Страница:
Искры посыпались из моих глаз, и больше я ничего не видела. Я ударилась головой об одну из ступенек, застонала и потеряла сознание…
— Ах, моя бедная любовь! — воскликнул я, прижимая Эдмею к своей стесненной груди и пытаясь нащупать губами следы давней раны в ее волосах.
Графиня осторожно освободилась от моих объятий и сказала:
— Я вела себя весьма безрассудно, не так ли?
— О! — воскликнул я. — Вы тут ни при чем, во всем виноват священник… Ах, мерзавец! Неужели Бог его не покарал?
— Нет, — ответила Эдмея, — вместо него был наказан невиновный, хороший человек, если только можно считать наказанием потерю такой глупой девчонки, как я.
— Досказывайте, Эдмея, досказывайте, — попросил я, — разве вы не видите, что моя душа прикована к вашим устам?
Графиня продолжала:
— После этого происшествия, причина которого осталась для всех загадкой, аббат Морен вернулся в наш дом победителем. Стали поговаривать, что господин де Монтиньи во время первой брачной ночи в припадке ярости разбил мне голову о стену.
Рана была тяжелой; как мне впоследствии говорили, я не приходила в сознание более двенадцати часов. Когда я, наконец, открыла глаза, аббат Морен сидел подле моей кровати, приложив тонкий длинный палец к своим бескровным губам, словно олицетворение Безмолвия.
Он был первым, кого я увидела.
Затем я перевела взгляд на других людей, окружавших меня; это были врач, моя мачеха и Зоя.
Я видела, как Зоя протягивает ко мне руки с неизъяснимой радостью, но я потеряла столько крови и была настолько слаба, что боялась говорить и не могла слушать чужие речи. Я снова закрыла глаза и погрузилась в забытье, унося с собой образ священника, властным жестом приказавшего мне молчать.
Я заметила, что господина де Монтиньи в комнате нет, и, в силу странной противоречивости человеческой натуры, почти осуждала его за это.
Врач посоветовал оставить меня одну, утверждая, что теперь мой организм должен сам позаботиться о себе. Я услышала, как Зоя настаивает на том, чтобы остаться возле меня, обещая сидеть в кресле неподвижно и не отвечать, даже если я проснусь и заговорю с ней.
Она сдержала слово, и я узнала о том, что произошло, лишь четыре-пять дней спустя.
Услышав мой крик, господин де Монтиньи тоже отчаянно закричал. Когда Зоя прибежала со свечой, она увидела, что я лежу у подножия лестницы с окровавленной головой и господин де Монтиньи поднимает меня, взяв на руки. Они решили, что я разбилась насмерть.
«Ничто не могло сравниться с горем господина де Монтиньи», — заметила Зоя.
На наши крики, к которым присоединилась Зоя, прибежала госпожа де Жювиньи. Она спросила, что случилось, но господин де Монтиньи лишь произнес с глубокой печалью, качая головой:
«Если бы вы сказали, сударыня, что бедная Эдмея испытывает ко мне столь сильную неприязнь, поверьте, я не стал бы добиваться ее руки».
Затем, отойдя от моего безжизненного тела, он добавил:
«Я поскачу верхом и пришлю вам врача. Что до меня, то я считаю, что должен удалиться, так как внушаю Эдмее ужас. Я появлюсь здесь снова, лишь если она сама меня позовет».
Коснувшись губами моего обагренного кровью лба, он поклонился госпоже де Жювиньи и вышел. Пять минут спустя послышался стук копыт удалявшейся галопом лошади.
Через час приехал врач. Господин де Монтиньи взял с него обещание ежедневно сообщать ему о моем здоровье и уехал в свою усадьбу, расположенную в двух льё от Жювиньи.
Я опускаю ненужные подробности.
Аббат Морен приобрел такое влияние на мою мачеху, что, когда она вскоре уехала в Париж, оставив меня на попечении Жозефины и Зои, он стал распоряжаться в доме как хозяин.
Воспользовавшись своей властью, священник возбудил гражданское дело, требуя для меня раздельного жительства с мужем вследствие его жестокого обращения со мной.
Вдобавок все его прихожане выступили как один против господина де Монтиньи; здешние святоши на десять льё в округе наперебой поносили его по наущению аббата Морена.
Впрочем, со стороны это выглядело именно так: разве не заслуживал всеобщей ненависти изверг, который в первую брачную ночь разбил своей жене голову о стену за то, что она дала легкий отпор его желаниям, в особенности, если этот человек был еретиком и сопротивление жены было вызвано религиозными соображениями?
Таким образом, я стала жертвой, а господин де Монтиньи — палачом.
Палач держался безупречно до самого конца. Видя, что я не присылаю за ним, как он надеялся, а мой адвокат и поверенный требуют, чтобы он отказался от меня, так сказать, во имя попранной нравственности, господин де Монтиньи не стал оправдываться, а положился на правосудие и позволил голословно осудить себя.
Он уехал за границу в тот день, когда был вынесен приговор, не сообщив, в какую страну направляется, но прислав мне следующую записку:
«Милое, родное дитя, я не вправе причинять Вам горе, не сумев сделать Вас счастливой. Я не покончу с собой, как бы плохо мне ни было, потому что самоубийство — это преступление. Но я готов обещать одно: прежде чем Вам исполнится двадцать лет, человек, которого Вы полюбите, сможет стать вашим супругом.
Де Монтиньи».
— И у вас не хватило духу его удержать? — вскричал я в порыве восхищения этим человеком.
— Меня уже не было в Жювиньи, и я больше не принадлежала себе: меня отправили в монастырь урсулинок в Берне.
— О! — прошептал я. — Вы оказались во власти священника, да хранит вас Бог!
— Да, Бог хранил меня, — ответила г-жа де Шамбле.
— Простите, что я перебил вас, — сказал я, — продолжайте же, продолжайте.
XXIII
XXIV
— Ах, моя бедная любовь! — воскликнул я, прижимая Эдмею к своей стесненной груди и пытаясь нащупать губами следы давней раны в ее волосах.
Графиня осторожно освободилась от моих объятий и сказала:
— Я вела себя весьма безрассудно, не так ли?
— О! — воскликнул я. — Вы тут ни при чем, во всем виноват священник… Ах, мерзавец! Неужели Бог его не покарал?
— Нет, — ответила Эдмея, — вместо него был наказан невиновный, хороший человек, если только можно считать наказанием потерю такой глупой девчонки, как я.
— Досказывайте, Эдмея, досказывайте, — попросил я, — разве вы не видите, что моя душа прикована к вашим устам?
Графиня продолжала:
— После этого происшествия, причина которого осталась для всех загадкой, аббат Морен вернулся в наш дом победителем. Стали поговаривать, что господин де Монтиньи во время первой брачной ночи в припадке ярости разбил мне голову о стену.
Рана была тяжелой; как мне впоследствии говорили, я не приходила в сознание более двенадцати часов. Когда я, наконец, открыла глаза, аббат Морен сидел подле моей кровати, приложив тонкий длинный палец к своим бескровным губам, словно олицетворение Безмолвия.
Он был первым, кого я увидела.
Затем я перевела взгляд на других людей, окружавших меня; это были врач, моя мачеха и Зоя.
Я видела, как Зоя протягивает ко мне руки с неизъяснимой радостью, но я потеряла столько крови и была настолько слаба, что боялась говорить и не могла слушать чужие речи. Я снова закрыла глаза и погрузилась в забытье, унося с собой образ священника, властным жестом приказавшего мне молчать.
Я заметила, что господина де Монтиньи в комнате нет, и, в силу странной противоречивости человеческой натуры, почти осуждала его за это.
Врач посоветовал оставить меня одну, утверждая, что теперь мой организм должен сам позаботиться о себе. Я услышала, как Зоя настаивает на том, чтобы остаться возле меня, обещая сидеть в кресле неподвижно и не отвечать, даже если я проснусь и заговорю с ней.
Она сдержала слово, и я узнала о том, что произошло, лишь четыре-пять дней спустя.
Услышав мой крик, господин де Монтиньи тоже отчаянно закричал. Когда Зоя прибежала со свечой, она увидела, что я лежу у подножия лестницы с окровавленной головой и господин де Монтиньи поднимает меня, взяв на руки. Они решили, что я разбилась насмерть.
«Ничто не могло сравниться с горем господина де Монтиньи», — заметила Зоя.
На наши крики, к которым присоединилась Зоя, прибежала госпожа де Жювиньи. Она спросила, что случилось, но господин де Монтиньи лишь произнес с глубокой печалью, качая головой:
«Если бы вы сказали, сударыня, что бедная Эдмея испытывает ко мне столь сильную неприязнь, поверьте, я не стал бы добиваться ее руки».
Затем, отойдя от моего безжизненного тела, он добавил:
«Я поскачу верхом и пришлю вам врача. Что до меня, то я считаю, что должен удалиться, так как внушаю Эдмее ужас. Я появлюсь здесь снова, лишь если она сама меня позовет».
Коснувшись губами моего обагренного кровью лба, он поклонился госпоже де Жювиньи и вышел. Пять минут спустя послышался стук копыт удалявшейся галопом лошади.
Через час приехал врач. Господин де Монтиньи взял с него обещание ежедневно сообщать ему о моем здоровье и уехал в свою усадьбу, расположенную в двух льё от Жювиньи.
Я опускаю ненужные подробности.
Аббат Морен приобрел такое влияние на мою мачеху, что, когда она вскоре уехала в Париж, оставив меня на попечении Жозефины и Зои, он стал распоряжаться в доме как хозяин.
Воспользовавшись своей властью, священник возбудил гражданское дело, требуя для меня раздельного жительства с мужем вследствие его жестокого обращения со мной.
Вдобавок все его прихожане выступили как один против господина де Монтиньи; здешние святоши на десять льё в округе наперебой поносили его по наущению аббата Морена.
Впрочем, со стороны это выглядело именно так: разве не заслуживал всеобщей ненависти изверг, который в первую брачную ночь разбил своей жене голову о стену за то, что она дала легкий отпор его желаниям, в особенности, если этот человек был еретиком и сопротивление жены было вызвано религиозными соображениями?
Таким образом, я стала жертвой, а господин де Монтиньи — палачом.
Палач держался безупречно до самого конца. Видя, что я не присылаю за ним, как он надеялся, а мой адвокат и поверенный требуют, чтобы он отказался от меня, так сказать, во имя попранной нравственности, господин де Монтиньи не стал оправдываться, а положился на правосудие и позволил голословно осудить себя.
Он уехал за границу в тот день, когда был вынесен приговор, не сообщив, в какую страну направляется, но прислав мне следующую записку:
«Милое, родное дитя, я не вправе причинять Вам горе, не сумев сделать Вас счастливой. Я не покончу с собой, как бы плохо мне ни было, потому что самоубийство — это преступление. Но я готов обещать одно: прежде чем Вам исполнится двадцать лет, человек, которого Вы полюбите, сможет стать вашим супругом.
Де Монтиньи».
— И у вас не хватило духу его удержать? — вскричал я в порыве восхищения этим человеком.
— Меня уже не было в Жювиньи, и я больше не принадлежала себе: меня отправили в монастырь урсулинок в Берне.
— О! — прошептал я. — Вы оказались во власти священника, да хранит вас Бог!
— Да, Бог хранил меня, — ответила г-жа де Шамбле.
— Простите, что я перебил вас, — сказал я, — продолжайте же, продолжайте.
XXIII
— На следующий день после отъезда госпожи де Жювиньи в Париж я получила от нее письмо, в котором она говорила, что после скандала, случившегося из-за моей глупости, мне лучше всего стать послушницей в монастыре урсулинок в Берне.
Мачеха собиралась уехать в Италию вместе со своей сестрой и ее мужем на год-два, а возможно, и больше. В случае смерти господина де Монтиньи, что было маловероятно, так как ему лишь недавно исполнилось тридцать два года, мне предоставлялось право постричься в монахини, снова выйти замуж или ждать своего совершеннолетия.
Госпожа де Жювиньи поручила аббату Морену опекать меня во время ее отсутствия.
Я показала Зое письмо, где она уведомляла его об этом. Я могла довериться лишь молочной сестре, так как моя добрая старая Жозефина всецело находилась под влиянием аббата Морена, и всякий раз, когда я была готова восстать против него, мне было заранее понятно, что рассчитывать на ее содействие в борьбе со священником нельзя.
Зоя прочла письмо. При кажущемся легкомыслии это очень справедливый человек и, главное, у нее чрезвычайно решительный характер. Она не раз давала мне полезные советы и оказывала важную поддержку.
Зоя немного подумала и сказала:
«Бедная Эдмея, тебе следует выбрать одно из двух: либо последовать совету твоей мачехи, либо немедленно отправить меня в усадьбу господина де Монтиньи, чтобы я привезла его сюда.
«Что ты предлагаешь мне сделать, Зоя?» — воскликнула я.
«Я предлагаю тебе не отказываться от своего счастья».
«Я никогда не осмелюсь снова встретиться с господином де Монтиньи, да он и сам не захочет меня видеть».
«Я думаю, что он готов приползти в твою комнату на коленях».
«Нет, нет, никогда! — глухо пробормотала я. — Это невозможно, ведь аббат Морен говорит, что тогда мне грозит проклятие…»
«Да простит Господь аббата Морена за то зло, что он сделал, но я сомневаюсь, что милосердный Бог его простит, так как это будет уже не милосердие, а несправедливость. Я спрашиваю в последний раз: ты хочешь, чтобы я сходила за господином де Монтиньи?»
«Нет, я уже тебе сказала».
«Если я отправлюсь к нему без твоего ведома, ты меня простишь?»
«Нет, Зоя, не делай этого — если я его снова увижу, то не побегу к лестнице, а выброшусь в окно».
«В таком случае давай последуем совету твоей мачехи и выберем монастырь».
«Ты говоришь, выберем монастырь?»
«Конечно, если ты уйдешь в монастырь, я последую за тобой».
«О! С тобой, Зоя, я отправилась бы туда не раздумывая, но…»
«Но что?»
«Он не позволит тебе последовать за мной».
«Кто не позволит?»
«Он».
«Кто именно?»
«Аббат Морен».
«Не волнуйся, я об этом позабочусь».
Я покачала головой.
«Ну-ка, посмотри мне в глаза, — сказала Зоя. — Почему ты думаешь, что аббат Морен не позволит мне отправиться с тобой в монастырь?»
«Я не знаю, — ответила я, — но тебе известно, что я обладаю способностью кое-что предвидеть. Так вот, я уверена, что он этому воспротивится».
«О да, даже наверняка», — согласилась Зоя.
«Ну, и что же ты тогда будешь делать?»
«Я последую за тобой вопреки его воле».
«Вопреки его воле! Неужели тебе удастся попасть в монастырь без его согласия?»
«Он согласится, хотя и с тяжелым сердцем».
«В таком случае, милая Зоя, раздумывать больше нечего. Едем в Берне!»
«О, не надо так спешить — в монастыре не слишком веселая жизнь».
«А что, здесь у меня очень веселая жизнь?»
«Конечно, нет, но разве из-за этого нужно бросаться в пропасть очертя голову?»
И тут в дверь постучали. Хотя я уже выздоровела и даже начала гулять по парку, всем было наказано обращаться со мной крайне бережно и не входить ко мне без стука.
Зоя открыла дверь; кто-то из слуг, оставшихся в усадьбе, пришел сообщить, что девушку просят зайти к ее матушке по важному делу.
Моя молочная сестра заставила слугу повторить это дважды.
«Меня — по важному делу? — вскричала она со смехом. — Ты слышишь, Эдмея? Мадемуазель Зою просят зайти к ее достопочтенной матушке по важному делу».
Затем, обращаясь к слуге, она сказала:
«Передайте, что я сейчас приду».
Закрыв дверь, Зоя вернулась ко мне.
«Ты знаешь, зачем тебя зовут?» — спросила я.
«По правде сказать, нет; должно быть, это происки аббата Морена. Как бы то ни было, через четверть часа ты узнаешь об этом, как и я. Я скоро вернусь».
Зоя ушла. Я была уверена, что ее спрашивал господин де Монтиньи и, возможно, даже желала этого в глубине души.
Часто воскрешая в памяти наши с ним отношения во всех подробностях, я не могла не признаться себе, что, если бы не роковое вмешательство аббата Морена, настроившего меня против жениха, я нашла бы с ним свое счастье, как уверяла Зоя на своем бесхитростном и красочном языке.
Вскоре Зоя вернулась.
«Ну, и что же от тебя хотели?» — живо спросила я.
«О! Ничего особенного: всего лишь выдать меня замуж».
«Выдать тебя замуж?»
«А почему бы и нет, в конце концов? Ведь ты побывала замужем, а я старше тебя на несколько месяцев — стало быть, я уже взрослая особа».
«И кто же хотел выдать тебя замуж?»
«Господин викарий, ни больше ни меньше».
«Господин викарий?»
«Да, он сам со мной говорил».
«А за кого он хотел тебя выдать?»
«За ключаря Жана Луи».
«Но Жан Луи — бедняк, и ты небогата, как же вы стали бы жить?»
«А вот в этом ты ошибаешься. У Жана Луи объявился неизвестный благодетель, который выделит ему три тысячи франков в приданое. Как ты считаешь, неужели у Жана Луи такие красивые глаза, что ему можно дать за них тысячу экю?»
«Конечно, нет, он ведь косой!»
«Я ответила то же самое, но господин викарий возразил, что я не права, и Жан Луи — очень видный парень, вот только глаза у него не как у всех. Если он женится, его жалованье сторожа возрастет до шестисот франков, не считая трех тысяч приданого. К тому же работа в церкви отнимает у Жана Луи всего лишь четверть часа по будним дням и два-три часа в воскресенье, и, значит, она не помешает ему заниматься ремеслом башмачника. Одним словом, если я ему откажу, то никогда не найду такого выгодного жениха».
«Что же ты на это ответила?»
«Я, разумеется, отказалась».
«По какой причине?»
«По причине того, что я собираюсь последовать за тобой в монастырь урсулинок в Берне и поэтому не могу обещать, что подчинюсь, если кто-то прикажет мне остаться в Жю-виньи. Впрочем, я признала превосходные физические и душевные качества Жана Луи и пожелала ему найти другую девушку, которая оценила бы его достоинства и состояние лучше, чем я».
«Что же сказала на это твоя матушка?»
«Ах! Как только она узнала, что я отказываю Жану Луи, чтобы уйти с тобой в монастырь, она одобрила мое решение, но, я думаю, что аббат Морен переубедит ее».
«Как! Аббат Морен?»
«Конечно. Разве ты не догадываешься, что это он все подстроил?»
«Нет».
«До чего же ты наивна!» — пожала плечами Зоя.
Я задумалась о том, какую пользу может извлечь аббат Морен из брака Зои и Жана Луи, как вдруг появился тот же самый слуга и во второй раз передал Зое, что ее просят зайти к матери.
«На сей раз, это он», — заявила девушка.
«Кто?»
«Ах, право, посмотри сама, ведь ты ясновидящая».
Я сосредоточилась и, закрыв глаза, усилием воли приказала себе видеть на расстоянии. Вскоре я вздрогнула и, побледнев, воскликнула:
«Аббат Морен!»
«Ну, а я догадалась, что это он, не будучи ясновидящей», — заметила Зоя.
Затем, встав передо мной на колени, она взяла меня за руки, поцеловала их и спросила:
«Ну, а теперь скажи, ты уверена, что не хочешь больше видеть господина де Монтиньи?»
«Да, пока жив священник, иначе он сведет меня с ума».
«Ты права: лучше сидеть взаперти в монастыре урсулинок в Берне, чем в доме Святого Спасителя в Кане note 8. Завтра же мы поедем в Берне».
«Ты поедешь со мной, не так ли?»
«Разумеется».
«А если он не захочет, чтобы ты меня сопровождала?..»
«Не волнуйся, захочет».
«Как ты это устроишь?»
«Это касается только меня».
Поднявшись, славная девушка поцеловала меня в обе щеки и ушла.
А теперь, — продолжала г-жа де Шамбле, — позвольте мне сразу сказать вам, что я узнала позже в монастыре урсулинок, так как мой рассказ и без того уже слишком затянулся.
— Милая Эдмея, — ответил я, — не знаю, покажется ли ваш рассказ долгим постороннему человеку, но я чувствую, что каждое ваше слово заставляет трепетать ту или иную струну моей души. Вы видите, как страстно я вам внимаю и как жадно ловлю каждое ваше слово. Не упустите же ни одной подробности из вашей жизни, ведь она мне дорога. К тому же, разве вы не говорили мне, что, если верить вашим предчувствиям, мне суждено спасти вас от страшной беды? Я должен знать всю вашу жизнь, чтобы предотвратить, чтобы отвести от вас эту угрозу. Говорите же, говорите, я вас слушаю.
Госпожа де Шамбле продолжила свой рассказ.
Мачеха собиралась уехать в Италию вместе со своей сестрой и ее мужем на год-два, а возможно, и больше. В случае смерти господина де Монтиньи, что было маловероятно, так как ему лишь недавно исполнилось тридцать два года, мне предоставлялось право постричься в монахини, снова выйти замуж или ждать своего совершеннолетия.
Госпожа де Жювиньи поручила аббату Морену опекать меня во время ее отсутствия.
Я показала Зое письмо, где она уведомляла его об этом. Я могла довериться лишь молочной сестре, так как моя добрая старая Жозефина всецело находилась под влиянием аббата Морена, и всякий раз, когда я была готова восстать против него, мне было заранее понятно, что рассчитывать на ее содействие в борьбе со священником нельзя.
Зоя прочла письмо. При кажущемся легкомыслии это очень справедливый человек и, главное, у нее чрезвычайно решительный характер. Она не раз давала мне полезные советы и оказывала важную поддержку.
Зоя немного подумала и сказала:
«Бедная Эдмея, тебе следует выбрать одно из двух: либо последовать совету твоей мачехи, либо немедленно отправить меня в усадьбу господина де Монтиньи, чтобы я привезла его сюда.
«Что ты предлагаешь мне сделать, Зоя?» — воскликнула я.
«Я предлагаю тебе не отказываться от своего счастья».
«Я никогда не осмелюсь снова встретиться с господином де Монтиньи, да он и сам не захочет меня видеть».
«Я думаю, что он готов приползти в твою комнату на коленях».
«Нет, нет, никогда! — глухо пробормотала я. — Это невозможно, ведь аббат Морен говорит, что тогда мне грозит проклятие…»
«Да простит Господь аббата Морена за то зло, что он сделал, но я сомневаюсь, что милосердный Бог его простит, так как это будет уже не милосердие, а несправедливость. Я спрашиваю в последний раз: ты хочешь, чтобы я сходила за господином де Монтиньи?»
«Нет, я уже тебе сказала».
«Если я отправлюсь к нему без твоего ведома, ты меня простишь?»
«Нет, Зоя, не делай этого — если я его снова увижу, то не побегу к лестнице, а выброшусь в окно».
«В таком случае давай последуем совету твоей мачехи и выберем монастырь».
«Ты говоришь, выберем монастырь?»
«Конечно, если ты уйдешь в монастырь, я последую за тобой».
«О! С тобой, Зоя, я отправилась бы туда не раздумывая, но…»
«Но что?»
«Он не позволит тебе последовать за мной».
«Кто не позволит?»
«Он».
«Кто именно?»
«Аббат Морен».
«Не волнуйся, я об этом позабочусь».
Я покачала головой.
«Ну-ка, посмотри мне в глаза, — сказала Зоя. — Почему ты думаешь, что аббат Морен не позволит мне отправиться с тобой в монастырь?»
«Я не знаю, — ответила я, — но тебе известно, что я обладаю способностью кое-что предвидеть. Так вот, я уверена, что он этому воспротивится».
«О да, даже наверняка», — согласилась Зоя.
«Ну, и что же ты тогда будешь делать?»
«Я последую за тобой вопреки его воле».
«Вопреки его воле! Неужели тебе удастся попасть в монастырь без его согласия?»
«Он согласится, хотя и с тяжелым сердцем».
«В таком случае, милая Зоя, раздумывать больше нечего. Едем в Берне!»
«О, не надо так спешить — в монастыре не слишком веселая жизнь».
«А что, здесь у меня очень веселая жизнь?»
«Конечно, нет, но разве из-за этого нужно бросаться в пропасть очертя голову?»
И тут в дверь постучали. Хотя я уже выздоровела и даже начала гулять по парку, всем было наказано обращаться со мной крайне бережно и не входить ко мне без стука.
Зоя открыла дверь; кто-то из слуг, оставшихся в усадьбе, пришел сообщить, что девушку просят зайти к ее матушке по важному делу.
Моя молочная сестра заставила слугу повторить это дважды.
«Меня — по важному делу? — вскричала она со смехом. — Ты слышишь, Эдмея? Мадемуазель Зою просят зайти к ее достопочтенной матушке по важному делу».
Затем, обращаясь к слуге, она сказала:
«Передайте, что я сейчас приду».
Закрыв дверь, Зоя вернулась ко мне.
«Ты знаешь, зачем тебя зовут?» — спросила я.
«По правде сказать, нет; должно быть, это происки аббата Морена. Как бы то ни было, через четверть часа ты узнаешь об этом, как и я. Я скоро вернусь».
Зоя ушла. Я была уверена, что ее спрашивал господин де Монтиньи и, возможно, даже желала этого в глубине души.
Часто воскрешая в памяти наши с ним отношения во всех подробностях, я не могла не признаться себе, что, если бы не роковое вмешательство аббата Морена, настроившего меня против жениха, я нашла бы с ним свое счастье, как уверяла Зоя на своем бесхитростном и красочном языке.
Вскоре Зоя вернулась.
«Ну, и что же от тебя хотели?» — живо спросила я.
«О! Ничего особенного: всего лишь выдать меня замуж».
«Выдать тебя замуж?»
«А почему бы и нет, в конце концов? Ведь ты побывала замужем, а я старше тебя на несколько месяцев — стало быть, я уже взрослая особа».
«И кто же хотел выдать тебя замуж?»
«Господин викарий, ни больше ни меньше».
«Господин викарий?»
«Да, он сам со мной говорил».
«А за кого он хотел тебя выдать?»
«За ключаря Жана Луи».
«Но Жан Луи — бедняк, и ты небогата, как же вы стали бы жить?»
«А вот в этом ты ошибаешься. У Жана Луи объявился неизвестный благодетель, который выделит ему три тысячи франков в приданое. Как ты считаешь, неужели у Жана Луи такие красивые глаза, что ему можно дать за них тысячу экю?»
«Конечно, нет, он ведь косой!»
«Я ответила то же самое, но господин викарий возразил, что я не права, и Жан Луи — очень видный парень, вот только глаза у него не как у всех. Если он женится, его жалованье сторожа возрастет до шестисот франков, не считая трех тысяч приданого. К тому же работа в церкви отнимает у Жана Луи всего лишь четверть часа по будним дням и два-три часа в воскресенье, и, значит, она не помешает ему заниматься ремеслом башмачника. Одним словом, если я ему откажу, то никогда не найду такого выгодного жениха».
«Что же ты на это ответила?»
«Я, разумеется, отказалась».
«По какой причине?»
«По причине того, что я собираюсь последовать за тобой в монастырь урсулинок в Берне и поэтому не могу обещать, что подчинюсь, если кто-то прикажет мне остаться в Жю-виньи. Впрочем, я признала превосходные физические и душевные качества Жана Луи и пожелала ему найти другую девушку, которая оценила бы его достоинства и состояние лучше, чем я».
«Что же сказала на это твоя матушка?»
«Ах! Как только она узнала, что я отказываю Жану Луи, чтобы уйти с тобой в монастырь, она одобрила мое решение, но, я думаю, что аббат Морен переубедит ее».
«Как! Аббат Морен?»
«Конечно. Разве ты не догадываешься, что это он все подстроил?»
«Нет».
«До чего же ты наивна!» — пожала плечами Зоя.
Я задумалась о том, какую пользу может извлечь аббат Морен из брака Зои и Жана Луи, как вдруг появился тот же самый слуга и во второй раз передал Зое, что ее просят зайти к матери.
«На сей раз, это он», — заявила девушка.
«Кто?»
«Ах, право, посмотри сама, ведь ты ясновидящая».
Я сосредоточилась и, закрыв глаза, усилием воли приказала себе видеть на расстоянии. Вскоре я вздрогнула и, побледнев, воскликнула:
«Аббат Морен!»
«Ну, а я догадалась, что это он, не будучи ясновидящей», — заметила Зоя.
Затем, встав передо мной на колени, она взяла меня за руки, поцеловала их и спросила:
«Ну, а теперь скажи, ты уверена, что не хочешь больше видеть господина де Монтиньи?»
«Да, пока жив священник, иначе он сведет меня с ума».
«Ты права: лучше сидеть взаперти в монастыре урсулинок в Берне, чем в доме Святого Спасителя в Кане note 8. Завтра же мы поедем в Берне».
«Ты поедешь со мной, не так ли?»
«Разумеется».
«А если он не захочет, чтобы ты меня сопровождала?..»
«Не волнуйся, захочет».
«Как ты это устроишь?»
«Это касается только меня».
Поднявшись, славная девушка поцеловала меня в обе щеки и ушла.
А теперь, — продолжала г-жа де Шамбле, — позвольте мне сразу сказать вам, что я узнала позже в монастыре урсулинок, так как мой рассказ и без того уже слишком затянулся.
— Милая Эдмея, — ответил я, — не знаю, покажется ли ваш рассказ долгим постороннему человеку, но я чувствую, что каждое ваше слово заставляет трепетать ту или иную струну моей души. Вы видите, как страстно я вам внимаю и как жадно ловлю каждое ваше слово. Не упустите же ни одной подробности из вашей жизни, ведь она мне дорога. К тому же, разве вы не говорили мне, что, если верить вашим предчувствиям, мне суждено спасти вас от страшной беды? Я должен знать всю вашу жизнь, чтобы предотвратить, чтобы отвести от вас эту угрозу. Говорите же, говорите, я вас слушаю.
Госпожа де Шамбле продолжила свой рассказ.
XXIV
— Придя домой, Зоя увидела, что мать ожидает ее на первом этаже. Моя добрая кормилица из-за своей близорукости и простодушия до сих пор верит аббату Морену. К тому же она и не подозревает, что на самом деле произошло.
«Чем ты не угодила господину аббату? — спросила Жозефина свою дочь. — Кажется, священник сильно на тебя рассердился. Он в комнате наверху; быстро поднимайся туда, дитя мое, и помирись с ним».
Зоя молча пошла наверх. У бедной девушки не только преданное сердце, но и решительный характер. Когда вы узнаете, что она сделала для меня, вы поймете, почему, когда зашла речь о ее счастье, я отважилась обратиться к вашему другу, благодаря чему мне посчастливилось познакомиться с вами.
Мы с графиней пожали друг другу руки, обменялись взглядами и улыбками, которые озарили наши души, а затем г-жа де Шамбле продолжала:
— В самом деле, аббат Морен ждал Зою во втором этаже. Он сидел, нахмурившись, поджав губы, и крепко сжимал ручки кресла, видимо сдерживая свой гнев.
Войдя, Зоя почтительно поклонилась священнику и осталась стоять.
«Итак, девочка, — сказал аббат, первым нарушив молчание, — вы отказываетесь от блага, которое собираются вам сделать?»
«От какого блага, господин аббат?» — спросила Зоя, сделав вид, что не понимает, в чем причина его раздражения.
«Добрый малый очень хочет на вас жениться, а вы без всякой причины грубо отклонили его предложение».
«О господин аббат, вам неправильно передали, как было дело. Я не отвечала грубо, а сказала, что господин Жан Луи оказал мне честь. Я не отказала ему без причины, а сослалась на то, что не люблю господина Жана Луи. Если позволите сказать, господин аббат, я считаю, хотя у меня и нет большого опыта в таких вещах, что симпатия в любви важнее, чем мешок денег, каким бы толстым он ни был».
«Однако не это заставило вас отказаться от брака, мадемуазель», — ответил аббат, удивленный шутливым отпором Зои, которого он не ожидал.
«Да, причина не в этом, господин аббат, но это одна из двух причин».
«Какова же другая причина?»
«Госпожа де Монтиньи (Зоя выделила эти слова, что вызвало у священника мрачную улыбку), госпожа де Монтиньи, — повторила девушка, — собирается уйти в монастырь урсулинок в Берне по совету своей мачехи и согласно вашему желанию, господин аббат».
«Ах! — воскликнул священник. — Это весьма отрадно слышать. Она, наконец, решилась!»
«Да, но при одном условии».
«Она ставит какое-то условие?»
«О Господи, конечно. Вы ведь знаете, господин аббат, что брак, как говорят, раскрепощает женщину, а Эдмея теперь замужняя дама».
«Хорошо, что за условие выдвигает мадемуазель Эдмея?»
«Вы хотите сказать: госпожа де Монтиньи?»
«Пусть будет так».
«Так вот, она просит, чтобы я ее не покидала. Вы понимаете, господин аббат, что я не могу сегодня выйти замуж, а завтра уйти в монастырь — это послужило бы дурным примером для других».
«Хорошо, но, к сожалению, желание мадемуазель Эдмеи невозможно исполнить».
«Кто же этому помешает?»
«Во-первых, ваша матушка: она решительно не хочет с вами расставаться».
«Милая матушка, — воскликнула Зоя, — как это на нее похоже! К счастью, господин аббат, я знаю одного человека, который имеет на нее большое влияние и может добиться, чтобы я последовала за своей молочной сестрой».
«Кто же это?» — с недоуменным видом спросил аббат.
«Вы, господин Морен», — отвечала Зоя.
«Я?» — удивился священник.
«Да, вы».
«Ах, вот как! Ты рассчитываешь на меня».
«Я рассчитываю на вас, господин аббат».
«Что ж, ты ошибаешься, полностью ошибаешься».
Зоя покачала головой:
«Но ведь вы не знаете, почему я на вас рассчитываю, господин Морен».
«Было бы любопытно узнать, что заставляет тебя так думать».
«О Господи! Я сейчас вам об этом скажу, как сказала бы любому другому».
«Я слушаю».
Священник удобно устроился в кресле, собираясь выслушать доводы Зои.
«Во-первых, госпожа де Монтиньи…»
«Милейшая, не пора ли вам перестать называть мадемуазель де Жювиньи этим именем?»
«Отчего же, господин аббат, если ее теперь так зовут?»
«Вы же знаете, что она будет жить отдельно от мужа?»
«Раздельное жительство, господин аббат, это еще не развод».
«А вы очень сведущи в законах».
«Еще бы! Я об этом слышала, и к тому же еще ничего не решено».
«Это скоро произойдет: госпожа де Жювиньи уполномочила меня добиваться в суде прекращения сожительства».
«Возможно, но представьте, что госпожа де Монтиньи не пожелает, чтобы вы продолжали тяжбу».
«Как! Что вы такое говорите?» — вскричал аббат.
«Я говорю, что это вполне возможно».
«После того, что произошло, после того, как бедное дитя стало жертвой дурного обращения, что подумают люди?»
«Если люди узнают о причинах этого так называемого дурного обращения…»
«Так называемого?»
«Я понимаю, что говорю, господин аббат, и уверена, что вы тоже меня понимаете. Если бы люди узнали то, что знаю я, например…»
«Вы! — воскликнул священник. — Что же вам известно? Говорите!»
«Если бы люди узнали, господин аббат… Ах, послушайте, я предпочитаю ничего вам не говорить. Позвольте мне не разлучаться с Эдмеей — видите, я не называю ее больше госпожой де Монтиньи, чтобы вам было приятно, — позвольте мне не разлучаться с Эдмеей, и я ничего не скажу, все останется между нами».
«Нет уж, мадемуазель, — произнес священник, — напротив, вы будете говорить, и немедленно».
«Вы этого хотите, господин аббат?»
«Я так хочу!»
Зоя понизила голос:
«К примеру, если бы люди узнали, что накануне свадьбы Эдмеи вы не поленились приехать из Берне, чтобы самолично исповедать невесту?»
«Разве я не был раньше ее духовником? Как же я мог оставить свою воспитанницу одну в столь важный момент ее жизни?»
«Действительно, господин аббат, и люди только похвалят вас за такую преданность. И все же, вдруг все узнают, что вы потрудились приехать сюда из Берне лишь затем, чтобы рассказать своей воспитаннице о бесноватых монахинях из Лудёна?»
«Что вы такое говорите?»
«Лишь затем, чтобы запугать Эдмею, пригрозив, что она погубит свое тело в этом мире и свою душу на том свете, если станет женой человека, которого закон и Церковь должны были наутро объявить ее супругом!»
Священник сделал движение, как бы приказывая девушке жестом замолчать, и его бледные тонкие губы пробормотали какую-то угрозу, но Зоя твердо решила довести дело до конца. Поэтому она лишь отодвинулась от аббата и продолжала:
«Если люди узнают, что это вы достали из библиотеки книгу о лудёнских монахинях и подложили ее Эдмее с помощью моей матушки; если они узнают, что утром в день свадьбы Эдмея нашла под статуей Богоматери записку, которую вы написали и подбросили опять-таки благодаря моей матушке; если все узнают, что вечером Эдмея обнаружила на том же месте вторую вашу записку, доставленную по назначению моей матушкой и сохраненную мною; если, наконец, узнают, что в ту роковую брачную ночь вы прятались в этой самой комнате, дожидаясь, когда в результате ваших угроз случится беда, — неужели вы думаете, господин аббат, что люди не пожалеют бедную девочку, которую вы едва не свели с ума, не простят господина де Монтиньи и не осудят подлинного виновника?»
Священник встал. Его лицо стало мертвенно-бледным, губы были сжаты, а глаза метали молнии. Если бы аббат знал, что он останется безнаказанным, Зоя наверняка поплатилась бы за свою смелость жизнью — он задушил бы ее своими руками.
Сделав над собой неистовое усилие, священник снова опустился в кресло и пробормотал:
«Маленькая негодяйка!»
Но Зоя нисколько не испугалась.
«Предположим, — продолжала она, — что все то, о чем я вам рассказала, дойдет до сведения господина де Монтиньи, с вещественными доказательствами в придачу. Скажите-ка, неужели вы полагаете, что какой-нибудь суд отважится тогда вынести позорное решение о прекращении сожительства супругов, чего вы добиваетесь с позволения госпожи де Жювиньи?»
«Если ты сделаешь это, гадюка, Эдмея сойдет с ума, и ты повезешь ее не в монастырь урсулинок в Берне, а в дом Святого Спасителя в Кане».
«Именно это она мне и сказала, господин аббат, — поэтому я буду молчать».
«Ах!» — выдохнул священник.
«Но, как я уже сказала, при условии, что я не расстанусь с Эдмеей, что она уйдет в монастырь вместе со мной и мы будем жить там в одной комнате».
Аббат мрачно нахмурил брови, ненадолго задумался, вытер носовым платком свой вспотевший лоб и произнес с кажущимся спокойствием:
«Я хотел, чтобы вы были счастливы, но вы отказались. Если ваша матушка согласится отпустить вас с Эдмеей, я не возражаю. А теперь — ступайте».
Зоя поклонилась, быстро спустилась вниз, обняла свою мать, заверив ее, что помирилась с аббатом Мореном, и бегом вернулась ко мне со словами:
«Завтра мы едем в Берне».
«Вместе?»
«Вместе».
«В таком случае, займись сборами, — сказала я, — я сейчас настолько слаба душой и телом, что не способна ни думать, ни что-нибудь делать».
При этом я обхватила голову руками, опасаясь, что разум меня покинет.
В самом деле, за несколько дней в моей прежде спокойной жизни произошло столько всяких событий, что не раз я чувствовала себя на грани помешательства и даже была готова закричать: «Я схожу с ума!»
Потом Зоя нередко говорила, что не открыла мне всей правды и не привела господина де Монтиньи к моей постели лишь из опасения, что в моем сознании может рухнуть хрупкая перегородка, за которой таится безумие.
Итак, она этого не сделала — неисповедимы пути Господни. Мы отправились в Берне, как было решено, и моя милая Жозефина, всецело находившаяся под влиянием аббата Морена, отпустила Зою в монастырь без возражений. У меня не было вестей от господина де Монтиньи до тех пор, пока суд не вынес решение о нашем раздельном жительстве. Тогда я получила в Берне письмо, в котором он сообщал, что уезжает за границу.
За три недели пребывания в Берне я обрела душевный покой, и мало-помалу Зоя, не терявшая надежды вновь соединить меня с господином де Монтиньи, с которым нас разлучило роковое вмешательство моего злого гения, хотя в глубине души я высоко ценила достоинства моего мужа, сумела уговорить меня с ним встретиться, но тут неожиданно пришло письмо, уже известное вам.
В этом послании чувствовались такая печаль, такое благородство и такое самоотречение, что, читая его, я разрыдалась.
Зоя наблюдала за мной со стороны.
«Ты любишь его?» — обрадованно спросила она.
Я не ответила.
«Ты любишь его?» — повторила девушка.
«Чем ты не угодила господину аббату? — спросила Жозефина свою дочь. — Кажется, священник сильно на тебя рассердился. Он в комнате наверху; быстро поднимайся туда, дитя мое, и помирись с ним».
Зоя молча пошла наверх. У бедной девушки не только преданное сердце, но и решительный характер. Когда вы узнаете, что она сделала для меня, вы поймете, почему, когда зашла речь о ее счастье, я отважилась обратиться к вашему другу, благодаря чему мне посчастливилось познакомиться с вами.
Мы с графиней пожали друг другу руки, обменялись взглядами и улыбками, которые озарили наши души, а затем г-жа де Шамбле продолжала:
— В самом деле, аббат Морен ждал Зою во втором этаже. Он сидел, нахмурившись, поджав губы, и крепко сжимал ручки кресла, видимо сдерживая свой гнев.
Войдя, Зоя почтительно поклонилась священнику и осталась стоять.
«Итак, девочка, — сказал аббат, первым нарушив молчание, — вы отказываетесь от блага, которое собираются вам сделать?»
«От какого блага, господин аббат?» — спросила Зоя, сделав вид, что не понимает, в чем причина его раздражения.
«Добрый малый очень хочет на вас жениться, а вы без всякой причины грубо отклонили его предложение».
«О господин аббат, вам неправильно передали, как было дело. Я не отвечала грубо, а сказала, что господин Жан Луи оказал мне честь. Я не отказала ему без причины, а сослалась на то, что не люблю господина Жана Луи. Если позволите сказать, господин аббат, я считаю, хотя у меня и нет большого опыта в таких вещах, что симпатия в любви важнее, чем мешок денег, каким бы толстым он ни был».
«Однако не это заставило вас отказаться от брака, мадемуазель», — ответил аббат, удивленный шутливым отпором Зои, которого он не ожидал.
«Да, причина не в этом, господин аббат, но это одна из двух причин».
«Какова же другая причина?»
«Госпожа де Монтиньи (Зоя выделила эти слова, что вызвало у священника мрачную улыбку), госпожа де Монтиньи, — повторила девушка, — собирается уйти в монастырь урсулинок в Берне по совету своей мачехи и согласно вашему желанию, господин аббат».
«Ах! — воскликнул священник. — Это весьма отрадно слышать. Она, наконец, решилась!»
«Да, но при одном условии».
«Она ставит какое-то условие?»
«О Господи, конечно. Вы ведь знаете, господин аббат, что брак, как говорят, раскрепощает женщину, а Эдмея теперь замужняя дама».
«Хорошо, что за условие выдвигает мадемуазель Эдмея?»
«Вы хотите сказать: госпожа де Монтиньи?»
«Пусть будет так».
«Так вот, она просит, чтобы я ее не покидала. Вы понимаете, господин аббат, что я не могу сегодня выйти замуж, а завтра уйти в монастырь — это послужило бы дурным примером для других».
«Хорошо, но, к сожалению, желание мадемуазель Эдмеи невозможно исполнить».
«Кто же этому помешает?»
«Во-первых, ваша матушка: она решительно не хочет с вами расставаться».
«Милая матушка, — воскликнула Зоя, — как это на нее похоже! К счастью, господин аббат, я знаю одного человека, который имеет на нее большое влияние и может добиться, чтобы я последовала за своей молочной сестрой».
«Кто же это?» — с недоуменным видом спросил аббат.
«Вы, господин Морен», — отвечала Зоя.
«Я?» — удивился священник.
«Да, вы».
«Ах, вот как! Ты рассчитываешь на меня».
«Я рассчитываю на вас, господин аббат».
«Что ж, ты ошибаешься, полностью ошибаешься».
Зоя покачала головой:
«Но ведь вы не знаете, почему я на вас рассчитываю, господин Морен».
«Было бы любопытно узнать, что заставляет тебя так думать».
«О Господи! Я сейчас вам об этом скажу, как сказала бы любому другому».
«Я слушаю».
Священник удобно устроился в кресле, собираясь выслушать доводы Зои.
«Во-первых, госпожа де Монтиньи…»
«Милейшая, не пора ли вам перестать называть мадемуазель де Жювиньи этим именем?»
«Отчего же, господин аббат, если ее теперь так зовут?»
«Вы же знаете, что она будет жить отдельно от мужа?»
«Раздельное жительство, господин аббат, это еще не развод».
«А вы очень сведущи в законах».
«Еще бы! Я об этом слышала, и к тому же еще ничего не решено».
«Это скоро произойдет: госпожа де Жювиньи уполномочила меня добиваться в суде прекращения сожительства».
«Возможно, но представьте, что госпожа де Монтиньи не пожелает, чтобы вы продолжали тяжбу».
«Как! Что вы такое говорите?» — вскричал аббат.
«Я говорю, что это вполне возможно».
«После того, что произошло, после того, как бедное дитя стало жертвой дурного обращения, что подумают люди?»
«Если люди узнают о причинах этого так называемого дурного обращения…»
«Так называемого?»
«Я понимаю, что говорю, господин аббат, и уверена, что вы тоже меня понимаете. Если бы люди узнали то, что знаю я, например…»
«Вы! — воскликнул священник. — Что же вам известно? Говорите!»
«Если бы люди узнали, господин аббат… Ах, послушайте, я предпочитаю ничего вам не говорить. Позвольте мне не разлучаться с Эдмеей — видите, я не называю ее больше госпожой де Монтиньи, чтобы вам было приятно, — позвольте мне не разлучаться с Эдмеей, и я ничего не скажу, все останется между нами».
«Нет уж, мадемуазель, — произнес священник, — напротив, вы будете говорить, и немедленно».
«Вы этого хотите, господин аббат?»
«Я так хочу!»
Зоя понизила голос:
«К примеру, если бы люди узнали, что накануне свадьбы Эдмеи вы не поленились приехать из Берне, чтобы самолично исповедать невесту?»
«Разве я не был раньше ее духовником? Как же я мог оставить свою воспитанницу одну в столь важный момент ее жизни?»
«Действительно, господин аббат, и люди только похвалят вас за такую преданность. И все же, вдруг все узнают, что вы потрудились приехать сюда из Берне лишь затем, чтобы рассказать своей воспитаннице о бесноватых монахинях из Лудёна?»
«Что вы такое говорите?»
«Лишь затем, чтобы запугать Эдмею, пригрозив, что она погубит свое тело в этом мире и свою душу на том свете, если станет женой человека, которого закон и Церковь должны были наутро объявить ее супругом!»
Священник сделал движение, как бы приказывая девушке жестом замолчать, и его бледные тонкие губы пробормотали какую-то угрозу, но Зоя твердо решила довести дело до конца. Поэтому она лишь отодвинулась от аббата и продолжала:
«Если люди узнают, что это вы достали из библиотеки книгу о лудёнских монахинях и подложили ее Эдмее с помощью моей матушки; если они узнают, что утром в день свадьбы Эдмея нашла под статуей Богоматери записку, которую вы написали и подбросили опять-таки благодаря моей матушке; если все узнают, что вечером Эдмея обнаружила на том же месте вторую вашу записку, доставленную по назначению моей матушкой и сохраненную мною; если, наконец, узнают, что в ту роковую брачную ночь вы прятались в этой самой комнате, дожидаясь, когда в результате ваших угроз случится беда, — неужели вы думаете, господин аббат, что люди не пожалеют бедную девочку, которую вы едва не свели с ума, не простят господина де Монтиньи и не осудят подлинного виновника?»
Священник встал. Его лицо стало мертвенно-бледным, губы были сжаты, а глаза метали молнии. Если бы аббат знал, что он останется безнаказанным, Зоя наверняка поплатилась бы за свою смелость жизнью — он задушил бы ее своими руками.
Сделав над собой неистовое усилие, священник снова опустился в кресло и пробормотал:
«Маленькая негодяйка!»
Но Зоя нисколько не испугалась.
«Предположим, — продолжала она, — что все то, о чем я вам рассказала, дойдет до сведения господина де Монтиньи, с вещественными доказательствами в придачу. Скажите-ка, неужели вы полагаете, что какой-нибудь суд отважится тогда вынести позорное решение о прекращении сожительства супругов, чего вы добиваетесь с позволения госпожи де Жювиньи?»
«Если ты сделаешь это, гадюка, Эдмея сойдет с ума, и ты повезешь ее не в монастырь урсулинок в Берне, а в дом Святого Спасителя в Кане».
«Именно это она мне и сказала, господин аббат, — поэтому я буду молчать».
«Ах!» — выдохнул священник.
«Но, как я уже сказала, при условии, что я не расстанусь с Эдмеей, что она уйдет в монастырь вместе со мной и мы будем жить там в одной комнате».
Аббат мрачно нахмурил брови, ненадолго задумался, вытер носовым платком свой вспотевший лоб и произнес с кажущимся спокойствием:
«Я хотел, чтобы вы были счастливы, но вы отказались. Если ваша матушка согласится отпустить вас с Эдмеей, я не возражаю. А теперь — ступайте».
Зоя поклонилась, быстро спустилась вниз, обняла свою мать, заверив ее, что помирилась с аббатом Мореном, и бегом вернулась ко мне со словами:
«Завтра мы едем в Берне».
«Вместе?»
«Вместе».
«В таком случае, займись сборами, — сказала я, — я сейчас настолько слаба душой и телом, что не способна ни думать, ни что-нибудь делать».
При этом я обхватила голову руками, опасаясь, что разум меня покинет.
В самом деле, за несколько дней в моей прежде спокойной жизни произошло столько всяких событий, что не раз я чувствовала себя на грани помешательства и даже была готова закричать: «Я схожу с ума!»
Потом Зоя нередко говорила, что не открыла мне всей правды и не привела господина де Монтиньи к моей постели лишь из опасения, что в моем сознании может рухнуть хрупкая перегородка, за которой таится безумие.
Итак, она этого не сделала — неисповедимы пути Господни. Мы отправились в Берне, как было решено, и моя милая Жозефина, всецело находившаяся под влиянием аббата Морена, отпустила Зою в монастырь без возражений. У меня не было вестей от господина де Монтиньи до тех пор, пока суд не вынес решение о нашем раздельном жительстве. Тогда я получила в Берне письмо, в котором он сообщал, что уезжает за границу.
За три недели пребывания в Берне я обрела душевный покой, и мало-помалу Зоя, не терявшая надежды вновь соединить меня с господином де Монтиньи, с которым нас разлучило роковое вмешательство моего злого гения, хотя в глубине души я высоко ценила достоинства моего мужа, сумела уговорить меня с ним встретиться, но тут неожиданно пришло письмо, уже известное вам.
В этом послании чувствовались такая печаль, такое благородство и такое самоотречение, что, читая его, я разрыдалась.
Зоя наблюдала за мной со стороны.
«Ты любишь его?» — обрадованно спросила она.
Я не ответила.
«Ты любишь его?» — повторила девушка.