Страница:
— Исчезните все, сколько вас ни есть! — проворчал Ууламетс. — Вы были пустым местом при жизни, не говоря уже о том, что вы сейчас. Прочь! Убирайтесь отсюда и оставьте нас в покое!
Последовал новый оглушительный визг. Саша закрыл руками уши, из всех сил желая тишины, пытаясь проделать это таким же образом, как это, по его убеждению, делал и Ууламетс, но звук утихал только тогда, когда он думал об этом, и тут же усиливался, как только он начинал думать о чем-то другом. Видимо, им обоим ничего другого не оставалось, как терпеть эти адские звуки и идти вперед как можно быстрее, не поддаваясь ледяным молниям, которые пронзали их словно мечи.
Непрекращающийся вой вызывал боль, он отвлекал внимание, уводил с дороги, вынуждая их плутать в этом лесу, который и не мог быть уж слишком большим. Они уже давно не видели ворона, по крайней мере с тех пор, когда первый раз вышли к ручью, вдоль которого все время и шли, и Малыш вновь исчез. Теперь они были одни, под низко опущенными ветками, отчего окружавший их мрак еще больше сгущался, а вокруг мелькали белые тени призраков, которые казались столь реальными, что Саша опасался, что не только колючки терна и ветки деревьев бьют и хватают его со всех сторон.
Неожиданно все прекратилось, и сквозь все еще остающийся в ушах звон послышались шорох и потрескивание кустов, словно от мощного скольжения чего-то большого и тяжелого, которое двигалось со стороны ручья.
— Учитель Ууламетс! — позвал старика Саша, как только недалеко от них появилась рябь на воде и отблески чего-то абсолютно черного.
Занавес из густо переплетенных веток, окружавших их, внезапно опустился, как только что-то тяжелое и темное поднялось прямо перед ними.
— Так, так, — сказал Гвиур. Сейчас он был высокий и черный, как все окружавшие их деревья. — Когда же вы наконец попросите моей помощи?
— Где моя дочь? — немедленно потребовал от него Ууламетс.
— А где Петр? — тут же спросил Саша, несмотря на то, что прекрасно знал, как любит врать это созданье, прекрасно знал, что встреча с ним не предвещает им ничего.
— Не понимаю, почему я должен отвечать тебе. Ты посылаешь это несчастное маленькое созданье по моему следу, пытаешься загнать меня назад в реку…
Так неужели именно там побывал Малыш? Саша хотел узнать, хотел так, что даже испытывал почти физическую боль от своего желания узнать, находился ли Малыш сейчас с Ивешкой и Петром, раз уж Гвиур оказался таким осведомленным и благодушно настроенным.
Боже мой, подумал он, нет, нет…
— Ведь ты поклялся своим именем, — сказал Ууламетс и пристукнул посохом о землю, — а ты и теперь продолжаешь врать…
— Нет, не вру, — сказал водяной, и его голос, доносящийся из кустов, звучал все слабее и слабее. На них пахнуло сыростью и запахом реки. — Я ведь предложил тебе свою помощь…
— Это всего лишь твои хитрости…
— Не забывай, что я змея, — сказал Гвиур, очень мягко и осторожно, — для меня не важно, что справа, а что слева. Главным является лишь одна единственная вещь, не правда ли? Это та самая хорошенькая девушка, у которой такие чудные, чудные кости…
— Где она?
— Где? Вот так всегда: где, когда. Вы, люди, клянусь, вы просто загоняете меня в тупик, словно я могу быть одновременно во всех местах. Я — здесь, а она — там, и она может быть с таким же успехом еще в нескольких местах, где меня нет, но мне кажется, что ты должен был задать не этот вопрос: ты должен был бы спросить меня, прежде всего, где находишься ты сам, и куда ты идешь, а я мог бы ответить тебе. Ты сейчас находишься в лесу у Черневога, и сейчас ты повторяешь путь, по которому здесь движется все: его путь.
— Где Петр? — закричал Саша. — Что случилось с Ивешкой?
— Разве я должен отвечать на это? Задай мне другой вопрос. Или попроси у меня помощи. Я могу оказать ее.
— Будь ты проклят, — сказал Ууламетс. — Ты будешь виноват в этом!
— Т-с-с. Я? Спроси лучше свою жену.
— О чем он должен спросить ее? — не удержался Саша, сжимая внезапно вспотевшие руки. На этот раз он сунул нос не в свое дело, это считалось наглостью, но сейчас он был полон сомнений на счет Ууламетса, насчет правдивости слов водяного, и вообще насчет всего происходящего…
Такой вопрос делал вполне уязвимым даже колдуна, по сравнению с обычным мальчиком.
Но, кроме всего, он знал и то, что не было никаких причин, что Гвиур не убьет их прямо здесь и прямо сейчас.
— Т-с-с. Спроси ее, кто выучил Черневога.
— Я и так знаю, кто выучил его, — проворчал Ууламетс. — Я чертовски хорошо знаю, кто выучил его…
— Спроси, где получил он свою силу.
— Из моей книги, — сказал Ууламетс. — Жалкий вор!
— Спроси, как он смог прочитать ее.
— Нет нужды спрашивать это.
— Спроси, кто спал с Черневогом.
— Будь ты проклят!
— Т-с-с. Так мало уваженья к моей персоне. Позволь, я помогу тебе. Я бы помог тебе…
Огромная тень начала подниматься все выше и выше, прямо над их головами.
Затем Гвиур, ломая ветки, неожиданно ринулся вниз, оставив после себя лишь поломанный куст. От самой кромки воды донесся его лукавый мягкий голос:
— Старый дурак. Ты так и не сделал ничего путного за всю свою жизнь…
— Гвиур! — крикнул Ууламетс.
Но ответом был лишь всплеск воды, разбегающаяся во все стороны рябь, да прошелестевший в листве холодный ветер.
А Саша подумал о том, мог ли Гвиур сказать правду, и о том, мог ли быть в словах змеи вообще хоть какой-то смысл.
— Как это Черневог смог победить тебя? — спросил он Ууламетса, неожиданно почувствовав себя достаточно смелым, чтобы задать подобный вопрос, потому что, скорее всего, просто устал от вранья всех окружавших его, которые в лучшем случае рассказывали такие же сказки, как и Гвиур. — Ведь он был молод. Он…
Ууламетс неожиданно схватил его за горло, и пока Саша еще не пришел в себя от испуга, чтобы защитить себя руками, ударил его концом посоха, а потом со всей силой прижал его к густым кустам. Развевавшиеся на ветру седая борода и волосы, тяжелое дыханье и рука, крепко сжимавшая горло, все вместе будто превратились в неподвижную стену, которая не пускала его ни туда, ни сюда.
— Ему было восемнадцать лет, — сказал Ууламетс, — он был красивый и бойкий малый, такой же услужливый, как и ты, пока я не разгадал его игру.
Саша дрожал, его мысли метались словно воробьи, напоминая о том, что Ууламетс может сделать с ним то же самое, что однажды, давным-давно проделал с ним некий безликий человек, который вот так же держал и бил его… и этот человек был его отец…
— Черт бы тебя побрал, малый, ведь я же сказал тебе, что хочу остановиться, я сказал тебе это, пойми меня, но ведь ты не думаешь ни о чем другом, как только сделать все по-своему, и при этом не важно что именно. Я же не могу справиться с происходящим, если не сделаю чего-то, подобного тому, что использует против нас наш враг, а вместо этого я вынужден уступать твоей глупости и продолжать идти, а ты еще, черт бы тебя побрал, придираешься ко мне, ворчишь, споришь и подгоняешь меня…
— Я не понимал, что я делал, я не хотел ничего сделать нарочно… ничего подобного… нет… нет…
Ууламетс снова был готов ударить его. Ууламетс был готов ударить его, потому что вышел из себя от собственной ярости. Честность он понимал как проявление страха, и теперь пытался использовать ее, чтобы показать этому глупому парню, каким отчаянным и испуганным может быть колдун.
Саша положил свои ладони на руку старика, желая, чтобы Ууламетс перестал бояться его, безотчетный страх не должен сейчас стоять между ними, это не сулило сейчас им ничего хорошего, и решил, что он должен сказать об этом вслух, так, как обычно Петр говорил, подбадривая его: «Ну-ка, скажи это, малый!"
Ворон, хлопая крыльями, появился в густой чаще где-то за Сашиной спиной.
— Ну, пожалуйста, — сказал Саша, стараясь освободиться от руки старика. — Я глупо себя вел, но… — Слезы душили его. — Я беспокоился о Петре…
Черная птица тревожно спорхнула с ветки и всей тяжестью опустилась на сашино плечо, касаясь крылом его щеки. Слезы градом потекли из глаз мальчика: Петр был мертв, и Саша испугался при мысли, что это могло быть правдой, и переживал, чувствуя в этом и свою вину, и обиду на то, что Ууламетс назвал его дураком.
Пальцы Ууламетса слегка сжались, но только слегка.
— Колдун не может хотеть слишком многого, — сказал старик, — ни княжеской власти, ни золотой казны, он не может пожелать ничего такого, что ставит его в один ряд с другими людьми. Но зато он может захотеть удовлетворить одно из своих самых опасных желаний.
— Какое же? — спросил Саша, испугавшись, что, чего доброго, старик задушит его. И тогда Ууламетс ответил, с трудом преодолевая шум ветра.
— Колдовство не знает меры, поэтому колдун не может желать колдовства больше, чем то, которым он уже обладает. И вот тогда он будет стремиться постоянно восстанавливать растраченную силы, чтобы она не иссякла, а становилась все больше и больше. А известно ли тебе, где он может получить ее?
После всех преследовавших его неудач было очень непросто прийти в себя, особенно теперь, когда старик продолжал удерживать его, прижимая к кустам, что и без того путало его мысли о происходящем, особенно о попытках Ууламетса получить от него признание в том, чего он никак не мог понять.
— В знаниях, — был единственный ответ, который пришел ему на ум.
Пальцы, сжимавшие его горло, вновь напряглись.
— Как ты сумел помочь моей дочери? Как тебе удалось поддержать ее силы?
— Я… — Он испугался, не уверенный ни в своей вине, ни в характере подозрений Ууламетса.
— Где ты брал все то, что она получала от тебя?
— Из леса, из…
— То есть, ты отбирал все у живой природы. Ты делал это точно так же, как русалка вытягивает жизненную силу из всего живого, из неисчерпаемых запасов земли…
Да разве они уж так неисчерпаемы? Саша задумался. Беспомощная глупая любознательность захватила его, приводя в беспорядок мысли. И тут он вспомнил про мертвый лес…
—… или из всего, что составляет мир волшебства. Водяной, несомненно, одолжил бы нам кое-что из своих запасов, он хочет одолжить нам это, так же как одолжил это в свое время нашему врагу, а знаешь ли ты, где он все это берет?
— Наверное из реки…
— Из реки, из земли, от своих жертв, но его сила отражает его сущность, которая прямо ведет к другим подобным ему существам, я не хочу говорить сейчас про зло в какой-то конкретной его форме, потому что злые силы, окружающие водяного, многолики и их трудно даже пытаться называть каким-то одним именем, за исключением, может быть, таких понятий, как своекорыстное изворотливое честолюбие, без чего не могут обойтись большинство людей, ведь люди так падки на это, ты понимаешь меня?
Саша попытался покачать головой, чтобы выразить свое несогласие.
— Ты обращаешься к нему за помощью, и он даст тебе все, что ты хочешь, он даст тебе эту холодную темную таинственную силу, он даст тебе соперников, о, ты не допустишь, чтобы у тебя были соперники при равных с тобой возможностях, малый, потому что вряд ли ты сможешь позволить, чтобы какой-то другой колдун встал на твоем пути, настаивая на своем…
— Но я ничего не таю против вас, — сказал Саша.
— Ты лжешь.
— Нет, мой господин! Нет!
— Я дважды брался за обученье других, у меня есть дочь, и чем это все кончилось? Вот этим самым! Тем, что я оказался в этом проклятом лесу рядом с созданьем, которое, вместо того, чтобы ответить на мой самый простой вопрос, обещает сделать меня более сильным, чем тот молодой дурак, который убил мою дочь, чем тот самый дурак, который не оставляет без своего внимания каждый мой шаг на этом пути…
— Но я желаю ссоры с вами, мне очень жаль…
— Дай мне сказать, малый. Ведь то, что он использует мою дочь, является местью мне, его окончательная цель — завладеть всем, что есть у меня, включая мою волю. Моя воровка-жена, та по крайней мере хоть что-то оставила мне, но взгляни, к чему это привело! Дочь во всем повторила свою мать…
— Но Ивешка никогда не собиралась уничтожить вас. Вы не должны верить этому…
— Я поверю в беспомощность, я готов поверить в твою глупость. Я могу поверить в своекорыстное вероломство, я слишком много повидал в жизни, и вот теперь мы с тобой оба в самой чаще этого проклятого леса, и у каждого из нас своя цель, которые на каждом повороте событий пересекаются между собой, в то время как для нашего врага нет предела в источнике собственной силы. Я думал, что смогу вернуть свою дочь, точно так же как в свое время ее забрал этот подлец, но нет, мне следовало бы понять разницу между ними. Моя Ивешка прямиком отправилась к очередному легкомысленному негодяю…
— Но ведь Петр не такой!
— Я и не ожидаю, что смогу вернуть мою дочь назад! Не мою дочь! Все что я пытаюсь сделать, так это остановить ее от сближения с ним, потому что этого хочет она. Я здесь потому, что хочу остановить дурака, который сам не понимает, как опасен для всего живого, потому что он стал таким, вот почему я не хочу, чтобы у него была власть над моей дочерью, и именно поэтому я и рискую всем, что у меня осталось, черт бы тебя побрал! Я ведь мог бы убить любого из вас с самого начала, я мог бы убить и тебя, если бы дела пошли совсем плохо. Но я больше, чем просто нуждаюсь в тебе. Ты слишком хорош, ты силен как черт, малый, а он при всем этом завладел и моей дочерью и твоим другом. Ты понимаешь, о чем я говорю, ты понимаешь, что ты собираешься сделать в таких обстоятельствах?
— Убить его, если это в моих силах. — Саша едва ли мог когда-нибудь представить себе, что у него возникнут подобные намерения, он никогда не думал, что может быть способен на это, но он видел, к чему подводил его учитель Ууламетс и какие вопросы при этом задавал.
А пока Ууламетс крепко тряхнул его, прижимая к кустам, и сказал:
— И тогда, малый, кто по-твоему должен оказаться самым сильным? Ты задумывался над этим?
— Я… я не хочу ничего такого, кроме…
«Чтобы мои друзья были спасены», подумал он, пытаясь сообразить, что еще могло скрываться за этим. И в этот момент почувствовал, как рука Ууламетса ослабевает, но только лишь затем, чтобы ухватить его вновь, за рубашку. Ворон снова захлопал крыльями и уселся на плечо старику, в тот момент, когда Ууламетс ухватил Сашу за руку, едва не выворачивая ее.
— Доверие на этом закончилось, — сказал Ууламетс, удерживая его с такой силой, что, казалось, вот-вот лопнут все швы на его одежде, прежде чем потрепал его по голове и отпустил. — Больше ничего не остается. Ты должен понимать, что есть очень мало старых колдунов. И, благодарение Богу, большинство молодых имеют очень небольшое терпенье, которое у них быстро иссякает… Так что разводи огонь, малый, и делай все в точности, как я скажу тебе.
Саша открыл было рот, чтобы постараться выступить с оправданиями, но затем решил смягчить обстановку и сказал, чуть склонив свою голову:
— Я пытаюсь ничего не желать, мой господин, но…
Ууламетс тронул его рукой за подбородок и посмотрел ему в глаза при слабом отблеске звезд.
— Но…
— Я…
— Ты не должен напрягать свою волю без моего ведома. Ведь есть и другое место, где можно обрести колдовскую силу. Ты можешь себе представить, что это за место? Но только это очень опасно.
— От другого колдуна, — сказал Саша, превозмогая смертельный трепет. Он не мог представить, откуда пришла эта мысль.
На что Ууламетс ответил, все еще продолжая удерживать его:
— Ты должен прекратить сопротивляться мне, малый. У тебя есть сила, а у меня есть опыт и искусство управления ей. И эта сила должна исходить в нужном направлении, в данном случае, в моем: ты не желаешь видеть того вреда, который можешь причинить, используя ее самостоятельно. Так ты будешь делать то, что хочу я? Будешь ли ты с полной готовностью делать это? Сейчас я собираюсь приступить к самому настоящему волшебству. Но это может показаться для тебя не совсем приятным.
— Петр…
— Ни о каких обещаниях не может быть и речи. Никаких обещаний. Мы ведь даже не знаем, жив ли он, но зато знаем, что этот подлец, мой молодой ученик, собирается убить нас обоих, или еще хуже того. А хуже, вполне очевидно, может и быть, если мы не предпримем ничего со своей стороны. Ты слышишь, как все затихло кругом? Потому что сейчас он думает, и у нас не так много времени.
— Он вызывает этих призраков?…
— Он подпитывает их. Он делает все это с помощью водяного. И ведь он не хочет просто убить нас, это даже не половина его плана.
Саше показалось, что он понял о чем шла речь. Он испугался собственного прозрения и неосторожной ошибки.
У него беспомощно опустились руки перед этим новым испытанием.
— Продолжайте, — сказал он Ууламетсу, пытаясь скрыть свой страх. — Продолжайте делать то, что собирались.
Они неслись под градом сучков и листьев, которые словно шквал пролетали мимо них, причем так неожиданно и быстро, что Петр втягивал голову в плечи хватался за Мисая, особенно когда какой-нибудь случайный удар или неосторожное движение вниз до смерти пугали его и казалось, что ему приходит конец, и он только сильнее держался за ветки. Ивешка как невесомое холодное облако держалась за его шею, а он, тем временем, уговаривал самого себя, что лешие никогда не упадут и никогда не уронят его, и только изо всех сил старался держать рот закрытым, несмотря ни на что… пока неожиданно их не подбросило в воздухе.
— Боже! — воскликнул он…
Но так же неожиданно они остановились, и некоторое время раскачивались в воздухе затем подскочили снова и снова, чуть замедляясь. Ритм движения, подумал он, глотая рвущийся наружу крик, напоминал ему ритм его собственного сердца. Тогда Мисай немедленно вытянул свою руку, которая удерживала Петра, разжал ладонь с суковатыми пальцами, так что Петр лишь свободно покачивался, лежа на его руках, а затем быстро опустил его вместе с Ивешкой вниз.
— До свиданья, — сказал леший, потрескивая ветками, в то время как его лицо скрылось от Петра где-то высоко в темноте, где колыхались только темные раскидистые тени. — Здесь проходит граница. Дальше для нас пути нет.
Когда Петр коснулся земли, он еще некоторое время продолжал держаться руками за ветки, пока его ноги не привыкли удерживать его.
Обретя некоторую устойчивость на подрагивающих ногах, он инстинктивно попытался помочь встать на ноги и Ивешке, но его руки ощущали лишь холодное пустое пространство. Тогда он взглянул в темноту.
— Спасибо, — сказал он, чувствуя себя немного глуповато: ведь слишком трудно отпускать поклоны перед тем, кто находится так высоко над его головой. И до него долетел лишь шелест листьев, от того мощного волнения, которое пронеслось сквозь чащу, когда эти лесные созданья отправились в обратный путь.
Ивешка дотронулась до его руки, и он подумал, что она сделала это как всегда, уверенно, так как его черты никогда не растворятся в воздухе, в отличие от ее. Он огляделся вокруг себя, на окружавший их лес, который выглядел ничуть не хуже того, где они были до этого, и увидел за ним в тусклом свете звезд лес из сплошных мертвых деревьев, такой же, как и тот, ивешкин лес.
Но еще ближе он увидел сидящий на листьях черный шар, который тяжело отдувался после бега.
— Добрый пес, — сказал он, обращаясь к нему. Малыш облизнулся и встал, выжидательно сложив маленькие руки-лапы, а затем одной из них начал ощупывать землю.
— Ты не должен идти туда вместе со мной, — сказала Ивешка, повернулась и обняла его руками за шею, заглядывая ему в лицо. — Петр, пожалуйста, не делай этого. У меня самой слишком мало сил…
Малыш неожиданно залаял и, вскочив с места, уцепился за его рукав, стараясь оттащить его в сторону, на что любой человек мог бы тут же обидеться, если бы только не увидел, как Ивешка вспорхнула с места и остановилась чуть дальше от Петра, сложив руки и с выражением боли и отчаяния на лице.
— Я… не могу, — сказала она, -… Малыш, держи его и сторожи…
Петр попытался освободить свой рукав.
— Малыш, а ну прекрати это! — Он понял, на что она готова и куда она собралась. — Ивешка, погоди!
Она остановилась и обернулась, глядя через плечо. Ее бледность сейчас была еще сильнее, чем до того, как она пересекла границу живого и мертвого леса. Сейчас на него глядела уже не та мягкая и кроткая Ивешка: сейчас ее взгляд был полон холодного решительного гнева, а ее голос источал лед.
— Я не могу убить его таким же способом, как могу убить тебя: для него нет предела в источнике внутренних сил. Но ты, видимо, прав, меч мог бы помочь здесь. Или кинжал. Я даже не уверена в том, что смогу добраться до него, потому что чувствую себя слишком слабой. Но я все равно попытаюсь, Петр…
Среди деревьев, сзади нее, ему почудилось какое-то движение. Что-то двигалось между белеющими в свете звезд лишенными коры стволами деревьев.
— Вешка, — сказал он, взмахивая запястьем, чтобы тихонько подтолкнуть Малыша в ту сторону, не вызывая большого шума. — Вешка, не оборачивайся, но сзади тебя кто-то есть, кто-то медленно приближается сюда… Малыш, Малыш, черт бы тебя побрал, да повернись ты туда…
Она повернулась и взглянула в ту сторону, откуда медленно приближалась серая фигура, при виде которой она вновь начала распадаться на отдельные нити, тающие в прозрачном ночном воздухе.
— Вешка! — сказал Петр, и с силой рванулся, чтобы освободить свой рукав, но Малыш вцепился в его рукав и повис на нем, как груда железа, обхватив его запястье еще и своими лапами, словно крепкими цепями, в то время как Ивешка продолжала таять на его глазах. Малыш начал тащить Петра прочь, но неожиданно тот захотел подойти к этой зловещей фигуре, а Малыш ослабил свою хватку, освобождая его.
Он сохранил равновесие и пересек границу, остановившись рядом с Ивешкой, понимая, что совершает роковую ошибку в своих планах относительно Черневога, зная, что Черневог все время только и поджидал его появления здесь впереди всей компании, и он чувствовал, что меч окажет ему очень малую помощь, стоит Черневогу только пожелать этого.
— Вешка, — сказал он, чувствуя внимание с ее стороны. Он ощущал прикосновения тонких нитей, которые слетали с нее, и легкие толчки, когда его внутренняя сила перетекала к ней, как бы подтверждая его мысль, что она владела колдовством не хуже чем Черневог. — Возьми ее всю, — сказал он, и быстро добавил, будто боялся не успеть. — Скорее, возьми меч…
Но она, возможно, уже не слышала его. Кража его внутренней субстанции продолжалась, но теперь от нее она перетекала к Черневогу, который подошел к ним: красивый молодой человек, с улыбкой протягивая вытянутую руку.
Петр тут же перестал ощущать прикосновения Ивешки, почувствовав неожиданную свободу и неожиданную потерю: он старался сохранить равновесие и одновременно вытащить из ножен меч, в тот самый момент, когда его правая нога подогнулась под ним, и он опустился на колено, удерживая подрагивающее острие меча направленным прямо в сердце Черневога.
Затем его рука просто перестала двигаться, в то время как Черневог просто отвел клинок в сторону, чтобы приблизиться к руке, которая сжимала его. Теперь фигура Черневога, выглядящая словно безликая тень на фоне рассеянного света звезд, стояла перед ним, удерживая его руку и заставляя его смотреть вверх.
— Ведь ты не хочешь причинить мне никакого зла, — сказал он Петру, почти точно так же, как говорил когда-то Саша, пытаясь навязать ему свою волю: таким мягким и таким нежным показался ему этот голос, лишавший его последней возможности двигаться.
Но затем он почувствовал будто испытывает прикосновение змеи, от которого у него вот-вот начнет останавливаться сердце, и он отпрянул назад, продолжая ощущать меч, по-прежнему зажатый в его руке, и стоящего рядом Черневога. Он схватил его руку…
Но в тот же момент почувствовал себя неспособным ни на малейшее движение, а Черневог, опираясь рукой на его плечо, стоял рядом и спокойно забирал меч из его ослабевших пальцев, обращаясь к Ивешке:
— Не делай этого, Вешка, он один, кто пострадает за все. Ты ведь хочешь именно этого?
— Нет, — сказала она.
— Ведь я знаю, зачем ты пришла сюда. Хочешь, я верну тебе это? Я могу сделать это. Я очень хорошо берегу его, потому что знал, что рано или поздно, но ты все равно придешь ко мне.
— Нет! — закричала она, и Петру захотелось вцепиться руками в горло стоящего рядом с ним Черневога, но не мог сделать этого, он не мог, несмотря на то, что Черневог пытался заставить его встать и взглянуть на Ивешку.
Она стояла, зарыв лицо в ладонях, сотрясаясь от беззвучных рыданий.
— Она знает все, что она сделала, — сказал Черневог, обнимая его рукой. — Ее сердце ничто по сравнению с тем, что нужно мне. Но ведь я же могу сделать ее счастливой. А ты? Что хочешь ты? Чтобы твой молодой приятель был цел и невредим?
— Не только он, но и каждый из нас, — пробормотал Петр, понимая, что все это бесполезно.
— Я, пожалуй, добавлю сюда Ууламетса, если он проявит благоразумие, и облегчу несчастное сознание Ивешки, кстати, и твое тоже. Ничего ужасного в моих желаниях нет. Ты никогда не сможешь найти себе более достойного повелителя, чем я…
— Убирайся к черту! — сказал Петр, и неожиданно Ивешка стала блекнуть, все быстрее и быстрее сбрасывая с себя прозрачные нити, пока отблески звезд не стали просвечивать сквозь нее, пока прозрачные нити не обернулись вокруг него, усиливая внутренние толчки, и до него донеслись ее всхлипывания:
— Кави, Кави, нет, нет!
Последовал новый оглушительный визг. Саша закрыл руками уши, из всех сил желая тишины, пытаясь проделать это таким же образом, как это, по его убеждению, делал и Ууламетс, но звук утихал только тогда, когда он думал об этом, и тут же усиливался, как только он начинал думать о чем-то другом. Видимо, им обоим ничего другого не оставалось, как терпеть эти адские звуки и идти вперед как можно быстрее, не поддаваясь ледяным молниям, которые пронзали их словно мечи.
Непрекращающийся вой вызывал боль, он отвлекал внимание, уводил с дороги, вынуждая их плутать в этом лесу, который и не мог быть уж слишком большим. Они уже давно не видели ворона, по крайней мере с тех пор, когда первый раз вышли к ручью, вдоль которого все время и шли, и Малыш вновь исчез. Теперь они были одни, под низко опущенными ветками, отчего окружавший их мрак еще больше сгущался, а вокруг мелькали белые тени призраков, которые казались столь реальными, что Саша опасался, что не только колючки терна и ветки деревьев бьют и хватают его со всех сторон.
Неожиданно все прекратилось, и сквозь все еще остающийся в ушах звон послышались шорох и потрескивание кустов, словно от мощного скольжения чего-то большого и тяжелого, которое двигалось со стороны ручья.
— Учитель Ууламетс! — позвал старика Саша, как только недалеко от них появилась рябь на воде и отблески чего-то абсолютно черного.
Занавес из густо переплетенных веток, окружавших их, внезапно опустился, как только что-то тяжелое и темное поднялось прямо перед ними.
— Так, так, — сказал Гвиур. Сейчас он был высокий и черный, как все окружавшие их деревья. — Когда же вы наконец попросите моей помощи?
— Где моя дочь? — немедленно потребовал от него Ууламетс.
— А где Петр? — тут же спросил Саша, несмотря на то, что прекрасно знал, как любит врать это созданье, прекрасно знал, что встреча с ним не предвещает им ничего.
— Не понимаю, почему я должен отвечать тебе. Ты посылаешь это несчастное маленькое созданье по моему следу, пытаешься загнать меня назад в реку…
Так неужели именно там побывал Малыш? Саша хотел узнать, хотел так, что даже испытывал почти физическую боль от своего желания узнать, находился ли Малыш сейчас с Ивешкой и Петром, раз уж Гвиур оказался таким осведомленным и благодушно настроенным.
Боже мой, подумал он, нет, нет…
— Ведь ты поклялся своим именем, — сказал Ууламетс и пристукнул посохом о землю, — а ты и теперь продолжаешь врать…
— Нет, не вру, — сказал водяной, и его голос, доносящийся из кустов, звучал все слабее и слабее. На них пахнуло сыростью и запахом реки. — Я ведь предложил тебе свою помощь…
— Это всего лишь твои хитрости…
— Не забывай, что я змея, — сказал Гвиур, очень мягко и осторожно, — для меня не важно, что справа, а что слева. Главным является лишь одна единственная вещь, не правда ли? Это та самая хорошенькая девушка, у которой такие чудные, чудные кости…
— Где она?
— Где? Вот так всегда: где, когда. Вы, люди, клянусь, вы просто загоняете меня в тупик, словно я могу быть одновременно во всех местах. Я — здесь, а она — там, и она может быть с таким же успехом еще в нескольких местах, где меня нет, но мне кажется, что ты должен был задать не этот вопрос: ты должен был бы спросить меня, прежде всего, где находишься ты сам, и куда ты идешь, а я мог бы ответить тебе. Ты сейчас находишься в лесу у Черневога, и сейчас ты повторяешь путь, по которому здесь движется все: его путь.
— Где Петр? — закричал Саша. — Что случилось с Ивешкой?
— Разве я должен отвечать на это? Задай мне другой вопрос. Или попроси у меня помощи. Я могу оказать ее.
— Будь ты проклят, — сказал Ууламетс. — Ты будешь виноват в этом!
— Т-с-с. Я? Спроси лучше свою жену.
— О чем он должен спросить ее? — не удержался Саша, сжимая внезапно вспотевшие руки. На этот раз он сунул нос не в свое дело, это считалось наглостью, но сейчас он был полон сомнений на счет Ууламетса, насчет правдивости слов водяного, и вообще насчет всего происходящего…
Такой вопрос делал вполне уязвимым даже колдуна, по сравнению с обычным мальчиком.
Но, кроме всего, он знал и то, что не было никаких причин, что Гвиур не убьет их прямо здесь и прямо сейчас.
— Т-с-с. Спроси ее, кто выучил Черневога.
— Я и так знаю, кто выучил его, — проворчал Ууламетс. — Я чертовски хорошо знаю, кто выучил его…
— Спроси, где получил он свою силу.
— Из моей книги, — сказал Ууламетс. — Жалкий вор!
— Спроси, как он смог прочитать ее.
— Нет нужды спрашивать это.
— Спроси, кто спал с Черневогом.
— Будь ты проклят!
— Т-с-с. Так мало уваженья к моей персоне. Позволь, я помогу тебе. Я бы помог тебе…
Огромная тень начала подниматься все выше и выше, прямо над их головами.
Затем Гвиур, ломая ветки, неожиданно ринулся вниз, оставив после себя лишь поломанный куст. От самой кромки воды донесся его лукавый мягкий голос:
— Старый дурак. Ты так и не сделал ничего путного за всю свою жизнь…
— Гвиур! — крикнул Ууламетс.
Но ответом был лишь всплеск воды, разбегающаяся во все стороны рябь, да прошелестевший в листве холодный ветер.
А Саша подумал о том, мог ли Гвиур сказать правду, и о том, мог ли быть в словах змеи вообще хоть какой-то смысл.
— Как это Черневог смог победить тебя? — спросил он Ууламетса, неожиданно почувствовав себя достаточно смелым, чтобы задать подобный вопрос, потому что, скорее всего, просто устал от вранья всех окружавших его, которые в лучшем случае рассказывали такие же сказки, как и Гвиур. — Ведь он был молод. Он…
Ууламетс неожиданно схватил его за горло, и пока Саша еще не пришел в себя от испуга, чтобы защитить себя руками, ударил его концом посоха, а потом со всей силой прижал его к густым кустам. Развевавшиеся на ветру седая борода и волосы, тяжелое дыханье и рука, крепко сжимавшая горло, все вместе будто превратились в неподвижную стену, которая не пускала его ни туда, ни сюда.
— Ему было восемнадцать лет, — сказал Ууламетс, — он был красивый и бойкий малый, такой же услужливый, как и ты, пока я не разгадал его игру.
Саша дрожал, его мысли метались словно воробьи, напоминая о том, что Ууламетс может сделать с ним то же самое, что однажды, давным-давно проделал с ним некий безликий человек, который вот так же держал и бил его… и этот человек был его отец…
— Черт бы тебя побрал, малый, ведь я же сказал тебе, что хочу остановиться, я сказал тебе это, пойми меня, но ведь ты не думаешь ни о чем другом, как только сделать все по-своему, и при этом не важно что именно. Я же не могу справиться с происходящим, если не сделаю чего-то, подобного тому, что использует против нас наш враг, а вместо этого я вынужден уступать твоей глупости и продолжать идти, а ты еще, черт бы тебя побрал, придираешься ко мне, ворчишь, споришь и подгоняешь меня…
— Я не понимал, что я делал, я не хотел ничего сделать нарочно… ничего подобного… нет… нет…
Ууламетс снова был готов ударить его. Ууламетс был готов ударить его, потому что вышел из себя от собственной ярости. Честность он понимал как проявление страха, и теперь пытался использовать ее, чтобы показать этому глупому парню, каким отчаянным и испуганным может быть колдун.
Саша положил свои ладони на руку старика, желая, чтобы Ууламетс перестал бояться его, безотчетный страх не должен сейчас стоять между ними, это не сулило сейчас им ничего хорошего, и решил, что он должен сказать об этом вслух, так, как обычно Петр говорил, подбадривая его: «Ну-ка, скажи это, малый!"
Ворон, хлопая крыльями, появился в густой чаще где-то за Сашиной спиной.
— Ну, пожалуйста, — сказал Саша, стараясь освободиться от руки старика. — Я глупо себя вел, но… — Слезы душили его. — Я беспокоился о Петре…
Черная птица тревожно спорхнула с ветки и всей тяжестью опустилась на сашино плечо, касаясь крылом его щеки. Слезы градом потекли из глаз мальчика: Петр был мертв, и Саша испугался при мысли, что это могло быть правдой, и переживал, чувствуя в этом и свою вину, и обиду на то, что Ууламетс назвал его дураком.
Пальцы Ууламетса слегка сжались, но только слегка.
— Колдун не может хотеть слишком многого, — сказал старик, — ни княжеской власти, ни золотой казны, он не может пожелать ничего такого, что ставит его в один ряд с другими людьми. Но зато он может захотеть удовлетворить одно из своих самых опасных желаний.
— Какое же? — спросил Саша, испугавшись, что, чего доброго, старик задушит его. И тогда Ууламетс ответил, с трудом преодолевая шум ветра.
— Колдовство не знает меры, поэтому колдун не может желать колдовства больше, чем то, которым он уже обладает. И вот тогда он будет стремиться постоянно восстанавливать растраченную силы, чтобы она не иссякла, а становилась все больше и больше. А известно ли тебе, где он может получить ее?
После всех преследовавших его неудач было очень непросто прийти в себя, особенно теперь, когда старик продолжал удерживать его, прижимая к кустам, что и без того путало его мысли о происходящем, особенно о попытках Ууламетса получить от него признание в том, чего он никак не мог понять.
— В знаниях, — был единственный ответ, который пришел ему на ум.
Пальцы, сжимавшие его горло, вновь напряглись.
— Как ты сумел помочь моей дочери? Как тебе удалось поддержать ее силы?
— Я… — Он испугался, не уверенный ни в своей вине, ни в характере подозрений Ууламетса.
— Где ты брал все то, что она получала от тебя?
— Из леса, из…
— То есть, ты отбирал все у живой природы. Ты делал это точно так же, как русалка вытягивает жизненную силу из всего живого, из неисчерпаемых запасов земли…
Да разве они уж так неисчерпаемы? Саша задумался. Беспомощная глупая любознательность захватила его, приводя в беспорядок мысли. И тут он вспомнил про мертвый лес…
—… или из всего, что составляет мир волшебства. Водяной, несомненно, одолжил бы нам кое-что из своих запасов, он хочет одолжить нам это, так же как одолжил это в свое время нашему врагу, а знаешь ли ты, где он все это берет?
— Наверное из реки…
— Из реки, из земли, от своих жертв, но его сила отражает его сущность, которая прямо ведет к другим подобным ему существам, я не хочу говорить сейчас про зло в какой-то конкретной его форме, потому что злые силы, окружающие водяного, многолики и их трудно даже пытаться называть каким-то одним именем, за исключением, может быть, таких понятий, как своекорыстное изворотливое честолюбие, без чего не могут обойтись большинство людей, ведь люди так падки на это, ты понимаешь меня?
Саша попытался покачать головой, чтобы выразить свое несогласие.
— Ты обращаешься к нему за помощью, и он даст тебе все, что ты хочешь, он даст тебе эту холодную темную таинственную силу, он даст тебе соперников, о, ты не допустишь, чтобы у тебя были соперники при равных с тобой возможностях, малый, потому что вряд ли ты сможешь позволить, чтобы какой-то другой колдун встал на твоем пути, настаивая на своем…
— Но я ничего не таю против вас, — сказал Саша.
— Ты лжешь.
— Нет, мой господин! Нет!
— Я дважды брался за обученье других, у меня есть дочь, и чем это все кончилось? Вот этим самым! Тем, что я оказался в этом проклятом лесу рядом с созданьем, которое, вместо того, чтобы ответить на мой самый простой вопрос, обещает сделать меня более сильным, чем тот молодой дурак, который убил мою дочь, чем тот самый дурак, который не оставляет без своего внимания каждый мой шаг на этом пути…
— Но я желаю ссоры с вами, мне очень жаль…
— Дай мне сказать, малый. Ведь то, что он использует мою дочь, является местью мне, его окончательная цель — завладеть всем, что есть у меня, включая мою волю. Моя воровка-жена, та по крайней мере хоть что-то оставила мне, но взгляни, к чему это привело! Дочь во всем повторила свою мать…
— Но Ивешка никогда не собиралась уничтожить вас. Вы не должны верить этому…
— Я поверю в беспомощность, я готов поверить в твою глупость. Я могу поверить в своекорыстное вероломство, я слишком много повидал в жизни, и вот теперь мы с тобой оба в самой чаще этого проклятого леса, и у каждого из нас своя цель, которые на каждом повороте событий пересекаются между собой, в то время как для нашего врага нет предела в источнике собственной силы. Я думал, что смогу вернуть свою дочь, точно так же как в свое время ее забрал этот подлец, но нет, мне следовало бы понять разницу между ними. Моя Ивешка прямиком отправилась к очередному легкомысленному негодяю…
— Но ведь Петр не такой!
— Я и не ожидаю, что смогу вернуть мою дочь назад! Не мою дочь! Все что я пытаюсь сделать, так это остановить ее от сближения с ним, потому что этого хочет она. Я здесь потому, что хочу остановить дурака, который сам не понимает, как опасен для всего живого, потому что он стал таким, вот почему я не хочу, чтобы у него была власть над моей дочерью, и именно поэтому я и рискую всем, что у меня осталось, черт бы тебя побрал! Я ведь мог бы убить любого из вас с самого начала, я мог бы убить и тебя, если бы дела пошли совсем плохо. Но я больше, чем просто нуждаюсь в тебе. Ты слишком хорош, ты силен как черт, малый, а он при всем этом завладел и моей дочерью и твоим другом. Ты понимаешь, о чем я говорю, ты понимаешь, что ты собираешься сделать в таких обстоятельствах?
— Убить его, если это в моих силах. — Саша едва ли мог когда-нибудь представить себе, что у него возникнут подобные намерения, он никогда не думал, что может быть способен на это, но он видел, к чему подводил его учитель Ууламетс и какие вопросы при этом задавал.
А пока Ууламетс крепко тряхнул его, прижимая к кустам, и сказал:
— И тогда, малый, кто по-твоему должен оказаться самым сильным? Ты задумывался над этим?
— Я… я не хочу ничего такого, кроме…
«Чтобы мои друзья были спасены», подумал он, пытаясь сообразить, что еще могло скрываться за этим. И в этот момент почувствовал, как рука Ууламетса ослабевает, но только лишь затем, чтобы ухватить его вновь, за рубашку. Ворон снова захлопал крыльями и уселся на плечо старику, в тот момент, когда Ууламетс ухватил Сашу за руку, едва не выворачивая ее.
— Доверие на этом закончилось, — сказал Ууламетс, удерживая его с такой силой, что, казалось, вот-вот лопнут все швы на его одежде, прежде чем потрепал его по голове и отпустил. — Больше ничего не остается. Ты должен понимать, что есть очень мало старых колдунов. И, благодарение Богу, большинство молодых имеют очень небольшое терпенье, которое у них быстро иссякает… Так что разводи огонь, малый, и делай все в точности, как я скажу тебе.
Саша открыл было рот, чтобы постараться выступить с оправданиями, но затем решил смягчить обстановку и сказал, чуть склонив свою голову:
— Я пытаюсь ничего не желать, мой господин, но…
Ууламетс тронул его рукой за подбородок и посмотрел ему в глаза при слабом отблеске звезд.
— Но…
— Я…
— Ты не должен напрягать свою волю без моего ведома. Ведь есть и другое место, где можно обрести колдовскую силу. Ты можешь себе представить, что это за место? Но только это очень опасно.
— От другого колдуна, — сказал Саша, превозмогая смертельный трепет. Он не мог представить, откуда пришла эта мысль.
На что Ууламетс ответил, все еще продолжая удерживать его:
— Ты должен прекратить сопротивляться мне, малый. У тебя есть сила, а у меня есть опыт и искусство управления ей. И эта сила должна исходить в нужном направлении, в данном случае, в моем: ты не желаешь видеть того вреда, который можешь причинить, используя ее самостоятельно. Так ты будешь делать то, что хочу я? Будешь ли ты с полной готовностью делать это? Сейчас я собираюсь приступить к самому настоящему волшебству. Но это может показаться для тебя не совсем приятным.
— Петр…
— Ни о каких обещаниях не может быть и речи. Никаких обещаний. Мы ведь даже не знаем, жив ли он, но зато знаем, что этот подлец, мой молодой ученик, собирается убить нас обоих, или еще хуже того. А хуже, вполне очевидно, может и быть, если мы не предпримем ничего со своей стороны. Ты слышишь, как все затихло кругом? Потому что сейчас он думает, и у нас не так много времени.
— Он вызывает этих призраков?…
— Он подпитывает их. Он делает все это с помощью водяного. И ведь он не хочет просто убить нас, это даже не половина его плана.
Саше показалось, что он понял о чем шла речь. Он испугался собственного прозрения и неосторожной ошибки.
У него беспомощно опустились руки перед этим новым испытанием.
— Продолжайте, — сказал он Ууламетсу, пытаясь скрыть свой страх. — Продолжайте делать то, что собирались.
Они неслись под градом сучков и листьев, которые словно шквал пролетали мимо них, причем так неожиданно и быстро, что Петр втягивал голову в плечи хватался за Мисая, особенно когда какой-нибудь случайный удар или неосторожное движение вниз до смерти пугали его и казалось, что ему приходит конец, и он только сильнее держался за ветки. Ивешка как невесомое холодное облако держалась за его шею, а он, тем временем, уговаривал самого себя, что лешие никогда не упадут и никогда не уронят его, и только изо всех сил старался держать рот закрытым, несмотря ни на что… пока неожиданно их не подбросило в воздухе.
— Боже! — воскликнул он…
Но так же неожиданно они остановились, и некоторое время раскачивались в воздухе затем подскочили снова и снова, чуть замедляясь. Ритм движения, подумал он, глотая рвущийся наружу крик, напоминал ему ритм его собственного сердца. Тогда Мисай немедленно вытянул свою руку, которая удерживала Петра, разжал ладонь с суковатыми пальцами, так что Петр лишь свободно покачивался, лежа на его руках, а затем быстро опустил его вместе с Ивешкой вниз.
— До свиданья, — сказал леший, потрескивая ветками, в то время как его лицо скрылось от Петра где-то высоко в темноте, где колыхались только темные раскидистые тени. — Здесь проходит граница. Дальше для нас пути нет.
Когда Петр коснулся земли, он еще некоторое время продолжал держаться руками за ветки, пока его ноги не привыкли удерживать его.
Обретя некоторую устойчивость на подрагивающих ногах, он инстинктивно попытался помочь встать на ноги и Ивешке, но его руки ощущали лишь холодное пустое пространство. Тогда он взглянул в темноту.
— Спасибо, — сказал он, чувствуя себя немного глуповато: ведь слишком трудно отпускать поклоны перед тем, кто находится так высоко над его головой. И до него долетел лишь шелест листьев, от того мощного волнения, которое пронеслось сквозь чащу, когда эти лесные созданья отправились в обратный путь.
Ивешка дотронулась до его руки, и он подумал, что она сделала это как всегда, уверенно, так как его черты никогда не растворятся в воздухе, в отличие от ее. Он огляделся вокруг себя, на окружавший их лес, который выглядел ничуть не хуже того, где они были до этого, и увидел за ним в тусклом свете звезд лес из сплошных мертвых деревьев, такой же, как и тот, ивешкин лес.
Но еще ближе он увидел сидящий на листьях черный шар, который тяжело отдувался после бега.
— Добрый пес, — сказал он, обращаясь к нему. Малыш облизнулся и встал, выжидательно сложив маленькие руки-лапы, а затем одной из них начал ощупывать землю.
— Ты не должен идти туда вместе со мной, — сказала Ивешка, повернулась и обняла его руками за шею, заглядывая ему в лицо. — Петр, пожалуйста, не делай этого. У меня самой слишком мало сил…
Малыш неожиданно залаял и, вскочив с места, уцепился за его рукав, стараясь оттащить его в сторону, на что любой человек мог бы тут же обидеться, если бы только не увидел, как Ивешка вспорхнула с места и остановилась чуть дальше от Петра, сложив руки и с выражением боли и отчаяния на лице.
— Я… не могу, — сказала она, -… Малыш, держи его и сторожи…
Петр попытался освободить свой рукав.
— Малыш, а ну прекрати это! — Он понял, на что она готова и куда она собралась. — Ивешка, погоди!
Она остановилась и обернулась, глядя через плечо. Ее бледность сейчас была еще сильнее, чем до того, как она пересекла границу живого и мертвого леса. Сейчас на него глядела уже не та мягкая и кроткая Ивешка: сейчас ее взгляд был полон холодного решительного гнева, а ее голос источал лед.
— Я не могу убить его таким же способом, как могу убить тебя: для него нет предела в источнике внутренних сил. Но ты, видимо, прав, меч мог бы помочь здесь. Или кинжал. Я даже не уверена в том, что смогу добраться до него, потому что чувствую себя слишком слабой. Но я все равно попытаюсь, Петр…
Среди деревьев, сзади нее, ему почудилось какое-то движение. Что-то двигалось между белеющими в свете звезд лишенными коры стволами деревьев.
— Вешка, — сказал он, взмахивая запястьем, чтобы тихонько подтолкнуть Малыша в ту сторону, не вызывая большого шума. — Вешка, не оборачивайся, но сзади тебя кто-то есть, кто-то медленно приближается сюда… Малыш, Малыш, черт бы тебя побрал, да повернись ты туда…
Она повернулась и взглянула в ту сторону, откуда медленно приближалась серая фигура, при виде которой она вновь начала распадаться на отдельные нити, тающие в прозрачном ночном воздухе.
— Вешка! — сказал Петр, и с силой рванулся, чтобы освободить свой рукав, но Малыш вцепился в его рукав и повис на нем, как груда железа, обхватив его запястье еще и своими лапами, словно крепкими цепями, в то время как Ивешка продолжала таять на его глазах. Малыш начал тащить Петра прочь, но неожиданно тот захотел подойти к этой зловещей фигуре, а Малыш ослабил свою хватку, освобождая его.
Он сохранил равновесие и пересек границу, остановившись рядом с Ивешкой, понимая, что совершает роковую ошибку в своих планах относительно Черневога, зная, что Черневог все время только и поджидал его появления здесь впереди всей компании, и он чувствовал, что меч окажет ему очень малую помощь, стоит Черневогу только пожелать этого.
— Вешка, — сказал он, чувствуя внимание с ее стороны. Он ощущал прикосновения тонких нитей, которые слетали с нее, и легкие толчки, когда его внутренняя сила перетекала к ней, как бы подтверждая его мысль, что она владела колдовством не хуже чем Черневог. — Возьми ее всю, — сказал он, и быстро добавил, будто боялся не успеть. — Скорее, возьми меч…
Но она, возможно, уже не слышала его. Кража его внутренней субстанции продолжалась, но теперь от нее она перетекала к Черневогу, который подошел к ним: красивый молодой человек, с улыбкой протягивая вытянутую руку.
Петр тут же перестал ощущать прикосновения Ивешки, почувствовав неожиданную свободу и неожиданную потерю: он старался сохранить равновесие и одновременно вытащить из ножен меч, в тот самый момент, когда его правая нога подогнулась под ним, и он опустился на колено, удерживая подрагивающее острие меча направленным прямо в сердце Черневога.
Затем его рука просто перестала двигаться, в то время как Черневог просто отвел клинок в сторону, чтобы приблизиться к руке, которая сжимала его. Теперь фигура Черневога, выглядящая словно безликая тень на фоне рассеянного света звезд, стояла перед ним, удерживая его руку и заставляя его смотреть вверх.
— Ведь ты не хочешь причинить мне никакого зла, — сказал он Петру, почти точно так же, как говорил когда-то Саша, пытаясь навязать ему свою волю: таким мягким и таким нежным показался ему этот голос, лишавший его последней возможности двигаться.
Но затем он почувствовал будто испытывает прикосновение змеи, от которого у него вот-вот начнет останавливаться сердце, и он отпрянул назад, продолжая ощущать меч, по-прежнему зажатый в его руке, и стоящего рядом Черневога. Он схватил его руку…
Но в тот же момент почувствовал себя неспособным ни на малейшее движение, а Черневог, опираясь рукой на его плечо, стоял рядом и спокойно забирал меч из его ослабевших пальцев, обращаясь к Ивешке:
— Не делай этого, Вешка, он один, кто пострадает за все. Ты ведь хочешь именно этого?
— Нет, — сказала она.
— Ведь я знаю, зачем ты пришла сюда. Хочешь, я верну тебе это? Я могу сделать это. Я очень хорошо берегу его, потому что знал, что рано или поздно, но ты все равно придешь ко мне.
— Нет! — закричала она, и Петру захотелось вцепиться руками в горло стоящего рядом с ним Черневога, но не мог сделать этого, он не мог, несмотря на то, что Черневог пытался заставить его встать и взглянуть на Ивешку.
Она стояла, зарыв лицо в ладонях, сотрясаясь от беззвучных рыданий.
— Она знает все, что она сделала, — сказал Черневог, обнимая его рукой. — Ее сердце ничто по сравнению с тем, что нужно мне. Но ведь я же могу сделать ее счастливой. А ты? Что хочешь ты? Чтобы твой молодой приятель был цел и невредим?
— Не только он, но и каждый из нас, — пробормотал Петр, понимая, что все это бесполезно.
— Я, пожалуй, добавлю сюда Ууламетса, если он проявит благоразумие, и облегчу несчастное сознание Ивешки, кстати, и твое тоже. Ничего ужасного в моих желаниях нет. Ты никогда не сможешь найти себе более достойного повелителя, чем я…
— Убирайся к черту! — сказал Петр, и неожиданно Ивешка стала блекнуть, все быстрее и быстрее сбрасывая с себя прозрачные нити, пока отблески звезд не стали просвечивать сквозь нее, пока прозрачные нити не обернулись вокруг него, усиливая внутренние толчки, и до него донеслись ее всхлипывания:
— Кави, Кави, нет, нет!