообразные
популярные формы поэзии - от фольклорной песни до религиозного гимна (широко
распространенного в то время в ремесленной и даже в чартистской среде), -
Эллиот выступает против хлебных законов, вымогающих последние деньги у
бедняков.
Наибольшей известностью пользуется его "Песня". В ней Эллиот показывает
распад и гибель рабочей семьи под влиянием безысходной нужды. Дочь уходит из
дома, становится проституткой и погибает вдали от родных. Один сын умирает
от голода, и его не на что похоронить; другого убивает сама мать, и за это
ее казнят. Наконец, казнят и главу семьи. Каждый куплет, рисующий одно из
звеньев этой распадающейся цепи, сопровождается ироническим припевом: "Ура,
да здравствует Англия, да здравствует хлебный закон!". В отличие от Томаса
Гуда, Эллиот, заканчивая это стихотворение, обращается к высшим классам не с
мольбой о жалости, а со словами гнева и мести:
О богачи, за вас закон,
Голодных вам не слышен стон!
. . . . . . . . . . . . . .
Но неизбежен мести час,
Рабочий проклинает вас...
И то проклятье не умрет,
А перейдет из рода в род.
(Перевод К. Бальмонта)
Общий облик Эллиота как поэта сходен с тем образом "певца скорбей
людских", который он сам создал в стихотворении "Надгробие поэта":
Ваш общий брат схоронен здесь;
Певец скорбей людских.
Поля и реки - небо - лес -
Он книг не знал иных.
Его скорбеть учило зло -
Тиранство - стон раба -
Столица - фабрика - село
Острог - дворцы - гроба.
. . . . . . . . . . . . .
Он славил тех, кто беднякам
Служил своим добром,
И слал проклятье богачам,
Живущим грабежом.
Все человечество любил
И, честным сердцем смел,
Врагов народа он клеймил
И громко Правду пел.
(Перевод М. Михайлова)
К чартизму одно время примыкал поэт Томас Купер (Thomas Cooper,
1815-1892), сын рабочего-красильщика, в молодости работавший сапожником. В
чартистском движении Купер вначале шел за О'Коннором, которого воспел в
стихотворении "Лев свободы". Но затем он перешел к сторонникам "моральной
силы" и, наконец, к христианскому социализму.
В 1877 г. вышел сборник стихов Купера (Poetical Works). Наибольшей
известностью пользуется поэма Купера "Чистилище самоубийц" (The Purgatory of
Suicides, 1845), написанная во время двухлетнего тюремного заключения. Общий
план поэмы, описывающей известных в истории самоубийц, создан под влиянием
Данте, некоторые детали в изображении загробного мира заимствованы у
Мильтона. Философско-исторический замысел позволил Куперу развить
тираноборческие, демократические мысли. В жанре и языке поэмы заметно
влияние революционного романтизма Байрона (Энгельс называет "Чистилище
самоубийц" поэмой "в стиле Чайльд-Гарольда" {См. К. Маркс и Ф. Энгельс.
Соч., т. V, стр. 32.}).
Основное ядро английской демократической социальной поэзии 30-40-х
годов составляет, однако, творчество самих поэтов-чартистов.
Энгельс указывал, что в годы подъема чартизма английский пролетариат
создал свою собственную литературу, "по содержанию своему далеко
превосходящую всю литературу буржуазии" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Об Англии,
стр. 243.}. Чартистская литература отражала классовую борьбу пролетариата в
период подъема рабочего движения, оценивала действительность с точки зрения
чартистского пролетариата и звала народ на борьбу за свое освобождение. Она
показывала, что страдания народа и его борьба неразрывно связаны между
собой, так как обусловлены несправедливым общественным строем. Тесная связь
чартистских писателей с рабочим движением позволяла им глубже понять
процессы развития общественной жизни Англии, открывала им перспективу