Беньковский Виктор. Анахрон (книга первая)

   Финал всероссийского отдохновения ознаменовался для фирмы “Морена” еще одной напастью: неведомый рекламный листок дал по ошибке телефон сигизмундовой лавки в совершенно левом объявлении. Первый телефонный разговор Сигизмунд провел вполне спокойно и мирно, не подозревая о том, что это лишь начало.
   — Я по поводу объявления, — проскрипел в трубке старушечий голос.
   Сигизмунд придвинул к себе блокнот, приготовился записывать.
   — Тараканы? Рыжие домовые муравьи?
   — Я по поводу объявления, — повторила бабка.
   — Я вас слушаю.
   — Так у вас продается?
   — Вы насчет кормов?
   — Не знаю, миленький, — засокрушалась бабка, — как это называется — корма или как… электрическое, это… ну, электрическое…
   — Бабуль, — изумился Сигизмунд, — чего нет, того нет.
   — А в газете прописано, что есть, — проявила настойчивость бабка.
   — Да вы объясните толком, что вам нужно.
   — Меня просили узнать. Цену, все такое. Электрическое. Еще Брежнев принимал.
   Сигизмунд подумал немного. Попросил:
   — Прочтите объявление. Что там написано?
   В трубке зашуршала газета. Старушечий голос медленно принялся зачитывать. Газетка была из бесплатных листков и называлась “Под небом голубым”. Распространялась в Петроградском, Василеостровском и Центральном районах. Рекламировала уже набившее оскомину электронное чудо — кремлевскую таблетку. Съел — и порядок. Гарантировала неслыханные скидки тем, кто позвонит по телефону и предъявит вырезанный из газеты купон.
   Телефон был правильный — “Морены”. А фирма указана другая — “Симплициссимус”. Бабка зачитывала это название минут пять, спотыкаясь на каждом слоге.
   — Ошибочка вышла, бабуля, — с облегчением молвил Сигизмунд. — Фирма-то другая. Опечатка в газете.
   — Так меня просили узнать, — завела бабка.
   — Ошибка. Опечатка это! — сказал Сигизмунд.
   — А насчет цены?
   Сигизмунд порекомендовал бабке позвонить в редакцию газеты. Там, мол, все знают. Бабка закручинилась — отыскать телефон редакции она затруднялась.
   — А вы внизу, сзади там посмотрите, — научил Сигизмунд. Потратил часть рабочего времени на труд телефонного лоцмана. Провел бабку по фарватеру газеты, доведя до бухты выходных данных.
   — Ниже, ниже, — интимно говорил Сигизмунд в трубку. — И немного вбок. Левее. Это должно быть левее. Да, там! Попали!
   Бабка плохо понимала, сердилась. Зачитала зачем-то номер лицензии, название и адрес типографии, тираж.
   — Там семь цифирок должно быть, — учил Сигизмунд.
   — Да, милок, раньше телефоны через черточку писались. И начинались с буквы. А5-16-38 был наш телефон… А теперь без черточек, лепят как попало…
   Наконец добрались и до телефона. Сигизмунд записал, еще раз научил бабку, что говорить в редакции и с облегчением отлепил трубку от уха. Секс по телефону.
   Пошел, поставил кофе.
   Следом за бабкой позвонили: напористый молодой человек, раздраженный пенсионер, еще один раздраженный пенсионер, хихикающая девица. Сигизмунд всех их направил в редакцию.
   Затем явился Федор. Добросовестно отрапортовал по теме “Как я провел каникулы”. Бурно. С шурином. При распитии водочки, спиртика, пивка, под салатики “оливье”, “мимоза”, “рыбный”, а также селедочку, фаршированную рыбу — еврейское блюдо, индейку по-рыцарски с грибами и картофельные котлеты с грибной подливой. Все это Федор излагал долго, вкусно, с убедительными подробностями.
   Время от времени рассказ перебивался звонками клиентов. Требовали электронную таблетку. Сигизмунд невозмутимо переадресовывал всех в редакцию, обещая, что там обязаны выплатить компенсацию за моральный ущерб. Особенно нравилась мысль о моральном ущербе раздраженным пенсионерам. Они даже благодарили Сигизмунда.
   Боец Федор терпеливо дожидался, пока Сигизмунд отбрешется по телефону, и продолжал рассказ. …заливное, студень с горчицей и домашним хреном, свинина, нашпигованная чесноком…
   …да, еще подледный лов.
   До Сигизмунда долетали слова: “торошение льдов”, “метеоусловия”, “спасательные группы”, “рыбнадзор”, “мудак с гранатой”… Любое похождение Федора, а тем более — Федора с шурином ознаменовывалось двумя необходимыми компонентами: обилием боеприпасов, которые взрывались направо и налево, поражая множество целей, и самым внимательным отношением Федора к пище. Пищи тоже было много.
   Когда телефон зазвонил в очередной раз, Сигизмунд не выдержал — изменился в лице. Федор закрыл собой брешь. Снял трубку.
   — Алло? Тараканы? Кошачьи гальюны? А, таблетки… Нет, в газете ложная информация. А вот так. Обман потребителя. Противозаконное деяние. Кисуля, вас что, в первый раз обманывают? Ну вот видите… И мы страдаем. Все страдают.
   В голове у Сигизмунда совершенно некстати зазвучал голос Мурра. Молодого Мурра, веселого и пьяного:

 
Страдают люди,
Страдают звери,
Страдают птицы
И деревья.
Страдают рыбы,
Страдают слизни,
Мы все страдаем
При этой жизни.
Зачем страдают?
Кто это знает? —
Я это знаю,
Я сам страдаю —
Е-е.
Сансара, сансара,
сан-са-сара, сансара!
 

   В каком же году это было? В 94-м? В принципе, не так уж и давно. Впрочем, в этой стране издревле год за два. За три. За десять. Страдальцы, блин.
   — …Ну вот, — бодро журчал Федор. — Конечно, будут отпираться. А вы не слушайте. Обращайтесь в общество защиты прав потребителей. А как же? Нарушен же закон! Звоните несколько раз. Сейчас эти мудаки в газете явно затихарятся. Кто ругается матом? Я? А что я сказал? Ну, так они же и есть мудаки… Компенсация — просите миллион. А как же?
   Пауза.
   — Почему МЫ-то должны выплачивать вам компенсацию? Ну и что, что у нас нет таблеток? Это газета написала. Мы не давали. Туда звоните.
   Федор относительно мирно продиктовал номер телефона редакции. Положил трубку.
   — Пивка бы попить, Сигизмунд Борисович, — сказал он. — И как вы это терпите?
   — Не отключать же телефон. Могут ведь и нам позвонить. Через неделю все уляжется, забудут…
   — А где Светка? — спросил Федор.
   — В налоговую потащилась.
   Федор сходил за пивом. Отбили еще несколько атак. Неожиданно среди атак пришел заказ. Большой заказ. От какого-то навороченного. Расселял коммуналку, тараканья там было видимо-невидимо.
   После этого Федор был командирован в “секонд-хенд” к Сашку — отрабатывать должок.
   Сигизмунд посидел еще в конторе. За окнами наливались синевой сумерки. Фиолетово задрожали фонари. Когда снова зазвонил телефон, Сигизмунд не стал брать трубку — просто плюнул, выключил свет, запер дверь и отправился домой.
 

* * *

 
   Лантхильда мыла пол. Сигизмунд стоял в конце коридора и смотрел, как она спиной приближается к нему. Ждал, пока можно будет неожиданно ухватить ее за зад. Она смешно взвизгнет, потом станет браниться по-своему…
   Идиллия. Феокрит.
   Он уже заранее растопырил пальцы, готовясь… и тут в дверь позвонили. Лантхильда выпрямилась. Убрала таз с тряпкой. Откуда-то выбрался хундс и громко залаял.
   — Кого там еще несет? — проворчал Сигизмунд, подходя к двери. — Кто там?
   Из-за двери прокричал аськин голос:
   — Морж! Открывай! Сова пришла!
   У Сигизмунда отлегло. Могло быть хуже. Могла прийти мать, могла ворваться разъяренная вчерашним разговором Наталья.
   Аська стояла на пороге, приплясывая. Одета она была совершенно не по погоде — в ботинках, в “резиновых”, облегающих голубеньких джинсах, в курточке на рыбьем меху с эмблемой какого-то занюханного футбольного клуба из Иллинойса. На голове — ушанка. Губы посинели. А может, помада такая.
   — Ты что пляшешь? — спросил Сигизмунд, впуская ее в квартиру. — Писать хочешь?
   — Холодно, — лязгая зубами, ответила Аська. — Я и не думала, что так холодно…
   Она резко повернулась и задела головой молоток.
   — Ой, что это у тебя тут, Морж?
   — Новые европейские прихватки. Нью-эйдж.
   — Не врешь? — Она недоверчиво посмотрела на молоток. — А классно. Я себе тоже такой повешу. А на фига он?..
   — Счастье в дом приманивает.
   — Точно повешу. У меня счастья в доме уже сто лет не было.
   — С тех пор, как этот лысый ушел?
   — Какой лысый? — Аська, похоже, успела прочно забыть хмыря, чье фото красовалось у нее на стенке. Затараторила: — Мы тут неделю из дома не выходили, все репетировали и водку пьянствовали, ох… А потом эти мудаки меня подвезли, представляешь, на машине, “мерс” или еще как-то, такая длинная тачка, вроде той, на какой президента штатовского возят. А тут поворотов нигде нет, и вообще ничего нет, они меня выгрузили за Сенной, чтоб пешком дальше шла… Вот ублюдки. Ой, а это кто? Это твоя новая? А почему ты не говорил, что у тебя новая? Ой, косища какая… Морж, да ты, никак, женился?
   Сигизмунд подошел к Лантхильде, взял ее за плечи и сказал Аське:
   — Это квино Лантхильда. Она не говорит по-русски.
   Лантхильда слегка нагнула голову. Кивнула важно и высокомерно, совсем не так, как матери.
   — Квино Лантхильда? — переспросила неунывающая Аська. — А я Анастасия. А вот это, в таком случае, вам.
   Она вытащила из-за спины большую сумку — Сигизмунд не сразу углядел. С визгом расстегнула молнию. Извлекла…
   Да. Хуже не придумаешь. Аська приволокла птичью клетку с крысой.
   — А вот это, — сказала Аська, роняя пустую сумку на пол и высоко подняв клетку с крысой, — Касильда. Ты Лантхильда, а она — Касильда. Усекаешь? Ха-ха-ха… А он — он Морж! У моржей знаешь что не такое, как у всех?
   — Она знает, — сказал Сигизмунд.
   — Слушай, Морж, а ты правда кость К НЕМУ привязываешь?
   — Нет, ОН у меня такой от природы.
   Лантхильда, не проявляя никакого интереса ни к Аське, ни к крысе, чинно отплыла в “светелку”. Аська изумленно проводила ее глазами.
   — Настоящая славянская красавица, — прошептала она завороженно.
   “Красавицей” на памяти Сигизмунда Лантхильду назвали впервые. Впрочем, у Аськи были странные представления о красоте. По аськиному мнению, единственным условием красоты было соответствие человеку той или иной роли. Роли эти раздавала сама Аська.
   — Ты меня чаем-то горячим напоишь? — спросила Аська.
   — Куртку-то сними, — предложил Сигизмунд.
   Из-за двери “светелки” доносилось ощутимое тяжкое безмолвие. Лантхильда сидела там и злилась.
   — Не буду я куртку снимать, — сказала Аьска. — Я замерзла. Я лучше ботинки сниму. У тебя носки шерстяные есть?
   Сигизмунд пошел за носками, подаренными матерью. Вот и пригодились. Когда он принес носки, Аська неожиданно жестом фокусника извлекла из-за пазухи бутылку портвейна.
   — Айда греться. А эта твоя пить будет? Давай ее позовем. — И не дожидаясь ответа, подошла к двери. — Квино Лантхильда! Иди портяшку жрать.
   Лантхильда не отзывалась.
   — Слушай, Морж, а где ты ее откопал? Только не ври. Такие девчонки на дороге не валяются.
   Именно валяются, подумал Сигизмунд. В гаражах.
   На кухне, под портвейн с горячим чаем, Сигизмунд принялся потчевать Аську повестью о бравых норвежских рыбарях. Аська завороженно слушала. Перед ее мысленным взором проходили косяки серебряных селедок, седое море билось о суровые северные скалы, в небе пролетали, пронзительно крича, ослепительно-белые чайки, и каждая вторая была Джонатан…
   — Ой, возьми меня на сейнер, я тоже хочу! — заклянчила Аська. — А там можно снимать? Мы бы сняли все это, и небо, и селедку, нам для “Джонатана” вот так надо, вот так, зарежься как надо… понимаешь? Слушай, а можно я завтра режа сюда притащу? Он от этой твоей обалдеет. Нет, точно, давай, мы ее возьмем, папаньку ее с сейнером, реж деньги добудет. Те ублюдки, которые меня на навороченной тачке подвозили, — они крутые, они дадут денег, всего дадут. Они за вечер в “Августине” знаешь сколько просаживают? Тут на целый птичий базар “Джонатанов” хватит…
   — Хрен тебе, боженька, а не свечка, — сказал Сигизмунд. — Это мой бизнес. Не пущу, и не проси.
   Аська надулась.
   — Ну, хоть крысу-то возьмешь? — спросила она неожиданно.
   — Кстати, зачем ты крысу-то сюда приволокла?
   Клетка с Касильдой стояла на холодильнике. Кобель, изнывая, сидел внизу и принюхивался.
   — Да сестрица ко мне приехала, она крыс ненавидит, прямо в обморок падает, говорит, от крыс у нее месячные на неделю раньше срока начинаются и по две недели длятся…
   — Какие месячные? — не про то спросил Сигизмунд. — Тьфу, какая сестрица?
   Аська искренне удивилась.
   — Я же тебе говорила. Ко мне сестрица приехала. Ну, моя сестра. Вика. Помнишь, я еще кровать у тебя просила?
   — А крыса тут при чем?
   — Я же тебе говорю!.. — рассердилась Аська.
   — Почему мне-то?
   — А кому еще? Ты мой друг… Собака есть, крысу как-нибудь прокормишь…
   — Чем ее кормить-то, крысу? — спросил Сигизмунд, сдаваясь. С крысой он уже внутренне смирился. Все равно скотина в клетке.
   — Чем угодно. Только пить давай обязательно. У нее метаболизм скорый. Раз-два, все переварилось. Газетки ей меняй, свежие клади…
   — Под небом голубым, — сказал Сигизмунд. — Есть город золотой…
   — Она сама себе гнездышко совьет, — утешила Аська. — Да ты не печалься, Морж. Это ненадолго. Пока Вика не свалит.
   — А когда она свалит?
   — А хрен ее знает. Скоро. Или не очень… Она в отпуске. Погреться сюда приехала, представляешь?
   — С Северного полюса?
   — Из Рейкьявика. У нее там стажировка. Да ты все перезабыл. Я рассказывала. Они там хутор ковыряют.
   — Какой хутор? Как ковыряют?
   — Ой, ну я не знаю, древности там какие-то, викинги… Ну, эти, которые на кораблях. Грабили тут. Кино еще было… Она как крысу увидела, сразу скисла, завела, что уйдет в другое место жить, в Москву вообще уедет, представляешь? Я говорю: да что ж такое! Нешто я для сестрицы крыску на пару дней не отдам. Есть, говорю, хороший человек, Морж, говорю, он животных любит, он их разводит, а тараканов наоборот травит. Он и крыску приютит, и душу отогреет. Виктория говорит, что отблагодарить бы надо… Я ей говорю: “Не боись, я его на сто лет вперед уже отблагодарила…” Вот, портвейн принесла…
   — Ты его сама и выкушала.
   Сигизмунду не нравилось, что Аська его выставляет таким бескорыстным другом животных.
   — Ну, выкушала…
   — Кстати, крыс я тоже травлю.
   — Слушай, Морж, у меня там дома репетиция большая идет, всю квартиру прокурили, даже я дышать уже не могу… Можно, я у тебя ночевать останусь?
   — У меня потолок упал. Всю комнату сгубили, — сказал Морж, отводя глаза. Ему не хотелось оставлять Аську. Она будет тарахтеть всю ночь, заснет под утро, проснется после трех часов дня, а уйдет хорошо если под вечер.
   — У тебя же не одна комната, — резонно заметила Аська.
   — Ну, понимаешь…
   — Все, Морж, поняла. Поняла, Морж, поняла. У нас медовый месяц. Угадала?
   — Угадала, — хмуро сказал Сигизмунд.
   — Угу. Поняла. — У Аськи на глазах стало портиться настроение. — И сеструха наезжает. Говорит, накурено. Спать ей мешаем. Она по утрам встает, книжки какие-то читает. Она такая умная, что мне аж страшно с ней в одной комнате спать… Да ну тебя, как жлоб. “Медовый месяц, медовый месяц…”
   — Ладно, Аська, не сердись. Я тебе сейчас одну вещь покажу… Сразу творчески вырастешь.
   — Видела я твою вещь.
   — Не эту. Сиди, гляди. Сейчас театр тебе делать буду.
   Аська с недовольным видом закурила. Сидела, сорила вокруг пеплом.
   Слегка подвыпивший Сигизмунд добросовестно воспроизвел лантхильдину пантомиму с козой. Прошелся по кругу ее преувеличенной походкой. “Подоил” козу.
   — Слушай, Морж, — сказала Аська, давя сигарету о стол, — что ты жлобом добропорядочным прикидываешься? Нормальный ведь человек. Играешь убедительно. Чувство пространства у тебя есть. Четвертую стену убираешь шикарно. Давай, я у тебя останусь? Ну что ты, в самом деле… Я не буду вам трахаться мешать. А то хочешь — на троих. Я не обидчивая. Колотитесь себе…
   — Не могу, — сказал Сигизмунд. — Понимаешь, нам для игр все пространство нужно. Вся квартира. И уединение.
   — Ну и хрен с тобой, — окончательно обиделась Аська. — Живи уродом. Пошла я.
   Сигизмунд обрадовался. Так обрадовался, что шарфом ее мохеровым закутал. Своим. Заботливо.
   — Еще носовой платочек под подбородочек подложи, — проворчала Аська. — Жопа ты все-таки, Морж. Я тебе когда-нибудь отказывала? Хошь, с сестрицей познакомлю? Она ничего.
   — Нет, — твердо сказал Сигизмунд.
   Когда за Аськой закрылась дверь, Сигизмунд сунулся в “светелку”. Лантхильда была в бешенстве. Она была бледная. Кончик носа у нее покраснел, глаза сделались совсем бесцветные.
   При виде Сигизмунда Лантхильда яростно отвернулась. Он потряс ее за плечо.
   — Ты чего?
   — Паттамуто, — прошипела она злобно. — Унлеза тиви этта… этто ист неет бизнес хороцо!
   И понесла на своем языке, сердясь и обижаясь одновременно. Лантхильда и всегда-то говорила со взвизгом где-то посреди фразы, плюс к каждому слову свой дополнительный привизг. Сейчас ее возмущенная речь напоминала россиниевскую арию из “Севильского цирюльника” для колоратурного сопрано, с бесконечными переливами одной и той же ноты. Благо что эту самую арию сегодня, незадолго перед приходом Аськи исполняла по ого какая-то великая, очень толстая певица. И еще мужик с крашеными губами перед арией растолковал, в чем тут весь смак — нарочно для нынешнего, тупого и необразованного зрителя.
   — Шестнадцать тактов, — сказал свежепросвещенный Сигизмунд.
   Лантхильда осеклась. Замолчала, закрыла лицо руками и то ли всхлипнула, то ли фыркнула.
   И ведь он даже не понял, что она ему сейчас втолковывала! А она о чем-то важном для себя говорила. Больно ей, наверное, было, обидно. А он тут над ней потешается.
   Он потянулся, обнял ее за плечи. Она вырвалась. Добавила что-то, совсем тихо.
   — Ладно, — сказал Сигизмунд. — Пойду чайник поставлю. Передумаешь — приходи на кухню. Чай заварен.
   На кухне кобель сидел, как приклеенный, перед холодильником и завороженно смотрел вверх, на крысу. Крыса непринужденно прошлась по клетке. Залезла на коробку, где у нее было гнездо. Свесила длинный розовый хвост.
   Сигизмунд взял клетку и переставил на подоконник. Крыса юркнула в коробку, но тут же высунула нос. Пошевелила усами. Вылезла. Сигизмунд сунул между прутьев корку. Крыска тут же ухватила корку двумя лапками и деловито утащила в дом. Прямо как Лантхильда в “светелку”.
   Кобель, издавая стонущие звуки, встал на задние лапы и приник носом к клетке. Крыска вскоре показалась снова. Прижалась мордочкой с другой стороны решетки. Кобель метнулся туда, раскрыв пасть и как-то похотливо склабясь… Что произошло дальше, Сигизмунд не успел разглядеть. Кобель громко визгнул и замотал головой, разбрызгивая по полу кровь.
   Крыса невозмутимо сидела на месте, поблескивая красными глазками-бусинками.
   Сигизмунд бросился утешать кобеля, но пес был безутешен. Как все балованные существа, он плохо переносил покушения на свою персону. Плакал, тер лапами морду, наконец, забился под кресло и там, всхлипывая, затих.
   Крыска ухватилась розовыми пальчиками за прутья клетки, как бы стремясь их раздвинуть, и со скрежещущим звуком принялась грызть вертикальный прут.
   — До чего же яростная крыска, — сказал Сигизмунд. — Что ж ты, падла, кобеля моего обижаешь?
   Погрызя прут, крыса прошлась по потолку клетки, держась лапками за решетку. Спрыгнула на крышу своего “дома”. Замерла там.
   В профиль белая крыса до смешного напоминала сейчас надувшуюся Лантхильду.
   — Лантхильд! — крикнул Сигизмунд. — Иди крысу смотреть! Касильду!
   Из “светелки” не донеслось ни звука. Сигизмунд решил, что девка, по своему обыкновению, будет дуться долго. Занялся водообеспечением крысы. Нашел крышку от банки, налил туда воды.
   Поднял дверцу клетки, сунул руку с крышкой. Был атакован мгновенно. Выронив крышку и разлив воду по газеткам, Сигизмунд с матом выдернул руку из клетки. Тряхнул кистью. Новые капли крови оросили пол.
   — Как, сучка, блин, кусается… Ой, бля…
   Кобель под креслом вяло ударил хвостом по полу. Сочувствует.
   — Лантхильд! — заорал Сигизмунд. — Двала белобрысая! Я тут помираю! От чумы, гепатита и потери крови!
   Лантхильда показалась на кухне с сонным, недовольным видом. При виде пола, залитого кровью, сонное выражение исчезло с ее лица.
   А, испугалась…
   Сигизмунд протянул к ней свою окровавленную руку.
   — Во, гляди…
   Лантхильда взглянула на руку, потом на Сигизмунда. Еще раз на укус. Когда она снова подняла глаза, в ее взгляде Сигизмунд прочитал легкое презрение.
   Он потряс рукой и подсунул ей под самый нос свой укушенный палец.
   — Умираю же.
   — Блотс, — сказала Лантхильда. — Нуу…
   — А, ну тебя, — обиделся Сигизмунд. Пошел в ванную. Следом туда же двинулся кобель. Нос у него еще кровил, борода и усы были в крови. Он постоянно облизывался.
   Лантхильда без интереса смотрела, как Сигизмунд держит палец под холодной водой. Потом вышла на кухню. Через минуту оттуда донеслись грохот и вопль.
   Сигизмунд высунулся из ванной, забыв о пальце. Клетка валялась на полу. По клетке носилась крыска. Укушенная Лантхильда, бранясь, заливала кровью все вокруг.
   — О господи, — пробормотал Сигизмунд. Схватил Лантхильду за локоть, поволок в ванную. — Где она тебя? Покажи!
   Лантхильда дергалась, пыталась вырваться. От обиды губы у нее распухли.
   Сизизмунд силком сунул окровавленную руку под кран. Обнаружился прокус — маленький, но очень глубокий. Серьезное животное. Строгое.
   — Держи, — велел Сигизмунд. — Вот так держи. Я сейчас.
   Лантхильда, глотая слезы, покорно держала руку под струей холодной воды. Сигизмунд вернулся на кухню. Водрузил клетку на место. Как же эту скотину поить, если она так кусается? Отвлечь ее едой, что ли…
   Вернулся к любимой женщине. Стояли бок о бок, как два боевых коня в стойлах, студили пальцы. Под ногами, хлюпая, зализывался кобель. Удружила Аська, ничего не скажешь.
   Тут зазвонил телефон. Сигизмунд не стал подходить, хотя звонили долго.
   Достал йод, пластырь. Бактерицидный. Лантхильда забеспокоилась. Сигизмунд прижег ранку себе, заклеил пластырем. Потом проделал все это над Лантхильдой. Она сморщилась — не ожидала, видимо, что йод будет щипать. Поглядела на пластырь, понюхала его.
   Такой пластырь раньше стоил семь копеек. А сейчас точно такой же, но за семьсот рублей. Зачем Сигизмунду помнить старые цены? А ведь помнятся как-то…
   Когда начиналась перестройка, казалось: новые деньги и новые цены — все это временно. А потом все вернется назад, и снова будут французские булки по семь копеек, бублики по шесть, а если с маком — то по семь, хлеб за четырнадцать… А ведь не вернется. Теперь уж точно не вернется. И продавщицы уже старых цен не помнят — сидят за кассой молодые девахи и не помнят, что это за хлеб такой — “бывший по четырнадцать копеек”. Эпоха ушла. Сигизмунд в очередной раз со странным чувством превосходства ощутил себя старым.
   Взял Лантхильду за руку, погладил.
   — Тебе больше не больно? Ты не обижаешься?
   У нее неожиданно сделалось хитрое лицо. Она искоса глянула на Сигизмунда, потом потупилась. Вдруг очень заинтересовалась йодом. Повертела в руках. Задумчиво на потолок посмотрела. Вымолвила ни к селу ни к городу:
   — Наадо.
   — Что надо?
   — Наадо, — убежденно повторила она. И посмотрела на Сигизмунда строго: — Наадо, Сигисмундс. Нуу…
   Решительно взяла его за руку и потащила в гостиную. Подвела к распахнутой аптечке. Сама отошла, чинно села. Стала ждать.
   Сигизмунд обернулся к ней в недоумении.
   Она покивала.
   — Наадо, наадо.
   Ага. Коньячок. Намеки, значит, строим. На инвалидность свою, значит, упираем.
   Достал “Реми Мартен”. Оставалось его там уже на донышке. Ай да Лантхильда! Видимо, не тратила времени даром в его отсутствие. А он-то гадал, чем же она, бедненькая, в одиночестве занимается!..
   Он обернулся. Лантхильда сидела на спальнике, слегка склонив голову набок — эдакая Аленушка. Задумчивая финка над ручьем. Думает, конечно, о печальном.
   — Лантхильд! — рявкнул Сигизмунд, встряхивая бутылкой.
   Она подняла ангельские светлые глаза. Он понял, что у нее уже заготовлена длинная лживая история, где главным виновным лицом будет, несомненно, кобель. Сигизмунд деланно изумился. Выслушал историю.
   Все было не так, как ожидал Сигизмунд. Хитрее. Оказывается, когда Сигизмунд почтил генкину фотографию подношением, Лантхильда решила углубить и усугубить сигизмундово деяние. Оказать даме на фото еще больше почтения. И потом налила ей в чашку коньяка до краев.
   Тут-то все и началось. Злокозненный и невоспитанный кобель выжрал сперва все подношение, а потом в хмельном угаре вознесся по стене, снял фотографию и сотворил ей поругание. Вот так все случилось.
   Сигизмунд строго погрозил кобелю пальцем. Кобель радостно завилял хвостом. Лантхильда, обрадовавшись тому, что залепуха, вроде как, прошла, начала пенять Сигизмунду за излишнюю снисходительность к кобелю. Вот аттила, будь он на сигизмундовом месте, кобеля бы в землю вбил! По самые уши! Кобель и Лантхильде хвостом повилял.
   Коньяк допивали на кухне. Крыска яростно грызла прутья. Слегка подвыпив, Лантхильда принялась говорить о том, что Сигизмунд неправильно живет. Зачем он эту Ассику приваживает? Хороший человек крысу в дом не принесет. Один только вред — что от крысы, что от Ассики.
   — Да брось ты. Аська хорошая баба. Как это по-твоему-то будет? Годо квино…