Страница:
— Вы решили всю жизнь провести в моей квартире?
— Не вижу смысла мозолить глаза окружающим, от этого может пострадать ваша репутация. А есть другое безопасное место? Этот ваш Бран Хэйл — надежный человек?
— Был со мной на Нижней. При Константинах остался верен моей политике, и за это его оттуда вышибли.
— Значит, надежен?
— Вполне. Правда, кое в ком из его компании я сомневаюсь… особенно если дело примет серьезный оборот.
— Но ведь вы позаботитесь, чтобы этого не случилось, не правда ли?
— Постараюсь.
Джессад медленно кивнул.
— И все-таки, господин Лукас, подумайте о документах. С ними мне будет гораздо спокойнее.
— Что будет с моим сыном?
— Вас это тревожит? Мне показалось, вы не испытываете к нему особой любви.
— Вы не ответили.
— Недалеко отсюда находится корабль… из захваченных. Он зарегистрирован как собственность купеческой семьи Ольвигов. На самом деле он теперь военный. Все Ольвиги в кутузке, как и большая часть команды «Лебяжьего пера». «Молот», корабль Ольвигов, предупредит Пелл о приближении врага. Это случится довольно скоро, господин Лукас. Не покажете ли для начала план станции?
«Мой опыт…» Специально обученный человек. В голову Джона закралась жуткая мысль: Викинг разложен, Маринер взорван… все это сделано изнутри. Работа диверсантов. Находятся безумцы, уничтожающие станции и гибнущие сами… или успевающие сбежать. Он посмотрел в невыразительное лицо Джессада, в спокойные, даже слишком спокойные глаза и понял: точно, один из таких специалистов орудовал на Маринере. Потом внезапно появился Флот, и станция была намеренно уничтожена.
У Василия болели спина и голова. Он ненавидел эти приемы, но тем не менее устраивал их раз в пять дней. Они служили клапаном для выхода пара, создавали у людей иллюзию, будто депутат от "К", выслушивающий их жалобы и просьбы, может чем-то помочь.
Он знал человека, названного женщиной. Скорее всего, она не солгала. Но единственное, о чем Василий мог попросить Нино Коледи, это позаботиться, чтобы ее больше не трогали. Надо же было додуматься — обвинить в грабеже подручного Коледи. И эта бессмысленная истерика… не иначе бедняга свихнулась. И она не единственная. В "К" многие готовы на все, лишь бы выплеснуть гнев. Самоубийцы…
Вошел следующий посетитель. Реддинг. Крессич внутренне подобрался, вжался в спинку кресла, приготовился к натиску. Этот человек изводил его уже неделю.
— Мы занимаемся вашим делом, — сказал Василий здоровяку.
— Я заплатил, — прохрипел Реддинг. — Я хорошо заплатил. Мне обещали…
— Господин Реддинг, мы не гарантируем перевода на Нижнюю. Станция отправляет туда только тех, в ком испытывает нужду. Напишите новое прошение, а я позабочусь, чтобы его передали по инстанции. Рано или поздно появится вакансия…
— Я хочу выбраться отсюда! — взревел Реддинг.
— Джеймс! — поспешно крикнул Василий.
Охрана появилась мгновенно. Лицо Реддинга перекосилось от ярости, и, к ужасу Крессича, сверкнуло короткое лезвие. Но острие ножа было направлено не на Джеймса и его людей.
Крессич отпрянул, и кресло на колесиках унесло его от стола. Джеймс бросился Реддингу на спину. Посетитель ударился носом об стол, разбросал бумаги, неистово тыча ножом в сторону Крессича, который, прижимаясь лопатками к стене, поднимался на ноги.
Коридор взорвался паническими воплями, толпа ринулась в кабинет.
Крессич отпрыгнул в сторону. Рядом в стену врезался Реддинг. Нино Коледи был уже здесь, в кабинете. Кто-то свалил Реддинга на пол, кто-то сдерживал натиск любопытных и отчаявшихся просителей, размахивавших бумагами, которые они надеялись вручить Крессичу.
— Моя очередь! — вопила женщина, силясь дотянуться до стола. Ее оттеснили вместе с остальными.
Прижатый к полу телами троих охранников, Реддинг еще сопротивлялся, но быстро слабел. Четвертый охранник раз за разом бил его ногой в голову. Подобрав нож, Коледи задумчиво осмотрел его и спрятал в карман. На обезображенном шрамом юном лице появилась улыбка.
— Обойдемся без полиции, — произнес Джеймс.
— Господин Крессич, вы не пострадали? — поинтересовался Коледи.
— Нет. — Не обращая внимания на царапины и ушибы, Крессич поставил и подкатил к столу кресло, сел. У него дрожали колени. Из коридора все еще доносились вопли.
— Он сказал, что заплатил. — Крессич прекрасно знал, что бланками для прощений о переводе торгует Коледи. — Паспортная служба дала о нем плохой отзыв, и я не смог устроить ему перевод. Что вы ему обещали?
Коледи медленно опустил глаза на Реддинга и вновь посмотрел на Крессича.
— Ну, теперь он попал в наш черный список, а это куда хуже, чем отказ в переводе. Уберите его отсюда, — велел он помощникам. — Да не в эту дверь!
— Я не могу больше смотреть на этих людей, — простонал Крессич. — Попросите их уйти.
Коледи вышел в коридор.
— Очистить помещение!
Крессич услышал возмущенные крики и плач. Люди Коледи (некоторые из них были вооружены металлическими прутьями) выжимали толпу из коридора. Вскоре Коледи вернулся в кабинет. Реддинга, который уже пришел в себя и мычал, мотая головой, поставили на ноги. Кровь из раны на виске залила ему все лицо.
«Его убьют, — подумал Василий, — когда кругом будет поменьше народу. А потом станционная полиция найдет в космосе его труп».
Несомненно, Реддинг тоже это понимал. Он опять рванулся, но его быстро выволокли за дверь.
— Прибери здесь, — велел Коледи одному из охранников, оставшихся в офисе, и тот стал искать, чем бы вытереть пол. Коледи снова присел на край стола.
Крессич опустил руку и достал из-под стола бутылку. Затем из выдвижного ящика он вытащил два стакана и наполнил их. Глотая низовое вино, Василий попытался напряжением воли изгнать из конечностей дрожь, а из груди — колющую боль.
— Стар я слишком для этого, — пожаловался он.
— Насчет Реддинга не беспокойтесь. — Коледи поднес стакан к губам.
— Не надо создавать таких ситуаций, — проворчал Василий. — Не продавайте обещаний, которых я не могу выполнить.
Коледи ухмыльнулся, отчего его лицо стало совсем уродливым.
— Рано или поздно Реддинг все равно бы напросился. Он платил только за первое место в очереди.
— Не хочу ничего знать. — Крессич сделал большой глоток. — Избавьте меня от подробностей.
— Господин Крессич, давайте мы вас отведем домой и поставим охрану, пока не улягутся страсти. Ей-богу, так будет лучше.
Демонстративно медленно Крессич допил вино. Один из молодых подручных Коледи собрал разбросанные по полу бумаги и положил их на стол. Только после этого Крессич поднялся. Ноги его подкашивались, взгляд избегал алых пятен на ковровом покрытии.
В сопровождении Коледи и еще четверых он вышел в дверь черного хода, через которую только что увели Реддинга. По коридору они добрались до яруса, где находилась тесная квартира Крессича. Комп здесь не действовал, и Василию пришлось вручную набирать комбинацию замка.
— Я больше не нуждаюсь в вашем обществе, — настойчиво произнес Василий. Поглядев на него с недоброй улыбкой, Коледи кивнул.
— Я потом свяжусь с вами, — сказал он.
Крессич вошел, заперся изнутри и встал посреди комнаты. Его подташнивало. Спустя минуту-другую он сел в кресло у двери и попытался успокоиться.
В "К" нарастало безумие. Направления на Нижнюю, выданные наиболее благонадежным из тех, кто мечтал вырваться из карантинных секций, только усугубили отчаяние остальных. Обстановка накалялась, власть поделили между собой шайки. Только бандиты чувствовали себя в безопасности, никто другой не мог спокойно ходить по коридорам, если банда не брала его под защиту. А делалось это за плату. Самой устойчивой валютой считались пища, услуги и тела. Вполне годились также наркотики, лекарства и вообще все ценное… Все это уплывало за контрольно-пропускные пункты — охранники у турникетов не упускали возможности погреть руки.
А Коледи торговал посулами. Обещал свободу, жизнь на Нижней. Продавал даже места в очереди за справедливостью и все остальное, на что ему и его полиции удавалось найти спрос. Даже сбывал другим бандам лицензии на охрану тех, кто готов был за это платить. У людей оставалась только одна надежда — переселиться на Нижнюю. И те, кто получали отказ или сталкивались с проволочками, доводили себя до безумия мыслями, будто в их электронные досье вкралась ошибка, будто они попали в черный список и обречены гнить заживо в "К". Учащались самоубийства, многие беженцы сознательно шли на конфликт и погибали. Некоторые расправлялись с теми, кто, как они считали, оболгал их. Другие становились жертвами бандитов.
— Там убивают! — кричал однажды в очереди к Крессичу молодой человек, получивший отказ. — Никто не попал на Нижнюю! Всех вывели отсюда и прикончили! Рабочих туда не набирают, и молодых тоже, только стариков и детей, чтобы избавиться от них!
— Заткнись, сволочь! — завопил кто-то, и трое просителей избили юношу до полусмерти, прежде чем парни Коледи вытащили его из коридора. Остальные плакали, стоя в очереди и сжимая в руках листки с прошениями о переводе.
Сам Василий не просился на Нижнюю — боялся, что тогда откроется его связь с Коледи. Полиция торговала с Коледи, и это было опасно. Крессич пил вино с черного рынка, ходил в окружении телохранителей, — любой другой в "К" мог только мечтать о таком, если сам не был бандитом. Однако если бы Коледи вдруг заподозрил, что депутат Крессич хочет вырваться из его паутины…
Василий убеждал себя, что делает доброе дело, — пока распоряжается в карантинной зоне, пока раз в пять дней принимает просителей, пока способен предотвращать самое худшее.
Да, иногда ему удавалось остановить Коледи. Да, иногда телохранители Василия, прежде чем решиться на серьезный шаг, задумывались. В меру своих возможностей Крессич спасал человеческие жизни и поддерживал порядок, не давая "К" окончательно скатиться в анархию.
И у него оставалась возможность (по крайней мере, надежда) вырваться отсюда. Когда станет невыносимо, когда наступит неизбежный кризис, он попросит убежища. Его не швырнут обратно на верную смерть.
Он поднялся, разыскал на кухне бутылку и перелил в стакан больше четверти ее содержимого, стараясь не думать ни о случившемся, ни о том, что еще может случиться.
Реддинг к утру будет мертв. Василию не хватало сил жалеть его. Вспоминались только безумные глаза, слетающие со стола бумаги, рука с ножом, которая тянулась к нему… к нему, а не к приспешникам Коледи.
Василий содрогнулся всем телом и залпом осушил стакан.
Атласка взяла вторую руку Синезуба, повернула ладонью кверху, полизала мозоли. После чего наклонилась к нему и лизнула в щеку, туда, где маска взъерошила мех.
— Люди Лукаса! — зарычал Синезуб. Его взор блуждал по потолку, лицо исказилось гневом. Сегодня низовики работали на людей Лукаса, устроивших смуту на Нижней. У Атласки тоже хватало мозолей, болели спина и руки, но она беспокоилась не за себя, а за Синезуба. Ее пугало совершенно необычное выражение его лица. Разозлить Синезуба было очень непросто, он всегда старался прежде подумать, подумав же, злиться переставал. Сейчас он тоже подумал, но это не помогло. Если он выйдет из себя перед людьми, людьми Лукаса, это может кончиться плохо.
Она гладила всклокоченный мех, пока Синезуб не успокоился.
— Поешь, — сказала она. — Пойдем есть.
Он повернул к ней лицо, ткнулся губами в щеку, лизнул и согласился:
— Пойдем.
Они встали и по металлическому туннелю прошли в большое место, где их всегда ожидала пища. Дежурившие здесь подростки дали обоим по большой миске, и они направились в тихий угол. Наполнив желудок, Синезуб успокоился и удовлетворенно слизал с пальцев овсянку.
В столовую вошел еще один низовик и, получив миску, подсел к ним. Дружелюбный молодой Дылда быстро уплел порцию каши и поспешил за добавкой. Атласке и Синезубу нравился Дылда, тоже совсем недавно покинувший Нижнюю, где он жил на их берегу реки, но на других холмах, в другом стойбище. Подходили другие знакомые, и каждый с теплой улыбкой кланялся Атласке, Синезубу и Дылде. В основном это были сезонники, которым предстояло скорое возвращение на Нижнюю. Они умели работать только руками и очень плохо разбирались в машинах.
Хватало в столовой и незнакомых хиза — в основном постоянных работников, которые все больше молчали. Они сидели в дальнем углу, холодно смотрели по сторонам и вообще держались так, будто долгое общение с людьми возвысило их над простыми хиза. Среди них было немало Старых. Эти низовики знали тайны машин и свободно расхаживали по глубоким туннелям и прочим загадочным, темным местам.
— Говорим о Беннете, — предложил Дылда. Как и любой, кому довелось попасть на Верхнюю, он прошел через человеческий лагерь и знал Беннета Джасинта. Когда на Верхнюю пришла весть о гибели Джасинта, низовики горько оплакивали его.
— Я расскажу, — вызвалась Атласка. Она прилетела сюда одной из последних, и привилегия рассказывать легенду о Беннете (как и все прочие новые легенды) принадлежала ей. С того вечера, когда она и Синезуб высадились на Верхнюю, в столовой велись разговоры не о ничтожных делах хиза, чьи судьбы почти не разнились друг от друга, но о деяниях Константинов, о том, как Эмилио и его подруга Милико вернули на лица низовиков улыбки, и о Беннете, который умер другом хиза. И Атласку, прилетевшую поведать об этом, снова и снова заставляли повторять рассказ.
— Он спустился к мельнице, — добралась она наконец до трагической концовки, — и сказал хиза: здесь нельзя! Нельзя! Прошу вас, бегите! Люди все сделают сами, и река не заберет никого из хиза. И он трудился своими руками, всегда-всегда. Беннет-человек умел работать руками, и он никогда не кричал, нет-нет. Он любил хиза, и мы его любили. Мы дали… нет, это я дала ему имя, потому что прежде он подарил мне человеческое имя. А еще — радость. Он-Выходит-Из-Света, вот как я его назвала.
Это имя вызвало шепот одобрения, хоть и роднило Беннета с самим Солнцем. Обхватив себя руками, хиза дрожали от волнения. Так было всякий раз, когда Атласка рассказывала эту историю.
— Но хиза не покинули Беннета-человека, нет-нет. Они работали вместе с ним, спасали мельницу, а потом старая река, она всегда злилась на людей и хиза, а тогда совсем рассвирепела, потому что люди Лукаса оголили ее берега и стали отнимать воду, а мы предупреждали Беннета, нельзя доверять старой реке, а он выслушал нас и все равно ушел, а мы, хиза, мы работали, чтобы не пропала мельница и не горевал Беннет, а старая река все поднималась и начала ломать сваи, а мы закричали Беннету: быстро-быстро возвращайся за хиза, которые остались работать. Я-Атласка, я тоже там была, я видела. — Она возбужденно ткнула себя в грудь большим пальцем и дотронулась до Синезуба. — Мы, Синезуб и Атласка, мы видели, мы побежали помочь хиза, а Беннет и добрые люди, его друзья, тоже побежали туда, все-все, но их выпила старая река, и мы прибежали слишком поздно, все прибежали слишком поздно. Плотину сорвало, а Беннет кинулся в старую реку выручать хиза. И река выпила его и людей, которые были с ним. Мы кричали, мы плакали, мы умоляли: старая река, верни Беннета, но она все равно забрала его, всех хиза вернула, но Беннета-человека и его друзей забрала. Все это у нас перед глазами. Он умирает, руки тянет к хиза. Доброе сердце толкает его на смерть, и старая река — плохая старая река — выпивает его. Потом люди нашли его и закопали, а я воткнула в землю над ним палки-духи и оставила дары. Я и мой друг Синезуб, мы прилетели сюда, потому что пришло Время видеть дом Беннета.
Вновь раздался восхищенный шепот, и низовики вокруг Атласки закачались. На глазах у них блестели слезы.
Затем произошло нечто удивительное. Глядя на Атласку и раскачиваясь на ходу, сквозь толпу пробралось несколько старожилов Верхней.
— Он любил! — торжественно произнес один из них. — Он любил хиза!
— Это так, — запинаясь, подтвердила Атласка. Ее застигло врасплох вмешательство незнакомца, пожелавшего разделить бремя ее сердца. Ощупав свои узелки с дарами-духами, она достала и расправила тонкими пальцами яркий лоскут. — Вот он, дар-дух. Имя, которое дал мне Беннет-человек.
Снова закачались тела, зазвучал одобрительный шепот.
— Как тебя зовут?
Прижав к груди дар-дух, она смотрела на спросившего. Горло сжалось, по коже бегали мурашки. Незнакомец оказывал ей великую честь!
— Ее-Видят-Небеса. А люди называют меня Атлаской. — Она погладила Синезуба.
— Я — Солнце-Сияет-Сквозь-Облака, — назвал себя он. — Друг Ее-Видят-Небеса.
Вокруг Атласки собрались уже все незнакомые хиза, слышался их благоговейный шепот.
— Мы слышали рассказ о Беннете-человеке, которому ты дала имя Он-Выходит-Из-Света. Да, хорошим был этот человек, и хорошие дары принесла ему ты. Мы приветствуем тебя, Ее-Видят-Небеса, и рады тебе на Верхней. Слова твои согрели нас, согрели наши глаза. Долго мы ждали!
Атласка качнулась вперед, выражая почтение к возрасту и великой вежливости собеседника. Голоса вокруг звучали все громче.
— Это Старый, — шепнул ей сзади Дылда. — До сих пор он с нами не говорил.
Старый сплюнул и неторопливо почесался.
— Рассказчица говорила мудро. Ее Путь останется во Времени. Она ходит с открытыми глазами, а не только с открытыми ладонями.
Атласка испуганно присела. Остальные ахнули, подаваясь назад.
— Мы чтим Беннета Джасинта, — сказал Старый. — Он сделал так, что нам тепло слушать о нем.
— Беннет наш, — уверенно заявил Дылда. — Человек Нижней. Это он прислал меня сюда.
— Он любил нас, — сказал кто-то, а другой добавил: — Мы любили его.
— Он защищал нас от людей Лукаса, — сказала Атласка, — а Константин-человек — его друг. Константин дал мне прилететь на Верхнюю, провести здесь мою Весну… Мы с ним познакомились у могилы Беннета. Я полетела к Великому Солнцу, чтобы увидеть его лик, увидеть Верхнюю. Но мы видели только машины, Старый, а Великого Света не видели. Мы работаем, много-много. У меня и у моего друга нет ни цветов, ни холмов, но мы ждем. Беннет говорил, здесь хорошо, здесь красиво, и Великое Солнце совсем близко. Старый, мы будем ждать. Мы хотели увидеть красоту, но не увидели. Говорят, люди прячут. Но мы все еще ждем. Старый.
Наступила долгая пауза. Старый покачивался взад и вперед. Наконец он протянул костлявую руку.
— Ее-Видят-Небеса, то, что ты ищешь — здесь. Мы там были. Красивое — там, где человек встречается со Старыми, и мы видели. Да, на это место взирает само Солнце, Беннет-человек не обманул тебя. Но там есть такое, от чего заледенеют твои кости. Мы не станем открывать тебе тайны — тебе еще рано, а то ты потеряешь ум. Глаза твои не видят. Но Беннет-человек тебя позвал. Ах! Долго мы ждали! Долго-долго. Но вот пришла ты и согрела наши сердца, и мы рады тебе.
— Сеет! — воскликнул Старый. — Ты Верхнюю не видишь. Мы помним красоту равнин, я видел их. Спал и смотрел на них во сне. Но красота Верхней… не для наших снов. Ты рассказала нам о Беннете Джасинте, а мы расскажем тебе о той, кого ты еще не видела — о Лили. Так ее назвали люди. А мы — Ей-Улыбается-Солнце, и она — Великая Старая. Ей намного больше весен, чем мне. Люди увидели наше и оно осталось у них — там, в тайном месте, где светло-светло, и там спит женщина… К ней спускается Солнце… а она не шевелится, так сладок ее сон. Она купается в лучах, Солнце согревает ее глаза, для нее пляшут Звезды. На стенах перед ней — вся Верхняя. Может, сейчас она смотрит на нас. Ее лик повернут к нам. Великая Старая ухаживает за ней, любит ее, эту святую. Ее любовь хороша, хороша, ей снимся все мы, вся Верхняя. Она всегда улыбается Великому Солнцу. Она — наша. Солнце-Ее-Друг — так мы назвали ее.
Слушатели ахнули, узнав, что кто-то может дружить с самим Солнцем. Вместе с ними ахнула Атласка, обхватившая себя за плечи.
— А мы увидим ее? — спросила она, стуча зубами.
— Нет, — твердо ответил Старый. — К ней ходит только Лили. И я. Да, я был там один раз. И видел ее.
Глубоко разочарованная, Атласка отшатнулась.
— А может, ее там нет? — спросил Синезуб.
Старый прижал уши, и все вокруг затаили дыхание.
— Время пришло, — сказала Атласка, — и мы прошли путь, Старый, мы поднялись очень высоко, но не видели еще ни красоты, ни Спящей, ни лика Солнца.
Старый пожевал губами.
— Ты пойдешь, — пообещал он. — Мы тебе покажем. Сегодня вечером. В другие вечера пойдут остальные… если не побоятся. Ты увидишь это место. Люди уходят оттуда ненадолго, всего на час, так они меряют время. Я умею узнавать время. Пойдешь?
Синезуб не вымолвил ни звука.
— Мы пойдем. — Атласка взяла друга за руку и ощутила его страх. «Остальные не пойдут, — подумала она. — Они не смелые. А может, не верят Старому».
Старый поднялся, затем — двое его спутников, Атласка и — неохотно — Синезуб.
— Я иду тоже, — сказал Дылда. Никто из друзей не вызвался его сопровождать.
Старый окинул троицу испытующим взглядом, усмехнулся и жестом позвал за собой.
Они шли по туннелям, по далеким и незнакомым местам, где не надо было носить масок, но приходилось подолгу карабкаться в потемках по тонким металлическим скобам или идти согнувшись в три погибели.
— Он потерял ум, — тяжело дыша, прошептал Синезуб Атласке на ухо, — и мы, раз согласились за ним идти. Все, кто живет здесь подолгу, теряют ум.
Атласке нечего было возразить, и она промолчала. Она боялась, но шла. Синезуб не отставал. Замыкал шествие Дылда. Всякий раз, когда приходилось долго лезть или пробираться согнувшись, у новичков появлялась одышка, зато Старый и двое его товарищей, казалось, не ведали усталости — должно быть, привыкли к таким переходам.
«А вдруг, — посетила Атласку мысль, от которой застыли кости, — Старый так плохо шутит? Заведет нас по темным норам в самую глубину и бросит, чтобы научить других…»
Но едва это подозрение переросло в уверенность, Старый и его спутники остановились и надели маски, показывая, что дальше воздух пригоден для людей, но не для хиза. Атласка надела противогаз, и Синезуб последовал ее примеру в тот самый миг, когда отворилась дверь в ярко освещенное место с белыми полами, зелеными растениями и рассеянными по нему человеческими фигурами… Ничего похожего на доки. Впереди, там, куда вел их Старый, была тьма.
Рука Синезуба скользнула в ладонь Атласки. Не отставая от них ни на шаг, Дылда тоже пересек яркое место и вошел во тьму, куда большую, чем только что пройденная ими. В этой тьме не было стен. Только звезды.
Звезды скакали, кружа им головы, сияя так ярко, как никогда не сияли на небе Нижней. Атласка выпустила руку Синезуба и, благоговейно озираясь, двинулась вперед.
Внезапно разлился свет, появился огромный горящий диск, усеянный темными пятнами и обрамленный языками пламени.
— Солнце! — воскликнул Старый.
Ни белого света, ни синевы. Лишь тьма, звезды и страшное близкое пламя. Атласка задрожала.
— Там темно, — возразил Синезуб. — Разве бывает ночь, когда солнце?
— Все звезды — родичи Великого Солнца, — пояснил Старый. — Такова истина. А наш свет только кажется. Такова истина. Великое Солнце горит во мраке, и оно так огромно, что мы по сравнению с ним — пылинки. Оно ужасно, огонь его страшит тьму. Такова истина, Ее-Видят-Небеса. Вот — истинное небо. Это — твое имя. Звезды похожи на Великое Солнце, но они далеко-далеко от нас. Так нам сказали люди. Гляди, стены показывают нам саму Верхнюю и огромные корабли в доках. А вот и Нижняя. Сейчас мы смотрим на нее.
— А где человеческий лагерь? — поинтересовался Дылда. — Где старая река?
— Мир круглый, как яйцо, и сейчас солнце светит только на одну его сторону. Поэтому на другой стороне теперь ночь. Если хорошенько смотреть, может, и увидишь старую реку, но человеческий лагерь — никогда. На лике Нижней он слишком мал.
Дылда обхватил себя руками и задрожал, но Атласка двинулась между столиками туда, где пылало истинное Солнце, грозное, оранжевое, как пламя, и наводящее ужас.
Атласка подумала о спящей Солнце-Ее-Друг, о той, чьи глаза всегда согреты этой красотой. И от этой мысли у юной хиза на загривке вздыбилась шерсть.
Она раскинула руки, чтобы обнять Солнце и всех его родичей, чтобы затеряться среди них. Ибо наконец она нашла то, что искала. Солнце смотрело на Атласку, наполняло ее глаза, и она знала, что уже никогда не будет такой, как прежде.
— Не вижу смысла мозолить глаза окружающим, от этого может пострадать ваша репутация. А есть другое безопасное место? Этот ваш Бран Хэйл — надежный человек?
— Был со мной на Нижней. При Константинах остался верен моей политике, и за это его оттуда вышибли.
— Значит, надежен?
— Вполне. Правда, кое в ком из его компании я сомневаюсь… особенно если дело примет серьезный оборот.
— Но ведь вы позаботитесь, чтобы этого не случилось, не правда ли?
— Постараюсь.
Джессад медленно кивнул.
— И все-таки, господин Лукас, подумайте о документах. С ними мне будет гораздо спокойнее.
— Что будет с моим сыном?
— Вас это тревожит? Мне показалось, вы не испытываете к нему особой любви.
— Вы не ответили.
— Недалеко отсюда находится корабль… из захваченных. Он зарегистрирован как собственность купеческой семьи Ольвигов. На самом деле он теперь военный. Все Ольвиги в кутузке, как и большая часть команды «Лебяжьего пера». «Молот», корабль Ольвигов, предупредит Пелл о приближении врага. Это случится довольно скоро, господин Лукас. Не покажете ли для начала план станции?
«Мой опыт…» Специально обученный человек. В голову Джона закралась жуткая мысль: Викинг разложен, Маринер взорван… все это сделано изнутри. Работа диверсантов. Находятся безумцы, уничтожающие станции и гибнущие сами… или успевающие сбежать. Он посмотрел в невыразительное лицо Джессада, в спокойные, даже слишком спокойные глаза и понял: точно, один из таких специалистов орудовал на Маринере. Потом внезапно появился Флот, и станция была намеренно уничтожена.
5. ПЕЛЛ: ЗОНА "К"; ОРАНЖЕВАЯ СЕКЦИЯ; ДЕВЯТЫЙ ЯРУС; 19:00
Посетители упорно дожидались приема. Очередь тянулась по главному коридору и заканчивалась в доке. Подперев ладонями голову, Василий Крессич проводил взглядом женщину, которую грубо выволок за дверь охранник. Она заявила об ограблении, обвинила одного из помощников Коледи, а потом учинила скандал.У Василия болели спина и голова. Он ненавидел эти приемы, но тем не менее устраивал их раз в пять дней. Они служили клапаном для выхода пара, создавали у людей иллюзию, будто депутат от "К", выслушивающий их жалобы и просьбы, может чем-то помочь.
Он знал человека, названного женщиной. Скорее всего, она не солгала. Но единственное, о чем Василий мог попросить Нино Коледи, это позаботиться, чтобы ее больше не трогали. Надо же было додуматься — обвинить в грабеже подручного Коледи. И эта бессмысленная истерика… не иначе бедняга свихнулась. И она не единственная. В "К" многие готовы на все, лишь бы выплеснуть гнев. Самоубийцы…
Вошел следующий посетитель. Реддинг. Крессич внутренне подобрался, вжался в спинку кресла, приготовился к натиску. Этот человек изводил его уже неделю.
— Мы занимаемся вашим делом, — сказал Василий здоровяку.
— Я заплатил, — прохрипел Реддинг. — Я хорошо заплатил. Мне обещали…
— Господин Реддинг, мы не гарантируем перевода на Нижнюю. Станция отправляет туда только тех, в ком испытывает нужду. Напишите новое прошение, а я позабочусь, чтобы его передали по инстанции. Рано или поздно появится вакансия…
— Я хочу выбраться отсюда! — взревел Реддинг.
— Джеймс! — поспешно крикнул Василий.
Охрана появилась мгновенно. Лицо Реддинга перекосилось от ярости, и, к ужасу Крессича, сверкнуло короткое лезвие. Но острие ножа было направлено не на Джеймса и его людей.
Крессич отпрянул, и кресло на колесиках унесло его от стола. Джеймс бросился Реддингу на спину. Посетитель ударился носом об стол, разбросал бумаги, неистово тыча ножом в сторону Крессича, который, прижимаясь лопатками к стене, поднимался на ноги.
Коридор взорвался паническими воплями, толпа ринулась в кабинет.
Крессич отпрыгнул в сторону. Рядом в стену врезался Реддинг. Нино Коледи был уже здесь, в кабинете. Кто-то свалил Реддинга на пол, кто-то сдерживал натиск любопытных и отчаявшихся просителей, размахивавших бумагами, которые они надеялись вручить Крессичу.
— Моя очередь! — вопила женщина, силясь дотянуться до стола. Ее оттеснили вместе с остальными.
Прижатый к полу телами троих охранников, Реддинг еще сопротивлялся, но быстро слабел. Четвертый охранник раз за разом бил его ногой в голову. Подобрав нож, Коледи задумчиво осмотрел его и спрятал в карман. На обезображенном шрамом юном лице появилась улыбка.
— Обойдемся без полиции, — произнес Джеймс.
— Господин Крессич, вы не пострадали? — поинтересовался Коледи.
— Нет. — Не обращая внимания на царапины и ушибы, Крессич поставил и подкатил к столу кресло, сел. У него дрожали колени. Из коридора все еще доносились вопли.
— Он сказал, что заплатил. — Крессич прекрасно знал, что бланками для прощений о переводе торгует Коледи. — Паспортная служба дала о нем плохой отзыв, и я не смог устроить ему перевод. Что вы ему обещали?
Коледи медленно опустил глаза на Реддинга и вновь посмотрел на Крессича.
— Ну, теперь он попал в наш черный список, а это куда хуже, чем отказ в переводе. Уберите его отсюда, — велел он помощникам. — Да не в эту дверь!
— Я не могу больше смотреть на этих людей, — простонал Крессич. — Попросите их уйти.
Коледи вышел в коридор.
— Очистить помещение!
Крессич услышал возмущенные крики и плач. Люди Коледи (некоторые из них были вооружены металлическими прутьями) выжимали толпу из коридора. Вскоре Коледи вернулся в кабинет. Реддинга, который уже пришел в себя и мычал, мотая головой, поставили на ноги. Кровь из раны на виске залила ему все лицо.
«Его убьют, — подумал Василий, — когда кругом будет поменьше народу. А потом станционная полиция найдет в космосе его труп».
Несомненно, Реддинг тоже это понимал. Он опять рванулся, но его быстро выволокли за дверь.
— Прибери здесь, — велел Коледи одному из охранников, оставшихся в офисе, и тот стал искать, чем бы вытереть пол. Коледи снова присел на край стола.
Крессич опустил руку и достал из-под стола бутылку. Затем из выдвижного ящика он вытащил два стакана и наполнил их. Глотая низовое вино, Василий попытался напряжением воли изгнать из конечностей дрожь, а из груди — колющую боль.
— Стар я слишком для этого, — пожаловался он.
— Насчет Реддинга не беспокойтесь. — Коледи поднес стакан к губам.
— Не надо создавать таких ситуаций, — проворчал Василий. — Не продавайте обещаний, которых я не могу выполнить.
Коледи ухмыльнулся, отчего его лицо стало совсем уродливым.
— Рано или поздно Реддинг все равно бы напросился. Он платил только за первое место в очереди.
— Не хочу ничего знать. — Крессич сделал большой глоток. — Избавьте меня от подробностей.
— Господин Крессич, давайте мы вас отведем домой и поставим охрану, пока не улягутся страсти. Ей-богу, так будет лучше.
Демонстративно медленно Крессич допил вино. Один из молодых подручных Коледи собрал разбросанные по полу бумаги и положил их на стол. Только после этого Крессич поднялся. Ноги его подкашивались, взгляд избегал алых пятен на ковровом покрытии.
В сопровождении Коледи и еще четверых он вышел в дверь черного хода, через которую только что увели Реддинга. По коридору они добрались до яруса, где находилась тесная квартира Крессича. Комп здесь не действовал, и Василию пришлось вручную набирать комбинацию замка.
— Я больше не нуждаюсь в вашем обществе, — настойчиво произнес Василий. Поглядев на него с недоброй улыбкой, Коледи кивнул.
— Я потом свяжусь с вами, — сказал он.
Крессич вошел, заперся изнутри и встал посреди комнаты. Его подташнивало. Спустя минуту-другую он сел в кресло у двери и попытался успокоиться.
В "К" нарастало безумие. Направления на Нижнюю, выданные наиболее благонадежным из тех, кто мечтал вырваться из карантинных секций, только усугубили отчаяние остальных. Обстановка накалялась, власть поделили между собой шайки. Только бандиты чувствовали себя в безопасности, никто другой не мог спокойно ходить по коридорам, если банда не брала его под защиту. А делалось это за плату. Самой устойчивой валютой считались пища, услуги и тела. Вполне годились также наркотики, лекарства и вообще все ценное… Все это уплывало за контрольно-пропускные пункты — охранники у турникетов не упускали возможности погреть руки.
А Коледи торговал посулами. Обещал свободу, жизнь на Нижней. Продавал даже места в очереди за справедливостью и все остальное, на что ему и его полиции удавалось найти спрос. Даже сбывал другим бандам лицензии на охрану тех, кто готов был за это платить. У людей оставалась только одна надежда — переселиться на Нижнюю. И те, кто получали отказ или сталкивались с проволочками, доводили себя до безумия мыслями, будто в их электронные досье вкралась ошибка, будто они попали в черный список и обречены гнить заживо в "К". Учащались самоубийства, многие беженцы сознательно шли на конфликт и погибали. Некоторые расправлялись с теми, кто, как они считали, оболгал их. Другие становились жертвами бандитов.
— Там убивают! — кричал однажды в очереди к Крессичу молодой человек, получивший отказ. — Никто не попал на Нижнюю! Всех вывели отсюда и прикончили! Рабочих туда не набирают, и молодых тоже, только стариков и детей, чтобы избавиться от них!
— Заткнись, сволочь! — завопил кто-то, и трое просителей избили юношу до полусмерти, прежде чем парни Коледи вытащили его из коридора. Остальные плакали, стоя в очереди и сжимая в руках листки с прошениями о переводе.
Сам Василий не просился на Нижнюю — боялся, что тогда откроется его связь с Коледи. Полиция торговала с Коледи, и это было опасно. Крессич пил вино с черного рынка, ходил в окружении телохранителей, — любой другой в "К" мог только мечтать о таком, если сам не был бандитом. Однако если бы Коледи вдруг заподозрил, что депутат Крессич хочет вырваться из его паутины…
Василий убеждал себя, что делает доброе дело, — пока распоряжается в карантинной зоне, пока раз в пять дней принимает просителей, пока способен предотвращать самое худшее.
Да, иногда ему удавалось остановить Коледи. Да, иногда телохранители Василия, прежде чем решиться на серьезный шаг, задумывались. В меру своих возможностей Крессич спасал человеческие жизни и поддерживал порядок, не давая "К" окончательно скатиться в анархию.
И у него оставалась возможность (по крайней мере, надежда) вырваться отсюда. Когда станет невыносимо, когда наступит неизбежный кризис, он попросит убежища. Его не швырнут обратно на верную смерть.
Он поднялся, разыскал на кухне бутылку и перелил в стакан больше четверти ее содержимого, стараясь не думать ни о случившемся, ни о том, что еще может случиться.
Реддинг к утру будет мертв. Василию не хватало сил жалеть его. Вспоминались только безумные глаза, слетающие со стола бумаги, рука с ножом, которая тянулась к нему… к нему, а не к приспешникам Коледи.
Василий содрогнулся всем телом и залпом осушил стакан.
6. ПЕЛЛ: ПОМЕЩЕНИЯ НИЗОВИКОВ; 23:00
Дождавшись смены, Атласка возвратилась в тускло освещенное жилище, размяла ноющие мускулы, сняла маску и тщательно умылась (в бараке низовиков всегда стоял чан с холодной водой). Синезуб, не отходивший от нее ни днем, ни ночью, тоже умылся, затем присел рядом на корточки, положил ей ладонь на плечо и прижался щекой к груди. Они ужасно устали — груза было очень много, и хотя большую часть работы сделали гигантские машины, досталось и низовикам. Ведь это они грузили вещи на машины.Атласка взяла вторую руку Синезуба, повернула ладонью кверху, полизала мозоли. После чего наклонилась к нему и лизнула в щеку, туда, где маска взъерошила мех.
— Люди Лукаса! — зарычал Синезуб. Его взор блуждал по потолку, лицо исказилось гневом. Сегодня низовики работали на людей Лукаса, устроивших смуту на Нижней. У Атласки тоже хватало мозолей, болели спина и руки, но она беспокоилась не за себя, а за Синезуба. Ее пугало совершенно необычное выражение его лица. Разозлить Синезуба было очень непросто, он всегда старался прежде подумать, подумав же, злиться переставал. Сейчас он тоже подумал, но это не помогло. Если он выйдет из себя перед людьми, людьми Лукаса, это может кончиться плохо.
Она гладила всклокоченный мех, пока Синезуб не успокоился.
— Поешь, — сказала она. — Пойдем есть.
Он повернул к ней лицо, ткнулся губами в щеку, лизнул и согласился:
— Пойдем.
Они встали и по металлическому туннелю прошли в большое место, где их всегда ожидала пища. Дежурившие здесь подростки дали обоим по большой миске, и они направились в тихий угол. Наполнив желудок, Синезуб успокоился и удовлетворенно слизал с пальцев овсянку.
В столовую вошел еще один низовик и, получив миску, подсел к ним. Дружелюбный молодой Дылда быстро уплел порцию каши и поспешил за добавкой. Атласке и Синезубу нравился Дылда, тоже совсем недавно покинувший Нижнюю, где он жил на их берегу реки, но на других холмах, в другом стойбище. Подходили другие знакомые, и каждый с теплой улыбкой кланялся Атласке, Синезубу и Дылде. В основном это были сезонники, которым предстояло скорое возвращение на Нижнюю. Они умели работать только руками и очень плохо разбирались в машинах.
Хватало в столовой и незнакомых хиза — в основном постоянных работников, которые все больше молчали. Они сидели в дальнем углу, холодно смотрели по сторонам и вообще держались так, будто долгое общение с людьми возвысило их над простыми хиза. Среди них было немало Старых. Эти низовики знали тайны машин и свободно расхаживали по глубоким туннелям и прочим загадочным, темным местам.
— Говорим о Беннете, — предложил Дылда. Как и любой, кому довелось попасть на Верхнюю, он прошел через человеческий лагерь и знал Беннета Джасинта. Когда на Верхнюю пришла весть о гибели Джасинта, низовики горько оплакивали его.
— Я расскажу, — вызвалась Атласка. Она прилетела сюда одной из последних, и привилегия рассказывать легенду о Беннете (как и все прочие новые легенды) принадлежала ей. С того вечера, когда она и Синезуб высадились на Верхнюю, в столовой велись разговоры не о ничтожных делах хиза, чьи судьбы почти не разнились друг от друга, но о деяниях Константинов, о том, как Эмилио и его подруга Милико вернули на лица низовиков улыбки, и о Беннете, который умер другом хиза. И Атласку, прилетевшую поведать об этом, снова и снова заставляли повторять рассказ.
— Он спустился к мельнице, — добралась она наконец до трагической концовки, — и сказал хиза: здесь нельзя! Нельзя! Прошу вас, бегите! Люди все сделают сами, и река не заберет никого из хиза. И он трудился своими руками, всегда-всегда. Беннет-человек умел работать руками, и он никогда не кричал, нет-нет. Он любил хиза, и мы его любили. Мы дали… нет, это я дала ему имя, потому что прежде он подарил мне человеческое имя. А еще — радость. Он-Выходит-Из-Света, вот как я его назвала.
Это имя вызвало шепот одобрения, хоть и роднило Беннета с самим Солнцем. Обхватив себя руками, хиза дрожали от волнения. Так было всякий раз, когда Атласка рассказывала эту историю.
— Но хиза не покинули Беннета-человека, нет-нет. Они работали вместе с ним, спасали мельницу, а потом старая река, она всегда злилась на людей и хиза, а тогда совсем рассвирепела, потому что люди Лукаса оголили ее берега и стали отнимать воду, а мы предупреждали Беннета, нельзя доверять старой реке, а он выслушал нас и все равно ушел, а мы, хиза, мы работали, чтобы не пропала мельница и не горевал Беннет, а старая река все поднималась и начала ломать сваи, а мы закричали Беннету: быстро-быстро возвращайся за хиза, которые остались работать. Я-Атласка, я тоже там была, я видела. — Она возбужденно ткнула себя в грудь большим пальцем и дотронулась до Синезуба. — Мы, Синезуб и Атласка, мы видели, мы побежали помочь хиза, а Беннет и добрые люди, его друзья, тоже побежали туда, все-все, но их выпила старая река, и мы прибежали слишком поздно, все прибежали слишком поздно. Плотину сорвало, а Беннет кинулся в старую реку выручать хиза. И река выпила его и людей, которые были с ним. Мы кричали, мы плакали, мы умоляли: старая река, верни Беннета, но она все равно забрала его, всех хиза вернула, но Беннета-человека и его друзей забрала. Все это у нас перед глазами. Он умирает, руки тянет к хиза. Доброе сердце толкает его на смерть, и старая река — плохая старая река — выпивает его. Потом люди нашли его и закопали, а я воткнула в землю над ним палки-духи и оставила дары. Я и мой друг Синезуб, мы прилетели сюда, потому что пришло Время видеть дом Беннета.
Вновь раздался восхищенный шепот, и низовики вокруг Атласки закачались. На глазах у них блестели слезы.
Затем произошло нечто удивительное. Глядя на Атласку и раскачиваясь на ходу, сквозь толпу пробралось несколько старожилов Верхней.
— Он любил! — торжественно произнес один из них. — Он любил хиза!
— Это так, — запинаясь, подтвердила Атласка. Ее застигло врасплох вмешательство незнакомца, пожелавшего разделить бремя ее сердца. Ощупав свои узелки с дарами-духами, она достала и расправила тонкими пальцами яркий лоскут. — Вот он, дар-дух. Имя, которое дал мне Беннет-человек.
Снова закачались тела, зазвучал одобрительный шепот.
— Как тебя зовут?
Прижав к груди дар-дух, она смотрела на спросившего. Горло сжалось, по коже бегали мурашки. Незнакомец оказывал ей великую честь!
— Ее-Видят-Небеса. А люди называют меня Атлаской. — Она погладила Синезуба.
— Я — Солнце-Сияет-Сквозь-Облака, — назвал себя он. — Друг Ее-Видят-Небеса.
Вокруг Атласки собрались уже все незнакомые хиза, слышался их благоговейный шепот.
— Мы слышали рассказ о Беннете-человеке, которому ты дала имя Он-Выходит-Из-Света. Да, хорошим был этот человек, и хорошие дары принесла ему ты. Мы приветствуем тебя, Ее-Видят-Небеса, и рады тебе на Верхней. Слова твои согрели нас, согрели наши глаза. Долго мы ждали!
Атласка качнулась вперед, выражая почтение к возрасту и великой вежливости собеседника. Голоса вокруг звучали все громче.
— Это Старый, — шепнул ей сзади Дылда. — До сих пор он с нами не говорил.
Старый сплюнул и неторопливо почесался.
— Рассказчица говорила мудро. Ее Путь останется во Времени. Она ходит с открытыми глазами, а не только с открытыми ладонями.
Атласка испуганно присела. Остальные ахнули, подаваясь назад.
— Мы чтим Беннета Джасинта, — сказал Старый. — Он сделал так, что нам тепло слушать о нем.
— Беннет наш, — уверенно заявил Дылда. — Человек Нижней. Это он прислал меня сюда.
— Он любил нас, — сказал кто-то, а другой добавил: — Мы любили его.
— Он защищал нас от людей Лукаса, — сказала Атласка, — а Константин-человек — его друг. Константин дал мне прилететь на Верхнюю, провести здесь мою Весну… Мы с ним познакомились у могилы Беннета. Я полетела к Великому Солнцу, чтобы увидеть его лик, увидеть Верхнюю. Но мы видели только машины, Старый, а Великого Света не видели. Мы работаем, много-много. У меня и у моего друга нет ни цветов, ни холмов, но мы ждем. Беннет говорил, здесь хорошо, здесь красиво, и Великое Солнце совсем близко. Старый, мы будем ждать. Мы хотели увидеть красоту, но не увидели. Говорят, люди прячут. Но мы все еще ждем. Старый.
Наступила долгая пауза. Старый покачивался взад и вперед. Наконец он протянул костлявую руку.
— Ее-Видят-Небеса, то, что ты ищешь — здесь. Мы там были. Красивое — там, где человек встречается со Старыми, и мы видели. Да, на это место взирает само Солнце, Беннет-человек не обманул тебя. Но там есть такое, от чего заледенеют твои кости. Мы не станем открывать тебе тайны — тебе еще рано, а то ты потеряешь ум. Глаза твои не видят. Но Беннет-человек тебя позвал. Ах! Долго мы ждали! Долго-долго. Но вот пришла ты и согрела наши сердца, и мы рады тебе.
— Сеет! — воскликнул Старый. — Ты Верхнюю не видишь. Мы помним красоту равнин, я видел их. Спал и смотрел на них во сне. Но красота Верхней… не для наших снов. Ты рассказала нам о Беннете Джасинте, а мы расскажем тебе о той, кого ты еще не видела — о Лили. Так ее назвали люди. А мы — Ей-Улыбается-Солнце, и она — Великая Старая. Ей намного больше весен, чем мне. Люди увидели наше и оно осталось у них — там, в тайном месте, где светло-светло, и там спит женщина… К ней спускается Солнце… а она не шевелится, так сладок ее сон. Она купается в лучах, Солнце согревает ее глаза, для нее пляшут Звезды. На стенах перед ней — вся Верхняя. Может, сейчас она смотрит на нас. Ее лик повернут к нам. Великая Старая ухаживает за ней, любит ее, эту святую. Ее любовь хороша, хороша, ей снимся все мы, вся Верхняя. Она всегда улыбается Великому Солнцу. Она — наша. Солнце-Ее-Друг — так мы назвали ее.
Слушатели ахнули, узнав, что кто-то может дружить с самим Солнцем. Вместе с ними ахнула Атласка, обхватившая себя за плечи.
— А мы увидим ее? — спросила она, стуча зубами.
— Нет, — твердо ответил Старый. — К ней ходит только Лили. И я. Да, я был там один раз. И видел ее.
Глубоко разочарованная, Атласка отшатнулась.
— А может, ее там нет? — спросил Синезуб.
Старый прижал уши, и все вокруг затаили дыхание.
— Время пришло, — сказала Атласка, — и мы прошли путь, Старый, мы поднялись очень высоко, но не видели еще ни красоты, ни Спящей, ни лика Солнца.
Старый пожевал губами.
— Ты пойдешь, — пообещал он. — Мы тебе покажем. Сегодня вечером. В другие вечера пойдут остальные… если не побоятся. Ты увидишь это место. Люди уходят оттуда ненадолго, всего на час, так они меряют время. Я умею узнавать время. Пойдешь?
Синезуб не вымолвил ни звука.
— Мы пойдем. — Атласка взяла друга за руку и ощутила его страх. «Остальные не пойдут, — подумала она. — Они не смелые. А может, не верят Старому».
Старый поднялся, затем — двое его спутников, Атласка и — неохотно — Синезуб.
— Я иду тоже, — сказал Дылда. Никто из друзей не вызвался его сопровождать.
Старый окинул троицу испытующим взглядом, усмехнулся и жестом позвал за собой.
Они шли по туннелям, по далеким и незнакомым местам, где не надо было носить масок, но приходилось подолгу карабкаться в потемках по тонким металлическим скобам или идти согнувшись в три погибели.
— Он потерял ум, — тяжело дыша, прошептал Синезуб Атласке на ухо, — и мы, раз согласились за ним идти. Все, кто живет здесь подолгу, теряют ум.
Атласке нечего было возразить, и она промолчала. Она боялась, но шла. Синезуб не отставал. Замыкал шествие Дылда. Всякий раз, когда приходилось долго лезть или пробираться согнувшись, у новичков появлялась одышка, зато Старый и двое его товарищей, казалось, не ведали усталости — должно быть, привыкли к таким переходам.
«А вдруг, — посетила Атласку мысль, от которой застыли кости, — Старый так плохо шутит? Заведет нас по темным норам в самую глубину и бросит, чтобы научить других…»
Но едва это подозрение переросло в уверенность, Старый и его спутники остановились и надели маски, показывая, что дальше воздух пригоден для людей, но не для хиза. Атласка надела противогаз, и Синезуб последовал ее примеру в тот самый миг, когда отворилась дверь в ярко освещенное место с белыми полами, зелеными растениями и рассеянными по нему человеческими фигурами… Ничего похожего на доки. Впереди, там, куда вел их Старый, была тьма.
Рука Синезуба скользнула в ладонь Атласки. Не отставая от них ни на шаг, Дылда тоже пересек яркое место и вошел во тьму, куда большую, чем только что пройденная ими. В этой тьме не было стен. Только звезды.
Звезды скакали, кружа им головы, сияя так ярко, как никогда не сияли на небе Нижней. Атласка выпустила руку Синезуба и, благоговейно озираясь, двинулась вперед.
Внезапно разлился свет, появился огромный горящий диск, усеянный темными пятнами и обрамленный языками пламени.
— Солнце! — воскликнул Старый.
Ни белого света, ни синевы. Лишь тьма, звезды и страшное близкое пламя. Атласка задрожала.
— Там темно, — возразил Синезуб. — Разве бывает ночь, когда солнце?
— Все звезды — родичи Великого Солнца, — пояснил Старый. — Такова истина. А наш свет только кажется. Такова истина. Великое Солнце горит во мраке, и оно так огромно, что мы по сравнению с ним — пылинки. Оно ужасно, огонь его страшит тьму. Такова истина, Ее-Видят-Небеса. Вот — истинное небо. Это — твое имя. Звезды похожи на Великое Солнце, но они далеко-далеко от нас. Так нам сказали люди. Гляди, стены показывают нам саму Верхнюю и огромные корабли в доках. А вот и Нижняя. Сейчас мы смотрим на нее.
— А где человеческий лагерь? — поинтересовался Дылда. — Где старая река?
— Мир круглый, как яйцо, и сейчас солнце светит только на одну его сторону. Поэтому на другой стороне теперь ночь. Если хорошенько смотреть, может, и увидишь старую реку, но человеческий лагерь — никогда. На лике Нижней он слишком мал.
Дылда обхватил себя руками и задрожал, но Атласка двинулась между столиками туда, где пылало истинное Солнце, грозное, оранжевое, как пламя, и наводящее ужас.
Атласка подумала о спящей Солнце-Ее-Друг, о той, чьи глаза всегда согреты этой красотой. И от этой мысли у юной хиза на загривке вздыбилась шерсть.
Она раскинула руки, чтобы обнять Солнце и всех его родичей, чтобы затеряться среди них. Ибо наконец она нашла то, что искала. Солнце смотрело на Атласку, наполняло ее глаза, и она знала, что уже никогда не будет такой, как прежде.