Страница:
развязался.
- Ваша правда, ведь она может наделать вам долгов; однако закон
позволяет вам принять меры предосторожности. Вы можете, как говорится,
объявить ее неправоспособной.
- Нет, нет, не в этом дело. Насчет этого я принял меры, не об этом
речь: мне хотелось бы развязаться с ней, чтобы вновь жениться.
- В таком случае сударь, вам надо развестись. Если вы можете доказать
то, о чем говорите, вам, несомненно, удастся получить развод, и тогда вы
свободны.
- Это очень скучная и дорогая история.
- Что ж, если вы найдете женщину себе по вкусу, которая бы разделяла
ваши взгляды, то, я думаю, ваша жена не станет оспаривать у вас свободы,
которой сама пользуется. - Конечно, но не так-то легко склонить к этому
честную женщину; а что касается женщин другого рода то я довольно натерпелся
с одной потаскухой, чтобы заводить дело с другой.
Тут мне подумалось: "Я охотно пошла бы тебе навстречу, если бы ты
попросил меня об этом", - но я это сказала про себя, а вслух ответила:
- Но ведь вы закрываете дверь всякой честной женщине, склонной принять
ваше предложение, так как заранее осуждаете тех, кто готов решиться на такой
шаг, заявляя, что женщина, которая пошла бы теперь к вам, не может быть
честной.
- Мне очень хочется верить вам и думать, что честная женщина
согласилась бы на мое предложение. Право, я тогда рискнул бы. - И внезапно
обращается ко мне: - А вы бы согласились, сударыня?
- Разве можно задавать такие вопросы после того, что было сказано вам?
- ответила я. - Однако, чтобы вы не подумали, будто я жду только случая
отпереться, скажу вам напрямик: нет, не согласилась бы. У меня другие дела с
вами, и я не ожидала, что вы обратите в комедию серьезное дело, с которым я
пришла к вам, будучи в таком трудном положении.
- Да ведь, сударыня, мое положение столь же трудное, и я ничуть не
меньше вас нуждаюсь в совете. Если я нигде не найду сочувствия, то, мне
кажется, сойду с ума. Положительно не знаю, куда мне обратиться, уверяю вас.
- А между тем, сударь, в вашем деле гораздо легче помочь советом, чем в
моем.
- Умоляю вас, дайте мне этот совет. Право, вы меня приободрили.
- Извольте: если все обстоит так, как вы мне рассказали, то вы можете
добиться законного развода и тогда найдете достаточно честных женщин,
которым могли бы предложить руку. Женщины не такая уж редкость, чтобы вы не
могли отыскать себе среди них жену по вкусу.
- Отлично. Я принимаю ваш совет, говорю без шуток, но сначала разрешите
мне задать вам один серьезный вопрос.
- Любой, - отвечала я, - только не тот, что вы мне сейчас задавали.
- Нет, нет, не говорите этого, потому что я хочу задать именно этот
вопрос.
- Можете задавать какие угодно вопросы, мой ответ вам уже известен.
Кроме того, сударь, неужели вы такого дурного мнения обо мне, что думаете,
будто я стану отвечать вам на подобный вопрос? Разве хоть одна женщина
поверит, что вы говорите серьезно, что у вас нет намерения посмеяться над
ней?
- Право, я совсем не смеюсь над вами, мне не до шуток, помилуйте.
- Послушайте, сударь, - сказала я довольно резко, - я пришла к вам по
делу. Угодно вам будет дать совет, как мне поступить?
- Я подготовлюсь и скажу вам в следующий раз, как вы ко мне придете. -
Больше я к вам никогда не приду. - Почему же? - спросил он и удивленно
посмотрел на меня.
- Потому что не желаю больше слушать такие речи. - Все же обещайте мне
прийти, и я больше не заикнусь об этом, пока не получу развода; но мне
хотелось бы, чтобы после этого вы были приветливее, потому что вы будете
моей женой, или я вообще не стану разводиться - вот так меня тронуло ваше
дружеское участие, не говоря о прочем.
Слова его ужасно мне понравились; однако я знала, что лучший способ
удержать его - это находиться от него подальше, пока развод представляется
делом довольно отдаленного будущего, и решила, что еще успею принять
предложение, когда у него будут развязаны руки. Поэтому я очень почтительно
ответила, что у меня достаточно времени подумать над этими вещами, ведь
развод им еще не получен. Тем временем, сказала я ему, я уеду далеко отсюда,
а он встретит довольно женщин, которые больше придутся ему по вкусу. На этом
мы расстались, и он взял с меня обещание прийти к нему на следующий день для
переговоров о деле, на что я после долгих упрашиваний согласилась; хотя если
бы он глубже заглянул мне в душу, то увидел бы, что в этих упрашиваниях нет
большой надобности.
Я исполнила обещание и пришла к нему на следующий вечер в сопровождении
горничной, чтобы показать, что у меня есть прислуга, а войдя в дом, тотчас
ее отпустила. Мой клерк хотел, чтобы я велела горничной подождать, но я
громко приказала ей прийти за мной в девять часов. Он воспротивился и
сказал, что сам проводит меня домой; мне это не очень понравилось, так как я
подумала, что под его любезностью кроется желание разузнать, где я живу,
какая обо мне ходит слава и каковы мои средства. Все же я выразила согласие,
полагаясь на то, что в доме, где я жила, обо мне сложилось самое
благоприятное мнение и все его справки лишь подтвердят, что я женщина
состоятельная, поведения самого скромного и благонравного. Правильно ли это
было или нет, это другой вопрос, но отсюда вы видите, насколько необходимо
всем женщинам, мечтающим о приличной партии, составить выгодное мнение о
своей добродетели, как бы они в действительности ни жертвовали ею.
Я была приятно поражена, увидев, что он приготовил для меня ужин; при
этом я убедилась, что мой клерк живет на широкую ногу, в комфортной
квартире; мне это доставило большое удовольствие, ибо я уже смотрела на все
это как на свою собственность.
Мы стали вторично беседовать на ту же тему, что и прошлый раз. Он сразу
приступил к делу, признался в самом искреннем расположении ко мне; впрочем,
у меня не было никаких оснований сомневаться; объявил, что расположение это
возникло при первом же моем посещении, еще задолго до того, как я выразила
желание завещать ему свое имущество. "Не важно, когда оно возникло, -
подумала я, - лишь бы оно было прочным, а там все устроится". Потом он
сказал, как сильно его тронула моя готовность доверить ему свое состояние.
"На это у меня и был расчет, - подумала я, - но я полагала тогда, что ты
холостяк". Когда мы поужинали, он стал упрашивать меня выпить два или три
бокала вина, но я отказалась, выпив всего один или два. После этого он
сказал, что хочет сделать мне одно предложение, но просил не обижаться, если
оно мне не понравится. Я выразила уверенность, что он не сделает бесчестного
предложения, особенно в своем доме, в противном случае я прошу его
промолчать, чтобы у меня не возникло чувство, несовместимое с уважением и
доверием к нему, которые я достаточно засвидетельствовала этими визитами;
тут я попросила разрешения уйти и стала надевать перчатки, как бы готовясь
покинуть его, хотя в действительности вовсе не собиралась уходить, равно как
и он не собирался отпустить меня.
Понятно, он пристал ко мне, чтобы я не заикалась об уходе, уверяя, что
не собирается предлагать ничего бесчестного, а если я так думаю, то он не
будет больше говорить об этом.
Такой поворот мне совсем не понравился. Я ответила, что готова
выслушать все, что бы он ни сказал, будучи убеждена, что он не скажет ничего
такого, что ему не пристало говорить, а мне неприлично слышать. Тогда он
сказал, что у него вот какое предложение: он просит меня быть его женой,
хотя он еще не добился развода со своей потаскушкой, и, чтобы убедить меня в
честности своих намерений, пообещал до получения развода не заводить речи о
совместной жизни и супружеском сожительстве. Сердце мое с первого же слова
ответило да на это предложение, но необходимо было немного полицемерить,
поэтому я с притворным негодованием отвергла его предложение как
недостойное, заявив, что оно неуместно и только вовлечет нас в большие
неприятности, так как если в конечном счете он не добьется развода, то нам
нельзя будет ни расторгнуть наш брак, ни продолжать его, и мы окажемся в
весьма двусмысленном положении.
Словом, я привела столько доводов против этого предложения, что убедила
клерка в полной его нелепости; тогда он предложил мне подписать и скрепить
печатью договор с обязательством выйти за него замуж, как только он добьется
развода; но если он его не получит, то договор будет считаться
недействительным.
Я ответила, что это предложение разумнее первого; но так как мне
показалось, что клерк, в порыве искреннего чувства, впервые заговорил
серьезно, то я не сразу согласилась, а сказала, что подумаю. Я играла с ним,
как рыболов с форелью; я видела, что он уже клюнул, поэтому стала
подшучивать над его новым предложением и медлила с ответом; сказала, что он
мало меня знает, и предложила ему собрать обо мне сведения. Я позволила ему
также проводить меня домой, но не попросила зайти, сказав, что это будет
неудобно.
В общем, я пока уклонялась от подписания договора; побудило меня к
этому то, что дама, пригласившая меня поехать в Ланкашир, так настойчиво
меня упрашивала и сулила такие блага и такие прелести, что я соблазнилась и
решила попытать счастья. "Может быть, - подумала я, - мне удастся поправить
там свои дела", и тогда я без зазрения совести покинула бы своего честного
клерка, в которого была не настолько влюблена, чтобы отказаться ради него от
более выгодной партии.
Словом, я уклонилась от договора, но сказала клерку, что еду на север,
куда и попросила написать о порученном ему деле; сказала, что даю
достаточное доказательство своего уважения к нему, оставляя в его руках
почти все свое состояние, и обещаю, как только он выхлопочет развод и
известит меня об этом, немедленно приехать в Лондон, и тогда мы серьезно
поговорим о нашем деле.
Должна сознаться, что уезжала я с низкими намерениями, хотя была
приглашена с намерениями еще более низкими, как покажет продолжение этого
рассказа. Так или иначе, я уехала со своей приятельницей, как называла ее, в
Ланкашир. Всю дорогу она ухаживала за мной с видом самой искренней и
непритворной нежности; она взяла на себя все дорожные расходы, за
исключением оплаты проезда, а ее брат выслал навстречу нам в Воррингтон
барскую карету, и мы приехали в Ливерпуль с такой помпой, что лучшего я и
желать не могла.
В Ливерпуле мы не менее роскошно прожили три или четыре дня у одного
купца, имя которого я не буду называть по причине разыгравшихся в дальнейшем
событий. Потом моя спутница сказала, что хочет свезти меня к своему дяде,
где нам будет оказан пышный прием, и этот дядя, как она называла его,
прислал за нами карету четверней, которая отвезла нас за сорок миль, не знаю
куда.
Приехали мы в помещичью усадьбу, где оказалась многочисленная семья,
обширный парк, самое изысканное общество и где все называли мою подругу
"кузиной". Я ей сказала, что, приглашая меня в такое общество, она должна
была предупредить меня, и тогда я захватила бы лучшие свои платья. Услышав
это, дамы очень любезно сказали мне, что у них не придают такого значения
одежде, как в Лондоне; что кузина подробно осведомила их обо мне и я не
нуждаюсь ни в каких платьях, чтобы мне оказывали здесь уважение; словом, все
меня приняли там за знатную вдову с большим состоянием, не подозревая о том,
кем я была в действительности.
Я скоро обнаружила, что все в семье, в том числе и кузина, были
католиками; тем не менее нельзя представить себе лучшего обращения; все
держались со мной так учтиво, как если бы я была одного с ними
вероисповедания. По правде говоря, у меня не было твердых религиозных
убеждений, которые я могла бы оттаивать и я скоро научилась отзываться
благоприятно о римской церкви; в частности, я им сказала, что, на мой взгляд
все религиозные разногласия между христианами порождены воспитанием и что
если бы мой отец был католиком, то их религия, несомненно, нравилась бы мне
не меньше, чем моя.
Это очень расположило ко мне, и две или три старые дамы принялись за
меня по части религии. Моя податливость была так велика, что я не
посовестилась ходить с ними к обедне и подражать всем их движениям; но все
же мне не хотелось идти на уступки без всякой для себя выгоды; поэтому я
лишь поддерживала в них надежду, что обращусь в католичество, если меня
приобщат к католическим догматам, как они выражались, но этим дело и
ограничилось. Я пробыла там около шести недель, после чего моя спутница
отвезла меня в деревню в шести милях от Ливерпуля куда ее брат, как она
называла его, приехал меня навестить в собственной карете, с двумя лакеями в
богатой ливрее, и с места в карьер принялся ухаживать за мной. Поле всего,
что я перевидала, казалось бы меня нелегко будет провести; так я и сама
думала, тем более что имела в Лондоне верную карту, которую решила не
упускать, если только не найду чего-нибудь лучшего. Однако по всем внешним
признаем брат этот был партией, стоящей внимания; его состояние приносило
ему по меньшей мере тысячу фунтов годового дохода, но сестра говорила, что
он имеет полторы тысячи в год и большая часть его поместий находится в
Ирландии.
Ну, а я сама слыла здесь такой богачкой, что меня никто не решался даже
спрашивать о величине моего состояния; и моя лжеприятельница, поверив глупым
слухам, подняла мои средства с пятисот фунтов до пяти тысяч, а когда мы
приехали в Ливерпуль, они уже выросли до пятнадцати тысяч. Ирландец - я
принимала нового поклонника за ирландца - с остервенением бросился на
приманку; короче говоря, ухаживал за мной, делал мне подарки и влез в
сумасшедшие долги, чтобы не уронить себя в моих глазах. По внешности был он,
нужно отдать ему справедливость, элегантнейшим джентльменом: высокий,
стройный и на редкость обходительный; говорил он так непринужденно о своем
парке, своих конюшнях, лошадях, доезжачих, лесах, фермерах и слугах, точно
находился в своем замке и я все это видела своими глазами.
Ни разу не спросил он меня о моем состоянии или средствах, но пообещал
по приезде в Дублин записать на меня прекрасное поместье, приносящее
шестьсот фунтов годового дохода, причем брался уже здесь составить по всем
правилам дарственную запись, чтобы я сразу могла вступить во владение.
Речи эти были для меня настолько непривычны, что я утратила всякое
чувство реальности; дьявол в образе женщины постоянно находился возле меня и
твердил, как широко живет ее брат. Моя приятельница то спрашивала у меня
распоряжений, как я хочу покрасить и обить свою карету, то узнавала, какого
цвета ливрею будет носить мой паж. Словом, я была ослеплена, потеряла
способность говорить нет и согласилась выйти замуж; но, чтобы справить
свадьбу поскромнее, мы уехали подальше от города и были обвенчаны
католическим священником, который, как меня уверили, совершит обряд так же
законно, как пастор англиканской церкви.
Не могу сказать, чтобы я при этом не чувствовала некоторых угрызений
совести по случаю бесчестного нарушения уговора с моим верным клерком,
который искренне меня любил, прилагал столько усилий, чтобы развязаться с
потаскухой, так варварски с ним обращавшейся, и надеялся быть бесконечно
счастливым со своей новой избранницей; а эта избранница отдавалась теперь
другому почти так же бесстыдно, как и женщина, которую он хотел покинуть.
Но радужный блеск богатства и роскоши, которым обманутый поклонник,
обманывавший теперь меня, ежеминутно ослеплял мое воображение, настолько
увлек меня, что мне некогда было думать о Лондоне и его обитателях, а тем
более о своем обязательстве к человеку, гораздо более достойному, чем тот,
ради которого я его покинула.
Но дело было сделано; я находилась теперь в объятиях своего нового
супруга, который все еще казался таким, как прежде: нельзя было и
вообразить, что такое сказочное великолепие обходится ему менее чем в тысячу
фунтов в год.
Месяца через полтора после свадьбы мой муж стал поговаривать о поездке
в Честер, откуда мы должны были морем переправиться в Ирландию. Однако он
меня не торопил, и мы провели здесь еще недели три; потом послал в Честер за
каретой, которая должна была выехать нам навстречу к так называемой Черной
скале, возвышающейся против Ливерпуля. Мы прибыли туда в красивой
шестивесельной лодке, так называемой пинассе; слуги, багаж и лошади мужа
были переправлены на пароме. Он извинился, что у него нет знакомых в
Честере, но заявил, что поедет вперед и достанет для меня хорошее помещение
в каком-нибудь частном доме.
Я спросила, сколько времени мы пробудем в Честере. Он ответил, что
совсем недолго, лишь ночь или две, и тотчас же наймем карету и поедем в
Холихед. Тогда я сказала, чтобы он ни в коем случае не утруждал себя
поисками частной квартиры на одну или две ночи; Честер большой город, и я не
сомневаюсь, что там есть гостиницы с достаточными удобствами; так оно и
оказалось, и мы остановились в гостинице недалеко от собора; название ее я
забыла.
Тут мой супруг, заговорив о моей поездке в Ирландию, спросил, не нужно
ли мне перед отъездом привести в порядок дела в Лондоне. Я ответила, что
никаких дел там у меня нет, по крайней мере важных, и что я могу прекрасно
их устроить при помощи письма из Дублина.
- Сударыня, - почтительно сказал он, - по словам моей сестры, большая
часть вашего имущества заключается в деньгах, вложенных в Английский банк; я
полагаю, что это надежное место; но если потребуется произвести перевод или
переписать деньги на другое имя, то, пожалуй, необходимо будет побывать
Лондоне и устроить все это до отъезда в Ирландию.
Я сделала удивленное лицо и заявила, что не понимаю, что он хочет
сказать; у меня нет никаких вкладов в Английском банке, и я надеюсь, он не
станет утверждать, будто я когда-нибудь ему говорила об этом. Нет, сказал
он, я ему об этом не говорила, но сестра сказала ему, что большая часть
моего состояния вложена банк.
- И если я упомянул об этом, дорогая, - продолжал он, - то лишь для
того, чтобы вы могли, воспользовавшись случаем, привести в порядок свои дела
вам не пришлось еще раз подвергаться опасностям невзгодам морского
путешествия,
Меня удивили эти слова, и я задумалась над тем что бы они могли
означать; скоро мне пришло на мысль, что моя приятельница, называвшая его
братом, представила ему меня в ложном свете, и я решила дознаться, в чем тут
дело, прежде чем покину Англию и окажусь неизвестно в чьих руках, на чужой
стороне.
Приняв это решение, я на следующее утро позвала к себе в комнату
золовку и, сообщив ей вчерашний разговор с ее братом, умоляла ее повторить
мне, что она ему сказала и чем руководствовалась, устраивая этот брак. Она
призналась, что уверила брата, будто у меня крупное состояние, заявив, что
так ей сказали в Лондоне.
- Сказали? - с жаром перебила я. - Разве я вам когда-нибудь об этом
говорила?
Нет, сказала она, я действительно никогда не говорила ей этого, но я
неоднократно ей говорила, что все мое имущество находится в полном моем
распоряжении.
- Да, говорила, - с живостью ответила я, - но никогда я вам не
говорила, что у меня есть то, что называют состоянием; не говорила даже, что
у меня есть сто фунтов или ценностей на эту сумму. И разве совместим с
положением состоятельной женщины мой переезд сюда, на север Англии, с
единственной целью проживать меньше денег?
На мой крик, так как я пришла в сильное возбуждение, в комнату вошел
муж; я попросила его присесть, потому что собиралась сказать в присутствии
их обоих очень важную вещь, которую ему необходимо было выслушать.
Он был несколько смущен моим уверенным тоном, подошел и сел возле меня,
затворив сначала дверь; тогда я в сильном раздражении сказала ему:
- Боюсь, мой друг (я всегда была с ним любезна), что вы попались
впросак и совершили непоправимую ошибку, женившись на мне. Но так как я тут
совершенно ни при чем, то прошу меня не винить и обратить свое негодование
против истинного виновника, и никого больше, потому что я тут умываю руки.
- Какую же ошибку я совершил, моя милая, женившись на вас? Мне кажется,
брак этот послужил только к моей чести и выгоде.
- Сейчас я вам объясню, - отвечала я, - и боюсь, что у вас едва ли есть
основания считать, что с вами поступили хорошо; но я вам докажу, мой друг,
что я тут совершенно ни при чем. - После этого я умолкла.
В глазах мужа выразился тогда испуг и смятение, так как он, видимо,
стал догадываться, что под всем этим кроется; однако, взглянув на меня,
сказал лишь: "Продолжайте", - как бы выражая желание послушать, что я еще
скажу, и я, обратившись к нему, продолжала:
- Вчера я вас спросила, хвасталась ли я когда-нибудь перед вами своим
богатством или говорила, что у меня есть капитал в Английском банке или
где-нибудь в другом месте, и вы совершенно справедливо признали, что никогда
этого не было. Теперь прошу вас сказать в присутствии вашей сестры, давала
ли я вам когда-нибудь повод думать так и происходил ли у нас когда-нибудь
разговор об этом, - и он снова признал, что ничего такого не было, но
заметил, что я ему всегда казалась женщиной состоятельной и у него не
возникало на этот счет никаких сомнений. "Надеюсь, - закончил он, - что я не
был обманут".
- Я не спрашиваю, были ли вы обмануты, - отвечала я, - боюсь, что были,
и я вместе с вами; но я хочу отстраниться от всякого участия в этом обмане.
Я только что спрашивала вашу сестру, говорила ли я ей когда-нибудь, что у
меня есть состояние или капитал, и сообщала ли ей какие-либо подробности на
этот счет, и она признала, что никогда этого не было. Прошу вас, сударыня, -
обратилась я к ней, - сделайте мне одолжение, скажите: выдавала я вам себя
когда-нибудь за богатую женщину? Зачем же в таком случае поехала бы я с вами
в эти места с целью сберечь свои маленькие средства и жить скромно и дешево?
Она не могла отрицать ни одного моего слова, но заявила, что ее уверили
в Лондоне, будто у меня есть очень крупное состояние и оно вложено в
Английский банк.
- А теперь, дорогой мой, - обратилась я к своему новому супругу, -
сделайте милость, скажите, кто же так ловко провел нас обоих, уверив вас,
что я богата, и побудив добиваться моей руки?
Он не мог выговорить ни слова и только показал на сестру, но через
минуту разразился неистовейшим гневом, проклиная мою спутницу на чем свет
стоит и награждая ее самыми крепкими ругательствами, какие только мог
придумать; кричал, что она разорила его: сказала, будто у меня пятнадцать
тысяч фунтов и теперь должна получить с него пятьсот фунтов за то что
сосватала ему такую богачку. Потом прибавил обращаясь ко мне, что она вовсе
не сестра его, но бывшая любовница, что она уже получила от него сто фунтов
в счет этой сделки и что он пропащий человек, если дело обстоит так, как я
сказала; в порыве бешенства он поклялся, что убьет ее на месте, страшно
перепугав и ее и меня. Она с плачем закричала, что так ей сказали в том
доме, где я жила. Но он еще пуще разъярился от того, что она посмела завести
его так далеко, основываясь на одних лишь слухах; потом, снова обратившись
ко мне, чистосердечно заявил, что, по его мнению мы оба пропали, "так как,
признаться откровенно, дорогая моя, - сказал он, - у меня нет ни гроша, за
душой; то немногое, что было, я из-за этой чертовки растратил, ухаживая за
вами, на наряды и выезды". Воспользовавшись тем, что он заговорил со мной,
наша сводня выскользнула из комнаты, и я больше никогда ее не видела.
Тут я пришла в такое же замешательство, как и мой муж, и не знала, что
сказать. Я ожидала услышать самые неприятные для себя вещи, но когда он
заявил, что мы пропали и что у него тоже нет никакого состояния, я чуть не
лишилась рассудка.
- Какое дьявольское мошенничество! - воскликнула я. - Обоих нас привели
к венцу обманом; вы, по-видимому, испытываете жестокое разочарование, и,
будь у меня деньги, я бы тоже чувствовала себя одураченной, так как, по
вашим словам, у вас нет ни гроша.
- Вы действительно были бы одурачены, моя милая, - отвечал он, - но вы
бы не погибли, потому что на пятнадцать тысяч фунтов мы бы отлично зажили в
этих краях; я уже совсем решил предоставить эти деньги в полное ваше
распоряжение; я бы не нанес вам ущерба ни на один шиллинг, а свое богатство
возместил бы любовью и нежностью по гроб жизни.
Речь эта дышала благородством, и я думаю, что она выражала его
искреннее намерение и что как по своему нраву, так и по поведению этот
человек был самым подходящим для меня мужем: но его бедность и долги,
которые он наделал по столь нелепому поводу, сильно омрачили наши виды на
будущее, и я не знала, что сказать и что подумать. Я выразила сожаление, что
за горячую любовь и доброту, которые я в нем обнаружила, он награжден такими
несчастьями, что я вижу впереди одно лишь разорение, ибо что касается меня,
то тех небольших средств, какие у меня есть, нам не хватит, увы, и на
неделю, - и с этими словами я вынула чек на двадцать фунтов и одиннадцать
гиней, сказав, что это весь остаток от моих небольших доходов, на которые я
рассчитывала прожить здесь три или четыре года, поверив рассказу этой твари
о здешней дешевизне; если у меня отнимут эти деньги, я останусь совсем
нищей, а известно, каково положение одинокой женщины с пустым карманом;
однако, сказала я мужу, если он хочет, пусть берет эти деньги.
Он ответил мне, сильно растроганный, чуть ли не со слезами на глазах,
что не прикоснется к моим деньгам, считая недопустимым ограбить меня и
- Ваша правда, ведь она может наделать вам долгов; однако закон
позволяет вам принять меры предосторожности. Вы можете, как говорится,
объявить ее неправоспособной.
- Нет, нет, не в этом дело. Насчет этого я принял меры, не об этом
речь: мне хотелось бы развязаться с ней, чтобы вновь жениться.
- В таком случае сударь, вам надо развестись. Если вы можете доказать
то, о чем говорите, вам, несомненно, удастся получить развод, и тогда вы
свободны.
- Это очень скучная и дорогая история.
- Что ж, если вы найдете женщину себе по вкусу, которая бы разделяла
ваши взгляды, то, я думаю, ваша жена не станет оспаривать у вас свободы,
которой сама пользуется. - Конечно, но не так-то легко склонить к этому
честную женщину; а что касается женщин другого рода то я довольно натерпелся
с одной потаскухой, чтобы заводить дело с другой.
Тут мне подумалось: "Я охотно пошла бы тебе навстречу, если бы ты
попросил меня об этом", - но я это сказала про себя, а вслух ответила:
- Но ведь вы закрываете дверь всякой честной женщине, склонной принять
ваше предложение, так как заранее осуждаете тех, кто готов решиться на такой
шаг, заявляя, что женщина, которая пошла бы теперь к вам, не может быть
честной.
- Мне очень хочется верить вам и думать, что честная женщина
согласилась бы на мое предложение. Право, я тогда рискнул бы. - И внезапно
обращается ко мне: - А вы бы согласились, сударыня?
- Разве можно задавать такие вопросы после того, что было сказано вам?
- ответила я. - Однако, чтобы вы не подумали, будто я жду только случая
отпереться, скажу вам напрямик: нет, не согласилась бы. У меня другие дела с
вами, и я не ожидала, что вы обратите в комедию серьезное дело, с которым я
пришла к вам, будучи в таком трудном положении.
- Да ведь, сударыня, мое положение столь же трудное, и я ничуть не
меньше вас нуждаюсь в совете. Если я нигде не найду сочувствия, то, мне
кажется, сойду с ума. Положительно не знаю, куда мне обратиться, уверяю вас.
- А между тем, сударь, в вашем деле гораздо легче помочь советом, чем в
моем.
- Умоляю вас, дайте мне этот совет. Право, вы меня приободрили.
- Извольте: если все обстоит так, как вы мне рассказали, то вы можете
добиться законного развода и тогда найдете достаточно честных женщин,
которым могли бы предложить руку. Женщины не такая уж редкость, чтобы вы не
могли отыскать себе среди них жену по вкусу.
- Отлично. Я принимаю ваш совет, говорю без шуток, но сначала разрешите
мне задать вам один серьезный вопрос.
- Любой, - отвечала я, - только не тот, что вы мне сейчас задавали.
- Нет, нет, не говорите этого, потому что я хочу задать именно этот
вопрос.
- Можете задавать какие угодно вопросы, мой ответ вам уже известен.
Кроме того, сударь, неужели вы такого дурного мнения обо мне, что думаете,
будто я стану отвечать вам на подобный вопрос? Разве хоть одна женщина
поверит, что вы говорите серьезно, что у вас нет намерения посмеяться над
ней?
- Право, я совсем не смеюсь над вами, мне не до шуток, помилуйте.
- Послушайте, сударь, - сказала я довольно резко, - я пришла к вам по
делу. Угодно вам будет дать совет, как мне поступить?
- Я подготовлюсь и скажу вам в следующий раз, как вы ко мне придете. -
Больше я к вам никогда не приду. - Почему же? - спросил он и удивленно
посмотрел на меня.
- Потому что не желаю больше слушать такие речи. - Все же обещайте мне
прийти, и я больше не заикнусь об этом, пока не получу развода; но мне
хотелось бы, чтобы после этого вы были приветливее, потому что вы будете
моей женой, или я вообще не стану разводиться - вот так меня тронуло ваше
дружеское участие, не говоря о прочем.
Слова его ужасно мне понравились; однако я знала, что лучший способ
удержать его - это находиться от него подальше, пока развод представляется
делом довольно отдаленного будущего, и решила, что еще успею принять
предложение, когда у него будут развязаны руки. Поэтому я очень почтительно
ответила, что у меня достаточно времени подумать над этими вещами, ведь
развод им еще не получен. Тем временем, сказала я ему, я уеду далеко отсюда,
а он встретит довольно женщин, которые больше придутся ему по вкусу. На этом
мы расстались, и он взял с меня обещание прийти к нему на следующий день для
переговоров о деле, на что я после долгих упрашиваний согласилась; хотя если
бы он глубже заглянул мне в душу, то увидел бы, что в этих упрашиваниях нет
большой надобности.
Я исполнила обещание и пришла к нему на следующий вечер в сопровождении
горничной, чтобы показать, что у меня есть прислуга, а войдя в дом, тотчас
ее отпустила. Мой клерк хотел, чтобы я велела горничной подождать, но я
громко приказала ей прийти за мной в девять часов. Он воспротивился и
сказал, что сам проводит меня домой; мне это не очень понравилось, так как я
подумала, что под его любезностью кроется желание разузнать, где я живу,
какая обо мне ходит слава и каковы мои средства. Все же я выразила согласие,
полагаясь на то, что в доме, где я жила, обо мне сложилось самое
благоприятное мнение и все его справки лишь подтвердят, что я женщина
состоятельная, поведения самого скромного и благонравного. Правильно ли это
было или нет, это другой вопрос, но отсюда вы видите, насколько необходимо
всем женщинам, мечтающим о приличной партии, составить выгодное мнение о
своей добродетели, как бы они в действительности ни жертвовали ею.
Я была приятно поражена, увидев, что он приготовил для меня ужин; при
этом я убедилась, что мой клерк живет на широкую ногу, в комфортной
квартире; мне это доставило большое удовольствие, ибо я уже смотрела на все
это как на свою собственность.
Мы стали вторично беседовать на ту же тему, что и прошлый раз. Он сразу
приступил к делу, признался в самом искреннем расположении ко мне; впрочем,
у меня не было никаких оснований сомневаться; объявил, что расположение это
возникло при первом же моем посещении, еще задолго до того, как я выразила
желание завещать ему свое имущество. "Не важно, когда оно возникло, -
подумала я, - лишь бы оно было прочным, а там все устроится". Потом он
сказал, как сильно его тронула моя готовность доверить ему свое состояние.
"На это у меня и был расчет, - подумала я, - но я полагала тогда, что ты
холостяк". Когда мы поужинали, он стал упрашивать меня выпить два или три
бокала вина, но я отказалась, выпив всего один или два. После этого он
сказал, что хочет сделать мне одно предложение, но просил не обижаться, если
оно мне не понравится. Я выразила уверенность, что он не сделает бесчестного
предложения, особенно в своем доме, в противном случае я прошу его
промолчать, чтобы у меня не возникло чувство, несовместимое с уважением и
доверием к нему, которые я достаточно засвидетельствовала этими визитами;
тут я попросила разрешения уйти и стала надевать перчатки, как бы готовясь
покинуть его, хотя в действительности вовсе не собиралась уходить, равно как
и он не собирался отпустить меня.
Понятно, он пристал ко мне, чтобы я не заикалась об уходе, уверяя, что
не собирается предлагать ничего бесчестного, а если я так думаю, то он не
будет больше говорить об этом.
Такой поворот мне совсем не понравился. Я ответила, что готова
выслушать все, что бы он ни сказал, будучи убеждена, что он не скажет ничего
такого, что ему не пристало говорить, а мне неприлично слышать. Тогда он
сказал, что у него вот какое предложение: он просит меня быть его женой,
хотя он еще не добился развода со своей потаскушкой, и, чтобы убедить меня в
честности своих намерений, пообещал до получения развода не заводить речи о
совместной жизни и супружеском сожительстве. Сердце мое с первого же слова
ответило да на это предложение, но необходимо было немного полицемерить,
поэтому я с притворным негодованием отвергла его предложение как
недостойное, заявив, что оно неуместно и только вовлечет нас в большие
неприятности, так как если в конечном счете он не добьется развода, то нам
нельзя будет ни расторгнуть наш брак, ни продолжать его, и мы окажемся в
весьма двусмысленном положении.
Словом, я привела столько доводов против этого предложения, что убедила
клерка в полной его нелепости; тогда он предложил мне подписать и скрепить
печатью договор с обязательством выйти за него замуж, как только он добьется
развода; но если он его не получит, то договор будет считаться
недействительным.
Я ответила, что это предложение разумнее первого; но так как мне
показалось, что клерк, в порыве искреннего чувства, впервые заговорил
серьезно, то я не сразу согласилась, а сказала, что подумаю. Я играла с ним,
как рыболов с форелью; я видела, что он уже клюнул, поэтому стала
подшучивать над его новым предложением и медлила с ответом; сказала, что он
мало меня знает, и предложила ему собрать обо мне сведения. Я позволила ему
также проводить меня домой, но не попросила зайти, сказав, что это будет
неудобно.
В общем, я пока уклонялась от подписания договора; побудило меня к
этому то, что дама, пригласившая меня поехать в Ланкашир, так настойчиво
меня упрашивала и сулила такие блага и такие прелести, что я соблазнилась и
решила попытать счастья. "Может быть, - подумала я, - мне удастся поправить
там свои дела", и тогда я без зазрения совести покинула бы своего честного
клерка, в которого была не настолько влюблена, чтобы отказаться ради него от
более выгодной партии.
Словом, я уклонилась от договора, но сказала клерку, что еду на север,
куда и попросила написать о порученном ему деле; сказала, что даю
достаточное доказательство своего уважения к нему, оставляя в его руках
почти все свое состояние, и обещаю, как только он выхлопочет развод и
известит меня об этом, немедленно приехать в Лондон, и тогда мы серьезно
поговорим о нашем деле.
Должна сознаться, что уезжала я с низкими намерениями, хотя была
приглашена с намерениями еще более низкими, как покажет продолжение этого
рассказа. Так или иначе, я уехала со своей приятельницей, как называла ее, в
Ланкашир. Всю дорогу она ухаживала за мной с видом самой искренней и
непритворной нежности; она взяла на себя все дорожные расходы, за
исключением оплаты проезда, а ее брат выслал навстречу нам в Воррингтон
барскую карету, и мы приехали в Ливерпуль с такой помпой, что лучшего я и
желать не могла.
В Ливерпуле мы не менее роскошно прожили три или четыре дня у одного
купца, имя которого я не буду называть по причине разыгравшихся в дальнейшем
событий. Потом моя спутница сказала, что хочет свезти меня к своему дяде,
где нам будет оказан пышный прием, и этот дядя, как она называла его,
прислал за нами карету четверней, которая отвезла нас за сорок миль, не знаю
куда.
Приехали мы в помещичью усадьбу, где оказалась многочисленная семья,
обширный парк, самое изысканное общество и где все называли мою подругу
"кузиной". Я ей сказала, что, приглашая меня в такое общество, она должна
была предупредить меня, и тогда я захватила бы лучшие свои платья. Услышав
это, дамы очень любезно сказали мне, что у них не придают такого значения
одежде, как в Лондоне; что кузина подробно осведомила их обо мне и я не
нуждаюсь ни в каких платьях, чтобы мне оказывали здесь уважение; словом, все
меня приняли там за знатную вдову с большим состоянием, не подозревая о том,
кем я была в действительности.
Я скоро обнаружила, что все в семье, в том числе и кузина, были
католиками; тем не менее нельзя представить себе лучшего обращения; все
держались со мной так учтиво, как если бы я была одного с ними
вероисповедания. По правде говоря, у меня не было твердых религиозных
убеждений, которые я могла бы оттаивать и я скоро научилась отзываться
благоприятно о римской церкви; в частности, я им сказала, что, на мой взгляд
все религиозные разногласия между христианами порождены воспитанием и что
если бы мой отец был католиком, то их религия, несомненно, нравилась бы мне
не меньше, чем моя.
Это очень расположило ко мне, и две или три старые дамы принялись за
меня по части религии. Моя податливость была так велика, что я не
посовестилась ходить с ними к обедне и подражать всем их движениям; но все
же мне не хотелось идти на уступки без всякой для себя выгоды; поэтому я
лишь поддерживала в них надежду, что обращусь в католичество, если меня
приобщат к католическим догматам, как они выражались, но этим дело и
ограничилось. Я пробыла там около шести недель, после чего моя спутница
отвезла меня в деревню в шести милях от Ливерпуля куда ее брат, как она
называла его, приехал меня навестить в собственной карете, с двумя лакеями в
богатой ливрее, и с места в карьер принялся ухаживать за мной. Поле всего,
что я перевидала, казалось бы меня нелегко будет провести; так я и сама
думала, тем более что имела в Лондоне верную карту, которую решила не
упускать, если только не найду чего-нибудь лучшего. Однако по всем внешним
признаем брат этот был партией, стоящей внимания; его состояние приносило
ему по меньшей мере тысячу фунтов годового дохода, но сестра говорила, что
он имеет полторы тысячи в год и большая часть его поместий находится в
Ирландии.
Ну, а я сама слыла здесь такой богачкой, что меня никто не решался даже
спрашивать о величине моего состояния; и моя лжеприятельница, поверив глупым
слухам, подняла мои средства с пятисот фунтов до пяти тысяч, а когда мы
приехали в Ливерпуль, они уже выросли до пятнадцати тысяч. Ирландец - я
принимала нового поклонника за ирландца - с остервенением бросился на
приманку; короче говоря, ухаживал за мной, делал мне подарки и влез в
сумасшедшие долги, чтобы не уронить себя в моих глазах. По внешности был он,
нужно отдать ему справедливость, элегантнейшим джентльменом: высокий,
стройный и на редкость обходительный; говорил он так непринужденно о своем
парке, своих конюшнях, лошадях, доезжачих, лесах, фермерах и слугах, точно
находился в своем замке и я все это видела своими глазами.
Ни разу не спросил он меня о моем состоянии или средствах, но пообещал
по приезде в Дублин записать на меня прекрасное поместье, приносящее
шестьсот фунтов годового дохода, причем брался уже здесь составить по всем
правилам дарственную запись, чтобы я сразу могла вступить во владение.
Речи эти были для меня настолько непривычны, что я утратила всякое
чувство реальности; дьявол в образе женщины постоянно находился возле меня и
твердил, как широко живет ее брат. Моя приятельница то спрашивала у меня
распоряжений, как я хочу покрасить и обить свою карету, то узнавала, какого
цвета ливрею будет носить мой паж. Словом, я была ослеплена, потеряла
способность говорить нет и согласилась выйти замуж; но, чтобы справить
свадьбу поскромнее, мы уехали подальше от города и были обвенчаны
католическим священником, который, как меня уверили, совершит обряд так же
законно, как пастор англиканской церкви.
Не могу сказать, чтобы я при этом не чувствовала некоторых угрызений
совести по случаю бесчестного нарушения уговора с моим верным клерком,
который искренне меня любил, прилагал столько усилий, чтобы развязаться с
потаскухой, так варварски с ним обращавшейся, и надеялся быть бесконечно
счастливым со своей новой избранницей; а эта избранница отдавалась теперь
другому почти так же бесстыдно, как и женщина, которую он хотел покинуть.
Но радужный блеск богатства и роскоши, которым обманутый поклонник,
обманывавший теперь меня, ежеминутно ослеплял мое воображение, настолько
увлек меня, что мне некогда было думать о Лондоне и его обитателях, а тем
более о своем обязательстве к человеку, гораздо более достойному, чем тот,
ради которого я его покинула.
Но дело было сделано; я находилась теперь в объятиях своего нового
супруга, который все еще казался таким, как прежде: нельзя было и
вообразить, что такое сказочное великолепие обходится ему менее чем в тысячу
фунтов в год.
Месяца через полтора после свадьбы мой муж стал поговаривать о поездке
в Честер, откуда мы должны были морем переправиться в Ирландию. Однако он
меня не торопил, и мы провели здесь еще недели три; потом послал в Честер за
каретой, которая должна была выехать нам навстречу к так называемой Черной
скале, возвышающейся против Ливерпуля. Мы прибыли туда в красивой
шестивесельной лодке, так называемой пинассе; слуги, багаж и лошади мужа
были переправлены на пароме. Он извинился, что у него нет знакомых в
Честере, но заявил, что поедет вперед и достанет для меня хорошее помещение
в каком-нибудь частном доме.
Я спросила, сколько времени мы пробудем в Честере. Он ответил, что
совсем недолго, лишь ночь или две, и тотчас же наймем карету и поедем в
Холихед. Тогда я сказала, чтобы он ни в коем случае не утруждал себя
поисками частной квартиры на одну или две ночи; Честер большой город, и я не
сомневаюсь, что там есть гостиницы с достаточными удобствами; так оно и
оказалось, и мы остановились в гостинице недалеко от собора; название ее я
забыла.
Тут мой супруг, заговорив о моей поездке в Ирландию, спросил, не нужно
ли мне перед отъездом привести в порядок дела в Лондоне. Я ответила, что
никаких дел там у меня нет, по крайней мере важных, и что я могу прекрасно
их устроить при помощи письма из Дублина.
- Сударыня, - почтительно сказал он, - по словам моей сестры, большая
часть вашего имущества заключается в деньгах, вложенных в Английский банк; я
полагаю, что это надежное место; но если потребуется произвести перевод или
переписать деньги на другое имя, то, пожалуй, необходимо будет побывать
Лондоне и устроить все это до отъезда в Ирландию.
Я сделала удивленное лицо и заявила, что не понимаю, что он хочет
сказать; у меня нет никаких вкладов в Английском банке, и я надеюсь, он не
станет утверждать, будто я когда-нибудь ему говорила об этом. Нет, сказал
он, я ему об этом не говорила, но сестра сказала ему, что большая часть
моего состояния вложена банк.
- И если я упомянул об этом, дорогая, - продолжал он, - то лишь для
того, чтобы вы могли, воспользовавшись случаем, привести в порядок свои дела
вам не пришлось еще раз подвергаться опасностям невзгодам морского
путешествия,
Меня удивили эти слова, и я задумалась над тем что бы они могли
означать; скоро мне пришло на мысль, что моя приятельница, называвшая его
братом, представила ему меня в ложном свете, и я решила дознаться, в чем тут
дело, прежде чем покину Англию и окажусь неизвестно в чьих руках, на чужой
стороне.
Приняв это решение, я на следующее утро позвала к себе в комнату
золовку и, сообщив ей вчерашний разговор с ее братом, умоляла ее повторить
мне, что она ему сказала и чем руководствовалась, устраивая этот брак. Она
призналась, что уверила брата, будто у меня крупное состояние, заявив, что
так ей сказали в Лондоне.
- Сказали? - с жаром перебила я. - Разве я вам когда-нибудь об этом
говорила?
Нет, сказала она, я действительно никогда не говорила ей этого, но я
неоднократно ей говорила, что все мое имущество находится в полном моем
распоряжении.
- Да, говорила, - с живостью ответила я, - но никогда я вам не
говорила, что у меня есть то, что называют состоянием; не говорила даже, что
у меня есть сто фунтов или ценностей на эту сумму. И разве совместим с
положением состоятельной женщины мой переезд сюда, на север Англии, с
единственной целью проживать меньше денег?
На мой крик, так как я пришла в сильное возбуждение, в комнату вошел
муж; я попросила его присесть, потому что собиралась сказать в присутствии
их обоих очень важную вещь, которую ему необходимо было выслушать.
Он был несколько смущен моим уверенным тоном, подошел и сел возле меня,
затворив сначала дверь; тогда я в сильном раздражении сказала ему:
- Боюсь, мой друг (я всегда была с ним любезна), что вы попались
впросак и совершили непоправимую ошибку, женившись на мне. Но так как я тут
совершенно ни при чем, то прошу меня не винить и обратить свое негодование
против истинного виновника, и никого больше, потому что я тут умываю руки.
- Какую же ошибку я совершил, моя милая, женившись на вас? Мне кажется,
брак этот послужил только к моей чести и выгоде.
- Сейчас я вам объясню, - отвечала я, - и боюсь, что у вас едва ли есть
основания считать, что с вами поступили хорошо; но я вам докажу, мой друг,
что я тут совершенно ни при чем. - После этого я умолкла.
В глазах мужа выразился тогда испуг и смятение, так как он, видимо,
стал догадываться, что под всем этим кроется; однако, взглянув на меня,
сказал лишь: "Продолжайте", - как бы выражая желание послушать, что я еще
скажу, и я, обратившись к нему, продолжала:
- Вчера я вас спросила, хвасталась ли я когда-нибудь перед вами своим
богатством или говорила, что у меня есть капитал в Английском банке или
где-нибудь в другом месте, и вы совершенно справедливо признали, что никогда
этого не было. Теперь прошу вас сказать в присутствии вашей сестры, давала
ли я вам когда-нибудь повод думать так и происходил ли у нас когда-нибудь
разговор об этом, - и он снова признал, что ничего такого не было, но
заметил, что я ему всегда казалась женщиной состоятельной и у него не
возникало на этот счет никаких сомнений. "Надеюсь, - закончил он, - что я не
был обманут".
- Я не спрашиваю, были ли вы обмануты, - отвечала я, - боюсь, что были,
и я вместе с вами; но я хочу отстраниться от всякого участия в этом обмане.
Я только что спрашивала вашу сестру, говорила ли я ей когда-нибудь, что у
меня есть состояние или капитал, и сообщала ли ей какие-либо подробности на
этот счет, и она признала, что никогда этого не было. Прошу вас, сударыня, -
обратилась я к ней, - сделайте мне одолжение, скажите: выдавала я вам себя
когда-нибудь за богатую женщину? Зачем же в таком случае поехала бы я с вами
в эти места с целью сберечь свои маленькие средства и жить скромно и дешево?
Она не могла отрицать ни одного моего слова, но заявила, что ее уверили
в Лондоне, будто у меня есть очень крупное состояние и оно вложено в
Английский банк.
- А теперь, дорогой мой, - обратилась я к своему новому супругу, -
сделайте милость, скажите, кто же так ловко провел нас обоих, уверив вас,
что я богата, и побудив добиваться моей руки?
Он не мог выговорить ни слова и только показал на сестру, но через
минуту разразился неистовейшим гневом, проклиная мою спутницу на чем свет
стоит и награждая ее самыми крепкими ругательствами, какие только мог
придумать; кричал, что она разорила его: сказала, будто у меня пятнадцать
тысяч фунтов и теперь должна получить с него пятьсот фунтов за то что
сосватала ему такую богачку. Потом прибавил обращаясь ко мне, что она вовсе
не сестра его, но бывшая любовница, что она уже получила от него сто фунтов
в счет этой сделки и что он пропащий человек, если дело обстоит так, как я
сказала; в порыве бешенства он поклялся, что убьет ее на месте, страшно
перепугав и ее и меня. Она с плачем закричала, что так ей сказали в том
доме, где я жила. Но он еще пуще разъярился от того, что она посмела завести
его так далеко, основываясь на одних лишь слухах; потом, снова обратившись
ко мне, чистосердечно заявил, что, по его мнению мы оба пропали, "так как,
признаться откровенно, дорогая моя, - сказал он, - у меня нет ни гроша, за
душой; то немногое, что было, я из-за этой чертовки растратил, ухаживая за
вами, на наряды и выезды". Воспользовавшись тем, что он заговорил со мной,
наша сводня выскользнула из комнаты, и я больше никогда ее не видела.
Тут я пришла в такое же замешательство, как и мой муж, и не знала, что
сказать. Я ожидала услышать самые неприятные для себя вещи, но когда он
заявил, что мы пропали и что у него тоже нет никакого состояния, я чуть не
лишилась рассудка.
- Какое дьявольское мошенничество! - воскликнула я. - Обоих нас привели
к венцу обманом; вы, по-видимому, испытываете жестокое разочарование, и,
будь у меня деньги, я бы тоже чувствовала себя одураченной, так как, по
вашим словам, у вас нет ни гроша.
- Вы действительно были бы одурачены, моя милая, - отвечал он, - но вы
бы не погибли, потому что на пятнадцать тысяч фунтов мы бы отлично зажили в
этих краях; я уже совсем решил предоставить эти деньги в полное ваше
распоряжение; я бы не нанес вам ущерба ни на один шиллинг, а свое богатство
возместил бы любовью и нежностью по гроб жизни.
Речь эта дышала благородством, и я думаю, что она выражала его
искреннее намерение и что как по своему нраву, так и по поведению этот
человек был самым подходящим для меня мужем: но его бедность и долги,
которые он наделал по столь нелепому поводу, сильно омрачили наши виды на
будущее, и я не знала, что сказать и что подумать. Я выразила сожаление, что
за горячую любовь и доброту, которые я в нем обнаружила, он награжден такими
несчастьями, что я вижу впереди одно лишь разорение, ибо что касается меня,
то тех небольших средств, какие у меня есть, нам не хватит, увы, и на
неделю, - и с этими словами я вынула чек на двадцать фунтов и одиннадцать
гиней, сказав, что это весь остаток от моих небольших доходов, на которые я
рассчитывала прожить здесь три или четыре года, поверив рассказу этой твари
о здешней дешевизне; если у меня отнимут эти деньги, я останусь совсем
нищей, а известно, каково положение одинокой женщины с пустым карманом;
однако, сказала я мужу, если он хочет, пусть берет эти деньги.
Он ответил мне, сильно растроганный, чуть ли не со слезами на глазах,
что не прикоснется к моим деньгам, считая недопустимым ограбить меня и