Страница:
– Я одно понял, Валентина Николаевна, – проговорил он едва слышно, – всё, что в жизни делал – бред. И вся моя жизнь была бредом. Умные люди так не умирают. Я прав?
– Не знаю, – Валентина покачала головой. – Нужно у них спросить, наверное. Слушай, Вадим мне сказал, что ты молод… ну, по вашим меркам… Мы с вами как-то об этом не заговаривали, только вскользь, намёками… Это – правда?
– Что – правда? – Пятый сделал вид, что не понял.
– Что вы живёте долго, по шестьсот лет?…
– Не совсем… я про себя могу сказать только то, что мне и сорока без года хватило. Врач вам сказал?… ну, что я… что я умираю?
– Он много что говорил, Пятый. Ты должен свыкнуться с мыслью о том, что тебе придётся выдержать тяжелую борьбу за свою жизнь. И что это будет трудно…
– А я не хочу, – Пятый ощутил вдруг огромную слабость и подавленность. – Я ничего не хочу. Совсем ничего…
– Вот это-то и плохо, – Валентина укоризненно покачала головой. – Если человек ничего не хочет – дело дрянь. Заставь себя захотеть.
– Валентина Николаевна, всё это настолько сложней, чем вы можете себе представить, настолько запутанней, что я, человек, проживший в этом всём полжизни, почти ничего не понял. Но что я точно знаю – я здесь не останусь. Никто меня не удержит.
– А Лин?
– И Лин тоже. У каждого свой выбор. Я предлагал Лину освобождение ещё восемь лет назад. Он отказался. И сделал этим выбор. Прав был Гаяровский. Я жесток. Но не хуже тех, что подарили мне эту судьбу. Которой я, простите, в праве распоряжаться так, как пожелаю.
– И как же ты пожелаешь? – утомлённая Валентина, осенняя хмарь за окнами, вечереет, синеет пасмурное небо, прижимается робко к стёклам… всё тише и тише в больничном коридоре… и голоса… поют? Кто может петь здесь?
– Я уже распорядился… – он вдруг ощутил огромную усталость. – Валентина Николаевна, а где поют?… красиво так…
– Да у сестёр на посту радио, – Валентина вздохнула. – Спи уже…
Он подчинился. Что он мог ещё придумать? Многого захотел – распоряжаться своей судьбой… Да кто он такой, чтобы ему было это дозволено? Значит, придётся дальше… значит, ещё не конец… значит, он кому-то нужен, пока что нужен. А и вправду, на самом-то деле!… Как он мог про это забыть? “А я и не забывал, – пронеслось в голове, – ни на секунду”. Просто подумалось, что есть ещё какой-то выход, что существует третья сила, способная подавить противодействие тех двух… одна из которых – он сам. А вторая… ни к ночи буде помянута.
“Теперь скоро, – подумал Пятый, – но не так скоро, как хотелось бы”.
Его несли к машине, к перевозке для больных. Для тех, кто отправляется домой. Пятый хорошо запомнил разговор, случайно подслушанный им пару дней назад…
– Это бессмысленно, – говорили негромко, но он слышал, – зачем оставлять его здесь? И консилиум пришёл к такому же выводу – выписка.
– Может, стоит подождать ещё недельку? – Валентина, вездесущая Валентина, все вопросы решаются только ею, и никем другим…
– Не нужно. Вы же медики, справитесь. Если он хорошо перенесёт дорогу…
– Вы же сами говорите – если перенесёт. А если нет?
– Перенесёт, не волнуйтесь. Я уверен…
– Бог с вами. Действительно, пора и честь знать. Когда?
– Понедельник, в первой половине дня. Устраивает?
– Почему нет? Я своих предупрежу, квартиру нужно подготовить…
– Большая просьба – не скупитесь на морфий! Пока он тут находился, мы кололи по шесть-семь доз в сутки. Вы поняли? Поэтому он почти не страдал. Не снижайте дозу ни в коем случае. Пожалейте человека.
– Его спасать надо, а не жалеть, – отмахнулась Валентина. – И я этим займусь, будьте уверенны…
– Дело ваше. Но я на вашем месте не стал бы брать на себя…
– Я разберусь…
“Что теперь станется со всеми нами? – отрешенно думал Пятый, стараясь не обращать внимания на боль, причиняемую любым движением. – Сцена последняя, не так ли? Главные герои собираются у смертного одра одного из персонажей со слабо выраженной позицией и почти бездействующего. Это было бы забавно, сумей я вспомнить, как улыбаются. Странно… Не слушаются губы, что-то со мной случилось… или это голова не даёт нужной команды? Ладно, разберусь, только бы доехать”.
Он не помнил, что было, пока они ехали. Он не мог помнить, что происходило у Лены дома в первую неделю его пребывания там. Он смутно сознавал, что задыхается, слышал, как ругался Гаяровский, как шипела сквозь зубы от еле сдерживаемого гнева Валентина, как потихонечку всхлипывала Лена… Запомнил только одну фразу, чёткую, страшную, колючую: “респираторная депрессия”. Фраза щетинилась иглами боли и непонимания, но позже она пропала, растворилась и пришёл сон. Долгий, пустой, спокойный… А потом всё стало, как сейчас. И только одно, лишь одно менялось. Один-единственный фактор. Но главный. Боль. Её величество Боль становилась с каждым днём капельку сильнее. Словно она шла из самой далёкой дали крохотным шажками. Но шла. Упорная. И приближалась. А он стоял, привязанный к позорному столбу своей слабости, будучи не в силах не только что убежать, куда там!… отвернуться!… А потом решил, что малодушно отворачиваться, да так и застыл, глядя в эту даль широко открытыми, отчаянными глазами.
Старые слова стали наполняться каким-то неведомым новым смыслом. Старые, как мир понятия – дружба, любовь, ненависть, горе… Он вдруг понял, что всё это для него теперь – не более, чем пустой звук. Всего этого не было. Было ожидание, гнетущая тяжесть, копившаяся в душе и ещё… страстное желание поскорее покончить со всем этим, разом, навсегда. Временами ему начинало казаться, что он висит один в пустоте, что рядом нет никого, есть только огромная, всеобъемлющая пропасть, ничем не заполненная. Ничего не видно, не слышно, нет ни времени, ни ощущений… А позже, немного позже, эта пустота стала заполняться образами и событиями. Он вспоминал. Помимо своей воли он стал вспоминать свою жизнь – всю. Говорят, что перед умирающими проносится вихрем, в одно мгновенье, всё прожитое. Пятый понял, что ему на это отпущено больше времени. И подумал – за какие грехи?
– Пока дышит… что за черт!… – заорал Андрей. Машина вильнула, её занесло и она остановилась поперек дороги. – Ёб ты…
– Похоже, клина словили, – мрачно откликнулся Юра, – вылазь, мужики, оттолкнуть бы надо, прямо посреди дороги встали…
– Вот невезуха, – Коля сплюнул в придорожную пыль, – толкай, давай, дождемся ещё приключений на свою задницу! С передачи сними, а то не сдвинем.
Надсмотрщики с трудом дотащили машину до обочины.
– Хреново дело, – констатировал Коля, немного покопавшись в движке, – надо до базы доехать кому-нибудь, взять ещё машину и на веревке доволочь. Капитально заклинило, не хрена здесь не сделаешь.
– Вот ты и езжай, – предложил Андрей, – там же твоя тачка только и стоит. Шевелись, чего ползешь, как вошь по мокрому месту…
Коля пошел ловить попутку, остальные надсмотрщики расположились в теньке на обочине. Примерно в это время Пятый, который только-только очнулся, удивился, что машина стоит, что двери открыты, и что ноги, которые нещадно топтали его не меньше часа, куда-то исчезли. Он, тихо постанывая, вылез из салона и поковылял к надсмотрщикам.
– Очухался, падла! – поприветствовал его Юра. – Здоровье, что ли, хорошее?
– Юр, что случилось? – поинтересовался Пятый, не обращая внимания на Юрин выпад. – Почему стоим?
– Клина хренового словили, – пожаловался Юра, – пиздец движку.
– Давай я взгляну, – предложил Пятый, – может, и получиться чего…
– Ну, глянь, – Юра неохотно поднялся с земли и пошел к машине, Пятый последовал за ним, – ключи в багажнике. Только ни шиша у тебя не выйдет, сразу говорю…
– Посмотрим, – Пятый вытащил из багажника сумку с инструментами и понес её к капоту, – простой движок, чего уж там…
Когда через два часа проснулся Андрей (он, сморенный жарой, прилег под кусты, да сразу и задремал), он первым делом увидел, что Пятый с чем-то возиться около машины. Не разобравшись со сна, он направился к Пятому, сидящему на земле к нему спиной, и отвесил ему хорошего пинка по ребрам.
– Чего творишь, сука! – заорал Андрей. – А ну, отвали от машины, живо!
Из-за борта “Жигулей” показалась Юрина голова.
– Ты ошалел, придурок! – возмутился Юра. – Он машину уже почти сделал, а ты его херачишь! Оставь в покое, кому говорят!
Пятый, казалось, не обратил на удар никакого внимания – он даже не вскрикнул, лишь слабо поморщился и спросил у Юры:
– На семнадцать ключ у тебя? И отвертку крестовую дай…
– Держи.
– Юр, иди в салон, попробуй, – предложил через минуту Пятый.
Машина завелась с полпинка, двигатель мягко заурчал.
– Ну, ты даешь! – восхитился Юра. – Обалдеть…
Пятый отошел от дороги и лег в тени.
– Чего с тобой? – Юра вылез из машины, подошел к нему и сел рядом. – Нужно чего-нибудь?
– Попить, сигарету, а потом – хоть стреляй, – беззвучно прошептал Пятый, – мне всё равно…
– Сейчас, принесу, – откликнулся Юра. – И с мужиками поговорю, чтобы тебе разрешили ехать со всеми, а не на полу. Хочешь?
– Это было бы хорошо, а то на мне места живого нет. Колю ждем?
– Надо бы, а то он нам потом нам всем надает по шее…
Пятый повернулся на бок и моментально задремал.
– И давно? – спрашивал Вадим Алексеевич.
– Уже больше недели, – Валентинин голос звучал приглушенно, видимо она ушла на кухню, – проходи, Вадим. Лена, поставь чайку, человек с работы…
…Валентина позвонила Гаяровскому ещё днем. Она долго не решалась сказать то, что было нужно, уж больно тривиальным был ответ на этот простой вопрос, но когда она всё-таки спросила, Гаяровский ответил, что приедет разбираться сегодня же, только сдаст дежурство.
– Значит, не ест он всего два дня? А…
– Дней восемь или девять.
– И что он говорит?
– Не хочу – и всё. А выглядит всё хуже и хуже, сам увидишь. Я думала, что справлюсь, но, видимо, твоя помощь понадобиться, – Валентина на секунду замялась и спросила, – не умрет он?
– Сейчас, посмотрю, – Валентина поднялась было вслед за ним, но Гаяровский её остановил. – Нет, Валя, со мной не ходи, я с ним тет-а-тет хочу пообщаться. А вы пока тут посидите.
Гаяровский вошел в комнату и остановился на пороге, разглядывая Пятого. Тот и впрямь выглядел плохо – кожа тёмного, землистого оттенка, тусклые глаза, отекшее лицо…
– Так, – негромко, но отчетливо поговорил Гаяровский, – великолепно! Но рассчитано на кретинов. И чего, спрашивается, ты этим хотел добиться?
– Не хочу жить, – сказал Пятый так же тихо, – зачем вам это всё? Просто хотел умереть. Не могу больше мучиться.
– А медленное отравление продуктами распада – это, по-твоему, не мучение? Так, увеселительная прогулка…
– А инвалид до конца дней – хорошо?! Прекрасная перспектива – кресло-каталка, или, в лучшем случае, костыли… если я выживу, а я в это не верю. Уж лучше умереть так, чем от боли…
– Всё, дорогой, – Гаяровский едко улыбнулся, – готовься морально к неприятностям, а я скоро вернусь. Как тебе не стыдно, ты же мужик! Двух таких прекрасных женщин обманул…
Гаяровский вернулся в кухню. Валентина встретила его вопрошающим взглядом.
– Девочки мои, – проникновенно начал Гаяровский, – дурочки мои! Это же элементарный суицид! Смешные вы, ей Богу!…
– Да ты что, – ошарашено пробормотала Валентина, – не может быть…
– Ещё как может, – заверил её Гаяровский, прикуривая, – Пятый вас провез на вороных, мои дорогие, а вы этого и не заметили. Кто он там по образованию? Биолог… или генетик? Не помню. Но он великолепно знает о том, что, и не имея под рукой яда, тоже можно отравиться.
– Так что делать-то теперь? – жалобно спросила Лена.
– Детоксикацию полную сделаем. От промывания желудка до переливания крови. Валя, ты езжай за кровью к Галке, а мы с Леной тут немного поморочимся. Давай, Валя, не тяни. Счастливо.
Валентина ушла. Лена осталась с Гаяровским.
– Лен, у тебя дома зонд есть?
– Нет.
– Я привез. И всё остальное – тоже.
– Что сейчас будем делать?
– Сначала обколи новокаином по кругу спину и сделай ещё одну дозу морфия. Иначе он будет так орать, что соседи прибегут. Ну, а потом… Пять литров воды – в глотку, и мы посмотрим, кто тут диктует условия. Да, вот ещё что! Как почки?
– Никак. – Лена пожала плечами. – Тоже говорил, что не хочет.
– Я там препарат привез, новый. Попробуем. Пошли?
Пятый встретил их молчанием. Взгляд его был полон решимости и нежелания подчиняться чужой воле, но куда там! Гаяровский даже не обратил на это внимания.
– Лена, поставь тазик вплотную к кровати и неси чайник.
– А трубка? – спросила Лена из коридора.
– Я взял… да, Лен, примерно так… Пятый, хватит чудить, открывай рот.
Бедный незадачливый самоубийца! Как он не стискивал зубы, как не старался отвернуться, на то, чтобы справиться с ним, у Гаяровского ушло не больше тридцати секунд. Он просто двумя руками взял Пятого за скулы, надавил на какие-то точки, а затем, удерживая рот открытым одной рукой, протянул другую в сторону и потребовал:
– Лена, трубку.
Первое же прикосновение резины к задней стенке глотки вызвало рвотный рефлекс. Гаяровский перестал проталкивать трубку в горло и посоветовал:
– Дыши носом. И задерживай дыхание, когда трубка движется, понял? Глубже дыши… задержи! Дыши… Лена, лей потихонечку воду… Думал, я тебе сдохнуть дам? Дыши, сказал! Самый умный, да? Дышать, не останавливаться!…
Пятого душили спазмы. Он судорожно пытался вздохнуть в коротких перерывах между конвульсиями, но получалось плохо.
– Лей воду, Лена… ещё… давай, дорогой, на бок ляжем… Лена, подвинь табуретку…
Гаяровский поддерживал Пятого, пока того рвало. Вскоре тот потерял сознание, Гаяровский, воспользовавшись этим, быстро вытащил засорившуюся трубку, прочистил её и ввел заново. Пятый в это время очнулся. Он, совершенно беспомощный, лежал на боку и с ужасом наблюдал за Гаяровским и Леной.
– Сам нарвался, – с упреком сказал Гаяровский, – вот теперь терпи, ясно? Лена, продолжаем.
Когда они закончили, Пятый настолько ошалел от боли и ужаса, что начисто перестал соображать. Его сотрясала лихорадочная дрожь, глаза были широко открыты. Он, казалось, оцепенел. Одно воспоминание о перенесенных страданиях скручивало тело жестокой судорогой, разум отказывался служить. Внутренности словно пронзили миллионы раскаленных иголок, раны, не смотря на новокаин, болели несоизмеримо сильнее, чем всегда. Гаяровский скептически посмотрел на эту картину и приказал:
– Ленок, пойди, дорогая, принеси снотворное и морфий. Мы его уж чересчур растормошили. И где эта Валентина шляется? Ей уже давно пора вернуться.
– Она всегда так, – пожаловалась Лена, выходя из прихожей, – когда она нужна, её нету. А когда не нужна – тут как тут. А ловко Пятый её обманул! Меня-то провести ничего не стоит, я доверчивая…
– Валя и в молодости такой была, – Гаяровский улыбнулся, – она столь уверенна в себе, в своих силах, в безошибочности решений, что её, увы, легко обмануть. Но лишь такому человеку, который это понял. Для остальных она – истина в конечной инстанции. Давай дела доделаем, а то наш друг, того и гляди, рехнётся от боли. Пятый! Дядя доктор тебя не тронет, если ты будешь себя хорошо вести, понял? Лен, укрой его.
– А надо? Не холодно же, вроде. – Лена подошла к кровати и с состраданием посмотрела на Пятого. – Ну, зачем ты это сделал?
Пятый не ответил. Его взгляд был прикован к потолку. Ему было уже почти всё равно. Он засыпал, лекарства начинали действовать, измученное тело потихонечку успокаивалось. И его снова потянуло туда, в нелепое прошлое, которое он создал на свою беду своими же руками.
За продуктами ни Пятый, ни Лин сегодня не пошли. Выходить из подвала на двадцатиградусный мороз было равносильно самоубийству, к тому же у них в запасе ещё оставалось полбуханки хлеба и только начатая пачка чая, плохого правда, грузинского, но всё лучше, чем ничего.
Сейчас они спали, тесно прижавшись друг к другу и укрывшись телогрейкой, которую хозяйственный Пятый выпросил в своё время у сторожа овощного магазина, где они подрабатывали, разгружая машины. Лин проснулся первым. Он осторожно, чтобы не потревожить спящего друга, выбрался из-под импровизированного одеяла и, зябко поёживаясь, принялся заниматься чаем. У рыжего в запасе был десяток таблеток сухого спирта и пустая консервная банка для воды. Пока вода грелась, Лин, чтобы не замерзнуть, принялся бродить по подвалу. В одном из самых отдаленных и темных углов он наткнулся на настоящий подарок судьбы: кто-то выбросил немного просроченную банку сгущенного молока с сахаром, и она каким-то неведомым путём попала в подвал.
– Ура, – тихо проговорил Лин. Он поднял банку с пола, бережно отёр с неё пыль и с почётом отнёс к месту их с Пятым ночевки. Вода уже кипела. Лин бросил в неё заварку, помешал чай щепкой и стал будить Пятого.
– Лин, отстань, – попросил тот, – я спать хочу.
– Подъём! – жизнерадостно сказал Лин. – Я чайку сообразил, присоединяйся.
– У меня голова кружится, – Пятый поплотнее запахнул телогрейку и отвернулся.
– Сказать тебе, почему кружится? – Лин подсел к Пятому и потряс его за плечо. – От голода, дорогой, от голода. Если ты и дальше будешь так на себе экономить, протянешь ноги. Вот увидишь, поешь – и пройдет. Вставай.
– Ладно, – Пятый со вздохом сел, – я пока телогрейку снимать не буду, хорошо? А то меня познабливает.
– Не снимай. А теперь закрой глаза!
– Это ещё зачем? – Пятому явно было не до шуток, он последние дни чувствовал себя неважно.
– Сюрприз, – загадочно пообещал Лин. Пятый пожал плечами, но глаза всё же закрыл – спорить с Лином не хотелось.
– Открывай.
– Рыжий, где ты это взял? – удивлению Пятого не было предела.
– Нашел, – гордо сообщил Лин, пробивая в крышке банки аккуратные дырочки при помощи обломка стамески, – пошел… по делам, а нашел сгущенку. Представляешь: чай со сгущенкой, а потом – бутерброды со сгущенкой. – Лин мечтательно возвел глаза. – Как тебе меню?
– Сказка, – подытожил Пятый, – дай, помогу.
– Жрать поможешь. А, вот что! Можешь хлеб пока достать.
– Есть, сэр… Лин, это же не жизнь, а лафа, ей Богу. Ты нам сейчас дня три сытых, а то и четыре, подарил.
– Больше. За эти три дня мы обеспечим себе пропитание лет на сто вперед.
– Давай пить чай, пока он горячий, – Пятый осторожно, чтобы не обжечься, придвинул к себе консервную банку с кипятком, – кто сегодня пойдет на улицу? Ты или я?
– Я. – немного подумав, сказал Лин. – Но не за жратвой. Что-то ты, друг, имеешь бледный вид. Поэтому я позвоню, пожалуй, Валентине. Не возражаешь?
– Звони, – пожал плечами Пятый, – посмотрим, что она предложит. Ты прав, конечно, звони. Я от этого не в восторге, но при нынешней погоде у нас есть реальный шанс загнуться в этом подвале от холода.
– Ты мне телогрейку дашь? – Лин ловко слизнул каплю сгущёнки, хотевшую было упасть к нему на штаны. – А то, по-моему, там мороз. Или нет?
– Тебе померещилось. Там лето. – Пятый встал на ноги и побрел в дальний конец подвала.
– Сгущенки здесь больше нет, – предупредил Лин. Пятый не ответил, он уже скрылся за кучей строительного мусора. Лин пожал плечами и вернулся к прерванному занятию – поеданию бутерброда. Пятый вернулся через минуту. Он нес в руках охапку пакли и щепок.
– Давай костер разведём, – предложил он, – погреемся.
– Идет, – согласился Лин, – на дорожку это будет нелишне.
…Лин ушел. Пятый раскидал и затоптал тлеющий мусор, а затем снова лёг. Его знобило. Сейчас он был согласен на что угодно, кроме подвала – лишь бы было потеплее. В тим ему, конечно, совсем не хотелось, но и это было бы, на крайний случай, тоже вариантом. Хотя он уже сейчас представлял себе разговор рыжего и Валентины. Примерно вот так: “Здравствуйте, Валентина Николаевна”, “Лин! Где вас черти носят?”, “Мы в подвале”, “Что вы там делаете?!”, “А как вы думаете?”, “Приезжайте ко мне немедленно. Мне с вашими болячками возиться неохота”, “А Пятый уже… того. У него, по ходу дела, насморк”, “Я приеду. Но чтобы в следующий раз вы меня заранее предупредили, слышишь? Заранее, идиот! Всё, я выхожу”, “Может, нам на предприятие лучше податься?”, “Лин, заткнись, пока я не разозлилась! Я еду. Пока”. От Валентины он ждал немного ругани, потом – немного сострадания (для порядка), потом – всё, как обычно, по накатанной колее. Всё-таки хорошо, что она появилась в их с Лином жизни. Очень хорошо. Потому, что умирать, конечно, не хотелось. Что говорить. Пятый вспомнил, как это произошло. Вернее, вспомнил лишь то, что смог вспомнить. А на самом деле было вот что.
Она колебалась – набирать номер или нет. Но всё же набрала. И Лукич приехал к ней домой, через два часа после этого разговора.
– В уме, – тихо ответила Валентина.
– Где он?
– В комнате, – ещё тише ответила она. – Лукич, надо бы разуться, там грязно. Тает же снег…
– Знаю, – Лукич вылез из своих низких сапог и приказал: – Веди, куда там надо… сумасшедшая…
Валентина проводила Лукича в комнату.
– Спит? – спросил Лукич. – Или притворяется?
– Я не знаю. Он не приходит в себя… уже вторые сутки. Ненадолго очнулся в машине, но потом… Словом, я не знаю, что с ним такое.
– А я вот знаю, – жестко сказал Лукич, садясь на постель рядом с Пятым. – Принеси воду и нашатырь. В себя он не приходит, видите ли… Иди, не стой.
Когда Валентина вернулась с водой, Пятый уже сидел на кровати и с недоумением осматривался вокруг себя.
– О Господи… – в его голосе звучало неподдельное удивление и страх. – Где я?…
– Ты у меня дома, – ответила Валентина.
– А как я сюда попал? – спросил Пятый.
– Я тебя привезла позавчера, – сказала Валентина со вздохом. Пятый откинулся на подушку и с ужасом посмотрел на Лукича. Тот развёл руками – мол, я тут ни при чём.
– Пятый, собирайся, – приказал Лукич. – Поедем на базу. Что с рукой такое?
– Нарывы. Сам не могу понять – откуда…
– Вот и разберёмся заодно. До машины сможешь дойти?
– Не уверен… Я попытаюсь.
– Валя, принеси носилки из “Волги”, – попросил Лукич.
– Я не понимаю, что происходит! – взорвалась Валентина. – Да вы что! Ополоумели, что ли?! Что вы делаете?
– Валя, ты не в курсе всего, – успокаивающе сказал Лукич, – но… давай выйдем и поговорим. А он пока отдохнёт перед дорогой.
Валентина и Лукич вышли в коридор и Валентина крепко притворила дверь комнаты.
– Так, – начал Лукич. – Прежде всего – как это получилось?
– Я его отвела в медпункт, посмотреть руку, там нарывы, и у него температура поднялась… Ушла вниз на освидетельствование, возвращаюсь… эти мерзавцы выломали дверь в медпункт, вытащили его на улицу и стали бить. Я подогнала машину, пихнула его туда и уехала. По дороге он пришёл в себя, но совсем ненадолго. Потом отрубился окончательно. Я же не могла его там оставить, правда?…
– А теперь послушай меня, Валя. Мало того, что сделанное тобой – незаконно, ты ещё и подвергаешь свою жизнь совершенно конкретной опасности. Ты знаешь, что у него туберкулёз лёгких в открытой форме?
– Нет… Но почему мне никто не сказал, что…
– Он не мог, а я и не думал, что тебе стукнет в голову куда-то его везти с “трёшки”. Так что иди пока покури, Валя, а я ему помогу собраться, – Лукич открыл дверь в комнату и сказал: – Давай, дружок, одевайся. И скоренько, а то время уже много.
Валентина отстранила Лукича и вошла в комнату.
– Лежи, Пятый, – приказала она. – Никуда ты не поедешь. Ты останешься тут, понял? Лукич, у него сейчас обострение, что ли?
– Судя по всему, да. Я не понимаю, что…
– А вот что.
– Не знаю, – Валентина покачала головой. – Нужно у них спросить, наверное. Слушай, Вадим мне сказал, что ты молод… ну, по вашим меркам… Мы с вами как-то об этом не заговаривали, только вскользь, намёками… Это – правда?
– Что – правда? – Пятый сделал вид, что не понял.
– Что вы живёте долго, по шестьсот лет?…
– Не совсем… я про себя могу сказать только то, что мне и сорока без года хватило. Врач вам сказал?… ну, что я… что я умираю?
– Он много что говорил, Пятый. Ты должен свыкнуться с мыслью о том, что тебе придётся выдержать тяжелую борьбу за свою жизнь. И что это будет трудно…
– А я не хочу, – Пятый ощутил вдруг огромную слабость и подавленность. – Я ничего не хочу. Совсем ничего…
– Вот это-то и плохо, – Валентина укоризненно покачала головой. – Если человек ничего не хочет – дело дрянь. Заставь себя захотеть.
– Валентина Николаевна, всё это настолько сложней, чем вы можете себе представить, настолько запутанней, что я, человек, проживший в этом всём полжизни, почти ничего не понял. Но что я точно знаю – я здесь не останусь. Никто меня не удержит.
– А Лин?
– И Лин тоже. У каждого свой выбор. Я предлагал Лину освобождение ещё восемь лет назад. Он отказался. И сделал этим выбор. Прав был Гаяровский. Я жесток. Но не хуже тех, что подарили мне эту судьбу. Которой я, простите, в праве распоряжаться так, как пожелаю.
– И как же ты пожелаешь? – утомлённая Валентина, осенняя хмарь за окнами, вечереет, синеет пасмурное небо, прижимается робко к стёклам… всё тише и тише в больничном коридоре… и голоса… поют? Кто может петь здесь?
– Я уже распорядился… – он вдруг ощутил огромную усталость. – Валентина Николаевна, а где поют?… красиво так…
– Да у сестёр на посту радио, – Валентина вздохнула. – Спи уже…
Он подчинился. Что он мог ещё придумать? Многого захотел – распоряжаться своей судьбой… Да кто он такой, чтобы ему было это дозволено? Значит, придётся дальше… значит, ещё не конец… значит, он кому-то нужен, пока что нужен. А и вправду, на самом-то деле!… Как он мог про это забыть? “А я и не забывал, – пронеслось в голове, – ни на секунду”. Просто подумалось, что есть ещё какой-то выход, что существует третья сила, способная подавить противодействие тех двух… одна из которых – он сам. А вторая… ни к ночи буде помянута.
* * *
Великолепие поздней осени. Не многим доступно, но как изыскано, чёрт побери! Бледно-голубое, прозрачное до слёз небо, контрастом на нём – тонкий росчерк, словно пером, обнаженные упругие ветви, лишенные гнёта листьев. Отзвук неба в прозрачной замерзающей воде под ногами… И словно несмолкающий и неслышный звон вокруг: скоро! скоро! мы покончим с этой темнотой совсем скоро, потерпите! Будет светло от снега, мы обещаем! Скоро…“Теперь скоро, – подумал Пятый, – но не так скоро, как хотелось бы”.
Его несли к машине, к перевозке для больных. Для тех, кто отправляется домой. Пятый хорошо запомнил разговор, случайно подслушанный им пару дней назад…
– Это бессмысленно, – говорили негромко, но он слышал, – зачем оставлять его здесь? И консилиум пришёл к такому же выводу – выписка.
– Может, стоит подождать ещё недельку? – Валентина, вездесущая Валентина, все вопросы решаются только ею, и никем другим…
– Не нужно. Вы же медики, справитесь. Если он хорошо перенесёт дорогу…
– Вы же сами говорите – если перенесёт. А если нет?
– Перенесёт, не волнуйтесь. Я уверен…
– Бог с вами. Действительно, пора и честь знать. Когда?
– Понедельник, в первой половине дня. Устраивает?
– Почему нет? Я своих предупрежу, квартиру нужно подготовить…
– Большая просьба – не скупитесь на морфий! Пока он тут находился, мы кололи по шесть-семь доз в сутки. Вы поняли? Поэтому он почти не страдал. Не снижайте дозу ни в коем случае. Пожалейте человека.
– Его спасать надо, а не жалеть, – отмахнулась Валентина. – И я этим займусь, будьте уверенны…
– Дело ваше. Но я на вашем месте не стал бы брать на себя…
– Я разберусь…
“Что теперь станется со всеми нами? – отрешенно думал Пятый, стараясь не обращать внимания на боль, причиняемую любым движением. – Сцена последняя, не так ли? Главные герои собираются у смертного одра одного из персонажей со слабо выраженной позицией и почти бездействующего. Это было бы забавно, сумей я вспомнить, как улыбаются. Странно… Не слушаются губы, что-то со мной случилось… или это голова не даёт нужной команды? Ладно, разберусь, только бы доехать”.
Он не помнил, что было, пока они ехали. Он не мог помнить, что происходило у Лены дома в первую неделю его пребывания там. Он смутно сознавал, что задыхается, слышал, как ругался Гаяровский, как шипела сквозь зубы от еле сдерживаемого гнева Валентина, как потихонечку всхлипывала Лена… Запомнил только одну фразу, чёткую, страшную, колючую: “респираторная депрессия”. Фраза щетинилась иглами боли и непонимания, но позже она пропала, растворилась и пришёл сон. Долгий, пустой, спокойный… А потом всё стало, как сейчас. И только одно, лишь одно менялось. Один-единственный фактор. Но главный. Боль. Её величество Боль становилась с каждым днём капельку сильнее. Словно она шла из самой далёкой дали крохотным шажками. Но шла. Упорная. И приближалась. А он стоял, привязанный к позорному столбу своей слабости, будучи не в силах не только что убежать, куда там!… отвернуться!… А потом решил, что малодушно отворачиваться, да так и застыл, глядя в эту даль широко открытыми, отчаянными глазами.
Старые слова стали наполняться каким-то неведомым новым смыслом. Старые, как мир понятия – дружба, любовь, ненависть, горе… Он вдруг понял, что всё это для него теперь – не более, чем пустой звук. Всего этого не было. Было ожидание, гнетущая тяжесть, копившаяся в душе и ещё… страстное желание поскорее покончить со всем этим, разом, навсегда. Временами ему начинало казаться, что он висит один в пустоте, что рядом нет никого, есть только огромная, всеобъемлющая пропасть, ничем не заполненная. Ничего не видно, не слышно, нет ни времени, ни ощущений… А позже, немного позже, эта пустота стала заполняться образами и событиями. Он вспоминал. Помимо своей воли он стал вспоминать свою жизнь – всю. Говорят, что перед умирающими проносится вихрем, в одно мгновенье, всё прожитое. Пятый понял, что ему на это отпущено больше времени. И подумал – за какие грехи?
* * *
– Как там наш коврик? – спросил Юра. Он вел машину, в которую с трудом набилось целых шесть человек надсмотрщиков. Пятого они по началу хотели пихнуть в багажник, но, справедливо рассудив, что там он, скорее всего, задохнется, бросили его на пол и сели так, чтобы Пятого можно было вволю попинать по дороге. Впрочем, толку от этого не было никакого – до того, как поехать обратно на предприятие, они до такой степени избили его, что он уже потерял способность что либо ощущать.– Пока дышит… что за черт!… – заорал Андрей. Машина вильнула, её занесло и она остановилась поперек дороги. – Ёб ты…
– Похоже, клина словили, – мрачно откликнулся Юра, – вылазь, мужики, оттолкнуть бы надо, прямо посреди дороги встали…
– Вот невезуха, – Коля сплюнул в придорожную пыль, – толкай, давай, дождемся ещё приключений на свою задницу! С передачи сними, а то не сдвинем.
Надсмотрщики с трудом дотащили машину до обочины.
– Хреново дело, – констатировал Коля, немного покопавшись в движке, – надо до базы доехать кому-нибудь, взять ещё машину и на веревке доволочь. Капитально заклинило, не хрена здесь не сделаешь.
– Вот ты и езжай, – предложил Андрей, – там же твоя тачка только и стоит. Шевелись, чего ползешь, как вошь по мокрому месту…
Коля пошел ловить попутку, остальные надсмотрщики расположились в теньке на обочине. Примерно в это время Пятый, который только-только очнулся, удивился, что машина стоит, что двери открыты, и что ноги, которые нещадно топтали его не меньше часа, куда-то исчезли. Он, тихо постанывая, вылез из салона и поковылял к надсмотрщикам.
– Очухался, падла! – поприветствовал его Юра. – Здоровье, что ли, хорошее?
– Юр, что случилось? – поинтересовался Пятый, не обращая внимания на Юрин выпад. – Почему стоим?
– Клина хренового словили, – пожаловался Юра, – пиздец движку.
– Давай я взгляну, – предложил Пятый, – может, и получиться чего…
– Ну, глянь, – Юра неохотно поднялся с земли и пошел к машине, Пятый последовал за ним, – ключи в багажнике. Только ни шиша у тебя не выйдет, сразу говорю…
– Посмотрим, – Пятый вытащил из багажника сумку с инструментами и понес её к капоту, – простой движок, чего уж там…
Когда через два часа проснулся Андрей (он, сморенный жарой, прилег под кусты, да сразу и задремал), он первым делом увидел, что Пятый с чем-то возиться около машины. Не разобравшись со сна, он направился к Пятому, сидящему на земле к нему спиной, и отвесил ему хорошего пинка по ребрам.
– Чего творишь, сука! – заорал Андрей. – А ну, отвали от машины, живо!
Из-за борта “Жигулей” показалась Юрина голова.
– Ты ошалел, придурок! – возмутился Юра. – Он машину уже почти сделал, а ты его херачишь! Оставь в покое, кому говорят!
Пятый, казалось, не обратил на удар никакого внимания – он даже не вскрикнул, лишь слабо поморщился и спросил у Юры:
– На семнадцать ключ у тебя? И отвертку крестовую дай…
– Держи.
– Юр, иди в салон, попробуй, – предложил через минуту Пятый.
Машина завелась с полпинка, двигатель мягко заурчал.
– Ну, ты даешь! – восхитился Юра. – Обалдеть…
Пятый отошел от дороги и лег в тени.
– Чего с тобой? – Юра вылез из машины, подошел к нему и сел рядом. – Нужно чего-нибудь?
– Попить, сигарету, а потом – хоть стреляй, – беззвучно прошептал Пятый, – мне всё равно…
– Сейчас, принесу, – откликнулся Юра. – И с мужиками поговорю, чтобы тебе разрешили ехать со всеми, а не на полу. Хочешь?
– Это было бы хорошо, а то на мне места живого нет. Колю ждем?
– Надо бы, а то он нам потом нам всем надает по шее…
Пятый повернулся на бок и моментально задремал.
* * *
Проснулся он от голосов в прихожей. “Гаяровский, – подумалось ему, – какого черта его сюда принесло?…”.– И давно? – спрашивал Вадим Алексеевич.
– Уже больше недели, – Валентинин голос звучал приглушенно, видимо она ушла на кухню, – проходи, Вадим. Лена, поставь чайку, человек с работы…
…Валентина позвонила Гаяровскому ещё днем. Она долго не решалась сказать то, что было нужно, уж больно тривиальным был ответ на этот простой вопрос, но когда она всё-таки спросила, Гаяровский ответил, что приедет разбираться сегодня же, только сдаст дежурство.
– Значит, не ест он всего два дня? А…
– Дней восемь или девять.
– И что он говорит?
– Не хочу – и всё. А выглядит всё хуже и хуже, сам увидишь. Я думала, что справлюсь, но, видимо, твоя помощь понадобиться, – Валентина на секунду замялась и спросила, – не умрет он?
– Сейчас, посмотрю, – Валентина поднялась было вслед за ним, но Гаяровский её остановил. – Нет, Валя, со мной не ходи, я с ним тет-а-тет хочу пообщаться. А вы пока тут посидите.
Гаяровский вошел в комнату и остановился на пороге, разглядывая Пятого. Тот и впрямь выглядел плохо – кожа тёмного, землистого оттенка, тусклые глаза, отекшее лицо…
– Так, – негромко, но отчетливо поговорил Гаяровский, – великолепно! Но рассчитано на кретинов. И чего, спрашивается, ты этим хотел добиться?
– Не хочу жить, – сказал Пятый так же тихо, – зачем вам это всё? Просто хотел умереть. Не могу больше мучиться.
– А медленное отравление продуктами распада – это, по-твоему, не мучение? Так, увеселительная прогулка…
– А инвалид до конца дней – хорошо?! Прекрасная перспектива – кресло-каталка, или, в лучшем случае, костыли… если я выживу, а я в это не верю. Уж лучше умереть так, чем от боли…
– Всё, дорогой, – Гаяровский едко улыбнулся, – готовься морально к неприятностям, а я скоро вернусь. Как тебе не стыдно, ты же мужик! Двух таких прекрасных женщин обманул…
Гаяровский вернулся в кухню. Валентина встретила его вопрошающим взглядом.
– Девочки мои, – проникновенно начал Гаяровский, – дурочки мои! Это же элементарный суицид! Смешные вы, ей Богу!…
– Да ты что, – ошарашено пробормотала Валентина, – не может быть…
– Ещё как может, – заверил её Гаяровский, прикуривая, – Пятый вас провез на вороных, мои дорогие, а вы этого и не заметили. Кто он там по образованию? Биолог… или генетик? Не помню. Но он великолепно знает о том, что, и не имея под рукой яда, тоже можно отравиться.
– Так что делать-то теперь? – жалобно спросила Лена.
– Детоксикацию полную сделаем. От промывания желудка до переливания крови. Валя, ты езжай за кровью к Галке, а мы с Леной тут немного поморочимся. Давай, Валя, не тяни. Счастливо.
Валентина ушла. Лена осталась с Гаяровским.
– Лен, у тебя дома зонд есть?
– Нет.
– Я привез. И всё остальное – тоже.
– Что сейчас будем делать?
– Сначала обколи новокаином по кругу спину и сделай ещё одну дозу морфия. Иначе он будет так орать, что соседи прибегут. Ну, а потом… Пять литров воды – в глотку, и мы посмотрим, кто тут диктует условия. Да, вот ещё что! Как почки?
– Никак. – Лена пожала плечами. – Тоже говорил, что не хочет.
– Я там препарат привез, новый. Попробуем. Пошли?
Пятый встретил их молчанием. Взгляд его был полон решимости и нежелания подчиняться чужой воле, но куда там! Гаяровский даже не обратил на это внимания.
– Лена, поставь тазик вплотную к кровати и неси чайник.
– А трубка? – спросила Лена из коридора.
– Я взял… да, Лен, примерно так… Пятый, хватит чудить, открывай рот.
Бедный незадачливый самоубийца! Как он не стискивал зубы, как не старался отвернуться, на то, чтобы справиться с ним, у Гаяровского ушло не больше тридцати секунд. Он просто двумя руками взял Пятого за скулы, надавил на какие-то точки, а затем, удерживая рот открытым одной рукой, протянул другую в сторону и потребовал:
– Лена, трубку.
Первое же прикосновение резины к задней стенке глотки вызвало рвотный рефлекс. Гаяровский перестал проталкивать трубку в горло и посоветовал:
– Дыши носом. И задерживай дыхание, когда трубка движется, понял? Глубже дыши… задержи! Дыши… Лена, лей потихонечку воду… Думал, я тебе сдохнуть дам? Дыши, сказал! Самый умный, да? Дышать, не останавливаться!…
Пятого душили спазмы. Он судорожно пытался вздохнуть в коротких перерывах между конвульсиями, но получалось плохо.
– Лей воду, Лена… ещё… давай, дорогой, на бок ляжем… Лена, подвинь табуретку…
Гаяровский поддерживал Пятого, пока того рвало. Вскоре тот потерял сознание, Гаяровский, воспользовавшись этим, быстро вытащил засорившуюся трубку, прочистил её и ввел заново. Пятый в это время очнулся. Он, совершенно беспомощный, лежал на боку и с ужасом наблюдал за Гаяровским и Леной.
– Сам нарвался, – с упреком сказал Гаяровский, – вот теперь терпи, ясно? Лена, продолжаем.
Когда они закончили, Пятый настолько ошалел от боли и ужаса, что начисто перестал соображать. Его сотрясала лихорадочная дрожь, глаза были широко открыты. Он, казалось, оцепенел. Одно воспоминание о перенесенных страданиях скручивало тело жестокой судорогой, разум отказывался служить. Внутренности словно пронзили миллионы раскаленных иголок, раны, не смотря на новокаин, болели несоизмеримо сильнее, чем всегда. Гаяровский скептически посмотрел на эту картину и приказал:
– Ленок, пойди, дорогая, принеси снотворное и морфий. Мы его уж чересчур растормошили. И где эта Валентина шляется? Ей уже давно пора вернуться.
– Она всегда так, – пожаловалась Лена, выходя из прихожей, – когда она нужна, её нету. А когда не нужна – тут как тут. А ловко Пятый её обманул! Меня-то провести ничего не стоит, я доверчивая…
– Валя и в молодости такой была, – Гаяровский улыбнулся, – она столь уверенна в себе, в своих силах, в безошибочности решений, что её, увы, легко обмануть. Но лишь такому человеку, который это понял. Для остальных она – истина в конечной инстанции. Давай дела доделаем, а то наш друг, того и гляди, рехнётся от боли. Пятый! Дядя доктор тебя не тронет, если ты будешь себя хорошо вести, понял? Лен, укрой его.
– А надо? Не холодно же, вроде. – Лена подошла к кровати и с состраданием посмотрела на Пятого. – Ну, зачем ты это сделал?
Пятый не ответил. Его взгляд был прикован к потолку. Ему было уже почти всё равно. Он засыпал, лекарства начинали действовать, измученное тело потихонечку успокаивалось. И его снова потянуло туда, в нелепое прошлое, которое он создал на свою беду своими же руками.
* * *
За окнами подвала навалило столько снега, что даже слабый свет, еле пробивавшийся сквозь них, казался белым, матовым. В подвале было холодно. Немного теплее было лишь у труб, по которым гнали в дом горячую воду, но это слабое тепло можно было ощутить, только прижавшись к трубе вплотную.За продуктами ни Пятый, ни Лин сегодня не пошли. Выходить из подвала на двадцатиградусный мороз было равносильно самоубийству, к тому же у них в запасе ещё оставалось полбуханки хлеба и только начатая пачка чая, плохого правда, грузинского, но всё лучше, чем ничего.
Сейчас они спали, тесно прижавшись друг к другу и укрывшись телогрейкой, которую хозяйственный Пятый выпросил в своё время у сторожа овощного магазина, где они подрабатывали, разгружая машины. Лин проснулся первым. Он осторожно, чтобы не потревожить спящего друга, выбрался из-под импровизированного одеяла и, зябко поёживаясь, принялся заниматься чаем. У рыжего в запасе был десяток таблеток сухого спирта и пустая консервная банка для воды. Пока вода грелась, Лин, чтобы не замерзнуть, принялся бродить по подвалу. В одном из самых отдаленных и темных углов он наткнулся на настоящий подарок судьбы: кто-то выбросил немного просроченную банку сгущенного молока с сахаром, и она каким-то неведомым путём попала в подвал.
– Ура, – тихо проговорил Лин. Он поднял банку с пола, бережно отёр с неё пыль и с почётом отнёс к месту их с Пятым ночевки. Вода уже кипела. Лин бросил в неё заварку, помешал чай щепкой и стал будить Пятого.
– Лин, отстань, – попросил тот, – я спать хочу.
– Подъём! – жизнерадостно сказал Лин. – Я чайку сообразил, присоединяйся.
– У меня голова кружится, – Пятый поплотнее запахнул телогрейку и отвернулся.
– Сказать тебе, почему кружится? – Лин подсел к Пятому и потряс его за плечо. – От голода, дорогой, от голода. Если ты и дальше будешь так на себе экономить, протянешь ноги. Вот увидишь, поешь – и пройдет. Вставай.
– Ладно, – Пятый со вздохом сел, – я пока телогрейку снимать не буду, хорошо? А то меня познабливает.
– Не снимай. А теперь закрой глаза!
– Это ещё зачем? – Пятому явно было не до шуток, он последние дни чувствовал себя неважно.
– Сюрприз, – загадочно пообещал Лин. Пятый пожал плечами, но глаза всё же закрыл – спорить с Лином не хотелось.
– Открывай.
– Рыжий, где ты это взял? – удивлению Пятого не было предела.
– Нашел, – гордо сообщил Лин, пробивая в крышке банки аккуратные дырочки при помощи обломка стамески, – пошел… по делам, а нашел сгущенку. Представляешь: чай со сгущенкой, а потом – бутерброды со сгущенкой. – Лин мечтательно возвел глаза. – Как тебе меню?
– Сказка, – подытожил Пятый, – дай, помогу.
– Жрать поможешь. А, вот что! Можешь хлеб пока достать.
– Есть, сэр… Лин, это же не жизнь, а лафа, ей Богу. Ты нам сейчас дня три сытых, а то и четыре, подарил.
– Больше. За эти три дня мы обеспечим себе пропитание лет на сто вперед.
– Давай пить чай, пока он горячий, – Пятый осторожно, чтобы не обжечься, придвинул к себе консервную банку с кипятком, – кто сегодня пойдет на улицу? Ты или я?
– Я. – немного подумав, сказал Лин. – Но не за жратвой. Что-то ты, друг, имеешь бледный вид. Поэтому я позвоню, пожалуй, Валентине. Не возражаешь?
– Звони, – пожал плечами Пятый, – посмотрим, что она предложит. Ты прав, конечно, звони. Я от этого не в восторге, но при нынешней погоде у нас есть реальный шанс загнуться в этом подвале от холода.
– Ты мне телогрейку дашь? – Лин ловко слизнул каплю сгущёнки, хотевшую было упасть к нему на штаны. – А то, по-моему, там мороз. Или нет?
– Тебе померещилось. Там лето. – Пятый встал на ноги и побрел в дальний конец подвала.
– Сгущенки здесь больше нет, – предупредил Лин. Пятый не ответил, он уже скрылся за кучей строительного мусора. Лин пожал плечами и вернулся к прерванному занятию – поеданию бутерброда. Пятый вернулся через минуту. Он нес в руках охапку пакли и щепок.
– Давай костер разведём, – предложил он, – погреемся.
– Идет, – согласился Лин, – на дорожку это будет нелишне.
…Лин ушел. Пятый раскидал и затоптал тлеющий мусор, а затем снова лёг. Его знобило. Сейчас он был согласен на что угодно, кроме подвала – лишь бы было потеплее. В тим ему, конечно, совсем не хотелось, но и это было бы, на крайний случай, тоже вариантом. Хотя он уже сейчас представлял себе разговор рыжего и Валентины. Примерно вот так: “Здравствуйте, Валентина Николаевна”, “Лин! Где вас черти носят?”, “Мы в подвале”, “Что вы там делаете?!”, “А как вы думаете?”, “Приезжайте ко мне немедленно. Мне с вашими болячками возиться неохота”, “А Пятый уже… того. У него, по ходу дела, насморк”, “Я приеду. Но чтобы в следующий раз вы меня заранее предупредили, слышишь? Заранее, идиот! Всё, я выхожу”, “Может, нам на предприятие лучше податься?”, “Лин, заткнись, пока я не разозлилась! Я еду. Пока”. От Валентины он ждал немного ругани, потом – немного сострадания (для порядка), потом – всё, как обычно, по накатанной колее. Всё-таки хорошо, что она появилась в их с Лином жизни. Очень хорошо. Потому, что умирать, конечно, не хотелось. Что говорить. Пятый вспомнил, как это произошло. Вернее, вспомнил лишь то, что смог вспомнить. А на самом деле было вот что.
* * *
– А что я могу ещё придумать? Нет, ну правда? – Валентина говорила сама с собой, сидя подле телефонного аппарата. – Нет, серьёзно?…Она колебалась – набирать номер или нет. Но всё же набрала. И Лукич приехал к ней домой, через два часа после этого разговора.
* * *
– Валя, ты в своём уме? – начал он прямо с порога. Валентина стояла перед ним, опустив глаза и накручивая прядку волос на палец. – Я тебя спрашиваю – ты в уме или нет?– В уме, – тихо ответила Валентина.
– Где он?
– В комнате, – ещё тише ответила она. – Лукич, надо бы разуться, там грязно. Тает же снег…
– Знаю, – Лукич вылез из своих низких сапог и приказал: – Веди, куда там надо… сумасшедшая…
Валентина проводила Лукича в комнату.
– Спит? – спросил Лукич. – Или притворяется?
– Я не знаю. Он не приходит в себя… уже вторые сутки. Ненадолго очнулся в машине, но потом… Словом, я не знаю, что с ним такое.
– А я вот знаю, – жестко сказал Лукич, садясь на постель рядом с Пятым. – Принеси воду и нашатырь. В себя он не приходит, видите ли… Иди, не стой.
Когда Валентина вернулась с водой, Пятый уже сидел на кровати и с недоумением осматривался вокруг себя.
– О Господи… – в его голосе звучало неподдельное удивление и страх. – Где я?…
– Ты у меня дома, – ответила Валентина.
– А как я сюда попал? – спросил Пятый.
– Я тебя привезла позавчера, – сказала Валентина со вздохом. Пятый откинулся на подушку и с ужасом посмотрел на Лукича. Тот развёл руками – мол, я тут ни при чём.
– Пятый, собирайся, – приказал Лукич. – Поедем на базу. Что с рукой такое?
– Нарывы. Сам не могу понять – откуда…
– Вот и разберёмся заодно. До машины сможешь дойти?
– Не уверен… Я попытаюсь.
– Валя, принеси носилки из “Волги”, – попросил Лукич.
– Я не понимаю, что происходит! – взорвалась Валентина. – Да вы что! Ополоумели, что ли?! Что вы делаете?
– Валя, ты не в курсе всего, – успокаивающе сказал Лукич, – но… давай выйдем и поговорим. А он пока отдохнёт перед дорогой.
Валентина и Лукич вышли в коридор и Валентина крепко притворила дверь комнаты.
– Так, – начал Лукич. – Прежде всего – как это получилось?
– Я его отвела в медпункт, посмотреть руку, там нарывы, и у него температура поднялась… Ушла вниз на освидетельствование, возвращаюсь… эти мерзавцы выломали дверь в медпункт, вытащили его на улицу и стали бить. Я подогнала машину, пихнула его туда и уехала. По дороге он пришёл в себя, но совсем ненадолго. Потом отрубился окончательно. Я же не могла его там оставить, правда?…
– А теперь послушай меня, Валя. Мало того, что сделанное тобой – незаконно, ты ещё и подвергаешь свою жизнь совершенно конкретной опасности. Ты знаешь, что у него туберкулёз лёгких в открытой форме?
– Нет… Но почему мне никто не сказал, что…
– Он не мог, а я и не думал, что тебе стукнет в голову куда-то его везти с “трёшки”. Так что иди пока покури, Валя, а я ему помогу собраться, – Лукич открыл дверь в комнату и сказал: – Давай, дружок, одевайся. И скоренько, а то время уже много.
Валентина отстранила Лукича и вошла в комнату.
– Лежи, Пятый, – приказала она. – Никуда ты не поедешь. Ты останешься тут, понял? Лукич, у него сейчас обострение, что ли?
– Судя по всему, да. Я не понимаю, что…
– А вот что.