Путешествуя по солнечным улицам Сиднея, Тереза с удивлением, граничащим с испугом, взирала на роскошные викторианские особняки состоятельных горожан — с башенками, затейливыми коваными решетками, высокими окнами, арками, или дома в колониальном стиле —трехэтажные, с четырьмя или шестью белыми колоннами и широким крыльцом. Перед каждым из таких домов была зеленая лужайка, цветник, а иногда и целый парк.
   Однажды Тереза забрела на большой зеленый холм, где высилось величественное готическое здание со стенами из светло-коричневого пирмонтского песчаника. Это был Сиднейский университет. Мимо спешили молодые люди, по большей части хорошо одетые, уверенные в себе — они, не глядя, обходили одиноко стоявшую Терезу. Конечно, она вовсе не собиралась и не хотела бы здесь учиться, но зрелище потрясло ее, настолько явно эта жизнь отличалась от той, какую она изо дня в день привыкла видеть в своем квартале и на кухне. Там — такая убогость, теснота, пыль и грязь, извилистые узкие улочки, а здесь — огромный шатер чистых голубых небес, которые не охватишь взглядом, гигантский холм, сверкающие на солнце стены огромного здания, украшенные витражами окна и эти молодые, улыбающиеся светлые лица людей, которые, как казалось Терезе, и говорят-то на другом языке.
   А набережная в воскресный день! Голубые спокойные воды моря усеяны небольшими, заросшими растительностью островками, которые похожи на цветочные клумбы. А по вымощенной эвкалиптовыми шашками дороге катятся нарядные коляски с дамами в светлых платьях и шляпках и дженльменами в шелковых цилиндрах.
   Она же, Тереза Хиггинс, никто против этих господ, так же, как и Айрин, как все женщины на кухне и как Даллас Шелдон. У девушки было впечатление, что она увидела наяву жизнь богов и богинь!
   Как же проникнуть туда, в этот пышный сверкающий мир? Как почувствовать себя покоящимся на бархате бриллиантом, а не куском гранита, валяющимся в пыли? С замужеством ничего не получилось, значит, надо искать другой путь. Впрочем, если Тереза и жалела о Далласе как о человеке, то о несбывшейся жизни с ним — нет. Поразмыслив, она пришла к выводу, что ничего хорошего не получила бы — все тот же квартал, хозяйство, забота о куске хлеба да соседство с этой мегерой, его матерью, и наглым братцем! И все же, когда девушка вспоминала устремленный на нее взгляд зеленых глаз юноши, взгляд, полный искренних светлых чувств, у нее начинало сладко и тоскливо ныть сердце. Полюбит ли ее кто-нибудь еще и когда? Сможет ли другой человек найти в ней те привлекательные черты и качества, какие увидел Даллас? Кто знает!
   Через несколько дней она случайно наткнулась на объявление — на воротах двухэтажного белого особняка висел клочок бумаги с надписью: «Требуется прислуга». Тереза остановилась. У нее не было ни малейшего желания идти в служанки, но, если это приличный дом с отдельной комнатой для прислуги и хорошим жалованьем, почему бы не попробовать? Все-таки лучше, чем кладовка и кухня.
   Она робко вошла в ворота, прошла по тихому дворику мимо благоухающих клумб и позвонила.
   Дверь открыла высокая девица с острым взглядом зеленовато-карих глаз и довольно развязными, как показалось Терезе, манерами, судя по одежде, служанка.
   — Что тебе? — спросила она, слегка скривив губы.
   — Я по объявлению.
   — А! Проходи, — сказала девица и пропустила Терезу в ароматную прохладу дома. — Иди за мной.
   Они поднялись по лесенке наверх, в роскошную полутемную гостиную, где все было в беспорядке. Девица отворила дверь в соседнее помещение и сказала:
   — Мэм, к вам девушка насчет работы. Женский голос ответил:
   — Пусть войдет!
   — Зайди, — сказала девица, и Тереза осторожно переступила порог.
   Она очутилась в небольшой комнате с росписью на потолке и в простенках, с низкой мягкой мебелью и множеством зеркал.
   Напротив одного из них на маленьком розовом пуфике сидела молодая дама с очень светлыми волосами, белой, как атлас, кожей и бледно-голубыми глазами. Тереза никогда не видела на женщине такого одеяния — то ли платье, то ли пеньюар, едва прикрывавший тело, прозрачный, точно сотканный из воздуха, и, очевидно, разлетавшийся и раскрывавшийся на груди и внизу при каждом шаге, удерживаемый только на талии широким шелковым поясом с затейливой бахромой.
   В комнате стоял вкрадчивый запах дорогих духов, туалетный столик был заставлен янтарного цвета флаконами, коробочками с пудрой, футлярами, в которых, видимо, хранились украшения; тут же дымилась чашка с горячим кофе, лежали щетки для волос, шпильки, браслеты и золотые цепочки. Хрустальная ваза была полна свежих цветов.
   Женщина обернулась и окинула Терезу оценивающим взглядом.
   — Я по объявлению, мэм, — сказала девушка. Может быть, следовало поклониться или сделать реверанс, но что-то в душе Терезы неумолимо противилось этому.
   — Вижу, — ответила женщина и прибавила: — Пятнадцать шиллингов в неделю, стол и отдельная комната. Один выходной. Сколько тебе лет?
   — Шестнадцать.
   — Служила где-нибудь?
   — Нет, мэм.
   — Здешняя?
   — Приезжая.
   — Откуда?
   — Из Кленси, — ответила Тереза и очень удивилась, когда женщина, усмехнувшись каким-то своим мыслям, проговорила:
   — А, слышала! Прелестный маленький городок…
   Кленси! Воспоминания нахлынули на Терезу, причинив острую боль. А что, если взять и вернуться домой, оставить эту бессмысленную (так ей показалось сейчас) борьбу за жизнь и жить по-прежнему в своем городе, в согласии с родными, с природой — что может быть лучше! Да, но у людей злые языки. Вдруг кто-нибудь подумает, что с нею случилась беда, которая, по их мнению, случается со всеми девушками, покинувшими родной кров и побывавшими в столице, пусть даже у них и не будет никаких доказательств? И потом… это будет значить, что она проиграла, а она отныне желала только выигрывать! Тереза с непривычным чувством гордости вскинула голову. Ей очень хотелось спросить хозяйку этого дома, откуда та знает про Кленси, но девушка не осмелилась.
   — Как тебя зовут?
   — Тереза Хиггинс.
   — Аккуратная, вставать привыкла рано, не сплетничаешь, не воруешь, послушна, не гуляешь с кем попало, не пьешь? — женщина спрашивала совершенно серьезно.
   Тереза слегка покраснела.
   — Да, мэм, — растерянно отвечала она.
   — Ну если так, можешь завтра приступать. Согласна?
   Девушка секунду помедлила. Она была неопытна, но тем не менее поняла, что сидящая перед нею холеная особа — не леди. На Терезу повеяло чем-то запретным, чего, наверняка, не одобрили бы мать и Тина. Но, с другой стороны, пятнадцать шиллингов в неделю (обычно прислуге платили не больше десяти) да еще бесплатный стол и жилье! А если не понравится, можно тут же уйти — это ее право! Наверное, стоит рискнуть!
   — Я согласна, мэм.
   — Ладно, — лениво проговорила та, берясь за щетку для волос, — скажи Люсинде, что ты принята, пусть даст тебе форму, объяснит, как и что. Приходи завтра часам к десяти.
   — Хорошо, мэм!
   — Меня зовут Элеонора Дуган, — сказала новая хозяйка Терезы, улыбнувшись своему отражению. И Тереза сразу вспомнила это имя.
   В тот же день Тереза взяла расчет и сердечно распрощалась с работницами, пообещав навещать их хотя бы раз в неделю — в свой выходной.
   На новом месте девушке дали форму — черное платье, белый хрустящий накрахмаленный фартук — и выделили комнатку, где помещались только стол, кровать и шкафчик, но все-таки в отличие от кладовки было окошко. Потом Люсинда объяснила новенькой ее обязанности, и новая жизнь началась.
   Прошло немало времени, прежде чем Тереза сумела немного приспособиться к условиям этой жизни. Хозяйка дома вела очень беспорядочное существование — поздно ложилась, поздно вставала, могла вообще, что называется, перепутать день с ночью. Иной день ничего не ела, а другой питалась исключительно пирожными и шоколадом, требовала, чтобы каждая вещь лежала на своем месте, но сама разбрасывала их где попало. Иногда среди ночи приезжала толпа гостей, тогда она резким звонком будила Терезу, и той приходилось, дрожа от страха, бежать по темным улицам в какое-нибудь ночное заведение за угощением и шампанским. Но зато бывали случаи, когда Элеонора не вставала с постели и не беспокоила прислугу чуть ли не целые сутки. С Терезой она обходилась неплохо — не кричала, почти не делала замечаний, хотя и не хвалила. Кормили хорошо — еду готовила повариха-мулатка по имени Тисл, с которой у Терезы сразу же установились дружеские отношения.
   Работы, конечно, было много: приходилось мыть лестницу, выбивать ковры, ходить за покупками. Белье, к счастью, стирала приходящая прачка. Люсинда считала себя личной служанкой Элеоноры и предпочитала прислуживать в спальне, в гардеробной и за столом. Тереза отчасти была рада этому — она побаивалась шумных сборищ, пьяных гостей, но, с другой стороны, девушке не нравилось, что Люсинда пытается помыкать ею, временами откровенно бездельничает и всегда старается свалить на новенькую самую грязную работу. Тереза недолюбливала Люсинду, но в целях безопасности поддерживала с нею хорошие отношения, что было нетрудно. С некоторых пор Тереза уяснила для себя, что женщины независимо от условий жизни, как правило, делятся на тех, кто постоянно плачет, жалуется на свои несчастья, бедность и нелегкую долю, и тех, кто, напротив, любит похвастать. С первыми следует изображать видимость сочувствия, вторым лучше слегка подольстить, и все будет в порядке. При этом она радовалась, сознавая, что не принадлежит ни к тем, ни к другим. Люсинда же явно была из вторых. Смазливая рыжеватая блондинка, она постоянно наряжалась (в основном в старые платья хозяйки), пудрилась и румянилась, любовалась собой в зеркало и рассказывала были и небылицы про себя и свою жизнь. Если бы Люсинда увидела в Терезе конкурентку, она тут же возненавидела бы девушку и постаралась выжить ее из дома. Но, к счастью, новенькая казалась ей несмышленой дурнушкой, и Люсинда снисходительно покровительствовала Терезе, попутно пытаясь учить ее уму-разуму. Люсинда не страдала избытком ума, и Тереза, случалось, втайне смеялась над нею, хотя при этом притворялась, что уважает ее и верит всему, что она говорит.
   Впрочем, отличить правду от лжи бывало нелегко. Люсинда, например, признавалась, что имела связь с некоторыми любовниками Элеоноры и те находили ее «не хуже». Служанка, видимо, не очень-то симпатизировала хозяйке, мучилась завистью, не имея возможности достигнуть таких же высот, но внешне была сама преданность — словом, дом был наполнен атмосферой лицемерия и притворства.
   Любовники Элеоноры — это особая сторона здешней жизни. Мисс Дуган была богатой, свободной женщиной с холодным сердцем и продажной душой. Она жила в свое удовольствие, наслаждаясь настоящим, и в то же время рабски зависела от привычек прошлого.
   Иногда Элеонора подолгу встречалась с одним мужчиной, но чаще еженощно меняла любовников, без объятий которых, как сказала Люсинда, «не могла жить». Это были, судя по всему, весьма состоятельные, немолодые и средних лет господа, но, случалось, приезжали и совсем юные, хотя тоже, видимо, небедные. Элеонора все время получала дорогие подарки — украшения, наряды, а что до цветов и конфет — ими был завален весь дом. Иной раз мужчины приезжали компанией — пили, курили, бренчали на рояле. Гостиная то и дело оглашалась взрывами смеха, восторженными выкриками, а Люсинда и Тереза не успевали убирать грязную посуду. После таких вечеров в комнатах бывал большой беспорядок, но подобные сборища устраивались редко, чаще Элеонора проводила время только с одним кавалером.
   Сначала Тереза боялась, что к ней станет кто-нибудь приставать, но гости обращали на девушку не больше внимания, чем на мебель. Исходя из этого можно было сделать вывод, что Люсинда врет, рассказывая о своих похождениях с богатыми мужчинами. Но, с другой стороны, рассуждала Тереза, Люсинда привлекательнее и старше — ей уже девятнадцать. Потом Люсинда, случалось, говорила о себе не только то, что с ее точки зрения заслуживало восхищения окружающих. Например, как-то обмолвилась, что «однажды родила ребенка», а потом прибавила без сожаления, что он умер. Такая же неприятность, если верить ее словам, пару лет назад случилась и с Элеонорой, только того младенца сразу же «куда-то увезли». Люсинда начала служить хозяйке давно, возможно, еще до ее возвышения, и знала все о прошлых и нынешних вкусах и привычках Элеоноры. Служанка рассказывала шокирующие подробности из жизни госпожи и тут же добавляла что-нибудь не менее откровенное о себе. «Любовь» (Тереза понимала, что представления о любви у Люсинды совсем иные, чем у нее самой), была, по мнению этой девицы, наиприятнейшей вещью на свете. За время службы у мисс Дуган Тереза существенно пополнила знания о самой сокровенной стороне человеческой жизни. Впрочем, вспоминая Кленси, свои полудетские беседы с Тиной о счастье и любви, а потом — прогулки с Далласом, первые поцелуи и признания, девушка брезгливо вздрагивала при мыслях о том, чем так гордилась Люсинда.
   Иногда до слуха Терезы, уже лежавшей в постели, доносились сквозь тонкую стенку отголоски любовных баталий Элеоноры. А пару раз, приходя по звонку, девушка наблюдала весьма откровенные сцены: полураздетая хозяйка в объятиях очередного кавалера. В таких случаях они обычно просили принести еще выпить, а потом запирались в спальне до утра.
   Тереза часто думала о том, насколько относительны человеческие ценности. В Кленси ценились непорочность, скромность, чистота, а здесь развращенная Люсинда открыто похвалялась своими грязными похождениями. Хотя в этом городе несомненно есть другое общество, то, о котором ей нельзя и мечтать.
   Что до себя — Тереза была уверена, что и краешка подола не испачкает. Если б кто-то в этом доме попытался открыто посягнуть на ее добродетель, она ушла бы, не задумываясь, а так чувствовала себя стоящей в стороне, хранившей мир своей души неприкосновенным. Впрочем, в последнем она, возможно, ошибалась. Ее представления о морали и чести не поколебались, но наблюдения за жизнью хозяйки и рассказы Люсинды постепенно расшевелили воображение девушки, затронули дремавшие чувства: ей стали сниться пугающие своей откровенностью сны, а порой и наяву пробуждались неведомые ранее ощущения. Тереза начала задумываться о том, что прежде совсем не волновало ее, — о неведомой тайне отношений противоположных полов.
   И все-таки она оставалась шестнадцатилетней провинциальной девочкой, и любовь для нее была прежде всего связана с романтикой чувств, задушевными разговорами, невинной нежностью поцелуев и объятий.
   Она по-прежнему ничего не писала родным: не хотела огорчать их правдой, не желала и лгать. Мама и Тина могут не понять ее, столичная мораль им не знакома. Придется подождать. Ничего, вот накопит денег и тогда покинет дом Элеоноры. А пока останется — плата того стоит.
   По привычке Тереза рано просыпалась и, пока не пришла пора вставать, обычно смотрела в маленькое окошко своей комнаты на покрытый золотистой дымкой утренний город, город, который успела полюбить. Кленси мал и беден, а Сидней велик и богат, потому можно родиться в Кленси, но жить надо в Сиднее.
   Из окон особняка Элеоноры были видны голубой залив под огромным небом, и роща олив на склоне холма, и здание церкви в стиле готического возрождения, и широкий лиственный свод большого сада, и извилистый берег, точно изваянный из застывших от времени песков. Десятки домиков спускались к воде, и красные крыши блестели на солнце. Здесь, в этом квартале, улицы были прохладны и чисты.
   Тереза проснулась в удивительно хорошем настроении. Ей только что снилось что-то очень светлое и нежное, сотканное из весеннего солнца и лазурных грез.
   Спустившись вниз, она выпила на кухне чаю и поболтала с Тисл. Люсинда с утра куда-то ушла, — это тоже порадовало.
   На дворе раздался стук лошадиных копыт — кто-то прибыл спозаранку. Вскоре в дверь позвонили, и Тереза пошла открывать.
   Конечно же, это был мужчина — женщины к Элеоноре никогда не заходили.
   Тереза ко всем поклонникам своей госпожи относилась одинаково — с оттенком презрения и без всякого интереса. Но этот мужчина сразу показался непохожим на остальных — почему, она и сама не знала.
   — Новенькая? — спросил он Терезу.
   — Да, сэр.
   Девушка заметила, что незнакомец окинул ее внимательным, серьезным взглядом, совсем не таким туманно-равнодушным, каким обычно провожали ее прежние посетители Элеоноры. Она не смела смотреть прямо на гостя, но все же увидела, что у него серо-голубые глаза, бледная кожа и черные волосы. Он был молод и хорошо одет — безупречного покроя костюм из дорогой материи, белый шарф и черные перчатки. Он прибыл верхом — хотя верховому на узких улочках Сиднея не позавидуешь, — поэтому ноги его обтягивали блестящие сапоги.
   Незнакомец был красив и на первый взгляд казался человеком светским.
   — Мисс Дуган у себя?
   — Да, сэр.
   Он улыбнулся, еще раз оглядев ее нескладную худенькую фигурку в строгом черном платье, смуглое личико с большими темными глазами и пышную копну волос, перетянутую на затылке широкой белоснежной лентой, завязанной аккуратнейшим бантом.
   — Можно пройти?
   — Прошу вас.
   Он поднялся по лестнице в гостиную. Тереза шла впереди, и ноги почему-то плохо слушались ее.
   Элеонора, заслышав шаги, вышла навстречу с распущенными волосами и в пеньюаре, надетом на голое тело. Вчера она поздно вернулась домой и остаток ночи провела одна. Женщина выглядела усталой, но на лице ее против обыкновения горел румянец.
   — Нейл!
   — Доброе утро, Элеонора.
   — Здравствуй, Нейл! Не ожидала тебя увидеть. Куда ты запропастился?
   Она казалась взволнованной и пыталась это скрыть за равнодушной улыбкой. Голубые глаза ее бегали, она то и дело поправляла пышно взбитые пряди белокурых волос.
   Незнакомец отмахнулся.
   — Долго рассказывать!
   И сию же секунду Тереза, ожидающая указаний хозяйки, неведомым чутьем уловила, поняла, что так же, как Элеонора — не леди, этот человек — не джентльмен. Возможно, он жил в другом мире, но вылеплен был из того же теста, что и она, простая девочка из захолустья. Впрочем, плохо это или хорошо и почему так волнует ее, Тереза не могла себе объяснить.
   Элеонора криво усмехнулась.
   — От тебя, как всегда, ничего не добьешься. Ладно, Бог с тобой! Тереза, принеси кофе.
   Девушка послушно вышла, а когда вернулась, гость уже сидел на низком диване, положив ногу на ногу, и беседовал с хозяйкой. Болтая, Элеонора то и дело показывала в улыбке ровные зубы, вырез платья позволял видеть шелковистую кожу груди, а одна из стройных ножек была выставлена далеко вперед.
   «Стерва!»— подумала Тереза о своей госпоже. Она еще ни разу в жизни не выругалась вслух, но, разговаривая сама с собой, в последнее время употребляла слова из жаргона Люсинды. Так она чувствовала себя увереннее: приятно иметь возможность втайне от всех отвести душу.
   Девушка поставила на столик поднос с серебряной посудой и не спешила уходить — ей было интересно послушать, о чем будут говорить незнакомец и Элеонора.
   — Можно остановиться у тебя ненадолго? — спросил молодой человек.
   — Ты же знаешь, Нейл, я не сдаю комнат, — ответила женщина. Элеонора, видимо, успела овладеть собой и теперь, к удивлению Терезы, держалась холоднее, чем обычно, хотя этот мужчина казался привлекательнее многих других кавалеров.
   — Это, должно быть, касается только меня, — с улыбкой заметил незнакомец.
   Элеонора невесело усмехнулась. Ее светлые глаза блестели, как две льдинки в бокале с белым вином. Она сухо произнесла:
   — Не хочу неприятностей, Нейл. В прошлый раз после твоего отъезда ко мне заявилась полиция и перевернула весь дом.
   — Это было давно…
   — Да? — Она засмеялась. — Ты что, уже поладил с законом?
   Молодой человек развел руками.
   — Я бы не сказал, но… Даю слово, такое не повторится!
   Элеонора встала. Потом внезапно заметила Терезу, которая стояла и слушала разговор, широко раскрыв глаза и не двигаясь.
   — Тереза? Что тебе надо? Иди…
   Девушка безропотно покинула комнату. Она всегда двигалась легко, почти бесшумно, даже когда внутри души и тела пылал огонь. Терезу в любой момент могли выдать только глаза — эти огромные, сияющие окна ее сущности, два данных природой волшебных камня, способных обласкать и испепелить. И они никогда не бывали холодными.
   Тереза не имела свойственной прислуге привычки подслушивать разговоры господ, но на сей раз остановилась по другую сторону дверей и напрягла слух, попутно заглядывая в чуть приоткрытые створки.
   Элеонора продолжала беседу. Глубокая досада звучала в голосе женщины, когда она произнесла:
   — Что значат твои слова!
   Она подошла к окну и, приподняв занавеску, стала смотреть на солнечную улицу.
   Элеонора редко бывала не в настроении, а может, наоборот—просто всегда притворялась.
   Молодой человек спокойно взял чашечку с кофе и сделал глоток.
   — Что с тобой? — спросил он.
   — Ничего! Полгода тебя не было, я думала — исчез, пусть не из жизни вообще, так хоть из моей. Но нет — ты опять являешься и…— Она не договорила.
   — У тебя было много мужчин, Элеонора, очень много. Я думал, тебе безразлично, с кем ты, все на одно лицо.
   — Чаще да. Все вы считаете меня бессердечной куклой, но некоторые из вас — немногие — оставляют след в моей душе, Нейл. Ты из их числа.
   Неожиданная проникновенность ее тона, похоже, не тронула его.
   — Очень лестно, Элеонора. Но при этом ты отказываешь мне в приюте.
   — Я же сказала — не хочу неприятностей. Мне вполне хватает общения с благополучными людьми. Зачем я буду тебе помогать? Ты же сам признавался, что презираешь тех, кто раскрывает тебе душу, потому что они, по-твоему, слабы!
   — Так я не говорил… Чего ты хочешь?
   — Того, чего я хочу, ты мне не дашь!
   Он рассмеялся — без намека на смущение или жалость.
   — Я разбил тебе сердце? А ты сама? Сколько раз ты делала это? Или ты променяла бы все свои победы на одну единственную, ту, которая не досталась тебе?
   Элеонора промолчала. Ее глаза, глаза уставшего от жизни, изведавшего все человека, были пусты. Такой Тереза ее еще никогда не видела.
   — Я прошу тебя! — сказал молодой человек.
   — Не проси! Интересно, что ты сказал бы, если б я тебя попросила? Что бы вы все сказали мне лет через двадцать?!
   Тереза изумилась. Элеонора задумывается о своем будущем?! У девушки давно сложилось впечатление, что прекрасную куртизанку волнует только настоящее. Сколько же лет Элеоноре? Этого не знала даже Люсинда. Ей можно было дать и двадцать, и двадцать пять, и тридцать.
   Вместо ответа гость задумчиво произнес:
   — Да, видимо, в твоих словах есть доля правды. Я понимаю тебя. Ты ненавидишь мужчин, мстишь им всем сразу и каждому в отдельности и одновременно не можешь без них жить. Они унижали тебя в былые годы, но они же дали тебе то, что ты имеешь. Ты ненасытная во всех отношениях женщина, и тебе некого в этом винить! Скажи, ты ценишь свою теперешнюю жизнь?
   — Да! Я свободный человек! Нейл улыбнулся.
   — Знаешь, что такое свобода? Это когда ты не зависишь не только от других, но и от самого себя— от своей совести и всяких других ненужных чувств. Они здорово мешают в этой жизни, ведь правда?
   Элеонора промолчала.
   — Я уйду, — сказал молодой человек. — Зайду через пару дней — ненадолго, не бойся. Оставлю одну вещичку — пусть полежит у тебя.
   Она вскинула голову.
   — Если за нею придут, я ее отдам.
   — Я сам приду за нею.
   Элеонора повернулась и посмотрела ему в глаза.
   — Сколько тебе лет, Нейл?
   — Двадцать три. Старый!
   — Мы с тобой знакомы три года, и каждая наша встреча кажется мне последней. Это очень плохо.
   — Неужели ты имеешь склонность к постоянству? Ты?
   — Брось, Нейл, я вовсе не о том! Он улыбнулся.
   — Я понял. Проводишь меня до дверей?
   — Служанка проводит.
   Тереза отскочила от двери и быстро спустилась вниз. Вскоре появился гость Элеоноры.
   Он рассеянно кивнул на прощание, и глаза его были как вечернее небо над заливом, небо, отраженное в прозрачной воде, и в душу Терезы вошел страх перед чем-то неведомым и опасным, ей невыносимо захотелось прижаться к кому-то близкому и родному.
   Хорошее настроение ушло. Она вдруг почувствовала себя очень одинокой.

ГЛАВА V

   Следующий день был выходным, и Тереза отправилась навестить Айрин и остальных.
   Она шла по наклонной пыльной улочке и вспоминала просторы окрестностей Кленси, мать и сестру. Интересно, Тина уже нашла себе жениха? Если да, то не может быть, чтобы такого, как Фил Смит. Подумав о Филе, Тереза вспомнила Далласа. Конечно, Даллас внешне гораздо привлекательнее и как человек несравненно лучше, но в целом — тот же самый Фил. Обоих одинаково трудно представить в костюме джентльмена — вроде того, как у вчерашнего господина.
   Проснувшись сегодня, она почему-то в первый момент подумала, что ей приснилось это бледное, точно присыпанное снегом лицо со странным взглядом серо-синих глаз, таким, словно этот человек привык постоянно наблюдать за миром, за людьми и ежеминутно делать о них какие-то, возможно, очень нелестные выводы, но при этом не видел своей собственной сути. В жизни часто встречается такая частичная слепота. В нем чувствовалась фальшь, Тереза это понимала и в то же время с первой минуты смотрела на него снизу вверх, так, как ни на кого не желала смотреть. Он был недосягаем, их миры никогда не соприкоснутся, не войдут один в другой. И это, наверное, к лучшему.