Страница:
— Ты не против? — спросила она.
Он не был против, и в этом, возможно, было его спасение.
«Норвегия» стояла на приколе. Из рубки Сигни видела своих десантников на постах. У карантинного причала стоял последний фрахтер, в доках над головами сотен людей, медленно продвигающихся друг за другом под дулами ружей, ярко горели лампы…
Он не был против, и в этом, возможно, было его спасение.
«Норвегия» стояла на приколе. Из рубки Сигни видела своих десантников на постах. У карантинного причала стоял последний фрахтер, в доках над головами сотен людей, медленно продвигающихся друг за другом под дулами ружей, ярко горели лампы…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ПЕЛЛ: 2ДС.5.52
Слишком много ужасных впечатлений, слишком много… Взяв у теха чашку кофе, Дэймон Константин подошел к столу, оперся на него и уставился в глубину доков, свободной ладонью потирая глаза, словно хотел стереть боль. От кофе пахло антисептиком… Тут все провоняло антисептиком — запах впитался в поры, в слизистую оболочку носа, во все остальное…
Часовые стояли с винтовками наизготовку, в доках можно было не опасаться беспорядков. А в бараке "А" уже кого-то зарезали. Никто не мог объяснить, откуда взялось оружие. Вероятно, из кухни одного из покинутых в спешке доковых ресторанов — среди поваров нашелся разгильдяй, недооценивший опасность.
Дэймон вдруг осознал, что от усталости еле стоит на ногах. Станционная полиция так и не нашла преступника в очередях беженцев, дюйм за дюймом приближавшихся к столам паспортного контроля и распределения жилья.
Кто-то дотронулся до его плеча. Он повернул голову (шея отозвалась болью) и, моргая, посмотрел на старшего брата. Эмилио сидел в соседнем кресле, не снимая руки с плеча Дэймона. «Уже дополнительная» [3], — вяло сообразил Дэймон. В этом мире четко разграниченного бодрствования и сна, где братья Константины изредка встречались в центральной при пересменке, воцарилась неразбериха.
— Ступай домой, — мягко произнес Эмилио. — Моя очередь, хотя не знаю, имеет ли смысл кому-то из нас торчать здесь. Я обещал Элен отослать тебя. Судя по ее голосу, она чем-то расстроена.
— Ладно, — согласился Дэймон, не двигаясь с места. Не хватало сил. Пальцы Эмилио сдавили на миг, затем отпустили его плечо.
— Я следил за мониторами, — сказал старший брат. — Знаю, что на нас навалилось.
Дэймон плотно сжал губы (к горлу подкатил комок) и воззрился вперед. Не на беженцев, а в бесконечность, в будущее, несущее гибель всему, что казалось незыблемым и вечным. Пеллу. Их Пеллу — Дэймона, Элен и Эмилио. Флот присвоил себе право обречь их на смерть, а они ничего не в силах поделать. Слишком уж внезапно нахлынули беженцы, и у станции не осталось выбора.
— Я видел, как стреляли в людей, — произнес Дэймон. — И не помешал. Не мог ссориться с военными. Разногласия… привели бы к беспорядкам. Беженцы могли захватить всю станцию. Потому-то солдаты и стреляли, стоило кому-нибудь выйти из очереди.
— Дэймон, иди домой. Теперь это моя забота. Я что-нибудь придумаю.
— Нам не у кого просить помощи, только у агентов Компании. А это небезопасно. Не позволяй им лезть в эту кашу.
— Ничего, справимся, — бодро произнес Эмилио. — Всему есть предел — это понимает даже Флот. Он не может подвергать опасности Пелл, не рискуя собственной шкурой. Пускай вояки вытворяют все, что угодно, — подставить нас под удар они все равно не посмеют.
— Уже подставили, — буркнул Дэймон, фокусируя взгляд на очередях, пересекающих док. Затем он повернулся и посмотрел на брата — на свой собственный лик плюс пять лет. — По-моему, мы еще не до конца осознали, что произошло.
— Такое уже было, когда закрыли Тыловые Звезды. Ничего, мы выдержали.
— Две станции… До нас добралось шесть тысяч человек. Из пятидесяти тысяч? Или из шестидесяти? Где остальные?
— Надо полагать, в лапах Унии, — проворчал Эмилио. — Или погибли вместе с Маринером — никто ведь не знает, сколько там было народу. Может, кто-то добирается к нам на других фрахтерах или просто бежит куда глаза глядят. — Он откинулся на спинку кресла, по лицу пролегли угрюмые морщины. — Отец, наверное, спит. Мать, надеюсь, тоже. По пути сюда я задержался возле их спальни. Отец сказал: ты псих, раз сидишь в доковом офисе. Я ответил, что я тоже псих и, может быть, доделаю то, что не доделал ты. На это он ничего не сказал, но встревожился не на шутку… Иди скорей к Элен. Она тоже вымоталась — передавала наши распоряжения купцам, которые привезли беженцев, и расспрашивала их о чем-то. Дэймон, прошу тебя, ступай домой.
— «Эстель»! — внезапно догадался Дэймон. — Элен расспрашивала о фрахтере.
— Она уже дома. Устала, а может, расстроена… не знаю. Просила передать, чтобы ты, как освободишься, шел к ней.
— Что-то стряслось. — Дэймон тяжело поднялся, сгреб бумаги, спохватившись, придвинул их к Эмилио и поспешно вышел.
Миновав часового в конце коридора, что отделял квартиры станционеров от карантина, он очутился в неразберихе дока. От него шарахались туземные рабочие — эти пугливые мохнатые существа выглядели еще более чужеродными в дыхательных масках, которые им приходилось носить вне эксплуатационной зоны. Сейчас они добавляли суматохи, в лихорадочной спешке перенося и перевозя на тележках багаж приезжих и пожитки резидентов и визгливо перекликаясь между собой в безумном контрапункте с командами надсмотрщиков.
Он добрался на лифте до зеленой секции, прошел по коридору в свою квартиру… Даже здесь — нагромождение ящиков со скарбом, даже здесь клюет носом часовой из станционной полиции. Да, все нынче выбились из графика, особенно полиция.
Дэймон миновал часового, обернувшись на запоздалый смущенный оклик, отпер дверь и с облегчением увидел в комнате свет, услышал привычный стук пластиковой посуды в кухне.
— Элен. — Он вошел.
Жена смотрела на печь, стоя к нему спиной. На его зов она не оглянулась. Дэймон остановился, предчувствуя беду. Сработал таймер. Элен вынула из печи блюдо, поставила его на кухонный стол, повернулась и посмотрела на мужа. Спокойствие на ее лице было вымученным.
У него защемило сердце. Выждав немного, он приблизился и обнял ее. Она коротко вздохнула — это больше напоминало всхлип.
— Их больше нет, — вымолвила она через секунду. Опять всхлипнула. — Взорваны вместе с Маринером. «Эстель» погибла. Со всеми, кто был на борту. Никто не мог уцелеть. С «Ситы» видели, как она застряла в доке. Ее штурмовали беженцы. Вырвалось пламя, и части станции как не бывало. Взрывом разнесло обшивку на носу…
Пятьдесят шесть человек экипажа. Отец, мать, кузены и кузины, дальние родственники. Мир в себе. «Эстель».
У Дэймона был его собственный мир, покуда невредимый. У него была семья. А ее семья погибла.
Но она не оплакивала родных и не радовалась тому, что сама осталась жива.
Она еще раз судорожно вздохнула, прижалась к нему, затем отвернулась — поставить в микроволновую печь вторую порцию. Дэймон не заметил слез на ее глазах. Она села и принялась за еду. Элен держалась мужественно, он же с неимоверным трудом заставлял себя глотать пищу и не мог отделаться от привкуса антисептика. В конце концов ему удалось поймать взгляд жены — застывший, как у беженцев. Не найдя что сказать, он встал, обошел вокруг стола и снова обнял ее. Ее ладони легли на его руки.
— Все нормально.
— Почему ты меня сразу не позвала?
Отпустив руки Дэймона, она поднялась, устало коснулась его плеча и посмотрела прямо в глаза. Та же усталость во взгляде, что и в движениях.
— Из нас остался один…
Он озадаченно поморгал, затем сообразил, что Элен имеет в виду. Из экипажа «Эстели» уцелела только она. У станционера есть дом, а у купца — род. Она из рода Квинов. Выходит, за все эти месяцы семейной жизни он так и не понял, что значит для нее семья. Он знал: для торговца месть — самый что ни на есть обычный товар. Мера за меру. Да и чего еще ожидать от людей, у которых имя и связанная с ним репутация — единственное достояние?
— Я хочу ребенка, — произнесла она.
Дэймона ошеломила тьма в ее глазах. Он любил ее. Элен сошла в его жизнь с палубы торгового корабля, сошла, чтобы сменить удел скитальца на судьбу станционера. Но она до сих пор называла «Эстель» своим кораблем. Все эти четыре месяца. Впервые Дэймону не хотелось близости с нею. Из-за «Эстели». Из-за этого взгляда, из-за возмездия, к которому призывала ее кровь родичей. Он промолчал. У них был уговор: пока Элен не ощутит, что сможет остаться с ним насовсем, о ребенке не будет и речи. И вот наконец… Или тут другое? Но выспрашивать не следовало — во всяком случае, сейчас, в этом безумии. Он просто взял ее на руки, отнес в спальню и продержал в объятьях несколько долгих часов. Она ничего не требовала, а он ни о чем не спрашивал.
— Нет, — сказал чиновник, на сей раз даже не глянув на распечатку. Вдруг в его душе устало шевельнулась человечность. — Подождите, я еще поищу. Может быть, их фамилии есть в списках пропавших без вести, но искажены.
Василий Крессич ждал, слабея от страха. Как и других беженцев, не желавших отойти от стола, его терзало отчаяние. Люди, потерявшие близких, умоляли, надеялись… На скамьях возле столов их сидело двадцать семь, если считать детей. Он считал. Для них не существовало ни дня, ни ночи, они не могли, как контролеры, уступить места сменщикам. Круглосуточная работа терминалов паспортной службы была единственным благодеянием станционного начальства. Шли минуты, а комп упорно не сообщал ничего нового.
Он ждал. Пальцы оператора снова пробежались по клавиатуре. Безрезультатно. Василий понял это, даже не посмотрев на дисплей, понял по тому, как обернулся к нему чиновник. Крессичу вдруг стало жаль опа: сидит здесь без всякого толку, в окружении убитых горем беженцев и под охраной вооруженных солдат… Василий опустился на скамью рядом с супружеской четой, потерявшей сына.
С каждым из них случилось нечто в этом роде… Рассел покидали в панике, охранников больше всего заботило, как бы самим попасть на борт. Толпы резидентов без эвакуационных предписаний прорвались в доки и атаковали корабли. С перепугу охрана устроила пальбу, не отличая правых от виноватых. Станция погибла, охваченная смутой… В конце концов пассажиры, имевшие билеты и прошедшие через контроль, набились в трюмы ближайшего корабля, и команда поспешила задраить наружные люки.
Джен и Роми должны были попасть на борт раньше него. Василий оставался на своем посту, пытаясь восстановить порядок. Большинство фрахтеров задраило люки вовремя, только «Хансфорду» не повезло — в его шлюз хлынула толпа. «Хансфорд», где в пути закончились наркотики, где давление жизни пересилило бортовые системы, где обезумевшая толпа подняла восстание и разнесла вдребезги все, что можно было разнести… По сравнению с «Хансфордом» «Гриффин» был просто раем. Василию посчастливилось укрыться на его борту задолго до того, как выстрелы станционной полиции остановили натиск безбилетников. И Василий верил, что Джен и Роми успели сесть на «Лайлу». В списке пассажиров «Лайлы» они числились — во всяком случае, если верить распечатке, увиденной Василием после суматошного старта. Но на Пелле они не высадились, и в станционной больнице их не обнаружили. Оператор «скормил» компу их приметы со слов Василия — никакого проку… И Мэллори не могла их забрать — они не обладали нужными ей специальностями. Значит, комп ошибся. Василий верил — вынужден был верить — списку пассажиров. Они не могли вызвать его с корабля — бортовые комы не успевали бы передавать все послания… К тому же флотские потребовали от купцов молчания в эфире. Но все-таки Джен и Роми не высадились с «Лайлы». Выходит, их там и не было.
— Как они посмели выбросить их в космос! — простонала сидевшая рядом женщина. — Даже без опознания! Он умер! Умер! Должно быть, он летел на «Хансфорде»…
А у стола — уже новый проситель. Он настаивал. Он не верил списку рекрутированных. Оп искал, сравнивал, проверял — безрезультатно.
— Он был там! — кричал опу беженец. — Он числится в списке! И не высадился! Он был там! — Проситель заплакал. Крессич молчал.
В полете на борту «Гриффина» астронавты зачитали беженцам список пассажиров и попросили предъявить удостоверения личности. Выполнили эту просьбу очень немногие. Кое-кто отзывался на чужое имя, даже на разные имена — чтобы получать чужие пайки. Иногда это удавалось. В пути Василия ни на миг не покидал страх — глубокий, тошнотворный страх за семью. И еще страшнее ему стало потом, когда он узнал, что очень многие летели не на тех кораблях, которые им были предписаны, когда он услышал о творившемся на «Хансфорде». Должно быть, Джен и Роми сели на свой фрахтер, но затем встревожились и пошли искать его, Василия. Неужели они действительно совершили эту ужасную ошибку? Из-за любви к нему? На его глазах выступили слезы. Невозможно было представить, как Джен и Роми вместе с толпой, вооруженной ножами, пистолетами и обрезками труб, пробиваются на «Хансфорд». Едва ли они — среди тех, кто умер на этом корабле. Скорее всего, они на Расселе, в руках униатов. А сам он здесь, и пути назад не существует.
В конце концов Василий смирился с этой мыслью. Поднявшись со скамьи, он прошел в помещение, где ему отвели койку. В мужской барак. Многие соседи были молоды, некоторые наверняка имели фальшивые документы, не будучи ни техами, ни другими специалистами, которым разрешалась первоочередная эвакуация. Найдя незанятую койку, он разложил на одеяле предметы первой необходимости (контроль снабдил ими каждого беженца), затем отправился в душевую, вымылся во второй раз (казалось, сколько ни мойся — толку все равно не будет), вдоль рядов спящих мертвым сном товарищей по несчастью вернулся к койке и лег.
В Унии ценных, но слишком своенравных пленников подвергали Урегулированию. И не только своенравных… «Джен, — подумал Василий, — ах, Джен, и ты, сынишка, если вы живы… Жена, такая кроткая, покорная, никогда не спорящая… и все же обреченная на Урегулирование, потому что она — моя жена… Вряд ли стоит надеяться, что ее не разлучат с Роми. В Унии полно государственных приютов, куда забирают будущих солдат и рабочих… Наложить ли на себя руки?.. Кое-кто предпочел самоубийство переселению на чужую станцию». Но такой выход противоречил натуре Василия.
Одинокий и совершенно опустошенный мужчина средних лет лежал неподвижно и глядел в темный металлический потолок. «Выжить, — стучало в его мозгу. — Только бы выжить…»
Часовые стояли с винтовками наизготовку, в доках можно было не опасаться беспорядков. А в бараке "А" уже кого-то зарезали. Никто не мог объяснить, откуда взялось оружие. Вероятно, из кухни одного из покинутых в спешке доковых ресторанов — среди поваров нашелся разгильдяй, недооценивший опасность.
Дэймон вдруг осознал, что от усталости еле стоит на ногах. Станционная полиция так и не нашла преступника в очередях беженцев, дюйм за дюймом приближавшихся к столам паспортного контроля и распределения жилья.
Кто-то дотронулся до его плеча. Он повернул голову (шея отозвалась болью) и, моргая, посмотрел на старшего брата. Эмилио сидел в соседнем кресле, не снимая руки с плеча Дэймона. «Уже дополнительная» [3], — вяло сообразил Дэймон. В этом мире четко разграниченного бодрствования и сна, где братья Константины изредка встречались в центральной при пересменке, воцарилась неразбериха.
— Ступай домой, — мягко произнес Эмилио. — Моя очередь, хотя не знаю, имеет ли смысл кому-то из нас торчать здесь. Я обещал Элен отослать тебя. Судя по ее голосу, она чем-то расстроена.
— Ладно, — согласился Дэймон, не двигаясь с места. Не хватало сил. Пальцы Эмилио сдавили на миг, затем отпустили его плечо.
— Я следил за мониторами, — сказал старший брат. — Знаю, что на нас навалилось.
Дэймон плотно сжал губы (к горлу подкатил комок) и воззрился вперед. Не на беженцев, а в бесконечность, в будущее, несущее гибель всему, что казалось незыблемым и вечным. Пеллу. Их Пеллу — Дэймона, Элен и Эмилио. Флот присвоил себе право обречь их на смерть, а они ничего не в силах поделать. Слишком уж внезапно нахлынули беженцы, и у станции не осталось выбора.
— Я видел, как стреляли в людей, — произнес Дэймон. — И не помешал. Не мог ссориться с военными. Разногласия… привели бы к беспорядкам. Беженцы могли захватить всю станцию. Потому-то солдаты и стреляли, стоило кому-нибудь выйти из очереди.
— Дэймон, иди домой. Теперь это моя забота. Я что-нибудь придумаю.
— Нам не у кого просить помощи, только у агентов Компании. А это небезопасно. Не позволяй им лезть в эту кашу.
— Ничего, справимся, — бодро произнес Эмилио. — Всему есть предел — это понимает даже Флот. Он не может подвергать опасности Пелл, не рискуя собственной шкурой. Пускай вояки вытворяют все, что угодно, — подставить нас под удар они все равно не посмеют.
— Уже подставили, — буркнул Дэймон, фокусируя взгляд на очередях, пересекающих док. Затем он повернулся и посмотрел на брата — на свой собственный лик плюс пять лет. — По-моему, мы еще не до конца осознали, что произошло.
— Такое уже было, когда закрыли Тыловые Звезды. Ничего, мы выдержали.
— Две станции… До нас добралось шесть тысяч человек. Из пятидесяти тысяч? Или из шестидесяти? Где остальные?
— Надо полагать, в лапах Унии, — проворчал Эмилио. — Или погибли вместе с Маринером — никто ведь не знает, сколько там было народу. Может, кто-то добирается к нам на других фрахтерах или просто бежит куда глаза глядят. — Он откинулся на спинку кресла, по лицу пролегли угрюмые морщины. — Отец, наверное, спит. Мать, надеюсь, тоже. По пути сюда я задержался возле их спальни. Отец сказал: ты псих, раз сидишь в доковом офисе. Я ответил, что я тоже псих и, может быть, доделаю то, что не доделал ты. На это он ничего не сказал, но встревожился не на шутку… Иди скорей к Элен. Она тоже вымоталась — передавала наши распоряжения купцам, которые привезли беженцев, и расспрашивала их о чем-то. Дэймон, прошу тебя, ступай домой.
— «Эстель»! — внезапно догадался Дэймон. — Элен расспрашивала о фрахтере.
— Она уже дома. Устала, а может, расстроена… не знаю. Просила передать, чтобы ты, как освободишься, шел к ней.
— Что-то стряслось. — Дэймон тяжело поднялся, сгреб бумаги, спохватившись, придвинул их к Эмилио и поспешно вышел.
Миновав часового в конце коридора, что отделял квартиры станционеров от карантина, он очутился в неразберихе дока. От него шарахались туземные рабочие — эти пугливые мохнатые существа выглядели еще более чужеродными в дыхательных масках, которые им приходилось носить вне эксплуатационной зоны. Сейчас они добавляли суматохи, в лихорадочной спешке перенося и перевозя на тележках багаж приезжих и пожитки резидентов и визгливо перекликаясь между собой в безумном контрапункте с командами надсмотрщиков.
Он добрался на лифте до зеленой секции, прошел по коридору в свою квартиру… Даже здесь — нагромождение ящиков со скарбом, даже здесь клюет носом часовой из станционной полиции. Да, все нынче выбились из графика, особенно полиция.
Дэймон миновал часового, обернувшись на запоздалый смущенный оклик, отпер дверь и с облегчением увидел в комнате свет, услышал привычный стук пластиковой посуды в кухне.
— Элен. — Он вошел.
Жена смотрела на печь, стоя к нему спиной. На его зов она не оглянулась. Дэймон остановился, предчувствуя беду. Сработал таймер. Элен вынула из печи блюдо, поставила его на кухонный стол, повернулась и посмотрела на мужа. Спокойствие на ее лице было вымученным.
У него защемило сердце. Выждав немного, он приблизился и обнял ее. Она коротко вздохнула — это больше напоминало всхлип.
— Их больше нет, — вымолвила она через секунду. Опять всхлипнула. — Взорваны вместе с Маринером. «Эстель» погибла. Со всеми, кто был на борту. Никто не мог уцелеть. С «Ситы» видели, как она застряла в доке. Ее штурмовали беженцы. Вырвалось пламя, и части станции как не бывало. Взрывом разнесло обшивку на носу…
Пятьдесят шесть человек экипажа. Отец, мать, кузены и кузины, дальние родственники. Мир в себе. «Эстель».
У Дэймона был его собственный мир, покуда невредимый. У него была семья. А ее семья погибла.
Но она не оплакивала родных и не радовалась тому, что сама осталась жива.
Она еще раз судорожно вздохнула, прижалась к нему, затем отвернулась — поставить в микроволновую печь вторую порцию. Дэймон не заметил слез на ее глазах. Она села и принялась за еду. Элен держалась мужественно, он же с неимоверным трудом заставлял себя глотать пищу и не мог отделаться от привкуса антисептика. В конце концов ему удалось поймать взгляд жены — застывший, как у беженцев. Не найдя что сказать, он встал, обошел вокруг стола и снова обнял ее. Ее ладони легли на его руки.
— Все нормально.
— Почему ты меня сразу не позвала?
Отпустив руки Дэймона, она поднялась, устало коснулась его плеча и посмотрела прямо в глаза. Та же усталость во взгляде, что и в движениях.
— Из нас остался один…
Он озадаченно поморгал, затем сообразил, что Элен имеет в виду. Из экипажа «Эстели» уцелела только она. У станционера есть дом, а у купца — род. Она из рода Квинов. Выходит, за все эти месяцы семейной жизни он так и не понял, что значит для нее семья. Он знал: для торговца месть — самый что ни на есть обычный товар. Мера за меру. Да и чего еще ожидать от людей, у которых имя и связанная с ним репутация — единственное достояние?
— Я хочу ребенка, — произнесла она.
Дэймона ошеломила тьма в ее глазах. Он любил ее. Элен сошла в его жизнь с палубы торгового корабля, сошла, чтобы сменить удел скитальца на судьбу станционера. Но она до сих пор называла «Эстель» своим кораблем. Все эти четыре месяца. Впервые Дэймону не хотелось близости с нею. Из-за «Эстели». Из-за этого взгляда, из-за возмездия, к которому призывала ее кровь родичей. Он промолчал. У них был уговор: пока Элен не ощутит, что сможет остаться с ним насовсем, о ребенке не будет и речи. И вот наконец… Или тут другое? Но выспрашивать не следовало — во всяком случае, сейчас, в этом безумии. Он просто взял ее на руки, отнес в спальню и продержал в объятьях несколько долгих часов. Она ничего не требовала, а он ни о чем не спрашивал.
— Нет, — сказал чиновник, на сей раз даже не глянув на распечатку. Вдруг в его душе устало шевельнулась человечность. — Подождите, я еще поищу. Может быть, их фамилии есть в списках пропавших без вести, но искажены.
Василий Крессич ждал, слабея от страха. Как и других беженцев, не желавших отойти от стола, его терзало отчаяние. Люди, потерявшие близких, умоляли, надеялись… На скамьях возле столов их сидело двадцать семь, если считать детей. Он считал. Для них не существовало ни дня, ни ночи, они не могли, как контролеры, уступить места сменщикам. Круглосуточная работа терминалов паспортной службы была единственным благодеянием станционного начальства. Шли минуты, а комп упорно не сообщал ничего нового.
Он ждал. Пальцы оператора снова пробежались по клавиатуре. Безрезультатно. Василий понял это, даже не посмотрев на дисплей, понял по тому, как обернулся к нему чиновник. Крессичу вдруг стало жаль опа: сидит здесь без всякого толку, в окружении убитых горем беженцев и под охраной вооруженных солдат… Василий опустился на скамью рядом с супружеской четой, потерявшей сына.
С каждым из них случилось нечто в этом роде… Рассел покидали в панике, охранников больше всего заботило, как бы самим попасть на борт. Толпы резидентов без эвакуационных предписаний прорвались в доки и атаковали корабли. С перепугу охрана устроила пальбу, не отличая правых от виноватых. Станция погибла, охваченная смутой… В конце концов пассажиры, имевшие билеты и прошедшие через контроль, набились в трюмы ближайшего корабля, и команда поспешила задраить наружные люки.
Джен и Роми должны были попасть на борт раньше него. Василий оставался на своем посту, пытаясь восстановить порядок. Большинство фрахтеров задраило люки вовремя, только «Хансфорду» не повезло — в его шлюз хлынула толпа. «Хансфорд», где в пути закончились наркотики, где давление жизни пересилило бортовые системы, где обезумевшая толпа подняла восстание и разнесла вдребезги все, что можно было разнести… По сравнению с «Хансфордом» «Гриффин» был просто раем. Василию посчастливилось укрыться на его борту задолго до того, как выстрелы станционной полиции остановили натиск безбилетников. И Василий верил, что Джен и Роми успели сесть на «Лайлу». В списке пассажиров «Лайлы» они числились — во всяком случае, если верить распечатке, увиденной Василием после суматошного старта. Но на Пелле они не высадились, и в станционной больнице их не обнаружили. Оператор «скормил» компу их приметы со слов Василия — никакого проку… И Мэллори не могла их забрать — они не обладали нужными ей специальностями. Значит, комп ошибся. Василий верил — вынужден был верить — списку пассажиров. Они не могли вызвать его с корабля — бортовые комы не успевали бы передавать все послания… К тому же флотские потребовали от купцов молчания в эфире. Но все-таки Джен и Роми не высадились с «Лайлы». Выходит, их там и не было.
— Как они посмели выбросить их в космос! — простонала сидевшая рядом женщина. — Даже без опознания! Он умер! Умер! Должно быть, он летел на «Хансфорде»…
А у стола — уже новый проситель. Он настаивал. Он не верил списку рекрутированных. Оп искал, сравнивал, проверял — безрезультатно.
— Он был там! — кричал опу беженец. — Он числится в списке! И не высадился! Он был там! — Проситель заплакал. Крессич молчал.
В полете на борту «Гриффина» астронавты зачитали беженцам список пассажиров и попросили предъявить удостоверения личности. Выполнили эту просьбу очень немногие. Кое-кто отзывался на чужое имя, даже на разные имена — чтобы получать чужие пайки. Иногда это удавалось. В пути Василия ни на миг не покидал страх — глубокий, тошнотворный страх за семью. И еще страшнее ему стало потом, когда он узнал, что очень многие летели не на тех кораблях, которые им были предписаны, когда он услышал о творившемся на «Хансфорде». Должно быть, Джен и Роми сели на свой фрахтер, но затем встревожились и пошли искать его, Василия. Неужели они действительно совершили эту ужасную ошибку? Из-за любви к нему? На его глазах выступили слезы. Невозможно было представить, как Джен и Роми вместе с толпой, вооруженной ножами, пистолетами и обрезками труб, пробиваются на «Хансфорд». Едва ли они — среди тех, кто умер на этом корабле. Скорее всего, они на Расселе, в руках униатов. А сам он здесь, и пути назад не существует.
В конце концов Василий смирился с этой мыслью. Поднявшись со скамьи, он прошел в помещение, где ему отвели койку. В мужской барак. Многие соседи были молоды, некоторые наверняка имели фальшивые документы, не будучи ни техами, ни другими специалистами, которым разрешалась первоочередная эвакуация. Найдя незанятую койку, он разложил на одеяле предметы первой необходимости (контроль снабдил ими каждого беженца), затем отправился в душевую, вымылся во второй раз (казалось, сколько ни мойся — толку все равно не будет), вдоль рядов спящих мертвым сном товарищей по несчастью вернулся к койке и лег.
В Унии ценных, но слишком своенравных пленников подвергали Урегулированию. И не только своенравных… «Джен, — подумал Василий, — ах, Джен, и ты, сынишка, если вы живы… Жена, такая кроткая, покорная, никогда не спорящая… и все же обреченная на Урегулирование, потому что она — моя жена… Вряд ли стоит надеяться, что ее не разлучат с Роми. В Унии полно государственных приютов, куда забирают будущих солдат и рабочих… Наложить ли на себя руки?.. Кое-кто предпочел самоубийство переселению на чужую станцию». Но такой выход противоречил натуре Василия.
Одинокий и совершенно опустошенный мужчина средних лет лежал неподвижно и глядел в темный металлический потолок. «Выжить, — стучало в его мозгу. — Только бы выжить…»
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ПЕЛЛ: 3.5.52
Трудности начались с самого утра основной смены, с безмолвной давки перед аварийными кухнями, установленными в доке, с попыток беженцев, имевших и не имевших документов, вызвать представителей администрации и добиться права на постоянное жительство. С первых же столкновений человеческой психики и карантинной реальности.
— Надо бы снять последние посты, — сказал Графф, просматривая утренние депеши, — пока все спокойно.
— Надо бы, — согласилась Сигни, — но мы не можем рисковать Пеллом. Раз уж администрация не в состоянии поддерживать порядок, это приходится делать нам. Свяжись с депутатами. Передай, что я готова с ними встретиться. Сама пойду. Это безопаснее, чем пускать их в доки.
— Возьмите челнок, — с обычным выражением озабоченности на широком лице посоветовал Графф. — Летите вдоль обода. Напрасно вы ходите без охраны. Народ взбаламучен, надо бы его как-нибудь приструнить.
Предложение было дельным, но, подумав о том, как Пелл может воспринять осторожность флотских, Сигни хмуро покачала головой.
Она прошла в свою каюту и надела наряд, который мог сойти за женскую форму, — по крайней мере, темно-синий цвет ей соответствовал. Потом в сопровождении Ди Янца и шести десантников она пересекла док, миновала карантинный контрольно-пропускной пункт и двинулась по длиннейшему коридору сквозь ярусы. Никто не смел приблизиться к Сигни, хотя у некоторых явно возникало такое намерение. Их останавливал вид вооруженных солдат.
Перед ней открыли дверь. Сигни поднялась по металлической лестнице к другой охраняемой двери и через нее прошла в не занятую беженцами часть станции. Теперь осталось только проехать в лифте сквозь несколько ярусов на административную территорию — в верхний коридор синей. Обстановка изменилась — вместо голых стальных панелей доков и скудной, строго функциональной меблировки карантинной зоны, — зал, надежно охраняемый станционной полицией, остекленное фойе со звуконепроницаемым ковровым покрытием под ногами, с удивительными деревянными фигурами, которые встретили вошедших с видом застигнутых врасплох хозяев дома. Искусство. Сигни заморгала, смущенная этим напоминанием о роскоши и цивилизации — давно забытых военными, знакомых ей лишь по рассказам… Досуг, чтобы придумывать и создавать вещи, не имеющие иного предназначения, кроме как существовать. Творчество. Просто так. Для себя. Вся жизнь Сигни прошла вдали от этих явлений. Но она знала — понаслышке — о цивилизации, о роскоши тайных помещений станций.
С забавных деревянных шаров на нее смотрели нечеловеческие лица. Под ними — самые что ни на есть обычные деревянные палки, но лица — чужие, круглоглазые. Лики Нижней. Кропотливая резьба по дереву. Люди предпочли бы пластик или металл.
Зрелище подействовало на всех. Ди тихонько выругался.
Они приблизились к последней двери. Штатские чиновники расступились и следом за ними прошли в зал заседаний.
На этот раз к военным обратились человеческие лица. С двух сторон — по шесть ярусов кресел, между ними, внизу, овальный стол. Но вот что удивительно: выражения лиц депутатов почти не отличались от тех, туземных.
На дальнем конце стола поднялся седоволосый мужчина и, хотя флотские уже вошли, сделал приглашающий жест. Анджело Константин. Остальные не встали.
Чуть поодаль от стола были расставлены шесть кресел. Их занимали шестеро мужчин и женщин — не из персонала станции. Даже не из Внеземелья, если судить по одежде.
Представители Компании. В знак уважения (и чтобы не пугать хозяев станции видом грозных десантников) Сигни следовало выпроводить свиту в соседнюю комнату. Но она этого не сделала, даже не ответила на улыбку Константина.
— Я вас не задержу, — пообещала она. — Карантин оборудован и уже действует, советую надежно охранять его. Предупреждаю, что остальные фрахтеры с беженцами придут без нашего ведома и сопровождения. Если у вас достаточно здравого смысла, вы прислушаетесь к моим рекомендациям и направите на каждый фрахтер сотрудников охраны, прежде чем позволите ему войти в док. Надо предотвратить катастрофу, подобную той, что случилась на Расселе. Теперь это ваша проблема. Я свое дело сделала.
По залу пробежал боязливый шепоток. Встал один из агентов Компании.
— Капитан Мэллори, вы ведете себе слишком бесцеремонно. Это что, флотский обычай?
— Нет, сэр. На Флоте иной обычай. Если кто-то способен контролировать ситуацию, он делает свое дело, а тот, кто не способен, смотрит и учится, или, по крайней мере, не путается под ногами.
Лицо агента пошло красными пятнами.
— Похоже, нам придется терпеть подобное поведение… до поры. Нам нужен корабль, способный доставить нас к любой границе. «Норвегия» подойдет.
Сигни вздохнула и расправила плечи.
— Нет, сэр, вам не придется терпеть мое поведение. «Норвегия» не приспособлена для транспортировки штатских, и я не возьму на себя такую ответственность. А что касается границы, то она проходит там, где в данный момент находится флот, и никто, кроме капитанов задействованных в операции кораблей, не знает, где именно. Наймите купца.
В зале повисла мертвая тишина. Наконец:
— Капитан, мне бы не хотелось при вас упоминать о трибунале.
Сигни коротко рассмеялась.
— В кои-то веки вам, агентам Компании, захотелось совершить экскурсию на войну… А знаете, у меня огромный соблазн взять вас на борт. Может быть, это пошло бы вам на пользу. Может быть, вы расширили бы пределы Матери-Земли. Может быть, мы раздобыли бы несколько кораблей.
— Вы не имеете права осуществлять реквизиции, а мы на это не пойдем. И не потерпим, чтобы кто-то нам указывал: это вам можно видеть, а это нельзя. Мы, капитан, увидим все, что пожелаем, и неважно, устраивает это вас или нет.
Сигни прижала ладонь к губам и обвела агентов взглядом.
— С кем имею честь, сэр?
— Сегюст Эйрис, второй секретарь Совета безопасности.
— Второй секретарь. Ладно, поглядим, найдутся ли для вас места. Но уж багажа чтобы никакого, кроме самого необходимого. Вы меня поняли? Никаких украшений и прочего барахла. Вы полетите туда, куда надо «Норвегии». Вы мне не указ, я подчиняюсь только Мациану.
— Капитан, — вмешался второй агент, — мы убедительно просим вас о сотрудничестве.
— Вы получите то, что я захочу дать, и ничего больше.
Наступила тишина, затем по ярусам пробежал шепоток. Эйрис покраснел еще гуще. Он недооценил Сигни и расплачивался за это жестокими ударами по самолюбию.
— Капитан, вы — на службе у Компании и обязаны выполнять ее поручения. Или вы забыли об этом, капитан?
— Капитан третьего ранга, господин второй секретарь. Улавливаете разницу? Она в том, что я — человек военный. Ну ладно, если хотите лететь, даю час на сборы.
— Нет, капитан, — твердо заявил Эйрис. — Ваше предложение насчет купца кажется нам разумным. Фрахтер доставил нас сюда с Солнечной, и за деньги он полетит, куда мы скажем.
— Уверена, что полетит, и без возражений.
«Отлично, — произнесла она мысленно, — одной заботой меньше. Представляю, в какой ужас пришел бы Мациан!»
Она перевела взгляд с Эйриса на Анджело Константина.
— Здесь наше дело сделано. Мы уходим. Любые ваши просьбы и обращения к командованию будут переданы.
— Капитан. — Анджело Константин вышел из-за стола и направился вперед, протягивая руку с непривычной для Сигни вежливостью, и столь же непривычным было осознание того, что она наделала, оставив им всю эту ораву беженцев. Уколовшись о тревожный взгляд старика, она ответила на мягкое пожатие. Они были едва знакомы, встречались когда-то… Анджело Константин, внеземелец в шестом поколении. А молодой человек, помогавший ей в доке, — внеземелец в седьмом. Пелл построен Константинами. Они были учеными и рудокопами, строителями и предпринимателями. В присутствии этого человека и таких, как он, Сигни испытывала скованность. При всем их несходстве именно такие люди — лучшие из профессионалов — командовали Флотом.
— Удачи. — Она повернулась и вышла, уведя за собой Ди и солдат. Тем же путем, каким пришла, через уже действующую карантинную зону, вернулась в родную обстановку «Норвегии», к друзьям, туда, где все подчинялось ей, где все было привычным и близким. Осталось доделать несколько мелочей, решить пустяковые вопросы, принести последние жертвы благополучию станции: порекомендовать кое-какие меры по улучшению охраны, сдать спасенную документацию, в том числе досье пассажира «Норвегии»… вместе с ним самим.
Она привела рейдероносец в стартовую готовность. Заревела сирена, и Пелл избавился от незваных защитников.
«Норвегии» предстояло идти курсом, проложенным капитаном корабля и первым помощником. Идти не за новой партией беженцев — на Пан-Париже находился Крешов, а «Тихий океан» Сунга шел на Эсперанс. К Пеллу летели другие конвои, и Сигни намеревалась взять их под защиту и обеспечить порядок.
Натиск врага усиливался. Остальные станции пали. До них было не добраться, их не спасти. Флот делал все, что мог, и каждый кусок добычи доставался Унии ценой крови. Но втайне от всех Сигни понимала: Флот обречен, и даже с этой операции многие корабли могут не вернуться. Жалкие ошметки Флота, они противостояли молодой растущей империи, владеющей неисчерпаемыми источниками живой силы, техники, планет, — всего того, в чем отчаянно нуждалась Земля.
Столько лет войны, и вот теперь… остатки эскадры, остатки могущества Компании. На глазах у Сигни сцепились в бешеной драке Земля и Уния, прошлое и будущее человечества. И сама она дралась не щадя живота, но уже не надеялась на победу.
Порой она думала: а не бросить ли Флот, не уйти ли куда глаза глядят… или, как поступили другие, — к Унии? Какая ирония судьбы! Уния — в Глубоком Космосе, а Компания — в Ближнем Внеземелье… Ирония крылась в том, что самые преданные Внеземелью люди сражались против того, о чем мечтали и к чему стремились. Они погибали за Компанию, которая много лет назад отказалась от покорения космоса. Сигни, давно переставшая выбирать выражения в спорах о политике Земли, постоянно испытывала горечь.
Было время, когда она смотрела на вещи иначе — глазами стороннего наблюдателя, благоговеющего перед величием и мощью земных кораблей. В борьбу ее вовлекла романтика первопроходцев. Но краски мечты поблекли в реальном свете, излучаемом эмблемой капитана Компании. Сигни давно поняла, что Земля обречена.
«Возможно, Анджело Константин тоже понимает это, — подумала она. — Похоже, перед тем как проститься, он принял мою сторону, и об этом говорило его рукопожатие. Он не побоялся предложить мне поддержку на глазах у агентов Компании». Мгновение Сигни почти верила в это… но переубедила себя. Едва ли станционер способен на такой решительный шаг.
— Надо бы снять последние посты, — сказал Графф, просматривая утренние депеши, — пока все спокойно.
— Надо бы, — согласилась Сигни, — но мы не можем рисковать Пеллом. Раз уж администрация не в состоянии поддерживать порядок, это приходится делать нам. Свяжись с депутатами. Передай, что я готова с ними встретиться. Сама пойду. Это безопаснее, чем пускать их в доки.
— Возьмите челнок, — с обычным выражением озабоченности на широком лице посоветовал Графф. — Летите вдоль обода. Напрасно вы ходите без охраны. Народ взбаламучен, надо бы его как-нибудь приструнить.
Предложение было дельным, но, подумав о том, как Пелл может воспринять осторожность флотских, Сигни хмуро покачала головой.
Она прошла в свою каюту и надела наряд, который мог сойти за женскую форму, — по крайней мере, темно-синий цвет ей соответствовал. Потом в сопровождении Ди Янца и шести десантников она пересекла док, миновала карантинный контрольно-пропускной пункт и двинулась по длиннейшему коридору сквозь ярусы. Никто не смел приблизиться к Сигни, хотя у некоторых явно возникало такое намерение. Их останавливал вид вооруженных солдат.
Перед ней открыли дверь. Сигни поднялась по металлической лестнице к другой охраняемой двери и через нее прошла в не занятую беженцами часть станции. Теперь осталось только проехать в лифте сквозь несколько ярусов на административную территорию — в верхний коридор синей. Обстановка изменилась — вместо голых стальных панелей доков и скудной, строго функциональной меблировки карантинной зоны, — зал, надежно охраняемый станционной полицией, остекленное фойе со звуконепроницаемым ковровым покрытием под ногами, с удивительными деревянными фигурами, которые встретили вошедших с видом застигнутых врасплох хозяев дома. Искусство. Сигни заморгала, смущенная этим напоминанием о роскоши и цивилизации — давно забытых военными, знакомых ей лишь по рассказам… Досуг, чтобы придумывать и создавать вещи, не имеющие иного предназначения, кроме как существовать. Творчество. Просто так. Для себя. Вся жизнь Сигни прошла вдали от этих явлений. Но она знала — понаслышке — о цивилизации, о роскоши тайных помещений станций.
С забавных деревянных шаров на нее смотрели нечеловеческие лица. Под ними — самые что ни на есть обычные деревянные палки, но лица — чужие, круглоглазые. Лики Нижней. Кропотливая резьба по дереву. Люди предпочли бы пластик или металл.
Зрелище подействовало на всех. Ди тихонько выругался.
Они приблизились к последней двери. Штатские чиновники расступились и следом за ними прошли в зал заседаний.
На этот раз к военным обратились человеческие лица. С двух сторон — по шесть ярусов кресел, между ними, внизу, овальный стол. Но вот что удивительно: выражения лиц депутатов почти не отличались от тех, туземных.
На дальнем конце стола поднялся седоволосый мужчина и, хотя флотские уже вошли, сделал приглашающий жест. Анджело Константин. Остальные не встали.
Чуть поодаль от стола были расставлены шесть кресел. Их занимали шестеро мужчин и женщин — не из персонала станции. Даже не из Внеземелья, если судить по одежде.
Представители Компании. В знак уважения (и чтобы не пугать хозяев станции видом грозных десантников) Сигни следовало выпроводить свиту в соседнюю комнату. Но она этого не сделала, даже не ответила на улыбку Константина.
— Я вас не задержу, — пообещала она. — Карантин оборудован и уже действует, советую надежно охранять его. Предупреждаю, что остальные фрахтеры с беженцами придут без нашего ведома и сопровождения. Если у вас достаточно здравого смысла, вы прислушаетесь к моим рекомендациям и направите на каждый фрахтер сотрудников охраны, прежде чем позволите ему войти в док. Надо предотвратить катастрофу, подобную той, что случилась на Расселе. Теперь это ваша проблема. Я свое дело сделала.
По залу пробежал боязливый шепоток. Встал один из агентов Компании.
— Капитан Мэллори, вы ведете себе слишком бесцеремонно. Это что, флотский обычай?
— Нет, сэр. На Флоте иной обычай. Если кто-то способен контролировать ситуацию, он делает свое дело, а тот, кто не способен, смотрит и учится, или, по крайней мере, не путается под ногами.
Лицо агента пошло красными пятнами.
— Похоже, нам придется терпеть подобное поведение… до поры. Нам нужен корабль, способный доставить нас к любой границе. «Норвегия» подойдет.
Сигни вздохнула и расправила плечи.
— Нет, сэр, вам не придется терпеть мое поведение. «Норвегия» не приспособлена для транспортировки штатских, и я не возьму на себя такую ответственность. А что касается границы, то она проходит там, где в данный момент находится флот, и никто, кроме капитанов задействованных в операции кораблей, не знает, где именно. Наймите купца.
В зале повисла мертвая тишина. Наконец:
— Капитан, мне бы не хотелось при вас упоминать о трибунале.
Сигни коротко рассмеялась.
— В кои-то веки вам, агентам Компании, захотелось совершить экскурсию на войну… А знаете, у меня огромный соблазн взять вас на борт. Может быть, это пошло бы вам на пользу. Может быть, вы расширили бы пределы Матери-Земли. Может быть, мы раздобыли бы несколько кораблей.
— Вы не имеете права осуществлять реквизиции, а мы на это не пойдем. И не потерпим, чтобы кто-то нам указывал: это вам можно видеть, а это нельзя. Мы, капитан, увидим все, что пожелаем, и неважно, устраивает это вас или нет.
Сигни прижала ладонь к губам и обвела агентов взглядом.
— С кем имею честь, сэр?
— Сегюст Эйрис, второй секретарь Совета безопасности.
— Второй секретарь. Ладно, поглядим, найдутся ли для вас места. Но уж багажа чтобы никакого, кроме самого необходимого. Вы меня поняли? Никаких украшений и прочего барахла. Вы полетите туда, куда надо «Норвегии». Вы мне не указ, я подчиняюсь только Мациану.
— Капитан, — вмешался второй агент, — мы убедительно просим вас о сотрудничестве.
— Вы получите то, что я захочу дать, и ничего больше.
Наступила тишина, затем по ярусам пробежал шепоток. Эйрис покраснел еще гуще. Он недооценил Сигни и расплачивался за это жестокими ударами по самолюбию.
— Капитан, вы — на службе у Компании и обязаны выполнять ее поручения. Или вы забыли об этом, капитан?
— Капитан третьего ранга, господин второй секретарь. Улавливаете разницу? Она в том, что я — человек военный. Ну ладно, если хотите лететь, даю час на сборы.
— Нет, капитан, — твердо заявил Эйрис. — Ваше предложение насчет купца кажется нам разумным. Фрахтер доставил нас сюда с Солнечной, и за деньги он полетит, куда мы скажем.
— Уверена, что полетит, и без возражений.
«Отлично, — произнесла она мысленно, — одной заботой меньше. Представляю, в какой ужас пришел бы Мациан!»
Она перевела взгляд с Эйриса на Анджело Константина.
— Здесь наше дело сделано. Мы уходим. Любые ваши просьбы и обращения к командованию будут переданы.
— Капитан. — Анджело Константин вышел из-за стола и направился вперед, протягивая руку с непривычной для Сигни вежливостью, и столь же непривычным было осознание того, что она наделала, оставив им всю эту ораву беженцев. Уколовшись о тревожный взгляд старика, она ответила на мягкое пожатие. Они были едва знакомы, встречались когда-то… Анджело Константин, внеземелец в шестом поколении. А молодой человек, помогавший ей в доке, — внеземелец в седьмом. Пелл построен Константинами. Они были учеными и рудокопами, строителями и предпринимателями. В присутствии этого человека и таких, как он, Сигни испытывала скованность. При всем их несходстве именно такие люди — лучшие из профессионалов — командовали Флотом.
— Удачи. — Она повернулась и вышла, уведя за собой Ди и солдат. Тем же путем, каким пришла, через уже действующую карантинную зону, вернулась в родную обстановку «Норвегии», к друзьям, туда, где все подчинялось ей, где все было привычным и близким. Осталось доделать несколько мелочей, решить пустяковые вопросы, принести последние жертвы благополучию станции: порекомендовать кое-какие меры по улучшению охраны, сдать спасенную документацию, в том числе досье пассажира «Норвегии»… вместе с ним самим.
Она привела рейдероносец в стартовую готовность. Заревела сирена, и Пелл избавился от незваных защитников.
«Норвегии» предстояло идти курсом, проложенным капитаном корабля и первым помощником. Идти не за новой партией беженцев — на Пан-Париже находился Крешов, а «Тихий океан» Сунга шел на Эсперанс. К Пеллу летели другие конвои, и Сигни намеревалась взять их под защиту и обеспечить порядок.
Натиск врага усиливался. Остальные станции пали. До них было не добраться, их не спасти. Флот делал все, что мог, и каждый кусок добычи доставался Унии ценой крови. Но втайне от всех Сигни понимала: Флот обречен, и даже с этой операции многие корабли могут не вернуться. Жалкие ошметки Флота, они противостояли молодой растущей империи, владеющей неисчерпаемыми источниками живой силы, техники, планет, — всего того, в чем отчаянно нуждалась Земля.
Столько лет войны, и вот теперь… остатки эскадры, остатки могущества Компании. На глазах у Сигни сцепились в бешеной драке Земля и Уния, прошлое и будущее человечества. И сама она дралась не щадя живота, но уже не надеялась на победу.
Порой она думала: а не бросить ли Флот, не уйти ли куда глаза глядят… или, как поступили другие, — к Унии? Какая ирония судьбы! Уния — в Глубоком Космосе, а Компания — в Ближнем Внеземелье… Ирония крылась в том, что самые преданные Внеземелью люди сражались против того, о чем мечтали и к чему стремились. Они погибали за Компанию, которая много лет назад отказалась от покорения космоса. Сигни, давно переставшая выбирать выражения в спорах о политике Земли, постоянно испытывала горечь.
Было время, когда она смотрела на вещи иначе — глазами стороннего наблюдателя, благоговеющего перед величием и мощью земных кораблей. В борьбу ее вовлекла романтика первопроходцев. Но краски мечты поблекли в реальном свете, излучаемом эмблемой капитана Компании. Сигни давно поняла, что Земля обречена.
«Возможно, Анджело Константин тоже понимает это, — подумала она. — Похоже, перед тем как проститься, он принял мою сторону, и об этом говорило его рукопожатие. Он не побоялся предложить мне поддержку на глазах у агентов Компании». Мгновение Сигни почти верила в это… но переубедила себя. Едва ли станционер способен на такой решительный шаг.