Страница:
Это был самый мучительный вопрос. Все множество известных Саше сказок вызывали в его голове образы странных чудищ с цепкими когтями и огромными длинными зубами. Они могли сбить вас с пути, чтобы потом вы достались другим чудищам, которые могут утащить в реку или напрочь лишить рассудка.
— Скорее всего, лешие и им подобные, — сказал он после некоторого раздумья.
— А может быть что-нибудь еще хуже?
— Думаю, что да. Но я не знаю этого наверное. Иногда мне кажется, что Малыш — это обман. Но ведь мы видели его, когда, на самом деле, его не должно быть.
— Эта чертова собачонка сбежала, поджавши хвост, — проворчал Петр, поднимая пустые ведра. — Или его кто-нибудь съел.
С этими словами он быстро сбежал вниз по склону. Саша видел, как он добежал до берега и некоторое время стоял и просто смотрел на поверхность реки, затем наполнил ведра и с напряжением пошел вверх по тропинке.
— Я не помню, чтобы она хоть раз была злобной, — сказал Петр, опуская ведра.
— Может быть, она просто не могла быть такой, — сказал Саша. — Может быть, она вообще не могла ничего сделать. Но сейчас — я не знаю. Он сказал однажды… он сказал, что чем более волшебным является существо, тем гораздо легче оно поддается воздействию со стороны этого самого волшебства.
— Но это вздор! Зарежь Ууламетса, и готов поспорить с тобой, что он будет так же истекать кровью, как любой другой. Этого существа не могло быть.
— Чтобы волшебство воздействовало на него, — продолжал возражать Саша, но ему казалось, что Петр обратил внимание на существенную брешь в рассуждениях Ууламетса и задумался над этим, а заодно и над тем, что может делать русалка в образе призрака и в человеческом облике.
— Как по-твоему, это будет хорошее волшебство, — спросил Петр, — если какой-нибудь дурак с мечом перережет тебе горло?
— Я очень удивлюсь, если хоть что-нибудь сможет причинить ей вред.
Петр выглядел очень расстроенным, и частенько посматривал на вершину холма, в направлении бани.
— Тогда чего же она может захотеть? — спросил он. — Если она — призрак, и просто не признается в этом, обманывая всех, то чего же она ждет? Рассказы о призраках никогда меня не интересовали. Обычно с ними было связано все то, что внезапно появлялось, беззвучно перемещалось вокруг вас и пугало людей, но все эти виденья лишь только пытались тронуть вас: на самом деле, ни один из них не мог сделать этого. Ну и где же здесь ужас, если отбросить нечистую совесть? Но она, в отличие от этих рассказов, может дотрагиваться до предметов и людей. Поэтому и возникает вопрос: если она призрак, то что она делает здесь?
— Потому что учитель Ууламетс захотел вернуть ее, — сказал Саша, все больше испытывая беспокойства от подобной линии рассуждений. — Потому что он колдун, и он хотел ее возвращения гораздо сильнее, нежели она могла этому сопротивляться. И он хочет, чтобы она оставалась тем, кем он хочет ее видеть.
Петр потер свою шею.
— А что если он захочет оставить нас здесь? Я все-таки не уверен, что в пути нам будет безопасно. Но в то же время я не уверен, что оставаться здесь будет намного безопасней. Я вижу, что рядом со мной находятся два колдуна, которые хотят то того, то этого, в то время как сам я толком не знаю, чего хочу. И мне не нравится такое положение.
— Три, — поправил его Саша. — Сейчас их три.
Петр в очередной раз взглянул в ту сторону, где Ивешка занималась стиркой. Медленно, очень медленно он убрал руку с шеи.
— Четыре, — сказал он, переходя почти на шепот. — Ведь еще есть водяной, который не вышел из игры, так ведь? Как только ты умудряешься справляться со своей головой, если все желания начинают работать? Ты ведь даже и не поймешь, с какой стороны и кто толкнет тебя?
— Мы не знаем, — согласился Саша. — Но Ууламетс сделан из крови и плоти, как и мы, и я не верю, что кроме него здесь есть кто-то еще. Если наши дела пойдут совсем плохо, я предпочитаю быть рядом с ним, чем где-то еще. И я не хочу убегать отсюда в лес или на реку, если все это будет продолжаться. Вот что я думаю.
— Ты думаешь, что ему удалось ее воссоздать?
Несмотря на полное отрицание волшебства, Петр, тем не менее, высказывал более рискованные мысли, чем кто-либо другой, подумал Саша, и задавал такие вопросы, на которые у него не было ответов, потому что не имел никакого понятия о том, какова была их настоящая природа.
Возможно, это была очень вздорная мысль, но Ууламетс и сам не знал этих ответов: может быть, ни один колдун, который пытается проникнуть в неизведанное, не мог знать этого, и самые могущественные из них, на самом деле, не имели представления о том, что же они делают. При таком подходе получалось, что чем могущественнее становился колдун, тем более глупым становилось для него браться вообще за что либо.
Саша подхватил ведра.
— Я не знаю, — ответил он Петру. — У меня нет на этот счет никаких соображений. — И тут же добавил, потому что новая мысль неожиданно заставила содрогнуться его: — Мне очень хотелось бы знать, что сталось с этим Кави Черневогом и где он сейчас.
— Пять колдунов? — спросил Петр.
Саша взглянул на него и некоторое время не мог пошевельнуться, не обращая внимания на то, что тяжелые ведра затрудняли его дыхание.
— Не знаю, — сказал он. Он подумал о том, чтобы задать этот вопрос учителю Ууламетсу. Но теперь мир казался уж слишком призрачным и неустойчивым. В нем могло произойти все, что угодно, и никто не мог предсказать, откуда мог последовать удар, потому что теперь там действовало множество сил с самыми противоположными устремлениями. И это было самым ужасным.
Никто не мог предсказать последствий, и в этом было все дело. Если хоть что-то из того, что учитель Ууламетс рассказал ему, было правдой, то никто из всех, вовлеченных в происходящее, не мог знать последствий даже самых маленьких, самых слабых своих устремлений.
Желай только добра, так учитель Ууламетс советовал ему, и всегда знай, что именно ты собираешься делать.
Разве плохой человек дал бы ему такой совет? Саша очень часто задумывался над этим.
Наверное тот, кто был достаточно силен, чтобы отделаться от всех попыток мальчика и продолжать свои дела независимо ни от чего, поступил бы именно так. Но казалось, что учитель Ууламетс был не из тех, кто продолжает слепо управлять происходящими вокруг него событиями. Он частенько даже игнорировал свои собственные советы, и, мучаясь сомнениями, терзал свою книгу, вновь и вновь, и Саша отчаянно надеялся, что учитель Ууламетс очень обеспокоен всем происходящим, гораздо больше, чем показывает это.
— Скорее всего, лешие и им подобные, — сказал он после некоторого раздумья.
— А может быть что-нибудь еще хуже?
— Думаю, что да. Но я не знаю этого наверное. Иногда мне кажется, что Малыш — это обман. Но ведь мы видели его, когда, на самом деле, его не должно быть.
— Эта чертова собачонка сбежала, поджавши хвост, — проворчал Петр, поднимая пустые ведра. — Или его кто-нибудь съел.
С этими словами он быстро сбежал вниз по склону. Саша видел, как он добежал до берега и некоторое время стоял и просто смотрел на поверхность реки, затем наполнил ведра и с напряжением пошел вверх по тропинке.
— Я не помню, чтобы она хоть раз была злобной, — сказал Петр, опуская ведра.
— Может быть, она просто не могла быть такой, — сказал Саша. — Может быть, она вообще не могла ничего сделать. Но сейчас — я не знаю. Он сказал однажды… он сказал, что чем более волшебным является существо, тем гораздо легче оно поддается воздействию со стороны этого самого волшебства.
— Но это вздор! Зарежь Ууламетса, и готов поспорить с тобой, что он будет так же истекать кровью, как любой другой. Этого существа не могло быть.
— Чтобы волшебство воздействовало на него, — продолжал возражать Саша, но ему казалось, что Петр обратил внимание на существенную брешь в рассуждениях Ууламетса и задумался над этим, а заодно и над тем, что может делать русалка в образе призрака и в человеческом облике.
— Как по-твоему, это будет хорошее волшебство, — спросил Петр, — если какой-нибудь дурак с мечом перережет тебе горло?
— Я очень удивлюсь, если хоть что-нибудь сможет причинить ей вред.
Петр выглядел очень расстроенным, и частенько посматривал на вершину холма, в направлении бани.
— Тогда чего же она может захотеть? — спросил он. — Если она — призрак, и просто не признается в этом, обманывая всех, то чего же она ждет? Рассказы о призраках никогда меня не интересовали. Обычно с ними было связано все то, что внезапно появлялось, беззвучно перемещалось вокруг вас и пугало людей, но все эти виденья лишь только пытались тронуть вас: на самом деле, ни один из них не мог сделать этого. Ну и где же здесь ужас, если отбросить нечистую совесть? Но она, в отличие от этих рассказов, может дотрагиваться до предметов и людей. Поэтому и возникает вопрос: если она призрак, то что она делает здесь?
— Потому что учитель Ууламетс захотел вернуть ее, — сказал Саша, все больше испытывая беспокойства от подобной линии рассуждений. — Потому что он колдун, и он хотел ее возвращения гораздо сильнее, нежели она могла этому сопротивляться. И он хочет, чтобы она оставалась тем, кем он хочет ее видеть.
Петр потер свою шею.
— А что если он захочет оставить нас здесь? Я все-таки не уверен, что в пути нам будет безопасно. Но в то же время я не уверен, что оставаться здесь будет намного безопасней. Я вижу, что рядом со мной находятся два колдуна, которые хотят то того, то этого, в то время как сам я толком не знаю, чего хочу. И мне не нравится такое положение.
— Три, — поправил его Саша. — Сейчас их три.
Петр в очередной раз взглянул в ту сторону, где Ивешка занималась стиркой. Медленно, очень медленно он убрал руку с шеи.
— Четыре, — сказал он, переходя почти на шепот. — Ведь еще есть водяной, который не вышел из игры, так ведь? Как только ты умудряешься справляться со своей головой, если все желания начинают работать? Ты ведь даже и не поймешь, с какой стороны и кто толкнет тебя?
— Мы не знаем, — согласился Саша. — Но Ууламетс сделан из крови и плоти, как и мы, и я не верю, что кроме него здесь есть кто-то еще. Если наши дела пойдут совсем плохо, я предпочитаю быть рядом с ним, чем где-то еще. И я не хочу убегать отсюда в лес или на реку, если все это будет продолжаться. Вот что я думаю.
— Ты думаешь, что ему удалось ее воссоздать?
Несмотря на полное отрицание волшебства, Петр, тем не менее, высказывал более рискованные мысли, чем кто-либо другой, подумал Саша, и задавал такие вопросы, на которые у него не было ответов, потому что не имел никакого понятия о том, какова была их настоящая природа.
Возможно, это была очень вздорная мысль, но Ууламетс и сам не знал этих ответов: может быть, ни один колдун, который пытается проникнуть в неизведанное, не мог знать этого, и самые могущественные из них, на самом деле, не имели представления о том, что же они делают. При таком подходе получалось, что чем могущественнее становился колдун, тем более глупым становилось для него браться вообще за что либо.
Саша подхватил ведра.
— Я не знаю, — ответил он Петру. — У меня нет на этот счет никаких соображений. — И тут же добавил, потому что новая мысль неожиданно заставила содрогнуться его: — Мне очень хотелось бы знать, что сталось с этим Кави Черневогом и где он сейчас.
— Пять колдунов? — спросил Петр.
Саша взглянул на него и некоторое время не мог пошевельнуться, не обращая внимания на то, что тяжелые ведра затрудняли его дыхание.
— Не знаю, — сказал он. Он подумал о том, чтобы задать этот вопрос учителю Ууламетсу. Но теперь мир казался уж слишком призрачным и неустойчивым. В нем могло произойти все, что угодно, и никто не мог предсказать, откуда мог последовать удар, потому что теперь там действовало множество сил с самыми противоположными устремлениями. И это было самым ужасным.
Никто не мог предсказать последствий, и в этом было все дело. Если хоть что-то из того, что учитель Ууламетс рассказал ему, было правдой, то никто из всех, вовлеченных в происходящее, не мог знать последствий даже самых маленьких, самых слабых своих устремлений.
Желай только добра, так учитель Ууламетс советовал ему, и всегда знай, что именно ты собираешься делать.
Разве плохой человек дал бы ему такой совет? Саша очень часто задумывался над этим.
Наверное тот, кто был достаточно силен, чтобы отделаться от всех попыток мальчика и продолжать свои дела независимо ни от чего, поступил бы именно так. Но казалось, что учитель Ууламетс был не из тех, кто продолжает слепо управлять происходящими вокруг него событиями. Он частенько даже игнорировал свои собственные советы, и, мучаясь сомнениями, терзал свою книгу, вновь и вновь, и Саша отчаянно надеялся, что учитель Ууламетс очень обеспокоен всем происходящим, гораздо больше, чем показывает это.
14
В доме весь день стоял запах свежестираного белья и лечебных трав, смешанный с запахом печеного хлеба. Он показался Петру очень странным, потому что беспокоил его, но беспокоил именно потому, что этот запах совсем не походил на тот проспиртованный смрад постоялых дворов, где Петр беспечно и попусту провел многие свои годы и где постоянно пахло дымом, лошадьми, жареным луком, тухлой водой и еще Бог знает чем. И он не был похож на затхлый, из смеси масла и ладана, запах богатых домов, куда Петра постоянно влекло. Появление Ивешки в этом странном доме вызывало странные, еще неизведанные ощущения и заставляло думать о доме, какой бы он ни был, о маленьких скромных домиках, с уютными очагами, где выпекался хлеб.
Это были дурацкие мысли, потому что Петр не мог припомнить за всю свою жизнь ни одного похожего места, за исключением, может быть, кухни в «Оленихе», где в дни перед наступлением праздников сын Ильи Кочевикова чуть-чуть сталкивался с домашней атмосферой… без оглядки стягивая со стола пирожки и подхватывая шлепки, которые раздавала направо и налево перемазанной в муке рукой хозяйка Катерина…
И вот теперь он сидел здесь, за обеденным столом, чисто выбритый, пахнущий мылом, одетый в роскошную белую рубаху и чистые штаны, рядом с аккуратно причесанным и хорошо одетым Сашей Мисаровым, и, сам Бог свидетель, с ними сидел Илья Ууламетс, чьи отмытые до блеска волосы и борода теперь были ослепительного белого цвета, и, казалось, могли даже поскрипывать, а под ногтями рук у него уже нельзя было отыскать и следов тех черных борозд, которые можно было видеть еще вчера.
Ивешка, которая теперь заплела свои волосы в косы, которые украсила голубыми и розовыми лентами, разлила обед по расставленным котелкам и уселась за стол в окружении ожидающих ее мужчин. Она с таким изяществом подняла свою ложку, что остальным только оставалось следить за тем, чтобы не облить свои чистые рубахи.
Таким же было каждое ее движение, каждый взгляд ее глаз, каждое весело и мягко произнесенное слово. Она шутливо говорила о порядке в доме, о состоянии запасов и мягко бранила отца за то, как он вел хозяйство…
Петр даже прикусил изнутри губу, и постарался сделать это как можно сильнее, подумывая о том, чтобы прямо сейчас встать, взять в руки кувшин и устроить в этот вечер небольшой беспорядок, но тишина за столом была такой глубокой, а радушие, с каким Ивешка угощала их, было столь утонченным, что было жалко разрушать их.
Но он все равно хотел любым способом разрушить колдовские чары. При этом он избегал взгляда девушки и все время пытался отыскать какую-нибудь фальшь в ее мягком голосе или в манере смеяться, которые очень задевали человека. Он даже старался припомнить, где оставил свой меч, рядом с собой или около стены, вспоминая, как Саша и Ууламетс, оба одновременно, говорили однажды, что ее никогда и ни под каким предлогом нельзя пускать в этот дом.
Ему сейчас очень хотелось, чтобы снова заскрипели половицы, а в подвале завозился домовой, и он не возражал бы даже против того, чтобы тот самый злобный черный шар, похожий на комок пыли, появился здесь вновь. Сейчас Петр Ильич Кочевиков сидел за столом и желал этого так, как ему еще ни разу в жизни ничего желать не приходилось, в надежде, что Саша делал то же самое, и имел очень слабый, почти дурацкий, расчет на то, что удача игрока, может быть, хоть что-то, да и значит…
Но бревна и балки не сотрясались, и никто не скребся в дверь.
А может быть, подумал он вдруг, все это было лишь следствием лихорадки, которая, как утверждает Саша, все время мучила его. Может быть, он никогда и не был в той самой пещере, у водяного. И может быть, девушка сидящая против него за столом вовсе никогда и не умирала, так же как не было и всего остального, а просто он пришел в чувство после своей болезни лишь сегодняшним вечером, и в его голове все еще была легкая путаница от той самой лихорадки, которая и мучила его из-за раны. Вот такие мысли продолжали пугать его, полностью переворачивая все доводы, при этом они могли быть крайне убедительными, особенно если человек не очень цеплялся относительно того, что он уже видел и того, что он уже сделал. Это было невероятным, если только вообще было на самом деле.
Два или три раза во время ужина, когда он был особенно готов не верить своей памяти, он даже попытался убедиться, в своем ли он уме, и с этой целью попробовал представить подводную пещеру в мельчайших деталях, припоминая и черепа и скелеты, чтобы не попасть под колдовские чары Ивешки, если только здесь, на самом деле, было колдовство, если оно вообще было возможно. Он сам постарался убедить себя в этом. Но если он будет придерживаться того, что верит во все происходящее, то в таком случае, он должен будет признать себя сумасшедшим.
— Скажи мне, — очень мягко спросила его Ивешка, чуть наклоняясь вперед, — сколько людей живет в Воджводе?
Ему никогда в голову не приходило интересоваться этим. Он прикинул, ошеломленный этим вопросом, и у него вышло пять тысяч. Но потом он решил, что их могло быть и десять.
Затем, неожиданно сжавшись от подступившего ужаса, он подумал об окружавшем их лесе, в котором осталось одно единственное живое дерево.
— Не знаю, — ответил он. — Я не уверен, что знаю это.
Ивешка продолжала смотреть на него. Казалось, что вокруг все остановилось, и была лишь одна, ничем не нарушаемая невыносимая тишина.
— Я никогда не выходила за пределы этого леса, — раздался мягкий шелковистый голос Ивешки. — Моя мать всегда говорила, что гораздо лучше представить все окружающее тебя в своем воображении, чем увидеть саму реальность. Вот так я и представляла себе сотни домов с резными фасадами и разрисованными ставнями. А Воджвод напоминает что-то подобное?
— Да, там есть много именно таких домов.
— И люди там постоянно идут куда-то…
— Там есть и деревенские хутора, и торговые лавки, — сказал он, стараясь поизносить слова как можно более обычным тоном, не проявляя интереса к разговору. — Как и в любом городе.
— Купцы приезжали и сюда, — сказала девушка. — Еще когда была жива моя мать, она…
Неожиданно на Ивешку пала какая-то тень. Петр даже оглянулся и внимательно посмотрел через плечо, чтобы убедиться, нет ли чего-нибудь сзади него, и в тот же момент туда повернулся и Саша.
Но пространство между ними и очагом было абсолютно пустым.
— Извини меня, — начал было говорить он, вновь поворачиваясь к столу. Его сердце продолжало учащенно биться. И он увидел, что Ууламетс держал в своей ладони руку Ивешки, а тень упорно лежала на ней, и теперь была более отчетливой и глубокой, более глубокой, чем те тени, которые отбрасывали сидящие за столом Саша и Петр, и даже глубже той, которая покрывала руку Ууламетса, лежавшую на руке девушки.
— Папа, — сказала она дрожащим голосом. — Держи меня…
Петр перестал дышать, охваченный мыслью о том, что он должен сделать что-то: может быть, удерживать ее руками, или встать и освободить пространство между ней и очагом, но он не знал, что именно будет правильным в данный момент. Но через одно или два мгновенья показалось, что тень становиться меньше.
— Папа, — прошептала Ивешка, стараясь не глядеть никуда, — я не хочу умирать. Пожалуйста, не отпускай меня.
— Я и не отпущу тебя, — сказал Ууламетс. И неожиданно резко воскликнул: — Ивешка!
Она сделала легкий вздох, и тень полностью исчезла. Ее свободная рука неуверенно искала рукав Ууламетса. Она дотронулась, ощупывая его, как это могут делать только слепые, и сказала:
— Папа? Он хочет, чтобы я вернулась.
— Кто?
У девушки даже перехватило дыхание. Она сильно встряхнула головой и взглянула в угол.
Взгляд ее был направлен в сторону реки.
Петр очень осторожно переставил ноги через край лавки и начал подниматься из-за стола, направляясь за мечом.
— Не вздумай ходить туда, — сказал Ууламетс. Петр стоял и глядел на них и на Сашу, который очень тихо тоже встал на ноги.
— Мы изведем его под корень, — сказал Петр. Ему очень хотелось верить, что вторая попытка будет удачной, так как водяной, на самом деле, очень недолюбливает мечи, и что это созданье не имеет никакой силы над сидящей среди них девушкой. — Ведь ты, помнится, сказал, что не имеет значения, день стоит или ночь.
— В большинстве случаев! — сказал Ууламетс. — Не смей открывать дверь.
— Учитель, — очень тихо задал вопрос Саша, — а где же Малыш?
Прошло некоторое время, прежде, чем Ууламетс наконец сказал:
— Уместный вопрос. — Он очень осторожно поднялся с лавки, все время придерживая Ивешку за плечи. — Но давайте сначала думать о том, чего мы не хотели бы иметь здесь. Как, по силам нам это? Давайте все будем думать об этом очень упорно.
Петр очень ревностно думал о том, как это зловредное существо убирается в свою темную нору, а темный лохматый шар преследует его. Он очень желал, чтобы солнце ранним утром нашло водяного и превратило его в сморщенные беспомощные остатки змеиной кожи. Он желал этого изо всех сил, какие только мог отыскать в себе. И в этот момент почувствовал, как Сашина ладонь с силой сжимает его руку.
— Пожелай, чтобы мы все были в безопасности, — сказал мальчик.
Тогда Петр вспомнил, что Саша предупреждал его о желаниях, которые могут зайти очень далеко и даже быть неуправляемыми, особенно те из них, которые направлены на достижение всяческого вреда.
Но буквально в тот же момент его страх просто-напросто улетучился, оставляя ему лишь удивление о произошедшем, и склонил его к мысли, что ничего не случилось вообще…
Единственным воспоминанием о пережитых волненьях была только бледная напуганная Ивешка, по-прежнему держащаяся за руку отца.
— Ну вот, все хорошо, — сказал наконец Ууламетс. — Все хорошо. Все худшее позади.
Петр, на самом деле, хотел, чтобы кто-нибудь объяснил ему происходящее. Он стоял среди комнаты, ощущая рукоятку меча как нечто инородное и скорее до глупого неуместное в этой обстановке, и его не покидало постоянное чувство, что в любой момент этот мир может сам перетряхнуть себя и вернуться назад к обычным человеческим законам.
Но он жил этими ожиданиями уже несколько дней.
— И что мы теперь собираемся предпринять? — спросил он.
Но никто из присутствующих не обратил на него никакого внимания. Ууламетс по-прежнему похлопывал Ивешку по плечу, приговаривая:
— Не нужно отчаиваться. Он не сможет войти сюда. — Что же касается Саши, то он выглядел гораздо менее спокойным.
Так же выглядел и Петр. Ему казалось очень неразумно доверяться в своих планах слабо укрепленным окнам и явно непрочной двери.
Поэтому он повторил свой вопрос, на этот раз значительно громче:
— И что мы теперь собираемся предпринять?
Очевидно, этого не знал никто.
— Боже мой, — с негодованием произнес он и с этими словами подвесил меч себе на пояс, чтобы в будущем не сделать без него и лишнего шага по комнате, имея, видимо, внутреннее убеждение что находящиеся здесь два колдуна и один призрак не могли придумать никакой подходящей защиты. Он взял с полки чашку, отыскал под столом кувшин и налил себе вполне приличную порцию водки: у него не было сил просто так уснуть в столь напряженную ночь, ни сейчас, ни впоследствии, и если на то пошло, то не было никакого желания то и дело просыпаться от преследовавших его ночных кошмаров, где его хватали чьи-то руки или обвивали леденящие кольца или что бы то ни было еще, что могло возникнуть в его воспаленном мозге.
Старик, казалось, либо лишился рассудка из-за своей дочери, либо все его внутреннее внимание было сосредоточено на том, как уберечь ее от возвращения в пещеру, заваленную скелетами и костями, Бог знает. Петр взял в руки чашку и подошел поближе к очагу, чтобы ощутить тепло огня, усевшись там на кровать Ивешки, в то время как Саша убирал со стола, а старик продолжал сидеть рядом с дочерью, вполголоса разговаривая о чем-то.
Обрывки их приглушенных голосов тем не менее доходили до него, и он понял из разговора, что Ивешка очень боится водяного, а Ууламетс старался заверить ее, что они сумеют справиться с ним…
Они, тут же с возмущением подумал Петр… они. Они, если рассчитывать на его меч и на него самого, отправляющегося во все темные закоулки окружающего леса, чего он, сделав это уже дважды, вполне возможно мог и не осилить.
Неожиданно он услышал, что Ивешка сказала что-то такое, что заставило его навострить уши и задержать очередной глоток едва ли не на середине. Она сказала:
— Папа, я соврала тебе: я просто убежала тогда. Водяной же… я думаю, что он-то все и сделал, чтобы разрушить всю нашу жизнь, все, что произошло и с мамой, и с Кави, и все-все… Я думаю, что это он заставил ее так ненавидеть меня…
— Это неправда. Твоя мать ненавидела только вот этот самый лес. Она пришла сюда с востока и оставалась здесь почти целый год. Когда ее родной народ вновь проходил через эти места, она ушла с ними. Вот и все. Она не хотела ровным счетом ничего ни от меня, ни от этого места. — В этот момент, как успел заметить, бросив в их сторону настороженный взгляд Петр, Ууламетс приклонил голову дочери к своему плечу, словно соединяя бледное золото с поблескивающей снежной белизной.
Сколько же ему было лет? Петра это очень заинтересовало.
А тем временем, Ууламетс продолжал, обращаясь к дочери:
— Не стоит горевать о том, что могло бы быть. Волшебство не имеет обратной силы, оно работает только вперед. Ведь я учил тебя, и не только этому.
— Я помню, — сказала Ивешка слабеющим голосом, который задел Петра за живое и заставил его горько раскаяться на ее счет. Ему захотелось, на самом деле, сделать хоть что-нибудь действительно реальное, как, например, предложить им всем сесть утром в лодку да отправиться в Киев, где вся окружающая жизнь, на самом деле, была более понятна и знакома ему.
Но вполне возможно, что именно в таком месте, где происходил обычный круговорот всем понятных явлений, Ивешка вообще не смогла бы выжить.
— Петр, — неожиданно сказал Ууламетс, и Петр с готовностью взглянул на старика, но оказалось, что тот хотел всего-навсего освободить кровать Ивешки. Он поднялся и, сделав легкий поклон, сказал очень уверенно, потому что видел перед собой сильно напуганную девушку: — Мы покончим с ним разом, он не войдет сюда.
Ивешка искоса с большой тревогой взглянула на него, как будто была не уверена в том, что он сам не подвергает себя никакой угрозе, затем уселась на свою кровать, поближе к огню, и начала снимать башмаки и развязывать пояс. Петр с восхищением наблюдал за ней, пока Ууламетс не потянул его за рукав, увлекая его и Сашу в угол комнаты.
— Мы должны изловить это созданье, — тихо сказал Ууламетс. — Мы должны остановить его.
— Как? — спросил Петр, и глубоко вздохнул. — Если ты имеешь хоть какие-то планы относительно того, чтобы мне еще раз отправиться в эту пещеру, старик…
— Остановись! — Ууламетс схватил его за руку и слегка сжал ее. — Слушай, что я скажу. У меня уже нет сил сегодняшней ночью выслушивать дураков.
— Тогда слушай сам себя, дедушка…
— Оставь при себе свои пропитанные винными парами мысли. Это гнусное созданье имеет власть над ней.
Петр было приоткрыл рот, чтобы поспорить со стариком, но в этот момент его взгляд неожиданно упал на Ивешку. Она стояла около огня, и вся ее стройная фигура просвечивалась сквозь платье мерцающим пламенем…
— Я хочу, чтобы ты лишь спустился вниз, — сказал Ууламетс, — и подошел к реке, прихватив с собой что-нибудь, принадлежащее ей. Вот и все, что ты должен сделать.
Все, что я должен сделать? Петр начал приходить к заключению, что Ууламетс мог и сам вполне сделать это, но в это момент старик продолжил, крепко удерживая его руку:
— В случае же неудачи… я не дам и ломаного гроша за жизнь каждого из нас, надеюсь ты понимаешь меня? Я не буду спать сегодняшней ночью и постараюсь продержаться, сколько смогу. Будь внимателен! — Как только Петр открыл рот в третий раз, почувствовав как ослабла рука старика, тот вновь заговорил: — Ты отправишься прямо сейчас и возьмешь с собой, все, что я тебе дам, и сделаешь все, как я сказал. Вы пойдете оба.
Одно дело было преследовать водяного, когда тот отступал, чтобы скрыться в своей норе под холмом, а подкрадываться к нему, когда он находился в своих владениях, было совершенно другое и опасное. И по правде говоря, Петр очень хотел отказаться.
Но он тут же подумал о том, что если они потеряют Ууламетса, то меч не поможет им в случае опасности, и, как ни прискорбно, но, кажется, ни у старика, ни у мальчика ни у призрака в образе девушки нет другого способа добиться успеха против подобного созданья, без этого меча и некоего дурака, который может управляться с ним.
— Хорошо, — сказал он и почесал голову у основания шеи, чтобы отогнать возникшее там покалывание, когда Ууламетс уточнял кое-какие подробности, — тогда поторопимся на крыльцо. Как быстро мы должны это сделать?
— Очень быстро, — сказал Ууламетс. — Хотелось бы думать, что я все точно рассказал тебе.
— А ты уверен, что это созданье не опередит тебя?
— Не должен, — сказал Ууламетс.
Итак, они все вышли на крыльцо в самый предрассветный час: и Петр, и Саша, и Ууламетс, и Ивешка. Саша держал в руке один из самых драгоценных горшков, который старик решил взять с собой, и старался в точности соблюдать все его указания. Они сводились к тому, что следовало идти очень осторожно, нога в ногу, вслед за ним по дорожке, затем быстро спуститься вниз, и сразу остановиться, как только все минуют спуск к реке.
— Только не стой у меня на дороге, когда я буду возвращаться назад, — сказал Петр Саше, когда они добрались до нужного места. — Я вернусь очень быстро.
Он действительно надеялся на это, по крайней мере, пока медленно шел через двор в сторону мертвого леса, туда, где начиналась дорожка, по которой они спускались к реке за водой. Река, как говорил Ууламетс, самое привлекательное место для этого существа.
Петр был согласен с ним в этом.
Существо, ведущее ночной образ жизни, подобно водяному, было всегда едва различимо там, где оно должно было считаться с вещами, которые не принадлежали к числу волшебных. Так говорил Ууламетс. И поэтому тот маленький браслет, который Петр сейчас чувствовал на своем правом запястье, оплетенный прядью золотистых волос Ивешки, должен засверкать словно яркий огонь, как клялся Ууламетс, и его свет должен был беспокоить водяного, как бы далеко тот не находился…
Петр помнил, что Ууламетс велел ему подходить к реке очень медленно.
Он должен был опустить браслет в воду и все время быть на стороже.
Вокруг стояла пугающая темнота.
Это были дурацкие мысли, потому что Петр не мог припомнить за всю свою жизнь ни одного похожего места, за исключением, может быть, кухни в «Оленихе», где в дни перед наступлением праздников сын Ильи Кочевикова чуть-чуть сталкивался с домашней атмосферой… без оглядки стягивая со стола пирожки и подхватывая шлепки, которые раздавала направо и налево перемазанной в муке рукой хозяйка Катерина…
И вот теперь он сидел здесь, за обеденным столом, чисто выбритый, пахнущий мылом, одетый в роскошную белую рубаху и чистые штаны, рядом с аккуратно причесанным и хорошо одетым Сашей Мисаровым, и, сам Бог свидетель, с ними сидел Илья Ууламетс, чьи отмытые до блеска волосы и борода теперь были ослепительного белого цвета, и, казалось, могли даже поскрипывать, а под ногтями рук у него уже нельзя было отыскать и следов тех черных борозд, которые можно было видеть еще вчера.
Ивешка, которая теперь заплела свои волосы в косы, которые украсила голубыми и розовыми лентами, разлила обед по расставленным котелкам и уселась за стол в окружении ожидающих ее мужчин. Она с таким изяществом подняла свою ложку, что остальным только оставалось следить за тем, чтобы не облить свои чистые рубахи.
Таким же было каждое ее движение, каждый взгляд ее глаз, каждое весело и мягко произнесенное слово. Она шутливо говорила о порядке в доме, о состоянии запасов и мягко бранила отца за то, как он вел хозяйство…
Петр даже прикусил изнутри губу, и постарался сделать это как можно сильнее, подумывая о том, чтобы прямо сейчас встать, взять в руки кувшин и устроить в этот вечер небольшой беспорядок, но тишина за столом была такой глубокой, а радушие, с каким Ивешка угощала их, было столь утонченным, что было жалко разрушать их.
Но он все равно хотел любым способом разрушить колдовские чары. При этом он избегал взгляда девушки и все время пытался отыскать какую-нибудь фальшь в ее мягком голосе или в манере смеяться, которые очень задевали человека. Он даже старался припомнить, где оставил свой меч, рядом с собой или около стены, вспоминая, как Саша и Ууламетс, оба одновременно, говорили однажды, что ее никогда и ни под каким предлогом нельзя пускать в этот дом.
Ему сейчас очень хотелось, чтобы снова заскрипели половицы, а в подвале завозился домовой, и он не возражал бы даже против того, чтобы тот самый злобный черный шар, похожий на комок пыли, появился здесь вновь. Сейчас Петр Ильич Кочевиков сидел за столом и желал этого так, как ему еще ни разу в жизни ничего желать не приходилось, в надежде, что Саша делал то же самое, и имел очень слабый, почти дурацкий, расчет на то, что удача игрока, может быть, хоть что-то, да и значит…
Но бревна и балки не сотрясались, и никто не скребся в дверь.
А может быть, подумал он вдруг, все это было лишь следствием лихорадки, которая, как утверждает Саша, все время мучила его. Может быть, он никогда и не был в той самой пещере, у водяного. И может быть, девушка сидящая против него за столом вовсе никогда и не умирала, так же как не было и всего остального, а просто он пришел в чувство после своей болезни лишь сегодняшним вечером, и в его голове все еще была легкая путаница от той самой лихорадки, которая и мучила его из-за раны. Вот такие мысли продолжали пугать его, полностью переворачивая все доводы, при этом они могли быть крайне убедительными, особенно если человек не очень цеплялся относительно того, что он уже видел и того, что он уже сделал. Это было невероятным, если только вообще было на самом деле.
Два или три раза во время ужина, когда он был особенно готов не верить своей памяти, он даже попытался убедиться, в своем ли он уме, и с этой целью попробовал представить подводную пещеру в мельчайших деталях, припоминая и черепа и скелеты, чтобы не попасть под колдовские чары Ивешки, если только здесь, на самом деле, было колдовство, если оно вообще было возможно. Он сам постарался убедить себя в этом. Но если он будет придерживаться того, что верит во все происходящее, то в таком случае, он должен будет признать себя сумасшедшим.
— Скажи мне, — очень мягко спросила его Ивешка, чуть наклоняясь вперед, — сколько людей живет в Воджводе?
Ему никогда в голову не приходило интересоваться этим. Он прикинул, ошеломленный этим вопросом, и у него вышло пять тысяч. Но потом он решил, что их могло быть и десять.
Затем, неожиданно сжавшись от подступившего ужаса, он подумал об окружавшем их лесе, в котором осталось одно единственное живое дерево.
— Не знаю, — ответил он. — Я не уверен, что знаю это.
Ивешка продолжала смотреть на него. Казалось, что вокруг все остановилось, и была лишь одна, ничем не нарушаемая невыносимая тишина.
— Я никогда не выходила за пределы этого леса, — раздался мягкий шелковистый голос Ивешки. — Моя мать всегда говорила, что гораздо лучше представить все окружающее тебя в своем воображении, чем увидеть саму реальность. Вот так я и представляла себе сотни домов с резными фасадами и разрисованными ставнями. А Воджвод напоминает что-то подобное?
— Да, там есть много именно таких домов.
— И люди там постоянно идут куда-то…
— Там есть и деревенские хутора, и торговые лавки, — сказал он, стараясь поизносить слова как можно более обычным тоном, не проявляя интереса к разговору. — Как и в любом городе.
— Купцы приезжали и сюда, — сказала девушка. — Еще когда была жива моя мать, она…
Неожиданно на Ивешку пала какая-то тень. Петр даже оглянулся и внимательно посмотрел через плечо, чтобы убедиться, нет ли чего-нибудь сзади него, и в тот же момент туда повернулся и Саша.
Но пространство между ними и очагом было абсолютно пустым.
— Извини меня, — начал было говорить он, вновь поворачиваясь к столу. Его сердце продолжало учащенно биться. И он увидел, что Ууламетс держал в своей ладони руку Ивешки, а тень упорно лежала на ней, и теперь была более отчетливой и глубокой, более глубокой, чем те тени, которые отбрасывали сидящие за столом Саша и Петр, и даже глубже той, которая покрывала руку Ууламетса, лежавшую на руке девушки.
— Папа, — сказала она дрожащим голосом. — Держи меня…
Петр перестал дышать, охваченный мыслью о том, что он должен сделать что-то: может быть, удерживать ее руками, или встать и освободить пространство между ней и очагом, но он не знал, что именно будет правильным в данный момент. Но через одно или два мгновенья показалось, что тень становиться меньше.
— Папа, — прошептала Ивешка, стараясь не глядеть никуда, — я не хочу умирать. Пожалуйста, не отпускай меня.
— Я и не отпущу тебя, — сказал Ууламетс. И неожиданно резко воскликнул: — Ивешка!
Она сделала легкий вздох, и тень полностью исчезла. Ее свободная рука неуверенно искала рукав Ууламетса. Она дотронулась, ощупывая его, как это могут делать только слепые, и сказала:
— Папа? Он хочет, чтобы я вернулась.
— Кто?
У девушки даже перехватило дыхание. Она сильно встряхнула головой и взглянула в угол.
Взгляд ее был направлен в сторону реки.
Петр очень осторожно переставил ноги через край лавки и начал подниматься из-за стола, направляясь за мечом.
— Не вздумай ходить туда, — сказал Ууламетс. Петр стоял и глядел на них и на Сашу, который очень тихо тоже встал на ноги.
— Мы изведем его под корень, — сказал Петр. Ему очень хотелось верить, что вторая попытка будет удачной, так как водяной, на самом деле, очень недолюбливает мечи, и что это созданье не имеет никакой силы над сидящей среди них девушкой. — Ведь ты, помнится, сказал, что не имеет значения, день стоит или ночь.
— В большинстве случаев! — сказал Ууламетс. — Не смей открывать дверь.
— Учитель, — очень тихо задал вопрос Саша, — а где же Малыш?
Прошло некоторое время, прежде, чем Ууламетс наконец сказал:
— Уместный вопрос. — Он очень осторожно поднялся с лавки, все время придерживая Ивешку за плечи. — Но давайте сначала думать о том, чего мы не хотели бы иметь здесь. Как, по силам нам это? Давайте все будем думать об этом очень упорно.
Петр очень ревностно думал о том, как это зловредное существо убирается в свою темную нору, а темный лохматый шар преследует его. Он очень желал, чтобы солнце ранним утром нашло водяного и превратило его в сморщенные беспомощные остатки змеиной кожи. Он желал этого изо всех сил, какие только мог отыскать в себе. И в этот момент почувствовал, как Сашина ладонь с силой сжимает его руку.
— Пожелай, чтобы мы все были в безопасности, — сказал мальчик.
Тогда Петр вспомнил, что Саша предупреждал его о желаниях, которые могут зайти очень далеко и даже быть неуправляемыми, особенно те из них, которые направлены на достижение всяческого вреда.
Но буквально в тот же момент его страх просто-напросто улетучился, оставляя ему лишь удивление о произошедшем, и склонил его к мысли, что ничего не случилось вообще…
Единственным воспоминанием о пережитых волненьях была только бледная напуганная Ивешка, по-прежнему держащаяся за руку отца.
— Ну вот, все хорошо, — сказал наконец Ууламетс. — Все хорошо. Все худшее позади.
Петр, на самом деле, хотел, чтобы кто-нибудь объяснил ему происходящее. Он стоял среди комнаты, ощущая рукоятку меча как нечто инородное и скорее до глупого неуместное в этой обстановке, и его не покидало постоянное чувство, что в любой момент этот мир может сам перетряхнуть себя и вернуться назад к обычным человеческим законам.
Но он жил этими ожиданиями уже несколько дней.
— И что мы теперь собираемся предпринять? — спросил он.
Но никто из присутствующих не обратил на него никакого внимания. Ууламетс по-прежнему похлопывал Ивешку по плечу, приговаривая:
— Не нужно отчаиваться. Он не сможет войти сюда. — Что же касается Саши, то он выглядел гораздо менее спокойным.
Так же выглядел и Петр. Ему казалось очень неразумно доверяться в своих планах слабо укрепленным окнам и явно непрочной двери.
Поэтому он повторил свой вопрос, на этот раз значительно громче:
— И что мы теперь собираемся предпринять?
Очевидно, этого не знал никто.
— Боже мой, — с негодованием произнес он и с этими словами подвесил меч себе на пояс, чтобы в будущем не сделать без него и лишнего шага по комнате, имея, видимо, внутреннее убеждение что находящиеся здесь два колдуна и один призрак не могли придумать никакой подходящей защиты. Он взял с полки чашку, отыскал под столом кувшин и налил себе вполне приличную порцию водки: у него не было сил просто так уснуть в столь напряженную ночь, ни сейчас, ни впоследствии, и если на то пошло, то не было никакого желания то и дело просыпаться от преследовавших его ночных кошмаров, где его хватали чьи-то руки или обвивали леденящие кольца или что бы то ни было еще, что могло возникнуть в его воспаленном мозге.
Старик, казалось, либо лишился рассудка из-за своей дочери, либо все его внутреннее внимание было сосредоточено на том, как уберечь ее от возвращения в пещеру, заваленную скелетами и костями, Бог знает. Петр взял в руки чашку и подошел поближе к очагу, чтобы ощутить тепло огня, усевшись там на кровать Ивешки, в то время как Саша убирал со стола, а старик продолжал сидеть рядом с дочерью, вполголоса разговаривая о чем-то.
Обрывки их приглушенных голосов тем не менее доходили до него, и он понял из разговора, что Ивешка очень боится водяного, а Ууламетс старался заверить ее, что они сумеют справиться с ним…
Они, тут же с возмущением подумал Петр… они. Они, если рассчитывать на его меч и на него самого, отправляющегося во все темные закоулки окружающего леса, чего он, сделав это уже дважды, вполне возможно мог и не осилить.
Неожиданно он услышал, что Ивешка сказала что-то такое, что заставило его навострить уши и задержать очередной глоток едва ли не на середине. Она сказала:
— Папа, я соврала тебе: я просто убежала тогда. Водяной же… я думаю, что он-то все и сделал, чтобы разрушить всю нашу жизнь, все, что произошло и с мамой, и с Кави, и все-все… Я думаю, что это он заставил ее так ненавидеть меня…
— Это неправда. Твоя мать ненавидела только вот этот самый лес. Она пришла сюда с востока и оставалась здесь почти целый год. Когда ее родной народ вновь проходил через эти места, она ушла с ними. Вот и все. Она не хотела ровным счетом ничего ни от меня, ни от этого места. — В этот момент, как успел заметить, бросив в их сторону настороженный взгляд Петр, Ууламетс приклонил голову дочери к своему плечу, словно соединяя бледное золото с поблескивающей снежной белизной.
Сколько же ему было лет? Петра это очень заинтересовало.
А тем временем, Ууламетс продолжал, обращаясь к дочери:
— Не стоит горевать о том, что могло бы быть. Волшебство не имеет обратной силы, оно работает только вперед. Ведь я учил тебя, и не только этому.
— Я помню, — сказала Ивешка слабеющим голосом, который задел Петра за живое и заставил его горько раскаяться на ее счет. Ему захотелось, на самом деле, сделать хоть что-нибудь действительно реальное, как, например, предложить им всем сесть утром в лодку да отправиться в Киев, где вся окружающая жизнь, на самом деле, была более понятна и знакома ему.
Но вполне возможно, что именно в таком месте, где происходил обычный круговорот всем понятных явлений, Ивешка вообще не смогла бы выжить.
— Петр, — неожиданно сказал Ууламетс, и Петр с готовностью взглянул на старика, но оказалось, что тот хотел всего-навсего освободить кровать Ивешки. Он поднялся и, сделав легкий поклон, сказал очень уверенно, потому что видел перед собой сильно напуганную девушку: — Мы покончим с ним разом, он не войдет сюда.
Ивешка искоса с большой тревогой взглянула на него, как будто была не уверена в том, что он сам не подвергает себя никакой угрозе, затем уселась на свою кровать, поближе к огню, и начала снимать башмаки и развязывать пояс. Петр с восхищением наблюдал за ней, пока Ууламетс не потянул его за рукав, увлекая его и Сашу в угол комнаты.
— Мы должны изловить это созданье, — тихо сказал Ууламетс. — Мы должны остановить его.
— Как? — спросил Петр, и глубоко вздохнул. — Если ты имеешь хоть какие-то планы относительно того, чтобы мне еще раз отправиться в эту пещеру, старик…
— Остановись! — Ууламетс схватил его за руку и слегка сжал ее. — Слушай, что я скажу. У меня уже нет сил сегодняшней ночью выслушивать дураков.
— Тогда слушай сам себя, дедушка…
— Оставь при себе свои пропитанные винными парами мысли. Это гнусное созданье имеет власть над ней.
Петр было приоткрыл рот, чтобы поспорить со стариком, но в этот момент его взгляд неожиданно упал на Ивешку. Она стояла около огня, и вся ее стройная фигура просвечивалась сквозь платье мерцающим пламенем…
— Я хочу, чтобы ты лишь спустился вниз, — сказал Ууламетс, — и подошел к реке, прихватив с собой что-нибудь, принадлежащее ей. Вот и все, что ты должен сделать.
Все, что я должен сделать? Петр начал приходить к заключению, что Ууламетс мог и сам вполне сделать это, но в это момент старик продолжил, крепко удерживая его руку:
— В случае же неудачи… я не дам и ломаного гроша за жизнь каждого из нас, надеюсь ты понимаешь меня? Я не буду спать сегодняшней ночью и постараюсь продержаться, сколько смогу. Будь внимателен! — Как только Петр открыл рот в третий раз, почувствовав как ослабла рука старика, тот вновь заговорил: — Ты отправишься прямо сейчас и возьмешь с собой, все, что я тебе дам, и сделаешь все, как я сказал. Вы пойдете оба.
Одно дело было преследовать водяного, когда тот отступал, чтобы скрыться в своей норе под холмом, а подкрадываться к нему, когда он находился в своих владениях, было совершенно другое и опасное. И по правде говоря, Петр очень хотел отказаться.
Но он тут же подумал о том, что если они потеряют Ууламетса, то меч не поможет им в случае опасности, и, как ни прискорбно, но, кажется, ни у старика, ни у мальчика ни у призрака в образе девушки нет другого способа добиться успеха против подобного созданья, без этого меча и некоего дурака, который может управляться с ним.
— Хорошо, — сказал он и почесал голову у основания шеи, чтобы отогнать возникшее там покалывание, когда Ууламетс уточнял кое-какие подробности, — тогда поторопимся на крыльцо. Как быстро мы должны это сделать?
— Очень быстро, — сказал Ууламетс. — Хотелось бы думать, что я все точно рассказал тебе.
— А ты уверен, что это созданье не опередит тебя?
— Не должен, — сказал Ууламетс.
Итак, они все вышли на крыльцо в самый предрассветный час: и Петр, и Саша, и Ууламетс, и Ивешка. Саша держал в руке один из самых драгоценных горшков, который старик решил взять с собой, и старался в точности соблюдать все его указания. Они сводились к тому, что следовало идти очень осторожно, нога в ногу, вслед за ним по дорожке, затем быстро спуститься вниз, и сразу остановиться, как только все минуют спуск к реке.
— Только не стой у меня на дороге, когда я буду возвращаться назад, — сказал Петр Саше, когда они добрались до нужного места. — Я вернусь очень быстро.
Он действительно надеялся на это, по крайней мере, пока медленно шел через двор в сторону мертвого леса, туда, где начиналась дорожка, по которой они спускались к реке за водой. Река, как говорил Ууламетс, самое привлекательное место для этого существа.
Петр был согласен с ним в этом.
Существо, ведущее ночной образ жизни, подобно водяному, было всегда едва различимо там, где оно должно было считаться с вещами, которые не принадлежали к числу волшебных. Так говорил Ууламетс. И поэтому тот маленький браслет, который Петр сейчас чувствовал на своем правом запястье, оплетенный прядью золотистых волос Ивешки, должен засверкать словно яркий огонь, как клялся Ууламетс, и его свет должен был беспокоить водяного, как бы далеко тот не находился…
Петр помнил, что Ууламетс велел ему подходить к реке очень медленно.
Он должен был опустить браслет в воду и все время быть на стороже.
Вокруг стояла пугающая темнота.