Дюма Александр. Мадам де Шамбле

   — Как я рад, что ты счастлива и ничего не боишься! — воскликнул я.
   — Я счастлива благодаря тебе и уповаю на Бога. Любимый, чем больше я размышляю, тем скорее исчезают мои грустные мысли. Мне пришлось поверить в Провидение. Разве мы не встретились чудом? Каким образом ты сделал меня счастливой? По какой причине мне была уготована столь странная и необычная судьба? Неужели я могла бы состоять в браке и в то же время быть свободной женщиной или остаться девственницей, дважды побывав замужем, если бы нам было суждено расстаться по воле рока? По-моему, столь злая ирония не входит в намерения Всевышнего.
   Я слушал Эдмею с восхищением, и каждое ее слово уносило частицу моего страха. Я ощущал в себе живительный сок надежды, подобно тому как дерево с облетевшими под натиском зимнего ветра листьями чувствует, как набухают его почки в лучах весеннего солнца.
   — Когда же я смогу увидеть обещанное прелестное гнездышко? — осведомился я.
   — О! Осталось всего два дня, точнее две ночи, чтобы окончательно навести в доме порядок. Мы освятим его послезавтра вечером, как только граф уедет. Я предлагаю там поужинать. У вас нет других планов, сударь? Отвечайте же, мне пора уходить.
   — Уже! — воскликнул я.
   — Если ты скажешь: «Останься!» — я буду с тобой сколько пожелаешь. Но слуги видели, как я уходила, и должны увидеть, как я вернусь. Когда мы переберемся в оранжерею, я избавлюсь от подобных опасений, так как буду спускаться по черной лестнице и мне не понадобится открывать ворота. Тогда я почувствую себя Джульеттой и не захочу тебя отпускать. Сегодня же я Ромео и потому вынуждена уйти.
   — Не говори мне о Ромео и Джульетте, — взмолился я, — как бы воспоминание о любовниках из Вероны не навлекло на нас беды. Помнишь, ведь они не могли расстаться перед смертью?
   — А мы и не расстанемся. Из этого окна видно мое окно. Возле него всю ночь будет гореть свеча, говоря тебе, что я рядом и думаю о тебе даже во сне.
   — Можно хотя бы проводить тебя до ворот парка?
   — Почему бы и нет? Мы пройдем через кладбище и, конечно, в такой час никого там не встретим.
   — Нет, — поспешно возразил я, — только не сегодня. По крайней мере, не вместе.
   — Но я пришла сюда именно этим путем — так ближе всего.
   Я почувствовал, как дрожь пробежала по моим жилам.
   — Тем более не стоит возвращаться в усадьбу той же дорогой, — заметил я, пытаясь улыбнуться.
   — Уже десять часов, госпожа, — сказала Зоя, тихонько постучав в комнату.
   — Вот видишь, — произнесла Эдмея.
   — Ах! — воскликнул я. — Ты не представляешь, до чего мне трудно расстаться с тобой сегодня вечером! Если ты когда-нибудь узнаешь почему, то пожалеешь меня.
   Мы вышли через сад, миновали увитую виноградом аркаду и направились через поле к воротам усадьбы. До нее было не более двухсот шагов. Не доходя до ворот шагов двадцать, графиня остановилась.
   — До завтра, — сказала она.
   — До завтра? — переспросил я, вздрогнув.
   — Ну, конечно, — ответила Эдмея, удивленная моим тоном. — Неужели ты думаешь, что я не найду способа прийти к тебе, зная, что ты рядом?
   — Дай-то Бог! — пробормотал я.
   Она посмотрела на меня с еще большим недоумением.
   — Прости, я не знаю, что говорю.
   Опасаясь выдать свой секрет, я поцеловал руку Эдмеи и быстро пошел прочь.
   Оглянувшись, я увидел, что графиня вместе с Зоей скрылись за воротами.
   Я находился рядом с кладбищем, но не решился зайти туда.
   Проходя мимо дома священника, я заметил, что у аббата Клодена еще горит свет.
   Я подошел к окну и увидел сквозь приоткрытые ставни этого достойного человека, сидящего за столом и читающего толстую книгу, очевидно Библию. И тут мне в голову пришла одна мысль: я вошел в дом.
   Как и дверь церкви, дверь служителя Бога была не заперта.
   Заслышав мои шаги, священник обернулся и сразу узнал меня.
   — Добро пожаловать, сударь, — сказал он, вставая. Заметив тревогу на моем лице, аббат Клоден добавил:
   — Вы явно пришли ко мне не за утешением.
   — Увы, святой отец, — ответил я, — в моей душе царит великое смятение. Я боюсь, что скоро случится страшная беда. Не поможете ли вы мне своими молитвами Господу?
   — Через какое-то время мои молитвы были бы более действенными, — с печальной улыбкой сказал священник, — поскольку я был бы тогда в небесной обители Господа, но и сейчас, как бы далеко от Неба я ни находился, вы можете рассчитывать на меня.
   — Одной особе, которая чрезвычайно мне дорога, будет грозить завтра утром, между шестью и семью часами, смертельная опасность. Помолитесь за нее, святой отец. Всеведущий Бог поймет, за кого вы просите.
   — Завтра, между шестью и семью часами, сын мой, я отслужу молебен о ее здравии. Если вы хотите присутствовать на службе, мы будем молиться вместе.
   Взяв священника за руки, я воскликнул:
   — О святой отец! Вы земное воплощение Божьей доброты. Завтра, в семь утра, я буду в церкви.
   Немного успокоившись, я вернулся в гостиницу. Неужели, думал я, любви Эдмеи, усердия священника и моих страданий недостаточно, чтобы Господь сжалился над нами?
   Поднявшись к себе в комнату, я подошел к окну. Свеча на окне графини, видневшаяся за занавесками, горела подобно звезде, скрытой облаками. Я не сомневался, что Эдмея сейчас тоже смотрит в мою сторону. Расположившись в кресле у окна, я не сводил глаз со свечи.
   — Увы! — прошептал я. — Завтра, быть может, вместо этой свечи, озаряющей живую веселую графиню, в комнате будет пылать церковная свеча перед холодным трупом!
   Я не стал ложиться, но в конце концов усталость взяла свое. Я закрыл глаза и уснул в кресле около трех часов ночи.
   Меня разбудили звуки колокола, призывающего к утренней мессе, на которой я должен был присутствовать. Достав часы, я увидел, что уже ровно семь.
   Через час мне предстояло узнать, сбудутся ли мои опасения или нет.
   Я спустился вниз, пересек кладбище и вошел в церковь. Священник уже начал службу, и я встал на колени возле ограждения клироса.
   Я не знаю ни писаных молитв, ни текста литургии. Поэтому я повторял только одно:
   — Боже мой! Господи! Смилуйся над нами! Великий Боже! Не разлучай нас! Посреди мессы часы пробили половину восьмого. Не знаю, какое ощущение производит клинок ножа, входящего в сердце, но оно, наверное, столь же острое и столь же леденящее, как то, что испытал я, услышав звон бронзового колокола.
   Служба продолжалась, и время шло. Священник уже начал поднимать святую облатку к Небу, послышался звук колокольчика, призывавшего меня встать на колени, как вдруг дверь с шумом отворилась, и Зоя вбежала в церковь с воплем:
   — Господин аббат, скорее в усадьбу! Госпожа графиня умирает! Оказавшись лицом к лицу с Зоей, я попытался что-то сказать, спросить или закричать, но не смог выдавить из себя ни слова.
   Я бросился к выходу, намереваясь поспешить на помощь Эдмее, как будто это было в моей власти.
   Но Зоя вскричала, преградив мне путь:
   — Не ходите туда! Граф сейчас у ее постели. Этот последний удар окончательно подкосил меня.
   Я покачнулся и стал отступать назад, чтобы прислониться к одному из столбов, подпиравших свод, но мои колени подогнулись, я соскользнул вдоль столба и упал на каменный пол, не в силах издать ни единого звука.
   На мгновение у меня мелькнула надежда, что ангел смерти поразил меня и Эдмею одновременно.
   И я потерял сознание.

XLIV

   Я пришел в себя, лежа в комнате аббата Клодена. Почтенный священник сидел у моего изголовья, глядя с тревогой, как я возвращаюсь к жизни, и его устремленные на меня глаза, в которых стояли слезы, были полны сострадания.
   Сначала я не мог понять, где нахожусь, и не помнил, что произошло. Затем, подобно тому как свет проникает в темную комнату, когда
   постепенно открывают ставни, ко мне мало-помалу вернулась память и душу захлестнула боль.
   Я испустил крик, и этим криком было ее имя:
   — Эдмея! Эдмея!
   — Молитесь за нее, сын мой! — сказал священник. — Ее душа тоже молится за вас.
   Схватив аббата Клодена за руку, я приподнялся и вскричал:
   — Умерла! Эдмея умерла!
   — Сегодня утром, между семью и восемью часами, когда вы присутствовали на службе, которую я проводил. Бог должен был услышать наши слова милосердия и прощения, прежде чем она вознеслась на Небо.
   — О святой отец, святой отец! — воскликнул я. — Вы не знаете, что это был за ангел. Это ей следовало проявить милосердие и простить нас.
   Я вскочил с постели.
   — Куда вы? — спросил священник.
   — Куда? Я пойду к ней. Неужели вы думаете, что я позволю похоронить Эдмею, не взглянув на нее в последний раз?
   — Сын мой, — произнес аббат, умоляюще складывая руки, — ваша любовь к ней при ее жизни была греховной, и ваше присутствие у ее гроба было бы неприличным. Я умоляю вас, не ходите туда.
   Я снова опустился на кровать, подавленный горем, и задумался.
   Значит, этот человек, палач и мучитель Эдмеи, обобравший ее до нитки и разоривший ее, стрелявший в нее из пистолета в порыве гнева, был вправе устраивать похороны и следить за исполнением последней воли покойной, был в глазах света вправе оплакивать ее, проливая лицемерные слезы, а я, кого она еще вчера называла своим возлюбленным, своей душой и жизнью, один лишь я не мог приблизиться к ее гробу, не имел права взмахнуть буксом над ее саваном и был вынужден молча скорбеть в одиночестве!
   Я лежал на постели скорчившись и горько плакал.
   — Ради Бога, — обратился я к священнику, — расскажите подробнее, отчего умерла графиня? Где она сейчас, и где вы ее видели?
   — Она лежала на кровати в своей комнате; на ней был утренний пеньюар, а рядом стоял тазик, полный крови, — вот и все, что я знаю.
   — Вы ни о чем не спросили, ничего не выяснили, даже не вспомнив о моих страданиях и не подумав о том, что я захочу узнать все подробно, так как для меня важна любая мелочь?
   — Я думал только об одном, сын мой: о том, что несчастное создание, лежащее передо мной, нуждается в милосердии Всевышнего. Я видел, как вы покачнулись и упали, я оставил вас, когда вы были без чувств, но знал, что вскоре вам понадобится утешение, поэтому я вернулся.
   — Благодарю вас, отец мой. Но еще одна просьба, только одна, последняя!
   — Говорите.
   — Пусть Грасьен приведет ко мне свою жену. Зоя была рядом с графиней, она расскажет, как все было.
   — Я здесь, господин Макс, — раздался рядом дрожащий голос, в котором слышались слезы.
   — Зоя! — воскликнул я, протягивая руки.
   Я прижал ее к груди, и на миг мне показалось, что я обнимаю Эдмею. Священник понял, что ему лучше оставить нас одних, так как и отчаянию присуща стыдливость.
   — О! Какое несчастье, сударь, какое несчастье! — плакала молодая женщина.
   Некоторое время мы не могли произнести ни слова — нас душили слезы.
   Я первым обрел дар речи.
   — Как же это случилось, Зоя? Как все было?
   — О сударь, мы работали в маленькой комнате до полуночи, беседуя о вас. Два-три раза госпожа пожаловалась на головокружение и спросила, не вижу ли я следов крови на гипюре. Я ответила, что ничего не вижу. «Наверное, у меня просто устали глаза, — сказала графиня. — Сходи в оранжерею, где работает Грасьен, и передай ему, что мне нездоровится, поэтому ты побудешь со мной». — «Госпожа не желает, чтобы я помогла ей раздеться?» — «Нет, когда ты вернешься, я буду уже в постели. Ты ляжешь в его комнате (то есть в вашей) и оставишь дверь туалетной комнаты открытой».
   — О, моя комната, моя бедная комната! — воскликнул я. — Сколько мучительных и сладостных часов я там провел!
   — Я выполнила поручение графини и вернулась. Она не решилась раздеться и лежала на постели в пеньюаре, который надела, придя домой. Госпожа спала, но это был странный сон — она почти не дышала, и на ее лбу голубела вздувшаяся вена. Одной рукой она держалась за сердце, словно ей было больно. Я подошла к ней совсем близко со свечой, но она не проснулась.
   — О! Почему ты тогда же не пришла ко мне и не рассказала мне это, Зоя? Мы послали бы за врачом в Берне; он пустил бы Эдмее кровь, либо, в крайнем случае, я сделал бы это сам, и страшной трагедии бы не произошло… О Боже, Боже!
   — Я не могла даже представить, что нас постигнет такое несчастье, господин Макс!
   — А я давно об этом знал.
   — Знали?
   — Да, да. В одно из мгновений своего ясновидения Эдмея сказала мне, что восьмое ноября станет для нее роковым днем, но при этом попросила ничего ей не говорить при ее пробуждении, чтобы она не страдала при мысли о нашем скором расставании. Вот почему я решил провести здесь ночь с седьмого на восьмое, вот почему я не хотел покидать Эдмею и проводил ее до ворот усадьбы, вот почему я заказал молебен о ее здравии и был в церкви, когда ты пришла за священником.
   — О бедняжка, сколько же вам пришлось пережить!
   — Продолжай, Зоя, ведь ты еще не закончила.
   — Так вот, у меня и в мыслях не было ничего такого. Видя, что госпожа уснула, я оставила дверь туалетной комнаты открытой, как она просила, и легла на диван, готовая поспешить к ней по первому зову. Мы провели за работой пять-шесть ночей, и я просто падала от усталости. Поэтому в ту ночь я спала как убитая. Утром меня разбудил звон колокольчика. Я побежала в комнату графини и увидела, что она стоит перед туалетным столиком, и из горла у нее хлещет кровь. Я хотела выбежать, позвать на помощь, но госпожа сделала мне знак подойти. Она обвила мою шею руками, и я почувствовала, что ее бьет дрожь. Она попыталась что-то сказать, но я расслышала лишь два слова — одно из них было ваше имя…
   — Эдмея! Дорогая Эдмея! — воскликнул я. — А что за второе слово она произнесла?
   — Госпожа прошептала: «Макс, волосы…» Я не поняла, что это значит.
   — Зато я понимаю.
   — Я отнесла графиню на кровать; она вздохнула в последний раз и оцепенела… Все было кончено, господин Макс.
   — О! Так быстро! Она умерла так рано, такой молодой!
   — Я не могла в это поверить и выскочила из комнаты. В коридоре мне встретилась Натали. «Куда вы так спешите? — спросила она. — На вас просто лица нет!» — «Я иду за священником: госпожа умирает!» — «Стало быть, надо сообщить хозяину». У этой змеи не нашлось других слов в такую минуту!
   Она отправилась к г-ну де Шамбле, а я помчалась в церковь. Вот почему я сказала вам: «Не ходите в усадьбу, граф сейчас у ее постели».
   — Господи, что же теперь будет с нашими письмами, со всеми нашими милыми тайнами?!
   — О! Не волнуйтесь: все уже находится в оранжерейном домике.
   — Значит, потом ты вернулась в усадьбу?
   — Да.
   — Ну, и?..
   — Ну, и двое врачей из Берне были уже там. Они засвидетельствовали смерть госпожи, я даже запомнила, как они сказали: «Налицо трупное окоченение».
   — Таким образом?..
   — Таким образом, госпожу похоронят сегодня вечером, так как граф собирается покинуть усадьбу.
   — Но это же безумие! — вскричал я. — В случае скоропостижной смерти нельзя хоронить до истечения двух суток.
   — Может быть, нам заявить протест с помощью кюре?
   — Нет, — ответил я, — пусть граф делает что хочет, тем скорее я увижу Эдмею. Он торопится уехать, а я спешу снова встретиться с ней. Но как же они успеют так быстро подготовиться к похоронам?
   — Увы! Наша бедная дорогая госпожа всегда говорила, что ей суждено умереть молодой. Поэтому она заранее предусмотрела все! Когда вы спускались в склеп, гроб, выложенный черными атласными подушками, уже стоял под алтарем, но графиня не стала его показывать, чтобы не огорчать вас.
   — О, Зоя, Зоя!
   — Мне замолчать, господин Макс? Я вижу, что причиняю вам боль.
   — Нет, нет, я никогда не перестану ее оплакивать. Рассказывай дальше! Зоя продолжала, всхлипывая:
   — Госпожа часто говорила мне — особенно до того, как встретила вас; с тех пор как вы познакомились, она уже не вспоминала о смерти, — она говорила: «Зоя, я хочу, чтобы только ты прикасалась ко мне, когда я умру. Ты подготовишь меня к погребению — оденешь в белое подвенечное платье, вложишь мне в руки маленькое серебряное распятие, а вокруг положишь цветы — я так их всегда любила».
   О сударь! — вскричала Зоя, прерывая свой рассказ. — Все будет сделано, как велела госпожа, я обещаю вам это,, как обещала ей; я уже обратилась с такой просьбой к господину графу.
   — Что же он ответил?
   — Он ответил: «В таком случае нельзя терять время. Ты ведь знаешь, что похороны состоятся сегодня вечером».
   — Какой негодяй!.. Но сейчас ноябрь, где же ты найдешь цветы?
   — О сударь, в оранжерее их сколько угодно. И тут меня осенило.
   — Зоя, — сказал я, — я хочу сам собрать цветы.
   — Как, сударь? А вдруг вас увидят из усадьбы?
   — Разве у Грасьена нет ключа от входа?
   — Какого ключа?
   — Ключа от комнаты, которую вы приготовили для нас с Эдмеей.
   — Да, конечно. На обратном пути я зайду к нему и попрошу принести вам ключ.
   — Зоя, если я когда-нибудь поселюсь в усадьбе, я клянусь, что буду жить только в этой комнате.
   — А как же комната госпожи?
   — Она станет часовней, и девичья кровать Эдмеи, где она лежала на смертном одре, будет алтарем.
   — В таком случае, господин Макс, вы должны пойти туда немедленно.
   — Как только у меня будет ключ.
   — Я пришлю его вам с Грасьеном; он не только принесет ключ, но и проводит вас. К счастью, на улице такой туман, что в двух шагах ничего не видно. Никто не сможет вас заметить.
   — Ступай же, Зоя, ступай!
   Она робко подошла ко мне и сказала:
   — Господин Макс, прежде чем…
   Видимо, она старалась подыскать слово, которое причинило бы мне как можно меньше боли.
   — Прежде чем госпожу унесут, не желаете ли взять что-нибудь на память? Например, прядь ее волос?
   — Спасибо, дитя мое! Я подумаю об этом. Иди же! Зоя ушла, и тотчас же вошел священник.
   — Простите, господин де Вилье, — промолвил он, — я вынужден вас покинуть, так как кто-то должен читать молитвы у гроба графини, и я не хочу никому уступать это право. Я буду молиться и за нее и за вас.
   Аббат Клоден протянул мне руку, и я поцеловал ее так быстро, что он не успел мне помешать.
   — Знаете, — сказал он, — похороны назначены на сегодняшний вечер. Согласно закону, в случае внезапной смерти можно потребовать, чтобы от момента смерти до погребения проходило двое суток. Не хотите ли вы, чтобы я воспользовался этим законом?
   — Благодарю, святой отец, — ответил я. — Делайте то, что прикажет граф.
   Священник поклонился и вышел.
   Я опустил голову и закрыл лицо руками. Однако вскоре послышался голос:
   — Вот и я, господин Макс. Подняв глаза, я увидел Грасьена.
   — Вот как! — вскричал он. — Кто бы еще вчера мог такое подумать?
   Я пожал молодому человеку руку.
   — О! Наша дорогая госпожа так вас любила! — продолжал он. — Лишь мы с Зоей знали об этом. Когда мы были вместе, госпожа говорила только о вас и, право, нам тоже было что сказать о вашей доброте.
   — Она и вас очень любила, мои бедные друзья!
   — Мне так нравилось выполнять ее поручения! И кто бы мог подумать, что она приберегла для меня такую грустную работенку! О наша несчастная милая госпожа!
   Слезы потекли по щекам Грасьена, и он стал утирать их тыльной стороной руки, переминаясь с ноги на ногу.
   — Пойдем же, дружок, — сказал я. Мы покинули дом священника.

XLV

   Зоя была права: стоял такой густой туман, что в двух шагах ничего не было видно.
   Когда человек испытывает смертельную скорбь, ему становится немного легче при виде столь же печальной природы.
   Грасьен повел меня окольным путем, и мы прошли вдоль кладбища, не заходя внутрь. Пять минут спустя мы стояли у двери маленького домика, примыкающего к оранжерее.
   Оглядевшись, я убедился, что мы одни.
   — Дай мне ключ, — сказал я Грасьену.
   — Я вам больше не нужен, господин Макс?
   — Ты понадобишься мне лишь вечером, дружок.
   — Вы знаете, что я всегда к вашим услугам. Примерно в какое время?
   — От девяти до десяти… Впрочем, до этого мы еще увидимся.
   — Что ж, до свидания, господин Макс.
   Молодой человек удалился, а я вошел в дом и закрыл за собой дверь.
   Это были те самые маленькие покои, о которых говорила Эдмея. Увы! Как мы были бы здесь счастливы!
   У изголовья кровати находилась дверь, запертая изнутри. Открыв ее, я увидел, что она ведет в оранжерею.
   Как сказала Зоя, там было множество осенних цветов — прощальный привет солнца земле.
   Я поздоровался с верными друзьями моей возлюбленной, которым предстояло проводить ее в последний путь и, подобно ей, умереть раньше срока.
   Внезапно я услышал, как скрипит песок у кого-то под ногами, и передо мной предстала Зоя.
   — Я так и думала, что застану вас здесь, — сказала она.
   — Ну, что творится в доме? — спросил я.
   — Аббат Клоден уже молится подле нее. Ах, господин Макс, если б вы только знали, до чего она красива в белом атласном платье, с длинными распущенными волосами — сущая святая!
   Слезы заструились по моим щекам, но мне удалось сдержать рыдания.
   — Мне нужны ножницы, Зоя.
   — Вот ножницы графини, господин Макс. Я принесла их, чтобы срезать цветы. Можете оставить их у себя.
   Мы стали срезать самые красивые цветы; каждый из них был омыт моими слезами. Когда фартук Зои был заполнен цветами, она спросила:
   — Не будет ли у вас еще распоряжений?
   — Нет, Зоя, разве что, когда ты останешься наедине с графиней, подойди к ней и тихо скажи: «Он здесь, он вас любит и придет ночью поцеловать вас на прощание».
   — Увы! — вздохнула молодая женщина. — Госпожа не сможет меня услышать.
   — Как знать, дитя мое? Смерть — великая тайна.
   — О сударь! — воскликнула Зоя. — Что до меня, то я уверена: когда-нибудь мы снова встретимся с графиней.
   — Если только окажемся достойными и попадем туда же, куда и она, — ответил я.
   Вернувшись в дом, я сел на кровать и, опустив голову, принялся бормотать:
   — О смерть! Ты непостижимая тайна, ночь без звезд, море без маяка и пустыня без дороги. Кто ты — конец времени или начало вечности? Если у вечности есть начало, значит, ее не существует. Ты ли раскроешь когда-нибудь нам свой секрет или мы сами однажды разгадаем твою загадку? В тот день, когда человек сумеет постичь твою суть, о смерть, он сравняется с Богом! Уже двое людей, которых я любил больше всех на свете — моя матушка и Эдмея — соединились в твоем лоне, о великая незнакомка… Узнают ли они друг друга там, наверху, и станет ли мое имя первым словом, которое они выразят вздохом при встрече? Должно быть, двери небесной темницы сделаны из стали и алмазов, раз матушка не вернулась оттуда, и если ты, о Эдмея, не явишься ко мне, чтобы сказать: «Я по-прежнему люблю тебя!» Я любил только вас, о святые женщины, и я клянусь, что впредь буду любить только вас. О печальные лилии, я пережил вас для того, чтобы орошать вас своими слезами; вы единственные цветы моей жизни, и я всегда буду вдыхать лишь ваш ангельский аромат. О матушка, о Эдмея, вы уже не страдаете и теперь вам известно все, помолитесь за того, кто еще страдает и сомневается! И тут раздался стук в дверь. Я не решался открыть, гадая, кому я мог понадобиться в такую минуту. Впрочем, кроме Грасьена и Зои, никто не знал, что я здесь.
   — Откройте, господин Макс, — послышался голос Грасьена, — это я.
   Я открыл дверь; раз уж это был Грасьен, мне не надо было спрашивать, что ему нужно, — он явился как вестник смерти.
   — Господин Макс, — произнес Грасьен, — ваш друг Альфред де Сенонш находится в моем доме. «Передай ему, что я приехал, — сказал он. — Если он захочет меня видеть, пусть пошлет за мной; если же он может обойтись без меня, я не обижусь». Я не стал говорить вашему другу, где вы. Может быть, мне не стоило приходить?
   — Напротив, друг мой! — вскричал я. — Передай Альфреду, что я хочу его видеть, и приведи его поскорей.
   Грасьен поспешил прочь.
   Пять минут спустя он вернулся вместе с Альфредом. Я встретил друга на пороге, мы обнялись, и я повел его в комнату.
   — Поплачь, мой бедный друг, поплачь! — сказал Альфред. — Россыпи слез не менее драгоценны и полезны, чем россыпи алмазов. Солнце создает алмазы, а слезы посылает нам сам Бог. Однако он раздает их весьма скупо. Счастливы те, что могут плакать!
   — Неужели ты здесь, дружище, ты здесь, дорогой Альфред? — воскликнул я.
   — Разумеется, я здесь. Сегодня ночью я никак не мог уснуть. Видишь ли, то, о чем ты рассказал, не выходило у меня из головы. Я очень люблю тебя, Макс, хотя, возможно, со стороны это незаметно. Я пожал другу руку.
   — Так вот, я позвонил, приказал разбудить Жоржа и запрячь лошадь в двухместную карету. Я подумал: «Надо ехать в Берне. Если ничего не случилось, тем лучше: я вернусь, ничего не сказав Максу. Если же несчастье, которое он ждал, все-таки произошло, Максу не придется плакать в одиночку на плече какого-нибудь крестьянина». Услышав страшную весть, я предоставил тебе возможность побыть с первыми твоими печалями наедине с религией, а затем приехал к Грасьену и сказал: «Вот и я. Если Макс хочет меня видеть, я пойду к нему; если нет…» Но, признаться, я очень рассчитывал на первое… О друг мой! Я могу помочь тебе утолить твою боль. Мое появление оправдывает твое присутствие в Берне. Видишь ли, мы якобы оказались здесь оба по воле случая. Я пошлю графу наши визитные карточки, и вечером мы будем присутствовать на отпевании, а также примем участие в погребальном шествии. Ты не мог бы пойти на похороны один; согласись, что это немного облегчит твои страдания.