Страница:
В правоте слов Таксиста лучше прочего убеждало то, что он до сих пор был жив – слишком уж соблазнительную мишень он представлял собой…
– Да и сразу бы стали шмалять, начальник, не дожидаясь, пока мы выберемся из машины. Мотор издали было слыхать, без глушака-то. Как мы из-за поворота вырулили, так и стали бы палить, как в тире. А оружие у них есть, бля буду, и не ваши «калаши»…
В руке Гриневского вспыхнул фонарик. Жёлтый электрический луч протянулся к «вахтовке», пробежался от колёс до крыши фургона, погас.
– Маша, слышишь меня? – повернувшись к уазику, громко спросил Карташ.
– Да, – раздалось в ответ.
– Оставайся в машине.
И Карташ по-прежнему с пистолетом в руке вышел на дорогу. Вместе с Гриневским они направились к брошенному зэками автомобилю.
– Им некогда засады устраивать, – всё о том же говорил Таксист. – Доехали, перекурили, поздравили друг друга с удачей – и в путь. Ночь-то лунная, можно кое-как идти по лесу. А то ведь и приборы ночного видения у них имеются… Я, к примеру, не удивился бы…
Отводя руками нависающие над дорогой ветви, они обошли «вахтовку», добрались до распахнутой двери автобуса.
– Давай глянем, начальник, нет ли чего полезного, – Гриневский направил луч фонарика на ступени, шагнул…
Пальцы Карташа вцепились в робу зэка. Он рванул Таксиста на себя, подсёк ему ноги и толкнул на обочину, в кусты. Обрушился сверху, взял шею в захват. Страшно прошипел:
– Лежать, блядь, не дёргаться! Убью, падла! Застрелю, как суку!..
Гриневский хрипел, извивался, пытаясь высвободиться, одной рукой отдирал локоть Карташа, другой ощупывал землю в поисках какого-нибудь подручного оружия – камня или деревяшки.
Так продолжалось секунд десять.
– Замри и слушай! – склонив лицо к лицу Гриневского, горячечно зашептал Карташ. – Замри, я сказал, тварь! И я тебя отпущу! Пронесло, ты понял? Теперь точно уже пронесло, и я тебя отпускаю…
Алексей чуть ослабил хватку, готовый в любой момент снова сжать шею зэка в железный замок.
– Без глупостей мне, Гриня… Некогда было церемониться… Растяжка там… Ты, придурок, чуть не подорвал тут нас обоих… Я ж не знал, задел ты её или не задел… Пришлось валить… Объяснять некогда было… Всё, отпускаю…
И Карташ разжал захват. Тут же, на всякий случай, откатился в сторону, вылез из кустов, поднялся на ноги.
– Силён, начальник, – вылез следом Гриневский, массируя шею.
– Ничего, выживешь…
Фонарик залетел под «вахтовку», но не погас, поэтому разыскать его труда не составило. Карташ выронил и пистолет. Но и его нашли – правда, чуть повозившись. Потом вернулись к дверце «вахтовки». Присели на корточки, вгляделись, подсвечивая себе фонариком. Над второй ступенькой автобуса, на высоте ладони тянулась проволока толщиной миллиметра в два. Граната же была изолентой примотана к дверной петле.
– Значит, гранаты у них тоже есть… – отметил Карташ, неизвестно к кому обращаясь.
– Как ты растяжку-то углядел?
– Фонарик, луч, – Карташ рукавом вытер пот со лба. – Ф-фу, повезло нам… Что-то блеснуло… длинное и тонкое. Наверное, понял, что проволока… – И честно признался:
– Хрена там понял – я ни о чём и подумать-то не успел. Если честно, тело само сработало.
– Ты чего, начальник, в горячих точках воевал?
– Бог миловал.
– А я вот воевал, но не заметил… Так откуда у тебя ж навыки? Или в ваших училищах натаскивают?
– Пёс его знает откуда, – сказал правду Карташ. – Может, от предков что пришло… Так, сейчас мы её…
Он аккуратненько, в пять приёмов переломил проволоку на кольце гранаты, освободил саму гранату с ввинченным запалом (это оказалась «ф-1» – ого, рвануло бы на славу, это тебе не какая-нибудь плевенькая пятая «эргэдэшка»), подкинул на ладони, положил в карман. Пригодится. Сказал, стараясь сдержать предательскую дрожь в голосе:
– А ты где воевал?
– В первую чеченскую, – не сразу ответил Гриневский. И посмурнел, замкнулся.
– Ну-ну… А теперь осторожно поднимаемся и смотрим, нет ли там для нас чего-нибудь полезного.
– Например, ещё одного подарочка? – хмуро заметил Гриневский.
– Это вряд ли, не ссы. Сам говорил – они не ждали, что мы по их следу двинемся. А растяжка – это так, на всякий пожарный, мало ли что. Им, Гриня, боезапасы экономить надо…
В салоне, просвечиваемом фарами уазика насквозь, он вдруг повернулся, одной рукой взял поднявшегося следом Таксиста за грудки, направил луч фонаря тому в глаза и ласково сказал:
– А теперь не для протокола. На зоне о готовящемся прорыве не знал почти никто. Ни «мужики». Ни даже мои стукачи. Тем более – не знали о соскоке. Вопрос: откуда знаешь ты?
Гриневский рывком высвободился, в его глазах мелькнул очень нехороший огонёк, и Карташ мигом сконцентрировался, поднял «Макаров» – зэки, даже полуослепленные, умеют наносить удар быстро, незаметно, непредсказуемо и, главное, эффективно. Алексей сам видел, как насквозь прочифиренный, прокуренный и туберкулёзный Пистон, имеющий пятую ходку, секунд за двадцать приголубил каратэшника, обладателя какого-то там охренительного дана. Впервые залетевший на зону каратэшник стал, по неопытности своей, строить из себя делового, качать права и одним, первым же ударом уложил на пол Пистона, – а Пистон вцепился зубами в ногу каратэшника и выдрал тому сухожилие, что называется, с мясом. Потому как в уркаганской драке главное – нанести противнику как можно больший урон за минимальное время, причём неважно какими способами и приёмами, любыми, – так что все эти «маваши» и «йокогэри» отдыхают…
Однако Гриневский нападать не стал. Рысий огонёк в его глазах погас, он сказал негромко:
– Свет убери, начальник.
Алексей, подумав, отвёл луч в сторону.
– Ты только не забудь, начальник, кто сначала тебя, а потом тебя и девку твою от смерти спас. Я ведь мог и не остановиться ни там, у оврага, ни у клуба вашего…
– Откуда про соскок знаешь? – повторил Алексей, несколько успокаиваясь.
– Оттуда. Фу, бля, круги какие-то кружатся, ни хера не видно… – Таксист потёр слезящиеся глаза. – Я должен был вместе с ними соскочить.
Восьмым.
Вот это было неожиданно.
Таксист – из «мужиков», никогда в воровские дела не лез, ни в чём этаком участия не принимал, крутил себе баранку и всё больше помалкивал…
И он решился на побег?!
– А не гонишь? – недоверчиво спросил Карташ.
– Самогон гонят, а я говорю, как есть, – резко сказал Гриневский. – Пугач мне лично приказал: «В двадцать два десять чтоб был подле меня. Да оденься потеплее, по-походному, со мной и с ребятами пойдёшь. Если выгорит – Березовскому на милостыню подавать будешь…»
Алексей озадаченно почесал висок рукоятью пистолета. Спросил:
– А ты что?
– А что я? – истерично выкрикнул Гриневский. – Пугачу, что ли, возражать буду?! Сказал: «Буду». В двадцать два десять ты с лялькой ещё в клубе барахтался, а я тебя ждал, как цуцик, – а в двадцать два тридцать началось…
– За ляльку в рыло получишь, – серьёзно предупредил Карташ. – Иными словами, ты к Пугачу просто не успел?
– Ну.
– И он без тебя в соскок ушёл?
– Ну.
Карташ хохотнул, но тут же снова стал серьёзным.
– Ох и зол на тебя Пугач, наверное, – опоздал ты брат, к построению…
– Е..л я такие построения, начальник, веришь ли, – сказал Гриневский, глядя в глаза Карташу. – Откажешься – на перо поставят, пойдёшь с ними – всё равно не жить, я ж не с их грядки, я чужой. Заставят сделать, что надо, – и привет. Чтоб языком потом не трепал.
– Логично, – вынужден был согласиться Алексей. – Дела-а… А что сделать должен был? Куда культпоход намечался?
– Не знаю, начальник, веришь, нет? – Таксист перекрестился. – Мне Пугач не докладывался…
– А ты с ним знаком, что ли? С Пугачом?
– Да было дело… – замялся Гриневский…
– Что случилось?
Оба слаженно обернулись. Маша не сдержала обещания и бросила уазик – видимо, одной ей сделалось вконец невыносимо.
– Да вот, – как ни в чём не бывало ответил Гриневский, – мы тут грибочек с гражданином начальником нашли, белый…
Ничего полезного в «вахтовке» они не отыскали – беглые заметали следы старательно. Зато в уазике за задним сиденьем обнаружился потёртый жиденький ватник Гриневского – Алексей заботливо прихватил его с собой: ночью в тайге может быть не жарко. Кофе в термосе есть, сигарет почти полная пачка… жаль вот, «Колчак» в клубе остался – оченно, знаете ли, неплохо было бы принять сейчас для успокоения и тонуса…
– Где ночевать-то будем, начальник?
Да уж, проблема. Но Алексей ставил её шире, вообще: что дальше делать-то? Их рывок на уазике можно объяснить лишь состоянием аффекта. Инстинкт погнал их в тайгу, подальше от вырвавшейся на свободу смерти. А в здравом уме никто не решился бы на подобную авантюру – без снаряжения и провианта… Да и со снаряжением и провиантом не решились бы.
Вот что надо делать: утром надо будет худо-бедно определиться на местности, поворачивать оглобли к станции и леском-леском к ней пробираться. О неожиданно вспыхнувшем бунте власти наверняка уже знают, солдатики из ближайшей вэчэ с ментами уже подтягиваются, если можно верить «археологу» – и ничего, подавят как миленьких, никуда зэчарам не деться. А вот если крутиться поблизости зоны, так можно и на пулю нарваться – злая солдатня, тайгу прочёсывая, сначала будут стрелять, а уж потом смотреть, что за дичь они подстрелили, беглого урку, добропорядочного старлея или «хозяево» чадушко…
– Уйдём где-нибудь на километр в сторону, – решил Карташ. – Там переночуем, благо до утра не так уж и много осталось, а утром свернём к вокзалу, лесочком подойдём… Ничего, за пару дней должны добраться, там в ментовку и сдадимся. Авось, если расстреляют, то не сразу…
Он мельком оглядел экипировку Маши и, в общем-то, остался доволен. Прочная брезентовая ветровка, свитер, сапоги – нормально, словно специально к походу готовилась… Хотя, по большому счёту, так оно и было – они же весь день гуляли по тайге. Что ж, прогулка продолжается. С оздоровительным уклоном…
На небольшой полянке развели костёр. Таксист по уркаганской привычке сел на корточки в сторонке, но Алексей, здраво поразмыслив, поманил его пальцем – дескать, сейчас нет зэков и цириков, пока мы на равных. Пока не выберемся из этой передряги. Поколебавшись чуток, Гриневский придвинулся к костру. Карташ достал из сумки термос с остатками кофе, два сплющенных бутерброда. Не густо, прямо скажем. Один бутерброд отдал Маше, второй разделил пополам между собой и зэком. Ели в полном молчании, и Каждый думал о своём.
Но его это не останавливало: бесшумной тенью скользнул он под таинственно шепчущие кроны, в огромные, почти в человеческий рост папоротники, постепенно удаляясь от полянки.
Хотите оставаться тут? Что ж, дело ваше, господа хорошие, только времена нынче другие, власть в округе поменялась. К станции он не полезет ни за какие деньги, своя-то шкура дороже. Если вскроется, кто он такой… Нет уж, лучше самому, без этих… сопровождающих…
Он выбрался к безымянному распадку, по возможности тихо спустился к руслу высохшего ручья…
И одновременно с этим в шею ему упёрся холодный кругляшок, а знакомый голос тихо произнёс:
– Ку-ку, Гриня. Так, давай медленно повернёмся жалом ко мне… Неугомонный ты паренёк, как я погляжу.
Гриневский почувствовал, как по спине побежала струйка липкого пота. Он повернулся.
Было нестрашно – просто неизмеримо горько от того, что провели, как мальчишку.
– Умница. Теперь сделаем так…
Внезапно – Гриневский даже вскрикнул от неожиданности – в лицо ему ударил ослепительный кружащий свет. Он успел различить перед собой лицо старлея.
– Не бойся, – донёсся до него голос Карташа. – Это я опять фонарём поводил перед твоей рожей. Как тогда, в «вахтовке», помнишь? Побудешь слепым минут десять, пока зрение не восстановится. Так, на всякий случай. А пока положи-ка ласты на череп, будь столь любезен.
Умелые руки быстро обыскали Гриневского.
– Ладно, твоя взяла, – выдавил Таксист. – Давай договоримся. Расстанемся по-людски, а? Ты меня не видел, я тебя не видел. – Облизнул мигом пересохшие губы, ожидая выстрела в затылок… или нож под ребро… или ещё чего в таком духе.
– Ага, на попятную идёшь? – сказал Карташ. – Это хорошо. Это правильно. Теперь руки за спину. Скрести их.
– Что… что ты хочешь делать?
– Не дрейфь, убивать я тебя пока не собираюсь. Просто стреножу, как конека. До утра полежишь под деревцем; рассветёт, тогда и поговорим. А я пока вздремну – всю ночь из-за тебя, чёрта, глаз не смыкал, ждал, когда ноги сделать надумаешь…
Кисти Гриневского прочно, но не больно опутала тонкая проволока – не иначе, та самая, которая раньше играла роль «растяжки». Карташ повёл его назад, к костру, как козла на верёвочке.
Маша не спала, сидела по-турецки, испуганно глядя на принудительное возвращение блудного зэка. Карташ ободряюще подмигнул ей, подвёл Таксиста к дереву, уложил на бок и другой конец проволоки надёжно обмотал вокруг ствола. Свет костра разогнал тени, на небольшом пятачке посреди бурелома было как-то неожиданно уютно и покойно.
– Не беспокоит? Вот и ладненько. Спасибо, хоть не передушил нас, сонных…
– Погоди.
– Ну?
– Покурить дай.
Алексей некоторое время колебался, но потом пожал плечами и просьбу выполнил.
– Теперь всё?
Гриневский молча затянулся.
– Тогда до завтра.
И Карташ погасил фонарь.
Гриневский попытался изогнуться и дотянуться до пут кончиком сигареты, но не смог.
Да и что толку – проволока ведь… Передохнул немного. Докурив до самого фильтра, выплюнул окурок далеко в кусты. Лежать было не то чтобы неудобно, но в высшей степени неприятно. Возле уха сновали комарьё и ещё какая-то таёжная дрянь, но пока кусать не решались, и на том спасибо.
– Ты тайгу знаешь, – сказал он в пространство. – Пёр по бурелому грамотно, сейчас подкрался неслышно… Значит, ты обманул меня. Значит, ты знаешь лес.
– В детстве в походы ходил, – лениво донеслось со стороны костра.
– Начальник, ну зачем я тебе, а? Орден за меня всё равно не получишь. Я ж не бежал вместе со всеми, я вам жизнь спас. А тебе так и вовсе два раза. Мне через три с половиной откидываться, какой мне резон опять под статью лезть? И ни фига я не знаю, клянусь… Отпусти меня, а?
Послышалось возня, вновь включился фонарик.
– Слушай, Гриня, ты что, вообще никогда не спишь?
Кряхтя, Карташ присел на корточки перед Гриневским. Потёр глаза, сказал устало:
– Извини, отпустить я тебя сейчас никак не могу. Зато, что помогал, конечно, спасибо, но… Ты мне ещё не рассказал, откуда знаешь Пугача и какого чёрта лысого он тебя за собой потащил. Стало быть, ты что-то скрываешь. Стало быть, это что-то может оказаться для меня опасным. Расколись, а там посмотрим… Я ведь уже говорил: теперь мы с тобой одной ниточкой повязаны. Куда я, туда и ты.
Он поднялся, отошёл за дерево и с удовольствием помочился. Вернулся.
Гриневский вздохнул и сказал:
– Если хочешь – расскажу. Но ничего тут нет интересного…
– Ты зачем свалить решил по-тихому, а?
– А впадлу мне с вертухаем по лесам кантоваться…
– Не правильный ответ, – преспокойно перебил Алексей и добавил голосом Жеглова:
– Ты же не урка, Гриня. И не вор. И не жулик. Ты «мужик». Так что колись давай.
Гриневский ещё раз вздохнул…
А вон та деваха, что изготовилась перебегать улицу в неположенном месте, доберётся ли она до середины Днепра… то бишь улицы Ленина? Не угодит ли вместо свидания, на которое наметилась, судя по боевой раскраске и лучащимся глазам, в мрачную хронику дорожно-транспортных происшествий?
А вот уж кто точно может проснуться завтра поутру где угодно, так это гражданин, который открыл дверцу «Волги», впустив в салон морозное облако, и заползает сейчас на переднее пассажирское сиденье. Появление этого гражданина прервало вялые таксёрские умствования Петра.
– Ну что, едем? – поправив зеркало, спросил Пётр.
– Блин, ну что за непруха! Как сговорились все! Одна в ночную смену ишачит, денег ей, вишь, не хватает, другая переехала и не оставила, зараза, ни адреса, ни телефона, – растирая прихваченные морозом ладони, сперва пожаловался на облом пассажир, с которым Пётр объезжал уже второй адрес. – Вот чего… Давай, шеф, до угла Кутеванова и Каландаришвили. Тормознёшь у «Двадцати четырех часов». Знаешь?
Пётр философски кивнул: хоть в Москву, голуба, лишь денежки платил.
Магазин, известный по антиалкогольным временам. Раньше, в дочубайсовскую эпоху, лабаз в народе звали «огурцом» – за ядовито-зелёные стены. И ух как сотрясались эти стены, когда на них девятыми валами накатывались волны из крепких мужских тел! Потому что в другие магазины вино-водочную продукцию подвозили крайне нерегулярно, или же не завозили вовсе – спасибо Егору Кузьмину и Михаил Сергеичу, – а в этом почему-то с подвозом всё обстояло пучком. И сшибались каждый шантарский день в беспощадной игре, здорово смахивающей на регби, суровые, небритые, пропахшие потом и табаком мужики. Случись, кстати говоря, тогда возле лабаза короли натурального регби – скажем, какие-нибудь ирландцы, какие-нибудь «Дублинские буйволы», то затоптали бы их, как котят. Куда ирландцам против озлобленного русского мужика, у которого трубы горят лесным пожаром!.. А нынче нет очередей, и стены лабаза уже не зелёные, да и у народа сегодня другие огорчения и другие развлечения…
– Возьму два пузыря, – делился планами пассажир, – махану к Лёньке. Это мой братан двоюродный. Он, конечно, придурок, и подерёмся с ним, это уж как водится, ну да ладно… Всё ж таки год с ним не виделись. Я ж, командир, на Камчатке год торчал. Теплостанцию мы там строили, которая работает от гейзеров, слыхал, поди? Я-то сам мастером…
И полилась, как вода из крана, очередная история про житуху-бытуху, подобных которой каждый таксист за смену выслушивает море разливанное. Чего только за эти годы не надудели в уши пассажиры! От леденящей правды, которую, может, лучше бы и не слышать, до выдумок, перед которыми сам барон фон Мюнхгаузен снял бы шляпу. Не говоря уж про заунывные расскажи о повседневных бедах и тяготах. Это ж на Западе народ за такими делами таскается к психоаналитикам. А нашим-то чего переплачивать напрасно, пока есть случайные попутчики в поездах, алкаши в разливухах и таксисты. Выливай на них помои своей души…
От магазина «Двадцать четыре часа» до машины Петра затарившийся пассажир так и не добрался. Его перехватил по дороге какой-то медвежьей комплекции тип в распахнутом пуховике.
Объятия, похлопывания по плечам, раскрытый напоказ пакет, из которого блеснули водочные пробки и вот – камчатский мастер обрёл собутыльника, а Пётр потерял пассажира. Хорошо хоть, рассчитаться успели.
Вот так: не попадись клиенту по дороге хрен в пуховике, задержись Пётр где-нибудь на светофоре, выйди клиент из магазина чуть позже… ну и так далее. Однако у случайностей своя сволочная программа, которая в очередной раз подтвердила тезис о непредсказуемости любых планов на вечер или на ближайшие пять минут, тезис во всю живёт и здравствует.
Так вот этот долбаный тезис поменял планы самого Петра. А он был бы не против объехать ещё десяток адресов и, честно говоря, уже на это настроился. Таких клиентов, как камчатский мастер, Пётр любил. Да и какой таксист их не любит – мужиков с деньгами на кармане, вдобавок охваченных чисто русской маетой поисков компании на вечер. Но – не судьба. И надо крутить по городу километры, выискивая новых пассажиров, план делать.
Возле «ночника» на улице Советской таксомотору замахали с тротуара. Двое парней в чёрных кожанках и лыжных шапочках. Пётр оценил парочку как опасную. И проехал мимо. Ну их в пень, ещё, бляха, свежи воспоминания об удавочке. Был недавно такой случай с удавочкой, накидывали.
Один урод, вроде почтенного возраста, вроде вполне законопослушного вида заказал доехать до дачного посёлка Серебряный ручей, что в десяти километрах от Шантарска. Хороший заказ обернулся проволочной петлёй на шее. И, блин, ничего не сделаешь, не дёрнешься-не рыпнешься, когда металл, взрезаясь в кожу, давит на кадык. Сиди пень пнём, косись в зеркало, держи руки на руле и гадай, чего дальше будет… Но, в общем, тогда обошлось. Урод ограничился тем, что выгреб выручку, открыл дверь и, оставив удавку на память, удрал в ближайший лесок.
Глянув на часы – десять сорок, – Пётр решил смотаться к кабаку «Беличий глаз». Тот закрывается в одиннадцать, посетители вот-вот начнут расходиться, а народ там собирается, главным образом, безлошадный – это вам не бандюганско-чиновничий ресторанец «Шантара». До шалмана отсюда катить недалече: с Каландаришвили сворачиваешь в переулок Хлопова, потом по безымянному мосту, перекинутому через Лысый овраг, потом вдоль парка Независимости, выезжаешь на проспект Смирнова и вот ты у «Беличьего глаза».
В переулке Хлопова под колёса чуть было не угодил какой-то алкаш. На безымянном мосту машину Петра облаяла собачья стая. Зато вдоль парка Независимости ехать было одно удовольствие: односторонка, свободная от людей и попутных машин, хорошо освещённая почётным караулом фонарей… Ё-моё, а это что такое?.. Твою мать!..
Ограда парка была неразличима во мраке. Также уличный свет не доставал и до памятника пионерам-героям (парк Независимости в прежней жизни звался парком 50-летия ВЛКСМ), который находится между улицей и оградой. Но сейчас занесённое снегом гранитное подножие памятника выхватывал из тьмы свет автомобильных фар.
И если бы только это одно он выхватывал…
Ещё же на снегу возле автомобиля («мерседес» – отстраненно зафиксировал Пётр) лежали в разных позах три человеческие фигуры. И вокруг них чёрные точки на белом снегу – хотел бы Пётр, чтоб это была не кровь, но что ж тогда ещё?..
Такси поравнялось с памятником, и Пётр, сам не зная зачем, сбавил скорость. И разглядел в руках у безжизненно завалившегося на капот человека пистолет с навинченным глушителем, а в двух шагах от водительской дверцы – бесхозно валяющийся короткоствольный автомат. Водила, он же четвёртая жертва трагедии, упал лицом на руль напротив пулевых отверстий в лобовом стекле. «Ну да, – пришло Петру на ум, – такие места как раз и выбираются под стрелки. Безлюдно, чужие машины издали видать…»
Почему он сдал назад, а не врезал по газам? Да хрен его знает! Ведь таксёрская сущность взывала к осторожности, взывала не искать на жопу приключений… Наверное, виновата во всём вторая, армейская сущность. Или же дело решило то, что один из лежащих на снегу людей пошевелился: подтянул руку к животу, судорожно перевернулся с боку на бок, выгнулся дугой и вновь обмяк…
Улица, просматривающаяся от одного края парка до другого, была пуста. И неизвестно, кто и когда здесь проедет. А если проедет, станет ли связываться… Для раненого простой такой вопросец «жить или помереть» могут решить сейчас минуты, а то и секунды. В конце концов, просто замёрзнет к чертям собачьим на сибирском морозце в минус двадцать два.
И Пётр решился. Словно под руку его толкнули.
Противу всяких дорожных правил он развернулся на улице с односторонним движением, заехал на площадку перед памятником, остановился возле давно и, возможно, навсегда потушенной чаши «вечного огня». Напялил шапку, вылез из «Волги», матеря всех бандюганов с их разборками, самого себя, сердобольного добрячка, и шантарскую зиму в придачу.
Но раз уж ввязался, то сказавши «А» следовало выговорить и «Б». Потому, прежде чем подойти к недостреленному мафиознику, Пётр обошёл остальных бойцов-неудачников. Остальные были однозначно и несомненно мертвы. А вот тот, кто давеча шевелился, ещё дышал…
Мужику (лет пятидесяти, среднего роста, не шибко крепкого с виду, с благообразной сединой, с наколками-перстнями на белых от мороза пальцах, упакованному в кашемировое пальто) досталось две пули. Одна прошила предплечье – это, похоже, ерунда, а не ранение, а вот другая вошла в живот.
«Где ж их любимый контрольный выстрел? – со злостью подумал Пётр, подхватив раненого под мышки и волоком потащив к задней дверце „волгаря“. – Дострелили бы, как положено, мне б не пришлось корячиться. Везде брак и недоделки.
Нет, а вправду, чего ж не довели работу до ума?
Может, сами еле ноги унесли? Может, тот с автоматом, поливая всё вокруг свинцом на последнем дыхании, заставил противную сторону спешно отступить, распихав своих подбитышей и недобитышей по салонам и багажникам? Ладно, не моё это дело…»
– Да и сразу бы стали шмалять, начальник, не дожидаясь, пока мы выберемся из машины. Мотор издали было слыхать, без глушака-то. Как мы из-за поворота вырулили, так и стали бы палить, как в тире. А оружие у них есть, бля буду, и не ваши «калаши»…
В руке Гриневского вспыхнул фонарик. Жёлтый электрический луч протянулся к «вахтовке», пробежался от колёс до крыши фургона, погас.
– Маша, слышишь меня? – повернувшись к уазику, громко спросил Карташ.
– Да, – раздалось в ответ.
– Оставайся в машине.
И Карташ по-прежнему с пистолетом в руке вышел на дорогу. Вместе с Гриневским они направились к брошенному зэками автомобилю.
– Им некогда засады устраивать, – всё о том же говорил Таксист. – Доехали, перекурили, поздравили друг друга с удачей – и в путь. Ночь-то лунная, можно кое-как идти по лесу. А то ведь и приборы ночного видения у них имеются… Я, к примеру, не удивился бы…
Отводя руками нависающие над дорогой ветви, они обошли «вахтовку», добрались до распахнутой двери автобуса.
– Давай глянем, начальник, нет ли чего полезного, – Гриневский направил луч фонарика на ступени, шагнул…
Пальцы Карташа вцепились в робу зэка. Он рванул Таксиста на себя, подсёк ему ноги и толкнул на обочину, в кусты. Обрушился сверху, взял шею в захват. Страшно прошипел:
– Лежать, блядь, не дёргаться! Убью, падла! Застрелю, как суку!..
Гриневский хрипел, извивался, пытаясь высвободиться, одной рукой отдирал локоть Карташа, другой ощупывал землю в поисках какого-нибудь подручного оружия – камня или деревяшки.
Так продолжалось секунд десять.
– Замри и слушай! – склонив лицо к лицу Гриневского, горячечно зашептал Карташ. – Замри, я сказал, тварь! И я тебя отпущу! Пронесло, ты понял? Теперь точно уже пронесло, и я тебя отпускаю…
Алексей чуть ослабил хватку, готовый в любой момент снова сжать шею зэка в железный замок.
– Без глупостей мне, Гриня… Некогда было церемониться… Растяжка там… Ты, придурок, чуть не подорвал тут нас обоих… Я ж не знал, задел ты её или не задел… Пришлось валить… Объяснять некогда было… Всё, отпускаю…
И Карташ разжал захват. Тут же, на всякий случай, откатился в сторону, вылез из кустов, поднялся на ноги.
– Силён, начальник, – вылез следом Гриневский, массируя шею.
– Ничего, выживешь…
Фонарик залетел под «вахтовку», но не погас, поэтому разыскать его труда не составило. Карташ выронил и пистолет. Но и его нашли – правда, чуть повозившись. Потом вернулись к дверце «вахтовки». Присели на корточки, вгляделись, подсвечивая себе фонариком. Над второй ступенькой автобуса, на высоте ладони тянулась проволока толщиной миллиметра в два. Граната же была изолентой примотана к дверной петле.
– Значит, гранаты у них тоже есть… – отметил Карташ, неизвестно к кому обращаясь.
– Как ты растяжку-то углядел?
– Фонарик, луч, – Карташ рукавом вытер пот со лба. – Ф-фу, повезло нам… Что-то блеснуло… длинное и тонкое. Наверное, понял, что проволока… – И честно признался:
– Хрена там понял – я ни о чём и подумать-то не успел. Если честно, тело само сработало.
– Ты чего, начальник, в горячих точках воевал?
– Бог миловал.
– А я вот воевал, но не заметил… Так откуда у тебя ж навыки? Или в ваших училищах натаскивают?
– Пёс его знает откуда, – сказал правду Карташ. – Может, от предков что пришло… Так, сейчас мы её…
Он аккуратненько, в пять приёмов переломил проволоку на кольце гранаты, освободил саму гранату с ввинченным запалом (это оказалась «ф-1» – ого, рвануло бы на славу, это тебе не какая-нибудь плевенькая пятая «эргэдэшка»), подкинул на ладони, положил в карман. Пригодится. Сказал, стараясь сдержать предательскую дрожь в голосе:
– А ты где воевал?
– В первую чеченскую, – не сразу ответил Гриневский. И посмурнел, замкнулся.
– Ну-ну… А теперь осторожно поднимаемся и смотрим, нет ли там для нас чего-нибудь полезного.
– Например, ещё одного подарочка? – хмуро заметил Гриневский.
– Это вряд ли, не ссы. Сам говорил – они не ждали, что мы по их следу двинемся. А растяжка – это так, на всякий пожарный, мало ли что. Им, Гриня, боезапасы экономить надо…
В салоне, просвечиваемом фарами уазика насквозь, он вдруг повернулся, одной рукой взял поднявшегося следом Таксиста за грудки, направил луч фонаря тому в глаза и ласково сказал:
– А теперь не для протокола. На зоне о готовящемся прорыве не знал почти никто. Ни «мужики». Ни даже мои стукачи. Тем более – не знали о соскоке. Вопрос: откуда знаешь ты?
Гриневский рывком высвободился, в его глазах мелькнул очень нехороший огонёк, и Карташ мигом сконцентрировался, поднял «Макаров» – зэки, даже полуослепленные, умеют наносить удар быстро, незаметно, непредсказуемо и, главное, эффективно. Алексей сам видел, как насквозь прочифиренный, прокуренный и туберкулёзный Пистон, имеющий пятую ходку, секунд за двадцать приголубил каратэшника, обладателя какого-то там охренительного дана. Впервые залетевший на зону каратэшник стал, по неопытности своей, строить из себя делового, качать права и одним, первым же ударом уложил на пол Пистона, – а Пистон вцепился зубами в ногу каратэшника и выдрал тому сухожилие, что называется, с мясом. Потому как в уркаганской драке главное – нанести противнику как можно больший урон за минимальное время, причём неважно какими способами и приёмами, любыми, – так что все эти «маваши» и «йокогэри» отдыхают…
Однако Гриневский нападать не стал. Рысий огонёк в его глазах погас, он сказал негромко:
– Свет убери, начальник.
Алексей, подумав, отвёл луч в сторону.
– Ты только не забудь, начальник, кто сначала тебя, а потом тебя и девку твою от смерти спас. Я ведь мог и не остановиться ни там, у оврага, ни у клуба вашего…
– Откуда про соскок знаешь? – повторил Алексей, несколько успокаиваясь.
– Оттуда. Фу, бля, круги какие-то кружатся, ни хера не видно… – Таксист потёр слезящиеся глаза. – Я должен был вместе с ними соскочить.
Восьмым.
Вот это было неожиданно.
Таксист – из «мужиков», никогда в воровские дела не лез, ни в чём этаком участия не принимал, крутил себе баранку и всё больше помалкивал…
И он решился на побег?!
– А не гонишь? – недоверчиво спросил Карташ.
– Самогон гонят, а я говорю, как есть, – резко сказал Гриневский. – Пугач мне лично приказал: «В двадцать два десять чтоб был подле меня. Да оденься потеплее, по-походному, со мной и с ребятами пойдёшь. Если выгорит – Березовскому на милостыню подавать будешь…»
Алексей озадаченно почесал висок рукоятью пистолета. Спросил:
– А ты что?
– А что я? – истерично выкрикнул Гриневский. – Пугачу, что ли, возражать буду?! Сказал: «Буду». В двадцать два десять ты с лялькой ещё в клубе барахтался, а я тебя ждал, как цуцик, – а в двадцать два тридцать началось…
– За ляльку в рыло получишь, – серьёзно предупредил Карташ. – Иными словами, ты к Пугачу просто не успел?
– Ну.
– И он без тебя в соскок ушёл?
– Ну.
Карташ хохотнул, но тут же снова стал серьёзным.
– Ох и зол на тебя Пугач, наверное, – опоздал ты брат, к построению…
– Е..л я такие построения, начальник, веришь ли, – сказал Гриневский, глядя в глаза Карташу. – Откажешься – на перо поставят, пойдёшь с ними – всё равно не жить, я ж не с их грядки, я чужой. Заставят сделать, что надо, – и привет. Чтоб языком потом не трепал.
– Логично, – вынужден был согласиться Алексей. – Дела-а… А что сделать должен был? Куда культпоход намечался?
– Не знаю, начальник, веришь, нет? – Таксист перекрестился. – Мне Пугач не докладывался…
– А ты с ним знаком, что ли? С Пугачом?
– Да было дело… – замялся Гриневский…
– Что случилось?
Оба слаженно обернулись. Маша не сдержала обещания и бросила уазик – видимо, одной ей сделалось вконец невыносимо.
– Да вот, – как ни в чём не бывало ответил Гриневский, – мы тут грибочек с гражданином начальником нашли, белый…
Ничего полезного в «вахтовке» они не отыскали – беглые заметали следы старательно. Зато в уазике за задним сиденьем обнаружился потёртый жиденький ватник Гриневского – Алексей заботливо прихватил его с собой: ночью в тайге может быть не жарко. Кофе в термосе есть, сигарет почти полная пачка… жаль вот, «Колчак» в клубе остался – оченно, знаете ли, неплохо было бы принять сейчас для успокоения и тонуса…
– Где ночевать-то будем, начальник?
Да уж, проблема. Но Алексей ставил её шире, вообще: что дальше делать-то? Их рывок на уазике можно объяснить лишь состоянием аффекта. Инстинкт погнал их в тайгу, подальше от вырвавшейся на свободу смерти. А в здравом уме никто не решился бы на подобную авантюру – без снаряжения и провианта… Да и со снаряжением и провиантом не решились бы.
Вот что надо делать: утром надо будет худо-бедно определиться на местности, поворачивать оглобли к станции и леском-леском к ней пробираться. О неожиданно вспыхнувшем бунте власти наверняка уже знают, солдатики из ближайшей вэчэ с ментами уже подтягиваются, если можно верить «археологу» – и ничего, подавят как миленьких, никуда зэчарам не деться. А вот если крутиться поблизости зоны, так можно и на пулю нарваться – злая солдатня, тайгу прочёсывая, сначала будут стрелять, а уж потом смотреть, что за дичь они подстрелили, беглого урку, добропорядочного старлея или «хозяево» чадушко…
– Уйдём где-нибудь на километр в сторону, – решил Карташ. – Там переночуем, благо до утра не так уж и много осталось, а утром свернём к вокзалу, лесочком подойдём… Ничего, за пару дней должны добраться, там в ментовку и сдадимся. Авось, если расстреляют, то не сразу…
Он мельком оглядел экипировку Маши и, в общем-то, остался доволен. Прочная брезентовая ветровка, свитер, сапоги – нормально, словно специально к походу готовилась… Хотя, по большому счёту, так оно и было – они же весь день гуляли по тайге. Что ж, прогулка продолжается. С оздоровительным уклоном…
На небольшой полянке развели костёр. Таксист по уркаганской привычке сел на корточки в сторонке, но Алексей, здраво поразмыслив, поманил его пальцем – дескать, сейчас нет зэков и цириков, пока мы на равных. Пока не выберемся из этой передряги. Поколебавшись чуток, Гриневский придвинулся к костру. Карташ достал из сумки термос с остатками кофе, два сплющенных бутерброда. Не густо, прямо скажем. Один бутерброд отдал Маше, второй разделил пополам между собой и зэком. Ели в полном молчании, и Каждый думал о своём.
* * *
…Ночь, к счастью, выдалась безлунной, небо было затянуто плотной облачной пеленой; крадущегося человека окружала непроглядная тьма.Но его это не останавливало: бесшумной тенью скользнул он под таинственно шепчущие кроны, в огромные, почти в человеческий рост папоротники, постепенно удаляясь от полянки.
Хотите оставаться тут? Что ж, дело ваше, господа хорошие, только времена нынче другие, власть в округе поменялась. К станции он не полезет ни за какие деньги, своя-то шкура дороже. Если вскроется, кто он такой… Нет уж, лучше самому, без этих… сопровождающих…
Он выбрался к безымянному распадку, по возможности тихо спустился к руслу высохшего ручья…
И одновременно с этим в шею ему упёрся холодный кругляшок, а знакомый голос тихо произнёс:
– Ку-ку, Гриня. Так, давай медленно повернёмся жалом ко мне… Неугомонный ты паренёк, как я погляжу.
Гриневский почувствовал, как по спине побежала струйка липкого пота. Он повернулся.
Было нестрашно – просто неизмеримо горько от того, что провели, как мальчишку.
– Умница. Теперь сделаем так…
Внезапно – Гриневский даже вскрикнул от неожиданности – в лицо ему ударил ослепительный кружащий свет. Он успел различить перед собой лицо старлея.
– Не бойся, – донёсся до него голос Карташа. – Это я опять фонарём поводил перед твоей рожей. Как тогда, в «вахтовке», помнишь? Побудешь слепым минут десять, пока зрение не восстановится. Так, на всякий случай. А пока положи-ка ласты на череп, будь столь любезен.
Умелые руки быстро обыскали Гриневского.
– Ладно, твоя взяла, – выдавил Таксист. – Давай договоримся. Расстанемся по-людски, а? Ты меня не видел, я тебя не видел. – Облизнул мигом пересохшие губы, ожидая выстрела в затылок… или нож под ребро… или ещё чего в таком духе.
– Ага, на попятную идёшь? – сказал Карташ. – Это хорошо. Это правильно. Теперь руки за спину. Скрести их.
– Что… что ты хочешь делать?
– Не дрейфь, убивать я тебя пока не собираюсь. Просто стреножу, как конека. До утра полежишь под деревцем; рассветёт, тогда и поговорим. А я пока вздремну – всю ночь из-за тебя, чёрта, глаз не смыкал, ждал, когда ноги сделать надумаешь…
Кисти Гриневского прочно, но не больно опутала тонкая проволока – не иначе, та самая, которая раньше играла роль «растяжки». Карташ повёл его назад, к костру, как козла на верёвочке.
Маша не спала, сидела по-турецки, испуганно глядя на принудительное возвращение блудного зэка. Карташ ободряюще подмигнул ей, подвёл Таксиста к дереву, уложил на бок и другой конец проволоки надёжно обмотал вокруг ствола. Свет костра разогнал тени, на небольшом пятачке посреди бурелома было как-то неожиданно уютно и покойно.
– Не беспокоит? Вот и ладненько. Спасибо, хоть не передушил нас, сонных…
– Погоди.
– Ну?
– Покурить дай.
Алексей некоторое время колебался, но потом пожал плечами и просьбу выполнил.
– Теперь всё?
Гриневский молча затянулся.
– Тогда до завтра.
И Карташ погасил фонарь.
Гриневский попытался изогнуться и дотянуться до пут кончиком сигареты, но не смог.
Да и что толку – проволока ведь… Передохнул немного. Докурив до самого фильтра, выплюнул окурок далеко в кусты. Лежать было не то чтобы неудобно, но в высшей степени неприятно. Возле уха сновали комарьё и ещё какая-то таёжная дрянь, но пока кусать не решались, и на том спасибо.
– Ты тайгу знаешь, – сказал он в пространство. – Пёр по бурелому грамотно, сейчас подкрался неслышно… Значит, ты обманул меня. Значит, ты знаешь лес.
– В детстве в походы ходил, – лениво донеслось со стороны костра.
– Начальник, ну зачем я тебе, а? Орден за меня всё равно не получишь. Я ж не бежал вместе со всеми, я вам жизнь спас. А тебе так и вовсе два раза. Мне через три с половиной откидываться, какой мне резон опять под статью лезть? И ни фига я не знаю, клянусь… Отпусти меня, а?
Послышалось возня, вновь включился фонарик.
– Слушай, Гриня, ты что, вообще никогда не спишь?
Кряхтя, Карташ присел на корточки перед Гриневским. Потёр глаза, сказал устало:
– Извини, отпустить я тебя сейчас никак не могу. Зато, что помогал, конечно, спасибо, но… Ты мне ещё не рассказал, откуда знаешь Пугача и какого чёрта лысого он тебя за собой потащил. Стало быть, ты что-то скрываешь. Стало быть, это что-то может оказаться для меня опасным. Расколись, а там посмотрим… Я ведь уже говорил: теперь мы с тобой одной ниточкой повязаны. Куда я, туда и ты.
Он поднялся, отошёл за дерево и с удовольствием помочился. Вернулся.
Гриневский вздохнул и сказал:
– Если хочешь – расскажу. Но ничего тут нет интересного…
– Ты зачем свалить решил по-тихому, а?
– А впадлу мне с вертухаем по лесам кантоваться…
– Не правильный ответ, – преспокойно перебил Алексей и добавил голосом Жеглова:
– Ты же не урка, Гриня. И не вор. И не жулик. Ты «мужик». Так что колись давай.
Гриневский ещё раз вздохнул…
Интерлюдия
Кое-что о практическом вреде человеколюбия
21 декабря позапрошлого года, 19.44.
Никто не может знать, чем для него закончится этот день и этот вечер, а также любые вылазки, поездки, пикники и прочие мероприятия. К примеру, главный рыжий электрик страны, собравшийся в Приморье на открытие ГЭС, о чём заливисто вещают сейчас дикторы по радио, запросто может и не долететь. А что, очень даже запросто: столкновение со стаей ворон, теракт, ошибка диспетчера – жизнь наша полна неожиданностей… Ещё, глядишь, свалится на крышу «волги» этот электрический сокол, как раз ведь над головой будет пролетать.А вон та деваха, что изготовилась перебегать улицу в неположенном месте, доберётся ли она до середины Днепра… то бишь улицы Ленина? Не угодит ли вместо свидания, на которое наметилась, судя по боевой раскраске и лучащимся глазам, в мрачную хронику дорожно-транспортных происшествий?
А вот уж кто точно может проснуться завтра поутру где угодно, так это гражданин, который открыл дверцу «Волги», впустив в салон морозное облако, и заползает сейчас на переднее пассажирское сиденье. Появление этого гражданина прервало вялые таксёрские умствования Петра.
– Ну что, едем? – поправив зеркало, спросил Пётр.
– Блин, ну что за непруха! Как сговорились все! Одна в ночную смену ишачит, денег ей, вишь, не хватает, другая переехала и не оставила, зараза, ни адреса, ни телефона, – растирая прихваченные морозом ладони, сперва пожаловался на облом пассажир, с которым Пётр объезжал уже второй адрес. – Вот чего… Давай, шеф, до угла Кутеванова и Каландаришвили. Тормознёшь у «Двадцати четырех часов». Знаешь?
Пётр философски кивнул: хоть в Москву, голуба, лишь денежки платил.
Магазин, известный по антиалкогольным временам. Раньше, в дочубайсовскую эпоху, лабаз в народе звали «огурцом» – за ядовито-зелёные стены. И ух как сотрясались эти стены, когда на них девятыми валами накатывались волны из крепких мужских тел! Потому что в другие магазины вино-водочную продукцию подвозили крайне нерегулярно, или же не завозили вовсе – спасибо Егору Кузьмину и Михаил Сергеичу, – а в этом почему-то с подвозом всё обстояло пучком. И сшибались каждый шантарский день в беспощадной игре, здорово смахивающей на регби, суровые, небритые, пропахшие потом и табаком мужики. Случись, кстати говоря, тогда возле лабаза короли натурального регби – скажем, какие-нибудь ирландцы, какие-нибудь «Дублинские буйволы», то затоптали бы их, как котят. Куда ирландцам против озлобленного русского мужика, у которого трубы горят лесным пожаром!.. А нынче нет очередей, и стены лабаза уже не зелёные, да и у народа сегодня другие огорчения и другие развлечения…
– Возьму два пузыря, – делился планами пассажир, – махану к Лёньке. Это мой братан двоюродный. Он, конечно, придурок, и подерёмся с ним, это уж как водится, ну да ладно… Всё ж таки год с ним не виделись. Я ж, командир, на Камчатке год торчал. Теплостанцию мы там строили, которая работает от гейзеров, слыхал, поди? Я-то сам мастером…
И полилась, как вода из крана, очередная история про житуху-бытуху, подобных которой каждый таксист за смену выслушивает море разливанное. Чего только за эти годы не надудели в уши пассажиры! От леденящей правды, которую, может, лучше бы и не слышать, до выдумок, перед которыми сам барон фон Мюнхгаузен снял бы шляпу. Не говоря уж про заунывные расскажи о повседневных бедах и тяготах. Это ж на Западе народ за такими делами таскается к психоаналитикам. А нашим-то чего переплачивать напрасно, пока есть случайные попутчики в поездах, алкаши в разливухах и таксисты. Выливай на них помои своей души…
От магазина «Двадцать четыре часа» до машины Петра затарившийся пассажир так и не добрался. Его перехватил по дороге какой-то медвежьей комплекции тип в распахнутом пуховике.
Объятия, похлопывания по плечам, раскрытый напоказ пакет, из которого блеснули водочные пробки и вот – камчатский мастер обрёл собутыльника, а Пётр потерял пассажира. Хорошо хоть, рассчитаться успели.
Вот так: не попадись клиенту по дороге хрен в пуховике, задержись Пётр где-нибудь на светофоре, выйди клиент из магазина чуть позже… ну и так далее. Однако у случайностей своя сволочная программа, которая в очередной раз подтвердила тезис о непредсказуемости любых планов на вечер или на ближайшие пять минут, тезис во всю живёт и здравствует.
Так вот этот долбаный тезис поменял планы самого Петра. А он был бы не против объехать ещё десяток адресов и, честно говоря, уже на это настроился. Таких клиентов, как камчатский мастер, Пётр любил. Да и какой таксист их не любит – мужиков с деньгами на кармане, вдобавок охваченных чисто русской маетой поисков компании на вечер. Но – не судьба. И надо крутить по городу километры, выискивая новых пассажиров, план делать.
Возле «ночника» на улице Советской таксомотору замахали с тротуара. Двое парней в чёрных кожанках и лыжных шапочках. Пётр оценил парочку как опасную. И проехал мимо. Ну их в пень, ещё, бляха, свежи воспоминания об удавочке. Был недавно такой случай с удавочкой, накидывали.
Один урод, вроде почтенного возраста, вроде вполне законопослушного вида заказал доехать до дачного посёлка Серебряный ручей, что в десяти километрах от Шантарска. Хороший заказ обернулся проволочной петлёй на шее. И, блин, ничего не сделаешь, не дёрнешься-не рыпнешься, когда металл, взрезаясь в кожу, давит на кадык. Сиди пень пнём, косись в зеркало, держи руки на руле и гадай, чего дальше будет… Но, в общем, тогда обошлось. Урод ограничился тем, что выгреб выручку, открыл дверь и, оставив удавку на память, удрал в ближайший лесок.
Глянув на часы – десять сорок, – Пётр решил смотаться к кабаку «Беличий глаз». Тот закрывается в одиннадцать, посетители вот-вот начнут расходиться, а народ там собирается, главным образом, безлошадный – это вам не бандюганско-чиновничий ресторанец «Шантара». До шалмана отсюда катить недалече: с Каландаришвили сворачиваешь в переулок Хлопова, потом по безымянному мосту, перекинутому через Лысый овраг, потом вдоль парка Независимости, выезжаешь на проспект Смирнова и вот ты у «Беличьего глаза».
В переулке Хлопова под колёса чуть было не угодил какой-то алкаш. На безымянном мосту машину Петра облаяла собачья стая. Зато вдоль парка Независимости ехать было одно удовольствие: односторонка, свободная от людей и попутных машин, хорошо освещённая почётным караулом фонарей… Ё-моё, а это что такое?.. Твою мать!..
Ограда парка была неразличима во мраке. Также уличный свет не доставал и до памятника пионерам-героям (парк Независимости в прежней жизни звался парком 50-летия ВЛКСМ), который находится между улицей и оградой. Но сейчас занесённое снегом гранитное подножие памятника выхватывал из тьмы свет автомобильных фар.
И если бы только это одно он выхватывал…
Ещё же на снегу возле автомобиля («мерседес» – отстраненно зафиксировал Пётр) лежали в разных позах три человеческие фигуры. И вокруг них чёрные точки на белом снегу – хотел бы Пётр, чтоб это была не кровь, но что ж тогда ещё?..
Такси поравнялось с памятником, и Пётр, сам не зная зачем, сбавил скорость. И разглядел в руках у безжизненно завалившегося на капот человека пистолет с навинченным глушителем, а в двух шагах от водительской дверцы – бесхозно валяющийся короткоствольный автомат. Водила, он же четвёртая жертва трагедии, упал лицом на руль напротив пулевых отверстий в лобовом стекле. «Ну да, – пришло Петру на ум, – такие места как раз и выбираются под стрелки. Безлюдно, чужие машины издали видать…»
Почему он сдал назад, а не врезал по газам? Да хрен его знает! Ведь таксёрская сущность взывала к осторожности, взывала не искать на жопу приключений… Наверное, виновата во всём вторая, армейская сущность. Или же дело решило то, что один из лежащих на снегу людей пошевелился: подтянул руку к животу, судорожно перевернулся с боку на бок, выгнулся дугой и вновь обмяк…
Улица, просматривающаяся от одного края парка до другого, была пуста. И неизвестно, кто и когда здесь проедет. А если проедет, станет ли связываться… Для раненого простой такой вопросец «жить или помереть» могут решить сейчас минуты, а то и секунды. В конце концов, просто замёрзнет к чертям собачьим на сибирском морозце в минус двадцать два.
И Пётр решился. Словно под руку его толкнули.
Противу всяких дорожных правил он развернулся на улице с односторонним движением, заехал на площадку перед памятником, остановился возле давно и, возможно, навсегда потушенной чаши «вечного огня». Напялил шапку, вылез из «Волги», матеря всех бандюганов с их разборками, самого себя, сердобольного добрячка, и шантарскую зиму в придачу.
Но раз уж ввязался, то сказавши «А» следовало выговорить и «Б». Потому, прежде чем подойти к недостреленному мафиознику, Пётр обошёл остальных бойцов-неудачников. Остальные были однозначно и несомненно мертвы. А вот тот, кто давеча шевелился, ещё дышал…
Мужику (лет пятидесяти, среднего роста, не шибко крепкого с виду, с благообразной сединой, с наколками-перстнями на белых от мороза пальцах, упакованному в кашемировое пальто) досталось две пули. Одна прошила предплечье – это, похоже, ерунда, а не ранение, а вот другая вошла в живот.
«Где ж их любимый контрольный выстрел? – со злостью подумал Пётр, подхватив раненого под мышки и волоком потащив к задней дверце „волгаря“. – Дострелили бы, как положено, мне б не пришлось корячиться. Везде брак и недоделки.
Нет, а вправду, чего ж не довели работу до ума?
Может, сами еле ноги унесли? Может, тот с автоматом, поливая всё вокруг свинцом на последнем дыхании, заставил противную сторону спешно отступить, распихав своих подбитышей и недобитышей по салонам и багажникам? Ладно, не моё это дело…»