Денисова Ольга. Берендей

   И вечером Егор поцеловал ее. Под елкой.
   Юлька не могла больше ждать. Ей надо было все ему объяснить. Попросить прощения за это утро, когда она изображала из себя недотрогу. Пусть так делать нельзя. Пусть порядочные девушки так не поступают. Но Егор поймет, если она сама к нему приедет. Поймет и обрадуется. Сначала удивиться, а потом обязательно обрадуется!
   Утром пятого она поднялась в семь утра, тихо оделась и ушла из дома, пока родители спали.
   В электричке было холодно, гораздо холодней, чем она думала, поэтому на платформу она вышла, стуча зубами. Она никогда здесь не была, и даже не знала, на какую сторону от железной дороги перейти. Но, немного подумав, решила эту проблему. Если лес начинается от дома Егора, а кончается около ее дома, значит, ей надо на восточную сторону, потому что ее дом именно с той стороны.
   Светало. Поселок давно не спал, ходили автобусы, открылись магазины. Юлька перешла на другую сторону железной дороги и остановилась в нерешительности. Куда дальше?
   Она села на скамейку на автобусной остановке и вытащила из сумки распечатку карты. Это была довольно подробная карта, но поселок на ней прорисовали схематично. Только большие улицы и мосты. Лес тянулся с его северо-восточной стороны. Судя по масштабу, его кромка имела протяженность около пяти километров. На территории поселка. А ведь Егор мог жить и не возле поселка, может быть, к его дому вела одна из асфальтированных трасс. А таких она насчитала три.
   Юлька зажмурилась в отчаянье. Ей казалось, что она приедет сюда и тут же его найдет. Может быть, спросит у кого-нибудь. Но сейчас эта затея показалась ей абсолютно безнадежной. Она не могла подойти к какому-нибудь прохожему и спросить, не знает ли он егеря Егора. Это было бы верхом глупости. Если, что вероятно, человек его не знает, он посчитает ее дурой. А если знает, будет еще хуже… Он начнет интересоваться, зачем ей Егор. А дать ответа на этот вопрос она не могла. Ей не приходило в голову ни одной правдоподобной лжи, которую с легкостью можно было бы выдать незнакомому человеку. И потом, она совершенно не умела врать – сразу краснела, начинала запинаться, и каждому становилось ясно, что она врет.
   Юлька еще раз внимательно посмотрела на карту. Ни одной мысли не появилось. Но так просто сдаться она не могла. Не для того же она так долго мерзла в электричке, чтобы теперь развернуться и поехать назад. Она начала изучать карту медленно и подробно, сантиметр за сантиметром. Взвешивать все за и против. В конце концов, можно найти наиболее вероятное место, где может жить Егор.
   Она начала с железной дороги и двигалась в своем исследовании по кромке леса на восток. У нее была с собой ручка, но писать на морозе она отказывалась. И Юлька мысленно отметила три места, показавшиеся ей похожими на то, что нужно. И тут на глаза ей попалась тонкая ниточка прямой дороги, уходящая в лес и заканчивающаяся тупиком. Сердце бухнуло и провалилось куда-то в желудок. Таких дорог на карте было несколько. Но Юлька почему-то не на секунду не усомнилась, что это именно то, что она ищет.
   От отчаянья и неуверенности не осталось и следа. Она внимательно взглянула на карту, прикинула, как ей туда идти, и спрятала листок в карман.
   По дороге Юлька согрелась. Ей было не тяжело идти, наоборот, хотелось бежать вперед как можно быстрее. Вскоре дома поредели, а потом и совсем кончились – вокруг потянулись детские сады и лагеря. «Малыш», «Балтиец», «Малышок», «Спутник». Юлька фыркнула – очень оригинально!
   Через сорок минут пути она вышла на автобусное кольцо. Было очевидно, что это кольцо: колея делала большой круг и возвращалась обратно на дорогу. Она еще раз взглянула на карту – поворот в лес должен быть где-то здесь. И она быстро обнаружила его. Прямая заснеженная дорога уходила направо. Над ней аркой выгибалась береза. Ее заиндевевшие ветки были белее, чем ствол. Это показалось ей красивым и торжественным, словно Юлька пересекла границу леса, вошла на огороженную территорию.
   Она бодро прошла около километра, и оглянулась назад. Гнутой березы уже не было видно. Она слилась с белой дорогой и белым лесом вокруг. И вдруг Юльке стало страшно. Она одна. Даже если кричать, никто не услышит. А в лесу бродит медведь. Впрочем, если на нее нападет медведь, кричать все равно бесполезно.
   Ей захотелось съежиться, стать маленькой, как мышка, чтобы незаметно скользить по дороге вперед. «Медведь ходит бесшумно. Совершенно бесшумно», – услышала она голос Егора. «Интересно, он и по снегу ходит бесшумно?» – подумала она. Под ее сапожками снег тонко скрипел, и звук ее шагов в тишине леса наверняка разносился очень далеко.
   Она пошла еще быстрее. Лес смотрел на нее с двух сторон, и ей мерещились горящие глаза за каждым деревом. Иногда боковым зрением она угадывала какое-то движение, но, повернув голову, убеждалась, что это ей показалось.
   Ее собственно дыхание и скрип шагов мешали слушать, что происходит вокруг. Она поминутно оглядывалась, потому что ей мерещилось чужое дыхание за спиной.
   А дорога все не кончалась.
   Когда в лесу снова что-то промелькнуло, Юлька испугалась настолько, что присела на снег, за большим раскидистым кустом. Как будто он мог ее спрятать. Но никакого движения больше не наблюдалась, и Юлька, собрав все мужество в кулак, двинулась дальше.
   На карте эта дорога была не длиннее двух километров, но Юлька шла уже сорок минут, а конца пока не предвиделось. Но ведь карта была схематичной. На ней этой дороги могло не быть вообще. Поэтому она не отчаивалась.
   И вдруг… На этот раз не было никаких видений. Никаких смутных ощущений и бокового зрения. Она увидела в лесу что-то огромное и коричневое. Оно двигалось медленно, и из-за деревьев Юлька не могла разглядеть его как следует. Она остановилась, замерла и перестала дышать. Не возникало никаких сомнений в том, что это зверь. И действительно, как и говорили, размером с корову. Зверь брел вдоль леса, а когда повернул в сторону Юльки, она заорала. Она визжала так, что невыносимо больно стало горлу.
   И зверь, услышав ее крик, вдруг развернулся к лесу и побежал, шумно ломая ветки и глухо стуча копытами.
   – Это всего лишь лось… – разочарованно сказала себе Юлька. И засмеялась. Так что слезы побежали по щекам.
   Ее еще трясло от пережитого стресса, когда она заметила, что дорога сворачивает в сторону. Это ее обнадежило и придало сил. И не напрасно. Едва она зашла за поворот, как тут же увидела дом за изгородью, и несколько яблонь, и еще какие-то постройки. И не осталось никаких сомнений в том, что именно здесь живет Егор. Потому что ей сразу понравился этот двор, и дом, и сад. Потому что все это сразу показалось ей родным. Как будто она жила здесь когда-то, а теперь вернулась домой.
   Вместо калитки в изгороди просто был сделан проход. Утоптанный, широкий проход. И рядом с ним – лыжня. Юлька вошла через него во двор и направилась к крыльцу.
   Дом был старым, очень старым. Но не производил впечатления дряхлости. Так крепкий старик выглядит сильней мягкотелого юноши. Бревна не потемнели от времени, а приобрели цвет серебра, гладкого и блестящего. Иней покрывал стены и искрился на солнце, и шапка снега на крыше белизной слепила глаза. Такие дома бывают только в сказках, или на новогодних открытках. Не хватало только света в окошке и дыма из трубы.
   Юлькино нетерпение достигло пика. Вот сейчас. Она постучится, и Егор выйдет открыть ей дверь. Она так хорошо представила себе его лицо. Сперва он удивится, его брови поднимутся вверх и изогнутся, а потом он обрадуется и улыбнется своей замечательной тихой улыбкой. Эта картинка согревала ее всю дорогу, начиная с вокзала. И ради того, чтобы увидеть его улыбку, она и шла столько времени по морозу через лес. И боялась, и встретила лося, так похожего на медведя издали.
   Юлька подошла к крыльцу, поднялась на ступеньки и увидела на дверях огромный замок. Не было никаких сомнений в том, что дом закрыт снаружи.
   Она с минуту смотрела на запертую дверь, не в силах поверить, что ее такая маленькая и такая прекрасная мечта только что со звоном рассыпалась на мелкие кусочки. Этого она ну никак предположить не могла. А напрасно. Теперь она прекрасно понимала, что это вполне закономерно. Что люди не сидят дома целыми днями. У Егора наверняка есть какие-то обязанности. Она не представляла себе, что должен делать егерь, но что-то наверняка должен. И наверняка не дома. Да он просто мог уехать в город по делам, или пойти к кому-нибудь в гости! Как это было глупо! Глупо и неправильно! Может быть, он и вовсе не хотел ее здесь видеть. Он даже не оставил ей номера своего мобольника! Ах да, у него нет мобильника. А может он ей соврал? И просто не хотел с ней больше видеться?
   Юлька опустилась на ступеньки крыльца. Ну и пусть! Пусть! Рано или поздно он вернется домой. Она будет его ждать.
   Она ни на секунду не усомнилась в том, что пришла именно к его дому. Даже отсутствие собаки, про которую он рассказывал, не смутило ее – если он пошел в лес, то наверняка взял собаку с собой. А кошки не настолько доверчивые существа, чтобы выходить навстречу незнакомцам.
   Мысль о том, что можно снова пройти весь этот путь, который она преодолела, привела ее в ужас. Нет. Егор вернется. Он вернется скоро. Она дождется его, и он сперва удивится, а потом обрадуется. И улыбнется ей. И может быть поцелует еще раз.
   Она просидела больше часа, вглядываясь в заснеженный лес. Но лес молчал. И был совершенно неподвижен. Она изучила каждое дерево, которое видела с крыльца. Она нарочно отводила глаза от прохода в изгороди, и от поворота дороги, чтобы, повернувшись обратно, увидеть Егора. Но сколько она не играла сама с собой, Егор не появлялся.
   Через два часа она поняла, что ей очень холодно. Ей и до этого было не жарко, но тут она озябла окончательно. Вместо того, чтобы подняться и начать двигаться, она плотнее закуталась в шубку, сунула руки в рукава и нахохлилась. Ей было так холодно, что она заплакала. И плакала долго, тихо и горько. Слезы немного согрели ее. И успокоили. Действительность перестала казаться ей такой черной, в ней появились розовые краски. И даже небо немного порозовело. И вокруг искрился розовый снег. И розовое солнце начало пригревать. И розовый плюшевый тигренок уселся ей на колени и говорил с ней о тепле и лете. Она не заметила, как глаза ее закрылись. Она согрелась и уснула. И уснула совершенно счастливой.
 
   Берендей нагнал его всего через три часа после выхода из дома. Заклятый лег на дневку, лег не таясь и не путая следов. Как хозяин леса, которому ничего не может угрожать. Берендей почувствовал его присутствие задолго до того, как увидел. Что ж, он и сам ложился на дневку так же, ни от кого не таясь. Когда был хозяином леса.
   Заклятый тоже почуял его и проснулся. Медведи спят чутко, даже в берлоге. А на дневке не было ни одного шанса подобраться к нему незамеченным на расстояние выстрела. Но Заклятый и не собирался бежать.
   Берендей увидел, как бер поднялся, встряхнулся как пес и неторопливо пошел ему навстречу. Он вскинул ружье.
   – Вот теперь ничто меня не остановит, – сказал он вслух.
   Он взял бера на прицел. До него было не меньше пятидесяти метров, и оставалось время подпустить его чуть ближе.
   На Берендея шел сильный и красивый зверь. При свете Берендей разглядел его как следует. Широкая грудь покачивалась из стороны в сторону, над опущенной головой вздымалась холка, и плавно перекатывались лопаточные кости. Бер шел неторопливо, лениво выкидывая вперед когтистые лапы, взрывавшие снег. Так ходит тигр, учуявший добычу. Он спал как хозяин, а теперь шел как хозяин.
   Зверь приближался. Он уже вдвое сократил расстояние между ними. И шел так уверенно, как будто точно знал, что ему ничего не угрожает. А ведь он был не просто бером. Он был берендеем. И значит, точно знал, что означает нацеленное на него ружье. Но он без страха смотрел в два дула, готовые изрыгнуть тяжелые пули. И шел прямо на Берендея, не останавливаясь и не ускоряя темпа.
   Если бы бер побежал на него, или поднялся на задние лапы, Берендей бы выстрелил в него. Он бы выстрелил просто от страха. Но медведь не побежал. И не поднялся. Он шел словно на таран. Как будто у Берендея не было ружья. Как будто испытывал его на прочность.
   – Ну! – крикнул Берендей, но не смог нажать на курок. И понял, что медведь не станет пугать его. Он будет подходить все ближе. Смотреть ему в глаза. И он не выстрелит. Он не выстрелит. А потом будет поздно, и бер убьет его.
   Берендей подпустил его к себе метров на пятнадцать. Больше ни секунды медлить было нельзя. Зверь преодолеет эти пятнадцать метров в три прыжка. Ну, в четыре.
   Берендей развернулся и побежал. Он быстро бегал на лыжах, на этот раз у Заклятого не было ни единого шанса его догнать, ему не позволит глубокий снег.
   И вдруг за спиной он услышал смех. Обычный человеческий смех. Заклятый смеялся басом, и смеялся зло и обидно. А потом смех смолк и грохнул выстрел. Около уха свистнула пуля и со стуком впилась в ствол дерева впереди. Берендей метнулся за дерево и второй выстрел уже не застал его врасплох. Он опять вскинул ружье и поискал прицелом Заклятого. Но тот тоже спрятался за дерево. Ему надо было перезарядить двустволку.
   «А я бы не промахнулся», – подумал Берендей.
   И он понял, что не убьет Заклятого и в человечьем обличии. Потому что убийство человека – главное табу для берендея. Даже того человека, который стреляет в него. А может быть, он просто придумал это для себя? Может быть, ему просто не хватит духу убить человека? И табу здесь не причем? Какая разница!
   Берендей не стал дожидаться, пока Заклятый перезарядит ружье. Он успел отбежать на приличное расстояние, когда снова прогремели два выстрела подряд. На этот раз он не услышал даже свиста пуль – стрелял Заклятый плохо.
   И бежал до самого дома, по прямой. Это заняло у него не больше часа.
   Когда Берендею было лет шестнадцать, отец рассказал ему подробно, почему нельзя оборачиваться зимой. Рассказ его был коротким и страшным. Но он посчитал, что Берендей уже достаточно взрослый, для того, чтобы его понять.
   «Когда началась война, я не подлежал мобилизации, по паспорту мне было шестьдесят семь лет. А я просился. Но мне вежливо отказали. Немцы пришли сюда примерно в конце августа – в начале сентября. Я точно не помню. Это потом я узнал, что в двадцати километрах расположились партизаны. Если бы я знал это в сорок первом, я бы мог им здорово пригодиться. Но я начал свою войну. Может быть более победоносную.
   Я обернулся и начал выслеживать их по одному. Я убивал их, пользуясь хитростью и осторожностью зверя, при этом обладая умом человека. Я бесшумно появлялся из темноты, я вырастал над ними, как живое возмездие, и разил наповал, наслаждаясь их ужасом. Я ненавидел их всей душой, просто потому что они ходят по моей земле. Потому что считают себя хозяевами на моей земле. И перед смертью все они понимали, кто здесь на самом деле хозяин.
   Я не могу сказать точно, сколько их на моем счету. Сначала я просто убивал их и бросал там, где убил. А потом пришла зима. И я начал их жрать. Я убивал их и жрал их трупы. Я ненавидел их так люто, что выбросил из головы все заповеди и табу берендеев. Если не я, то кто? Кто еще мог так тихо подкрадываться и так молниеносно разить?
   К январю шерсть у меня лоснилась, я был жирен и доволен собой и жизнью. Они несколько раз ходили на меня, обкладывали со всех сторон. Но я оборачивался человеком, и уходил. И снова становился бером, и снова убивал их и жрал.
   У меня было два брата. Оба они погибли в войну, как я и говорил. Но оба они погибли после того, как немцев вышибли отсюда поганой метлой. Потому что они не смогли остановиться. Три года я питался человечиной. Это стало моим естеством. Я шел на запад впереди линии фронта, и продолжал их убивать. И остановился только перед Одером. Остановился и понял, что не смогу больше без этого жить. Я привык. Как наркоман привыкает к наркотику. Так и для зверя человечина имеет небывалую притягательную силу. Вот почему однажды попробовав человечины, зверь навсегда становится людоедом. Поэтому его убивают.
   Но я не был до конца зверем. Мои братья, оба, не выдержали. И были убиты. А я смог остановиться. Я не оборачивался несколько лет. Пробовал, и возвращался назад, в человеческий облик. Потом отпустило. Но я до сих пор вспоминаю те три с небольшим года как самые счастливые в жизни. Может быть и правильно. Я жил в гармонии. Я был счастливым человеком, уничтожающим врагов. И я был счастливым зверем, который не знает голода и ест самую вкусную пищу, которую может предоставить ему природа.
   Но если бы ты знал, чего мне стоило остановиться! Я ни на минуту не осуждаю своих братьев. Тогда казалось, что легче умереть, чем справиться с этим».
   Берендей выслушал отца не без ужаса. Но так и не смог решить, больше восхитился он рассказом отца или ужаснулся. Во всяком случае, он стал уважать его еще больше. Если можно сказать так о его уважении к отцу.
   Он подходил к дому и издали заметил кого-то на ступеньках крыльца. Это было непривычно и неожиданно. Берендей прибавил скорость. И влетая во двор, понял, что это Юлька. Она сжалась в комочек, подобрала под себя ноги и не пошевелилась, когда он бежал через двор и скидывал лыжи. Только подойдя вплотную, он заметил, что она спит. И сразу понял, что это может означать.
   С утра он не топил печь. Для этого пришлось бы встать часа на два-три раньше. Теперь Берендей проклинал свою лень. Ключ не желала попадать в замок, дверь не открылась сразу, а он спешил. Никогда нельзя спешить, если хочешь действовать быстро.
   Он распахнул дверь, поднял Юльку на руки, внес в дом и уложил на отцову кровать. Сначала закрыл двери, чтобы сберечь так необходимое сейчас тепло, а потом кинулся ее раздевать. Она не просыпалась. Щеки ее были белее снега и даже отливали синевой. Но она дышала. Совсем тихо, едва-едва. Берендей еле уловил ее дыхание. Потому что оно было не таким теплым, как обычно.
   Он не знал, за что схватиться сначала – растереть ее или затопить печь. В конце концов решил, что печь надежней поможет ей. Хорошо хоть он с вечера заложил в нее дрова, оставалось только поднести спичку. На всякий случай он зажег все четыре конфорки на плите и включил духовку.
   Спирт нашелся не сразу, уксус тоже. Берендей вывалил весь буфет на пол, чтобы добраться до них.
   Он тер ее голое, безжизненное тельце изо всех сил, не боясь ободрать кожу. Сперва грудь и спину, потом ноги, руки. Она была красивой, только очень белой, совершенно неестественно белой. И, как ни странно, сначала он не чувствовал ничего, кроме страха и жалости.
   Наконец Юлька застонала и шевельнулась.
   – Я видела лося, – сказала она отчетливо и снова закрыла глаза. А потом заплакала.
   Ему было жарко, он скинул свитер, надеясь, что дом уже прогрелся, но, глянув на градусник, увидел, что в комнате всего восемнадцать градусов. Это мало, очень мало.
   Он снова начал тереть ее, и заметил, что кожа начинает розоветь.
   – Мне холодно, – всхлипнула она.
   – Сейчас, малыш, сейчас, – прошептал он, – скоро будет тепло.
   Если ей холодно – значит, температура поднимается. Это обнадежило его и придало сил.
   – Накрой меня одеялом, пожалуйста. Мне так холодно.
   Он влил в нее стопку разбавленного спирта, Юлька закашлялась и снова начала плакать.
   На кухне было гораздо теплей, чем в комнате отца, но там не было кровати, чтобы ее положить. Берендей выбежал в кухню, с грохотом отодвинул буфет к двери, оттащил в сторону стол и попробовал протиснуть отцову кровать в дверь вместе с Юлькой. Но дверь была узковата. Он вытащил Юльку из постели, посадил на стул, отчего она снова начала плакать, и рывком поставил кровать набок. Теперь она легко прошла в дверь. Он промучился еще минуту, разворачивая ее вдоль печки, а потом поднял Юльку и положил обратно. Вся операция не отняла больше трех минут.
   – Здесь теплее?
   – Да, – она всхлипнула, – накрой меня одеялом, пожалуйста.
   – Да не поможет тебе одеяло.
   Берендей открыл печную дверцу.
   – Так лучше?
   – Да, – она повернулась набок, лицом к огню, – только спина мерзнет.
   Он не посмел. Он знал, что лучше всего при переохлаждении согревает человеческое тепло. Но он не посмел. Он испугался самого себя.
   – Ложись на живот, я разотру тебе спину.
   Она покорно перевернулась, и он опять начал тереть ее спиртом с уксусом. Ее кожа была мягкой, как будто бархатной. И уже порозовела.
   – Больно, – пожаловалась она.
   – Это хорошо, – сообщил он.
   Страх и жалость ушли. Он понял, что ему приятно прикасаться к ней. Но хотелось, чтобы эти прикосновения были не такими… грубыми. Берендей снова испугался, пытаясь взять себя в руки.
   – У тебя руки горячие, – Юлька перестала плакать. Она согревалась и скоро должна была окончательно придти в себя.
   – Это тоже хорошо.
   Чем отчетливей он понимал, что смерть ей уже не грозит, тем сильней ее тело кружило ему голову. Ее молочный запах… Нежная, прозрачная кожа… Родинка на пояснице. Очень хотелось прикоснуться к ней губами. Берендей встряхнул головой.
   – Не три так сильно, пожалуйста.
   – Ну уж нет.
   – У тебя пальцы царапаются. Мозолями.
   – Так тебе и надо.
   Он отвечал ей, а голос его не слушался. Руки продолжали широко и сильно растирать согревающееся тело. Берендей чувствовал нарастающую дрожь, сжимал зубы и старался глубоко и ровно дышать.
   – Все, хватит! Мне уже тепло!
   Юлька перевернулась и села на кровати. Берендей отдернул руки. Ее взгляд был вполне осмысленным, только растерянным и непонимающим. Она молчала несколько секунд, а потом рывком подтянула ноги к груди, обхватила себя руками и прошептала:
   – Ой, мамочка!
   – Жива, – Берендей улыбнулся, выдохнул и вышел в комнату. У отца в шкафу было припрятано теплое белье, которым ни он, ни Берендей так ни разу и не воспользовались.
   На этот раз он не спешил, поэтому нашел белье без труда.
   – Держи, – он не стал заходить в кухню, просто протянул руку.
   Юлька долго не забирала белье у него из руки, а потом резко выхватила. Как будто рассердилась.
   Берендей походил по комнате, ставшей без кровати пустой и какой-то маленькой. Руки дрожали. Он стиснул кулаки и несколько раз глубоко вдохнул. Голова кружилась, а щеки горели. Ему было гадко и хорошо одновременно.
   Но Юлька оделась быстро, так что он не успел до конца придти в себя.
   – Заходи, – позвала она.
   Он остановился в дверях, глядя на нее сверху вниз. Белье было ей велико, и она старательно подворачивала рукава.
   – Нет, ты иди сюда, чтобы я тебя видела.
   Она сердилась. Берендей на это только усмехнулся.
   – Ну? – спросил он, присев перед ней на кровати и продолжая глупо усмехаться.
   – Что «ну»?
   – Говори, что ты обо мне думаешь.
   – Ты!.. Как ты мог уйти так надолго, когда я приехала к тебе!
   Она сама испугалась того, что сказала и ахнула.
   – Теперь горячего чаю, – подвел он итог.
   Юлька кивнула. Берендей поставил чайник на плиту.
   – Я видела лося, – сказала она.
   – А я знаю, – он поднял и опустил брови.
   – Откуда?
   – А ты уже говорила.
   – Когда?
   – Ты не помнишь. Как ты меня нашла?
   – Не знаю. Просто нашла. Шла и нашла.
   – Если бы я вернулся на час позже, ты бы умерла.
   Берендей сам испугался своих слов. Юлька побледнела и приподняла плечи.
   – А лоси здесь часто бывают, у них тут кормушка, – поспешил объяснить он, – Так что ничего удивительного.
   – Я думала, это медведь. Я всю дорогу шла и боялась медведя.
   Берендей не стал спрашивать, зачем она приехала. Он побоялся того, что она ответит. Ему было достаточно того, что она пришла. И даже не стал ее пугать тем, что она очень правильно боялась медведя.
   А потом она выпила чаю и уснула. Берендей подложил в печку дров, потому что по его мнению Юлька была еще не вполне теплой. Только выключил газ, с газом было очень душно.
   Он посидел несколько минут, глядя на нее. Она показалась ему очень красивой, маленькой и беззащитной. Но вместо того, чтобы устыдиться, Берендей снова почувствовал жар и дрожь.
   Нужно было чем-нибудь заняться, чтобы ее тело перестало сводить его с ума. Берендей зашел в библиотеку и долго перерывал старинные книги, надеясь найти как можно больше о заклятых берендеях. В детстве отец насильно заставлял его читать такие книги, но Берендей совершенно не запоминал их содержания. Они не казались ему интересными тогда. Ну, а прочитать о берендеях все, что собрали отец, дед и прадед, было просто невозможно.
   Он выбрал то, что показалось ему интересным, и перешел в комнату отца. В его комнате тоже стоял стол, куда как более удобный для чтения, но он хотел одним глазом приглядывать за Юлькой.
   Берендей с трудом продирался сквозь тяжелый слог далеких предков. Но муторное чтение сделало свое дело. Он успокоился, перестал дрожать и почти полностью переключился на мысли о том, как победить Заклятого. Однако за пару часов нашел только одну мысль, которая чего-то стоила. И состояла она в том, что берендей по крови не должен связываться с заклятым, потому что не может его убить. Так же как бер не может убить берендея. А заклятый его может. Он надеялся найти ответ на вопрос: «Почему?», но пока не нашел. Не может убить, и все.
   Зато дальше было написано, что заклятый всегда будет стремиться занять место берендея по крови. Его как магнитом притягивает его территория. Что ж, пока все было правильно.