Черри Кэролайн. Русалка

   Саша вскочил на ноги и в тот же миг увидел, как Петр неожиданно свалился на землю, словно его лишенное костей тело больше не могло поддерживать само себя. Саша бегом преодолел разделявшее их пространство и, приблизившись, почувствовал, как в воздухе пронеслось что-то холодное, холодное столь смертельно, что сам воздух, который он вдохнул, казалось, отдавал зловредной сыростью и гнилью.
   — Петр! — закричал Саша и бросил взгляд в сторону Ууламетса, рассчитывая на помощь. Виденье вновь пронеслось в пределах его углового зрения, словно след белого облака, которое тут же исчезло, как только он захотел взглянуть прямо на него: он опять видел только одного Петра… Но как только он чуть перевел взгляд, чтобы попытаться определить, куда все-таки исчезал этот странный призрак, то своим боковым зрением он вновь увидел, как тот медленно двигался вокруг Петра. Тогда Саша понял, что может видеть его лишь только так, краем глаза, и было ясно, что видение никуда не исчезало и не перемещалось: оно непрерывно парило вокруг и над Петром, кружась и укутывая его белым туманом…
   — Остановите это! — взмолился он, хватая за рукав Ууламетса. — Остановите это, разве вы не видите? Помогите ему!
   — Помочь ему? — Слова прозвучали так, словно старик почувствовал себя оскорбленным, и ударил посохом по земле, прямо между своими ногами. — Черт с ним! Не он первый!
   Белый призрак был все еще там, легко и бесшумно двигаясь над Петром, и вдруг… Петр начал следовать за ним, как будто мог отчетливо видеть его. Ууламетс бросился вслед, волоча за собой Сашу, которого удерживал за рукав, и раздвигая ветви кустов своим посохом. Он без устали бормотал одно и то же:
   — Так ты видел ее, малый? Ты хорошо разглядел ее?
   Саша все время, пока они пробирались через лес, пытался уберечься от веток и острых колючек. Теперь он уже понимал, что они преследовали призрак… и он был почти уверен, что это был за призрак.
   — Так ты видел ее?
   — Да, — запинаясь проговорил Саша. Ему было трудно дышать, но желание идти вперед и разглядеть загадочное виденье не оставляло его, и он поминутно вертел головой, чтобы не терять из вида быстро идущего впереди него Петра, который никогда бы не пошел в этот лес по собственной воле. — Петр! — закричал он. — Остановись!
   Но Ууламетс ухватил его, словно крысу и неожиданно ударил по голове концом посоха.
   — Пусть он идет! — прорычал он. — Пусть идет. Скажи мне только, когда вновь сможешь увидеть ее!
   Некоторое время он вообще ничего не видел ни в одном из направлений, ослепленный неожиданным ударом посоха, но поклялся себе, что постарается. Он несколько раз глубоко вздохнул и попытался уверить себя, что обязательно увидит то, что требовал от него старик, потому что очень боялся потерять Петра, если они вдруг остановятся прямо сейчас… Ведь ни ему, ни Петру больше не от кого было ждать помощи, как от волшебства, которым обладал Ууламетс, и от его же хорошего расположения, которое Саша и был должен купить.
   — Я вижу ее, — соврал он, а затем соврал еще раз, когда его зрение восстановилось, и он наконец-то смог разглядеть фигуру идущего впереди них Петра. — Она все еще там…
   И старик заторопился вперед, увлекая мальчика за собой сквозь густо сплетенные ветки, которые били его по лицу и по рукам. Так они шли, когда Саша нечаянно споткнулся и буквально сел верхом на поваленное дерево.
   В это-то момент он и потерял из виду Петра, который скрылся среди густых кустов.
   — Петр! — позвал он, замирая от испуга. — Петр!
   — Замолчи! — сказал старик, ухватив его за воротник и пытаясь поднять с дерева.
   Петра нигде не было видно, когда он с трудом встал на ноги, ощущая руку Ууламетса, который по-прежнему ухватив его за воротник, теперь увлекал вдоль склона, усыпанного полусгнившими листьями. Здесь Саша едва не упал еще раз, а потом они вместе со стариком, скользя по мокрым листьям, начали спускаться вниз…
   И тогда он увидел на дне лощины какое-то бледное пятно. Он бросился вниз, а старик тяжело дыша старался не отставать, чертыхаясь и проклиная его, когда им приходилось спотыкаться и терять равновесие.
   Да, это был Петр, одиноко лежавший на земле, Петр, с абсолютно белым холодным лицом и такими же ледяными руками…
   — Но где же она? — закричал Ууламетс. — Где она?!
   Саша обхватил Петра, пытаясь отыскать в нем хоть какие-то признаки жизни. Его руки безжизненно падали, когда он пытался согреть их своими, а лицо было холодным и мокрым, как будто он только что вышел из реки, хотя вся его одежда была сухая. Каким-то образом на его голове все еще оставалась шапка. Саша снял ее, тихо окликнул Петра, и от полного отчаяния начал похлопывать ладонями по его лицу, а затем тряхнул:
   — Петр Ильич, просыпайся…
   Ууламетс, подталкивая его в бок, опустился рядом на колени и положил свою ладонь Петру на лоб. Сердце у Саши едва не выпрыгнуло из груди, когда он случайно прикоснулся к этой ладони и почувствовал, как она горяча. И еще, должно быть, он ощутил и боль, хотя и не был уверен, потому что как раз в этот момент Петр шевельнулся, и его глаза открылись. Тогда старик неожиданно схватил его за горло и сжал, с дикой настойчивостью требуя ответа:
   — Куда она ушла? Дурак, куда она ушла?
   Петр даже не пытался сопротивляться. Саша обхватил его руками, стараясь оттеснить старика, и закричал, глядя вверх и указывая на гребень лощины:
   — Туда!
   Ууламетс поднялся и некоторое время пристально смотрел в том направлении, пока Саша крепко обхватив Петра руками, старался прижать его к себе. Он чувствовал, что тот уже начинает дышать.
   — Где? — вновь и очень резко спросил Ууламетс. И вновь раздался тяжелый удар посоха о землю.
   — Она исчезла, — сказал Саша, и прикрыл голову Петра своей рукой, ожидая, что старик может нанести удар.
   Но Ууламетс опустился на поваленный полусгнивший ствол почти рядом с ними, прислонив к плечу посох.
   — Что ты видел? — спросил он, и в голосе его чувствовалось утомление. — Что ты видел, малый?
   — Я не совсем уверен, — сказал Саша. Сейчас он дрожал с ног до головы. Он должен был врать, но это у него всегда получалось очень плохо.
   Он старался не отпускать от себя Петра, как единственную свою опору в этом мрачном месте. А в этот самый момент его воображение рисовало жуткие картины: ему чудилось, что кто бы сейчас ни был перед ним, пусть даже это был и Петр, Саша должен был быть готов к тому, что в любое мгновенье может быть разодран на куски когтями и клыками. О таких случаях часто рассказывали путешественники: Петр на самом деле мог давным-давно исчезнуть где-то в глухой лесной чаще, а Саша мог держать в своих руках лешего или еще какое-нибудь более страшное существо, принявшее облик его приятеля.
   Но в этот момент Петр пробормотал что-то неразборчиво и грубо, и начал поминутно вздрагивать, как и Саша, что окончательно доказывало, что это наверняка был Петр Ильич, которого мальчик держал своими руками. Петр даже взглянул на него, стыдясь своей слабости и пытаясь подняться. Затем все-таки высвободился от удерживающих его рук и сел, не сводя глаз с Ууламетса.
   — Моя дочь предпочла тебя, — сказал старик грубым и хриплым голосом. — Но я бы никогда не удивился этому. — Ууламетс потряс посохом в их сторону, слегка задевая Петра по ногам. — Так куда же она ушла?
   — Твоя дочь, — пробормотал Петр. Он покачивал головой и теребил руками волосы. — Твоя дочь, старик…
   — Куда она ушла? — едва не закричал Ууламетс. Петр подтянул колени вверх, обхватив их руками, а Саша бросился между ними, думая, что старик захочет ударить его. Но Петр, тем временем, глубоко вздохнул и поднял руку, указывая прямо перед собой в сторону лесной чащи, а Ууламетс встал и начал вглядываться туда, будто мог что-то увидеть кроме лунного света да плотной стены безжизненных деревьев.
   — Ты действительно смог разглядеть ее? — прошептал Саша, а Петр лишь покачал головой и продолжал все так же сидеть, когда Ууламетс вернулся к ним.
   — Нам надо отправляться домой, — сказал старик, и Саша очень обрадовался этому.
   — Да, господин, — сказал он, подавая Петру руку, чтобы помочь встать на ноги.
   Петру было нечего сказать, и поэтому за все время пути он не произнес ни слова. Он только один раз запротестовал, отказываясь от помощи и уверяя, что может идти сам, хотя было видно, что он хромал, тяжело дышал и часто терял равновесие на скользких местах.
   — Помогите ему, — упрашивал Саша, обращаясь к старику, но Петр не хотел помощи ни от того, ни от другого и продолжал ковылять, пока они не дошли до крутого подъема, ведущего во двор.
   В этот момент что-то ударилось о забор.
   — Вероятно, кролик, — сказал Саша, увидев, что Петр остановился около ворот и, казалось, застыл там. Он ухватил его за руку и потащил по дорожке вслед за стариком. Он и сам боялся оглянуться назад, чтобы поинтересоваться, что или кто может наблюдать за ними сквозь забор.
   Теперь-то он знал, что все, что окружало их, было самой настоящей реальностью. Он знал, что все что он видел и слышал, происходило на самом деле, а не казалось ему, как знал и то, что теперь и сам стал частью всего окружавшего их. Он понимал, что Петр подвергался опасности, потому что это существо, этот белый призрак, на самом деле был мертв и проводил время за охотой на берегу реки. И то, что Ууламетс сказал, обращаясь к Петру: «Моя дочь предпочла тебя…", еще больше усложняло дело…
   — Еще немного вперед, — сказал он Петру, из которого, казалось, вышли остатки сил за время их путешествия, или так действовал на него окружающий холод.
   Неожиданно ощущение холода начало действовать и на Сашу, в тот самый момент, когда он вновь заметил краем глаза белый призрак.
   — Хозяин! Господин мой, Ууламетс! — позвал он, поскорее ухватившись за Петра.
   Старик быстро повернулся назад.
   — «Оно» здесь, — сказал Саша. — «Оно» здесь, и преследует нас…
   — Скорее в дом, — сказал им старик, уже с самого крыльца. Он поднял задвижку и распахнул дверь, откуда на них хлынули золотистые потоки света от горевшего очага, образуя на крыльце странную картину из мечущихся теней. — Быстрее, внутрь.
   И в этот момент Саша подумал, что кто бы ни был этот призрак, дочь или нет, старик был охвачен смертельным ужасом.

9

   В доме ощущалось тепло, там были стеганые одеяла, в которых можно было завернуться, освободившись от влажной, почти сырой одежды, там была чашка водки… и Петр наконец в полной мере ощутил, что возвращается к жизни.
   Он чувствовал себя чуть глупым и в чем-то слегка обманутым. Остановившись около печки, он пил водку из чашки, в то время как Ууламетс прошел прямо к своей драгоценной книге, освещенной масляной коптилкой, а Саша метался между печкой и столом, откуда раздавалось бормотанье старика. Он все еще не освободился от испуга и, видимо, поэтому не сменил промокшую одежду, в которой сидел на земле у реки. И все это безрассудство, как в итоге с полным правом мог считать Петр, стоило им того, что они едва не повстречались со смертью.
   — Вот, — угрюмо сказал Петр, протягивая мальчику чашку, — выпей немного. Это согревает.
   Саша сделал небольшой глоток, сморщил лицо, как только проглотил обжигающую влагу, и тут же вернул чашку.
   Пока ни Петр, ни старик не произнесли ни слова, а тишина, стоявшая в доме, нарушалась лишь странными звуками, будто под домом что-то двигалось, видимо испытывая какое-то неудобство. Доносившаяся с низу возня скорее всего напоминала медведя, пожелавшего устроить себе берлогу в подвале, если только забыть о том, что в это время года медведи уже просыпаются и подобные занятия для них сейчас просто не имели смысла.
   Саша же продолжал вертеться в пространстве между столом и печкой, не сводя глаз ни с Петра, ни с Ууламетса. В какой-то степени обстановка в доме раздражала Петра. Сейчас он больше всего хотел, чтобы поскорее наступило утро, когда солнце наполнит смыслом окружающее и объяснит весь тот кошмар, который произошел этой ночью. И надеялся, что с первыми солнечными лучами и сам освободится от этого кошмара, как от ужасного сна. Он подумал, что его память находилась в страшном беспорядке или от удара в момент падения в лесу, или от того, что он поверил в тот бессмысленный вздор, который постоянно вбивал в его голову мальчик, и в итоге просто-напросто вообразил, что рядом с ним находится девушка, которая появилась прямо из кустов боярышника, твердость и остроту шипов которого он мог подтвердить по своей израненной правой руке.
   Он сделал еще глоток. Ууламетс перевернул очередную страницу, затем еще одну, открыл чернила и что-то записал, поскрипывая пером, которое явно принадлежало черному ворону. Неожиданно Петр почувствовал, как его охватывает дрожь, в горле покалывает, а душевное равновесие постепенно исчезает.
   Тогда он подумал о том, что во время обеда Ууламетс наверняка имел возможность что-то подсыпать в рыбу, а, может быть… (Он постарался как можно быстрее проглотить то, что было у него во рту и почувствовал, как жидкость обожгла его больное горло и все остальное, что встретилось на ее пути)… даже и в вино. Но это было бы слишком жестоко.
   Следующая его мысль была о том, что они должны были бы уйти отсюда завтра, не дожидаясь, пока он совершит над ними очередного насилия…
   В этот момент Ууламетс поднялся из-за стола, убрал чернила, закрыл и отодвинул книгу.
   Нахмурившись и некоторое время помедлив, он подошел к огню и остановился около Саши и Петра.
   — Она, — спросил он, — она выглядела… очень несчастной?…
   Петр откинул назад волосы, поднял чашку и пристально взглянул на старика.
   — Кто выглядел несчастным? Этот твой призрак? Или, быть может, эти странные виденья, вызванные твоими заклинаниями из грибов или невесть чего еще, что ты подливаешь в этот чай?
   — Моя дочь, — закричал на него Ууламетс. — Моя дочь. Показалась ли она несчастной?
   — Она твоя дочь! — воскликнул Петр и от неожиданности даже сбросил одеяло, совершенно не обращая внимания на Сашу, который тут же ухватил его за руку. Он уселся перед огнем, не выпуская чашку из рук, накинув себе на спину одеяло. — Она лишь призрак, вызванный в воображении под действием грибного яда, налитого в чай. Как я могу узнать, счастлива она или нет?
   Разумеется, он мог бы добавить, что девушка, которую он видел во сне, была потерянной и рассерженной, и что она пыталась заговорить с ним… А ее лицо, с беззвучно шевелящимися губами, было бледным и покрыто, словно бисером, водяными каплями…
   — Дерзкий негодяй! — произнес в раздражении старик и сорвал с него одеяло. — Моя дочь никогда не имела никакого представления о мужчинах, и лишь только поэтому она выбрала тебя!
   Петр пристально смотрел на него, стараясь понять, насколько легче с подобным безумием согласился бы Саша. Сейчас он стоял на коленях рядом с Петром, уговаривая его ответить Ууламетсу…
   — Ведь это его дочь, — нашептывал мальчик, дергая Петра за локоть. — Он очень беспокоится о ней. Не забывай, что она умерла, Петр…
   — Тогда тем более, у него был вполне обоснованный повод беспокоиться о ней! Ты понимаешь, что это безумие, полнейшее безумие! — Он задумчиво разглядывал свою чашку с каким-то фатальным безрассудством и, видимо, ощущал естественный страх от того, что ее содержимое может оказаться отравленным.
   — Так скажи ему!
   — Она была вся промокшая, вот как она выглядела, — прорычал Петр, — и я очень сомневаюсь, что она была намного счастливее меня. — Его зубы начали постукивать один о другой, и он тут же сделал большой глоток того яда, который был всего-навсего лишь плод его воображения. Но сейчас, до самого рассвета, у них не было иного лекарства, он очень хорошо это знал, и может быть поэтому решил ублажить мальчика, если уж не старика. — Она пыталась что-то сказать, но под конец исчезла…
   — За каким деревом? — задал Ууламетс неожиданный вопрос.
   — За каким деревом? В том месте был чертовски густой лес, разве ты не заметил этого? За каким, черт возьми, деревом? Откуда мне знать? — Он припомнил рассказы старых бабок, что утопленницы очень часто появляются около своих любимых деревьев, где завлекают приглянувшихся им молодцов, обрекая их на смерть. Вот и он, должно быть следовал за ней, но только во сне. Доза снотворного была так велика, что он даже свалился с ног, а Ууламетс все сочинял какие-то небылицы, стараясь приободрить их своими вопросами о происходящем, как обычно поступают знахари и шарлатаны, и заполнял их память только тем, что было нужно ему. — Я не спросил ее о ее дереве, это просто не пришло мне в голову.
   Ууламетс отошел от них с явным негодованием, а Саша схватил Петра за руку и зашептал:
   — Петр, я думаю, что она — русалка. А это самый опасный из всех призраков… она очень опасна, даже для собственного отца. Ведь весь этот мертвый лес лежит на ее совести. Не шути такими вещами, лучше поговори с ним. Расскажи ему все, что ты видел.
   — Я ничего не видел, — сказал Петр с нарастающим раздражением. — Он наверняка отравил ту рыбу, что была у нас на обед, вот что он сделал. Ведь я велел тебе следить за ним, а в итоге нам мерещится утопленница, и в подвале мы слышим медвежью возню. — Он сделал очередной глоток, уговаривая себя, что если водка тоже была отравлена, то она наверняка должна обеспечить крепкий сон без всяких сновидений, а ночью ничего лучшего и не надо.
   — Петр, а она сказала что-нибудь?
   — Я не хочу больше говорить об этом.
   — Оставь его, — сказал Ууламетс из своего угла. — Пусть он напьется до отупения, если это то, чего он хочет. Совершенно не обязательно, чтобы он был трезвым. — И Ууламетс вновь уселся за стол и занялся своей книгой.
   — Ну пожалуйста, — не унимался Саша, — господин Ууламетс…
   — Не будь таким легковерным, — огрызнулся Петр.
   — Сегодня ночью ничего не понадобиться, — сказал Ууламетс, — кроме его присутствия здесь.
   Любой человек может чувствовать законное негодование, когда единственная компания, в которой он вынужден находиться, состоит из такого созданья, как этот старик. Разумеется, у него здесь был новый друг, вот этот самый мальчик, о котором он должен заботиться и которого он должен опекать… Петр подумал, что однажды он произвел в друзья Дмитрия, и перенял от него множество недостатков, как в свое время унаследовал массу недостатков от своего отца. Конечно, он при этом имел свои собственные, один Бог знает, сколько их было, и среди них особенно выделялось то, что он постоянно искал уважения и преданности среди тех, кто был моложе его.
   Скорее всего, это происходило потому, что он, как иногда казалось ему самому, не мог внушать этого чувства более зрелым людям…
   Тем самым зрелым людям, которые, черт бы их побрал, не имели чувства юмора, которые не умели даже смеяться и были заняты тяжелым, порой изнурительным трудом и мелкими заботами. Среди них попадалось и множество негодяев, которые лишь посмеивались над теми, кого грабили. Это было еще более жестоко, и Петр никогда не хотел попасть в их число. Достаточно, что среди них был его отец, бог, покровительствующий этому племени, знал это, и Петр, конечно, старался не отставать от него, с той лишь разницей, что стремился чаще всего при случае ощипывать дураков, чтобы они поумнели, да устраивал всевозможные проделки над трезвыми и трудолюбивыми людьми, например, просто будил их среди ночи, обычно для собственного развлечения. Он всегда стремился сколотить компанию богатых и веселых приятелей, среди которых должна обязательно быть подходящая женщина, где он мог бы демонстрировать свой острый ум. Все это, как ему казалось, составляло достаточно скромные устремления для веселого и беззаботного парня, живущего в мире, где, как ни странно, очень немногие стремились выполнять такую роль.
   Но этой ночью он решил, что должен выйти из этого ряда. Он, должно быть, заблуждался во всем, если в итоге оказался здесь, без единого друга в целом мире, только с мальчиком, который, как он считал, был на его попечении, и который был из породы тех самых трезвых волов, безнадежно принимающих этот мир всерьез, и который теперь каким-то образом держит его самого в руках и меняет как товар в какой-то странной сделке с каким-то самозваным колдуном, совершая все это, разумеется, для его же, Петра, собственного блага, и никогда не согласится с тем, что этот колдун отравил их каким-то дурманящим ядом… и только Бог знает, что случилось, на самом деле, с его дочерью…
   Наконец-то он понял, что был пьян. Вероятно, колдун варит людей в своем котле, или скармливает их кому-то, кто сидит у него в подвале. Разумеется, что это домовой. Русалки, домовые и дворовые лешие постоянно устраивают возню под домом, как раз под теми самыми половицами, где сидит старик.
   Уронив голову на руки, он прислушался к разговору, который вели мальчик и Ууламетс. Старик рассказывал о заклинаниях и колдовстве, о том, как он узнал, что сможет вернуть свою дочь назад, если ему удастся отыскать нужное дерево.
   А мальчик стоял подле него и выслушивал все это.
   Тот самый мальчик, который считал самого себя колдуном, сейчас внимательно слушал старика и даже отвечал на его вопросы. «Какой она показалась тебе?» спрашивал старик.
   А Саша отвечал: «Словно что-то легкое и почти прозрачное, похожее на белое облако. А вы не смогли разглядеть ее, господин?"
   Старик ответил после небольшой паузы: «Нет».
   Тогда мальчик тут же задал следующий вопрос: «Как вы узнали, где следует ее искать?"
   В этот момент до Петра донеслись характерные звуки наполняемой чашки, и ответ старика: «Сам не знаю. Но моя дочь не согласилась бы так легко расстаться с жизнью. Предрасположенность…"
   В этот момент чашка стукнула о стол.
   «Предрасположенность ее матери и моя способность помогли мне…", сказал Ууламетс, резко обрывая разговор. «Иди спать, малый…"
   Чашка явно подвергалась опасности. Саша осторожно забрал ее из ослабевших пальцев Петра и поставил на полку, а Петр даже не дернулся. Старик по-прежнему был занят книгой, Петр спал, и Саша посчитал, что это было хорошо: Петр определенно не имел никакого понятия о происходящем. Этот факт никоим образом не позорил его, и это Саша тоже понимал. Ведь если человек был слеп и глух по отношению к некоторым вещам всю свою жизнь, и затем у него, как скажем у Петра, под ногами оказывался кто-то еще, то, как Саша уже давно представлял себе, он мог насмехаться над ним и разыгрывать его именно так, как делал это Петр, когда с кажущимся безрассудством проносился на коне под аркой ворот «Петушка», там где была укреплена вывеска, но внешне это выглядело лишь простой случайностью. И Петр, в отличие от других окружавших его людей, знал гораздо лучше, где следовало остановиться.
   Вот приблизительно так Саша и воспринимал Петра, и сам при этом был весьма раздосадован присутствием этой девушки-призрака, которая, кроме всего, оказалась очень жестокой: все русалки всегда отличались редкой жестокостью, такова была их природа. Но пока… пока Петр был единственным из них, кто хотя бы мельком видел ее, и единственным, кто мог, Саша надеялся на это, иметь по крайней мере случай для объяснения с ней. Она же постоянно исчезала и устраивала свои проделки, на этот раз уже над бедным Петром, который провел всю свою жизнь в счастливой уверенности, что на дворе может быть только собака, а в подполе — только медведь, и что никакие желания Саши Мисарова не могут иметь над ним никакой силы.
   Он же на самом деле хотел, чтобы Петр был в безопасности. Это единственное, о чем он разрешал себе думать, сидя рядом с ним у огня, прислушиваясь к тихому шелесту страниц книги, которую все еще читал старик, и чувствуя, что домовой в подвале дома был очень сильно обеспокоен и явно показывал, что он здесь является хозяином.
   Он сам хотел иметь и покой и безопасность. Он не мог простить Ууламетсу, что тот пытался разыграть их, а главное, того, что старик не предупредил его именно тогда, когда предупреждение могло бы помочь. Он не мог простить и себя, за то что растерялся, когда следил за Петром, и забыл, что его желание могло иметь некоторую силу и против волшебства. Поэтому теперь он сидел, напрягая волю, и посылал внутренние желанья, которые заключали их с Петром безопасность, и делал это со всей силой, какую только имел. Он не хотел видеть русалку: он потерял к ней всякий интерес, был убежден в этом и старался поддерживать эту убежденность, насколько ему позволяли внутренние силы.
   Спустя некоторое время он заметил, что домовой немного успокоился и теперь без всякой цели просто бродил по подвалу. Саша подумал, что это был хороший знак.
   Он и не мог заставить себя думать по-другому.
   Однако совершенно неожиданно у него появилось странное обостренное чувство настороженности, как будто откуда-то слева исходило что-то, и, к тому же он заметил, что уже сравнительно долго не слышно шелеста страниц: все это время Ууламетс, не отрываясь, смотрел на него.
   Тогда он понял, что увлекшись, сделал огромную ошибку, фактически позволяя обнаружить свое занятие.
   Ууламетс долго смотрел на него, и наконец согнул палец, подзывая его к себе. Саша отбросил одеяло, встал и подошел к столу с нарастающим ощущением опасности. Прямо под его ногами завозился домовой, так что сотрясались даже потолочные балки. Он подумал о том, что желал бы утихомирить его, прямо сейчас, около старика, и таким образом испытать себя в сравнении с сидевшим перед ним колдуном, но это была лишь мимолетная мысль, всю глупость которой он отчетливо понимал, как понимал и то, насколько глупо было сейчас вообще что-либо делать, кроме как оставаться благовоспитанным и уважительным, без малейшей попытки защитить себя, возможно за исключением лишь того случая, когда будет рушиться самая последняя надежда.