Дверь палаты приоткрылась, и в неё заглянул Лин. Он очень забавно выглядел в смешном тюрбане из полотенца на мокрых волосах, в расхристаном поношенном халате, с тапкой в правой руке и с улыбкой до ушей на лице. Он посмотрел на Пятого и улыбка сменилась выражением участия и озабоченности.
   – Ты чего? – спросил Лин, входя в палату. – Случилось что-то?
   – С чего ты взял? – удивился Пятый.
   – Просто у тебя такое лицо…
   – Задумался немного. – Пятый встал и потуже затянул пояс халата. – Ребята пришли?
   – Ждут, – отрапортовал Лин.
   – Тогда пойдём. И, будь любезен, обуйся.
   – Она порвалась, – Лин помахал тапкой перед лицом Пятого, – Наташка сказала, что зашьёт…
 
* * *
   Голос в отдалении.
   – Спит?
   – Не знаю. Посмотрим… – шаги, чужое напряженное дыхание. – Точно, всё ещё спит.
   – Восемнадцать часов. Не слишком?
   – Не смогли разбудить. Я поэтому и позвонила тебе.
   – Валя, так нельзя. Он просто загнётся от обезвоживания. Ставь капельницу.
   – Вадим, может, стимулируем как-то? Ему надо есть, он такой истощённый…
   – Сам вижу, – неприкрытое раздражение в голосе, – опасно стимулировать, сердце слабое. Может не выдержать. Был бы здесь Лин…
   – Вадь, не надо! Не растравливай понапрасну душу. Где теперь Лин – одному Богу известно…
   – И вашему начальству. Ладно, рискнём, авось получится. Неси препараты и зови Елену. Сейчас мы сначала сердечное ему проколем, потом морфий, и только после этого – преднизолон. Проснётся – захочет есть. Только сразу предупреждаю – препарат гормональный, это раз. Усиливает работу почек и сгоняет внутренние отёки, это два. Пока ставь глюкозу, всё польза будет.
   – Вадим, что делать?… Пока он спит… я скажу. Он, по-моему, сходит с ума. Такой странный стал в последнее время… заговаривается, не отвечает, вопросы идиотские задаёт… Я всё понимаю, но раньше он был… устойчивым, что ли… а теперь…
   – А сама ты что думаешь? Тебе и в страшном сне не присниться то, что он сейчас испытывает. Валя, он же от боли умирает, понимаешь? Даже не от ран, а именно от боли. То, что мы его не вылечим – это однозначно, но мы обязаны, подчёркиваю, обязаны максимально облегчить ему мучения. И все твои выкладки насчёт того, что, если меньше колоть морфия, то он дольше проживёт, становятся совершенно не актуальными. Я говорил с ним, пока вас не было, помнишь, когда он пытался покончить с собой?
   – Помню, – печаль и осознание собственного бессилия, – ещё бы не помнить…
   – Мы с ним заключили договор. Он, я больше чем уверен, об этом договоре и не заикался. Я пообещал ему обезболивающее в любом количестве, а он, в свою очередь, пообещал больше не совершать попыток суицида. Теперь ответь – были попытки?
   – С тех пор – не было.
   – Он своё обещание выполнил. И не мешай мне выполнять своё. Я привожу морфий?
   – Да.
   – Даже с избытком?
   – Да.
   – Вот и будь любезна, коли столько, сколько он попросит, – жесткость, раздражение.
   – Он не просит.
   – Он и не будет просить. Он ждёт от вас с Ленкой лишь одного – понимания. Даже сочувствие ваше ему не нужно. И уж совсем ни к чему твоё желание его спасти. От смерти нет в саду трав, Валя. Позволь ему сделать то, что он хочет.
   – Что он хочет, Вадим?…
   – Умереть, Валя. Неужели тебе не ясно?…
   – Вот погоди, найдём Лина… тогда и посмотрим, кто здесь умрёт первым!
   – Вряд ли вы его найдёте, Валя. Если он ещё жив, то…
   – Отсохни твой язык, Вадим!
   – Валя, если ты напряжёшь хоть немного свои мозги, ты вспомнишь, что Пятый бросился под тот автобус чуть не на глазах у Лина. Значит, решение это он принял гораздо раньше, чем ты думаешь. Делай выводы сама, по мере своего разумения, а я, с твоего позволения, буду делать то, зачем приехал. Ты меня вызвала из-за того, что он не может проснуться? Давай будить. Неси лекарства…
   Воздух тяжелый. Дышать трудно, воздух не хочет проходить в лёгкие, застывает где-то на пол дороге. Словно пытаешься дышать водой, даже и не водой, а густым клейким сиропом. И запахи вокруг неприятные, тоскливые какие-то… спиртом пахнет, какой-то лекарственной дрянью… Пятый приоткрыл глаза ровно настолько, чтобы понять, кто рядом с ним и что происходит. Валентина сидит рядом, что-то читает. Больше никого не видно. Ушел Гаяровский. На кухню, к Лене, судя по их голосам…
   – Валентина Николаевна, – прохрипел Пятый, – сколько времени?
   – Одиннадцать утра, – ответила та, – как дела? Выспался?
   – Дела? – Пятый помолчал, прислушиваясь к своим ощущениям. Затем с лёгким удивлением сказал. – Неплохо… я бы даже поел, если можно…
   – Обязательно, – пообещала Валентина, – сейчас. И укол тоже, пока я не забыла.
   – Я бы напомнил, – Пятый приподнял брови, совсем чуть-чуть, но Валентина, зная, что это означает что-то вроде улыбки, очень обрадовалась, – Валентина Николаевна, вы не проветрите комнату?… А то душно, и спиртом сильно пахнет…
   – Дышать трудно?
   – Совсем немножко… не страшно… это пройдёт. Вадим Алексеевич пока не уехал?
   – Он ждёт, когда ты проснёшься, – Валентина вынула из шкафа плед, укрыла Пятого, надела ему на голову вязаную шапку, приоткрыла форточку и вышла – за Гаяровским. Пятый посмотрел по сторонам, взгляд его остановился на книжных полках. Он решил непременно попросить Лену поискать в небольшой библиотеке что-нибудь интересное. Пятый чувствовал себя относительно хорошо – начинался светлый период.
   Пока что он был один. Гаяровский не спешил возвращаться в комнату, и Пятый, пользуясь его отсутствием, стал внимательно прислушиваться к своим ощущениям. Он не понимал – почему вдруг стало легче? Последние дни его окружала серая муть боли, чувства растворялись в ней, он почти не осознавал себя. Он не мог говорить или жаловаться, боль и лекарство, которым её пытались усмирить, отнимали столько сил, что он стал забывать – что с ним происходит, почему он находится в этом доме, что за люди рядом с ним… Теперь же он с удивлением понял, что свет, который несказанно досаждал ему последнее время – это свет слабенького ночника, что женщина, которая плакала неподалёку, когда он не мог есть, как его об этом не упрашивали – Лена, что сквозняк, временами ощущаемый им, идёт из-под двери в коридор… и ещё больше он удивился, когда понял, что прекрасно знал всё это гораздо раньше – задолго до того, как на него опустилась темнота. Раньше ему было очень плохо. Теперь стало лучше. Почему? Пятый поднял руку к глазам и стал пристально всматриваться в переплетение тоненьких синих вен, словно надеясь найти там ответ на мучивший его вопрос. Плохая рука. Худая, как куриная лапка. По всем венам – маленькие и большие гематомы. Старые, пожелтевшие, и новые. Не рука, а сплошное недоразумение. Такой не то, что книжку, пустую чашку не поднимешь. “Борьба человека и стакана” – вспомнил Пятый. Если немного зажмурить глаза, то кисть руки сливается с потолком. Такая же белая. Фаянс. Или фарфор. Пятый расстроился. Он попытался вспомнить, что умели, могли и делали эти руки… и вдруг подумал – а что, если это не правда? Что, если вся моя прежняя жизнь мне только приснилась? И решил про себя, что непременно спросит у кого-нибудь о том, что с ним было раньше. Может, сегодня. А может, позже. Он удивился сам себе – как это ловко и складно он говорил с Валентиной. Будто ничего не случилось. Слова существовали как бы независимо от него, простейшие ключевые фразы, коды для общения с себе подобными… А всё же как хорошо, когда ничего не болит! И как же это здорово, когда хочется есть! Такие простые вещи, а сколько от них радости. А что до рук… этих рук на его век хватит, даже с избытком. Мёртвым ведь руки не нужны. Им вообще ничего не нужно… А пока можно позвать Валентину, или Лену, или Гаяровского. И поблагодарить их за то, что они, в то время, как ему было совсем худо, сидели с ним, помогали, вытаскивали… За то, что не дали умереть до срока. Пока есть надежда на то, что жив Лин (а Пятый жил только этой надеждой и ни чем больше), о сроке думать рано. Только когда всё проясниться окончательно, он сможет решить для себя, когда можно будет уйти. Пятый подумал, что не плохо бы было разработать нормальный план действий на тот случай, если смерть подойдёт совсем близко. Ведь тогда времени на раздумья не останется вовсе. Он понял, что разрабатывать план придётся в самое ближайшее время, пока ещё хоть как-то работает голова. От этих неспешных вялотекущих мыслей его отвлёк Гаяровский. Он, улыбаясь, вошёл в комнату, плотно притворил дверь и спросил:
   – Лучше?
   – Намного… Вадим Алексеевич, а почему?
   – Препарат новый достал. Неделю на нём просидишь, хорошо? Он, конечно, тоже вреднющий, но в твоём случае… – Гаяровский потёр утомлённые глаза. – В твоём случае это – лишняя неделя нормальной жизни. Голодный?
   – Не то слово, – признался Пятый. – Значит, неделя… а потом?
   – Сделаем перерыв, после посмотрим, как оно будет… не унывай только, договорились?
   – Я не буду, – пообещал Пятый. Есть хотелось всё сильнее и сильнее. – Только это от меня не всегда зависит. Но, по возможности – не буду.
   – Вот и молодец.
   Потом было хорошо. Он был сыт, ему было тепло, легко дышалось, раны не беспокоили. Лена стащила с полки пару интересных книжек, он немного почитал, затем снова поел, подремал, посмотрел телевизор. Светлым периодам он радовался, как манне небесной – лекарства действовали, как положено, организм реагировал на препараты адекватно, тёмные мысли отходили куда-то в сторону, уступая место покою и уверенности. Он мог спать, нормально, без кошмаров, без страха перед каждой наступающей ночью. Он в мельчайших деталях разработал сценарий на то случай, если и впрямь придёт время умирать, но мысли об этом его сейчас почти не тревожили. Третья неделя ноября пролетела, как чудный детский сон про рай. Потом снова приехал Гаяровский и сказал, что дальше этот препарат колоть опасно. Пятый молча выслушал сей вердикт, поднял на Вадима Алексеевича потухший, потускневший разом, в мгновенье, взор, и спросил:
   – Это всё начнётся… опять?
   – Вероятно, да, – Гаяровский тяжело вздохнул, подсел к Пятому на кровать и вдруг тихо спросил:
   – Страшно?
   Пятый кивнул.
   – Значит, каждую ночь… – он затравленно оглянулся, рядом не было ничего нового – всё те же стены, поклеенные линялыми сиренево-зелёными обоями, тумбочка, заваленная лекарствами, стул, на котором примостился Гаяровский, полочки с книгами, скромных размеров шкаф в углу комнаты, письменный стол… – я готов, Вадим Алексеевич. Только вот…
   – Что? – Гаяровский пододвинул стул вплотную к кровати и с тревогой взял Пятого за руку. – Могу я чем-то помочь?
   – Попросите Лену, чтобы она… – Пятый замялся. – Не переживала так сильно. Объясните ей, что всё – временно, что потом всё будет в порядке… Много бы я отдал за то, чтобы не видеть снов. Вообще не видеть. Никогда. Даже самых приятных… Чтобы на свете не было темноты. Я так не хочу видеть это всё…
   – Опять те же, что и раньше? – поинтересовался Гаяровский.
   – Нет, эти ближе… по времени, по событиям… те, прежние, пусть страшные, были как-то дальше… а эти…
   – Больнее?
   – Нет, я просто вижу свои ошибки и становиться вдвойне обидно за свою глупость. Как подумаешь – поступи я тогда, пару лет назад, немного по другому, может сейчас не лежал бы здесь… и не думал бы, как теперь исправлять сделанное, которое не воротишь…
 
* * *
   Золотые листья в холодном осеннем голубом небе творили чудеса. Они жили странной жизнью, то начиная составлять с ветром единое целое, то вдруг, полностью игнорируя его законы, устраивали в небе танцы и шествия в независимости от его направления и силы. Однако все их усилия побороть законы тяготения были тщетны, и они, исполнив в воздухе свой немыслимый танец, беззвучно опускались вниз, под ноги, в болотную жижу. Это было две осени тому назад. Тогда дело было лишь в том, что Пятый с Лином поспорили – кому первому пришла в голову конгениальная идея – дать дёру с предприятия через окно мастерской по пошиву одежды для рабочих. Пятый считал, что только рыжий способен вылезти из здания в таком дурацком месте, отдалённом от стоянки машин и дороги, да ещё выходящим прямиком на болото, Лин же был убеждён, что во всём виноват Пятый, ищущий заведомо сложных путей при разрешение самых простых вопросов.
   Спорили они столь громко и ожесточённо, что к окну мастерской стали потихоньку подтягиваться надсмотрщики. Они подходили с разных сторон, останавливались немного в стороне, и начинали прислушиваться к перебранке. Те, что стояли и слушали уже несколько минут, улыбались до ушей – Лин превзошёл сам себя в своих словесных вывертах.
   – Ты идиот или где? – возмущённо вопрошал он. – У тебя башка чем к голове пришита? Суровыми нитками? Это великолепно – такая свежая идея! Айн момент – и мы на воле. Очень красивый ход, бесспорно. И что мы имеем? Я стою по колено в воде, у меня промокли ноги, меня жрут комары…
   – Их сейчас нет, – попробовал было возразить Пятый, но Лин его перебил.
   – Это для тебя их нет, а для меня мать-природа придержала пару десятков до октября. Вот, видишь, – он сунул Пятому под нос кисть руки, – уже укусили! Уже! Десяти минут не прошло… И потом, кто, кроме тебя, мог вообразить, что здесь есть что-то стоящее, кроме комаров, пиявок…
   – Уже и пиявки появились, – Пятый возвёл очи горе, – что ещё?
   – Ты! – взорвался Лин. – Прежде всего вот эта противная пессимистическая рожа, которая систематически портит мне жизнь! Почему ты не пошёл со мной к стоянке?
   – Потому, что это ты предложил попробовать через окно.
   – Я не мог такого предложить! – ощерился Лин. – Я пока что, в отличии от тебя, в своём уме. Я тебя посажу на рельсы, спущу вагонетку вниз, и скажу, что так и было!
   – Помочь? – спросил кто-то из надсмотрщиков.
   – Не надо, я сам, – отмахнулся Лин и продолжил, обращаясь к Пятому. – Посмотри, кем ты меня выставил перед людьми!
   – Идиотом, – подсказал Пятый.
   – Да! – взвился Лин. – Идиотом! Люди! Скажите, я идиот?
   – Идиот, – ответило в разнобой несколько надсмотрщиков, и один из них, помедлив, добавил. – И всегда им был.
   – Жаль, – вздохнул Лин, – я думал, что нет. Чего вы уставились? – рявкнул он на надсмотрщиков. – Побег отменяется. Помогите мне вылезти из болота, я увяз.
   С шутками и прибаутками их втащили обратно в здание через злополучное окно. Пятый, вытряхивая из волос случайно попавшие туда листья, подошёл к Коле и спросил, стараясь говорить твёрдо:
   – Нам – в зал?
   – Да ну вас на фиг, – отмахнулся тот. – В каптёрку идите, отдыхайте. Я ж знаю, вам каждые три месяца положено несколько дней на то, чтоб подлечиться. Держи ключи.
   – Коль, можно на улице часок посидеть? – спросил подошедший Лин. – Не сейчас, когда просохнем… можно?
   – Соскучились?
   – Ага, – Лин вздохнул. – Не то слово. Да и у Пятого с лёгкими какая-то фигня, ему полезно…
   – Ты его, вроде, на рельсы хотел…
   – Мало ли, кто что хочет, – отмахнулся Лин. – С меня же потом Валентина спросит. – Коля отдал им ключи, и отправился вслед за другими надсмотрщиками, в тим. Пятый с Лином остались стоять посреди коридора, под одинокой лампочкой, едва рассеивающей темноту, застоявшуюся между тесными стенами.
   – Пойдём, Валентине позвоним, – предложил Лин.
   – Не сердишься? – спросил Пятый, пока они шли по коридору к каптёрке.
   – На тебя – да разве можно? – Лин тихонько ткнул Пятого в бок кулаком. – Просто сама идея требует доработки. Взять, к примеру, моторку, привязать её к…
   Пятый шёл за Лином, слушал его рассуждения на тему побегов с применением современных технических средств… а в душе его зрело ни с чем не сравнимое спокойствие и уверенность в том, что всё будет хорошо.
   Валентина приказала им никуда не уезжать, посидеть до вечера на предприятии и дождаться её. Лин с восторгом принял это предложение, и через час они сидели под стеной предприятия, на шаткой лавочке, наслаждались скупыми лучами октябрьского солнца и сроили планы на ближайшие дни. По осеннему времени было холодно, и Пятый упросил Колю одолжить ему свою куртку. Лин же, которому одежды не досталось, просто-напросто спёр с раскладушки, стоящей в каптёрке, одеяло, и теперь восседал на лавочке, как какой-то недоделанный индейский вождь. Для полноты картины он воткнул себе в волосы невесть где найденное воронье перо, грязное и облезлое.
   – Тебе ещё трубки не хватает, – посоветовал Пятый, и тут же понял, что совершил глупость – Лин вознамерился где-нибудь раздобыть себе трубку, причём немедленно. Лишь поняв, что процесс изготовления трубок во-первых весьма трудоёмок, а во-вторых требует времени, Лин смирился с тем, что ему придётся курить сигареты.
   – Слушай, а тебе не приходило в голову, что всё вот это, – Лин обвёл рукой с сигаретой здание предприятия, – очень напоминает по своей сути ту систему, на которой происходило наше обучение…
   – Да нет, – не согласился Пятый. – Та была учебная, простая донельзя… замыкаешь на чём-нибудь контур – и вперёд, а эта… она куда как сложнее. Да ещё та находилась в стасисе, а эта активна, как голодный таракан. Действует, движется. А что до структуры… У них ведь у всех структуры похожи, начало-то одно.
   – Я подумал… а что, если попробовать замкнуть эту? – осторожно спросил Лин.
   – На что? Ты меня прости, конечно, но тут пучка травы, как на учебной, не хватит. Только если на что-то живое…
   – А если – на нас? – тихо спросил Лин, замирая от собственной дерзости. – Ты всё говорил – мы сюда пришли умирать. Так не лучше ли нам будет умереть с толком? Нас прикончат, пройдёт несколько дней – и вся эта штука, – Лин махнул рукой в сторону здания, – рухнет, как карточный домик… и все остальные – тоже. Представляешь?
   – Слабо, – покачал головой Пятый, – хотя… Да, можно. Они, бедняги, даже не поймут, что происходит. А эти… сами себя накажут. Лин, я тебе говорил, что ты – гений?
   – Редко, но говорил. Единственное, что я весьма приблизительно себе представляю – так это то, как мы это сделаем.
   – Выйдем примерно тремя… нет, четырьмя уровнями выше, – загнул один палец Пятый, – потом опознаем друг друга… – он загнул второй палец.
   – А сможем? – с сомнением спросил Лин. – Это же так сложно…
   – Постараемся. Потом… выводим эго для восприятия… их эго, не наше. И входим в резонанс, становимся частью цикла. Потом, не выходя из резонанса, спускаемся обратно, на физический план. У меня ещё одна мысль возникла. Детекторы тоже можно ввести в резонанс. Вот только пользовать ими мы с тобой не сможем… больше не сможем.
   – Почему?
   – А ты представь себе, какой эффект даст вибрация, которая начнёт развиваться в геометрической прогрессии. Представил?
   – Ой-ой, – Лин закусил губу, – я пока что не хочу, чтоб меня разнесло на части раньше времени…
   – Ладно, Лин. Начали?
   – Сейчас? – Лин немного опешил.
   – А когда? – Пятый привстал, сел поудобнее. – По реальному времени это займёт минут десять. Всё получится, Лин, не беспокойся. Поехали.
   Войти в транс было делом минуты. Когда окружающее пространство обрело некое подобие формы, Пятый решил, что можно попробовать как-то оглянуться вокруг себя. Рядом с ним, в нескольких… шагах? метрах?… не подходило ни одно из известных определений… расстояниях? пространство заполняла собой нечто, не имевшее конкретной формы и цвета, но, тем не менее, весьма внушительное.
   – Статус? – спросило это нечто, и вопрос, заданный даже не мысленно, отдался, словно эхом, во всём существе Пятого, который мог лишь догадываться, что и он сам сейчас являет собой что-то подобное.
   – Серый воин, – ответ пришёл сам, словно бы услужливо подсказанный кем-то невидимым.
   – Статус? – в свою очередь спросил Пятый.
   – Серый воин, – откликнулась фигура.
   Слов больше не потребовалось. Пятый вдруг ощутил, что в нём просыпается нечто, до удивления знакомое, и что он, вероятно, знал это всё раньше, но почему-то совершенно забыл. Он и его спутник одновременно совершили одно и то же движение-действие-состояние и перед ними возник полёт форм, цветов, времени… и появилась цепь. То, что это цепь, Пятый понял сразу. Ни чем иным, кроме как цепью, это и быть не могло. Серо светящаяся, огромная, нейтральная по виду, но чёрная по сути, она закрывала собой половину видимого, создаваемого ими самими, пространства-времени. Теперь предстояло сделать то, ради чего они пришли. Неспешно вращая цепь перед собой, они искали брешь, разрыв, любое место, в котором эта форма хоть немного была бы изменена. Цепь казалась бесконечной, но Пятый знал, что она просто-напросто закольцована, как и любая другая энергетическая структура, злая ли, добрая ли… Бреши не было. Придётся внедряться в цепь. Как только они начали, они сразу же почувствовали противодействие, причём столь сильное, что их чуть не отнесло от мыслеформы в сторону. Не сговариваясь, они отодвинулись, предоставляя цепи время на то, чтобы привести себя в порядок – разогнать собранный для отпора потенциал равномерно по всей поверхности. Придётся действовать немного по другому. Они снова подступили к цепи, и стали убеждать её в том, что они вовсе не хотят нарушать имеющийся порядок, просто им необходимо слиться с ней, стать частью её структуры… И цепь начала поддаваться. Медленно, неохотно, но она всё же уступала свои позиции, принимая назойливых гостей, входя с ними в резонанс. Сосредоточие двух воинов достигло предела, напряжение было настолько сильным, что пространство вокруг стало расползаться – невозможно было одновременно бороться с сопротивлением цепи и поддерживать окружающий мир в порядке. Для этого надо быть по крайней мере белым воином, а то и ещё кем похлеще. Наконец цепь разомкнулась, они нечувствительно влились в неё и потянулись вниз – всё ниже и ниже, ближе к реальности, унося в себе часть этой цепи, и одновременно уже являясь её неотделимой частью… Таяли формы, истончался и рассыпался эфемерный мир… только новая, незнакомая вибрация, поселившаяся в их существах, показывала, что им удалось осуществить задуманное…
   Лин сидел, странно скособочась, неуклюже вытянув правую ногу. Он только-только начал приходить в себя, тело затекло и плохо слушалось. Рядом с ним зашевелился Пятый.
   – Эй! – окликнул его Лин. – Как дела?
   – У нас получилось, – Пятый сел, поправил расстегнувшуюся куртку, потянулся, зевнул… – Не чувствуешь, что ли?
   – Слушай, а ты помнишь…? Серый воин… обалдеть! Я-то думал, что мы как были на уровне быка, так и остались…
   – Я тоже. Понять не могу, почему? Но всё остальное – просто здорово. Хотя, что я несу? Чего уж тут здорового, – Пятый поморщился, – столько сил потратили… Рыжий, болит чего-нибудь?
   Лин прислушался к своим ощущениям, а затем сказал:
   – Лучше бы ты спросил, где у меня не болит. А не болят у меня разве что большие пальцы на ногах. Но пока мы будем идти в каптёрку, ты конечно, это исправишь…
   – Это как это? – вяло поинтересовался Пятый.
   – Ты завёл в последнее время дурную привычку наступать мне на ноги, – Лин тяжело поднялся и поковылял к двери. – Помочь тебе встать?
   – Да нет уж, благодарю покорно, – отмахнулся от Лина Пятый, – раз ты решил, что я хожу тебе по ногам…
   – Слушай, а ты-то сам как? – с тревогой спросил Лин.
   – Не лучше и не хуже тебя, – Пятый так же неуверенно, словно пьяный, пошёл вслед за Лином. – Плечи, спина, и всё остальное… словно каток проехал.
   – Да уж, – Лин вздохнул, – попадёт нам от Валентины, как пить дать попадёт… Пятый, а Пятый, почему нам на жизненном пути постоянно встречаются такие злобные женщины?…
   – Карма, наверное.
   – Сам ты – карма. Просто мы их притягиваем, как магнит – железную стружку. – Лин открыл тяжелую дверь и немного задержался на пороге, пропуская Пятого перед собой. – Карма, – тихо прошептал он, – да нет никакой кармы! И нет злобных женщин. А есть два дурака и один принцип – честность…
   – Слушай, рыжий! – Пятый остановился, как вкопанный, посреди коридора. – Нужно будет Валентину предупредить. Надсмотрщики ещё… ну, хрен бы с ними… А Валентина? Нельзя же позволить… – он не договорил.
   – Нельзя, – согласился Лин, – скажем. Только то, что сами решим сказать, и не более того. Незачем ей знать про то, что тут на самом деле твориться. А уж про сегодняшнее…
   – Лин, у меня что-то… голова, что ли, кружиться… Я тут немножко посижу, и приду. Всё нормально, я просто устал. Ты иди… я скоро…
   – Хорошо, – согласился Лин, – одеяло тебе оставить?
   – Оставь, – Пятый сел, прислонился к стене спиной и прикрыл глаза. – Ты-то сам хоть понял, что мы сегодня сделали?
   – Понял, – тихо ответил Лин. – Но хотел бы услышать твоё мнение.
   – Мы же наглухо перекрыли этой нечисти дорогу. Теперь от нас почти ничего не зависит, даже если мы и погибнем.
   – Ну вот ещё, – отмахнулся Лин. Он тоже присел возле стены и, вымученно улыбнувшись, добавил, – погоди ты говорить о смерти. Может, всё ещё и измениться. Может…
 
* * *
   – Не смей, слышишь! Не подходи к нему! – Валентина, видимо, находилась в коридоре, прямо напротив двери в его комнату, потому что её голос был совсем близко. Она старалась говорить потише, но Пятый, помимо своей воли всё равно слышал каждое произнесённое ею слово.
   – Я не смогу так, понимаете?! Не смогу! Жить и врать! – Лена рыдала. – Отойдите от меня!