Страница:
Приободрившийся Мухомор опустил руку с пистолетом и задушевно продолжал:
— Степаныч, ты пацан свой, я с тобой как на духу… Верно тебе говорю, на этой блядине пробы негде ставить. Значит, дело было так: прихожу я это сюда недели две назад, а она загорает на бережке в таком купальничке, что без него было бы приличнее. Ну, слово за слово, рассказала, кто такая и откуда. — Он мотнул головой в ту сторону, где в распадке помещался великосветский дом отдыха. — Генеральская доченька, и все такое… Я ей сразу поверил — очень уж холеная лялька, это тебе не Нюрка с камвольного… Ну ладно, базарим дальше, тут я вижу, что базар принимает очень уж игривый оборотец. Я ей хоп — намек. Джентльменский такой, в рамках, как с генеральскими дочками и положено. А она мне в ответ не порнографию, но та-акую двусмысленность… Я ей еще шуточку, уже посмелее, а она мне — две, да почище… Короче, ясно, понеслась звезда по кочкам… Степаныч, сукой буду: от того, как я ее на бережку увидел, до того, как она в рот взяла, пяти минут не прошло, самое большее четыре минуты сорок семь секунд… — Он попытался беззаботно улыбнуться. — Я потом похвастался мужикам… и знаешь, что оказалось? Что они сами ее дерут черт-те сколько — и Митрофаныч, и Антошка Стрекалов, и Васька, и Петруха-технарь, и даже, по-моему, Соломоныч, хотя точно насчет него неизвестно… Ну хочешь, сходим к Антошке, к Ваське, к Митрофанычу, если тебе такая вожжа попала под хвост? Они враз подтвердят, что я тебе не горбатого леплю, а говорю чистую правду… А, Степаныч? Плюнь на нее, сучку, не стоит она того…
Он стоял, уже абсолютно спокойный, полный нешуточной уверенности в себе, и Кирьянов поник, уже понимая, что сослуживец не врет. Хотелось провалиться сквозь землю от стыда и тоски, от дикого разочарования в себе, в бабах, в жизни. Надо же было так попасться, надо ж было клюнуть на ангельское личико и нежный шепот…
Он огляделся, тяжело ворочая головой. Таи нигде не видно. Под нежарким солнцем безмятежно темнело озеро, плавали кувшинки, гулял ветерок по траве. Выть хотелось. Давно он так не обманывался.
— Степаныч, — проникновенно продолжал Мухомор. — Говорю тебе как другу…
— Поди ты! — рявкнул Кирьянов, развернулся и направился к поселку, забыв про разбросанные журналы, все еще содрогаясь от стыда и нелюдского разочарования.
Сгоряча чуть не налетел на Чубураха — тот, тоже, очевидно, вышедший прогуляться, торчал столбиком в высокой траве, преданно тараща глупые глаза. Пробормотал что-то, подпрыгнул, не сгибая ножек — звал играть.
— Поди ты! — рявкнул Кирьянов, чувствуя, как пылают щеки, — словно эта зверушка могла что-то понимать в человеческих делах…
Повезло, никого не встретил на всем пути до своей двери. Выхватил из шкафчика бутылку, набулькал полный стакан и хватил, как воду. Посидел, прислушиваясь к своим ощущениям, — нет, нисколечко не стало лучше. Налил еще и оприходовал в том же темпе, скрипя зубами и постанывая, как от зубной боли.
Хмель все же растекся по жилочкам, и по мозгам наконец легонько хлопнул, но не прибавилось ни спокойствия душевного, ни веселья. Мерзость стояла в душе, как болотная жижа.
Взгляд зацепился за синюю кнопку на стене, которой он так ни разу и не воспользовался в утилитарных целях.
— А почему, собственно? — вслух спросил он самого себя. — По крайней мере не продашь…
И, подойдя нетвердой походкой, стукнул по кнопке ладонью так решительно и зло, словно объявлял боевую тревогу по гарнизону.
В спальне послышалось тихое движение, кто-то переступил там с ноги на ногу.
— Вот так-то, — ухмыляясь, сообщил себе Кирьянов и, пошатнувшись, побрел туда. — Так-то честнее будет, а?
Вся его тоскливая злость отчего-то удесятерилась, когда красавица, комсомолка, отличница, спортсменка встретила его обаятельнейшей улыбкой — былая недостижимая мечта, светлый образ, сладкое видение, фея из недосягаемого пространства…
— Ложись, стерва, — сказал он хрипло, злясь то ли на себя, то ли на мир, то ли на все вместе. — Кому говорю? Что копаешься?
И в злой пьяной целеустремленности завалил недостижимую мечту на неразобранную постель, задирая подол белого платьица, навалился сверху, с треском разодрал мешавшую ткань, взялся за дело примерно с той же бережностью и романтичностью, что отбойный молоток, сердито выдыхая сквозь стиснутые зубы, гадая, может ли это ощущать боль — а хорошо бы, прекрасно бы…
И насиловал размашисто и грубо, пока не почувствовал на шее тонкие теплые пальчики, пока ухо не защекотал нежный шепот:
— О, милый, какой ты… Хороший мой…
Вот тут он опамятовался, моментально схлынули и злость, и даже, кажется, опьянение. Оторвался от нее, сел на краешек постели, сжав голову. Вполне трезво подумал, что нельзя вот так в одночасье превращаться в законченную сволочь — ведь, если рассудить, нет разницы: над живым человеком так издеваться или над этим, то и другое одинаково подло и мерзко…
Поднял голову. Красавица в разодранном платье, точная копия былой мечты, прекрасная даже в разодранном на лохмотья платье, смотрела на него преданно, любяще, ожидающе. Улыбнулась, как ни в чем не бывало:
— Милый, что с тобой? Иди ко мне…
— Провались ты! — панически вскрикнул Кирьянов, вскочил, как был, со спущенными штанами, одним прыжком оказался в прихожей и что было сил надавил кнопку. Не отнимал руки очень долго — как будто это прибавляло надежности, как будто инопланетный механизм не срабатывал от легкого касания.
И, кое-как подсмыкнув портки, долго еще стоял у стены, отчего-то боясь заглянуть в спальню. Потом все же решился, приоткрыл дверь.
Разумеется, никого в спальне уже не было, только смятая постель таковой и осталась…
В дверь деликатно постучали. Второпях приведя себя в полный порядок, Кирьянов отворил. Прапорщик Шибко, подтянутый и невозмутимый, бесстрастно сказал:
— Обер-поручик, будьте любезны немедленно пожаловать к командиру.
— А в чем дело? — буркнул Кирьянов.
— Мы люди маленькие, нам не докладывают… — сказал Шибко без тени улыбки. — Пойдемте.
Проводив Кирьянова до кабинета Зорича, он не остался в приемной, вошел следом, присел в уголке. Штандарт-полковник, без особой нужды перебиравший на столе красивые авторучки и еще какие-то безделушки канцелярского назначения, наконец поднял глаза.
— Константин Степанович, — сказал он с легкой досадой. — Простите великодушно, что мне приходится влезать в вашу личную жизнь, но ситуация, право же, достигла пределов, когда о деликатности приходится забыть…
— В чем дело? — спросил Кирьянов, набычась.
— Присаживайтесь…
— Благодарствуйте, — с неприкрытой язвительностью сказал Кирьянов, плюхаясь в кресло. — Вот уж не предполагал, что моя личная жизнь может стать предметом…
— Повторяю: ситуация достигла пределов, когда вмешательство, уж не посетуйте, необходимо, — мягко сказал штандарт-полковник. — Поверьте, мне это не доставляет никакого удовольствия, но я вынужден. Поймите, вынужден. Я здесь командую и отвечаю за всех и за все. И когда я узнаю, что подчиненные мне офицеры устраивают из-за женщины драку с применением огнестрельного оружия, я просто обязан вмешаться, вы не находите?
“Мать твою, — тоскливо подумал Кирьянов. — Ну кто мог заложить? Не Чубурах же! Миша сдохнет, но стучать не станет… Кто ж видел-то?
А вслух он сказал:
— Позвольте уточнить, товарищ штандарт-полковник… Вас кто-то дезинформировал. Не было ни драки, ни применения оружия…
— Простите, я неточно сформулировал… Но оружие было?
— У одного из участников.
— Вы полагаете, это как-то облагораживает ситуацию? — пожал плечами Зорич. — Ну, что же вы молчите?
— Нет, — сказал Кирьянов, — нисколько не облагораживает, согласен… Но и драки не было…
— Хорошо. Сформулируем предельно четко. Готова была вспыхнуть драка, в ходе которой вполне могло быть применено оружие… Против этой формулировки вы, надеюсь, ничего не имеете? — спросил Зорич со столь преувеличенной вежливостью, что она была если не издевкой, то уж насмешкой, безусловно.
— Не имею, — пряча глаза, сказал Кирьянов.
— Вот видите… По-вашему, это нормально? Приемлемо? Допустимо? По-вашему, это детские шалости? — В его голосе прозвучал командирский металл. — Не слышу ответа, обер-поручик!
— Виноват…
— Следовательно, происшедшее неприемлемо, ненормально и недопустимо?
— Так точно, — сумрачно признал Кирьянов.
— И мое вмешательство в ситуацию по праву командира вполне оправданно?
— Так точно, — повторил Кирьянов.
— Рад, что вы понимаете… — сказал Зорич бесстрастно. — В таком случае извольте немедленно рассказать, кто эта… дама, что ввергла вас и вашего… оппонента в такую… ажитацию.
— Зачем? — с искренним недоумением спросил Кирьянов.
Зорич покривил губы в подобии улыбки:
— Уж безусловно не за тем, чтобы повесить вашу даму на крепостной стене… Ее просто придется перевести куда-нибудь в другое место, уж не взыщите. Когда начинаются такие вот… коллизии, яблоко раздора, сиречь источник неприятностей, лучше потихоньку перевести куда-нибудь в другое место. Иначе, как подсказывает мой житейский опыт, мы не застрахованы будем от новых инцидентов. А они, в свою очередь, повлекут… Ну, вы же взрослый мужчина и офицер. Я не буду повторять набивших оскомину казенных фраз, вы и сами прекрасно понимаете, что это вредит службе. Итак, кто она?
— Вы все равно ее не сможете перевести, — сказал Кирьянов.
Зорич поднял бровь:
— Как это прикажете понимать? Насколько мне известно, вышестоящее начальство пока не подписывало приказов о моем снятии или служебном перемещении, так что я остаюсь командиром, которому вынуждены подчиняться все, кто здесь служит, нравится им это или нет.
Глядя в пол, Кирьянов убито признался:
— Но она-то вам не подчиняется…
— Как так? — спросил Зорич с нешуточным удивлением.
— Она не отсюда.
— Простите? Вы хоть понимаете, что говорите? Чувствуется по запашку, что вы совсем недавно… употребляли. Но, Константин Степанович, вы определенно в том состоянии, когда человек способен к АКТИВНОЙ МЫСЛИТЕЛЬНОЙ деятельности, можете трезво оценивать обстановку… Как это — “она не отсюда”? На планете нет других объектов, кроме нашей базы, а на базе просто нет людей, которые бы мне не подчинялись;..
— Она… она из дома отдыха, — сказал Кирьянов. — С генеральских дач, или как там это зовется…
Что-то со стуком упало сзади. Кирьянов повернул голову — это прапорщик Шибко, вскочив со своего кресла, опрокинул со стоявшего рядом столика вазочку с цветами, но не обратил на это ни малейшего внимания. Стоял навытяжку, таращась с видом глубочайшего изумления. В точности такого, как появилось на лице Зорича, уже не похожего сейчас на бронзовый бюст Наполеона Бонапарта…
— Как-кого еще дома отдыха? — протянул Шибко, бледнея на глазах. — Как-ких еще генеральских дач?!
— Как-ких еще генеральских дач? — как эхо, повторил Зорич.
Он тоже бледнел на глазах, и это было настолько незнакомо, неожиданно и удивительно, что Кирьянов ощутил, как вдоль хребта прошли волной мелкие ледяные мурашки.
— Те, что в распадке, — промямлил он, почему-то начиная ощущать самый что не на есть неприкрытый, панический страх. — Там, в распадке, за озером, дом отдыха для генералов…
Его собеседники переглянулись, и штандарт-полковник стал медленно, ужасно медленно подниматься из-за стола.
— И озеро! — во весь голос крикнул вдруг Шибко. — И это чертово озеро! Озеро, герр оберет! Ферфлюхтер хунд!
Он стоял, выпрямившись во весь рост, бледный как смерть, громко выплевывая незнакомые слова, матерщину, судя по тону. Потом замолчал, с остановившимся взглядом теребя рукой китель в том месте, где когда-то, в прошлой жизни, у него, должно быть, висела пистолетная кобура…
— Вы полагаете? — ледяным тоном осведомился штандарт-полковник.
— И озеро…
— Кирьянов! — Зорич крикнул так, что Кирьянов, сам не зная почему, вскочил и вытянулся. — Быстро, в трех фразах! Что за дачи, кто она…
— Мы познакомились… Она гуляла по берегу… Ее зовут Тая, она дочь какого-то генерала Структуры… Живет в доме отдыха, что в распадке… Я его сам видел, она показывала… — Он смотрел прямо в глаза штандарт-полковнику, и оттого, что видел там, страх не проходил, наоборот, креп. — Я видел стену, окна…
Зорич, оторвав от него остановившийся взгляд, чуть склонился над столом и ткнул пальцем в какой-то тумблер.
И все моментально перепрыгнуло в какое-то иное, неведомое измерение. В коридоре, по всему зданию отчаянно взвыли сирены, в перерывах меж мощным ревом слышно было, что и в других зданиях звучит то же самое. Металлический голос донесся откуда-то сверху:
— Боевая тревога! Боевая тревога класса “ноль” всей базе! Боевая тревога “ноль”! Агрессия высшей степени! Комендантам зданий обеспечить оборону, немедленно обеспечить оборону! Оружие разобрать! Боевая тревога класса “ноль”, агрессия высшей степени!
Пока Кирьянов лихорадочно пытался вспомнить, что ему полагается делать в этом случае — черт их упомнит, все уставы! — прапорщик Шибко неуловимым кошачьим движением метнулся к стене, нажал кнопку, и панель отошла в сторону, открыв рядок продолговатых черных “пушек”, не особенно больших, компактных, неопасных на вид, но являвших собой довольно жуткое оружие — излучение рвало водородные связи меж молекулами, и любое живое существо, независимо от размеров, вмиг превращалось в облачко пара…
— Лови!
Очнувшись от оцепенения, Кирьянов поймал на лету оружие за узкое черное цевье, почти машинально щелкнул тем, что служило здесь затвором. Уж эту штуку он знал, освоился на периодических тренировках.
— За мной, мать твою!
Кирьянов опрометью кинулся к двери вслед за прапорщиком — тот несся, словно атакующий гепард. И успел еще услышать, как Зорич кричит, склонившись над селектором:
— Агрессия высшей степени! Прошу помощи! Эскадрилью немедленно!
Шибко топотал впереди. Кирьянов бежал следом, предусмотрительно держа оружие дулом вверх. Хмель выветрился как-то мгновенно, голова была ясная, вот только не имелось в ней не то что мыслей, но даже и догадок, пустая стала головушка, ничем не обремененная — сработали некие механизмы, знакомые всем, кто носит форму и ходит строем, превратили хомо сапиенса в нерассуждающий механизм, побуждаемый к активным действиям исключительно приказами начальства. Тут уж не до мыслей, хрен с ними…
В вестибюле кучкой стояли остальные, с оружием наперевес. Не останавливаясь, Шибко проорал:
— Бегом марш, за мной!
Он и на вольный воздух выскочил, разумеется, первым. И целеустремленно кинулся к озеру. Выбегая следом, Кирьянов успел заметить, что окна остальных зданий распахнуты и оттуда торчат черные стволы, что от небольшого гаража сломя голову несется шофер Вася с пушкой на изготовку. Что-то переменилось в окружающем мире мгновенно, жутко и непонятно…
Шибко несся по прямой. Кирьянов споткнулся и едва не пропахал носом землю, после чего стал поглядывать под ноги. Он старался не отставать. Сзади слышался топот — это великан Трофим сотрясал землю, потом его обогнал худенький Кац, за ним еще кто-то…
— Стоять! Растянуться цепью! Кирьянов, влево! Рая, вправо! Дуру на склон!
Прапорщик Шибко командовал отрывисто и четко, в момент превратив кучку бегущих в растянутую стрелковую цепь. Трофим сбросил с плеча “дуру” (если сравнить пушки с автоматами, то “дура” примерно соответствовала тяжелому пулемету), которую только он один и мог допереть сюда на плече бегом, ничуточки не сбив дыхание. Пинком раздвинул треногу, вбил ее в мягкую землю на склоне холма, повел стволом вверх-вниз и вправо-влево.
Настала тишина, никто никуда не бежал, никто не суетился, все замерли в напряженных позах, все стволы были обращены к озеру А озеро посверкивало под неярким солнцем мириадами искорок, и кувшинки, как обычно, лежали на спокойной воде.
Стоявший слева от прапорщика Кирьянов видел, как у белокурой бестии слегка отвисла челюсть. И было от чего: меж ними вдруг оказался Чубурах, точно посередине, придерживаясь той же невидимой линии, мохнатик, двигаясь как-то иначе, чем обычно, обеими лапками держал перед собой нечто вроде переплетения синих трубок, кое-где декорированных черными дисками и полупрозрачными желтыми шарами. Бережно установив эту штуку перед собой, зверюшка принялась манипулировать крохотными шариками на блестящих стебельках, выраставших из непонятного агрегата там и сям.
— Брысь… — неуверенно протянул Шибко.
— Не каркай под руку, дубак, мешаешь! — отозвался Чубурах вполне членораздельно, осмысленными человеческими словами. — Эту штуку надо еще настроить… Ага! Точно! Есть!
— Что? — в некоторой растерянности спросил у него Шибко, как у равного.
Проворно перебирая рычажки своего аппарата, Чубурах отозвался тревожным голосом:
— Зашкаливает, клянусь Беконом! Их там тьма-тьмущая! Прапорщик, отводите людей… Кому говорю!
Никто ничего не успел сказать или сделать. Озеро словно взорвалось, вся его гладь, от берега до берега и из конца в конец, вдруг подернулась крупной рябью, рябь вскипела волнами, гроздьями крупных пузырей, взметнулась…
Вода, спокойная и гладкая всего пару секунд назад, взбугрилась высокими фонтанами, рассыпавшимися на скопище проворных белесоватых сгустков. Поток хлынул на берег, в сторону поселка — десятки, сотни крупных, дьявольски шустрых живых существ, бегущих то на двух конечностях, то на четырех, целеустремленно мчавшихся на людей со стрекотаньем, верещаньем, пронзительным скрежетом, кваканьем…
— Огонь!!!
Кирьянов так и не смог определить, кто отреагировал на команду прапорщика первым, — не до таких тонкостей было. Сам он, вытянув перед собой пушку, торопливо надавил на широкий, изящно выгнутый спусковой крючок, и перед дулом повисло полупрозрачное сиреневое кольцо, этакий бублик из густоцветного тумана.
В боевых порядках атакующих моментально образовались бреши, промоины, пустые места, взлетели облака густого пара, из которых ломились и ломились новые твари, визжа, скрежеща, превращаясь в ничто, на смену им перли новые, и не было конца и края, поток разбился на несколько рукавов, стрелявших пытались обойти, взять в кольцо, успеть добраться в отчаянном рывке…
— Огонь!!!
Размашисто водя дулом вправо-влево, словно из шланга поливая, Кирьянов покосился на командира — тот стоял, широко расставив ноги, утвердившись на земле, словно бронзовый монумент, прижав к бедру приклад, пошевеливая стволом с застывшей хищной улыбкой…
Время остановилось. Стена пара вздымалась в распадке, и сквозь нее с нелюдским визгом, с гоготаньем и шелестом ломились и ломились орды белесоватых существ, ни на что знакомое не похожих и в то же время до жути напоминавших злую карикатуру на человека. Им не было конца, от этого безостановочного напора становилось жутко, и волосы поневоле вставали дыбом, тело и сознание холодели в смертной тоске, но Кирьянов не снимал палец со спуска, понимая, что в этом единственное спасение, и ствол казался раскалившимся, хотя такого никак не могло быть…
Сиреневая пелена встала стеной меж ним и окутанным паром скопищем тварей, что-то огромное заслонило солнце.
— Прекратить огонь, кому говорю!
Только теперь до него дошло, что команда звучит уже не в первый раз, но остальные, как и он, ее в первый момент пропустили мимо ушей… И с превеликим трудом оторвал палец от спуска.
Почти над головой, почти задевая серебристым брюхом, бесшумно и плавно прошел огромный аппарат — остроносый, обтекаемый, весь в каких-то сверкающих шипах и круглых решетках странного рисунка. Зависнув впереди, над озером, он весь окутался сиреневым сиянием, пролившимся с него на землю, как густой ливень.
Следом, правее и левее, величественно и грозно проплыли еще два, форменные систер-шипы, вся тройка методично и безостановочно поливала твердь земную убийственным сиянием.
Кто-то громко застонал рядом, как от зубной боли. Пелена тумана понемногу рассеивалась, разрываясь на тяжелые клочья, испарявшиеся, таявшие, расползавшиеся. Угасло сиреневое сияние, настала совершеннейшая тишина, и можно было рассмотреть, что от озера не осталось и следа — лишь огромная, глубокая, овальная ямища с неровным склизким дном, над которой все еще висели треугольником сверкающие боевые аппараты…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
— Степаныч, ты пацан свой, я с тобой как на духу… Верно тебе говорю, на этой блядине пробы негде ставить. Значит, дело было так: прихожу я это сюда недели две назад, а она загорает на бережке в таком купальничке, что без него было бы приличнее. Ну, слово за слово, рассказала, кто такая и откуда. — Он мотнул головой в ту сторону, где в распадке помещался великосветский дом отдыха. — Генеральская доченька, и все такое… Я ей сразу поверил — очень уж холеная лялька, это тебе не Нюрка с камвольного… Ну ладно, базарим дальше, тут я вижу, что базар принимает очень уж игривый оборотец. Я ей хоп — намек. Джентльменский такой, в рамках, как с генеральскими дочками и положено. А она мне в ответ не порнографию, но та-акую двусмысленность… Я ей еще шуточку, уже посмелее, а она мне — две, да почище… Короче, ясно, понеслась звезда по кочкам… Степаныч, сукой буду: от того, как я ее на бережку увидел, до того, как она в рот взяла, пяти минут не прошло, самое большее четыре минуты сорок семь секунд… — Он попытался беззаботно улыбнуться. — Я потом похвастался мужикам… и знаешь, что оказалось? Что они сами ее дерут черт-те сколько — и Митрофаныч, и Антошка Стрекалов, и Васька, и Петруха-технарь, и даже, по-моему, Соломоныч, хотя точно насчет него неизвестно… Ну хочешь, сходим к Антошке, к Ваське, к Митрофанычу, если тебе такая вожжа попала под хвост? Они враз подтвердят, что я тебе не горбатого леплю, а говорю чистую правду… А, Степаныч? Плюнь на нее, сучку, не стоит она того…
Он стоял, уже абсолютно спокойный, полный нешуточной уверенности в себе, и Кирьянов поник, уже понимая, что сослуживец не врет. Хотелось провалиться сквозь землю от стыда и тоски, от дикого разочарования в себе, в бабах, в жизни. Надо же было так попасться, надо ж было клюнуть на ангельское личико и нежный шепот…
Он огляделся, тяжело ворочая головой. Таи нигде не видно. Под нежарким солнцем безмятежно темнело озеро, плавали кувшинки, гулял ветерок по траве. Выть хотелось. Давно он так не обманывался.
— Степаныч, — проникновенно продолжал Мухомор. — Говорю тебе как другу…
— Поди ты! — рявкнул Кирьянов, развернулся и направился к поселку, забыв про разбросанные журналы, все еще содрогаясь от стыда и нелюдского разочарования.
Сгоряча чуть не налетел на Чубураха — тот, тоже, очевидно, вышедший прогуляться, торчал столбиком в высокой траве, преданно тараща глупые глаза. Пробормотал что-то, подпрыгнул, не сгибая ножек — звал играть.
— Поди ты! — рявкнул Кирьянов, чувствуя, как пылают щеки, — словно эта зверушка могла что-то понимать в человеческих делах…
Повезло, никого не встретил на всем пути до своей двери. Выхватил из шкафчика бутылку, набулькал полный стакан и хватил, как воду. Посидел, прислушиваясь к своим ощущениям, — нет, нисколечко не стало лучше. Налил еще и оприходовал в том же темпе, скрипя зубами и постанывая, как от зубной боли.
Хмель все же растекся по жилочкам, и по мозгам наконец легонько хлопнул, но не прибавилось ни спокойствия душевного, ни веселья. Мерзость стояла в душе, как болотная жижа.
Взгляд зацепился за синюю кнопку на стене, которой он так ни разу и не воспользовался в утилитарных целях.
— А почему, собственно? — вслух спросил он самого себя. — По крайней мере не продашь…
И, подойдя нетвердой походкой, стукнул по кнопке ладонью так решительно и зло, словно объявлял боевую тревогу по гарнизону.
В спальне послышалось тихое движение, кто-то переступил там с ноги на ногу.
— Вот так-то, — ухмыляясь, сообщил себе Кирьянов и, пошатнувшись, побрел туда. — Так-то честнее будет, а?
Вся его тоскливая злость отчего-то удесятерилась, когда красавица, комсомолка, отличница, спортсменка встретила его обаятельнейшей улыбкой — былая недостижимая мечта, светлый образ, сладкое видение, фея из недосягаемого пространства…
— Ложись, стерва, — сказал он хрипло, злясь то ли на себя, то ли на мир, то ли на все вместе. — Кому говорю? Что копаешься?
И в злой пьяной целеустремленности завалил недостижимую мечту на неразобранную постель, задирая подол белого платьица, навалился сверху, с треском разодрал мешавшую ткань, взялся за дело примерно с той же бережностью и романтичностью, что отбойный молоток, сердито выдыхая сквозь стиснутые зубы, гадая, может ли это ощущать боль — а хорошо бы, прекрасно бы…
И насиловал размашисто и грубо, пока не почувствовал на шее тонкие теплые пальчики, пока ухо не защекотал нежный шепот:
— О, милый, какой ты… Хороший мой…
Вот тут он опамятовался, моментально схлынули и злость, и даже, кажется, опьянение. Оторвался от нее, сел на краешек постели, сжав голову. Вполне трезво подумал, что нельзя вот так в одночасье превращаться в законченную сволочь — ведь, если рассудить, нет разницы: над живым человеком так издеваться или над этим, то и другое одинаково подло и мерзко…
Поднял голову. Красавица в разодранном платье, точная копия былой мечты, прекрасная даже в разодранном на лохмотья платье, смотрела на него преданно, любяще, ожидающе. Улыбнулась, как ни в чем не бывало:
— Милый, что с тобой? Иди ко мне…
— Провались ты! — панически вскрикнул Кирьянов, вскочил, как был, со спущенными штанами, одним прыжком оказался в прихожей и что было сил надавил кнопку. Не отнимал руки очень долго — как будто это прибавляло надежности, как будто инопланетный механизм не срабатывал от легкого касания.
И, кое-как подсмыкнув портки, долго еще стоял у стены, отчего-то боясь заглянуть в спальню. Потом все же решился, приоткрыл дверь.
Разумеется, никого в спальне уже не было, только смятая постель таковой и осталась…
В дверь деликатно постучали. Второпях приведя себя в полный порядок, Кирьянов отворил. Прапорщик Шибко, подтянутый и невозмутимый, бесстрастно сказал:
— Обер-поручик, будьте любезны немедленно пожаловать к командиру.
— А в чем дело? — буркнул Кирьянов.
— Мы люди маленькие, нам не докладывают… — сказал Шибко без тени улыбки. — Пойдемте.
Проводив Кирьянова до кабинета Зорича, он не остался в приемной, вошел следом, присел в уголке. Штандарт-полковник, без особой нужды перебиравший на столе красивые авторучки и еще какие-то безделушки канцелярского назначения, наконец поднял глаза.
— Константин Степанович, — сказал он с легкой досадой. — Простите великодушно, что мне приходится влезать в вашу личную жизнь, но ситуация, право же, достигла пределов, когда о деликатности приходится забыть…
— В чем дело? — спросил Кирьянов, набычась.
— Присаживайтесь…
— Благодарствуйте, — с неприкрытой язвительностью сказал Кирьянов, плюхаясь в кресло. — Вот уж не предполагал, что моя личная жизнь может стать предметом…
— Повторяю: ситуация достигла пределов, когда вмешательство, уж не посетуйте, необходимо, — мягко сказал штандарт-полковник. — Поверьте, мне это не доставляет никакого удовольствия, но я вынужден. Поймите, вынужден. Я здесь командую и отвечаю за всех и за все. И когда я узнаю, что подчиненные мне офицеры устраивают из-за женщины драку с применением огнестрельного оружия, я просто обязан вмешаться, вы не находите?
“Мать твою, — тоскливо подумал Кирьянов. — Ну кто мог заложить? Не Чубурах же! Миша сдохнет, но стучать не станет… Кто ж видел-то?
А вслух он сказал:
— Позвольте уточнить, товарищ штандарт-полковник… Вас кто-то дезинформировал. Не было ни драки, ни применения оружия…
— Простите, я неточно сформулировал… Но оружие было?
— У одного из участников.
— Вы полагаете, это как-то облагораживает ситуацию? — пожал плечами Зорич. — Ну, что же вы молчите?
— Нет, — сказал Кирьянов, — нисколько не облагораживает, согласен… Но и драки не было…
— Хорошо. Сформулируем предельно четко. Готова была вспыхнуть драка, в ходе которой вполне могло быть применено оружие… Против этой формулировки вы, надеюсь, ничего не имеете? — спросил Зорич со столь преувеличенной вежливостью, что она была если не издевкой, то уж насмешкой, безусловно.
— Не имею, — пряча глаза, сказал Кирьянов.
— Вот видите… По-вашему, это нормально? Приемлемо? Допустимо? По-вашему, это детские шалости? — В его голосе прозвучал командирский металл. — Не слышу ответа, обер-поручик!
— Виноват…
— Следовательно, происшедшее неприемлемо, ненормально и недопустимо?
— Так точно, — сумрачно признал Кирьянов.
— И мое вмешательство в ситуацию по праву командира вполне оправданно?
— Так точно, — повторил Кирьянов.
— Рад, что вы понимаете… — сказал Зорич бесстрастно. — В таком случае извольте немедленно рассказать, кто эта… дама, что ввергла вас и вашего… оппонента в такую… ажитацию.
— Зачем? — с искренним недоумением спросил Кирьянов.
Зорич покривил губы в подобии улыбки:
— Уж безусловно не за тем, чтобы повесить вашу даму на крепостной стене… Ее просто придется перевести куда-нибудь в другое место, уж не взыщите. Когда начинаются такие вот… коллизии, яблоко раздора, сиречь источник неприятностей, лучше потихоньку перевести куда-нибудь в другое место. Иначе, как подсказывает мой житейский опыт, мы не застрахованы будем от новых инцидентов. А они, в свою очередь, повлекут… Ну, вы же взрослый мужчина и офицер. Я не буду повторять набивших оскомину казенных фраз, вы и сами прекрасно понимаете, что это вредит службе. Итак, кто она?
— Вы все равно ее не сможете перевести, — сказал Кирьянов.
Зорич поднял бровь:
— Как это прикажете понимать? Насколько мне известно, вышестоящее начальство пока не подписывало приказов о моем снятии или служебном перемещении, так что я остаюсь командиром, которому вынуждены подчиняться все, кто здесь служит, нравится им это или нет.
Глядя в пол, Кирьянов убито признался:
— Но она-то вам не подчиняется…
— Как так? — спросил Зорич с нешуточным удивлением.
— Она не отсюда.
— Простите? Вы хоть понимаете, что говорите? Чувствуется по запашку, что вы совсем недавно… употребляли. Но, Константин Степанович, вы определенно в том состоянии, когда человек способен к АКТИВНОЙ МЫСЛИТЕЛЬНОЙ деятельности, можете трезво оценивать обстановку… Как это — “она не отсюда”? На планете нет других объектов, кроме нашей базы, а на базе просто нет людей, которые бы мне не подчинялись;..
— Она… она из дома отдыха, — сказал Кирьянов. — С генеральских дач, или как там это зовется…
Что-то со стуком упало сзади. Кирьянов повернул голову — это прапорщик Шибко, вскочив со своего кресла, опрокинул со стоявшего рядом столика вазочку с цветами, но не обратил на это ни малейшего внимания. Стоял навытяжку, таращась с видом глубочайшего изумления. В точности такого, как появилось на лице Зорича, уже не похожего сейчас на бронзовый бюст Наполеона Бонапарта…
— Как-кого еще дома отдыха? — протянул Шибко, бледнея на глазах. — Как-ких еще генеральских дач?!
— Как-ких еще генеральских дач? — как эхо, повторил Зорич.
Он тоже бледнел на глазах, и это было настолько незнакомо, неожиданно и удивительно, что Кирьянов ощутил, как вдоль хребта прошли волной мелкие ледяные мурашки.
— Те, что в распадке, — промямлил он, почему-то начиная ощущать самый что не на есть неприкрытый, панический страх. — Там, в распадке, за озером, дом отдыха для генералов…
Его собеседники переглянулись, и штандарт-полковник стал медленно, ужасно медленно подниматься из-за стола.
— И озеро! — во весь голос крикнул вдруг Шибко. — И это чертово озеро! Озеро, герр оберет! Ферфлюхтер хунд!
Он стоял, выпрямившись во весь рост, бледный как смерть, громко выплевывая незнакомые слова, матерщину, судя по тону. Потом замолчал, с остановившимся взглядом теребя рукой китель в том месте, где когда-то, в прошлой жизни, у него, должно быть, висела пистолетная кобура…
— Вы полагаете? — ледяным тоном осведомился штандарт-полковник.
— И озеро…
— Кирьянов! — Зорич крикнул так, что Кирьянов, сам не зная почему, вскочил и вытянулся. — Быстро, в трех фразах! Что за дачи, кто она…
— Мы познакомились… Она гуляла по берегу… Ее зовут Тая, она дочь какого-то генерала Структуры… Живет в доме отдыха, что в распадке… Я его сам видел, она показывала… — Он смотрел прямо в глаза штандарт-полковнику, и оттого, что видел там, страх не проходил, наоборот, креп. — Я видел стену, окна…
Зорич, оторвав от него остановившийся взгляд, чуть склонился над столом и ткнул пальцем в какой-то тумблер.
И все моментально перепрыгнуло в какое-то иное, неведомое измерение. В коридоре, по всему зданию отчаянно взвыли сирены, в перерывах меж мощным ревом слышно было, что и в других зданиях звучит то же самое. Металлический голос донесся откуда-то сверху:
— Боевая тревога! Боевая тревога класса “ноль” всей базе! Боевая тревога “ноль”! Агрессия высшей степени! Комендантам зданий обеспечить оборону, немедленно обеспечить оборону! Оружие разобрать! Боевая тревога класса “ноль”, агрессия высшей степени!
Пока Кирьянов лихорадочно пытался вспомнить, что ему полагается делать в этом случае — черт их упомнит, все уставы! — прапорщик Шибко неуловимым кошачьим движением метнулся к стене, нажал кнопку, и панель отошла в сторону, открыв рядок продолговатых черных “пушек”, не особенно больших, компактных, неопасных на вид, но являвших собой довольно жуткое оружие — излучение рвало водородные связи меж молекулами, и любое живое существо, независимо от размеров, вмиг превращалось в облачко пара…
— Лови!
Очнувшись от оцепенения, Кирьянов поймал на лету оружие за узкое черное цевье, почти машинально щелкнул тем, что служило здесь затвором. Уж эту штуку он знал, освоился на периодических тренировках.
— За мной, мать твою!
Кирьянов опрометью кинулся к двери вслед за прапорщиком — тот несся, словно атакующий гепард. И успел еще услышать, как Зорич кричит, склонившись над селектором:
— Агрессия высшей степени! Прошу помощи! Эскадрилью немедленно!
Шибко топотал впереди. Кирьянов бежал следом, предусмотрительно держа оружие дулом вверх. Хмель выветрился как-то мгновенно, голова была ясная, вот только не имелось в ней не то что мыслей, но даже и догадок, пустая стала головушка, ничем не обремененная — сработали некие механизмы, знакомые всем, кто носит форму и ходит строем, превратили хомо сапиенса в нерассуждающий механизм, побуждаемый к активным действиям исключительно приказами начальства. Тут уж не до мыслей, хрен с ними…
В вестибюле кучкой стояли остальные, с оружием наперевес. Не останавливаясь, Шибко проорал:
— Бегом марш, за мной!
Он и на вольный воздух выскочил, разумеется, первым. И целеустремленно кинулся к озеру. Выбегая следом, Кирьянов успел заметить, что окна остальных зданий распахнуты и оттуда торчат черные стволы, что от небольшого гаража сломя голову несется шофер Вася с пушкой на изготовку. Что-то переменилось в окружающем мире мгновенно, жутко и непонятно…
Шибко несся по прямой. Кирьянов споткнулся и едва не пропахал носом землю, после чего стал поглядывать под ноги. Он старался не отставать. Сзади слышался топот — это великан Трофим сотрясал землю, потом его обогнал худенький Кац, за ним еще кто-то…
— Стоять! Растянуться цепью! Кирьянов, влево! Рая, вправо! Дуру на склон!
Прапорщик Шибко командовал отрывисто и четко, в момент превратив кучку бегущих в растянутую стрелковую цепь. Трофим сбросил с плеча “дуру” (если сравнить пушки с автоматами, то “дура” примерно соответствовала тяжелому пулемету), которую только он один и мог допереть сюда на плече бегом, ничуточки не сбив дыхание. Пинком раздвинул треногу, вбил ее в мягкую землю на склоне холма, повел стволом вверх-вниз и вправо-влево.
Настала тишина, никто никуда не бежал, никто не суетился, все замерли в напряженных позах, все стволы были обращены к озеру А озеро посверкивало под неярким солнцем мириадами искорок, и кувшинки, как обычно, лежали на спокойной воде.
Стоявший слева от прапорщика Кирьянов видел, как у белокурой бестии слегка отвисла челюсть. И было от чего: меж ними вдруг оказался Чубурах, точно посередине, придерживаясь той же невидимой линии, мохнатик, двигаясь как-то иначе, чем обычно, обеими лапками держал перед собой нечто вроде переплетения синих трубок, кое-где декорированных черными дисками и полупрозрачными желтыми шарами. Бережно установив эту штуку перед собой, зверюшка принялась манипулировать крохотными шариками на блестящих стебельках, выраставших из непонятного агрегата там и сям.
— Брысь… — неуверенно протянул Шибко.
— Не каркай под руку, дубак, мешаешь! — отозвался Чубурах вполне членораздельно, осмысленными человеческими словами. — Эту штуку надо еще настроить… Ага! Точно! Есть!
— Что? — в некоторой растерянности спросил у него Шибко, как у равного.
Проворно перебирая рычажки своего аппарата, Чубурах отозвался тревожным голосом:
— Зашкаливает, клянусь Беконом! Их там тьма-тьмущая! Прапорщик, отводите людей… Кому говорю!
Никто ничего не успел сказать или сделать. Озеро словно взорвалось, вся его гладь, от берега до берега и из конца в конец, вдруг подернулась крупной рябью, рябь вскипела волнами, гроздьями крупных пузырей, взметнулась…
Вода, спокойная и гладкая всего пару секунд назад, взбугрилась высокими фонтанами, рассыпавшимися на скопище проворных белесоватых сгустков. Поток хлынул на берег, в сторону поселка — десятки, сотни крупных, дьявольски шустрых живых существ, бегущих то на двух конечностях, то на четырех, целеустремленно мчавшихся на людей со стрекотаньем, верещаньем, пронзительным скрежетом, кваканьем…
— Огонь!!!
Кирьянов так и не смог определить, кто отреагировал на команду прапорщика первым, — не до таких тонкостей было. Сам он, вытянув перед собой пушку, торопливо надавил на широкий, изящно выгнутый спусковой крючок, и перед дулом повисло полупрозрачное сиреневое кольцо, этакий бублик из густоцветного тумана.
В боевых порядках атакующих моментально образовались бреши, промоины, пустые места, взлетели облака густого пара, из которых ломились и ломились новые твари, визжа, скрежеща, превращаясь в ничто, на смену им перли новые, и не было конца и края, поток разбился на несколько рукавов, стрелявших пытались обойти, взять в кольцо, успеть добраться в отчаянном рывке…
— Огонь!!!
Размашисто водя дулом вправо-влево, словно из шланга поливая, Кирьянов покосился на командира — тот стоял, широко расставив ноги, утвердившись на земле, словно бронзовый монумент, прижав к бедру приклад, пошевеливая стволом с застывшей хищной улыбкой…
Время остановилось. Стена пара вздымалась в распадке, и сквозь нее с нелюдским визгом, с гоготаньем и шелестом ломились и ломились орды белесоватых существ, ни на что знакомое не похожих и в то же время до жути напоминавших злую карикатуру на человека. Им не было конца, от этого безостановочного напора становилось жутко, и волосы поневоле вставали дыбом, тело и сознание холодели в смертной тоске, но Кирьянов не снимал палец со спуска, понимая, что в этом единственное спасение, и ствол казался раскалившимся, хотя такого никак не могло быть…
Сиреневая пелена встала стеной меж ним и окутанным паром скопищем тварей, что-то огромное заслонило солнце.
— Прекратить огонь, кому говорю!
Только теперь до него дошло, что команда звучит уже не в первый раз, но остальные, как и он, ее в первый момент пропустили мимо ушей… И с превеликим трудом оторвал палец от спуска.
Почти над головой, почти задевая серебристым брюхом, бесшумно и плавно прошел огромный аппарат — остроносый, обтекаемый, весь в каких-то сверкающих шипах и круглых решетках странного рисунка. Зависнув впереди, над озером, он весь окутался сиреневым сиянием, пролившимся с него на землю, как густой ливень.
Следом, правее и левее, величественно и грозно проплыли еще два, форменные систер-шипы, вся тройка методично и безостановочно поливала твердь земную убийственным сиянием.
Кто-то громко застонал рядом, как от зубной боли. Пелена тумана понемногу рассеивалась, разрываясь на тяжелые клочья, испарявшиеся, таявшие, расползавшиеся. Угасло сиреневое сияние, настала совершеннейшая тишина, и можно было рассмотреть, что от озера не осталось и следа — лишь огромная, глубокая, овальная ямища с неровным склизким дном, над которой все еще висели треугольником сверкающие боевые аппараты…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
РАЗБОР ПОЛЕТОВ
Чубурах, заложив на спинку коротенькие мохнатые лапки, совершенно по-человечески прохаживался по обширному столу штандарт-полковника — так ему было гораздо удобнее, нежели на полу. Хотя он и оказался нежданно-негаданно разумным существом, полноправным галактом, офицером и особистом, роста это ему не прибавило ни на вершок.
“Хорошо же нас всех купили, — подумал Кирьянов с вялым раздражением. — Ну да, разумеется. Святую правду изрекал тот психолог, похожий на медведя: у иных рас самые дружеские чувства вызывают мохнатые. “Доверительные чувства в отношении покрытых мехом существ”. А неприязнь и отторжение вызывают как раз рептилии. Вот и сделали нас, как младенцев: майор из контрразведки, принимаемый всеми за забавную домашнюю зверюшку, невозбранно шлялся по базе, присутствовал на каждой пьянке, слушал и мотал на ус, пока по стенам и потолку ползала дурацкая ящерица, простенький кибер, запрограммированный на пару фраз, которого все и принимали за живого разумного особиста…”
Тут же ему пришло в голову, что особенных поводов посыпать головы пеплом и страдать оттого, что их столь примитивно провели, в общем, и нет: этот майор-недомерок, как сам только что признался, вовсе успешно не завершал расследование, ради которого был сюда направлен, — Он попросту оказался перед фактом, лишь в самый последний момент заподозрив неладное…
Словно угадав его мысли, Чубурах чуточку сварливо продолжал:
— Кончено, я себя показал не лучшим образом. Каюсь и признаю. Но доля вины лежит и на руководстве. Я почти не работал среди существ вашей расы, мне было трудно вжиться в тонкости вашего поведения, употребляя идиомы, многое для меня оставалось темным лесом, несмотря на инструктажи и изучение источников…
— Резонно и разумно, — бесстрастно сказал штандарт-полковник.
— Рад, что вы понимаете, — сердито фыркнул Чубурах. — Да что там, мне даже наблюдение за пределами зданий вести было трудно — всяк норовил поймать глупую зверюшку и отнести домой…
— Почему же они послали именно вас?
— Да потому что не оказалось под рукой другого специалиста по вихавье, — огрызнулся Чубурах. — А я, не сочтите за хвастовство, неплохой спец по этим тварям. И когда где-то в этом районе приборы уловили спектр, когда возникли стойкие подозрения, что вихавья обосновалась где-то поблизости, дернула меня нелегкая попасться генералу на глаза… Вот вы часто спорите с генералами?
— Не особенно, — признался Зорич.
Шибко тихо сидел в дальнем уголке — и, судя по его угнетенному виду, до сих пор всерьез переживал то, что оказался в компании одураченных.
— Что это было? — чувствуя тяжелую, томительную усталость, едва ли не полное опустошение, спросил Кирьянов.
Шибко хмыкнул:
— Тебе ж сказали: вихавья. Яснее ясного…
— Это такая тварь, — охотно объяснил Чубурах. — По сути, паразит. Мы так до сих пор и не отыскали материнскую планету, хотя она непременно должна быть, — Галактика, увы, непросто велика, а необозрима… Судя по всему, тварь разумная. Даже наверняка. Вот только разум подчинен одной-единственной цели. Дать потомство, размножиться неисчислимо, захватить все, что удастся. Сначала она как-то создает озеро, довольно долго, по вашему счету, несколько месяцев. Это — инкубатор. Обычная вода преображается в нечто вроде питательной среды…
Кирьянов вспомнил эту воду — странную, ни на что не похожую. Его неприкрыто передернуло.
— Потом она выходит на охоту, — менторским тоном продолжал Чубурах. — Ищет одиночек, имевших неосторожность оказаться поблизости. И добывает сперму. Не важно, существ вашего вида или других млекопитающих, ну хотя бы таких, как я. Зафиксированы два случая, когда она трансформировала сперматозоиды рептилиеподобных существ, были и другие примеры… Короче говоря, паразитирует на широком спектре разумных — лишь бы они дышали кислородом, лишь бы температура на планете была в неких пределах…
— Позвольте! — вскинулся Шибко. — Как же эта скотина в пространстве передвигается?
— Кто бы знал! — развел лапками Чубурах. — Кто бы знал, коллега… Гипотез и версий масса, а вот доказательств нет. Эксперты всерьез подозревает, что она как-то умеет передвигаться в нуль-пространстве без всяких приборов и устройств, но, вот беда, до сих пор не было случая допросить, живыми они к нам не попадали. Между прочим, если вам интересно… Я перед тем, как сюда отправиться, поднимал архивы. На вашей планете в прошлом эти существа появлялись не единожды. Вихавья — это и есть ваш инкуб из мифологии…
— Подождите! — вскрикнул Кирьянов, кое-что сопоставивший. У него перехватило горло. — Вы говорите, любых млекопитающих и даже рептилий… Выходит, она не…
Чубурах прошел по столу прямо к нему, остановился напротив:
— А вы что, до сих пор полагаете, будто в натуральном своем облике вихавья все же очаровательная блондинка? Совершенно человекоподобная? Да ничего подобного. Мне однажды, лишь однажды доводилось видеть почти неповрежденный экземпляр, его аккуратненько продырявили из иглострела… Она в натуральном своем облике вообще ни на что нам знакомое не похожа. Можете потом осмотреть файлы, но я бы вам не советовал — ночные кошмары и долгая блевота обеспечены, в особенности если у вас живое воображение и вы представите, то есть вспомните, что именно это с вами кое-чем занималось. Послушайте моего совета, не лезьте в информаторий… Ничего приятного. Достаточно знать, что она прекрасно владеет чем-то вроде гипноза. Отсюда все и проистекает. Она ведь из мозга донора всю необходимую информацию добывала: облик идеальной и вожделенной для жертвы самки, необходимые реалии, знаний… Умеет прикидываться, надо отдать ей должное. Сначала она вас, как и всех остальных, как-то просканировала, а потом явилась… как это у вас говорится, материализовавшимся пленительным видением…
“Хорошо же нас всех купили, — подумал Кирьянов с вялым раздражением. — Ну да, разумеется. Святую правду изрекал тот психолог, похожий на медведя: у иных рас самые дружеские чувства вызывают мохнатые. “Доверительные чувства в отношении покрытых мехом существ”. А неприязнь и отторжение вызывают как раз рептилии. Вот и сделали нас, как младенцев: майор из контрразведки, принимаемый всеми за забавную домашнюю зверюшку, невозбранно шлялся по базе, присутствовал на каждой пьянке, слушал и мотал на ус, пока по стенам и потолку ползала дурацкая ящерица, простенький кибер, запрограммированный на пару фраз, которого все и принимали за живого разумного особиста…”
Тут же ему пришло в голову, что особенных поводов посыпать головы пеплом и страдать оттого, что их столь примитивно провели, в общем, и нет: этот майор-недомерок, как сам только что признался, вовсе успешно не завершал расследование, ради которого был сюда направлен, — Он попросту оказался перед фактом, лишь в самый последний момент заподозрив неладное…
Словно угадав его мысли, Чубурах чуточку сварливо продолжал:
— Кончено, я себя показал не лучшим образом. Каюсь и признаю. Но доля вины лежит и на руководстве. Я почти не работал среди существ вашей расы, мне было трудно вжиться в тонкости вашего поведения, употребляя идиомы, многое для меня оставалось темным лесом, несмотря на инструктажи и изучение источников…
— Резонно и разумно, — бесстрастно сказал штандарт-полковник.
— Рад, что вы понимаете, — сердито фыркнул Чубурах. — Да что там, мне даже наблюдение за пределами зданий вести было трудно — всяк норовил поймать глупую зверюшку и отнести домой…
— Почему же они послали именно вас?
— Да потому что не оказалось под рукой другого специалиста по вихавье, — огрызнулся Чубурах. — А я, не сочтите за хвастовство, неплохой спец по этим тварям. И когда где-то в этом районе приборы уловили спектр, когда возникли стойкие подозрения, что вихавья обосновалась где-то поблизости, дернула меня нелегкая попасться генералу на глаза… Вот вы часто спорите с генералами?
— Не особенно, — признался Зорич.
Шибко тихо сидел в дальнем уголке — и, судя по его угнетенному виду, до сих пор всерьез переживал то, что оказался в компании одураченных.
— Что это было? — чувствуя тяжелую, томительную усталость, едва ли не полное опустошение, спросил Кирьянов.
Шибко хмыкнул:
— Тебе ж сказали: вихавья. Яснее ясного…
— Это такая тварь, — охотно объяснил Чубурах. — По сути, паразит. Мы так до сих пор и не отыскали материнскую планету, хотя она непременно должна быть, — Галактика, увы, непросто велика, а необозрима… Судя по всему, тварь разумная. Даже наверняка. Вот только разум подчинен одной-единственной цели. Дать потомство, размножиться неисчислимо, захватить все, что удастся. Сначала она как-то создает озеро, довольно долго, по вашему счету, несколько месяцев. Это — инкубатор. Обычная вода преображается в нечто вроде питательной среды…
Кирьянов вспомнил эту воду — странную, ни на что не похожую. Его неприкрыто передернуло.
— Потом она выходит на охоту, — менторским тоном продолжал Чубурах. — Ищет одиночек, имевших неосторожность оказаться поблизости. И добывает сперму. Не важно, существ вашего вида или других млекопитающих, ну хотя бы таких, как я. Зафиксированы два случая, когда она трансформировала сперматозоиды рептилиеподобных существ, были и другие примеры… Короче говоря, паразитирует на широком спектре разумных — лишь бы они дышали кислородом, лишь бы температура на планете была в неких пределах…
— Позвольте! — вскинулся Шибко. — Как же эта скотина в пространстве передвигается?
— Кто бы знал! — развел лапками Чубурах. — Кто бы знал, коллега… Гипотез и версий масса, а вот доказательств нет. Эксперты всерьез подозревает, что она как-то умеет передвигаться в нуль-пространстве без всяких приборов и устройств, но, вот беда, до сих пор не было случая допросить, живыми они к нам не попадали. Между прочим, если вам интересно… Я перед тем, как сюда отправиться, поднимал архивы. На вашей планете в прошлом эти существа появлялись не единожды. Вихавья — это и есть ваш инкуб из мифологии…
— Подождите! — вскрикнул Кирьянов, кое-что сопоставивший. У него перехватило горло. — Вы говорите, любых млекопитающих и даже рептилий… Выходит, она не…
Чубурах прошел по столу прямо к нему, остановился напротив:
— А вы что, до сих пор полагаете, будто в натуральном своем облике вихавья все же очаровательная блондинка? Совершенно человекоподобная? Да ничего подобного. Мне однажды, лишь однажды доводилось видеть почти неповрежденный экземпляр, его аккуратненько продырявили из иглострела… Она в натуральном своем облике вообще ни на что нам знакомое не похожа. Можете потом осмотреть файлы, но я бы вам не советовал — ночные кошмары и долгая блевота обеспечены, в особенности если у вас живое воображение и вы представите, то есть вспомните, что именно это с вами кое-чем занималось. Послушайте моего совета, не лезьте в информаторий… Ничего приятного. Достаточно знать, что она прекрасно владеет чем-то вроде гипноза. Отсюда все и проистекает. Она ведь из мозга донора всю необходимую информацию добывала: облик идеальной и вожделенной для жертвы самки, необходимые реалии, знаний… Умеет прикидываться, надо отдать ей должное. Сначала она вас, как и всех остальных, как-то просканировала, а потом явилась… как это у вас говорится, материализовавшимся пленительным видением…