Страница:
На той стороне появились две фигурки. Борис с сержантом. Ланьер навел на них бинокль. «Человек», «Носилки», – замелькали надписи. Светила луна. Подмораживало. Переправа через мост, вернее, через разрушенный его пролет, походила на самоубийство. Но Борис и сержант шли. Виктор пошел навстречу, чтобы встретить на самом узком и опасном месте. Хорошо, что у Ланьера в кармане брюк сохранилась пара перчаток: держаться голыми руками за металл означало остаться без кожи.
Подошли с двух сторон почти одновременно.
– Ну что, заждались? – Борис кинул Виктору конец веревки с карабином. – Закрепите где-нибудь. Сыграть вниз можно за милую душу.
– Искупаемся.
– Нет охоты. Мы там термопатроны ребятам под задницы подкладывали. Потому и припозднились.
Им повезло: переправились без приключений. Виктор втянул носилки на свою сторону и по настилу, как санки, протащил еще метра три. Следом Борис с сержантом перебрались по двум уцелевшим балкам.
– У вас там что, пополнение? – спросил Борис, оглядывая парней в песочной форме. Они грелись у костра, пили чай из разовых термостаканчиков и ждали приказа.
– «Синие» подошли. Теперь, как и мы, мучаются этическими проблемами, – объяснил Ланьер.
– Вы им про крепость рассказали?
– Пока нет. Бурлаков обратился к нам, то есть к «красным», возможно, у него свои соображения.
Они дотащили носилки до вездехода.
– Кого принесли? – спросил Каланжо, откинув клапан спальника. – Это же Лобов. Ребята, у него всё брюхо разворочено. Живой труп.
– Вот мудила, – без злости выругался Борис– Мы же решали, кого первым тащить: парня с простреленной ногой или этого. Спросили еще: ты как, тяжелый? А он давай орать: меня несите! Даже не верится, что его в живот ранили, так громко орал. Может, симулирует?
– Не симулирует. Я сам рану видел. Трупак он живой, чужое место занял. На чудо надеется.
«Такие всегда выживают, соседей топят, сами выплывают, – усмехнулся про себя Ланьер. – С кем бы поспорить, что чудо случится?»
– Много еще раненых на той стороне? – спросил Каланжо.
– Хватает. В том месте (мы назвали его госпиталь, а надо бы – хоспис) мы насчитали двадцать пять. Трое уже умерли. Холодно. Мы навалили на них лапника и подсунули термопатроны. Уж не знаю, долго ли протянут.
Майор «синих» вытянул шею – прислушивался к разговору. Смысл понимал без перевода. Историку положено знать языки.
Майор подошел.
– Как далеко находится ваш «госпиталь» от моста? – По-русски он говорил прекрасно.
«Наверняка еще говорит на китайском и хинди, по-французски болтает с парижским прононсом, цитирует Гете по-немецки. Встроенный чип в мозгу, не нужно ничего учить, просто загружай очередную программу. Бонжур, гутен таг, пардон!»
– Метров пятьсот будет.
– Excuse me, – проговорил майор с какой-то виноватой улыбкой и поманил Каланжо в сторону, давая понять, что хочет переговорить с капитаном без посторонних ушей.
– Ага, конверсашка, понял, – кивнул Каланжо. Лицо у него сделалось несчастным и злым.
– Сразу видно, что парень хочет повесить на нас своих подбитых, – вздохнул Борис.
Раненного в живот запихали в вездеход и вкололи ему лошадиную дозу обезболивающего.
– Надо идти, – сказал Рузгин. Но медлил.
Подошел лейтенант «синих». Высоченный, тощий, сутулый. Если бы плечи расправил, стал бы великаном.
– Горяченького чайку хотите? – спросил на чистейшем русском «синий» и протянул термобанку с чаем.
– Еще один русский «синяк», – фыркнул Борис. – Ты откуда? В смысле, на той стороне где живешь?
– Антон Смирнофф, Нью-Йорк. Настройщик роботов.
– Большое яблоко, понятно, – кивнул Борис.
– Что вы делаете? Почему не уходите? – Антона трясло. Щеки у него отливали синевой, глаза слезились, капля висела на кончике длинного носа. Он был – воплощенное несчастье. Сколько евродоллов отдал бы сейчас за то, чтобы очутиться в своей мастерской, среди полуразобранных железных парней!
– Мы теперь вместо медсанбата. Раненых собираем. – Виктор отхлебнул чай. – Горячий... Как хорошо-то!
– У вас ботинок нет запасных? – поинтересовался Антон. – Я заплачу. На той стороне, разумеется. Господа, пятьсот евродоллов. Пятьсот – нормальная цена. – Антон застенчиво выставил ногу в продранном ботинке, наспех заклеенном пенобинтом.
– Я взял с собой три пары. Эта последняя. Ни у кого подходящего нет.
Размер обуви, как и рост, у Смирнова был солидный.
– Такие башмаки шьют на заказ, – усмехнулся Виктор. – Но среди нас нет башмачников.
Каланжо тем временем закончил «конверсашку» с майором, вернулся к своим.
– Извините, сэр, у нас тут военный совет, – хмуро глянул на Антона капитан.
– Я ботинки ищу, – Смирнов с надеждой посмотрел на капитана.
Зря, конечно, смотрел, размер обуви был явно другой.
– Парень, ты босиком беги, – посоветовал Каланжо. – Так быстрее.
– Ноу проблем. Счастливо, Удачи! – Антон пожал каждому руку и ушел.
Бедняга. Парень наверняка уже посчитал, что шансов добежать до ворот босиком у него меньше десяти процентов. Если и добежит, то ноги отморозит – это точно. Во сколько ему встанет реабилитация на той стороне?
– Слушайте, у майора деловое предложение, – сказал капитан.
– Мы не сомневались, – хмыкнул Борис.
– Он оставляет нам всю свою технику.
– А куда он ее еще может деть? В реку бросить? – поинтересовался Виктор.
– Тихо! Дайте сказать. Времени мало. Так вот, у него есть запас термопатронов, консервы и еще пропасть барахла. Он идет налегке на ту сторону. Берет с собой Бориса и сержанта.
– А мы на кой ляд сдались этому «синяку»? – неожиданно возмутился сержант. – Он небось на нас верхом хочет до врат проехать.
– Разговорчики, сержант! Вы идете до «госпиталя» вместе. Потом «синие» помогают нести наших раненых до моста. И уходят.
– Что взамен? – спросил Виктор, уже предвидя ответ.
– Мы забираем к себе в укрытие его раненых. Пять человек.
– Очень щедрое предложение.
– Он теряет около часа. Спасает несколько жизней, – заметил Виктор.
– Еще он оставляет нам врача, – добавил Каланжо.
– Ого! – Борис искренне удивился. – Какая щедрость!
– Ну что, соглашаемся? – спросил капитан.
– Вы – старший по званию, – напомнил Борис.
– Врата скоро закроются. Мы будем не столько воевать, сколько выживать. Все вместе. Независимо от званий.
– В принципе, мы ничего от этого договора не проигрываем. Сколько людей может выжить в этой мифической крепости, мы не знаем. Бурлаков говорил о сотне. Неизвестно, сколько людей у него уже есть. Двадцать он может принять. Обещал. Больше – не знаю. Нас и так уже больше двадцати. Так что все зависит от хозяина крепости, – сказал Ланьер. – В вездеходе мы можем провезти хоть «красных», хоть «синих». Без проблем. Весь вопрос – куда мы приедем.
«Может быть, никакой крепости и нет, – добавил про себя Виктор. – Я собираю смертников. М-да... Но в крайнем случае... в крайнем случае... пусть крепости и не существует. Но есть деревня пасиков, наш блиндаж. Устроим охрану, заселим домики, выкопаем остатки морковки из-под снега. Нас будет много, от маров отобьемся. В общем, выживем».
Класс.
Ему сделалось весело. Задача казалась не такой уж сложной. Если будет врач да медикаменты, они точно выживут. Он сможет. Он провел ребят через мортал. И сейчас спасет. Ланьер расправил плечи. Улыбнулся. Кивнул.
На Бурлакова почти не рассчитывал уже. Все просто. Все так и должно было быть.
– Значит, о'кей, – подвел итог Каланжо.
Виктор направился к колонне «синих».
– Эй, док! Who is a doctor here?
– Я – доктор, – из джипа вылез невысокий полный человек в камуфляже и толстой накидке. Смуглое лицо. Черные глаза. Полные губы. – А вы, сэр?
– Виктор Ланьер, – представился Виктор. – Вы действительно остаетесь с нами? Really?
– Не коверкайте язык, я прекрасно говорить по-русски.
Виктор почувствовал себя задетым. Он всегда считал свой английский вполне приличным.
– Доктор Терри Уоррен. Я остаюсь с ранеными. – Голос слишком тонкий.
Виктор наконец догадался. Круглое немолодое лицо. Завитки темных волос из-под кепи. Перед ним была женщина лет сорока пяти. Мулатка.
«Каланжо будет в экстазе», – подумал Виктор.
МИР
«Удивительный эффект врат был обнаружен не сразу, – читала Алена в книге по истории врат. Автор – Хомушкин. Да, да, как раз тот, в доме которого теперь жил Виктор. И книга эта из библиотеки самого писателя. Авторский экземпляр с автографом. – Но вскоре заметили (тогда новый мир еще не был зоной войны, но начал использоваться как свалка отходов и тюрьма), что, возвращаясь, люди оставляют за вратами гнев и боль, ненависть и ярость. Враждебность гаснет. Назад приходят умиротворенными. Врата очищают. Если там убивал – здесь думаешь об этом без чувства вины. Там – война. Здесь – мир. Врата разделяют. Объяснения? Пока ни одного толкового. Но это так. Чудесное очищение. Человек не может любить всех подряд, всех ближних и дальних. Ему это не под силу. На такое способен только Бог. В своей маленькой деревне мы можем мило улыбаться друг другу, помогать друг другу, заботиться друг о друге, но каждую пятницу отправляться к мосту через реку, ведущему в соседнюю деревню, чтобы побить чужаков. Просто потому что они чужаки. "Мир – это первейшая обязанность горожанина, а враждебная соседняя деревня, которая когда-то предлагала объект для высвобождения внутривидовой агрессии, ушла в далекое прошлое", – цитировал Хомушкин Конрада Лоренца[1]. В современном мире человеку негде разрядить свою агрессию. Он должен постоянно смирять себя, напяливать вежливую улыбку, склонять голову. В лучшем случае – купить резиновую куклу начальника и отводить на ней душу. Но спасение наконец было найдено! Врата стали этой самой враждебной деревней, куда можно уйти «за головами врагов», выплеснуть гнев и ярость, боль и накопленную агрессию, испытать сильнейший эмоциональный всплеск и вернуться к мирной жизни. Одним из героев Дикого мира стал Тутмос. Через десять лет после открытия врат он был страшно популярен, кричал, что все изменит, даст людям надежду. Он играл в слова, кричал, что врата – это мост, ведущий в лучший мир, и надо тому, кто презирает смерть и любит веселье, идти на ту сторону, обмотавшись пулеметными лентами и взяв в руки «Калашников». И вот, пританцовывая, пестрая толпа двинулась в новый мир, взбиралась на горы, проникала в долины и наконец добралась до берега океана. Здесь они построили плот, поставили парус и отправились к мечте. Назад вернулся один Тутмос».
– Почему только один? – спросила Алена вслух.
Но книга не была интерактивной, и потому ей не ответила.
«В конце зимы, когда ворота еще закрыты, возрастает не только число преступлений, но и число аварий на дорогах. Скрытая агрессия убивает сидячих за рулем. Зато летом и осенью аварий меньше всего. Нам предложили объект для переориентированной агрессии. Вместо того чтобы лупить тех, кто вызывает наше недовольство или наш гнев, мы отправляемся за врата, чтобы там в ярости лупить "синих" или "красных". После летней экспедиции вряд ли даже заправский пассионарий будет устраивать демонстрации или станет активистом партии. Зато у протестантов самого разного толка появился один общий объект для ненависти – врата!»
Алена отложила книгу, спустилась в сад. Каждый год за вратами пропадают тысячи людей. Погибают? Или их не пускают домой? Дикий мир забирает их себе. Что мы знаем про тот мир за вратами? Ничего? Мы грабим его, используем, отравляем. Рушим.
«Если Витька не вернется, я пойду на следующий год его искать... – решила Алена. – Зимой запишусь на курсы подготовки. Стрельба, мединструктаж, каратэ. Я – идиотка».
– Что-то я твоего кавалера в «Дельта-ньюз» больше не вижу, – сказал дед ей вечером.
Вечерами Серей Владимирович приходил на «женскую» половину дома – посидеть в старом кресле и посмотреть головидео. Новостную программу. Смотрел и молчал.
Он вообще был большой молчун. Иногда Алена его днями не видела. И не слышала: дом был разделен капитальной стеной пополам. Потом дед неожиданно появлялся. Раз в неделю она закупала для него продукты по списку. Готовил дед сам на своей половине. По пятницам звал ее отобедать на своей веранде. Неспешно, чуть-чуть церемонно они вели беседу. Она непременно хвалила его стряпню: вкусно. Алена не лгала: дед отлично готовил.
В этот раз была пятница, они, как всегда, обедали. Сергей Владимирович был в костюме. Она – в брюках и свитере. Дед в брюках и свитере выходил только в сад.
– Так где же твой Виктор? – насмешливо прищурился дед. – Неужели исчез весной?
Каждое слово деда было значительным. Как всегда.
– Ну... – Алена не знала, что и сказать. Говорить правду не хотелось. И врать не было желания.
– Ушел за врата, – подсказал дед. И хитро подмигнул. Но без презрения. Скорее с пониманием. Он все понимал всегда. Даже не так. Проникал в суть, во никогда не говорил о своих прозрениях.
– Он вернется.
– Твоя мать утверждала то же самое.
Отец Алены ушел за врата и не вернулся. Дед не мог этого простить сыну. Алена подозревала – себе не мог. Не остановил. Теперь Виктор отправился в Дикий мир. Все повторяется.
– Дед, ты хочешь мне испортить настроение?
– Нет, – старик покачал головой. – Такому, как Виктор, за вратами не выжить.
– Ты там не был, – Алена почти выкрикнула это в запальчивости.
– Я был в других местах.
(«Другие места» – это война. Настоящая. Та, последняя война перед вечным миром. О том, что он там увидел и пережил, дед не рассказывал. Порой несколько фраз, обрывки. Однажды Виктор (они обедали в пятницу втроем) попытался вызывать деда на откровенность. Тот лишь пожал плечами:
– Война? Очень много работы. Тяжелой работы Мне было тридцать, я чинил машины. Только и всего. Был механиком. Мальчишки летали. Каждый месяц они менялись.
– Но ведь кто-то воевал и дольше? – спросил Виктор.
– Нет. Дольше у меня не было ни одного летчика. Меньше месяца были. Гораздо меньше месяца.
Вот и весь разговор. Он отправлял их в небо и больше не видел. Как он к этому должен был относиться? Как к чему-то обычному. Без надежды на чудо. Он не мог позволить себе верить в чудо.
– Но кто-то возвращался? Ну, после госпиталя. Или выбирался с той стороны? Катапультировался? – Виктор продолжал настаивать. Ему было необходимо чудо. Порталы держатся на чудесах. Без чудесного они становятся пресными и пустыми. Мертвеют, Если чудес не случается, их сочиняют. Только не говорите после этого, что портальщики врут.
– Нет, – снова сказал Сергей Владимирович. Он говорил очень тихо и ровно. Он всегда говорил тихо и ровно. Ничто его, казалось, не волновало. Алена не знала, что это – невероятная, почти невозможная выдержка? Или бесчувствие?
– А как же эти рассказы? О раненых, что возвращались в часть? О летчиках, что теряли машины и вновь летали? – Ланьер не желал сдаваться.
– Ко мне никто не вернулся, – сказал дед. – Все ушли.
Каждую годовщину окончания настоящей войны порталы вдруг вспоминали о ветеранах, рассказывали наперебой о чудесных встречах спустя полвека, пожилые люди обнимались, плакали, дарили друг другу тощие гвоздички. Дед никогда ни с кем не встречался. Праздник этот не отмечал. Если видел в новостях подобный сюжет – уходил. Алена даже не знала, пишет ли ему кто-то через сеть. Или все молчат. Дед не говорил, она не спрашивала.
– Эй, о чем ты задумалась? – дед постучал вилкой по стакану.
– Виктор ушел на ту сторону как портальщик.
– Зачем?
– Странный вопрос. Репортажи для портала делать. Гремучка направил. Это его босс.
– Виктор может сделать глупость только потому, что ему кто-то указал?
– Он вернется, – заявила Алена.
– Ты хочешь, чтобы он вернулся? – дед задал этот вопрос вполне серьезно.
– Конечно! – Алена разозлилась. Неужели дед сомневается?
– Тогда он вернется.
– Ты всегда так говоришь: если сильно захочешь, все исполнится. Ты в детстве мне говорил: если захочешь, чтобы куклы ожили, они оживут.
– Разве они не ожили? – изобразил удивление дед.
– Хватит дурачиться, деда. Я уже не маленькая!
– Значит, ты недостаточно сильно хотела.
– По-твоему, мама недостаточно сильно хотела, чтобы отец вернулся?
И услышала то, что ожидала услышать:
– Он ушел в Дикий мир из-за нее.
Лето выдалось на редкость отвратительное. Холод, дождь, в июне повалил снег. Унылый пейзаж: зеленая листва, осыпанная снегом, пожухлые папоротники, замерзшие георгины черными мумиями на клумбах. В этом году им уже не зацвести. В теплицах сутками жгли термопатроны. На распродажах покупатели сметали с полок теплые пальто и куртки.
Погода людям по-прежнему не подчинялась. Пять лет все было в норме, лето теплое, но не жаркое; зима как начиналась, так и стояла с легким морозцем, без оттепелей. Летом купались, зимой катались на коньках, все радовались – и дети, и старики, только и разговоров было, что о погоде. А потом она сорвалась с цепи, взбесилась. В январе шел дождь. Лето больше походило на осень. По всей Земле гуляли ураганы. Планету било в лихорадке, бросало то в жар, то в холод.
Многие считали, что все нынешние катаклизмы связаны с вратами. То и дело в Мировом парламенте предлагали врата закрыть. Хотя никто не знал, как это сделать. То есть саму арку можно, конечно, взорвать, но зона перехода все равно останется. Дело в том, что однажды врата уже пытались уничтожить, но из этого ничего не вышло.
Алена, слушая новости, читая журналы или следя за рекламой – плывущими светящимися шарами над дорогой, – все время натыкалась на слово «врата».
Врата обсуждали, с ними связывали надежды, их проклинали, но толком о них никто ничего не знал. Алена заказала несколько электронных книг через сеть. Но это в основном были нелепые выдумки или досужие рассуждения тех, кто видел врата только с этой стороны. Всех радовало лишь одно: врата позволили изгнать войну в особый мир. Простота решения была почти гениальной: кто хочет воевать, пусть воюет там. А мы будем жить здесь. Жить в мире.
Ворота воины породила воина. Они возникли на том месте, где сбросили бомбу с преобразователем пространства. Люди и животные в радиусе сотни километров состарились и умерли мгновенно. Все думали, что на месте взрыва должна появиться пустыня. Но появился черный круг. Над ним в небе повис вращающийся лиловый шар. Неизвестно, кто первый осмелился шагнуть на ту сторону. Но смельчак нашелся. Ушел, исчез, но через полгода вернулся, рассказал, что на той стороне – огромный мир. Дикий мир. Дымящиеся вулканы, покрытые снегом цепи гор, между сопками – голубые озера с чистейшей водой. Зеленые долины, где трава в человеческий рост. И ни единого человека. Дикие животные на каждом шагу. Но не всюду. Есть леса, где никто не живет. Ни единой твари. На той стороне иные материки и другие моря. Где у нас вода – там твердь. Где у нас материки – там бушуют океаны. Горы на месте равнин, почти нет пустынь, повсюду леса. Удивительная страна. Там ад и рай друг подле друга. Вперемежку. Там солнце и луна. И созвездия в небе. Все похожее. Но почему-то другое.
Люди внимали с изумлением. Слушали и не верили. Пытались пройти на ту сторону и не могли. Упорные не оставляли попыток и были вознаграждены: однажды как будто открылась дверь, и в нее толпами хлынули любопытные. Немногие пришли назад. Но те, кто вернулся, рассказывали поразительные вещи. Вскоре выяснилось, что шесть месяцев врата спят. Три месяца – это вход в Дикий мир. Ещё три – выход. А почему – никто не знал.
Так появились врата. То есть на самом деле поначалу была лишь зона перехода, это уже потом построили огромную триумфальную арку в честь победы, как раз на месте появления туннеля в новый мир. Кое-кто полагал, что время за вратами иное и через сотню лет новый мир исчезнет, когда его время синхронизируется с наружным. В первые годы за врата приезжали кинозвезды и эстрадные дивы, жили месяцами среди дикой природы, надеялись, что не будут стареть. Но после того как в одно не слишком прекрасное утро Веру Найт нашли в постели мертвой вместе с ее любовником, Голливуд к Дикому миру охладел. Они не постарели, нет. Но завратный мир высосал из них жизнь за несколько дней. Вместо двух молодых и красивых людей нашли обтянутые кожей скелеты.
Пять или шесть лет завратный мир был полностью отдан в распоряжение ученых. Но многочисленные опыты ни к чему не привели, если не считать взрыва на одной из научных станций. Тогда погиб весь персонал, и по Дикому миру две недели гуляли ураганы.
«Осторожнее! – предупреждали друг друга ученые. – Мы должны изучать. Должны понять законы, управляющие этим миром».
Они продвигались на ощупь. Были составлены более или менее подробные карты. Но за их точность ручаться никто не мог. Карты обновляли, но точнее они не становились. Дело в том, что зоны мортала «плыли», «ползли», ловушки возникали там, где прежде безопасно ходили туристы и ученые. Ничего постоянного... кроме времени открытия и закрытия врат.
(Вы слышали, однажды стрелки прошли врата, а на той стороне глядь – вместо весны – осень... и вместо лета грядет зима. Они все в летней форме... Вранье... нет, правда... такое случилось однажды.) О Диком мире можно сочинить что угодно.
Нельзя сказать, что наука отвернулась от загадочного мира. Нет, ученые по-прежнему проходили через врата. Особенно много было зоологов. «Там должны были сохраниться утерянные виды!» – заявляли ученые. В одночасье решили: «Мы восстановим нашу убогую фауну!» Экспедиции искали утерянные виды. Находили похожие, но другие. Отлавливали великолепные экземпляры, везли через врата. Но животные не хотели жить в нашем мире, погибали. Однажды какой-то умник (счастливчик или проклятый, так и не решили пока) предложил устроить в Диком мире военные учения. Учения незаметно переросли в боевые действия. Но когда уцелевшие вернулись, вдруг обнаружилось, что все происшедшее кажется им всего лишь отличной игрой. Война как игра?
Ученым пришлось перейти на вторые роли. Лаборатории остались только вокруг метеостанций. К тому же никто не гарантировал теперь ученым безопасность. За вратами началась война.
Говорят, любое изобретение рано или поздно находит применение для военных целей.
Так случилось и с вратами. Они стали вратами войны. Воротами Януса, которые открывают, чтобы побряцать оружием. Которые очищают убийц от пролитой крови. Человек по природе агрессивен – считают сторонники инстинктивизма. Современный человек страдает от невозможности потакать своему инстинкту борьбы. Агрессивность накапливается внутри нас статическим электричеством. Чем дольше копятся враждебность и злость, тем ниже падает порог агрессивности, тем легче ярость выплескивается наружу. Агрессию можно направить в нужное русло – на нужного врага. Пусть враг этот условен. «Синие», «красные»... Но у тех, кто остался на этой стороне, кто даже не взглянул на оружие, тоже появился объект для постоянной ненависти – они могут ненавидеть Дикий мир.
Если новый мир порожден войной, войне он и будет принадлежать. Мы не можем уничтожить войну, но врата дают нам уникальный шанс: мы отодвинем кошмар от порога нашего дома.
Изгоним в другой мир. Мы в безопасности, когда другие умирают. Мы давно мечтали об этом. Мечта сбылась.
Алена любила гулять по пешеходным зонам вместе с Виктором. Ей нравились мини-базарчики и мини-галереи, кафешки на четыре-пять столиков и театрики на сотню мест взывали с восточной беспардонностью и западной деловитостью: зайди, отведай, удивись! Торговцы здесь дерзки и обидчивы, музыканты – слепы, художники – глухи. Женщины в невероятных нарядах, мужчины с кудрями до плеч, в пончо, джинсах, набедренных повязках. Мир эмпатов, жаждущих общения, для которых каждое неосторожное слово, насмешливый взгляд – ожог и порез. Алена обожала общаться со здешним людом. Здесь звучал особый, птичий язык, жесты казались таинственными, взгляды – многозначительными. Порой клочок бумаги с кляксой в центре казался сокровищем; пронзительный звук, похожий на крик и скрежет одновременно, заставлял замирать сердце. Но такие прогулки возможны были только вместе с Виктором. Без него она не могла и шагу ступить в этом мире. Глохла и слепла.
Виктор делал ее жизнь непредсказуемой. Он мог явиться рано утром с билетами на аэробус, чтобы лететь в Вену на выставку Гойи, которую готовили несколько музеев десять лет и которую непременно (всенепременно даже) надо увидеть!
– Миллионы людей бабочками порхают взад и вперед, – заметила Алена. – Только в отличие от бабочек – бесцельно.
– У нас с тобой есть цель, дорогая! – возразил Виктор.
– Какая?
– Быть непохожими на других. Особенными.
– Значит, я – особенная?
– Конечно!
– Чем же?
– Ты сама знаешь.
– Нет, ты скажи! Скажи! Скажи! – настаивала она.
– А ты подумай.
Ну да, да, особенная дуреха! Ее все касается, все занимает, все волнует. Любая несправедливость злит, любая ложь выводит из себя. Она не бывает равнодушной.
Подошли с двух сторон почти одновременно.
– Ну что, заждались? – Борис кинул Виктору конец веревки с карабином. – Закрепите где-нибудь. Сыграть вниз можно за милую душу.
– Искупаемся.
– Нет охоты. Мы там термопатроны ребятам под задницы подкладывали. Потому и припозднились.
Им повезло: переправились без приключений. Виктор втянул носилки на свою сторону и по настилу, как санки, протащил еще метра три. Следом Борис с сержантом перебрались по двум уцелевшим балкам.
– У вас там что, пополнение? – спросил Борис, оглядывая парней в песочной форме. Они грелись у костра, пили чай из разовых термостаканчиков и ждали приказа.
– «Синие» подошли. Теперь, как и мы, мучаются этическими проблемами, – объяснил Ланьер.
– Вы им про крепость рассказали?
– Пока нет. Бурлаков обратился к нам, то есть к «красным», возможно, у него свои соображения.
Они дотащили носилки до вездехода.
– Кого принесли? – спросил Каланжо, откинув клапан спальника. – Это же Лобов. Ребята, у него всё брюхо разворочено. Живой труп.
– Вот мудила, – без злости выругался Борис– Мы же решали, кого первым тащить: парня с простреленной ногой или этого. Спросили еще: ты как, тяжелый? А он давай орать: меня несите! Даже не верится, что его в живот ранили, так громко орал. Может, симулирует?
– Не симулирует. Я сам рану видел. Трупак он живой, чужое место занял. На чудо надеется.
«Такие всегда выживают, соседей топят, сами выплывают, – усмехнулся про себя Ланьер. – С кем бы поспорить, что чудо случится?»
– Много еще раненых на той стороне? – спросил Каланжо.
– Хватает. В том месте (мы назвали его госпиталь, а надо бы – хоспис) мы насчитали двадцать пять. Трое уже умерли. Холодно. Мы навалили на них лапника и подсунули термопатроны. Уж не знаю, долго ли протянут.
Майор «синих» вытянул шею – прислушивался к разговору. Смысл понимал без перевода. Историку положено знать языки.
Майор подошел.
– Как далеко находится ваш «госпиталь» от моста? – По-русски он говорил прекрасно.
«Наверняка еще говорит на китайском и хинди, по-французски болтает с парижским прононсом, цитирует Гете по-немецки. Встроенный чип в мозгу, не нужно ничего учить, просто загружай очередную программу. Бонжур, гутен таг, пардон!»
– Метров пятьсот будет.
– Excuse me, – проговорил майор с какой-то виноватой улыбкой и поманил Каланжо в сторону, давая понять, что хочет переговорить с капитаном без посторонних ушей.
– Ага, конверсашка, понял, – кивнул Каланжо. Лицо у него сделалось несчастным и злым.
– Сразу видно, что парень хочет повесить на нас своих подбитых, – вздохнул Борис.
Раненного в живот запихали в вездеход и вкололи ему лошадиную дозу обезболивающего.
– Надо идти, – сказал Рузгин. Но медлил.
Подошел лейтенант «синих». Высоченный, тощий, сутулый. Если бы плечи расправил, стал бы великаном.
– Горяченького чайку хотите? – спросил на чистейшем русском «синий» и протянул термобанку с чаем.
– Еще один русский «синяк», – фыркнул Борис. – Ты откуда? В смысле, на той стороне где живешь?
– Антон Смирнофф, Нью-Йорк. Настройщик роботов.
– Большое яблоко, понятно, – кивнул Борис.
– Что вы делаете? Почему не уходите? – Антона трясло. Щеки у него отливали синевой, глаза слезились, капля висела на кончике длинного носа. Он был – воплощенное несчастье. Сколько евродоллов отдал бы сейчас за то, чтобы очутиться в своей мастерской, среди полуразобранных железных парней!
– Мы теперь вместо медсанбата. Раненых собираем. – Виктор отхлебнул чай. – Горячий... Как хорошо-то!
– У вас ботинок нет запасных? – поинтересовался Антон. – Я заплачу. На той стороне, разумеется. Господа, пятьсот евродоллов. Пятьсот – нормальная цена. – Антон застенчиво выставил ногу в продранном ботинке, наспех заклеенном пенобинтом.
– Я взял с собой три пары. Эта последняя. Ни у кого подходящего нет.
Размер обуви, как и рост, у Смирнова был солидный.
– Такие башмаки шьют на заказ, – усмехнулся Виктор. – Но среди нас нет башмачников.
Каланжо тем временем закончил «конверсашку» с майором, вернулся к своим.
– Извините, сэр, у нас тут военный совет, – хмуро глянул на Антона капитан.
– Я ботинки ищу, – Смирнов с надеждой посмотрел на капитана.
Зря, конечно, смотрел, размер обуви был явно другой.
– Парень, ты босиком беги, – посоветовал Каланжо. – Так быстрее.
– Ноу проблем. Счастливо, Удачи! – Антон пожал каждому руку и ушел.
Бедняга. Парень наверняка уже посчитал, что шансов добежать до ворот босиком у него меньше десяти процентов. Если и добежит, то ноги отморозит – это точно. Во сколько ему встанет реабилитация на той стороне?
– Слушайте, у майора деловое предложение, – сказал капитан.
– Мы не сомневались, – хмыкнул Борис.
– Он оставляет нам всю свою технику.
– А куда он ее еще может деть? В реку бросить? – поинтересовался Виктор.
– Тихо! Дайте сказать. Времени мало. Так вот, у него есть запас термопатронов, консервы и еще пропасть барахла. Он идет налегке на ту сторону. Берет с собой Бориса и сержанта.
– А мы на кой ляд сдались этому «синяку»? – неожиданно возмутился сержант. – Он небось на нас верхом хочет до врат проехать.
– Разговорчики, сержант! Вы идете до «госпиталя» вместе. Потом «синие» помогают нести наших раненых до моста. И уходят.
– Что взамен? – спросил Виктор, уже предвидя ответ.
– Мы забираем к себе в укрытие его раненых. Пять человек.
– Очень щедрое предложение.
– Он теряет около часа. Спасает несколько жизней, – заметил Виктор.
– Еще он оставляет нам врача, – добавил Каланжо.
– Ого! – Борис искренне удивился. – Какая щедрость!
– Ну что, соглашаемся? – спросил капитан.
– Вы – старший по званию, – напомнил Борис.
– Врата скоро закроются. Мы будем не столько воевать, сколько выживать. Все вместе. Независимо от званий.
– В принципе, мы ничего от этого договора не проигрываем. Сколько людей может выжить в этой мифической крепости, мы не знаем. Бурлаков говорил о сотне. Неизвестно, сколько людей у него уже есть. Двадцать он может принять. Обещал. Больше – не знаю. Нас и так уже больше двадцати. Так что все зависит от хозяина крепости, – сказал Ланьер. – В вездеходе мы можем провезти хоть «красных», хоть «синих». Без проблем. Весь вопрос – куда мы приедем.
«Может быть, никакой крепости и нет, – добавил про себя Виктор. – Я собираю смертников. М-да... Но в крайнем случае... в крайнем случае... пусть крепости и не существует. Но есть деревня пасиков, наш блиндаж. Устроим охрану, заселим домики, выкопаем остатки морковки из-под снега. Нас будет много, от маров отобьемся. В общем, выживем».
Класс.
Ему сделалось весело. Задача казалась не такой уж сложной. Если будет врач да медикаменты, они точно выживут. Он сможет. Он провел ребят через мортал. И сейчас спасет. Ланьер расправил плечи. Улыбнулся. Кивнул.
На Бурлакова почти не рассчитывал уже. Все просто. Все так и должно было быть.
– Значит, о'кей, – подвел итог Каланжо.
Виктор направился к колонне «синих».
– Эй, док! Who is a doctor here?
– Я – доктор, – из джипа вылез невысокий полный человек в камуфляже и толстой накидке. Смуглое лицо. Черные глаза. Полные губы. – А вы, сэр?
– Виктор Ланьер, – представился Виктор. – Вы действительно остаетесь с нами? Really?
– Не коверкайте язык, я прекрасно говорить по-русски.
Виктор почувствовал себя задетым. Он всегда считал свой английский вполне приличным.
– Доктор Терри Уоррен. Я остаюсь с ранеными. – Голос слишком тонкий.
Виктор наконец догадался. Круглое немолодое лицо. Завитки темных волос из-под кепи. Перед ним была женщина лет сорока пяти. Мулатка.
«Каланжо будет в экстазе», – подумал Виктор.
МИР
Глава 8
1
«Удивительный эффект врат был обнаружен не сразу, – читала Алена в книге по истории врат. Автор – Хомушкин. Да, да, как раз тот, в доме которого теперь жил Виктор. И книга эта из библиотеки самого писателя. Авторский экземпляр с автографом. – Но вскоре заметили (тогда новый мир еще не был зоной войны, но начал использоваться как свалка отходов и тюрьма), что, возвращаясь, люди оставляют за вратами гнев и боль, ненависть и ярость. Враждебность гаснет. Назад приходят умиротворенными. Врата очищают. Если там убивал – здесь думаешь об этом без чувства вины. Там – война. Здесь – мир. Врата разделяют. Объяснения? Пока ни одного толкового. Но это так. Чудесное очищение. Человек не может любить всех подряд, всех ближних и дальних. Ему это не под силу. На такое способен только Бог. В своей маленькой деревне мы можем мило улыбаться друг другу, помогать друг другу, заботиться друг о друге, но каждую пятницу отправляться к мосту через реку, ведущему в соседнюю деревню, чтобы побить чужаков. Просто потому что они чужаки. "Мир – это первейшая обязанность горожанина, а враждебная соседняя деревня, которая когда-то предлагала объект для высвобождения внутривидовой агрессии, ушла в далекое прошлое", – цитировал Хомушкин Конрада Лоренца[1]. В современном мире человеку негде разрядить свою агрессию. Он должен постоянно смирять себя, напяливать вежливую улыбку, склонять голову. В лучшем случае – купить резиновую куклу начальника и отводить на ней душу. Но спасение наконец было найдено! Врата стали этой самой враждебной деревней, куда можно уйти «за головами врагов», выплеснуть гнев и ярость, боль и накопленную агрессию, испытать сильнейший эмоциональный всплеск и вернуться к мирной жизни. Одним из героев Дикого мира стал Тутмос. Через десять лет после открытия врат он был страшно популярен, кричал, что все изменит, даст людям надежду. Он играл в слова, кричал, что врата – это мост, ведущий в лучший мир, и надо тому, кто презирает смерть и любит веселье, идти на ту сторону, обмотавшись пулеметными лентами и взяв в руки «Калашников». И вот, пританцовывая, пестрая толпа двинулась в новый мир, взбиралась на горы, проникала в долины и наконец добралась до берега океана. Здесь они построили плот, поставили парус и отправились к мечте. Назад вернулся один Тутмос».
– Почему только один? – спросила Алена вслух.
Но книга не была интерактивной, и потому ей не ответила.
«В конце зимы, когда ворота еще закрыты, возрастает не только число преступлений, но и число аварий на дорогах. Скрытая агрессия убивает сидячих за рулем. Зато летом и осенью аварий меньше всего. Нам предложили объект для переориентированной агрессии. Вместо того чтобы лупить тех, кто вызывает наше недовольство или наш гнев, мы отправляемся за врата, чтобы там в ярости лупить "синих" или "красных". После летней экспедиции вряд ли даже заправский пассионарий будет устраивать демонстрации или станет активистом партии. Зато у протестантов самого разного толка появился один общий объект для ненависти – врата!»
Алена отложила книгу, спустилась в сад. Каждый год за вратами пропадают тысячи людей. Погибают? Или их не пускают домой? Дикий мир забирает их себе. Что мы знаем про тот мир за вратами? Ничего? Мы грабим его, используем, отравляем. Рушим.
«Если Витька не вернется, я пойду на следующий год его искать... – решила Алена. – Зимой запишусь на курсы подготовки. Стрельба, мединструктаж, каратэ. Я – идиотка».
2
– Что-то я твоего кавалера в «Дельта-ньюз» больше не вижу, – сказал дед ей вечером.
Вечерами Серей Владимирович приходил на «женскую» половину дома – посидеть в старом кресле и посмотреть головидео. Новостную программу. Смотрел и молчал.
Он вообще был большой молчун. Иногда Алена его днями не видела. И не слышала: дом был разделен капитальной стеной пополам. Потом дед неожиданно появлялся. Раз в неделю она закупала для него продукты по списку. Готовил дед сам на своей половине. По пятницам звал ее отобедать на своей веранде. Неспешно, чуть-чуть церемонно они вели беседу. Она непременно хвалила его стряпню: вкусно. Алена не лгала: дед отлично готовил.
В этот раз была пятница, они, как всегда, обедали. Сергей Владимирович был в костюме. Она – в брюках и свитере. Дед в брюках и свитере выходил только в сад.
– Так где же твой Виктор? – насмешливо прищурился дед. – Неужели исчез весной?
Каждое слово деда было значительным. Как всегда.
– Ну... – Алена не знала, что и сказать. Говорить правду не хотелось. И врать не было желания.
– Ушел за врата, – подсказал дед. И хитро подмигнул. Но без презрения. Скорее с пониманием. Он все понимал всегда. Даже не так. Проникал в суть, во никогда не говорил о своих прозрениях.
– Он вернется.
– Твоя мать утверждала то же самое.
Отец Алены ушел за врата и не вернулся. Дед не мог этого простить сыну. Алена подозревала – себе не мог. Не остановил. Теперь Виктор отправился в Дикий мир. Все повторяется.
– Дед, ты хочешь мне испортить настроение?
– Нет, – старик покачал головой. – Такому, как Виктор, за вратами не выжить.
– Ты там не был, – Алена почти выкрикнула это в запальчивости.
– Я был в других местах.
(«Другие места» – это война. Настоящая. Та, последняя война перед вечным миром. О том, что он там увидел и пережил, дед не рассказывал. Порой несколько фраз, обрывки. Однажды Виктор (они обедали в пятницу втроем) попытался вызывать деда на откровенность. Тот лишь пожал плечами:
– Война? Очень много работы. Тяжелой работы Мне было тридцать, я чинил машины. Только и всего. Был механиком. Мальчишки летали. Каждый месяц они менялись.
– Но ведь кто-то воевал и дольше? – спросил Виктор.
– Нет. Дольше у меня не было ни одного летчика. Меньше месяца были. Гораздо меньше месяца.
Вот и весь разговор. Он отправлял их в небо и больше не видел. Как он к этому должен был относиться? Как к чему-то обычному. Без надежды на чудо. Он не мог позволить себе верить в чудо.
– Но кто-то возвращался? Ну, после госпиталя. Или выбирался с той стороны? Катапультировался? – Виктор продолжал настаивать. Ему было необходимо чудо. Порталы держатся на чудесах. Без чудесного они становятся пресными и пустыми. Мертвеют, Если чудес не случается, их сочиняют. Только не говорите после этого, что портальщики врут.
– Нет, – снова сказал Сергей Владимирович. Он говорил очень тихо и ровно. Он всегда говорил тихо и ровно. Ничто его, казалось, не волновало. Алена не знала, что это – невероятная, почти невозможная выдержка? Или бесчувствие?
– А как же эти рассказы? О раненых, что возвращались в часть? О летчиках, что теряли машины и вновь летали? – Ланьер не желал сдаваться.
– Ко мне никто не вернулся, – сказал дед. – Все ушли.
Каждую годовщину окончания настоящей войны порталы вдруг вспоминали о ветеранах, рассказывали наперебой о чудесных встречах спустя полвека, пожилые люди обнимались, плакали, дарили друг другу тощие гвоздички. Дед никогда ни с кем не встречался. Праздник этот не отмечал. Если видел в новостях подобный сюжет – уходил. Алена даже не знала, пишет ли ему кто-то через сеть. Или все молчат. Дед не говорил, она не спрашивала.
– Эй, о чем ты задумалась? – дед постучал вилкой по стакану.
– Виктор ушел на ту сторону как портальщик.
– Зачем?
– Странный вопрос. Репортажи для портала делать. Гремучка направил. Это его босс.
– Виктор может сделать глупость только потому, что ему кто-то указал?
– Он вернется, – заявила Алена.
– Ты хочешь, чтобы он вернулся? – дед задал этот вопрос вполне серьезно.
– Конечно! – Алена разозлилась. Неужели дед сомневается?
– Тогда он вернется.
– Ты всегда так говоришь: если сильно захочешь, все исполнится. Ты в детстве мне говорил: если захочешь, чтобы куклы ожили, они оживут.
– Разве они не ожили? – изобразил удивление дед.
– Хватит дурачиться, деда. Я уже не маленькая!
– Значит, ты недостаточно сильно хотела.
– По-твоему, мама недостаточно сильно хотела, чтобы отец вернулся?
И услышала то, что ожидала услышать:
– Он ушел в Дикий мир из-за нее.
3
Лето выдалось на редкость отвратительное. Холод, дождь, в июне повалил снег. Унылый пейзаж: зеленая листва, осыпанная снегом, пожухлые папоротники, замерзшие георгины черными мумиями на клумбах. В этом году им уже не зацвести. В теплицах сутками жгли термопатроны. На распродажах покупатели сметали с полок теплые пальто и куртки.
Погода людям по-прежнему не подчинялась. Пять лет все было в норме, лето теплое, но не жаркое; зима как начиналась, так и стояла с легким морозцем, без оттепелей. Летом купались, зимой катались на коньках, все радовались – и дети, и старики, только и разговоров было, что о погоде. А потом она сорвалась с цепи, взбесилась. В январе шел дождь. Лето больше походило на осень. По всей Земле гуляли ураганы. Планету било в лихорадке, бросало то в жар, то в холод.
Многие считали, что все нынешние катаклизмы связаны с вратами. То и дело в Мировом парламенте предлагали врата закрыть. Хотя никто не знал, как это сделать. То есть саму арку можно, конечно, взорвать, но зона перехода все равно останется. Дело в том, что однажды врата уже пытались уничтожить, но из этого ничего не вышло.
Алена, слушая новости, читая журналы или следя за рекламой – плывущими светящимися шарами над дорогой, – все время натыкалась на слово «врата».
Врата обсуждали, с ними связывали надежды, их проклинали, но толком о них никто ничего не знал. Алена заказала несколько электронных книг через сеть. Но это в основном были нелепые выдумки или досужие рассуждения тех, кто видел врата только с этой стороны. Всех радовало лишь одно: врата позволили изгнать войну в особый мир. Простота решения была почти гениальной: кто хочет воевать, пусть воюет там. А мы будем жить здесь. Жить в мире.
Ворота воины породила воина. Они возникли на том месте, где сбросили бомбу с преобразователем пространства. Люди и животные в радиусе сотни километров состарились и умерли мгновенно. Все думали, что на месте взрыва должна появиться пустыня. Но появился черный круг. Над ним в небе повис вращающийся лиловый шар. Неизвестно, кто первый осмелился шагнуть на ту сторону. Но смельчак нашелся. Ушел, исчез, но через полгода вернулся, рассказал, что на той стороне – огромный мир. Дикий мир. Дымящиеся вулканы, покрытые снегом цепи гор, между сопками – голубые озера с чистейшей водой. Зеленые долины, где трава в человеческий рост. И ни единого человека. Дикие животные на каждом шагу. Но не всюду. Есть леса, где никто не живет. Ни единой твари. На той стороне иные материки и другие моря. Где у нас вода – там твердь. Где у нас материки – там бушуют океаны. Горы на месте равнин, почти нет пустынь, повсюду леса. Удивительная страна. Там ад и рай друг подле друга. Вперемежку. Там солнце и луна. И созвездия в небе. Все похожее. Но почему-то другое.
Люди внимали с изумлением. Слушали и не верили. Пытались пройти на ту сторону и не могли. Упорные не оставляли попыток и были вознаграждены: однажды как будто открылась дверь, и в нее толпами хлынули любопытные. Немногие пришли назад. Но те, кто вернулся, рассказывали поразительные вещи. Вскоре выяснилось, что шесть месяцев врата спят. Три месяца – это вход в Дикий мир. Ещё три – выход. А почему – никто не знал.
Так появились врата. То есть на самом деле поначалу была лишь зона перехода, это уже потом построили огромную триумфальную арку в честь победы, как раз на месте появления туннеля в новый мир. Кое-кто полагал, что время за вратами иное и через сотню лет новый мир исчезнет, когда его время синхронизируется с наружным. В первые годы за врата приезжали кинозвезды и эстрадные дивы, жили месяцами среди дикой природы, надеялись, что не будут стареть. Но после того как в одно не слишком прекрасное утро Веру Найт нашли в постели мертвой вместе с ее любовником, Голливуд к Дикому миру охладел. Они не постарели, нет. Но завратный мир высосал из них жизнь за несколько дней. Вместо двух молодых и красивых людей нашли обтянутые кожей скелеты.
Пять или шесть лет завратный мир был полностью отдан в распоряжение ученых. Но многочисленные опыты ни к чему не привели, если не считать взрыва на одной из научных станций. Тогда погиб весь персонал, и по Дикому миру две недели гуляли ураганы.
«Осторожнее! – предупреждали друг друга ученые. – Мы должны изучать. Должны понять законы, управляющие этим миром».
Они продвигались на ощупь. Были составлены более или менее подробные карты. Но за их точность ручаться никто не мог. Карты обновляли, но точнее они не становились. Дело в том, что зоны мортала «плыли», «ползли», ловушки возникали там, где прежде безопасно ходили туристы и ученые. Ничего постоянного... кроме времени открытия и закрытия врат.
(Вы слышали, однажды стрелки прошли врата, а на той стороне глядь – вместо весны – осень... и вместо лета грядет зима. Они все в летней форме... Вранье... нет, правда... такое случилось однажды.) О Диком мире можно сочинить что угодно.
Нельзя сказать, что наука отвернулась от загадочного мира. Нет, ученые по-прежнему проходили через врата. Особенно много было зоологов. «Там должны были сохраниться утерянные виды!» – заявляли ученые. В одночасье решили: «Мы восстановим нашу убогую фауну!» Экспедиции искали утерянные виды. Находили похожие, но другие. Отлавливали великолепные экземпляры, везли через врата. Но животные не хотели жить в нашем мире, погибали. Однажды какой-то умник (счастливчик или проклятый, так и не решили пока) предложил устроить в Диком мире военные учения. Учения незаметно переросли в боевые действия. Но когда уцелевшие вернулись, вдруг обнаружилось, что все происшедшее кажется им всего лишь отличной игрой. Война как игра?
Ученым пришлось перейти на вторые роли. Лаборатории остались только вокруг метеостанций. К тому же никто не гарантировал теперь ученым безопасность. За вратами началась война.
Говорят, любое изобретение рано или поздно находит применение для военных целей.
Так случилось и с вратами. Они стали вратами войны. Воротами Януса, которые открывают, чтобы побряцать оружием. Которые очищают убийц от пролитой крови. Человек по природе агрессивен – считают сторонники инстинктивизма. Современный человек страдает от невозможности потакать своему инстинкту борьбы. Агрессивность накапливается внутри нас статическим электричеством. Чем дольше копятся враждебность и злость, тем ниже падает порог агрессивности, тем легче ярость выплескивается наружу. Агрессию можно направить в нужное русло – на нужного врага. Пусть враг этот условен. «Синие», «красные»... Но у тех, кто остался на этой стороне, кто даже не взглянул на оружие, тоже появился объект для постоянной ненависти – они могут ненавидеть Дикий мир.
Если новый мир порожден войной, войне он и будет принадлежать. Мы не можем уничтожить войну, но врата дают нам уникальный шанс: мы отодвинем кошмар от порога нашего дома.
Изгоним в другой мир. Мы в безопасности, когда другие умирают. Мы давно мечтали об этом. Мечта сбылась.
4
Алена любила гулять по пешеходным зонам вместе с Виктором. Ей нравились мини-базарчики и мини-галереи, кафешки на четыре-пять столиков и театрики на сотню мест взывали с восточной беспардонностью и западной деловитостью: зайди, отведай, удивись! Торговцы здесь дерзки и обидчивы, музыканты – слепы, художники – глухи. Женщины в невероятных нарядах, мужчины с кудрями до плеч, в пончо, джинсах, набедренных повязках. Мир эмпатов, жаждущих общения, для которых каждое неосторожное слово, насмешливый взгляд – ожог и порез. Алена обожала общаться со здешним людом. Здесь звучал особый, птичий язык, жесты казались таинственными, взгляды – многозначительными. Порой клочок бумаги с кляксой в центре казался сокровищем; пронзительный звук, похожий на крик и скрежет одновременно, заставлял замирать сердце. Но такие прогулки возможны были только вместе с Виктором. Без него она не могла и шагу ступить в этом мире. Глохла и слепла.
Виктор делал ее жизнь непредсказуемой. Он мог явиться рано утром с билетами на аэробус, чтобы лететь в Вену на выставку Гойи, которую готовили несколько музеев десять лет и которую непременно (всенепременно даже) надо увидеть!
– Миллионы людей бабочками порхают взад и вперед, – заметила Алена. – Только в отличие от бабочек – бесцельно.
– У нас с тобой есть цель, дорогая! – возразил Виктор.
– Какая?
– Быть непохожими на других. Особенными.
– Значит, я – особенная?
– Конечно!
– Чем же?
– Ты сама знаешь.
– Нет, ты скажи! Скажи! Скажи! – настаивала она.
– А ты подумай.
Ну да, да, особенная дуреха! Ее все касается, все занимает, все волнует. Любая несправедливость злит, любая ложь выводит из себя. Она не бывает равнодушной.