— Почему?
   — Я хочу поцеловать вас и сделаю это, хотя знаю, что поступаю дурно!
   — Не надо…— еле слышно пролепетала она, а сама подалась вперед, навстречу его губам.
   Это был ее первый настоящий поцелуй, поцелуй, которого она желала, от которого боль в груди растворилась, ушла, уступив место блаженной истоме. Потом, когда его поцелуи стали еще более настойчивыми, страстными, она вздрогнула, точно ее тело пронзила молния, но не вырвалась и, когда Конрад мягко положил ее руки себе на плечи, обвила его шею, точно гибкими стеблями лиан, и крепко сомкнула объятия.
   Это было плохо, очень плохо, об этом напоминал громкий стук сердца и пульсация крови в висках, но это же говорило о том, как незабываемо прекрасен желанный миг, который она не хотела терять.
   И все же настал момент, когда тело девушки изогнулось, как тетива лука, она вырвалась и побежала по дорожке.
   Она мчалась по зеленому туннелю, подол платья развевался, волосы распустились, каблуки стучали по каменным плитам, и слезы застилали лицо. Слезы горя и радости, восторга и боли. Она бежала сквозь солнечный свет, а душа ее наполнилась чувством, светлым и юным, как заря.

ГЛАВА VIII

   Теперь Тина уже не могла успокоиться. Внутри ее сознания и души словно раскачивался огромный маятник, то туда, то сюда: с одной стороны была грызущая сердце совесть, с другой — волнующее чувство любви и приводящее в отчаяние ощущение скорой разлуки с любимым. Порой она чувствовала себя как узник перед казнью: мучение, раскаяние, страх и ожидание вечной тьмы. Темнота — вот что ждет ее после! Жизнь с нелюбимым человеком… Боже правый, на что она себя обрекла! Но ведь она хотела как лучше, думала, что полюбит Роберта… И все потому, что еще не знала любви, настоящей, сильной, сводящей с ума, такой, какую испытывала теперь к Конраду.
   Девушка пока не осознавала, что любовь, как и все другое на земле, может быть не только наградой, но и наказанием за грех. Что сделала она? Ни много ни мало — предала свои девичьи мечты, мечты о настоящем избраннике, об истинных чувствах, она была достаточно взрослой, чтобы это понять.
   Отказ от мечты, от идеалов во имя земной корысти в глазах Бога и лучших из людей равносилен отказу от веры, но Тина была неопытна, молода, значит, достойна снисхождения, поэтому ей предстояло получить вместе, как два напитка в одном сосуде: и ни с чем не сравнимое счастье, и величайшее горе.
   Девушка навестила мать, но никакого облегчения ей это не принесло. Впервые появилось что-то, о чем она ни за что не решилась бы рассказать никому, даже Дарлин, которой всегда доверяла. Разве можно признаться в том, что ты влюбилась в сына своего мужа, пусть взрослого, старше тебя самой, но все-таки сына, и целовалась с ним в саду?! И это всего лишь через две недели после свадьбы! Так поступают только самые-самые развращенные, бессовестные женщины! Впрочем, как ни странно, сколько бы Тина ни твердила об этом, все равно почувствовать себя бессовестной и развращенной не могла. Она ощущала себя всего лишь влюбленной девушкой, а в этом, признаться, не было ничего дурного.
   Разоблачения она не боялась, дело было только в муках совести. В ближайшие дни Конрад уедет и увезет с собой тайну их поцелуя. А чувства?.. Любит ли он ее? Или она ему просто нравится? Или даже не нравится вовсе? Может, он всего лишь ищет способ отплатить отцу? Что ж, тогда он добился своего! Вдруг он смеется теперь над нею и Робертом? Можно ли уважать женщину, сдавшуюся так легко, готовую упасть столь непозволительно низко?! Хотя они просто целовались в саду… Великий ли это грех?
   Все эти вопросы мучили Тину, не давая покоя ни днем, ни ночью. Днем она не в силах была смотреть в глаза Роберту, ночью же не могла заснуть, думая о Конраде, бьющаяся в сетях своих чувств, как муха в безжалостной паутине.
   Конрад вел себя как обычно, его нельзя было заподозрить ни в каких излишних или неуместных чувствах к юной мачехе. Возможности увидеться наедине больше не представлялось, да он, похоже, ее и не искал. Большую часть времени проводил в своей комнате да еще уезжал на пару дней — куда, никто не знал.
   Джулия молчала, не спрашивала ни о чем, но Тине казалось, что женщина о многом догадывается. Что ж, одного взгляда на девушку, которая то краснеет, то бледнеет при виде Конрада, было достаточно, чтобы все понять: Тина в свои шестнадцать лет еще не научилась скрывать чувства. Один только Роберт был настолько поглощен какими-то мыслями, что, кажется, ничего не замечал. Он относился к ней сейчас с печальной нежностью; часто не обращал внимания, а иногда гладил по голове так, как гладят любимую кошку. Эта девочка не вписалась в его жизнь, как он того хотел, стала то ли обузой, то ли досадной ошибкой… Впрочем, думал он сейчас не об этом.
   Через день, ближе к вечеру, Конрад О'Рейли постучал в комнату отца.
   Роберт сидел в кресле, нога все еще была туго забинтована, на коленях лежала книга. Тины в комнате не было: она ушла навестить мать.
   Конрад вошел и огляделся. Это помещение отличалось от других: комната отца, безусловно, была самой красивой в доме. Светлая мебель обита золотистым атласом, белые хрупкие вазы, кремовые обои с золотым бордюром… На стене прямо перед входом оставалось много пустого места — Конрад подозревал, что прежде тут висел портрет его матери.
   — Я хотел поговорить с тобой о своем отъезде, — сказал юноша. — Ты найдешь для меня время?
   — Разумеется! — Роберт сделал жест рукой. — Садись!
   Но Конрад не ответил на приглашение и остался стоять. Он будто бы внутренне готовился к чему-то, собирался с мыслями, сосредоточивая силы.
   — Когда же ты едешь? — спросил Роберт. Он заметно нервничал: могло показаться, что ответ сына далеко не безразличен ему.
   Конрад, как и при первом разговоре, стоял, отвернувшись к окну, и не видел лица отца.
   — Завтра, рано утром.
   — Завтра…— медленно повторил Роберт и предложил:— Подожди еще день-другой, тогда я смогу тебя проводить! Мы с Тиной собираемся в Сидней…
   Конрад в удивлении обернулся.
   — Проводить? Это что-то новенькое! Нет уж, благодарю, не надо! И ни дня я тут больше не останусь с тобой и с твоей женой!
   В последних словах Роберту почудились презрительные ноты.
   — Тебе не понравилась Тина?
   — Тина? Нет, почему же! Для провинциалочки она даже очень хорошенькая…
   Роберт поморщился.
   — Я не в этом смысле… Конрад пожал плечами.
   — Она довольно развитая для девушки ее круга… А вообще, должен прямо тебе сказать, отец: Тина тебе не пара! И не только по возрасту. Она очень наивна, искренна в своих чувствах. Открытая натура, распахнутая душа — эта девушка никогда не сможет притворяться, как ты!
   Роберт вслушался: нет, слова Конрада не были окрашены ревностью, он говорил как человек совершенно посторонний о вещах в своей жизни мимолетных и мелких.
   — Я и так испортил тебе медовый месяц, — продолжал юноша.
   — Тебя это огорчает?
   — По правде говоря, нисколько!
   — Я так и думал.
   Они помолчали, потом Конрад, неожиданно поглядев отцу прямо в глаза, сказал:
   — А теперь — о главном!
   Роберт стиснул пальцы. Он с трудом выдерживал взгляд сына. Ощущение было такое, точно в светлые воды тихого озера упал большой черный камень, но Роберту казалось, будто этот камень лег холодной тяжестью прямо на его сердце.
   Мистер О'Рейли заметно постарел за эти дни, налет молодцеватости сошел с его лица и фигуры, будто известка со старого дома. Внезапно обнажились все трещины и изломы все еще крепких, но уже далеко не новых стен, и этот дом стоял застывший и одинокий, живущий лишь голосами своих обитателей, давно забывших его и покинувших навсегда.
   — Я тебя слушаю.
   — Я уезжаю в Америку и хочу попросить тебя о том, чтобы ты не посылал за мною своих шпионов на другой материк, мне они и в Австралии до смерти надоели! Я уезжаю как раз потому, чтобы от них избавиться. Ты постоянно следишь за мной, ты знаешь все — где я живу, где работаю, что ем, с кем сплю! Это стало твоей болезнью, твоей, похоже, главной целью в жизни. Тебе доставляет удовольствие всякий раз узнавать, что я все еще никто и ничто! Одного только ты не знаешь и никогда не сможешь узнать — моих мыслей, истинных намерений и чувств! Так вот: оставь меня в покое, прошу тебя! Если я и в Америке по-прежнему буду чувствовать твои глаза за своей спиной, знай — стану переезжать с места на место до тех пор, пока не запутаю след. Я хочу жить спокойно, я хочу жить без тебя!
   — Должно быть, ты успокоишься окончательно лишь тогда, когда меня совсем не будет на этом свете! — глухо произнес Роберт.
   — Да! — Звук этого слова оглушил Роберта, как внезапная пощечина.
   Конрад ждал не менее резкого ответа и очень удивился, когда отец всего-навсего сказал:
   — А ведь наши тени, наши души не покидают землю — нередко к несчастью тех, кто на ней остается.
   Это прозвучало задумчиво и печально, но Конрад не дал себе слабинки.
   — Оставь философию, отец! Скажи лучше, даешь или нет слово?
   — Хорошо, я обещаю.
   Роберт вздохнул. Да, он и правда все время следил за юношей — сознание присутствия Конрада где-то рядом стало для него необходимостью. Конрада, его сына, которым он мог бы гордиться, которого мог бы любить, благодаря которому он смог бы избавиться от одиночества! Разве ребенок был виноват в том, что его мать, несравненная Одри, миссис О'Рейли, единственная, любимая, умерла при родах! О Господи! Он, Роберт О'Рейли, давным-давно своими руками вынул самые нижние кирпичи из фундамента того здания, что зовется семьей, и оно превратилось в груду обломков. Он говорил себе, что живет ради будущего, но только сейчас понял, что настоящим, единственным будущим был только Конрад, без которого все остальное — прах и тлен. Конрад — живое обвинение ему, Роберту О'Рейли, предавшему неприкосновенно-бессмертное — любовь и память Одри из-за беспочвенного злого наговора!
   Конрад уедет, а кто останется? Тина? Игрушка, забава… Зачем?
   — Послушай, — нерешительно начал Роберт, — останься — я изменю завещание…
   — О! — В черных глазах юноши заплясали золотистые огни, сделавшие их похожими на раскаленные угли. — Не трать чернила, отец, все равно ты потом пожалеешь! И не надо пытаться меня купить!
   — Я не покупаю тебя, — сдержанно произнес Роберт, — просто будем считать, что ты победил.
   — Да, верно, победа будет за мной, только чуть позже. А пока — оставь эти глупости и наслаждайся тем, что еще имеешь!
   — О чем ты?
   Конрад передернул плечом и не ответил. Потом спросил:
   — Зачем я понадобился тебе? Ты как собака на сене…
   Роберту показалось, что в голосе юноши зазвучали наконец нотки человечности, и ухватился за это.
   — Ты — мой сын! — произнес он твердо.
   — Да? Ну и что? Я же плохой сын! А вот Тина родит тебе хорошего, ты же сам говорил!
   — Не смейся, — бессильно промолвил отец.
   — Смеяться? О нет, я не смеюсь, напротив, мне хочется плакать!.. Я старался быть хорошим, хотя, признаться, не совсем понимал, чего ты от меня хочешь! Ты вызывал меня в эту самую комнату и отчитывал строгим тоном, а за что? Я хорошо учился, был послушным… Иногда мне казалось, что ты с удовольствием высек бы меня или даже просто вцепился мне в волосы и таскал бы по полу! В твоих глазах было столько ненависти ко мне, ребенку, который и без того вырос сиротой. За что, ну за что, открой мне этот секрет?! За то, что я своим рождением убил мать, за цвет моей кожи?.. Ничего другого не приходит на ум! Почему ты решил лишить меня наследства? Что я — обманывал, грабил, убивал? Ты всю жизнь носишься с тем, что дал мне образование, одевал, поил и кормил до семнадцати лет! Но извини, даже животные выкармливают своих детенышей, а что насчет образования — согласись, было бы очень странно, если бы нормальный ребенок, единственный сын миллионера не был обучен читать и писать. Родители обязаны заботиться о детях, понимаешь! А если ты не хотел этого делать, так бросил бы меня под забором или отдал на воспитание! Знаешь ли ты, что в Сиднее приличные люди шарахались от меня, когда узнавали, чей я сын? Нет, тебя-то они уважали, просто думали: раз ты открестился от меня, то я невесть знает какое чудовище! Я черствый, да? Холодный и бездушный? Что ж, верно! Я никого не люблю, никого, но, да будет тебе известно, в семьях, где дети и взрослые не приучены заботиться друг о друге, редко вырастают чуткие, внимательные, добрые люди! Доброте и любви надо учиться, отец, на протяжении всей жизни, это большая наука, и учить своих детей, прежде всего примером и еще, наверное, лаской. А ты, видно, тоже никогда никого не любил, ни своих родителей, ни мою мать… Что заставило тебя жениться на ней?
   Роберт стиснул ручки кресла до боли в руках, потом приподнялся и встал.
   — Любовь меня заставила, любовь! Самая великая и безумная, что существует на свете! Я очень любил твою мать и тебя люблю, хотя бы потому, что ты ее плоть и кровь. Двадцать лет ты смотришь на меня ее глазами и улыбаешься ее улыбкой…
   — Ты говоришь, любишь? Почему же все эти годы я не чувствовал этого? Ты ни разу не приласкал меня в раннем детстве, а после никогда не пытался поговорить по душам, не дал совета! Теперь я взрослый, и мне это не нужно, но раньше… видит Бог, как мне этого не хватало! Запомни, отец, когда у тебя родится другой сын, не повторяй подобных ошибок! Впрочем, у него будет мать, которая, конечно, подарит ему любовь…
   Роберт потянулся к нему, будто хотел обнять.
   — Конрад, сынок… Юноша резко отшатнулся.
   — Ну нет! Не станем ломать комедию, отец! Ты уже не свяжешь эти нити, я не буду утешением твоей совести, запомни!
   Роберт молчал. Что еще можно сделать? Он вспомнил вдруг мулата, оклеветавшего Одри, виновника всех своих бед. Роберт давно позабыл лицо того человека, помнил только — оно было злое, вот как сейчас у Конрада. Тогда, много лет назад, он еще подумал: как Одри могла полюбить такого мужчину? Одри всегда была доброй и ласково улыбалась, не то что эти люди, тот и этот, что стоит сейчас перед ним! Он, этот юноша, который совсем недавно признался, нагло и открыто, что желает его смерти, его, своего отца!
   Нервы Роберта были не в порядке еще с тех давних времен, а его внешняя выдержка являлась следствием постоянного контроля и невероятных усилий воли.
   Как же случилось так, что он позволил мальчишке смеяться над собой? Почему он унизился, разом сдал все свои позиции, показал свою слабость? Или он уже не Роберт О'Рейли?!
   Темная волна гнева накатила на него и накрыла все: и разум, и чувства. Размахнувшись, он ударил сына по лицу.
   — Ах ты, щенок!
   Глаза Конрада на мгновение сверкнули непониманием и обидой, но после их пронизала беспощадная ненависть. Он машинально схватился рукой за щеку, на которой горело похожее на красный лоскут пятно.
   — Ладно, ты сам поставил печать под своим приговором! Пришло время платить по счетам!
   И, не оглянувшись, стремительным шагом вышел из комнаты.
   Прощание было коротким. Конрад стоял внизу, в холле, в той же одежде, с тем же небольшим чемоданом и с таким же выражением лица, что и в день своего приезда.
   Роберт, прихрамывая, спустился по ступенькам лестницы — сегодня он впервые вышел из комнаты. Тина шла рядом с ним, а Джулия уже давно ждала внизу.
   Конрад сухо кивнул отцу, обнял Джулию, а Тине, склонившись, поцеловал руку. Подняв на мгновенье глаза, он увидел ее печальный, умоляющий взгляд, вздрагивающие длинные ресницы, щеки, которые еще вчера напоминали нераспустившиеся бутоны роз, а сегодня казались вылепленными из серой глины.
   — Прощайте, миссис О'Рейли! — негромко произнес он.
   Она прошептала что-то в ответ непослушными губами и отняла дрожащую холодную руку.
   Девушка пыталась запечатлеть в памяти его лицо, фигуру, волосы, глаза, запомнить звук его голоса… Одна лишь смертельная тоска была сейчас в ее груди, а разум был полон вытеснившей все единственной мыслью: «Он уезжает далеко-далеко, я никогда его больше не увижу!» А главное — она так и не знала, значит ли что-нибудь для него. Наверное, нет, но этот взгляд… Обжигающий и глубокий!
   Конрад повернулся и пошел к дверям. Джулия поспешила следом, а Тина осталась стоять рядом с мужем. Ей хотелось скользнуть наверх, чтобы увидеть Конрада с балкона, но она не посмела.
   Вернувшись в гостиную, Тина подняла глаза наверх, к хрустальным люстрам, чтобы удержать слезы, иначе они выкатились бы на бледные щеки и Роберт заметил бы, что она плачет.
   А он спокойно обратился к ней, так, будто и не было никакого прощания с единственным сыном, уезжавшим на другой континент:
   — Начинай укладывать чемоданы, завтра утром едем в Сидней!
   Хотя это прозвучало категорически и резко, Тина не отреагировала.
   — Тина! Да что с тобой, очнись же! Ты меня слышала?
   — Да! — встрепенувшись, кротко произнесла девушка. — Можно я сперва навещу маму?
   — Хорошо, иди, но не задерживайся. И скажи матери, что выезжаешь завтра, первым же дилижансом. Если хочешь, оставь ей денег на расходы — возьмешь сколько нужно.
   — Спасибо.
   … Оказавшись одна на берегу, девушка дала волю слезам. Она готова была упасть на песок и рыдать, и пусть бы ее унес океан, казавшийся сейчас огромным, холодным, пустынным, как и весь мир. Девушка обводила горестным взглядом горы, иссеченные, изъеденные ветрами, поросшие пучками темно-зеленых жестких трав, туманно-желтый мыс вдали, облака, похожие на клочья белой ваты. Ничто не радовало ее. Господи, ничего не осталось! Тереза исчезла неведомо куда, любимый покинул этот край, а завтра она расстанется с матерью.
   Повинуясь внезапному порыву, Тина упала на колени и, сжав руки и подняв глаза к небу, стала молить о несбыточном: «Господи, сотвори чудо, пусть Конрад вернется — мы будем жить с ним в этом замке долго и счастливо! Я буду ему женой, любовницей, кем угодно, стану заботиться о нем, рожу ему детей, стану говорить с ним о любви, о музыке, буду делать все, о чем бы он только ни попросил!»
   Она молила отчаянно и долго, а потом вспомнила, что дала перед Богом клятву верности другому человеку, и тут же сникла. Не ей, грешной душе, просить Всевышнего о милости!
   Она уныло брела по пляжу и представляла: Конрад садится в дилижанс, едет в Сидней или куда-то еще, откуда корабль отходит к берегам далекой Америки… Он ничего не сказал на прощание… Почему?
   Дарлин была дома. Вид дочери, отрешенно-печальной, бледной, испугал ее. Наскоро вытерев руки, она устремилась к девушке.
   — Что случилось, Тина?
   — Мама, я уезжаю! — ответила девушка, бессильно опускаясь на стул.
   Дарлин присела рядом. В предыдущие дни дочь вела себя иначе: глаза ее полыхали тревожным огнем, она казалась взволнованной, ее настроение часто менялось — девушка то вспыхивала радостью, то впадала в меланхолию. А теперь вся точно погасла.
   — Я понимаю, девочка, — Дарлин нежно обняла дочь, — но ты же теперь замужем, должна слушаться мужа, всюду следовать за ним и делать, что он велит.
   Тина вздохнула.
   — Все хорошо? — осторожно спросила Дарлин. — Он не обижает тебя?
   — Что ты, нет, мама! Я просто…— Тина остановилась в нерешительности.
   — Что, доченька? — Мать заглянула в ее родные серые глаза: сегодня Дарлин была ласкова как никогда.
   — Нет, ничего… Но мне очень не хочется уезжать!
   — Не волнуйся, — пыталась успокоить Дарлин, — так всегда бывает — человек страшится перемен. Думай иначе — о том, что будешь жить в большом красивом городе, познакомишься с новыми людьми, многое увидишь, многому научишься… Не переживай, все уладится, впереди тебя ждет много хорошего!
   На самом деле Дарлин было очень тяжело. Боже мой! Будто все реки жизни пересохли и неоткуда напиться! Теперь и Тина уходит в неведомую даль. И что хуже всего — мать боялась отпускать ее с этим человеком, которого — она знала — Тина не любит и неведомо, полюбит ли когда-нибудь. Будет ли она счастлива в конце концов? И еще: сердце Тины свободно, вдруг у нее разбегутся глаза при виде столичных чудес! Впрочем, Тина нравственно крепкая, хотя… То, что она пошла на этот брак, — можно ли считать нравственным такой поступок?
   Вскоре девушка засобиралась, сказав, что муж не велел ей задерживаться.
   — Мама, — промолвила она, вспомнив, — мистер О'Рейли предлагает оставить тебе денег.
   Дарлин нахмурилась.
   — Нет! Мы уже говорили об этом и больше не
   будем.
   — Ты не должна работать, если у меня есть все! — возразила Тина, а сама подумала: «Все? Ничего у меня нет!»
   — Мне ничего не нужно. — Дарлин через силу улыбнулась. — Лишь бы вы были счастливы, ты и Тереза.
   — Я найду ее, мама!
   — Да, постарайся, Тина!
   Они обнялись, потом Дарлин перекрестила дочь со словами:
   — Благословлю тебя! Пусть исполнится все, чего ты желаешь! Будь счастлива и береги себя!
   — Я напишу сразу, как приеду. До свидания, мама! — И горько, неудержимо расплакалась.
   Она прижималась к Дарлин, а сама думала: «Как хорошо, что я не рассказала матери ни о чем — ни о том, что у Роберта есть взрослый сын, ни о своей любви. Незачем перекладывать на ее плечи этот нелегкий груз!»
   Тина вернулась домой с намерением начать укладывать вещи. Она так задумалась, что чуть было не прошла мимо Роберта, в нетерпении поджидавшего ее в зале.
   — Тина! Наконец-то! — Он направился к ней. — Я должен сообщить тебе — наши планы меняются!
   На лицо девушки легла тень безумной надежды.
   — Что случилось?
   — Пришло письмо (Опять письмо? Ведь именно с письма все и началось!), вернее, телеграмма от одного моего приятеля. Этот человек прежде часто меня выручал, а теперь ему самому требуется помощь. Словом, я должен ненадолго отлучиться. Поездку в Сидней придется отложить дня на два — думаю, ты не очень огорчишься? Я выезжаю сегодня, прямо сейчас.
   — А ваша нога?
   — Пустяки, доберусь! А ты не скучай. И готовься к свадебному путешествию!
   Тина оставила это пожелание без внимания: у нее хватало других забот. Даже лучше, что Роберт уезжает, и она побудет одна. Одна в этом доме, где еще звучит эхо шагов Конрада. Никто ей не нужен сейчас, никто, кроме ее любимого, Конрада О'Рейли. И никто не будет нужен. Никогда.

ГЛАВА IX

   Быстро собравшись, мистер О'Рейли покинул дом, и Тина осталась одна. Как ни странно, она вдруг почувствовала облегчение. Что ж, стоит смириться с мыслью, что Конрад уехал, иначе не проживешь. Может, так и лучше… И не стоит терзаться сомнениями — дорога она ему или нет, даже если и дорога — у него хватило совести не идти дальше того поцелуя. Все-таки она жена его отца! В его поведении есть доля здравого смысла, чего не скажешь о ней, Тине Хиггинс! Какими грешниками стали бы они, если бы здесь, в этом доме, за спиной Роберта О'Рейли начал развиваться их роман! А то, что произошло, могло быть простой случайностью, хотя, по правде сказать, эта мысль ее не очень-то радовала.
   Тина побродила по комнатам, зашла в гостиную и остановилась возле рояля, который еще не успели затянуть в чехол.
   Мертвый дом. Безжизненный. Пустой. Девушка подняла крышку и тронула клавишу. Громкий певучий звук прорезал тишину подобно печальному вскрику, и, как отголосок, душу Тины мгновенно пронизала боль. Она совсем не умела играть, потому не могла извлечь из инструмента даже самой простейшей мелодии. А Конрад мог. Он был другим, у него были иные сердце и душа, он был особым замкнутым целостным миром, как и каждый человек. И в этом мире правили свои чувства, существовали свои законы. Она не знала его, не могла понять до конца и все-таки полюбила. Значит, есть что-то общее, объединяющее людей, какими бы они ни были разными! И это живет вечно, проходит непрерывной нитью через время, соединяя поколения…
   Любовь — всеобщая и своя для каждого в отдельности, любовь, без которой невозможно жить на свете, — из чего она прорастает в душе, из какого золотого зерна? Разве это не чудо? А человек смотрит на такие вещи привычно и потому ими не дорожит, он ценит лишь то, что еще не получил или уже потерял, а особенно то, что кажется недостижимым.
   Она берегла бы свою любовь, берегла! Любовь, которую потеряла, еще не успев получить. И которую не получит уже никогда.
   Прошло время, и одиночество стало пугать Тину. Страх оплетал сердце шероховатыми лапками, точно черный паук. Девушка хотела пойти к Джулии, но не решилась. Ей казалось, Джулия понимает, что с нею творится…
   Тина направилась к себе, но вернулась с полдороги, вспомнив, что забыла закрыть крышку рояля. Дарлин всегда говорила, что нельзя оставлять открытой книгу, которую читаешь, иначе дьявол узнает твои мысли. Может, это относится и к инструменту?
   Она подошла к открытым дверям гостиной. В сумеречном свете возле черного рояля на фоне белых штор выделялся четкий силуэт человеческой фигуры. Роберт? Нет, человек этот был выше и худее Роберта. У Тины забилось сердце. Господи, кто это?! Она онемела, она не смела двигаться, даже дышать. Человек это или привидение?!
   Внезапно неизвестный повернулся, и она увидела его издали казавшееся темным лицо, черные глаза и ослепительную белозубую улыбку. Привидения никогда не улыбаются так! Это был Конрад.
   Тина замерла, все еще не веря своим глазам, а душу уже наполнила радость, и толчки возбужденного сердца словно бы разносили ее по телу, возрождая в нем силы молодости и любви.
   — Вы…— растерянно произнесла она. — Вы… вернулись?!
   Он по-прежнему улыбался.
   — А вы поверили, будто я мог уехать вот так, даже не простившись с вами по-настоящему, после того, что было в саду?