Страница:
– А ну сдать всё неположенное! Кто сдаст добровольно – получает амнуху от наказаний. Считаю до пяти, сволочи. Кто не сдаст – виноват сам. Останется без свиданок. Лишение передач. За особо злостные нарушения – ШИЗО. Всё. Пять прошло.
Богомазов обернулся к хвостом следующему за ним сержанту.
– Чего ждёшь, Минаков?
Сержант из оперов, деревенского вида паренёк, веснушчатый, с оттопыренными ушами, в ответ пожал плечами.
– Вперёд! – толчком в плечо вывел его из нерешительности Богомазов. – Всё осмотреть. Каждый сантиметр. Каждую заначку вынуть. Простучать полы. Прощупать постели.
Сержант, которому, похоже, как лошади, чтобы сдвинуться с места, требовалось получить плетью по боку, рванулся тормошить подчинённых, распределять их по бараку, ставить задачи. И начался тотальный, старательный шмон. Солдаты сваливали на пол постели, матрасы и подушки, переворачивали тумбочки, простукивали пол на предмет тайничков… в общем, занимались своим делом. Карташ стоял в дверях и с ленцой наблюдал за приевшейся за годы суетой. Суета, судя по всему, приелась и заключённым, вот только виду они не подавали. Богомазов, постукивая блокнотом по ладони, расхаживал по проходу, в который солдаты вываливали содержимое тумбочек. Двое срочников расстелили простыню, на которую бросали вещи, признаваемые Богомазовым как неположенные.
– Кипятильник, вашу мать! Спалить нас задумали, чифирщики долбаные! А эт-то что такое? Никак вилки! Ресторан открываем? Чтоб было чем пырять? Не положено! Положено ложки. А это что? Подтяжки. Вешаться на них удумали? Не положено. Ишь, франты нашлись!
Карташ, разминая пальцами сигарету, наблюдал за действиями подчинённых. Мимо него к выходу из барака топали заключённые, чьи постели и тумбочки уже прошли досмотр, топали в одной колонне, и деловые, и мужики, и блатные. Аки волки с агнцами на водопой… Протопал и Таксист Гриневский, глядючи исключительно в пол. На выходе их обыскивали двое солдат, после чего выпускали из барака, чтобы те на освещённом прожекторами плацу дожидались, сколько потребуется, когда выйдет к ним начальство и объявит результаты проведённого обыска. То есть выйдет к ним начальство и расскажет, кому выпал карцер, кому – месяц без свиданок и так далее.
До Карташа доносились глухие зэковские бормотания под нос на тему: «ну, суки, дождётесь», «беспредел полный», «вертухаи оборзели в корягу, попомните ещё».
Так, стоп! Что-то такое мелькнуло в воздухе и, Богомазовым незамеченное, опустилось в кучу сваленного барахла. Сам не зная почему, Алексей дёрнулся было вперёд, но одумался и притормозил. Потом разберёмся. Но издали похоже на роспись для «пульки»…
– Бутылка из-под портвейна! Под чьей койкой? – тем временем свирепствовал в проходе Богомазов, похоже, получавший от своей роли истинное удовольствие. – Ага, Звягин! Ну, Звягин, ты у меня насидишься в карцере! Карты, оч-чень интересно. Кто не в курсе, что азартные игры запрещены?! Можно играть в домино, в крестики-нолики в специально отведённых для того уголках. Можно играть в города! Звягин, ну-ка назови мне город на букву «хе»?
Барак всё более напоминал дом врага народа после обыска, учинённого органами НКВД.
Проход был завален тряпьём, бумагами, какими-то объедками, посудой…
– Здесь закончили, – подошёл к Карташу разгорячённый, красный, как после бани. Богомазов. – Строить заключённых?
Карташ кивнул:
– Идите. Я вас догоню.
Богомазов не удивился, не до того ему было сейчас, он стремился к продолжению банкета, в которым был главным действующим лицом.
Его ещё и устраивало, что какое-то время над ним не будет командира – не надо опасаться внезапной команды «отставить».
Оставшись один в разворошённом бараке, Карташ двинулся по проходу, невольно наступая на разбросанные вещи. Под подошвами шуршала бумага, перекатывались пуговицы, что-то громко хрустнуло. Наклонился над замеченной «росписью для пульки», поднял, развернул.
Никакая это была не «роспись».
Это явно был план.
Вот только…
Вот только с подобными планами Алексею Карташу сталкиваться ещё не приходилось – даже если учесть, что этот был нарисован вручную, химическим карандашом, на серой обёрточной бумаге. Весьма тщательно. Впрочем, последнее ещё ни о чём не говорило – по большому счёту, зэки ко всем своим поделкам подходят вдумчиво, изобретательно, не терпя суеты и с прилежанием, достойным лучшего применения, – начиная от игральных карт и «сувениров» на продажу, вроде блокнотиков и статуэток, и заканчивая наборными рукоятями для ножей… И всё же, всё же, всё же…
Закусив губу, Алексей огляделся. Впустую. Не понять, откуда сей план вывалился, из чьей тумбочки или кровати. Скотина Богомазов, тщательнее надо, тщательнее…
Изображение было удручающе простым, как метеокарта, но насквозь непонятным. Несколько заштрихованных пятен и вкривь и вкось вписанных друг в друга эллипсов с таинственными пометками от руки – типа «абс. отм-ка 49.05», «распк – 10.26», «ВП», «контр. т.» и всё такое прочее, кривая жирная линия, берущая начало возле безымянного крестика в кружочке, скрупулёзно пересекающая всю карту по диагонали от одной отметки до другой и оканчивающаяся аккуратненькой стрелкой на точке «пер, п-т».
Сии криптограммы, все в общем и последнюю в частности, расшифровывать можно было как угодно – от «перманентный простатит» до, пардон, «пердящий педераст»… А на самом деле это, конечно, означало что-то другое.
Так и не поняв – что, он пожал плечами и двинулся на выход, где, подгоняемые воплями «сундуков», строились мрачные зэки: нужно ещё было принять рапорты и составить рапорт самому.
Так что утром Карташ до дома так и не добрался. Рассмотреть находку поподробнее, покумекать над ней как следует, в тишине и покое, хотелось смертельно, но он оттягивал удовольствие – как опытный любовник не спешит наброситься на объект вожделения, а приступает к делу обстоятельно, неторопливо, наслаждаясь каждым прикосновением, каждым миллиметром постепенно обнажаемого тела, сдерживаясь, останавливая себя, притормаживая – чтобы потом в полной мере ощутить хлынувший через край восторг плоти. Так и Алексей. Бережно сложив непонятную карту вчетверо, он спрятал её в самолично нашитый кармашек на внутренней стороне формы, застегнул на пуговичку и после подписания всех дурацких бумажек скучающей походкой отправился в дежурку при хоззоне. Где с чувством выполненного перед Родиной долга возлёг на кушетку, решительно выгнал поганой метлой из головы все, абсолютно все мысли и постарался вздремнуть. Чувствовал, что голова ему понадобится свежая, отдохнувшая от трудов праведных.
Вздремнуть, как ни удивительно, получилось.
Сквозь сон он слышал, как по дежурке бродили какие-то люди, звякали какой-посудой, о чём-то переговаривались шёпотом, дабы не тревожить сон товарища. Карта приятно грела ему грудь сквозь рубаху. Что делать дальше, он примерно себе представлял. Не подозревая, что человек предполагает, а вот Бог…
Лупня Карташ агентнул с полгодика тому – узнал случайно, что тот срочную сам служил в ВВ, и пригрозил донести сию информацию до угловых. Почему тюремное радио, не хуже совинформбюро сообщающее по этапу обо всех заключённых, на этот раз не сработало, Карташ не ведал. Хотя вполне могло статься, что угловые прекрасно знали о тёмном прошлом Лупня, но решили парня пощадить – в самом деле, не будешь же наказывать всякого, кого по молодости лет посылали исполнять священный долг перед родиной во внутренние войска, этак население страны может резко подсократиться… Как бы то ни было, Лупень согласился с неопровержимыми Карташовскими доводами и стал трудолюбиво стучать, благо имел уже четвёртую ходку, и все по нехилым статьям, а посему имел и доступ к, так сказать, закрытой информации, при всём при том оставаясь полосатиком – то бишь рецидивистом-одиночкой, воровской закон свято не блюдущим, но и супротив блатных не лезущим. И у Алексея было стойкое подозрение, что зэчок застучал бы, что твой «зингер», и без нажима со стороны старлея. Просто так. По складу натуры.
Лупня Карташ отыскал в зоновском пищеблоке – облачённый в некогда белый, а нынче серо-коричневый халат, тот деловито хлеборезствовал, беззаботно напевая под нос что-то попсовое, то ли из «Стрелок», то ли из «Белок».
Будто и не было ночью никакого шмона. Хотя к подобным акциям уголовнички уже привыкли, как к неизбежным неприятностям – типа зимних холодов или летнего зноя. Ну, пошмонали, ну наказали, жизнь-то продолжается… Алексей огляделся, удостоверился, что они одни-одинёшеньки, сел на краешек стола, отодвинув кастрюлю с картофельными очистками.
– Здоров, начальник, – не поднимая головы буркнул Лупень.
– И тебе не хворать. Какие новости?
На вид ему было лет шестьдесят – высохший, с сильно впалыми щеками, седой как лунь… хотя по документам шёл ему всего то тридцать осьмой годочек.
– Тишина в окопах, – сказал Лупень. – Как затихарились все…
– После шмона или вообще?
– Вообще.
– Готовят что-нибудь? – насторожился Алексей, живо вспомнив слухи о готовящейся войне авторитетов.
– Как не готовить, – беззаботно сказал Лупень. – Третьего дня на зону бухло привезли, двенадцать ящиков, етить его в дрын. Пугач проставляться собирается, по поводу примирения с Баркасом.
Алексей тихонько присвистнул. Нет, ясное дело, что знающий и влиятельный человек может в лагерь принести что угодно, и баллистическую ракету включительно, никто ничего не заметит – или, по крайней мере, сделает вид, что не заметил, залепив глазёнки долларовыми купюрами… Однако ж двенадцать ящиков водки – это, извините, перебор. Даже для Пугача. Вот, оказывается, из-за чего Топтунов шмон затеял, тоже наверняка будучи курсе, – из-за припрятанной выпивки! И, естественно, чёрта лысого нашёл – иначе так тихо не было бы на зоне…
– И на когда сей праздник назначен? – спросил Карташ.
Лупень пожал плечами.
– Говорят, деньков через пять…
«Значит, будем пресекать, – с некоторой тоской подумал Карташ. – Раз не нашли во время шмона – будем брать тёпленькими. Опять не высплюсь ни хрена…»
– И где её, родимую, схоронили? – на всякий случай спросил он. Просто так.
И получил насквозь ожидаемый ответ:
– Вот уж чего не знаю, начальник, того не знаю. Не я ховал.
В принципе, всё правильно: Лупень и на самом деле мог не знать, где блатные спрятали водку, благо от отсутствия смекалки уголовнички никогда не страдали… а мог и слукавить. Тоже правильно: если паханы пронюхают, что он растрезвонил насчёт захоронки, то перо словит стопудово…
– Погоди-ка, – вдруг сообразил Алексей, – ты что сказал? Примирение? Пугач идёт на мировую с Баркасом?!
– Как сказал, так и есть. – «Тук, тук», – ритмично стучал длинный нож по доске, кромсая хлеб. – Сам Пугач и объявил. Дескать, дряхлый я уже стал, етить меня в дрын, пора молодым дорогу уступать… Вот ты, мол, Баркасушка, и повластвуй.
Алексей озадаченно почесал затылок. Чтобы угловой из раньших, настоящих воров – и вдруг сам, по собственной воле, уступил место какому-то «некоронованному» по всем правилам юнцу-беспредельщику? Ерунда. Так не бывает. Или в самом деле Пугач постарел?.. Тогда какого ж хрена он припёрся на зону?
Загадки, что называется, косяками…
Он залез в потайной кармашек, вытащил находку, развернул.
– Это что такое, знаешь?
Лупень глянул одним глазом. Сказал бесстрастно:
– Что, что… Карта полётная.
– Какая карта?..
– Полётная – «какая», етить её дрыном. Для лётчиков. Которые, то есть, самолёты водят. Ну, понятно, не «боинги», атак, спортивные какие-нибудь «кукурузники». Или вертолёты. Типа, ежели радио гикнется, автопилот ласты склеит, так летуны по такой карте до дома доползут, етить их…
Час от часу нелегче. Полётная карта – в зоне?
Какого, спрашивается, рожна? Побег готовят?!
В голове возникла потрясающая в своей бредовости картинка: над лагерем зависает «Ми-8», и заключённые один за другим, безмолвной цепочкой забираются по верёвочной лестнице внутрь. Причём ночью. Причём всё происходит совершенно бесшумно, потому как на сопла установлены глушители, а лопасти обмотаны тряпицами, дабы не молотили по воздуху…
– А ты откуда знаешь, что полётная? – недоуменно спросил он, разглядывая карту и так, и эдак. – Ты ж, вроде, на земле служил…
– Дык дружок у меня был, Ильюшка Кучин. Мы с ним два года кирзу под Нижневартовском топтали, ты ж в курсах. Хоть и в разных частях. Он мне брата роднее стал, потому как от верного звездеца спас, когда князь с зоны драпанул с уголками – они ж, суки, меня заложником прихватили…
Лупень отложил нож, достал пачку «беломора», похлопал себя по карманам в поисках спичек, не торопясь и немного рисуясь, принялся раскуривать. Видно было, что он рад отвлечься и поговорить.
– А Ильюшка, земеля, как раз на «вертушке» служил. Он «вертушку» – то и поднял, догнал. Ну, одного урку сразу шлёпнули, намекнули князю, что разговор пойдёт серьёзный, а потом старлей наш, вот как ты, только мудак мудаком, он возьми да и распорядись в матюгальник: мол, отпускайте, лидеры, заложников, бросайте захваченное оружие – и строиться! И чтоб руки в гору, а на мордах чистосердечное раскаяние. А князь – ни хрена! Матёрый волчина, кулачище с помойное ведро. Он что с зоны драпанул-то, а? Ему ж вышак светил, он у себя в бараке хмыря одного борзого примочил, из деловых, а у хмыря родня вона где, – заскорузлый Лупенев палец ткнул вверх, – такую вонь подняла, у прокурора ажио в ноздрях защипало. Ну, а князю на тот свет торопиться не резон, он и дал дёру. Да ещё три «калаша» у нас, салабонов, отнял…
Лупень раскурил-таки «беломорину» и продолжал неторопливо, на Карташа уже не обращая ровным счётом никакого внимания. Будто сам с собой разговаривал:
– Дождался наш литеха очереди прямо по машине, обгадился слегка по мудильству-то по своему и командует: «Огонь на поражение!» А Кучин ему: «Да вы что, товарищ старший лейтенант, с дров упали?! Там же наших трое, вон, Лупнев, мой земляк-корефан, им сам князь прикрывается! Западло стрелять, разрешите десантироваться и взять на себя переговоры!» А старшой ему: «Говна-пирога, а не переговоры! Отставить звездёж! Ефрейтор Семенцов, выполняйте боевую задачу!» Тут ефрейтор Семенцов поворачивается к своему пулемёту, да чего-то у него там не ладится, то ли патрон перекосодрючило, то ли гашетку заклинило, а отделение глядит на такое чмушество и ни мычит, ни телится. А с земли – прицельно одиночными, два прямых попадания, самому товарищу старшему лейтенанту бочок оцарапало. Тут он вконец расстраивается и прикладывает подмётку к попе ефрейтора Семенцова, и ефрейтор Семенцов целуется с любимым пулемётом – да так крепко, что два зуба вдрызг. И тогда мой земеля, даром что полгодика всего до дембеля, бросает управление к известной маме, разворачивается и – хрясь лейтенанту в торец! Ну, непосредственное начальство впиливается ентим торцом в переборку, солдаты, етить их дрыном, шалеют от такой борзоты и лапают свои «калаши», зэки лупят по «вертушке», отделение орёт, Ильюша Кучин рвётся добить падлу литеху, штурман хватается за рукоять, вертолёт чуть рылом в вечную мерзлоту не хрястается… Короче, не боевая операция, а выступление воздушных акробатов по многочисленным заявкам трудящихся масс…
Лупень выдержал долгую паузу, как прямо-таки заправский рассказчик. Выдохнул сизый дымок. Стряхнул хлебные крошки с халата. Карташ помалкивал – ну, хочется Лупню поговорить, задолбало хлеборезкой махать, так отчего ж поговорить не дать?..
– Короче, вырубил Ильюша товарища старшего лейтенанта, сам «Макаровым» загнал солдафонов в хвост и «вертушку» посадил в версте от зэков. Опосля чего, куртень скинув, с двумя надёжными дембелями пошёл к князю и говорит: вы нам – заложников, мы вам – всю жратву и личное оружие, что у нас есть. А ещё – обмундирование, окромя, конечно, исподнего. Зэки потребовали ещё и «вертуху», Кучин им соврал, что пилота ранило, мол, потому и сели. Князь, ясное дело, не поверил. И что ты думаешь? Привёл Кучин одного лба к «вертухе», а там лежит лейтенант в отрубе и кровавых бинтах, в элтэошке на меху да в белом шлемаке. А на Кучине – пэша с офицерскими погонами, а солдатики, сучары, сидят по кустам и тихо млеют: это ж надо, какой-то летун, даром что срочник, ими командует! Но не рыпаются, потому как уже самим интересно, что из всего этого вылупится.
И хлеборез снова примолк.
– И что же, – подтолкнул Алексей процесс, – из этого вылупилось?
– А всё путём, – криво усмехнулся Лупень. – Деваться князю было некуда, лучше, как говорится, синица в руке, чем «вертуха» в небе. Отдали ему за нас, трех бритых салабонов, все стволы, окромя двух «Макаровых» и станкача, отдали сухпаи и форму, позволили отойти вёрст на пять… а потом Кучин со штурманом подняли «вертуху», загнали урок на голую болотину, и ефрейтор Семенцов с дембелями, в одних трусах и майках, за милую душу перешлепали сверху всю кодлу. За что поимели десятидневный отпуск. А мудиле старлею дали четвёртую звезду и перевели его служить в дыру такую грёбаную, где скорей не зэки от тебя, а ты от них убегишь, ежели не захочешь дожидаться, пока заловят и опустят…
Он затушил хабарик в пустой консервной банке и вновь взялся за нож.
– Ну?
– Ну и всё. Так мы с ним, начальник, и побратались. С Кучиным Ильюшкой, то бишь.
– А карта-то тут причём? – напомнил Карташ.
– Причём, причём… Так я ж про то и толкую, етить меня дрыном! Кучин-то аккурат по такой вот, родненькой, и летел за нами. От руки нарисовал ему штурман, по памяти, потому как типографские карты в штабе были заперты по причине побега и возможного бунта, а рацией командиры пользоваться напрочь запретили – потому как побег, опять же… Туточки, вона, ориентиры всяки-разны изображены, сопки там, высотки, речки, кряжи – чтоб, значит, привязаться к местности с воздуха и с путя не сбиться… Вишь, «абсолютная отметка», «контрольная точка», етить их дрыном. Всё как там, точно тебе говорю.
– Понятно… А кто рисовал, знаешь? Чья она?
Лупень пожал плечами.
– Много хочешь от меня, начальник, уж извиняй. У тебя карта, не у меня, так что тебе виднее…
– Поня-атно… – повторил Алексей.
Хотя, если честно, не фига ему не было понятно. Но заворот сюжета получался крутой. В лучших традициях, так сказать. Труп, таинственная карта, загадочный объект посреди тайги…
Глава десятая.
Не терпелось запереться в комнате, занавесить окна, включить настольную лампу и вплотную заняться изучением находки – авось, и поймёт что к чему.
Приключения ждали его чуть позже.
Телевизор на бабкиной половине бурчал всё также – на этот раз что-то о какой-то «Шантарской Кредитной группе», которая, дескать, всех сможет озолотить, подайте только денюжку. Напрасно старались: Кузьминична, как уже говорилось, была глуха не только к призывам «Кредитной группы», но и в прямом смысле: на оба уха. В чулан Алексей заглядывать не стал, чтобы в собственных глазах не выглядеть параноиком, шагнул в свою комнату, нашарил выключатель, щёлкнул…
…И на пороге замер. Но лишь на миг. После всех перипетий, имевших место с московских времён, он худо-бедно научился держать лицо.
Подумал лишь, да и то как-то отстраненно: «Поспать опять не удастся…»
Рука сама, без всяческих команд со стороны рассудка метнулась к кобуре, но Алексей мысленным приказом остановил её на полпути. Открывать пальбу себе дороже. Следующим его желанием было резко вырубить свет и делать отсюда ноги – карта в потайном кармане жгла кожу. Но он сдержался – всё ж таки не мальчик.
За столом, по-хозяйски водрузив локти на столешницу, восседал давешний псевдоархеолог Гена. Смотрел на вошедшего, в общем-то, дружелюбно и с симпатией – как рыбак на откопанного жирного червячка. Перед ним стояла пузатенькая непочатая бутылка «Колчака», про который не только на зоне, но и в обычных шантарских магазинах слыхом не слыхивали и который отправлялся исключительно на экспорт… ну разве что ещё, каким-то уж совершенно загадочным образом, оседал в паре-тройке запредельно дорогих лабазов типа «Атамана Ермака». А рядом на тарелочках лежали: ветчинка (явно неместного производства), сыр (отчётливо нездешней слезы), лучок зелёный, хлебушек был порезан (эти уж явно тутошние), а также ждали своего часа вскрытые баночки с маринованным чем-то там и консервированным чем-то этаким…
Ну прям двое приятелей: один зашёл к другому с целью вспрыснуть по двести капель, пока жёны в огороде копаются…
Алексей молча снял форму, стянул сапоги с негнущихся ног, сунул ноги в тапки. Спросил преспокойно:
– Не страшно – в темноте-то сидеть?
– Не-а, – как ни в чём не бывало ответил тот, кто хуже татарина, и миролюбиво показал пустые ладони. – Время, старик, летит незаметно, когда знакомого ждёшь… Да ты, Лёшенька, в дверях не топчись, чай у себя дома.
– Я-то дома, а вот ты… – вздохнул Алексей.
Не стал спрашивать, как этот голливудский красавчик сюда попал и, главное, зачем попал. Прошёл в комнату, демонстративно снял кобуру и повесил её на спинку кровати, сел к столу, напротив супермена. Сдерживаясь изо всех сил, чтобы не потрогать спрятанную на груди карту – на месте ли, не пропала ли… Страха отчего-то опять не было, только насторожённость да ожидание новых открытий. Которые ещё неизвестно к какому результату приведут.
– А что я? – Гена поднял белёсые брови. – Вечерами тут делать ну абсолютно нечего, пошатался по Парме, вспомнил вдруг, что только один знакомец есть у меня в этой дыре, вот и решил заглянуть на огонёк, с гостинцем… То есть, огонька-то не было, я и решил дождаться.
Не спрашивая согласия, он свинтил головку с «Колчака», разлил коричнево-красную жидкость по стопкам, двинул одну к Алексею.
– Хлопнем за встречу?.. Да не напрягайся ты, душа моя. Ежели б было у меня желание травануть тебя или ещё как ухайдакать, я б нашёл способ получше, чем заявляться к тебе вот так вот запросто, уж поверь. Ну, вздрогнем?
– А чё ж не вздрогнуть-то, коль на халяву… – продолжая разыгрывать прежнего тупорылого служаку, протянул Алексей, взял свою стопку, подождал, пока Гена поднесёт ко рту свою, и сказал:
– Погоди-ка.
Неторопливо забрал у археолога коньячок, отдал ему свой, пробормотал: «Вот так-то спокойнее будет. Вот теперь и вздрогнем. За здоровье молодых», – и выпил. Коньяк как водку. Залпом.
И, мягко выражаясь, охренел.
Ё-моё, совсем одичал в этой глухомани, забыл, что это такое – настоящий коньяк…
Тягучий напиток магмой растёкся по стенкам пищевода, где-то в недрах организма превратился в волну ни с чем не сравнимого аромата и наполнил каждую клеточку старлеевского тела мягким теплом.
Да уж, лучше только оргазм…
Усмехнувшись одними краешками губ и махнув свою порцию, Гена достал вскрытую пачку красного «Мальборо», протянул Алексею. С интересом стал наблюдать за реакцией.
Откинувшись на спинку стула и затянувшись, Алексей и сам с не меньшим интересом прислушивался к себе – то ли хорошо сейчас будет, то ли скрутит в бараний рог, а местный коновал потом зафиксирует естественную смерть от насморка.
Там, в себе, было хорошо.
И Карташ позволил себе расслабиться. В самом деле, травить его столь заковыристым способом не было никакого резона, это только где-нибудь в заграницах благородные лорды за дружеским ужином подсыпают тебе в бокал шампанского дозу цианида, а у нас в Парме, господа, как-то попроще с этим делом: фомкой по затылку, заточку в пузо, как Дорофееву, – и все дела, и не обязательно в гости приходить. А в сыворотку правды, которую можно запросто подмешать в коньячок, он не верил.
Слишком сложный это процесс – развязывание языков посредством химии, уж поверьте начитанному человеку… Значит, ночному визави что-то надо от него, старшего лейтенанта Алексея Карташа. Значит, зачем-то понадобился он «археологам».
А в организме тем временем становилось всё лучше и лучше.
Богомазов обернулся к хвостом следующему за ним сержанту.
– Чего ждёшь, Минаков?
Сержант из оперов, деревенского вида паренёк, веснушчатый, с оттопыренными ушами, в ответ пожал плечами.
– Вперёд! – толчком в плечо вывел его из нерешительности Богомазов. – Всё осмотреть. Каждый сантиметр. Каждую заначку вынуть. Простучать полы. Прощупать постели.
Сержант, которому, похоже, как лошади, чтобы сдвинуться с места, требовалось получить плетью по боку, рванулся тормошить подчинённых, распределять их по бараку, ставить задачи. И начался тотальный, старательный шмон. Солдаты сваливали на пол постели, матрасы и подушки, переворачивали тумбочки, простукивали пол на предмет тайничков… в общем, занимались своим делом. Карташ стоял в дверях и с ленцой наблюдал за приевшейся за годы суетой. Суета, судя по всему, приелась и заключённым, вот только виду они не подавали. Богомазов, постукивая блокнотом по ладони, расхаживал по проходу, в который солдаты вываливали содержимое тумбочек. Двое срочников расстелили простыню, на которую бросали вещи, признаваемые Богомазовым как неположенные.
– Кипятильник, вашу мать! Спалить нас задумали, чифирщики долбаные! А эт-то что такое? Никак вилки! Ресторан открываем? Чтоб было чем пырять? Не положено! Положено ложки. А это что? Подтяжки. Вешаться на них удумали? Не положено. Ишь, франты нашлись!
Карташ, разминая пальцами сигарету, наблюдал за действиями подчинённых. Мимо него к выходу из барака топали заключённые, чьи постели и тумбочки уже прошли досмотр, топали в одной колонне, и деловые, и мужики, и блатные. Аки волки с агнцами на водопой… Протопал и Таксист Гриневский, глядючи исключительно в пол. На выходе их обыскивали двое солдат, после чего выпускали из барака, чтобы те на освещённом прожекторами плацу дожидались, сколько потребуется, когда выйдет к ним начальство и объявит результаты проведённого обыска. То есть выйдет к ним начальство и расскажет, кому выпал карцер, кому – месяц без свиданок и так далее.
До Карташа доносились глухие зэковские бормотания под нос на тему: «ну, суки, дождётесь», «беспредел полный», «вертухаи оборзели в корягу, попомните ещё».
Так, стоп! Что-то такое мелькнуло в воздухе и, Богомазовым незамеченное, опустилось в кучу сваленного барахла. Сам не зная почему, Алексей дёрнулся было вперёд, но одумался и притормозил. Потом разберёмся. Но издали похоже на роспись для «пульки»…
– Бутылка из-под портвейна! Под чьей койкой? – тем временем свирепствовал в проходе Богомазов, похоже, получавший от своей роли истинное удовольствие. – Ага, Звягин! Ну, Звягин, ты у меня насидишься в карцере! Карты, оч-чень интересно. Кто не в курсе, что азартные игры запрещены?! Можно играть в домино, в крестики-нолики в специально отведённых для того уголках. Можно играть в города! Звягин, ну-ка назови мне город на букву «хе»?
Барак всё более напоминал дом врага народа после обыска, учинённого органами НКВД.
Проход был завален тряпьём, бумагами, какими-то объедками, посудой…
– Здесь закончили, – подошёл к Карташу разгорячённый, красный, как после бани. Богомазов. – Строить заключённых?
Карташ кивнул:
– Идите. Я вас догоню.
Богомазов не удивился, не до того ему было сейчас, он стремился к продолжению банкета, в которым был главным действующим лицом.
Его ещё и устраивало, что какое-то время над ним не будет командира – не надо опасаться внезапной команды «отставить».
Оставшись один в разворошённом бараке, Карташ двинулся по проходу, невольно наступая на разбросанные вещи. Под подошвами шуршала бумага, перекатывались пуговицы, что-то громко хрустнуло. Наклонился над замеченной «росписью для пульки», поднял, развернул.
Никакая это была не «роспись».
Это явно был план.
Вот только…
Вот только с подобными планами Алексею Карташу сталкиваться ещё не приходилось – даже если учесть, что этот был нарисован вручную, химическим карандашом, на серой обёрточной бумаге. Весьма тщательно. Впрочем, последнее ещё ни о чём не говорило – по большому счёту, зэки ко всем своим поделкам подходят вдумчиво, изобретательно, не терпя суеты и с прилежанием, достойным лучшего применения, – начиная от игральных карт и «сувениров» на продажу, вроде блокнотиков и статуэток, и заканчивая наборными рукоятями для ножей… И всё же, всё же, всё же…
Закусив губу, Алексей огляделся. Впустую. Не понять, откуда сей план вывалился, из чьей тумбочки или кровати. Скотина Богомазов, тщательнее надо, тщательнее…
Изображение было удручающе простым, как метеокарта, но насквозь непонятным. Несколько заштрихованных пятен и вкривь и вкось вписанных друг в друга эллипсов с таинственными пометками от руки – типа «абс. отм-ка 49.05», «распк – 10.26», «ВП», «контр. т.» и всё такое прочее, кривая жирная линия, берущая начало возле безымянного крестика в кружочке, скрупулёзно пересекающая всю карту по диагонали от одной отметки до другой и оканчивающаяся аккуратненькой стрелкой на точке «пер, п-т».
Сии криптограммы, все в общем и последнюю в частности, расшифровывать можно было как угодно – от «перманентный простатит» до, пардон, «пердящий педераст»… А на самом деле это, конечно, означало что-то другое.
Так и не поняв – что, он пожал плечами и двинулся на выход, где, подгоняемые воплями «сундуков», строились мрачные зэки: нужно ещё было принять рапорты и составить рапорт самому.
Так что утром Карташ до дома так и не добрался. Рассмотреть находку поподробнее, покумекать над ней как следует, в тишине и покое, хотелось смертельно, но он оттягивал удовольствие – как опытный любовник не спешит наброситься на объект вожделения, а приступает к делу обстоятельно, неторопливо, наслаждаясь каждым прикосновением, каждым миллиметром постепенно обнажаемого тела, сдерживаясь, останавливая себя, притормаживая – чтобы потом в полной мере ощутить хлынувший через край восторг плоти. Так и Алексей. Бережно сложив непонятную карту вчетверо, он спрятал её в самолично нашитый кармашек на внутренней стороне формы, застегнул на пуговичку и после подписания всех дурацких бумажек скучающей походкой отправился в дежурку при хоззоне. Где с чувством выполненного перед Родиной долга возлёг на кушетку, решительно выгнал поганой метлой из головы все, абсолютно все мысли и постарался вздремнуть. Чувствовал, что голова ему понадобится свежая, отдохнувшая от трудов праведных.
Вздремнуть, как ни удивительно, получилось.
Сквозь сон он слышал, как по дежурке бродили какие-то люди, звякали какой-посудой, о чём-то переговаривались шёпотом, дабы не тревожить сон товарища. Карта приятно грела ему грудь сквозь рубаху. Что делать дальше, он примерно себе представлял. Не подозревая, что человек предполагает, а вот Бог…
* * *
Практически у каждого офицера на зоне имеются свои люди из контингента – агенты и сексоты, а проще говоря, стукачи. На оперчасть надежда есть не всегда, да и не любят опера делиться своими секретами с простыми надзирателями, а уж про заключённых-активистов из службы внутреннего порядка и речи нет: они сами ни фига не знают. Вот и приходится крутиться, вербовать, шантажировать и подкупать – должен же боец знать, что происходит на вверенном ему участке невидимого фронта – когда с воли придёт новая партийка наркоты и с кем, за что в четвёртом бараке опустили тишайшего домушника Шварчика и о чём после отбоя шептался зэка Пупок с конвоиром Пупкиным.Лупня Карташ агентнул с полгодика тому – узнал случайно, что тот срочную сам служил в ВВ, и пригрозил донести сию информацию до угловых. Почему тюремное радио, не хуже совинформбюро сообщающее по этапу обо всех заключённых, на этот раз не сработало, Карташ не ведал. Хотя вполне могло статься, что угловые прекрасно знали о тёмном прошлом Лупня, но решили парня пощадить – в самом деле, не будешь же наказывать всякого, кого по молодости лет посылали исполнять священный долг перед родиной во внутренние войска, этак население страны может резко подсократиться… Как бы то ни было, Лупень согласился с неопровержимыми Карташовскими доводами и стал трудолюбиво стучать, благо имел уже четвёртую ходку, и все по нехилым статьям, а посему имел и доступ к, так сказать, закрытой информации, при всём при том оставаясь полосатиком – то бишь рецидивистом-одиночкой, воровской закон свято не блюдущим, но и супротив блатных не лезущим. И у Алексея было стойкое подозрение, что зэчок застучал бы, что твой «зингер», и без нажима со стороны старлея. Просто так. По складу натуры.
Лупня Карташ отыскал в зоновском пищеблоке – облачённый в некогда белый, а нынче серо-коричневый халат, тот деловито хлеборезствовал, беззаботно напевая под нос что-то попсовое, то ли из «Стрелок», то ли из «Белок».
Будто и не было ночью никакого шмона. Хотя к подобным акциям уголовнички уже привыкли, как к неизбежным неприятностям – типа зимних холодов или летнего зноя. Ну, пошмонали, ну наказали, жизнь-то продолжается… Алексей огляделся, удостоверился, что они одни-одинёшеньки, сел на краешек стола, отодвинув кастрюлю с картофельными очистками.
– Здоров, начальник, – не поднимая головы буркнул Лупень.
– И тебе не хворать. Какие новости?
На вид ему было лет шестьдесят – высохший, с сильно впалыми щеками, седой как лунь… хотя по документам шёл ему всего то тридцать осьмой годочек.
– Тишина в окопах, – сказал Лупень. – Как затихарились все…
– После шмона или вообще?
– Вообще.
– Готовят что-нибудь? – насторожился Алексей, живо вспомнив слухи о готовящейся войне авторитетов.
– Как не готовить, – беззаботно сказал Лупень. – Третьего дня на зону бухло привезли, двенадцать ящиков, етить его в дрын. Пугач проставляться собирается, по поводу примирения с Баркасом.
Алексей тихонько присвистнул. Нет, ясное дело, что знающий и влиятельный человек может в лагерь принести что угодно, и баллистическую ракету включительно, никто ничего не заметит – или, по крайней мере, сделает вид, что не заметил, залепив глазёнки долларовыми купюрами… Однако ж двенадцать ящиков водки – это, извините, перебор. Даже для Пугача. Вот, оказывается, из-за чего Топтунов шмон затеял, тоже наверняка будучи курсе, – из-за припрятанной выпивки! И, естественно, чёрта лысого нашёл – иначе так тихо не было бы на зоне…
– И на когда сей праздник назначен? – спросил Карташ.
Лупень пожал плечами.
– Говорят, деньков через пять…
«Значит, будем пресекать, – с некоторой тоской подумал Карташ. – Раз не нашли во время шмона – будем брать тёпленькими. Опять не высплюсь ни хрена…»
– И где её, родимую, схоронили? – на всякий случай спросил он. Просто так.
И получил насквозь ожидаемый ответ:
– Вот уж чего не знаю, начальник, того не знаю. Не я ховал.
В принципе, всё правильно: Лупень и на самом деле мог не знать, где блатные спрятали водку, благо от отсутствия смекалки уголовнички никогда не страдали… а мог и слукавить. Тоже правильно: если паханы пронюхают, что он растрезвонил насчёт захоронки, то перо словит стопудово…
– Погоди-ка, – вдруг сообразил Алексей, – ты что сказал? Примирение? Пугач идёт на мировую с Баркасом?!
– Как сказал, так и есть. – «Тук, тук», – ритмично стучал длинный нож по доске, кромсая хлеб. – Сам Пугач и объявил. Дескать, дряхлый я уже стал, етить меня в дрын, пора молодым дорогу уступать… Вот ты, мол, Баркасушка, и повластвуй.
Алексей озадаченно почесал затылок. Чтобы угловой из раньших, настоящих воров – и вдруг сам, по собственной воле, уступил место какому-то «некоронованному» по всем правилам юнцу-беспредельщику? Ерунда. Так не бывает. Или в самом деле Пугач постарел?.. Тогда какого ж хрена он припёрся на зону?
Загадки, что называется, косяками…
Он залез в потайной кармашек, вытащил находку, развернул.
– Это что такое, знаешь?
Лупень глянул одним глазом. Сказал бесстрастно:
– Что, что… Карта полётная.
– Какая карта?..
– Полётная – «какая», етить её дрыном. Для лётчиков. Которые, то есть, самолёты водят. Ну, понятно, не «боинги», атак, спортивные какие-нибудь «кукурузники». Или вертолёты. Типа, ежели радио гикнется, автопилот ласты склеит, так летуны по такой карте до дома доползут, етить их…
Час от часу нелегче. Полётная карта – в зоне?
Какого, спрашивается, рожна? Побег готовят?!
В голове возникла потрясающая в своей бредовости картинка: над лагерем зависает «Ми-8», и заключённые один за другим, безмолвной цепочкой забираются по верёвочной лестнице внутрь. Причём ночью. Причём всё происходит совершенно бесшумно, потому как на сопла установлены глушители, а лопасти обмотаны тряпицами, дабы не молотили по воздуху…
– А ты откуда знаешь, что полётная? – недоуменно спросил он, разглядывая карту и так, и эдак. – Ты ж, вроде, на земле служил…
– Дык дружок у меня был, Ильюшка Кучин. Мы с ним два года кирзу под Нижневартовском топтали, ты ж в курсах. Хоть и в разных частях. Он мне брата роднее стал, потому как от верного звездеца спас, когда князь с зоны драпанул с уголками – они ж, суки, меня заложником прихватили…
Лупень отложил нож, достал пачку «беломора», похлопал себя по карманам в поисках спичек, не торопясь и немного рисуясь, принялся раскуривать. Видно было, что он рад отвлечься и поговорить.
– А Ильюшка, земеля, как раз на «вертушке» служил. Он «вертушку» – то и поднял, догнал. Ну, одного урку сразу шлёпнули, намекнули князю, что разговор пойдёт серьёзный, а потом старлей наш, вот как ты, только мудак мудаком, он возьми да и распорядись в матюгальник: мол, отпускайте, лидеры, заложников, бросайте захваченное оружие – и строиться! И чтоб руки в гору, а на мордах чистосердечное раскаяние. А князь – ни хрена! Матёрый волчина, кулачище с помойное ведро. Он что с зоны драпанул-то, а? Ему ж вышак светил, он у себя в бараке хмыря одного борзого примочил, из деловых, а у хмыря родня вона где, – заскорузлый Лупенев палец ткнул вверх, – такую вонь подняла, у прокурора ажио в ноздрях защипало. Ну, а князю на тот свет торопиться не резон, он и дал дёру. Да ещё три «калаша» у нас, салабонов, отнял…
Лупень раскурил-таки «беломорину» и продолжал неторопливо, на Карташа уже не обращая ровным счётом никакого внимания. Будто сам с собой разговаривал:
– Дождался наш литеха очереди прямо по машине, обгадился слегка по мудильству-то по своему и командует: «Огонь на поражение!» А Кучин ему: «Да вы что, товарищ старший лейтенант, с дров упали?! Там же наших трое, вон, Лупнев, мой земляк-корефан, им сам князь прикрывается! Западло стрелять, разрешите десантироваться и взять на себя переговоры!» А старшой ему: «Говна-пирога, а не переговоры! Отставить звездёж! Ефрейтор Семенцов, выполняйте боевую задачу!» Тут ефрейтор Семенцов поворачивается к своему пулемёту, да чего-то у него там не ладится, то ли патрон перекосодрючило, то ли гашетку заклинило, а отделение глядит на такое чмушество и ни мычит, ни телится. А с земли – прицельно одиночными, два прямых попадания, самому товарищу старшему лейтенанту бочок оцарапало. Тут он вконец расстраивается и прикладывает подмётку к попе ефрейтора Семенцова, и ефрейтор Семенцов целуется с любимым пулемётом – да так крепко, что два зуба вдрызг. И тогда мой земеля, даром что полгодика всего до дембеля, бросает управление к известной маме, разворачивается и – хрясь лейтенанту в торец! Ну, непосредственное начальство впиливается ентим торцом в переборку, солдаты, етить их дрыном, шалеют от такой борзоты и лапают свои «калаши», зэки лупят по «вертушке», отделение орёт, Ильюша Кучин рвётся добить падлу литеху, штурман хватается за рукоять, вертолёт чуть рылом в вечную мерзлоту не хрястается… Короче, не боевая операция, а выступление воздушных акробатов по многочисленным заявкам трудящихся масс…
Лупень выдержал долгую паузу, как прямо-таки заправский рассказчик. Выдохнул сизый дымок. Стряхнул хлебные крошки с халата. Карташ помалкивал – ну, хочется Лупню поговорить, задолбало хлеборезкой махать, так отчего ж поговорить не дать?..
– Короче, вырубил Ильюша товарища старшего лейтенанта, сам «Макаровым» загнал солдафонов в хвост и «вертушку» посадил в версте от зэков. Опосля чего, куртень скинув, с двумя надёжными дембелями пошёл к князю и говорит: вы нам – заложников, мы вам – всю жратву и личное оружие, что у нас есть. А ещё – обмундирование, окромя, конечно, исподнего. Зэки потребовали ещё и «вертуху», Кучин им соврал, что пилота ранило, мол, потому и сели. Князь, ясное дело, не поверил. И что ты думаешь? Привёл Кучин одного лба к «вертухе», а там лежит лейтенант в отрубе и кровавых бинтах, в элтэошке на меху да в белом шлемаке. А на Кучине – пэша с офицерскими погонами, а солдатики, сучары, сидят по кустам и тихо млеют: это ж надо, какой-то летун, даром что срочник, ими командует! Но не рыпаются, потому как уже самим интересно, что из всего этого вылупится.
И хлеборез снова примолк.
– И что же, – подтолкнул Алексей процесс, – из этого вылупилось?
– А всё путём, – криво усмехнулся Лупень. – Деваться князю было некуда, лучше, как говорится, синица в руке, чем «вертуха» в небе. Отдали ему за нас, трех бритых салабонов, все стволы, окромя двух «Макаровых» и станкача, отдали сухпаи и форму, позволили отойти вёрст на пять… а потом Кучин со штурманом подняли «вертуху», загнали урок на голую болотину, и ефрейтор Семенцов с дембелями, в одних трусах и майках, за милую душу перешлепали сверху всю кодлу. За что поимели десятидневный отпуск. А мудиле старлею дали четвёртую звезду и перевели его служить в дыру такую грёбаную, где скорей не зэки от тебя, а ты от них убегишь, ежели не захочешь дожидаться, пока заловят и опустят…
Он затушил хабарик в пустой консервной банке и вновь взялся за нож.
– Ну?
– Ну и всё. Так мы с ним, начальник, и побратались. С Кучиным Ильюшкой, то бишь.
– А карта-то тут причём? – напомнил Карташ.
– Причём, причём… Так я ж про то и толкую, етить меня дрыном! Кучин-то аккурат по такой вот, родненькой, и летел за нами. От руки нарисовал ему штурман, по памяти, потому как типографские карты в штабе были заперты по причине побега и возможного бунта, а рацией командиры пользоваться напрочь запретили – потому как побег, опять же… Туточки, вона, ориентиры всяки-разны изображены, сопки там, высотки, речки, кряжи – чтоб, значит, привязаться к местности с воздуха и с путя не сбиться… Вишь, «абсолютная отметка», «контрольная точка», етить их дрыном. Всё как там, точно тебе говорю.
– Понятно… А кто рисовал, знаешь? Чья она?
Лупень пожал плечами.
– Много хочешь от меня, начальник, уж извиняй. У тебя карта, не у меня, так что тебе виднее…
– Поня-атно… – повторил Алексей.
Хотя, если честно, не фига ему не было понятно. Но заворот сюжета получался крутой. В лучших традициях, так сказать. Труп, таинственная карта, загадочный объект посреди тайги…
Глава десятая.
Сюжет усложняется
26 июля 200* года, 22.18.
Дежавю, блин. После убийства раба Божьего охотника Дорофеева, сунувшего нос куда ему не положено, Алексей возвращался домой осторожно, опасаясь каждого шороха. Теперь же, два дня спустя, ни на миллиметр не продвинувшись в своих расследованиях – напротив, ещё больше запутавшись в загадках, навалившихся со всех сторон, он двигался к дому ещё более опасливо. Обогнул избу Кузьминичны с тыла, продрался через какие-то грядки, чуть не всполошил собак у соседей – но дошёл без приключений. Никто на него не нападал и заточку в бок вставить не пытался. Открыл дверь и шагнул в сени. Заперся. Облегчённо перевёл дух.Не терпелось запереться в комнате, занавесить окна, включить настольную лампу и вплотную заняться изучением находки – авось, и поймёт что к чему.
Приключения ждали его чуть позже.
Телевизор на бабкиной половине бурчал всё также – на этот раз что-то о какой-то «Шантарской Кредитной группе», которая, дескать, всех сможет озолотить, подайте только денюжку. Напрасно старались: Кузьминична, как уже говорилось, была глуха не только к призывам «Кредитной группы», но и в прямом смысле: на оба уха. В чулан Алексей заглядывать не стал, чтобы в собственных глазах не выглядеть параноиком, шагнул в свою комнату, нашарил выключатель, щёлкнул…
…И на пороге замер. Но лишь на миг. После всех перипетий, имевших место с московских времён, он худо-бедно научился держать лицо.
Подумал лишь, да и то как-то отстраненно: «Поспать опять не удастся…»
Рука сама, без всяческих команд со стороны рассудка метнулась к кобуре, но Алексей мысленным приказом остановил её на полпути. Открывать пальбу себе дороже. Следующим его желанием было резко вырубить свет и делать отсюда ноги – карта в потайном кармане жгла кожу. Но он сдержался – всё ж таки не мальчик.
За столом, по-хозяйски водрузив локти на столешницу, восседал давешний псевдоархеолог Гена. Смотрел на вошедшего, в общем-то, дружелюбно и с симпатией – как рыбак на откопанного жирного червячка. Перед ним стояла пузатенькая непочатая бутылка «Колчака», про который не только на зоне, но и в обычных шантарских магазинах слыхом не слыхивали и который отправлялся исключительно на экспорт… ну разве что ещё, каким-то уж совершенно загадочным образом, оседал в паре-тройке запредельно дорогих лабазов типа «Атамана Ермака». А рядом на тарелочках лежали: ветчинка (явно неместного производства), сыр (отчётливо нездешней слезы), лучок зелёный, хлебушек был порезан (эти уж явно тутошние), а также ждали своего часа вскрытые баночки с маринованным чем-то там и консервированным чем-то этаким…
Ну прям двое приятелей: один зашёл к другому с целью вспрыснуть по двести капель, пока жёны в огороде копаются…
Алексей молча снял форму, стянул сапоги с негнущихся ног, сунул ноги в тапки. Спросил преспокойно:
– Не страшно – в темноте-то сидеть?
– Не-а, – как ни в чём не бывало ответил тот, кто хуже татарина, и миролюбиво показал пустые ладони. – Время, старик, летит незаметно, когда знакомого ждёшь… Да ты, Лёшенька, в дверях не топчись, чай у себя дома.
– Я-то дома, а вот ты… – вздохнул Алексей.
Не стал спрашивать, как этот голливудский красавчик сюда попал и, главное, зачем попал. Прошёл в комнату, демонстративно снял кобуру и повесил её на спинку кровати, сел к столу, напротив супермена. Сдерживаясь изо всех сил, чтобы не потрогать спрятанную на груди карту – на месте ли, не пропала ли… Страха отчего-то опять не было, только насторожённость да ожидание новых открытий. Которые ещё неизвестно к какому результату приведут.
– А что я? – Гена поднял белёсые брови. – Вечерами тут делать ну абсолютно нечего, пошатался по Парме, вспомнил вдруг, что только один знакомец есть у меня в этой дыре, вот и решил заглянуть на огонёк, с гостинцем… То есть, огонька-то не было, я и решил дождаться.
Не спрашивая согласия, он свинтил головку с «Колчака», разлил коричнево-красную жидкость по стопкам, двинул одну к Алексею.
– Хлопнем за встречу?.. Да не напрягайся ты, душа моя. Ежели б было у меня желание травануть тебя или ещё как ухайдакать, я б нашёл способ получше, чем заявляться к тебе вот так вот запросто, уж поверь. Ну, вздрогнем?
– А чё ж не вздрогнуть-то, коль на халяву… – продолжая разыгрывать прежнего тупорылого служаку, протянул Алексей, взял свою стопку, подождал, пока Гена поднесёт ко рту свою, и сказал:
– Погоди-ка.
Неторопливо забрал у археолога коньячок, отдал ему свой, пробормотал: «Вот так-то спокойнее будет. Вот теперь и вздрогнем. За здоровье молодых», – и выпил. Коньяк как водку. Залпом.
И, мягко выражаясь, охренел.
Ё-моё, совсем одичал в этой глухомани, забыл, что это такое – настоящий коньяк…
Тягучий напиток магмой растёкся по стенкам пищевода, где-то в недрах организма превратился в волну ни с чем не сравнимого аромата и наполнил каждую клеточку старлеевского тела мягким теплом.
Да уж, лучше только оргазм…
Усмехнувшись одними краешками губ и махнув свою порцию, Гена достал вскрытую пачку красного «Мальборо», протянул Алексею. С интересом стал наблюдать за реакцией.
Откинувшись на спинку стула и затянувшись, Алексей и сам с не меньшим интересом прислушивался к себе – то ли хорошо сейчас будет, то ли скрутит в бараний рог, а местный коновал потом зафиксирует естественную смерть от насморка.
Там, в себе, было хорошо.
И Карташ позволил себе расслабиться. В самом деле, травить его столь заковыристым способом не было никакого резона, это только где-нибудь в заграницах благородные лорды за дружеским ужином подсыпают тебе в бокал шампанского дозу цианида, а у нас в Парме, господа, как-то попроще с этим делом: фомкой по затылку, заточку в пузо, как Дорофееву, – и все дела, и не обязательно в гости приходить. А в сыворотку правды, которую можно запросто подмешать в коньячок, он не верил.
Слишком сложный это процесс – развязывание языков посредством химии, уж поверьте начитанному человеку… Значит, ночному визави что-то надо от него, старшего лейтенанта Алексея Карташа. Значит, зачем-то понадобился он «археологам».
А в организме тем временем становилось всё лучше и лучше.