Страница:
— Но ради чего? — тоскливо вопросил Кирьянов.
— Я же объясняю, — терпеливо сказал Чубу-рах. — Ради продолжения рода. Все эти твари, которых вы перестреляли, а окончательно добил патруль, уж простите за неаппетитные подробности, развились из ваших, дружище, сперматозоидов… впрочем, не только ваших, тут многие внесли свой вклад. Хорошо еще, не успели полностью сформироваться — почуяли неладное и бросились в драку, потому что ничего другого ей и не оставалось… Такая вот сексуально-авантюрная история. Богата Галактика на всякую нечисть, что уж там. Ох, как вам всем повезло, что они не успели сформироваться… Впрочем, мне тоже. Если бы они вылезли, завершив цикл, все мы, создания мужского пола, еще долго бы прожили — вися в этакой липкой паутине, заботливо поенные и кормленные, и всех нас трудолюбиво доили бы ради продолжения процесса. Вот женщины здешние были бы убиты сразу, вихавье женщины ни к чему…
Шибко с чувством выругался, виновато покосился на штандарт-полковника, но тот с равнодушным видом махнул рукой.
— Если бы они захватили базу, часть очень быстро превратилась бы в точные копии нас всех, неотличимых внешне. Как учит прошлый опыт, копия бывает не одна. И наши двойники преспокойно разлетелись бы по Галактике, разъехались с помощью нашей же транспортной сети… Был в свое время прецедент. Боюсь, до сих пор отловили не всех, кто-то прорвался. Ну, а уж если они пролезут на планету, не доросшую до вступления в Содружество, и их засекут слишком поздно… Я в свое время один-единственный раз с таким сталкивался, и мне хватило. Есть такая планета. Технотронный уровень — “двойка”, то есть уже освоен пар, но до электричества очередь не дошла. Патриархальность, глушь, огромные лесные массивы… Вихавья как раз и обосновалась в отдаленной провинции, в лесу. Устроила озеро, вдоволь попользовалась лесорубами, охотниками, углежогами и прочим бродячим лесным народом. Подгребла под себя окрестные деревушки, несколько городков, близлежащие поместья, гарнизоны, даже тамошний университетик… Короче говоря, когда мы туда прибыли, население двух немаленьких губерний было уже не прежним населением, а сплошь двойниками, ниточки потянулись к губерниям соседним, даже в столицу… Я до сих пор подозреваю, что мы вывели не всех, пара-тройка маток еще вполне может обретаться где-то в глуши. Вот это была работка… Для половины управления. Пришлось вызвать искусственное землетрясение, отправить на дно морское всю южную оконечность континента, потом инсценировать эпидемию новой непонятной хвори, якобы распространявшейся исключительно через женщин, — чтобы те сидели по домам, носу не казали из деревень и городов, чтобы мужчины от любой прелестницы, встретившейся на лесной полянке, сразу бежали сломя голову, а то и стрелу в нее всаживали… Планета, между прочим, не только в Содружество не входила, но и отделения Структуры не имела, так что работка была та еще, адова… И нет гарантии, повторяю, что всех вывели. Там до сих пор полдюжины орбитальных станций бдят недреманно, агентуры внутри полным-полно… — Он вздохнул, помолчал, размеренно прохаживаясь по столу, меряя его шагами в ширину. — Ладно, во всем этом есть и положительные моменты. Нет ни малейшего ощутимого ущерба, поскольку моральные травмы, цинично выражаясь, в данном случае не считаются. Надеюсь, ничьих чувств это не ущемляет? Вот и прекрасно… Словом, ущерба нет, нет потерь, жертв, ни единого окна не выбито, даже ногу никому не оттоптали. Со стороны нас всех, и командиров, и подчиненных, и известного вам контрразведчика, нет особенных упущений, недоработок и прочих провалов, обычно вызывающих начальственный гнев. Это плюс…
— Это, конечно, плюс, — серьезно повторил штандарт-полковник, и Кирьянов видел, что отец-командир ничуть не иронизирует. — Что уж там рассусоливать, это плюс…
Чубурах мельком покосился на Кирьянова:
— Никто никого ни в чем не обвиняет, и уж особенно новичков. Так что не делайте столь трагического лица, обер-поручик. От вас ничего не зависело. Вы просто-напросто не могли ей противостоять, а предупредить вас не могли, кто ж знал, что именно тут объявится тварь поганая… Скажу вам по секрету, окажись я на вашем месте, случилось бы то же самое…
Кирьянов ответил ему бледной вымученной улыбкой. Чувствовал он себя прескверно, в горле стоял комок, подташнивало. Возможные взыскания по службе были тут совершенно ни при чем. Просто-напросто он поневоле прокручивал в памяти иные моменты общения с очаровательной “генеральской дочкой” и пытался представить, как на самом деле выглядело существо, все это с ним проделывавшее. И от того, что возникало перед мысленным взором, желудок рвался через глотку покинуть организм…
— Простите, я вас покину, пожалуй, — сказал Чубурах непринужденно. — Там, в яме, копошится уйма экспертов. Ничего они, разумеется, не найдут пригодного, но мне по должности полагается поприсутствовать. Всего хорошего, обер-поручик, не унывайте, мы еще увидимся и посидим за бутылочкой. Знаете, самое тяжелое было — смотреть, как все вы хлыщете отличный коньяк, а мне и капельки лизнуть не даете, заботясь о бедной зверюшке. А ведь наша раса спиртное уважает столь же трепетно, как ваша… Честь имею, товарищи офицеры!
Он просеменил к краю стола, ловко спрыгнул на пол и деловито прошагал к выходу.
Едва за ним захлопнулась дверь, прапорщик Шибко открыл рот. Сначала он изрыгал отборную матерщину на языке родных осин, потом, когда запас истощился, перешел на немецкий — а там вроде бы и на каких-то других наречиях принялся поливать.
Длилось это долго, но в конце концов он все же иссяк. Зорич, усмехнувшись, поинтересовался:
— Я вас правильно понял, прапорщик?
— Совершенно правильно, — ответил Шибко, ни на кого не глядя. — Имел дурость отметиться. Генеральская дочка, мать ее за щупальце, студенточка исторического факультета… Вечера напролет, не считая плотских радостей, только и болтали о прошлом… О моем прошлом, — уточнил он с вымученной улыбкой. — Она знала все про манжетные ленты, знала, какие руны были в петлицах у нас и какие — у “Шарлеманя”… впрочем, у “Шарлеманя” в петлицах не было рун, но не в том суть… Теперь только стало ясно, что знала она ровно столько, сколько и я… С-сука, бактерия разумная, спирохета галактическая, тварь… Вы разрешите подать рапорт о переводе?
— Куда? — усмехнулся Зорич. — В управление к нашему мохнатому коллеге?
— Ага, — сказал Шибко с нешуточной надеждой. — Поймать бы эту, хоть одну…
— И думать забудьте. Все равно не подпишу. Вы на своем месте, на нем и останетесь… Что за детство? Можете идти. Нет-нет, вы, обер-поручик, как раз останьтесь, с вами мы еще не закончили.
Кирьянов, успевший было встать, вновь опустился в кресло. С тем же вялым равнодушием подумал: неужели все же втык? И черт с ним, хуже того, что сейчас творилось у него на душе, все равно не случится, уж в этом можно быть уверенным…
Однако дела определенно принимали какой-то иной оборот. Штандарт-полковник одернул и без того безукоризненный китель, без нужды поворошил канцелярские безделушки на столе. Поднял глаза. В голосе у него явственно прозвучали нотки грусти:
— А вот вам я вынужден подписать перевод. Откровенно говоря, мне самому это не по душе, по-моему, вы себя прекрасно проявили как член команды, но начальство рассудило иначе, и выше головы не прыгнуть ни вам, ни мне, приходится подчиняться…
— И куда же это? — настороженно спросил Кирьянов.
— На повышение, дорогой обер-поручик, — меланхолично произнес Зорич. — На повышение, да будет вам известно.. Наша база — не совсем то, чем кажется новичку О нет, упаси боже, никаких инсценировок и прочей дешевой театральности, о которой, я слышал краем уха, обожает в последнее время болтать милейший майор Стрекалов, войдя в изрядное подпитие… Здесь все у вас было всерьез, и мы — как раз те, кто мы есть. Тут другое. Все это время к вам ненавязчиво присматривались, изучали ваше поведение и реакции во всех без исключения ситуациях, касавшихся как службы, так и… внеслужебных дел. Ничего необычного, отрицательного, удивительного в этом нет. Обычная практика отбора, продвижения и расстановки кадров. Такое испокон веков происходило в любой армии, спецслужбах, любом цивильном учреждении… да, чтобы далеко не ходить, в том числе и в вашей пожарной части, покинутой совсем недавно. Верно ведь? Вот видите… Наше подразделение с момента своего создания всегда выполняло двойные функции: не только действующей на определенном участке команды, но еще и, как выражаются в вашей армии, учебки. Довожу до вашего сведения, что вы ее закончили, и вполне успешно. И приходится вам уходить. Так уж тут заведено: кто-то остается у нас насовсем, кто-то уходит на повышение. Все согласования проведены, решения вынесены, резолюции наложены, бумаги готовы, завтра же поутру вам предстоит отбыть к новому месту службы. — Он встал, выпрямился, безукоризненный, подтянутый, замкнутый, то ли деникинец, то ли каппелевец. — Поздравляю, обер-поручик. Это честь. Не каждому выпадает.
Кирьянов торопливо пожал протянутую руку. В голове у него имела место хаотическая мешанина из разнообразнейших чувств, среди коих уж точно не было одного: радости.
— Хочу добавить, — сказал штандарт-полковник. — Ни в коем случае не воспринимайте это перемещение как индульгенцию или билет в Эдем. Участок, где вам предстоит служить, еще сложнее и ответственнее…
— Я понимаю, — сказал Кирьянов искренне. В голове у него навязчиво крутился вопрос, который он так никогда в жизни и не набрался бы наглости произнести вслух. Чем была для его собеседника нынешняя служба, нынешнее кресло: служебной необходимостью или потолком?
Но разве произнесешь такое вслух… Язык не повернется.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
— Я же объясняю, — терпеливо сказал Чубу-рах. — Ради продолжения рода. Все эти твари, которых вы перестреляли, а окончательно добил патруль, уж простите за неаппетитные подробности, развились из ваших, дружище, сперматозоидов… впрочем, не только ваших, тут многие внесли свой вклад. Хорошо еще, не успели полностью сформироваться — почуяли неладное и бросились в драку, потому что ничего другого ей и не оставалось… Такая вот сексуально-авантюрная история. Богата Галактика на всякую нечисть, что уж там. Ох, как вам всем повезло, что они не успели сформироваться… Впрочем, мне тоже. Если бы они вылезли, завершив цикл, все мы, создания мужского пола, еще долго бы прожили — вися в этакой липкой паутине, заботливо поенные и кормленные, и всех нас трудолюбиво доили бы ради продолжения процесса. Вот женщины здешние были бы убиты сразу, вихавье женщины ни к чему…
Шибко с чувством выругался, виновато покосился на штандарт-полковника, но тот с равнодушным видом махнул рукой.
— Если бы они захватили базу, часть очень быстро превратилась бы в точные копии нас всех, неотличимых внешне. Как учит прошлый опыт, копия бывает не одна. И наши двойники преспокойно разлетелись бы по Галактике, разъехались с помощью нашей же транспортной сети… Был в свое время прецедент. Боюсь, до сих пор отловили не всех, кто-то прорвался. Ну, а уж если они пролезут на планету, не доросшую до вступления в Содружество, и их засекут слишком поздно… Я в свое время один-единственный раз с таким сталкивался, и мне хватило. Есть такая планета. Технотронный уровень — “двойка”, то есть уже освоен пар, но до электричества очередь не дошла. Патриархальность, глушь, огромные лесные массивы… Вихавья как раз и обосновалась в отдаленной провинции, в лесу. Устроила озеро, вдоволь попользовалась лесорубами, охотниками, углежогами и прочим бродячим лесным народом. Подгребла под себя окрестные деревушки, несколько городков, близлежащие поместья, гарнизоны, даже тамошний университетик… Короче говоря, когда мы туда прибыли, население двух немаленьких губерний было уже не прежним населением, а сплошь двойниками, ниточки потянулись к губерниям соседним, даже в столицу… Я до сих пор подозреваю, что мы вывели не всех, пара-тройка маток еще вполне может обретаться где-то в глуши. Вот это была работка… Для половины управления. Пришлось вызвать искусственное землетрясение, отправить на дно морское всю южную оконечность континента, потом инсценировать эпидемию новой непонятной хвори, якобы распространявшейся исключительно через женщин, — чтобы те сидели по домам, носу не казали из деревень и городов, чтобы мужчины от любой прелестницы, встретившейся на лесной полянке, сразу бежали сломя голову, а то и стрелу в нее всаживали… Планета, между прочим, не только в Содружество не входила, но и отделения Структуры не имела, так что работка была та еще, адова… И нет гарантии, повторяю, что всех вывели. Там до сих пор полдюжины орбитальных станций бдят недреманно, агентуры внутри полным-полно… — Он вздохнул, помолчал, размеренно прохаживаясь по столу, меряя его шагами в ширину. — Ладно, во всем этом есть и положительные моменты. Нет ни малейшего ощутимого ущерба, поскольку моральные травмы, цинично выражаясь, в данном случае не считаются. Надеюсь, ничьих чувств это не ущемляет? Вот и прекрасно… Словом, ущерба нет, нет потерь, жертв, ни единого окна не выбито, даже ногу никому не оттоптали. Со стороны нас всех, и командиров, и подчиненных, и известного вам контрразведчика, нет особенных упущений, недоработок и прочих провалов, обычно вызывающих начальственный гнев. Это плюс…
— Это, конечно, плюс, — серьезно повторил штандарт-полковник, и Кирьянов видел, что отец-командир ничуть не иронизирует. — Что уж там рассусоливать, это плюс…
Чубурах мельком покосился на Кирьянова:
— Никто никого ни в чем не обвиняет, и уж особенно новичков. Так что не делайте столь трагического лица, обер-поручик. От вас ничего не зависело. Вы просто-напросто не могли ей противостоять, а предупредить вас не могли, кто ж знал, что именно тут объявится тварь поганая… Скажу вам по секрету, окажись я на вашем месте, случилось бы то же самое…
Кирьянов ответил ему бледной вымученной улыбкой. Чувствовал он себя прескверно, в горле стоял комок, подташнивало. Возможные взыскания по службе были тут совершенно ни при чем. Просто-напросто он поневоле прокручивал в памяти иные моменты общения с очаровательной “генеральской дочкой” и пытался представить, как на самом деле выглядело существо, все это с ним проделывавшее. И от того, что возникало перед мысленным взором, желудок рвался через глотку покинуть организм…
— Простите, я вас покину, пожалуй, — сказал Чубурах непринужденно. — Там, в яме, копошится уйма экспертов. Ничего они, разумеется, не найдут пригодного, но мне по должности полагается поприсутствовать. Всего хорошего, обер-поручик, не унывайте, мы еще увидимся и посидим за бутылочкой. Знаете, самое тяжелое было — смотреть, как все вы хлыщете отличный коньяк, а мне и капельки лизнуть не даете, заботясь о бедной зверюшке. А ведь наша раса спиртное уважает столь же трепетно, как ваша… Честь имею, товарищи офицеры!
Он просеменил к краю стола, ловко спрыгнул на пол и деловито прошагал к выходу.
Едва за ним захлопнулась дверь, прапорщик Шибко открыл рот. Сначала он изрыгал отборную матерщину на языке родных осин, потом, когда запас истощился, перешел на немецкий — а там вроде бы и на каких-то других наречиях принялся поливать.
Длилось это долго, но в конце концов он все же иссяк. Зорич, усмехнувшись, поинтересовался:
— Я вас правильно понял, прапорщик?
— Совершенно правильно, — ответил Шибко, ни на кого не глядя. — Имел дурость отметиться. Генеральская дочка, мать ее за щупальце, студенточка исторического факультета… Вечера напролет, не считая плотских радостей, только и болтали о прошлом… О моем прошлом, — уточнил он с вымученной улыбкой. — Она знала все про манжетные ленты, знала, какие руны были в петлицах у нас и какие — у “Шарлеманя”… впрочем, у “Шарлеманя” в петлицах не было рун, но не в том суть… Теперь только стало ясно, что знала она ровно столько, сколько и я… С-сука, бактерия разумная, спирохета галактическая, тварь… Вы разрешите подать рапорт о переводе?
— Куда? — усмехнулся Зорич. — В управление к нашему мохнатому коллеге?
— Ага, — сказал Шибко с нешуточной надеждой. — Поймать бы эту, хоть одну…
— И думать забудьте. Все равно не подпишу. Вы на своем месте, на нем и останетесь… Что за детство? Можете идти. Нет-нет, вы, обер-поручик, как раз останьтесь, с вами мы еще не закончили.
Кирьянов, успевший было встать, вновь опустился в кресло. С тем же вялым равнодушием подумал: неужели все же втык? И черт с ним, хуже того, что сейчас творилось у него на душе, все равно не случится, уж в этом можно быть уверенным…
Однако дела определенно принимали какой-то иной оборот. Штандарт-полковник одернул и без того безукоризненный китель, без нужды поворошил канцелярские безделушки на столе. Поднял глаза. В голосе у него явственно прозвучали нотки грусти:
— А вот вам я вынужден подписать перевод. Откровенно говоря, мне самому это не по душе, по-моему, вы себя прекрасно проявили как член команды, но начальство рассудило иначе, и выше головы не прыгнуть ни вам, ни мне, приходится подчиняться…
— И куда же это? — настороженно спросил Кирьянов.
— На повышение, дорогой обер-поручик, — меланхолично произнес Зорич. — На повышение, да будет вам известно.. Наша база — не совсем то, чем кажется новичку О нет, упаси боже, никаких инсценировок и прочей дешевой театральности, о которой, я слышал краем уха, обожает в последнее время болтать милейший майор Стрекалов, войдя в изрядное подпитие… Здесь все у вас было всерьез, и мы — как раз те, кто мы есть. Тут другое. Все это время к вам ненавязчиво присматривались, изучали ваше поведение и реакции во всех без исключения ситуациях, касавшихся как службы, так и… внеслужебных дел. Ничего необычного, отрицательного, удивительного в этом нет. Обычная практика отбора, продвижения и расстановки кадров. Такое испокон веков происходило в любой армии, спецслужбах, любом цивильном учреждении… да, чтобы далеко не ходить, в том числе и в вашей пожарной части, покинутой совсем недавно. Верно ведь? Вот видите… Наше подразделение с момента своего создания всегда выполняло двойные функции: не только действующей на определенном участке команды, но еще и, как выражаются в вашей армии, учебки. Довожу до вашего сведения, что вы ее закончили, и вполне успешно. И приходится вам уходить. Так уж тут заведено: кто-то остается у нас насовсем, кто-то уходит на повышение. Все согласования проведены, решения вынесены, резолюции наложены, бумаги готовы, завтра же поутру вам предстоит отбыть к новому месту службы. — Он встал, выпрямился, безукоризненный, подтянутый, замкнутый, то ли деникинец, то ли каппелевец. — Поздравляю, обер-поручик. Это честь. Не каждому выпадает.
Кирьянов торопливо пожал протянутую руку. В голове у него имела место хаотическая мешанина из разнообразнейших чувств, среди коих уж точно не было одного: радости.
— Хочу добавить, — сказал штандарт-полковник. — Ни в коем случае не воспринимайте это перемещение как индульгенцию или билет в Эдем. Участок, где вам предстоит служить, еще сложнее и ответственнее…
— Я понимаю, — сказал Кирьянов искренне. В голове у него навязчиво крутился вопрос, который он так никогда в жизни и не набрался бы наглости произнести вслух. Чем была для его собеседника нынешняя служба, нынешнее кресло: служебной необходимостью или потолком?
Но разве произнесешь такое вслух… Язык не повернется.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
АВТОР И ЧИТАТЕЛЬ
И все, на этом текст обрывался. Оставалось еще полстраницы девственно чистой бумаги — и ни даты, ни города, как любят порой отдельные литераторы: мол, “Монмартр-Козьмодемьянск, 1999”… Ничего такого.
И доктор Терехов аккуратно, по врожденной педантичности принялся складывать листы в аккуратнейшую стопу — захватывал по десятку — полтора, поворачивал боком, легонько постукивал по столу, подравнивал. Вскоре на углу стола лежала не просто стопа бумаги, а этакий белый параллелепипед, где ни один отдельный листок не выступал и на миллиметр. — Итак, впечатления? — спросил Кирьянов. Он как-то чересчур уж спокойно это спросил, предельно деловито, даже с некоторой скукой — ни следа затаенного волнения начинающего автора, озабоченного отношением окружающих к любимому детищу. В свое время, когда Терехов еще надеялся, что сумеет все же свои сюжеты записать, ходил и в литературное объединение к запойному прозаику Веремееву, коего в благодарность за консультации регулярно выхаживал приватным образом от “белки”. Было время, насмотрелся на пишущих, изучил неплохо, знал их обычные реакции на первых читателей… Так вот, ничего похожего. От Кирьянова явственно веяло не жадным любопытством, а чем-то другим, что Терехов пока не в состоянии был расшифровать…
Осторожно подбирая слова, чтобы, часом, не наступить на горло творческой гордыне собеседника, он сказал:
— Небезынтересно, знаете ли… Особенно с этим вашим Чубурахом. Для читателя — полная неожиданность. Как у классика. “Спицы оказались кандалами, настольная лампа микрофоном, а бабушка — начальником тайной полиции”.
— Вот то-то, что полная неожиданность, — усмехнулся Кирьянов. — Для ребят это был шок. Сразу вспомнили, что при нем болтали, как кое-кто в его присутствии девиц лапал… Пока этот долбаный робот в облике игуаны ползал по потолку и все его принимали за настоящего, наш майор… А в общем, он мужик ничего. Я с ним потом встречался раза два. Невредный мужик, профессионал…
И снова в его голосе прозвучала скука, некоторая лень, словно они об общем знакомом говорили.
— Неувязочки у вас есть, — сказал доктор Терехов, — нестыковочки.
— А конкретно?
— Да вот хотя бы взять этого вашего героически погибшего коллегу: то он у вас Жакенбаев, то Жаукенов…
— Серьезно?
— Серьезно. В нескольких местах вы его именуете то так, то этак.
— Тьфу ты, — с досадой сказал Кирьянов: — Вот что значит не перечитать потом… Ну да, накладочка. В общем-то фамилия у него была совершенно другая, хоть и похожая, я, видимо, забывал второпях, как его называл у себя в дневнике…
— В романе, вы хотите сказать?
— В дневнике, доктор, в дневнике, — сказал Кирьянов. — Ну, а еще какие-нибудь принципиальные замечания есть?
— Вот уж не знаю, можно ли это назвать принципиальным замечанием… — подумав, сказал Терехов. — Не вяжется кое-что.
— А именно?
— Вы там порой чересчур много пьете, — а потом мчитесь на задание как ни в чем не бывало. Извините, плохо верится. В конце, после поминок, вы сами описываете, что вся компания, простите великодушно, нахрюкалась чуть ли не до поросячьего визга — и тут ваш полковник объявляет боевую тревогу, и вы, абсолютно трезвые, мчитесь на вызов…
— Тьфу ты, — повторил Кирьянов. — Совсем за был! Очень уж привык к этой штуке, она ж там обычная, как у нас — водопроводный кран… Понимаете, у каждого в квартире, в прихожей, в углу, торчала под потолком этакая полусфера, нечто вроде душа. Достаточно встать под нее и давануть кнопочку… Прошибет неописуемым душем насквозь — и ты снова трезвехонек, сколько бы ни выпил…
— Ах, вот оно что… — сказал доктор Терехов, стараясь быть бесстрастным. — Полезное изобретение, ничего не скажешь… Здесь бы ему цены не было…
— Пожалуй.
— И не расскажете ли, что с вами было потом? — спросил Терехов. — Заинтриговали вы меня…
— Потом? Четвертое управление. Работа во времени, точнее говоря, в прошлом.
— А в будущем что, не получается?
— Там барьер, — скупо обронил Кирьянов.
— Ну да, разумеется, — задумчиво кивнул Терехов. — Там барьер. По Азимову, по Андерсону, по кому-то еще… Интересно, Азимов у вас не работал?
— Не припомню что-то.
— А Стругацкий, значит…
— Значит, — сказал Кирьянов. — Кстати, вам, как любителю фантастики, будет интересно… Доводилось мне уже потом читать два романа Аркадия свет Натаныча. “Прозрачные паруса” и “Последний талый снег”.
— Не припомню таких.
— А откуда ж вам помнить? — усмехнулся Кирьянов. — Коли они — в спецхране…
— Почему?
— А оттого, что Аркаша Самурай заигрался. Прав был Митрофаныч. Не выдал в сих трудах никаких таких особенных тайн, но все равно, руководство решило, что в них чересчур много от закулисной реальности, а потому лучше перебдеть, чем недобдеть. Ну, знаете, как это бывает… И законопатили оба романчика в спецхран. А может, и правильно сделали, что законопатили. Были печальные прецеденты, знаете ли. На Земле там и сям обретаются всякие непризнанные гении — по молодости непризнанные, по смелости идей, по разным другим причинам, порой чисто бытовым. Теперь представьте, что попадает такому в руки книжка вроде “Прозрачных парусов” — и, как детонатор, вызывает ассоциации, смелые идеи, позволяет связать воедино парочку, казалось бы, абсолютно несвязуемых областей знания…
— Трудновато мне представить, — сказал Терехов с легкой язвительностью. — Я “Прозрачных парусов” не читал.
— А хотите?
— Не отказался бы. У вас что, с собой?
— Да нет, конечно. Говорю вам, в спецхране.
— И кто ж меня пустит в ваш спецхран?
— Почему нет? — пожал плечами Кирьянов с совершенно непонятным выражением в глазах. — Можно устроить…
— Был бы вам благодарен… — поклонился Терехов, уже не скрывая язвительности. — Значит, у вас там этакая полиция времени?
— Да нет, не совсем. — Задач там много, и они разносторонние. Я, например, снимал людей с “Титаника”. Может, помните, был такой лайнер…
— Помню, представьте, — сказал Терехов. — И много сняли, позвольте осведомиться?
— Всех, — сказал Кирьянов бесстрастно. — Когда отплыли все шлюпки и он стал погружаться, тут мы и заработали. Могу вам сказать по секрету, что на дно он шел уже пустым. Вообще с кораблями вроде “Титаника”, о которых заранее известно, что они потонули на большой глубине, а то и пропали без вести, очень легко работать.
— Насколько я помню, до “Титаника” все же добрались глубоководные аппараты?
— А толку-то? — хмыкнул Кирьянов. — Заранее было ясно, что ни единой косточки они не узрят — за десятки лет их надежно растворяет морская вода, это всем известно и не вызывает ни малейших подозрений. Еще легче с теми кораблями, что до сих пор считаются пропавшими без вести — там можно было работать практически в открытую. Вот с “Адмиралом Нахимовым” оказалось не в пример потруднее — туда примчались спасатели, стали вылавливать трупы, пришлось подбрасывать чертову уйму биоманекенов…
— А зачем? — спросил Терехов. — Ах да, я и забыл… Кадры?
— Кадры, — сказал Кирьянов без улыбки. — Самый простой и легкий способ пополнять ряды. Среди всей этой публики эпохи парусного флота полупиратов-полуисследователей столько подходящего народа, что можно грести каждого второго, не считая каждого первого. Назвать бы вам кое-какие имена — ахнете…
— Представляю себе, — сказал Терехов. — И Магеллан, чего доброго, у вас, и капитан Кук…
Кирьянов загадочно улыбался — с чересчур уж раздражающей уверенностью в себе, какой не полагалось пациенту психушки, и Терехова это неприятно задело.
— Значит, вы твердо стоите на том, что это дневник, а? — спросил он, попытавшись улыбнуться столь же загадочно.
— А так оно и есть.
— Да-а? — протянул Терехов. — А знаете, где я вчера был? Не пожалел времени. Заглянул к вам домой, с супругой побеседовал, в пожарной части вашей с людьми поговорил… Интересные вещи выяснились. И жена ваша, и сослуживцы категорически не упомнят, чтобы вы за последние несколько лет в какую бы то ни было командировку отлучались. Как жили в. нашем городе, так и жили.
— Ах, вот оно что… — лениво поморщился Кирьянов. — А вы еще не поняли? Ну да, конечно, в каком-то смысле я и не исчезал никуда… А зачем? Технология гораздо изощреннее. На моем месте был биоманекен. У нас их отлично умеют делать, могу вас уверить. По сути, полная копия. Замени меня… или, скажем, вас, никто и не заметит подмены. Полное подобие. На творческую работу это создание, сразу уточню, неспособно — так что если подменить им, ну, хотя бы физика-теоретика, Ландау какого-нибудь, никакими выдающимися открытиями “Бим” публику не порадует, поскольку к самостоятельной высокой интеллектуальной деятельности абсолютно неспособен. Ну, а заменить рядового пожарного или рядового, уж не обижайтесь, психиатра гораздо проще. Полная копия.
— Хотите сказать, он и с вашей женой вместо вас спал?
— Ага, — безмятежно сказал Терехов. — И в преферанс с мужиками резался, и пиво пил, и с женой спал…
— И вы об этом так спокойно говорите?
— А что тут такого? — с некоторым удивлением спросил Кирьянов. — Это ж не сторонний какой-то хахаль, это, если прикинуться, я сам, мое точное подобие, прекрасно имитирующее именно мое поведение… Под электронным микроскопом не отличишь.
— Интересно… — покрутил головой Терехов.
— Обычная практика. Копия, поймите, моя точная копия… Что ж тут ревновать? Вы мне так и не сказали, как ко всему этому относитесь…
— К вашему роману?
— Да тьфу ты, господи! — с неприкрытой досадой сказал Кирьянов. — К дневнику! Что, не верите?
— Не верю, — сказал Терехов.
— Беда мне с вами… — поморщился Кирьянов. — А теперь? — Он повернулся вполоборота на хлипком стуле. И не сделал больше ни одного движения, остался в прежней позе, но в кабинете вдруг зашелестело, зашуршало, истории болезни и прочая бумажная канцелярия вдруг вспорхнули с полок, закружили ворохом, сначала показалось, в хаотическом беспорядке, потом обнаружилось — в упорядоченном танце, бумаги кружили, не сталкиваясь, выписывая восьмерки и круги, поднимаясь к потолку и опускаясь ниже стола. Терехов приложил героические усилия, чтобы сидеть спокойно, не сорваться с места.
— Да хватит вам! — выкрикнул он наконец.
— Хозяин — барин, — дернул плечом Кирьянов. И летающие бумаги моментально потянулись на прежнее место, сухо шелестя, устроились на полках в прежнем порядке.
— И как же это у вас получается? — сердито спросил Терехов.
— Как? — Вот тут на лице Кирьянова на миг появилась растерянность. Не знаю, как объяснить… Солнце еще не зашло, его излучение обдувает Землю… Бумага — это в первую очередь целлюлоза… Вот и все, если вкратце, по-другому не получится…
— Ценная научная информация, — фыркнул Терехов, стараясь не выказывать растерянности.
— Какая есть, я, честно говоря, сам не знаю подробностей… Ну, а теперь?
— Теперь? — саркастически ухмыльнулся Терехов. — А что, собственно говоря, “теперь”? Бумаги летали по комнате. Ну и что? Что вы мне этим доказали? Я не уверен, что это вообще было в реальности. Быть может, вы гипнотизер-самоучка. Самородок из провинции. Гипнотизер творит и не такое… Вы мне продемонстрируйте что-нибудь поубедительнее, и не мне одному…
— Интересно, — сказал Кирьянов без всякого раздражения. — Мне что, прикажете из мезонного излучателя палить во дворе больнички? Предварительно выстроив у окон персонал и постояльцев? Кто мне такое позволит, доктор…
— Значит, не можете?
— На публике? Категорически не положено.
— Ну да, я так и думал…
— Ну а все же, любезный доктор?
— Что — все же? Ну, написали вы небезынтересный фантастический романчик. Ну, гипнозом владеете… И что дальше? Проверить ваши утверждения решительно невозможно. Или можно?
— Н-ну…
— Вот видите! — торжествующе сказал Терехов. — Мне тут за семнадцать лет преподносили истории и похлеще. Куда там хлеще! Простите уж, но фантазия у вас не самая богатая…
— Ну а если допустить на минутку? — вкрадчиво спросил Кирьянов. — Всего лишь допустить, а? Допустить, что все описанное — чистейшая правда… Что все так и было? Можете вы чисто теоретически высказать свое отношение?
— А оно у меня простое. Не верю.
— Почему? — пытливо, настойчиво повторил Кирьянов. — Можете вы объяснить, отчего не верите?
Терехов понемногу стал ощущать растущее раздражение. То, что происходило, было насквозь неправильным. Чем дальше, тем больше чертов пожарный держался так, словно это он изучал собеседника, всерьез проверял его реакции, испытывал, прощупывал, исследовал… На подобное поведение пациент психушки просто-напросто не имеет права — даже если он не больной, а всего-навсего хитрый симулянт. Изучать, проверять и исследовать в этом кабинете имеет право только его хозяин, по должности своей, по праву, по жизни… Любой, находящийся здесь на положении постояльца, будь он хоть трижды гипнотизер, обязан быть лишь объектом изучения…
И все же он сдержался — как-никак семнадцать лет стажа, не более и не менее. Профессия приучила к максимальной сдержанности и к железному терпению. Что ты за психиатр, если изучаемый способен тебя хотя бы чуточку вывести из себя, разозлить? А вот те хрен…
— Почему? — повторил Терехов, стараясь быть ироничным, спокойным и профессиональным. — Потому что… Потому что у вас все получилось как-то чертовски уж буднично…
— Иными словами, не согласуется со сложившимися у вас стереотипами, да? А если учесть, что стереотипы эти могли сложиться исключительно в результате чтения фантастики… Ничего удивительного, — произнес Кирьянов прямо-таки покровительственно; отчего Терехов внутренне ощетинился, как дикобраз. — Можно сказать, стандартные реакции… Милейший доктор, а вы никогда не задумывались над тем, что обитаемая Вселенная как раз и живет буднично? Во всяком случае, подавляющее большинство ее населения? Входящее в Содружество? Да, конечно, мы — экстремалы. Спасательная служба, спецназ, исследовательские группы… Но мы — столь ничтожное меньшинство… Я прекрасно вас понимаю. Сам когда-то был в вашем положении, особенно в юности. Фантастика — это в первую очередь головоломные загадки, головокружительные приключения, сверкающие звездолеты, героически штурмующие бездны пространства… А меж тем… нет, я не отрицаю — в Содружестве и в самом деле существует немаленький флот исследовательских звездолетов. Вселенная бесконечна и безгранична — если говорить исключительно о нашем пространстве, а есть еще параллельные миры, соседствующие дубль-реальности, макромиры, микромиры, уровни… Да, разумеется. Сейчас, пока мы с вами мирно и конструктивно беседуем, какой-то звездолет с лихой командой уже непременно через что-то там героически проламывается или кружит вокруг новооткрытой планеты, о которой еще ничегошеньки не известно. Как же иначе, если нуль-транспортировка в данном случае бесполезна — чтобы попасть куда-то ее посредством, нужен не только стационарный передатчик, но и стационарный приемник, а откуда ему взяться на планете, которую открыли час назад? Но в том-то и суть, любезный эскулап, что на одного лихого и бесстрашного звездопроходца-спасателя-исследователя приходится, наверное, миллионов десять разумных существ, которые, со всех точек зрения, живут скучно и буднично. Пусть даже они в повседневной своей жизни пользуются бытовой техникой, которая землянам покажется чудом, пусть на работу они добираются посредством нуль-перехода и занимаются там опять-таки сущими, с нашей точки зрения, диковинными чудесами… Сути дела это не меняет. Для них, для Содружества все это не более чем скучные будни благонамеренных обывателей, чья жизнь полностью лишена романтики и приключений, надежно защищена высокой моралью и развитой техникой… понимаете?
И доктор Терехов аккуратно, по врожденной педантичности принялся складывать листы в аккуратнейшую стопу — захватывал по десятку — полтора, поворачивал боком, легонько постукивал по столу, подравнивал. Вскоре на углу стола лежала не просто стопа бумаги, а этакий белый параллелепипед, где ни один отдельный листок не выступал и на миллиметр. — Итак, впечатления? — спросил Кирьянов. Он как-то чересчур уж спокойно это спросил, предельно деловито, даже с некоторой скукой — ни следа затаенного волнения начинающего автора, озабоченного отношением окружающих к любимому детищу. В свое время, когда Терехов еще надеялся, что сумеет все же свои сюжеты записать, ходил и в литературное объединение к запойному прозаику Веремееву, коего в благодарность за консультации регулярно выхаживал приватным образом от “белки”. Было время, насмотрелся на пишущих, изучил неплохо, знал их обычные реакции на первых читателей… Так вот, ничего похожего. От Кирьянова явственно веяло не жадным любопытством, а чем-то другим, что Терехов пока не в состоянии был расшифровать…
Осторожно подбирая слова, чтобы, часом, не наступить на горло творческой гордыне собеседника, он сказал:
— Небезынтересно, знаете ли… Особенно с этим вашим Чубурахом. Для читателя — полная неожиданность. Как у классика. “Спицы оказались кандалами, настольная лампа микрофоном, а бабушка — начальником тайной полиции”.
— Вот то-то, что полная неожиданность, — усмехнулся Кирьянов. — Для ребят это был шок. Сразу вспомнили, что при нем болтали, как кое-кто в его присутствии девиц лапал… Пока этот долбаный робот в облике игуаны ползал по потолку и все его принимали за настоящего, наш майор… А в общем, он мужик ничего. Я с ним потом встречался раза два. Невредный мужик, профессионал…
И снова в его голосе прозвучала скука, некоторая лень, словно они об общем знакомом говорили.
— Неувязочки у вас есть, — сказал доктор Терехов, — нестыковочки.
— А конкретно?
— Да вот хотя бы взять этого вашего героически погибшего коллегу: то он у вас Жакенбаев, то Жаукенов…
— Серьезно?
— Серьезно. В нескольких местах вы его именуете то так, то этак.
— Тьфу ты, — с досадой сказал Кирьянов: — Вот что значит не перечитать потом… Ну да, накладочка. В общем-то фамилия у него была совершенно другая, хоть и похожая, я, видимо, забывал второпях, как его называл у себя в дневнике…
— В романе, вы хотите сказать?
— В дневнике, доктор, в дневнике, — сказал Кирьянов. — Ну, а еще какие-нибудь принципиальные замечания есть?
— Вот уж не знаю, можно ли это назвать принципиальным замечанием… — подумав, сказал Терехов. — Не вяжется кое-что.
— А именно?
— Вы там порой чересчур много пьете, — а потом мчитесь на задание как ни в чем не бывало. Извините, плохо верится. В конце, после поминок, вы сами описываете, что вся компания, простите великодушно, нахрюкалась чуть ли не до поросячьего визга — и тут ваш полковник объявляет боевую тревогу, и вы, абсолютно трезвые, мчитесь на вызов…
— Тьфу ты, — повторил Кирьянов. — Совсем за был! Очень уж привык к этой штуке, она ж там обычная, как у нас — водопроводный кран… Понимаете, у каждого в квартире, в прихожей, в углу, торчала под потолком этакая полусфера, нечто вроде душа. Достаточно встать под нее и давануть кнопочку… Прошибет неописуемым душем насквозь — и ты снова трезвехонек, сколько бы ни выпил…
— Ах, вот оно что… — сказал доктор Терехов, стараясь быть бесстрастным. — Полезное изобретение, ничего не скажешь… Здесь бы ему цены не было…
— Пожалуй.
— И не расскажете ли, что с вами было потом? — спросил Терехов. — Заинтриговали вы меня…
— Потом? Четвертое управление. Работа во времени, точнее говоря, в прошлом.
— А в будущем что, не получается?
— Там барьер, — скупо обронил Кирьянов.
— Ну да, разумеется, — задумчиво кивнул Терехов. — Там барьер. По Азимову, по Андерсону, по кому-то еще… Интересно, Азимов у вас не работал?
— Не припомню что-то.
— А Стругацкий, значит…
— Значит, — сказал Кирьянов. — Кстати, вам, как любителю фантастики, будет интересно… Доводилось мне уже потом читать два романа Аркадия свет Натаныча. “Прозрачные паруса” и “Последний талый снег”.
— Не припомню таких.
— А откуда ж вам помнить? — усмехнулся Кирьянов. — Коли они — в спецхране…
— Почему?
— А оттого, что Аркаша Самурай заигрался. Прав был Митрофаныч. Не выдал в сих трудах никаких таких особенных тайн, но все равно, руководство решило, что в них чересчур много от закулисной реальности, а потому лучше перебдеть, чем недобдеть. Ну, знаете, как это бывает… И законопатили оба романчика в спецхран. А может, и правильно сделали, что законопатили. Были печальные прецеденты, знаете ли. На Земле там и сям обретаются всякие непризнанные гении — по молодости непризнанные, по смелости идей, по разным другим причинам, порой чисто бытовым. Теперь представьте, что попадает такому в руки книжка вроде “Прозрачных парусов” — и, как детонатор, вызывает ассоциации, смелые идеи, позволяет связать воедино парочку, казалось бы, абсолютно несвязуемых областей знания…
— Трудновато мне представить, — сказал Терехов с легкой язвительностью. — Я “Прозрачных парусов” не читал.
— А хотите?
— Не отказался бы. У вас что, с собой?
— Да нет, конечно. Говорю вам, в спецхране.
— И кто ж меня пустит в ваш спецхран?
— Почему нет? — пожал плечами Кирьянов с совершенно непонятным выражением в глазах. — Можно устроить…
— Был бы вам благодарен… — поклонился Терехов, уже не скрывая язвительности. — Значит, у вас там этакая полиция времени?
— Да нет, не совсем. — Задач там много, и они разносторонние. Я, например, снимал людей с “Титаника”. Может, помните, был такой лайнер…
— Помню, представьте, — сказал Терехов. — И много сняли, позвольте осведомиться?
— Всех, — сказал Кирьянов бесстрастно. — Когда отплыли все шлюпки и он стал погружаться, тут мы и заработали. Могу вам сказать по секрету, что на дно он шел уже пустым. Вообще с кораблями вроде “Титаника”, о которых заранее известно, что они потонули на большой глубине, а то и пропали без вести, очень легко работать.
— Насколько я помню, до “Титаника” все же добрались глубоководные аппараты?
— А толку-то? — хмыкнул Кирьянов. — Заранее было ясно, что ни единой косточки они не узрят — за десятки лет их надежно растворяет морская вода, это всем известно и не вызывает ни малейших подозрений. Еще легче с теми кораблями, что до сих пор считаются пропавшими без вести — там можно было работать практически в открытую. Вот с “Адмиралом Нахимовым” оказалось не в пример потруднее — туда примчались спасатели, стали вылавливать трупы, пришлось подбрасывать чертову уйму биоманекенов…
— А зачем? — спросил Терехов. — Ах да, я и забыл… Кадры?
— Кадры, — сказал Кирьянов без улыбки. — Самый простой и легкий способ пополнять ряды. Среди всей этой публики эпохи парусного флота полупиратов-полуисследователей столько подходящего народа, что можно грести каждого второго, не считая каждого первого. Назвать бы вам кое-какие имена — ахнете…
— Представляю себе, — сказал Терехов. — И Магеллан, чего доброго, у вас, и капитан Кук…
Кирьянов загадочно улыбался — с чересчур уж раздражающей уверенностью в себе, какой не полагалось пациенту психушки, и Терехова это неприятно задело.
— Значит, вы твердо стоите на том, что это дневник, а? — спросил он, попытавшись улыбнуться столь же загадочно.
— А так оно и есть.
— Да-а? — протянул Терехов. — А знаете, где я вчера был? Не пожалел времени. Заглянул к вам домой, с супругой побеседовал, в пожарной части вашей с людьми поговорил… Интересные вещи выяснились. И жена ваша, и сослуживцы категорически не упомнят, чтобы вы за последние несколько лет в какую бы то ни было командировку отлучались. Как жили в. нашем городе, так и жили.
— Ах, вот оно что… — лениво поморщился Кирьянов. — А вы еще не поняли? Ну да, конечно, в каком-то смысле я и не исчезал никуда… А зачем? Технология гораздо изощреннее. На моем месте был биоманекен. У нас их отлично умеют делать, могу вас уверить. По сути, полная копия. Замени меня… или, скажем, вас, никто и не заметит подмены. Полное подобие. На творческую работу это создание, сразу уточню, неспособно — так что если подменить им, ну, хотя бы физика-теоретика, Ландау какого-нибудь, никакими выдающимися открытиями “Бим” публику не порадует, поскольку к самостоятельной высокой интеллектуальной деятельности абсолютно неспособен. Ну, а заменить рядового пожарного или рядового, уж не обижайтесь, психиатра гораздо проще. Полная копия.
— Хотите сказать, он и с вашей женой вместо вас спал?
— Ага, — безмятежно сказал Терехов. — И в преферанс с мужиками резался, и пиво пил, и с женой спал…
— И вы об этом так спокойно говорите?
— А что тут такого? — с некоторым удивлением спросил Кирьянов. — Это ж не сторонний какой-то хахаль, это, если прикинуться, я сам, мое точное подобие, прекрасно имитирующее именно мое поведение… Под электронным микроскопом не отличишь.
— Интересно… — покрутил головой Терехов.
— Обычная практика. Копия, поймите, моя точная копия… Что ж тут ревновать? Вы мне так и не сказали, как ко всему этому относитесь…
— К вашему роману?
— Да тьфу ты, господи! — с неприкрытой досадой сказал Кирьянов. — К дневнику! Что, не верите?
— Не верю, — сказал Терехов.
— Беда мне с вами… — поморщился Кирьянов. — А теперь? — Он повернулся вполоборота на хлипком стуле. И не сделал больше ни одного движения, остался в прежней позе, но в кабинете вдруг зашелестело, зашуршало, истории болезни и прочая бумажная канцелярия вдруг вспорхнули с полок, закружили ворохом, сначала показалось, в хаотическом беспорядке, потом обнаружилось — в упорядоченном танце, бумаги кружили, не сталкиваясь, выписывая восьмерки и круги, поднимаясь к потолку и опускаясь ниже стола. Терехов приложил героические усилия, чтобы сидеть спокойно, не сорваться с места.
— Да хватит вам! — выкрикнул он наконец.
— Хозяин — барин, — дернул плечом Кирьянов. И летающие бумаги моментально потянулись на прежнее место, сухо шелестя, устроились на полках в прежнем порядке.
— И как же это у вас получается? — сердито спросил Терехов.
— Как? — Вот тут на лице Кирьянова на миг появилась растерянность. Не знаю, как объяснить… Солнце еще не зашло, его излучение обдувает Землю… Бумага — это в первую очередь целлюлоза… Вот и все, если вкратце, по-другому не получится…
— Ценная научная информация, — фыркнул Терехов, стараясь не выказывать растерянности.
— Какая есть, я, честно говоря, сам не знаю подробностей… Ну, а теперь?
— Теперь? — саркастически ухмыльнулся Терехов. — А что, собственно говоря, “теперь”? Бумаги летали по комнате. Ну и что? Что вы мне этим доказали? Я не уверен, что это вообще было в реальности. Быть может, вы гипнотизер-самоучка. Самородок из провинции. Гипнотизер творит и не такое… Вы мне продемонстрируйте что-нибудь поубедительнее, и не мне одному…
— Интересно, — сказал Кирьянов без всякого раздражения. — Мне что, прикажете из мезонного излучателя палить во дворе больнички? Предварительно выстроив у окон персонал и постояльцев? Кто мне такое позволит, доктор…
— Значит, не можете?
— На публике? Категорически не положено.
— Ну да, я так и думал…
— Ну а все же, любезный доктор?
— Что — все же? Ну, написали вы небезынтересный фантастический романчик. Ну, гипнозом владеете… И что дальше? Проверить ваши утверждения решительно невозможно. Или можно?
— Н-ну…
— Вот видите! — торжествующе сказал Терехов. — Мне тут за семнадцать лет преподносили истории и похлеще. Куда там хлеще! Простите уж, но фантазия у вас не самая богатая…
— Ну а если допустить на минутку? — вкрадчиво спросил Кирьянов. — Всего лишь допустить, а? Допустить, что все описанное — чистейшая правда… Что все так и было? Можете вы чисто теоретически высказать свое отношение?
— А оно у меня простое. Не верю.
— Почему? — пытливо, настойчиво повторил Кирьянов. — Можете вы объяснить, отчего не верите?
Терехов понемногу стал ощущать растущее раздражение. То, что происходило, было насквозь неправильным. Чем дальше, тем больше чертов пожарный держался так, словно это он изучал собеседника, всерьез проверял его реакции, испытывал, прощупывал, исследовал… На подобное поведение пациент психушки просто-напросто не имеет права — даже если он не больной, а всего-навсего хитрый симулянт. Изучать, проверять и исследовать в этом кабинете имеет право только его хозяин, по должности своей, по праву, по жизни… Любой, находящийся здесь на положении постояльца, будь он хоть трижды гипнотизер, обязан быть лишь объектом изучения…
И все же он сдержался — как-никак семнадцать лет стажа, не более и не менее. Профессия приучила к максимальной сдержанности и к железному терпению. Что ты за психиатр, если изучаемый способен тебя хотя бы чуточку вывести из себя, разозлить? А вот те хрен…
— Почему? — повторил Терехов, стараясь быть ироничным, спокойным и профессиональным. — Потому что… Потому что у вас все получилось как-то чертовски уж буднично…
— Иными словами, не согласуется со сложившимися у вас стереотипами, да? А если учесть, что стереотипы эти могли сложиться исключительно в результате чтения фантастики… Ничего удивительного, — произнес Кирьянов прямо-таки покровительственно; отчего Терехов внутренне ощетинился, как дикобраз. — Можно сказать, стандартные реакции… Милейший доктор, а вы никогда не задумывались над тем, что обитаемая Вселенная как раз и живет буднично? Во всяком случае, подавляющее большинство ее населения? Входящее в Содружество? Да, конечно, мы — экстремалы. Спасательная служба, спецназ, исследовательские группы… Но мы — столь ничтожное меньшинство… Я прекрасно вас понимаю. Сам когда-то был в вашем положении, особенно в юности. Фантастика — это в первую очередь головоломные загадки, головокружительные приключения, сверкающие звездолеты, героически штурмующие бездны пространства… А меж тем… нет, я не отрицаю — в Содружестве и в самом деле существует немаленький флот исследовательских звездолетов. Вселенная бесконечна и безгранична — если говорить исключительно о нашем пространстве, а есть еще параллельные миры, соседствующие дубль-реальности, макромиры, микромиры, уровни… Да, разумеется. Сейчас, пока мы с вами мирно и конструктивно беседуем, какой-то звездолет с лихой командой уже непременно через что-то там героически проламывается или кружит вокруг новооткрытой планеты, о которой еще ничегошеньки не известно. Как же иначе, если нуль-транспортировка в данном случае бесполезна — чтобы попасть куда-то ее посредством, нужен не только стационарный передатчик, но и стационарный приемник, а откуда ему взяться на планете, которую открыли час назад? Но в том-то и суть, любезный эскулап, что на одного лихого и бесстрашного звездопроходца-спасателя-исследователя приходится, наверное, миллионов десять разумных существ, которые, со всех точек зрения, живут скучно и буднично. Пусть даже они в повседневной своей жизни пользуются бытовой техникой, которая землянам покажется чудом, пусть на работу они добираются посредством нуль-перехода и занимаются там опять-таки сущими, с нашей точки зрения, диковинными чудесами… Сути дела это не меняет. Для них, для Содружества все это не более чем скучные будни благонамеренных обывателей, чья жизнь полностью лишена романтики и приключений, надежно защищена высокой моралью и развитой техникой… понимаете?