Черри Кэролайн. Русалка

   Саша присел на поваленное дерево, положил голову на руки и изо всех сил напрягая свою волю, с яростью и гневом желал, чтобы Ивешка хотя бы на время оставила Петра в покое, а обратила свои чары на него.
   Странное чувство посетило, его пока он сидел. Он не мог выразить его словами, но, скорее всего, оно походило на подозрительное дружелюбие. Во всяком случае, у него не было иного способа объяснить его. Какой-то момент он ощущал явное тепло, затем легкое головокружение и некоторую растерянность. И, будучи уверен, что это дает знать о себе Ивешка, подумал, обращаясь к ней: «Ты знаешь, что ты делаешь с ним. Но ты не желаешь причинить ему зла. А разве ты не можешь получить то, что тебе так необходимо, от этого леса?"
   «Нет», скорее почувствовал он в ответ. «Нет, это невозможно».
   Но он возразил ей, что она уже проделывала это, будучи дома.
   Он весьма сомневался, что она может делать что-нибудь еще, кроме как давать волю своим собственным желаниям… и неожиданно засомневался во всех ее обещаниях, равно как и в целях, с которыми она приближалась к ним сейчас…
   Но она продолжала настаивать на своем желании приблизиться еще и еще. Она хотела подойти как можно ближе, а это было очень опасное соседство. Он чувствовал, что сделал все не так, как надо, что попусту растратил свои внутренние силы, а в конце концов добился лишь того, что подверг Петра большой опасности. Она хотела стать видимой для него…
   Тут он почувствовал, сколь опасно и дальше быть в плену своих собственных сомнений и открыл было рот, чтобы предупредить Петра… как вдруг отчетливо ощутил присутствие кого-то с таким же молодым, как и его собственный, нравом, кто точно так же как и он сам страдал от недостатка внимания и любви, и кто был уверен, что все и вся вокруг нее сговорились лишить ее всего…
   Он понимал ее: с первых дней своей жизни он тоже чувствовал, что люди отняли у него все, но как раз в этом и скрывалась ошибка, тот самый скороспелый и разрушительный промах, который он пока не замечал, потому что она нуждалась в гораздо большем, чем он даже мог вообразить в своих желаниях. Тогда он постарался вытолкнуть ее из своих мыслей и увидел, что Петр неожиданно опустился на землю и положил голову на руку…
   Это сделал он, так она объяснила ему, сопротивляясь ее настойчивости. Он вынудил ее так поступить с Петром. А все, что она хотела, так это остановиться, если он будет продолжать идти вперед…
   Для спасения Петра, так сказала она… И Саша, по ее мнению, был не в силах остановить ее…
   Он и сам сомневался в своих возможностях и не мог ничем помочь.
   Она оставляла ему лишь единственную возможность: всем сердцем желать, чтобы она не причинила Петру какого-то вреда. Она признавала за ним эту слабость, но, обращая ее на себя, она видела в ней залог их безопасности, возможность спасения Петра… Она уверяла его, что не следует быть таким дураком и пытаться остановить ход событий… Пусть все идет так, как должно идти…
   Но он все еще не был уверен в этом…
   И почувствовал, как что-то ускользает от него, ощутил почти безболезненную потерю, будто расстался с чем-то, что так и осталось для него тайной.
   Та самая брешь, которая и была причиной этой загадочной потери, захлопнулась очень быстро, так что он не мог потерять что-то значительное, и, следовательно, не хотел вернуть назад то, о чем, как он был уверен, даже не имел понятия. Какой-то подлый обман, подумал он, как о чем-то маловероятном. Но именно при таком подходе доводы Ивешки были вполне логичны, и поскольку Петр теперь сидел выпрямившись и вытирая со лба пот, без всякого сомнения удивлялся тому, что с ним произошло, можно было думать, что она отступила. Ему даже пришло в голову, что Ивешка допустила ошибку, если надеялась, что может не брать его в расчет, потому что, на самом деле, он не был менее решительным, когда ему приходилось защищать что-то свое. Она напрасно думала, что может отделаться от него лишь легким испугом, как это казалось на первый взгляд.
   Для начала он захотел увидеть ее, чтобы понять, что же все-таки она делала. И в одно мгновенье без всяких усилий увидел ее стоящей поблизости и пугливо озирающейся, в то время как Малыш, который не отходил от нее ни на шаг, каждую минуту менял положение и формы, постоянно затеняя ее, и поглядывал на нее почти как собака.
   В то же время он видел и Петра, видел, каким бледным, а скорее изможденным и лишенным последних сил тот был.
   Он не имел ничего, что бы отважился хранить и беречь. Несомненно, у Ивешки была какая-то малость, которая и привязывала ее к жизни. Малыш же был полностью вне его понимания, но тем не менее везде вокруг них не прекращалась жизнь. Ивешка, например, клялась и божилась, что не могла ничего получить от леса, но он не нашел почти ничего на своем пути, когда вошел в него, а войдя и протянув руку за помощью, получил ее и отдал Петру, и не важно, что через того часть этой силы перешла к Ивешке: этого было достаточно.
   Больше, чем достаточно: кажется опасным для человека, который не подготовлен для этого, исключая, конечно, Ивешку. Поэтому Саша с одной стороны переживал за состояние рассудка Петра, а с другой не был намерен позволять Ивешке становиться сильнее, чем она была.
   В этом, подумал он, была бы, должно быть, самая легкая и естественная ошибка, какую он мог совершить. Но у него не было особой жалости вовлекать его в нее, просто жалость не была свойственна в данный момент его образу мыслей, и если она попытается неожиданно сделать что-то с ним самим или с Петром, он не был намерен колебаться.
   Сейчас, казалось, боялась именно Ивешка, которая теперь смотрела на него очень настороженно, поглядывая при этом с выражением надежды на Петра, словно запутавшись в сетях ловушки, которую для нее подстроило сердце.
   Боже мой, подумал он, и решил, это действительно была головокружительная мысль, что первый раз в жизни он оказался хозяином положения.
   Случилось так, будто сам воздух стал и чище и легче, стал более здоровым и насыщенным силой, и не то, чтобы Петр понял это немедленно, но ему именно казалось так, после продолжительных минут глубокого удушья и непомерной слабости, что он вновь может свободно вздохнуть, что истощение не так действует на него и он может наконец встать на ноги, не чувствуя предательскую дрожь в коленях. Он тут же встал, озабоченный тем, что могло происходить с Сашей и Ивешкой и что действовало на него весь этот долгий путь…
   Но как только он посмотрел на Ивешку, то, встретившись с ее взглядом, моментально замер…
   Потому что увидел в ее глазах столько доброты и нежности, которых в первый момент и не ожидал встретить в ней, если только не вообразил этого при их первой встрече. Это ощущение не исчезало все время, пока она смотрела на него, и он почувствовал…
   Боже мой!
   Но этот момент должен был пройти. Он успокоился, выровнял дыханье и взглянул мимо нее, стараясь фактически разговаривать с Сашей, которому объяснил, что самочувствие его улучшилось, и подумал при этом, что теперь они могли бы продолжить путь…
   На самом же деле он упрятал это внезапно охватившее его чувство как можно дальше в своем сердце и вновь вернулся к нему, когда они наконец отправились в путь и у него был случай в очередной раз взглянуть на Ивешку, которая, как он заметил, несколько раз бросала в его сторону косые взгляды, но все с той же мягкой нежностью, которая, как он убеждал себя, была лишь его воображением.
   Боже мой, думал он, ведь это в конце концов могло кого угодно вывести из себя. Он убеждал себя, что она, безусловно, была опасна, когда действовала на него таким образом, и что только благодаря Саше его состояние не было таким тяжелым.
   Он, тем временем, вновь и вновь продолжал посматривать на Ивешку, чтобы убедить себя в том, что та никак не изменилась по сравнению с тем, какой была до сих пор. Но, видимо, не один только взгляд обращала она к нему, а что-то гораздо большее исходило от нее, потому что он чувствовал, как изменилось его самочувствие и каким осторожным, вместе с тем, стало ее отношение к нему, будто она глубоко переживала свое теперешнее положение и так беспокоилась о нем, что он даже обнаружил в себе попытки хоть как-то успокоить ее.
   Он уверял ее, произнося слова внутри своего сердца, что чувствует себя хорошо и все его дела в полном порядке…
   — Какой чудесный день, — сказал он как можно веселее, обращаясь к Саше и стараясь тем самым привести его в чувство. — Я начинаю привыкать к этому.
   На что Саша ответил очень мрачно:
   — Не верь ей слишком много.
   Наконец-то все вместе, подумал Петр, имея в виду Сашу и Ивешку, поняли его, как никто другой в его жизни еще ни разу не понимал. И при этом инстинктивно они стали ненавидеть друг друга. Он подумал и о том, что когда они смогут все привести в порядок, и старик Ууламетс сможет вернуть свою дочь назад…
   Он не привык возлагать свои надежды на невозможное, но в этот момент он не мог поверить в их заблуждения. Он чувствовал себя абсолютно безопасно. Даже когда они остановились на отдых и он увидел, что Саша повесил нос, то слегка подтолкнул ногой и сказал:
   — Не унывай.
   Затем, видя не проходящую сашину мрачность, добавил с оттенком беспокойства:
   — Ты хорошо себя чувствуешь?
   — Не беспокойся об этом, — сказал тот.
   Этого было вполне достаточно, чтобы все предстало перед ним в мрачном свете. У него возникло неожиданное опасение, что Саша подвергся опасности вместо него самого, и ощущал нарастающее беспокойство Ивешки за его спиной.
   Он, казалось, спрашивал ее, с ней это могло быть вполне возможно: «Далеко ли еще им идти? Когда они доберутся до места? Что им следует делать, если Ууламетс не сможет освободиться сам?"
   Но никакого ответа так и не получил.
   Тогда он сказал, обращаясь к Саше:
   — Я думаю, что пора немного поесть, а как ты?
   Саша согласился и съел кусочек вяленой рыбы. Он съел ее с полным равнодушием и почти безжизненной вялостью, от которой у Петра холодок пробежал под сердцем.
   Малыш тут-как-тут дергал Петра за штанину. Петр бросил ему кусочек, едва замечая его, а затем поднес ко рту тыльную сторону ладони, будто почувствовал, что рука вновь начинает болеть…
   Он подумал о том, что должен рассказать Саше об этом.
   Если, конечно, Саша будет слушать его: казалось, что он едва ли способен сейчас на это. Скорее всего, как подумал Петр, Саша обдумывал свои колдовские дела, стараясь предпринять что-то, и, вероятно, это и нужно было сделать сейчас, когда его мысли были более отчетливыми, с его неожиданным весельем весь сегодняшний день, и с рукой, беспокоящей его: он чувствовал синяки и кровоподтеки, о которых давным-давно забыл, и ему казалось, что он как совершеннейший дурак беззаботно веселился весь полдень, так что можно было подумать, будто он попросту пьян.
   Все, что бы ни сделал Саша, казалось, утомляло его, и это было решающей причиной для беспокойства.
   Он протянул руку и тронул Сашу за коленку.
   — Ты не поможешь мне продержаться еще немного?
   Саша не произнося ни слова лишь внимательно посмотрел на него, и через некоторое время, будто обдумав его вопрос, сказал:
   — Я нашел способ получить поддержку в другом месте.
   — Откуда? — спросил Петр, с опасением ожидая ответа.
   Тогда Саша сначала протянул руку в сторону неба, а затем обвел все окружающее, в том числе и деревья.
   Он чувствовал, как от Ивешки в его сторону передается тепло, и он ощущал это направление так же отчетливо, как если бы слышал ее голос. Он сказал, чуть наклонившись вперед и второй раз касаясь сашиного колена:
   — Она выйдет из себя от этого.
   — Я знаю это. Но она не отвяжется от тебя, и мне придется убить ее, если она попытается убить тебя, так что вот что нас может ожидать. Я вполне могу сделать это. Тот путь, на котором я сейчас оказался, позволяет мне сделать это. Но ведь это не означает, что каждый из нас хочет этого?
   Петр чувствовал нарастающее беспокойство. Перед ним был уже не тот мальчик, которого он знал, рассуждающий так спокойно об убийствах, в том числе и о собственном, что это звучало страшнее, нежели простая угроза. Он едва ли не отдернул назад свою руку, боясь взглянуть прямо в сашины глаза, боясь задавать еще какие-нибудь вопросы…
   В этот момент казалось, что Саша был более грозен для него, нежели Ивешка.
   И тут он вспомнил слова Ууламетса:
   «… Если настанет день, малый, когда окажется, что ты выбираешь свой путь, поверь, что это случиться, он будет рисковать из-за тебя не намного больше, чем сейчас из-за меня…»

20

   После полудня вновь начал опускаться туман, постепенно превращавшийся в мелкий сеющий дождь, которого хватало лишь на то, чтобы слегка смочить листья деревьев, с которых, если тряхнуть дерево, могло свалиться на шею несколько капель. Ивешка вся искрилась от этих многочисленных капелек, которые падали, затем, медленно, словно застывая в нерешительности, подрастали, собирая влагу с листьев, и падали вновь и вновь, превращаясь в постоянно движущийся, поблескивающий серебром водопад.
   Прикосновение ее руки оставило влажный холодящий след на пальцах Петра, когда она подошла достаточно близко и заставила его поторопиться, словно (а он продолжал надеяться на это) их путь подходил к концу, хотя он и без того помнил об их деле, постоянно ощущая ее присутствие рядом с ними. Он никогда в жизни не думал, что ему захочется вновь увидеть Ууламетса, но сейчас он, на самом деле, хотел именно этого, потому что этот старик был, по его собственным представлениям, единственной помощью для выхода из того бедственного положения, в котором они оказались: Ивешка и Саша замкнулись в кольце взаимной неприязни, переходящей в молчаливую войну, а он, Петр, был в самом пекле ее. Его голова была сейчас достаточно ясной, чтобы понять, что большая часть дня прошла в страшной путанице, а также понять, или по крайней мере обдумать, и то, что они хоть как-то прояснили ситуацию только благодаря сашиной помощи.
   Они никогда не разобрались бы в происходящем, если бы он не оставил своих попыток спасти Сашу от занятий колдовством, что только отдаляло мальчика от него, заставляя проявлять непривычную вспыльчивость. Петр постоянно ощущал присутствие Ивешки, напоминавшее ему о том чувстве, которое, возможно, он мог еще хранить внутри себя, хотя бы только для того для того, чтобы подойти и сдаться ей.
   Но он хотел этого. Вот в чем и заключался весь вопрос. Он хотел, с одной стороны, чтобы она приблизилась к нему, но уже через мгновенье удалилась, как желают избавиться от холода и лихорадки: временами он был способен оценить во всей полноте ту беду, в которую попал (он был уверен, что не без сашиного влияния), и все остальное (возможно, в первую очередь, собственное малодушие: он-то лучше всех знал свои недостатки), чего явно недоставало ему и что могло послужить причиной его гибели (хотя некоторые стороны его ощущений подсказывали ему, что смерть казалась сейчас чем-то абсолютно невозможным…)
   Он же хотел получить лучший результат. Он, на самом деле, хотел дать Саше гораздо лучший совет, но, противопоставляя себя целому отряду изощренных в своем искусстве колдунов, каждый из которых обладал недюжинным умом, он уже не мог разобраться в том, какое из решений принадлежало именно ему или определить весомость собственных желаний в том урагане колдовской воли, который, как он знал, бушевал вокруг.
   При этом он с отчаянием размышлял о том, что Саша, чувствуя себя колдуном, мог быть навеселе от того, что смог постичь нечто подобное. И если ему действительно удалось это сделать, то Петр надеялся, что Саша имел самые лучшие побуждения, чтобы тратить на него свои силы. Но, Боже мой, почему? Он вновь и вновь задавал себе этот вопрос: ради Бога, почему он, самый обычный человек, вооруженный лишь мечом и не имеющий ровным счетом никакого отношения к колдовству, плохо осознающий свои собственные поступки, преследуемый призраком из искрящегося дождя и мрачными предчувствиями в собственном сердце?
   Он больше всего боялся, что мальчик не имел никакой особенной цели, растрачивая на него так много усилий: он боялся за сашино собственное здоровье, когда тот делал отчаянные попытки разобраться во многом, чего сам не понимал, и все лишь для того, чтобы спасти дурака от его собственной слабости.
   — Скажи, что мне делать, — упрашивал он Сашу, когда они продирались сквозь густые заросли деревьев, которые для Ивешки препятствия не представляли, но зато ему и Саше приходилось поднимать рукой ветку за веткой и словно угрям проскальзывать между кустов, когда раскачивающиеся верхние ветки сбрасывали на них потоки водяных капель. Он почувствовал, как Ивешка неожиданно начала подталкивать его вперед с беспричинным беспокойством, и ему показалось, что они действительно слишком долго не могут увидеть старика, который уж никак не мог идти быстрее, чем они.
   — Идти, — сказал ему Саша, и слегка подтолкнул его вперед, как бы предлагая поторопиться.
   Но это был не тот совет, которого от него ожидал Петр.
   Бог мой, подумал он, когда почувствовал, что Ивешка начала двигаться все быстрее и быстрее. Что могло случиться с ней? Он чувствовал, как паника постепенно охватывает его и усиливается от ощущения чьего-то постоянного невидимого присутствия, которое вновь не покидало их ни на мгновенье.
   Может быть, это Саша вспугнул ее, а может быть, это его колдовское «я» так подействовало на нее: возможно, что для возбужденного сознания Ивешки он казался слишком холодным и опасным, а может быть, эта паника была ее единственным оружием, которое она и начала наконец использовать против него, пытаясь через него воздействовать и на Сашу…
   «Идти», повторял про себя Петр сашины слова, которые вызывали у него ощущение, что Саша сам находился под влиянием колдовства, которое исходило от Ивешки. Если это действительно было так, подумал Петр, то они оба были обречены, и их кости должны будут остаться в ближайшей лесной чаще.
   Временами, прикрывая глаза, он не мог даже поверить в существование Ивешки. В другие же моменты, даже глядя куда-нибудь в сторону или внимательно разглядывая ненадежный для спуска склон, он совершенно отчетливо ощущал ее присутствие, точно так же, как ощущал присутствие Саши. Он слышал ее шепот, проникавший в само его сердце, когда она уверяла его, что не обманывает его, и что опасность, подстерегающая их впереди, столь же реальна, как и она сама.
   Поспешай вперед, Петр, шептала она ему в самое сердце, поспешай вперед и не оглядывайся назад…
   Поблескивающее дождевое облако, которое олицетворяло ее образ, неожиданно растворилось, когда она вошла в затененную чащу. Непривычный сумрак плотно окружил их со всех сторон, так что в конце концов они потеряли ее след впереди себя.
   — Проклятье! — сказал Петр, пробираясь мимо торчащих во все стороны веток, в то время как черный меховой шар метался взад и вперед у него под ногами, жалобно поскуливая. Он попытался было передать Саше очередную отогнутую ветку, но тот неожиданно остановился и взглянул на лес, остающийся сзади них.
   Не оглядывайся назад… припомнил он слова Ивешки, которая на свой манер поторапливала его, уговаривая не останавливаться и не оглядываться назад…
   Он все-таки оглянулся… и увидел, как что-то двигалось следом за ними, невообразимо быстро, так что только лишь раскачивающиеся ветки, словно волны разбегались во все стороны. В этот момент ему было не до раздумий: он ухватил Сашу за ворот, увлекая его сквозь густые кусты, которые Саша преодолел словно молот, едва не свалившись с ног, когда освободился от опутавших его веток. Петр не рискнул пустить его одного, и поэтому продолжал тащить его вперед, не останавливаясь ни на минуту. Волнение веток продолжало преследовать их: он мог постоянно слышать приближающийся к ним все тот же хрустящий шелест, который в конце концов пронесся прямо над их головами, обрушивая на них град мелких обломанных сучков…
   Когда все стихло, и Петр оглянулся по сторонам в паническом беспокойстве, он неожиданно почувствовал, что Ивешка исчезла не только из его взора, но и из его сердца, а Саша ухватился за его руку чтобы устоять на ногах. Между его ног, скуля и подрагивая, пристроился Малыш.
   — Что это было? — спросил Петр.
   В этот момент он почувствовал, как что-то коснулось его плеча.
   Он вскрикнул и повернулся, тут же столкнувшись с Сашей, за которого он немедленно ухватился, и увидел прямо перед собой ветку, направленную ему в лицо, шишковатый кусок дерева, с дюжиной торчащих во все стороны тонких сучков, напоминающих пальцы… Может быть, подумал он, когда его сердце вновь пришло в норму, на эту ветку он случайно наткнулся при неосторожном движении…
   Но очень медленно ветка вытянулась вновь, серые тонкие пальцы-сучки вновь заколыхались прямо перед его лицом, как будто само дерево хмурилось, склоняясь над ним.
   Он перевел дыханье и постарался отклониться, испугавшись переплетения этих голых сучков, которые при неосторожном даже самом слабом колебании могли задеть его глаза.
   Малыш задрожал около его ног и зашипел. Дерево вновь качнулось. Тут Петр почувствовал, как Саша изо всех сил вцепился в его рукав, то ли готовясь сделать что-то, то ли просто от страха, который все еще не покинул его: истинная причина так и осталась непонятной. Сердце билось в его груди все быстрее и быстрее, и он испугался, что оно вот-вот разорвется.
   То, с чем он столкнулся сейчас, было хуже чем Гвиур, хуже чем Ивешка. Намного хуже. Пожалуй, он даже надеялся на Ивешку, которая вот-вот вернется и сама будет иметь дело с этим созданьем, потому что Саша явно не мог ничего с ним поделать.
   Суковатая рука дернулась и вся дюжина подрагивающих пальцев отклонилась от его лица и, минуя его, потянулась к Саше, а затем медленно потащила их обоих вперед, поскольку Саша еще сильнее вцепился пальцами в рукав Петра, так что рукав грозил оторваться. Вокруг затрещали настоящие сучки, как только их таинственный страж наклонился еще ниже.
   Петр подхватил было сашину руку, но тут же потерял ее, не выдержав неумолимого усилия, с которым лесовик, теперь он был уверен в этом, тащил Сашу к себе. В отчаянии вместо этого Петр ухватился рукой за шишковатое покрытое серой корой запястье. Но его рука тут же была схвачена, а затем усилие возросло, вселяя в него ужас. В следующее мгновенье и вторая его рука оказалась в капкане, Саша был отброшен в сторону, и неведомая сила потянула Петра к стволу.
   — Саша! — пронзительно закричал он, ощущая, будто в его рубаху вцепились человеческие руки, усилие которых показалось ему не слишком сильным. Он попытался оттолкнуть их, надеясь что ему удастся освободиться, но все, что он пытался сбросить с себя, было лишь густым переплетением податливых сучков. — Саша… хватай меч! Хватай меч!
   Саша вцепился ему в грудь в тот самый момент, когда суковатые руки потащили его вверх, и трудно было понять, пытается ли Саша просто удержаться за него или все-таки пытается добраться до оружия. Малыш залаял, а затем завизжал как побитая дворняжка в тот самый момент, когда Петр почувствовал, как сашины руки соскользнули с его пояса, а потом и с ноги, по мере того как, переплетенный густыми мелкими ветками, он исчезал в кустах.
   Захватив его в свое полное владение, лесное чудище освободило одну руку, но при этом с удвоенным усилием продолжало удерживать его с помощью второй руки, ощупывая его с ног до головы шишковатыми пальцами-сучками и обнюхивая. Так он и висел, крепко схваченный за одно плечо, но при попытке вырваться или ударить своего противника ощущал резкую боль в ребрах и плече, сопровождаемую приступами удушья. Вот пальцы остановились на его лице, и он почувствовал, как все ближе и ближе склоняются над ним огромные коричневые глаза с неимоверно глубокими черными зрачками, кроме которых он уже ничего не мог видеть.
   — Вполне подходящий, — услышал он голос, который, казалось, проник даже в его кости, и почувствовал, что его вновь сжимают две руки, чуть слабее, но вполне уверенно. — Да, вполне подходящий.
   — Уверяю тебя, — проговорил Петр, задыхаясь от порывов ветра, — что если мы и нарушили границы твоих владений, то мы определенно не имели никаких намерений…
   — Но ты принес вместе с собой смерть, — услышал он в ответ.
   — Она всего лишь ищет своего отца, — сказал он и подумал, как зловеще прозвучали эти слова. Он продолжал смотреть во все глаза на страшилище, не имея никакого представления о том, что было с Сашей: что он делает, сохранил ли он рассудок, да и жив ли он вообще. И тогда он быстро сказал, стараясь сдержать прерывающееся дыхание: — Мы и сами с большой радостью ушли бы отсюда…
   Он почувствовал всем своим существом внимание, с которым были восприняты его слова. Оно показалось абсолютно незнакомым ему и было более совершенным, чем у Ивешки. В какой-то момент он был готов даже закричать от внутренней боли, но уже в следующий, почти теряя сознание, почувствовал, как его ноги коснулись земли и слегка подрагивали, набирая силы, чтобы удержать его, хотя он не имел понятия, откуда эти силы могли появиться в нем.
   — Иди, — услышал он и почувствовал, как ослабли удерживающие его усилия.
   — Саша… — Он повернулся со всей стремительностью, которую позволяла ему эта неизвестная пульсирующая в его жилах сила, и с отчаянным желанием и надеждой уберечь мальчика от подобных испытаний. Саша был здесь, совсем рядом, но продолжал стоять словно в оцепенении, даже когда Петр тронул его рукой. Он подумал было о том, чтобы утащить его с этого места силой, но почувствовал такой непреодолимый страх, что у него тут же перехватило дух.