Страница:
Прошло около часа.
Портсмутский колокол прозвонил полночь.
Пленники с тревогой считали удары.
— Двенадцать, — молвил парижанин.
— Полночь, — подтвердили остальные.
— Времени терять нельзя! — заметил Эрбель. — Тихо!
Все снова замерли.
Спустя несколько минут Эрбель просиял.
— Клюет, — сообщил он.
— Отлично! — подхватил Парижанин. — Теперь поводи немного!
Эрбель подергал за веревку, как за шнур колокольчика.
— Все еще клюет? — спросил Парижанин.
— Есть! — обрадовался Эрбель.
Он стал подтягивать удочку на себя, а другие пленники привстали на цыпочки, пытаясь увидеть, что он вытянет.
Вытянул он небольшое стальное лезвие, тонкое, как часовая пружина, острое, как щучий зуб.
— Знаю я эту рыбку, — молвил Парижанин, — она зовется пилой.
— И ты знаешь, под каким соусом ее готовят, а? — отозвался Эрбель.
— Отлично знаю.
— Тогда не будем тебе мешать.
Эрбель отвязал пилу, и через пять минут она бесшумно вгрызлась в бок «Королю Жаку», расширяя портик, чтобы через него мог пролезть человек.
Тем временем Парижанин, гибкий ум которого умел связывать между собой различные факты так же ловко, как Пьер Эрбель — галстуки, шепотом рассказывал товарищам, каким образом Эрбель добыл пилу.
Тремя днями раньше на борту «Короля Жака» французский хирург, поселившийся в Портсмуте, проводил ампутацию. Пьер Эрбель перекинулся с ним парой слов. Очевидно, он попросил соотечественника одолжить ему пилу, а тот обещал и сдержал слово.
Когда Парижанин высказал такое предположение, Пьер Эрбель кивнул в знак того, что тот угадал.
Когда одна сторона портика была пропилена, пробило час.
— У нас еще пять часов впереди, — успокоил Пьер Эрбель.
И он принялся за работу с воодушевлением, веря в успех своего предприятия.
Через час работа была сделана: выпиленный кусок дерева едва держался, небольшого усилия было довольно, чтобы его вышибить.
Пьер Эрбель призадумался.
— Слушай меня! — приказал он. — Пусть каждый из вас свернет штаны и рубашку и прицепит узел подтяжками к плечам, как пехотинец прицепляет свой ранец. А вот куртки придется оставить, принимая во внимание их цвет и метку.
Желтые куртки пленников были помечены буквами "Т"
и "О".
Все повиновались без единого звука.
— А теперь, — продолжал он, — вот шесть щепочек разной длины. Кто вытянет самую длинную, полезет в воду первым; кому достанется самая короткая, выйдет отсюда в последнюю очередь.
Стали тянуть жребий. Первому выпало лезть Пьеру Эрбелю, последнему — Парижанину.
— Мы готовы, — сказали матросы.
— Давайте сначала поклянемся.
— Зачем?
— Возможно, часовые откроют огонь.
— Вполне вероятно, что так и будет, — поддакнул Парижанин.
— Если кого-нибудь из нас ранят…
— …тем хуже для него, — перебил Парижанин. — Мой отец-повар любил повторять: «Нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц».
— Этого недостаточно. Давайте поклянемся, что, если когонибудь ранят, он не издаст ни звука, сейчас же отделится от остальных, а когда его возьмут, даст ложные показания.
— Слово француза! — в один голос подхватили пятеро пленников, торжественно протянув руки.
— Ну, теперь храни нас, Господь!
Пьер Эрбель поднатужился, потянул на себя подпиленную доску, и в борту образовалось отверстие, через которое мог пролезть человек. Потом он пропилил в одной из стенок отверстия паз, вставил в него веревку из галстуков и рукавов от рубашки, по которой пленникам надлежало спуститься к воде, затем завязал на конце узел, закрепив таким образом веревку, проверил, выдержит ли она человека, привязал шнурком к шее флягу с ромом, к левому запястью — нож, после чего взялся за веревку, спустился вниз и исчез под водой, чтобы вынырнуть там, куда не доходил свет от фонаря, установленного на палубе, где расхаживал часовой.
Сын Океана, Пьер Эрбель, выросший среди волн, словно морская птица, был прекрасным пловцом. Он легко проплыл под водой двадцать саженей, освещавшихся фонарем, и вынырнул в том месте, куда не доходил свет. Тут он остановился и стал ждать товарищей.
Через мгновение в нескольких футах от него на поверхности показалась голова другого пленника, потом третьего, за ним — четвертого.
Вдруг по воде скользнул луч, раздался выстрел: часовой открыл огонь.
Никто не вскрикнул, но и из воды никто не вынырнул, зато почти немедленно вслед за тем раздался звук упавшего в воду тела, а через три секунды на поверхности появилась хитрая физиономия Парижанина.
— Вперед! — сказал он. — Времени терять нельзя: пятый номер готов.
— Следуйте за мной, — приказал Пьер Эрбель, — и старайтесь держаться вместе!
Пятеро беглецов под предводительством Пьера Эрбеля поплыли в открытое море.
Позади них, на борту плавучей тюрьмы, поднялась настоящая тревога. Выстрел часового заставил всех позабыть о сне.
Раздалось несколько выстрелов наугад, над головами пленников просвистели пули, но никого не задело.
На воду поспешно была спущена лодка, в нее прыгнули четверо гребцов, за ними спустились еще четверо солдат: и сержант с заряженными ружьями и примкнутыми штыками; началась погоня за беглецами.
— Расходимся в разные стороны, — предложил Эрбель, — и, может быть, кому-то повезет.
— Да, это наша последняя надежда! — согласился Парижанин.
Лодка прыгала на волнах. Один моряк сидел на носу и держал в руке факел, горевший так ярко, что в его свете можно было отличить окуня от дорады. Расстояние между лодкой и беглецами сокращалось. Вдруг слева от лодки раздался крик, похожий, скорее, на стон какого-нибудь морского духа.
Гребцы замерли, лодка остановилась.
— На помощь! Помогите! Тону! — послышался чей-то жалобный голос.
Лодка легла на левый борт и, изменив курс, направилась в ту сторону, откуда доносились стоны.
— Мы спасены! — сказал Эрбель. — Славный Матье, видя, что ранен, отплыл в сторону и отвлекает их на себя.
— Да здравствует номер пятый! — молвил Парижанин. — Когда выберусь на сушу, обещаю выпить за его здоровье.
— Ни слова больше! Вперед! — приказал Эрбель. — Мы должны беречь силы, не будем же тратить их на пустые разговоры!
Они поплыли дальше, Эрбель находился впереди.
Через десять минут четверть мили уже была позади.
— Не кажется ли вам, — нарушил молчание Эрбель, — что плыть стало труднее? Я выбился из сил или нас относит течением вправо?
— Берите левей! Левей! — прокричал Парижанин. — Мы попали в тину.
— Кто мне поможет? — спросил один из пловцов. — Я увяз.
— Давай руку, приятель, — предложил Эрбель. — Пусть те, кто еще могут плыть, вытягивают нас двоих.
Эрбель почувствовал, как кто-то схватил его за запястье и рванул влево, а уж он потянул за собой и увязшего в тине пленника.
— Ну вот, теперь легче, — сказал тот, почувствовав себя в относительно чистой воде. — Утонуть в море — достойная смерть для моряка, но увязнуть в тине — такого конца достоин золотарь.
Беглецы обогнули небольшой мыс и увидели огни.
— Фортонская тюрьма! — догадался Эрбель. — Давайте поплывем в эту сторону: островки тины останутся на западе, а здесь мы проплывем около двух лье морем, но нам доводилось проплывать и больше, когда от этого не зависела наша жизнь.
В эту минуту с понтона «Король Жак» взвилась ракета, затем раздался пушечный выстрел.
Это был сигнал, означавший побег.
Через пять минут такой же сигнал был подан из Фортонской крепости, после чего в море вышли три лодки с факелами на носу.
— Правей! Берите правее, иначе они отрежут нам путь! — крикнул Пьер Эрбель.
— А как же тина? — возразил кто-то.
— Мы ее уже миновали, — сообщил Эрбель.
Все пятеро плыли некоторое время в полном молчании, забирая вправо. В тишине стало слышно, как один из пловцов задыхается.
— Эй! — крикнул Парижанин. — Если среди нас завелся слабак, пусть объявится.
— Я совсем выбился из сил, — признался третий номер. — Дышать нечем!
— Ложись на спину! — приказал Эрбель. — Я тебя буду толкать.
Беглец перевернулся на спину и, передохнув немного, снова принял прежнее положение.
— Уже пришел в себя? — удивился Парижанин.
— Нет, просто вода ледяная, я закоченел.
— Да уж конечно, не тридцать пять градусов! — подтвердил Парижанин.
— Погоди, — проговорил Эрбель и, подгребая одной рукой, протянул третьему номеру фляжку.
— Я не смогу, — сказал тот, — держаться на воде и пить.
Парижанин подхватил его под мышки.
— Пей, — приказал он. — Я тебя пока подержу.
Третий номер схватил фляжку и отхлебнул раз или два.
— Ну, теперь жить можно, — облегченно вздохнул он и вернул фляжку Эрбелю.
— А Парижанину ничего не полагается за труды?
— Пей скорей! — поторопил Эрбель. — Мы теряем время.
— Если человек пьет, то времени он не теряет, — назидательно молвил Парижанин.
И тоже сделал два глотка.
— Кто еще хочет? — спросил он, подняв над водой фляжку.
Двое других беглецов протянули руки, и каждый из них подкрепил силы ромом.
Фляжка вернулась к Эрбелю, и он снова привязал ее к шее.
— А ты почему не пьешь? — спросил Парижанин.
— Я пока не замерз и у меня еще есть силы, — сказал Эрбель, — пусть все, что здесь осталось, достанется тому, кто устанет больше меня.
— Заботливый ты наш! — прокричал Парижанин. — Я тобой восхищаюсь, но подражать тебе не намерен.
— Тихо! — предупредил четвертый номер. — Впереди голоса.
— А говор бретонский, чтоб я пропал! — подхватил номер три.
— Какие бретонцы в Портсмутской гавани?
— Молчите! — оборвал Эрбель. — Давайте как можно ближе подберемся вон к той черной точке, что перед нами: мне кажется, это шлюп .
Он не ошибался, голос доносился с той стороны.
— А ну, тише!
Все затихли, и скоро до них донесся шум весел и плеск воды.
— Давайте держаться от лодки подальше! — предостерег один из беглецов.
— На ней нет огней: нас с нее не увидят.
И действительно, лодка прошла в десяти саженях от беглецов, но их не заметили; однако те, кто в ней сидели, продолжали переговариваться с владельцем шлюпа.
— Смотри хорошенько, Питкаэрн, — говорил один голос, — и через час-другой мы вернемся с монетой.
— Не волнуйтесь, — донеслось со шлюпа (очевидно, это отвечал Питкаэрн), — я посмотрю как следует.
— Ах ты Господи! — пробормотал третий номер. — Откуда же в Портсмутской гавани соотечественники?
— Я тебе потом объясню, — пообещал Эрбель, — а пока мы спасены!
— Постарайся сделать так, чтобы это произошло как можно скорее, — взмолился третий номер, — у меня все занемело от холода.
— У меня тоже, — прибавил четвертый номер.
— Не волнуйтесь, — успокоил их Эрбель, — ждите здесь и постарайтесь, чтобы вас не отнесло течением, а остальное предоставьте мне.
Рассекая волну, словно дельфин, он поплыл к шлюпу.
Четверо беглецов старались, насколько могли, держаться рядом; они смотрели во все глаза и слушали во все уши, готовые действовать по обстоятельствам.
Они видели, как Пьер Эрбель исчез в ночной мгле, еще более непроницаемой в том месте, куда падала тень от шлюпа. Потом до их слуха донесся разговор на наречии, которое можно услышать в Нижней Бретани; двое пловцов были родом один из Сен-Бриека, другой из Кемперле и могли перевести слова собеседников; одним из говоривших был, очевидно, Пьер Эрбель.
— Эй, на лодке! Эй, на помощь!
Уже знакомый голос отвечал:
— Кто там зовет на помощь?
— Товарищ, земляк из Валлиса.
— Из Галлии? Из какой части Валлиса?
— С острова Англезей. Скорей, скорей, на помощь, не то я захлебнусь!
— Легко сказать «на помощь»! А что ты делаешь здесь, в гавани?
— Я моряк с английского судна «Корона», меня наказали ни за что, я и сбежал.
— Чего тебе надо?
— Да передохну немного, а потом поплыву к берегу.
— Зачем мне садиться в тюрьму из-за чужого человека? Проваливай!
— Да говорю же тебе, что тону! Помоги!
Говоривший, видимо, хлебнул воды и его накрыло волной.
Сцена была сыграна прекрасно, и беглецам на какое-то время даже показалось, что их товарищ в самом деле тонет: они поплыли в сторону шлюпа.
Но скоро до них снова донесся его голос:
— Ко мне! Ко мне! Неужели ты дашь утонуть земляку, когда для его спасения достаточно бросить фалреп, веревку.
— Ну-ка отвали!
— Ой, да, никак, это ты, Питкаэрн?
— Да, я самый, — удивился матрос. — А ты кто такой?
— Я-то?.. Веревку! Тону! Тону-у-у… Вер…
И волна снова накрыла его с головой.
— Ах, черт! Да вот веревка! Держишься?
Послышалось бульканье, когда захлебнувшийся хочет ответить, но не может, потому что в дыхательные пути попала вода.
— Ну, не отпускай!.. — проговорил Питкаэрн. — Что ж ты за моряк, увалень ты эдакий! Может, прикажешь тебе подъемное кресло подкатить? Сам не можешь забраться?
Но не успел валлиец договорить, как Эрбель, едва занеся ногу над релингом, схватил своего друга Питкаэрна в охапку, опрокинул его на палубу и, приставив ему нож к горлу, крикнул своим товарищам:
— Ко мне, ребята! Поднимайтесь на левый борт. Мы спасены!
Беглецы не заставили себя упрашивать; они поспешили к шлюпу и через минуту все четверо стояли на палубе.
Эрбель придавил Питкаэрна к палубе коленом и не отнимал от его горла ножа.
— Свяжите-ка этого парня и заткните ему рот, — приказал Пьер Эрбель, — но никакого зла не причинять!
Потом, повернувшись к пленнику, продолжал:
— Дорогой Питкаэрн! Простите нам этот обман. Мы не английские дезертиры, а французы, сбежавшие с понтона. Мы позаимствуем у тебя шлюп, чтобы прогуляться во Францию, а как только дойдем до Сен-Мало или Сен-Бриека, ты свободен.
— Как же так вышло, что члены экипажа английского шлюпа говорят на бретонском наречии?
— При чем здесь английский экипаж? Это мы говорим на галльском языке.
— Я понял ничуть не больше, чем раньше, — признался Парижанин.
— Ты хочешь, чтоб я тебе все объяснил? — спросил Эрбель, как можно осторожнее затыкая
рот Питкаэрну. — Надо, конечно, отдать ему справедливость…
— Признаться, я был бы не прочь разобраться, в чем тут дело.
— Сейчас я тебе расскажу то, что сам я узнал в коллеже.
— Рассказывай!
— Англичане из Уэльса — всего-навсего колония из Нижней Бретани, эмигрировавшая из Франции лет этак девятьсот тому назад и сохранившая в целости и сохранности родной язык. Вот как получилось, что уэльсцы говорят на бретонском наречии, а бретонцы — на уэльском, или валлийском.
— Вот что значит образование! — заметил Парижанин. — Эрбель! В один прекрасный день ты станешь адмиралом.
Тем временем Питкаэрна связали и заткнули ему рот.
— А теперь, — промолвил Пьер Эрбель, — надо согреться, обсушиться и посмотреть, нет ли на этом благословенном шлюпе чего-нибудь пожевать, а на рассвете выйдем из гавани.
— Почему не сейчас? — поинтересовался Парижанин.
— Потому, Парижанин, что из гавани можно выйти только после того, как адмиральское судно откроет ворота пушечным выстрелом.
— Это верно, — хором подтвердили беглецы.
Один из четырех товарищей остался часовым на бушприте, а трое других пошли разводить в каюте огонь.
К несчастью, одежду, намокшую в соленой воде, было не так-то просто просушить. Беглецы обшарили шлюп и нашли рубашки, штаны и матросские блузы, принадлежавшие друзьям Питкаэрна. Беглецы переоделись как могли, как вдруг с бушприта донеслось:
— Эй, там, внизу! Все наверх!
В одно мгновение все трое очутились на палубе.
Часовой поднял тревогу не без причины: к шлюпу приближались огни, и постепенно из темноты показались лодки с солдатами.
Лодки прочесывали гавань.
— Ну, визита не миновать! — предупредил Пьер Эрбель. — Надо взять дерзостью. Спрячьте нашего друга Питкаэрна.
— Сбросить его в воду? — предложил один из беглецов
— Да нет, просто спрячьте его получше.
— Слушай, Пьер, — заметил Парижанин, — а что если засунуть его в подвесную койку, накрыть сверху одеялом по самые глаза — никто и не заметит кляпа, а мы скажем, что он заболел.
Так для нас же лучше: больные одетыми не ложатся, одному из нас достанутся сухие штаны, куртка и блуза.
Предложение всем понравилось.
— А сейчас, — продолжал Пьер Эрбель, — пусть те, что говорят на валлийском наречии, постоят со мной на палубе, а остальные составят компанию Питкаэрну; я все беру на себя.
Когда Эрбель говорил: «Я все беру на себя», все знали, что на него можно положиться. Парижанин и его напарник пошли вниз с Питкаэрном, а Эрбель и двое бретонцев стали ждать солдат.
Те не заставили себя ждать.
Одна из лодок взяла курс на шлюп.
Пьер Эрбель вскарабкался на релинг, чтобы его было лучше видно.
— Эй, на шлюпке! — крикнул командир.
— Здесь! — отозвался Пьер Эрбель на бретонском наречии.
— Э-х, да здесь уэльские ребята! — заметил капитан, обращаясь к своим солдатам. — Из вас кто-нибудь говорит на языке этих дикарей?
— Я, господин офицер, — отозвался один из солдат. — Я родом из Каэрмартена.
— Тогда спрашивай ты.
— Эй, на шлюпке! — крикнул солдат по-уэльсски.
— Здесь! — повторил Эрбель.
— Кто вы?
— "Прекрасная Софи" из Памбрука.
— Откуда идете?
— Из Амстердама.
— Что везете?
— Треску.
— Вы не видели пятерых французских пленников, сбежавших с понтонов?
— Нет, но если мы их встретим, они могут быть спокойны.
— Что вы с ними сделаете?
— Обойдемся с ними так, как они того заслуживают.
— Что они говорят? — спросил капитан.
Солдат перевел разговор.
— Хорошо! — кивнул офицер. — Смерть французам, да здравствует король Георг!
— Ура! — грянули трое бретонцев.
Лодка отчалила.
— Счастливого пути! — крикнул Пьер Эрбель. — Теперь вот что, — продолжал он, — через полчаса рассветет; давайте снимемся с якоря и приготовимся к отплытию.
Пятеро наших беглецов провели час в томительном ожидании, наконец на востоке небо стало сереть, — это то, что называется английской зарей.
Почти в то же время яркая вспышка, предшествовавшая пушечному выстрелу, пронесшемуся над волнами и докатившемуся до берегов, блеснула на борту величавого трехпалубного корабля, который, подобно движущейся крепости, охранял вход в гавань.
Для шлюпа это был сигнал к отплытию.
Он не стал ждать повторного разрешения.
Беглецы подняли английский флаг и на расстоянии пистолетного выстрела прошли мимо адмиральского судна.
Вскарабкавшись на фальшборт, Эрбель замахал шляпой и крикнул что было сил:
— Да здравствует король Георг!
Стол на борту шлюпа изысканностью не отличался, однако после того, что пленникам скармливали на борту их плавучей тюрьмы, даже самая простая еда казалась настоящим пиршеством.
Отдадим им справедливость: в каждой их трапезе непременным участником был и незадачливый Питкаэрн. Когда опасность для беглецов миновала, то и их пленник получил послабление:
ему вынули кляп изо рта и развязали руки, а Пьер Эрбель прочел ему, как прежде — своим товарищам, курс кимврской истории.
Питкаэрн все понял, однако это показалось ему малоутешительным; он дал себе слово впредь остерегаться всех, кто заговорит с ним на уэльском наречии.
Всякий раз, как вдалеке показывалось судно, Питкаэрна заставляли спуститься в каюту. А суда попадались навстречу довольно часто. Но шлюп был английской постройки, шел под британскими парусами, на его гафеле были три английских леопарда, шотландский лев, ирландская лира, даже три французские лилии, исчезнувшие лишь двадцатью годами позже. Было невозможно предположить, что утлое французское суденышко отважится появиться среди английских крейсеров, и никому не приходило в голову, что пятеро матросов, преспокойно развалившиеся на палубе и предоставившие ветру и парусам делать за них всю работу, и есть те самые пятеро пленников, удирающие во Францию.
А ветер дул попутный, и им не нужно было ни о чем беспокоиться.
На следующее утро, то есть через двадцать четыре часа после выхода из Портсмутской гавани, они узнали мыс Ла-Хог.
Надо было убрать паруса, чтобы не проскочить его и не оказаться среди островов Ориньи, Гернзея де Серк, Жерсея, принадлежавших Англии со времен Генриха I и надзиравших за нашими берегами.
Убрав паруса, беглецы пошли прямо на Бомон.
Невозможно описать, какие чувства охватили недавних пленников, когда наконец они увидели родную землю не в туманной дымке, а как на ладони, со всеми ее холмами, гаванями, бухточками, неровностями почвы.
А когда они увидели домики с поднимавшимся над крышами дымком, они так засмотрелись на родные берега, что забыли спустить английский флаг.
Пушечное ядро, вспоровшее воду в ста саженях от шлюпа, вывело их из восторженного состояния.
— Что это они делают? — возмутились наши французы. — По своим стрелять?
— Нет, черт побери, не по нам они палят, — возразил Эрбель, — а вот по этой синей английской тряпке.
И он поспешил снять флаг, но было слишком поздно: «Прекрасную Софи» уже заметили. Кстати сказать, и без флага было бы понятно, что шлюп английский.
На флоте все равно что на суше: запустите самую очаровательную англичанку, даже если она воспитывалась во Франции, в толпу француженок, и вы отличите ее по походке.
Итак, шлюп дважды был признан английским: и по флагу, и по внешнему виду. Хотя Эрбель и спустил флаг, за первым ядром последовало второе и упало так близко от «Прекрасной Софи», что водой окатило палубу.
— Ах так! — вскричал Парижанин. — Значит, они не признают в нас друзей?
— Что делать? — недоумевали остальные.
— Идите вперед, — заявил Эрбель. — На борту шлюпа вряд ли найдется французский флаг, и нас в любой французской гавани ожидает такой же прием.
— Мы же можем найти скатерть, салфетку или кусок белой рубашки, — предложил Парижанин.
— Конечно, но сейчас нас уже заметили, и заметили как англичан… Смотрите, вон снимается с якоря корвет. Через десять минут он начнет преследование. Если мы попробуем бежать, через час он нас настигнет и потопит. Ведь как мы сможем во время погони дать понять, что мы французы? Значит, пойдем вперед, дети мои! Да здравствует Франция!
Раздалось дружное «ура!», и беглецы продолжали идти прямо на Бомон.
Огонь прекратился. Видимо, пушкари решили, что один шлюп вряд ли сможет произвести высадку на французский берег.
Но через несколько минут новый выстрел, на сей раз более точный, угодил в рею и пробил обшивку «Прекрасной Софи».
— Ну, времени терять нельзя, — заметил Эрбель, — нацепите на какой-нибудь багор белую тряпку и дайте знать, что мы хотим вступить в переговоры.
Все было сделано так, как просил Эрбель.
Но французы либо белую тряпку не заметили, либо не поверили в искренность «англичан» — огонь продолжался.
Пьер Эрбель сбросил с себя одежду.
— Какого черта ты задумал? — удивился Парижанин. — Хочешь показать им свой зад? Это же все-таки не флаг.
— Нет, зато я им сейчас скажу, кто мы такие, — заявил Эрбель.
Он прыгнул с фальшборта вниз головой, исчез в волнах и вынырнул метрах в семи от шлюпа.
Эрбель поплыл к берегу.
А шлюп лег в дрейф в знак того, что никто не намерен удаляться от берега.
При виде бросившегося в воду человека, а также судна, отдающего себя на волю победителя, французы прекратили огонь. Вскоре навстречу пловцу вышла шлюпка.
Командовал ею боцман родом из Сен-Мало.
По воле случая оказалось, что Пьер Эрбель брал у этого старого морского волка первые уроки каботажного плавания.
Он узнал своего учителя и окликнул его по имени.
Моряк поднял голову, приставил руку к глазам и, бросив руль, перебежал на нос:
— Разрази меня гром, если это не Пьер Эрбель! — вскричал он.
— Что это вы встречаете меня английским ругательством, папаша Берто? — возмутился Эрбель. — Разве так встречают земляка и ученика?! Здравствуйте, папаша Берто! Как поживает ваша жена? Как ваши детки?
И, уцепившись за борт, прибавил:
— Да, клянусь Пресвятой Девой Марией и святым Бриеком, я Пьер Эрбель. Могу поклясться, я приплыл к вам издалека!
Вода текла с него ручьями, однако он бросился в объятия боцмана.
Шлюп находился недалеко от лодки, и четверо товарищей Эрбеля видели это поистине сыновнее объятие.
— Да здравствует Франция! — хором прокричали они.
Их крик достиг слуха тех, кто сидели в лодке.
— Да здравствует Франция! — прокричали в ответ моряки, встретившие Эрбеля.
— Там тоже друзья? — уточнил папаша Берто.
— Еще бы! Судите сами!
Эрбель подал знак, чтобы шлюп подошел поближе.
Беглецы ждать себя не заставили. В мгновение ока суденышко подняло паруса и пошло к берегу, но на сей раз не под звуки выстрелов, а под крики: «Да здравствует король! Да здравствует Франция!»
Все жители Бомона высыпали на мол.
Пятеро беглецов причалили к берегу.
Пьер Эрбель поцеловал родную землю, эту общую мать, словно дело происходило во времена Древнего Рима.
Остальные бросились в объятия тех, кто стоял к ним ближе других. Да и не все ли было равно, кого обнимать? Разве не были они все братьями? А Парижанин обращался главным образом к сестрам.
Тем временем бедный Питкаэрн весьма печально наблюдал за всеобщей радостью.
Портсмутский колокол прозвонил полночь.
Пленники с тревогой считали удары.
— Двенадцать, — молвил парижанин.
— Полночь, — подтвердили остальные.
— Времени терять нельзя! — заметил Эрбель. — Тихо!
Все снова замерли.
Спустя несколько минут Эрбель просиял.
— Клюет, — сообщил он.
— Отлично! — подхватил Парижанин. — Теперь поводи немного!
Эрбель подергал за веревку, как за шнур колокольчика.
— Все еще клюет? — спросил Парижанин.
— Есть! — обрадовался Эрбель.
Он стал подтягивать удочку на себя, а другие пленники привстали на цыпочки, пытаясь увидеть, что он вытянет.
Вытянул он небольшое стальное лезвие, тонкое, как часовая пружина, острое, как щучий зуб.
— Знаю я эту рыбку, — молвил Парижанин, — она зовется пилой.
— И ты знаешь, под каким соусом ее готовят, а? — отозвался Эрбель.
— Отлично знаю.
— Тогда не будем тебе мешать.
Эрбель отвязал пилу, и через пять минут она бесшумно вгрызлась в бок «Королю Жаку», расширяя портик, чтобы через него мог пролезть человек.
Тем временем Парижанин, гибкий ум которого умел связывать между собой различные факты так же ловко, как Пьер Эрбель — галстуки, шепотом рассказывал товарищам, каким образом Эрбель добыл пилу.
Тремя днями раньше на борту «Короля Жака» французский хирург, поселившийся в Портсмуте, проводил ампутацию. Пьер Эрбель перекинулся с ним парой слов. Очевидно, он попросил соотечественника одолжить ему пилу, а тот обещал и сдержал слово.
Когда Парижанин высказал такое предположение, Пьер Эрбель кивнул в знак того, что тот угадал.
Когда одна сторона портика была пропилена, пробило час.
— У нас еще пять часов впереди, — успокоил Пьер Эрбель.
И он принялся за работу с воодушевлением, веря в успех своего предприятия.
Через час работа была сделана: выпиленный кусок дерева едва держался, небольшого усилия было довольно, чтобы его вышибить.
Пьер Эрбель призадумался.
— Слушай меня! — приказал он. — Пусть каждый из вас свернет штаны и рубашку и прицепит узел подтяжками к плечам, как пехотинец прицепляет свой ранец. А вот куртки придется оставить, принимая во внимание их цвет и метку.
Желтые куртки пленников были помечены буквами "Т"
и "О".
Все повиновались без единого звука.
— А теперь, — продолжал он, — вот шесть щепочек разной длины. Кто вытянет самую длинную, полезет в воду первым; кому достанется самая короткая, выйдет отсюда в последнюю очередь.
Стали тянуть жребий. Первому выпало лезть Пьеру Эрбелю, последнему — Парижанину.
— Мы готовы, — сказали матросы.
— Давайте сначала поклянемся.
— Зачем?
— Возможно, часовые откроют огонь.
— Вполне вероятно, что так и будет, — поддакнул Парижанин.
— Если кого-нибудь из нас ранят…
— …тем хуже для него, — перебил Парижанин. — Мой отец-повар любил повторять: «Нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц».
— Этого недостаточно. Давайте поклянемся, что, если когонибудь ранят, он не издаст ни звука, сейчас же отделится от остальных, а когда его возьмут, даст ложные показания.
— Слово француза! — в один голос подхватили пятеро пленников, торжественно протянув руки.
— Ну, теперь храни нас, Господь!
Пьер Эрбель поднатужился, потянул на себя подпиленную доску, и в борту образовалось отверстие, через которое мог пролезть человек. Потом он пропилил в одной из стенок отверстия паз, вставил в него веревку из галстуков и рукавов от рубашки, по которой пленникам надлежало спуститься к воде, затем завязал на конце узел, закрепив таким образом веревку, проверил, выдержит ли она человека, привязал шнурком к шее флягу с ромом, к левому запястью — нож, после чего взялся за веревку, спустился вниз и исчез под водой, чтобы вынырнуть там, куда не доходил свет от фонаря, установленного на палубе, где расхаживал часовой.
Сын Океана, Пьер Эрбель, выросший среди волн, словно морская птица, был прекрасным пловцом. Он легко проплыл под водой двадцать саженей, освещавшихся фонарем, и вынырнул в том месте, куда не доходил свет. Тут он остановился и стал ждать товарищей.
Через мгновение в нескольких футах от него на поверхности показалась голова другого пленника, потом третьего, за ним — четвертого.
Вдруг по воде скользнул луч, раздался выстрел: часовой открыл огонь.
Никто не вскрикнул, но и из воды никто не вынырнул, зато почти немедленно вслед за тем раздался звук упавшего в воду тела, а через три секунды на поверхности появилась хитрая физиономия Парижанина.
— Вперед! — сказал он. — Времени терять нельзя: пятый номер готов.
— Следуйте за мной, — приказал Пьер Эрбель, — и старайтесь держаться вместе!
Пятеро беглецов под предводительством Пьера Эрбеля поплыли в открытое море.
Позади них, на борту плавучей тюрьмы, поднялась настоящая тревога. Выстрел часового заставил всех позабыть о сне.
Раздалось несколько выстрелов наугад, над головами пленников просвистели пули, но никого не задело.
На воду поспешно была спущена лодка, в нее прыгнули четверо гребцов, за ними спустились еще четверо солдат: и сержант с заряженными ружьями и примкнутыми штыками; началась погоня за беглецами.
— Расходимся в разные стороны, — предложил Эрбель, — и, может быть, кому-то повезет.
— Да, это наша последняя надежда! — согласился Парижанин.
Лодка прыгала на волнах. Один моряк сидел на носу и держал в руке факел, горевший так ярко, что в его свете можно было отличить окуня от дорады. Расстояние между лодкой и беглецами сокращалось. Вдруг слева от лодки раздался крик, похожий, скорее, на стон какого-нибудь морского духа.
Гребцы замерли, лодка остановилась.
— На помощь! Помогите! Тону! — послышался чей-то жалобный голос.
Лодка легла на левый борт и, изменив курс, направилась в ту сторону, откуда доносились стоны.
— Мы спасены! — сказал Эрбель. — Славный Матье, видя, что ранен, отплыл в сторону и отвлекает их на себя.
— Да здравствует номер пятый! — молвил Парижанин. — Когда выберусь на сушу, обещаю выпить за его здоровье.
— Ни слова больше! Вперед! — приказал Эрбель. — Мы должны беречь силы, не будем же тратить их на пустые разговоры!
Они поплыли дальше, Эрбель находился впереди.
Через десять минут четверть мили уже была позади.
— Не кажется ли вам, — нарушил молчание Эрбель, — что плыть стало труднее? Я выбился из сил или нас относит течением вправо?
— Берите левей! Левей! — прокричал Парижанин. — Мы попали в тину.
— Кто мне поможет? — спросил один из пловцов. — Я увяз.
— Давай руку, приятель, — предложил Эрбель. — Пусть те, кто еще могут плыть, вытягивают нас двоих.
Эрбель почувствовал, как кто-то схватил его за запястье и рванул влево, а уж он потянул за собой и увязшего в тине пленника.
— Ну вот, теперь легче, — сказал тот, почувствовав себя в относительно чистой воде. — Утонуть в море — достойная смерть для моряка, но увязнуть в тине — такого конца достоин золотарь.
Беглецы обогнули небольшой мыс и увидели огни.
— Фортонская тюрьма! — догадался Эрбель. — Давайте поплывем в эту сторону: островки тины останутся на западе, а здесь мы проплывем около двух лье морем, но нам доводилось проплывать и больше, когда от этого не зависела наша жизнь.
В эту минуту с понтона «Король Жак» взвилась ракета, затем раздался пушечный выстрел.
Это был сигнал, означавший побег.
Через пять минут такой же сигнал был подан из Фортонской крепости, после чего в море вышли три лодки с факелами на носу.
— Правей! Берите правее, иначе они отрежут нам путь! — крикнул Пьер Эрбель.
— А как же тина? — возразил кто-то.
— Мы ее уже миновали, — сообщил Эрбель.
Все пятеро плыли некоторое время в полном молчании, забирая вправо. В тишине стало слышно, как один из пловцов задыхается.
— Эй! — крикнул Парижанин. — Если среди нас завелся слабак, пусть объявится.
— Я совсем выбился из сил, — признался третий номер. — Дышать нечем!
— Ложись на спину! — приказал Эрбель. — Я тебя буду толкать.
Беглец перевернулся на спину и, передохнув немного, снова принял прежнее положение.
— Уже пришел в себя? — удивился Парижанин.
— Нет, просто вода ледяная, я закоченел.
— Да уж конечно, не тридцать пять градусов! — подтвердил Парижанин.
— Погоди, — проговорил Эрбель и, подгребая одной рукой, протянул третьему номеру фляжку.
— Я не смогу, — сказал тот, — держаться на воде и пить.
Парижанин подхватил его под мышки.
— Пей, — приказал он. — Я тебя пока подержу.
Третий номер схватил фляжку и отхлебнул раз или два.
— Ну, теперь жить можно, — облегченно вздохнул он и вернул фляжку Эрбелю.
— А Парижанину ничего не полагается за труды?
— Пей скорей! — поторопил Эрбель. — Мы теряем время.
— Если человек пьет, то времени он не теряет, — назидательно молвил Парижанин.
И тоже сделал два глотка.
— Кто еще хочет? — спросил он, подняв над водой фляжку.
Двое других беглецов протянули руки, и каждый из них подкрепил силы ромом.
Фляжка вернулась к Эрбелю, и он снова привязал ее к шее.
— А ты почему не пьешь? — спросил Парижанин.
— Я пока не замерз и у меня еще есть силы, — сказал Эрбель, — пусть все, что здесь осталось, достанется тому, кто устанет больше меня.
— Заботливый ты наш! — прокричал Парижанин. — Я тобой восхищаюсь, но подражать тебе не намерен.
— Тихо! — предупредил четвертый номер. — Впереди голоса.
— А говор бретонский, чтоб я пропал! — подхватил номер три.
— Какие бретонцы в Портсмутской гавани?
— Молчите! — оборвал Эрбель. — Давайте как можно ближе подберемся вон к той черной точке, что перед нами: мне кажется, это шлюп .
Он не ошибался, голос доносился с той стороны.
— А ну, тише!
Все затихли, и скоро до них донесся шум весел и плеск воды.
— Давайте держаться от лодки подальше! — предостерег один из беглецов.
— На ней нет огней: нас с нее не увидят.
И действительно, лодка прошла в десяти саженях от беглецов, но их не заметили; однако те, кто в ней сидели, продолжали переговариваться с владельцем шлюпа.
— Смотри хорошенько, Питкаэрн, — говорил один голос, — и через час-другой мы вернемся с монетой.
— Не волнуйтесь, — донеслось со шлюпа (очевидно, это отвечал Питкаэрн), — я посмотрю как следует.
— Ах ты Господи! — пробормотал третий номер. — Откуда же в Портсмутской гавани соотечественники?
— Я тебе потом объясню, — пообещал Эрбель, — а пока мы спасены!
— Постарайся сделать так, чтобы это произошло как можно скорее, — взмолился третий номер, — у меня все занемело от холода.
— У меня тоже, — прибавил четвертый номер.
— Не волнуйтесь, — успокоил их Эрбель, — ждите здесь и постарайтесь, чтобы вас не отнесло течением, а остальное предоставьте мне.
Рассекая волну, словно дельфин, он поплыл к шлюпу.
Четверо беглецов старались, насколько могли, держаться рядом; они смотрели во все глаза и слушали во все уши, готовые действовать по обстоятельствам.
Они видели, как Пьер Эрбель исчез в ночной мгле, еще более непроницаемой в том месте, куда падала тень от шлюпа. Потом до их слуха донесся разговор на наречии, которое можно услышать в Нижней Бретани; двое пловцов были родом один из Сен-Бриека, другой из Кемперле и могли перевести слова собеседников; одним из говоривших был, очевидно, Пьер Эрбель.
— Эй, на лодке! Эй, на помощь!
Уже знакомый голос отвечал:
— Кто там зовет на помощь?
— Товарищ, земляк из Валлиса.
— Из Галлии? Из какой части Валлиса?
— С острова Англезей. Скорей, скорей, на помощь, не то я захлебнусь!
— Легко сказать «на помощь»! А что ты делаешь здесь, в гавани?
— Я моряк с английского судна «Корона», меня наказали ни за что, я и сбежал.
— Чего тебе надо?
— Да передохну немного, а потом поплыву к берегу.
— Зачем мне садиться в тюрьму из-за чужого человека? Проваливай!
— Да говорю же тебе, что тону! Помоги!
Говоривший, видимо, хлебнул воды и его накрыло волной.
Сцена была сыграна прекрасно, и беглецам на какое-то время даже показалось, что их товарищ в самом деле тонет: они поплыли в сторону шлюпа.
Но скоро до них снова донесся его голос:
— Ко мне! Ко мне! Неужели ты дашь утонуть земляку, когда для его спасения достаточно бросить фалреп, веревку.
— Ну-ка отвали!
— Ой, да, никак, это ты, Питкаэрн?
— Да, я самый, — удивился матрос. — А ты кто такой?
— Я-то?.. Веревку! Тону! Тону-у-у… Вер…
И волна снова накрыла его с головой.
— Ах, черт! Да вот веревка! Держишься?
Послышалось бульканье, когда захлебнувшийся хочет ответить, но не может, потому что в дыхательные пути попала вода.
— Ну, не отпускай!.. — проговорил Питкаэрн. — Что ж ты за моряк, увалень ты эдакий! Может, прикажешь тебе подъемное кресло подкатить? Сам не можешь забраться?
Но не успел валлиец договорить, как Эрбель, едва занеся ногу над релингом, схватил своего друга Питкаэрна в охапку, опрокинул его на палубу и, приставив ему нож к горлу, крикнул своим товарищам:
— Ко мне, ребята! Поднимайтесь на левый борт. Мы спасены!
Беглецы не заставили себя упрашивать; они поспешили к шлюпу и через минуту все четверо стояли на палубе.
Эрбель придавил Питкаэрна к палубе коленом и не отнимал от его горла ножа.
— Свяжите-ка этого парня и заткните ему рот, — приказал Пьер Эрбель, — но никакого зла не причинять!
Потом, повернувшись к пленнику, продолжал:
— Дорогой Питкаэрн! Простите нам этот обман. Мы не английские дезертиры, а французы, сбежавшие с понтона. Мы позаимствуем у тебя шлюп, чтобы прогуляться во Францию, а как только дойдем до Сен-Мало или Сен-Бриека, ты свободен.
— Как же так вышло, что члены экипажа английского шлюпа говорят на бретонском наречии?
— При чем здесь английский экипаж? Это мы говорим на галльском языке.
— Я понял ничуть не больше, чем раньше, — признался Парижанин.
— Ты хочешь, чтоб я тебе все объяснил? — спросил Эрбель, как можно осторожнее затыкая
рот Питкаэрну. — Надо, конечно, отдать ему справедливость…
— Признаться, я был бы не прочь разобраться, в чем тут дело.
— Сейчас я тебе расскажу то, что сам я узнал в коллеже.
— Рассказывай!
— Англичане из Уэльса — всего-навсего колония из Нижней Бретани, эмигрировавшая из Франции лет этак девятьсот тому назад и сохранившая в целости и сохранности родной язык. Вот как получилось, что уэльсцы говорят на бретонском наречии, а бретонцы — на уэльском, или валлийском.
— Вот что значит образование! — заметил Парижанин. — Эрбель! В один прекрасный день ты станешь адмиралом.
Тем временем Питкаэрна связали и заткнули ему рот.
— А теперь, — промолвил Пьер Эрбель, — надо согреться, обсушиться и посмотреть, нет ли на этом благословенном шлюпе чего-нибудь пожевать, а на рассвете выйдем из гавани.
— Почему не сейчас? — поинтересовался Парижанин.
— Потому, Парижанин, что из гавани можно выйти только после того, как адмиральское судно откроет ворота пушечным выстрелом.
— Это верно, — хором подтвердили беглецы.
Один из четырех товарищей остался часовым на бушприте, а трое других пошли разводить в каюте огонь.
К несчастью, одежду, намокшую в соленой воде, было не так-то просто просушить. Беглецы обшарили шлюп и нашли рубашки, штаны и матросские блузы, принадлежавшие друзьям Питкаэрна. Беглецы переоделись как могли, как вдруг с бушприта донеслось:
— Эй, там, внизу! Все наверх!
В одно мгновение все трое очутились на палубе.
Часовой поднял тревогу не без причины: к шлюпу приближались огни, и постепенно из темноты показались лодки с солдатами.
Лодки прочесывали гавань.
— Ну, визита не миновать! — предупредил Пьер Эрбель. — Надо взять дерзостью. Спрячьте нашего друга Питкаэрна.
— Сбросить его в воду? — предложил один из беглецов
— Да нет, просто спрячьте его получше.
— Слушай, Пьер, — заметил Парижанин, — а что если засунуть его в подвесную койку, накрыть сверху одеялом по самые глаза — никто и не заметит кляпа, а мы скажем, что он заболел.
Так для нас же лучше: больные одетыми не ложатся, одному из нас достанутся сухие штаны, куртка и блуза.
Предложение всем понравилось.
— А сейчас, — продолжал Пьер Эрбель, — пусть те, что говорят на валлийском наречии, постоят со мной на палубе, а остальные составят компанию Питкаэрну; я все беру на себя.
Когда Эрбель говорил: «Я все беру на себя», все знали, что на него можно положиться. Парижанин и его напарник пошли вниз с Питкаэрном, а Эрбель и двое бретонцев стали ждать солдат.
Те не заставили себя ждать.
Одна из лодок взяла курс на шлюп.
Пьер Эрбель вскарабкался на релинг, чтобы его было лучше видно.
— Эй, на шлюпке! — крикнул командир.
— Здесь! — отозвался Пьер Эрбель на бретонском наречии.
— Э-х, да здесь уэльские ребята! — заметил капитан, обращаясь к своим солдатам. — Из вас кто-нибудь говорит на языке этих дикарей?
— Я, господин офицер, — отозвался один из солдат. — Я родом из Каэрмартена.
— Тогда спрашивай ты.
— Эй, на шлюпке! — крикнул солдат по-уэльсски.
— Здесь! — повторил Эрбель.
— Кто вы?
— "Прекрасная Софи" из Памбрука.
— Откуда идете?
— Из Амстердама.
— Что везете?
— Треску.
— Вы не видели пятерых французских пленников, сбежавших с понтонов?
— Нет, но если мы их встретим, они могут быть спокойны.
— Что вы с ними сделаете?
— Обойдемся с ними так, как они того заслуживают.
— Что они говорят? — спросил капитан.
Солдат перевел разговор.
— Хорошо! — кивнул офицер. — Смерть французам, да здравствует король Георг!
— Ура! — грянули трое бретонцев.
Лодка отчалила.
— Счастливого пути! — крикнул Пьер Эрбель. — Теперь вот что, — продолжал он, — через полчаса рассветет; давайте снимемся с якоря и приготовимся к отплытию.
Пятеро наших беглецов провели час в томительном ожидании, наконец на востоке небо стало сереть, — это то, что называется английской зарей.
Почти в то же время яркая вспышка, предшествовавшая пушечному выстрелу, пронесшемуся над волнами и докатившемуся до берегов, блеснула на борту величавого трехпалубного корабля, который, подобно движущейся крепости, охранял вход в гавань.
Для шлюпа это был сигнал к отплытию.
Он не стал ждать повторного разрешения.
Беглецы подняли английский флаг и на расстоянии пистолетного выстрела прошли мимо адмиральского судна.
Вскарабкавшись на фальшборт, Эрбель замахал шляпой и крикнул что было сил:
— Да здравствует король Георг!
Стол на борту шлюпа изысканностью не отличался, однако после того, что пленникам скармливали на борту их плавучей тюрьмы, даже самая простая еда казалась настоящим пиршеством.
Отдадим им справедливость: в каждой их трапезе непременным участником был и незадачливый Питкаэрн. Когда опасность для беглецов миновала, то и их пленник получил послабление:
ему вынули кляп изо рта и развязали руки, а Пьер Эрбель прочел ему, как прежде — своим товарищам, курс кимврской истории.
Питкаэрн все понял, однако это показалось ему малоутешительным; он дал себе слово впредь остерегаться всех, кто заговорит с ним на уэльском наречии.
Всякий раз, как вдалеке показывалось судно, Питкаэрна заставляли спуститься в каюту. А суда попадались навстречу довольно часто. Но шлюп был английской постройки, шел под британскими парусами, на его гафеле были три английских леопарда, шотландский лев, ирландская лира, даже три французские лилии, исчезнувшие лишь двадцатью годами позже. Было невозможно предположить, что утлое французское суденышко отважится появиться среди английских крейсеров, и никому не приходило в голову, что пятеро матросов, преспокойно развалившиеся на палубе и предоставившие ветру и парусам делать за них всю работу, и есть те самые пятеро пленников, удирающие во Францию.
А ветер дул попутный, и им не нужно было ни о чем беспокоиться.
На следующее утро, то есть через двадцать четыре часа после выхода из Портсмутской гавани, они узнали мыс Ла-Хог.
Надо было убрать паруса, чтобы не проскочить его и не оказаться среди островов Ориньи, Гернзея де Серк, Жерсея, принадлежавших Англии со времен Генриха I и надзиравших за нашими берегами.
Убрав паруса, беглецы пошли прямо на Бомон.
Невозможно описать, какие чувства охватили недавних пленников, когда наконец они увидели родную землю не в туманной дымке, а как на ладони, со всеми ее холмами, гаванями, бухточками, неровностями почвы.
А когда они увидели домики с поднимавшимся над крышами дымком, они так засмотрелись на родные берега, что забыли спустить английский флаг.
Пушечное ядро, вспоровшее воду в ста саженях от шлюпа, вывело их из восторженного состояния.
— Что это они делают? — возмутились наши французы. — По своим стрелять?
— Нет, черт побери, не по нам они палят, — возразил Эрбель, — а вот по этой синей английской тряпке.
И он поспешил снять флаг, но было слишком поздно: «Прекрасную Софи» уже заметили. Кстати сказать, и без флага было бы понятно, что шлюп английский.
На флоте все равно что на суше: запустите самую очаровательную англичанку, даже если она воспитывалась во Франции, в толпу француженок, и вы отличите ее по походке.
Итак, шлюп дважды был признан английским: и по флагу, и по внешнему виду. Хотя Эрбель и спустил флаг, за первым ядром последовало второе и упало так близко от «Прекрасной Софи», что водой окатило палубу.
— Ах так! — вскричал Парижанин. — Значит, они не признают в нас друзей?
— Что делать? — недоумевали остальные.
— Идите вперед, — заявил Эрбель. — На борту шлюпа вряд ли найдется французский флаг, и нас в любой французской гавани ожидает такой же прием.
— Мы же можем найти скатерть, салфетку или кусок белой рубашки, — предложил Парижанин.
— Конечно, но сейчас нас уже заметили, и заметили как англичан… Смотрите, вон снимается с якоря корвет. Через десять минут он начнет преследование. Если мы попробуем бежать, через час он нас настигнет и потопит. Ведь как мы сможем во время погони дать понять, что мы французы? Значит, пойдем вперед, дети мои! Да здравствует Франция!
Раздалось дружное «ура!», и беглецы продолжали идти прямо на Бомон.
Огонь прекратился. Видимо, пушкари решили, что один шлюп вряд ли сможет произвести высадку на французский берег.
Но через несколько минут новый выстрел, на сей раз более точный, угодил в рею и пробил обшивку «Прекрасной Софи».
— Ну, времени терять нельзя, — заметил Эрбель, — нацепите на какой-нибудь багор белую тряпку и дайте знать, что мы хотим вступить в переговоры.
Все было сделано так, как просил Эрбель.
Но французы либо белую тряпку не заметили, либо не поверили в искренность «англичан» — огонь продолжался.
Пьер Эрбель сбросил с себя одежду.
— Какого черта ты задумал? — удивился Парижанин. — Хочешь показать им свой зад? Это же все-таки не флаг.
— Нет, зато я им сейчас скажу, кто мы такие, — заявил Эрбель.
Он прыгнул с фальшборта вниз головой, исчез в волнах и вынырнул метрах в семи от шлюпа.
Эрбель поплыл к берегу.
А шлюп лег в дрейф в знак того, что никто не намерен удаляться от берега.
При виде бросившегося в воду человека, а также судна, отдающего себя на волю победителя, французы прекратили огонь. Вскоре навстречу пловцу вышла шлюпка.
Командовал ею боцман родом из Сен-Мало.
По воле случая оказалось, что Пьер Эрбель брал у этого старого морского волка первые уроки каботажного плавания.
Он узнал своего учителя и окликнул его по имени.
Моряк поднял голову, приставил руку к глазам и, бросив руль, перебежал на нос:
— Разрази меня гром, если это не Пьер Эрбель! — вскричал он.
— Что это вы встречаете меня английским ругательством, папаша Берто? — возмутился Эрбель. — Разве так встречают земляка и ученика?! Здравствуйте, папаша Берто! Как поживает ваша жена? Как ваши детки?
И, уцепившись за борт, прибавил:
— Да, клянусь Пресвятой Девой Марией и святым Бриеком, я Пьер Эрбель. Могу поклясться, я приплыл к вам издалека!
Вода текла с него ручьями, однако он бросился в объятия боцмана.
Шлюп находился недалеко от лодки, и четверо товарищей Эрбеля видели это поистине сыновнее объятие.
— Да здравствует Франция! — хором прокричали они.
Их крик достиг слуха тех, кто сидели в лодке.
— Да здравствует Франция! — прокричали в ответ моряки, встретившие Эрбеля.
— Там тоже друзья? — уточнил папаша Берто.
— Еще бы! Судите сами!
Эрбель подал знак, чтобы шлюп подошел поближе.
Беглецы ждать себя не заставили. В мгновение ока суденышко подняло паруса и пошло к берегу, но на сей раз не под звуки выстрелов, а под крики: «Да здравствует король! Да здравствует Франция!»
Все жители Бомона высыпали на мол.
Пятеро беглецов причалили к берегу.
Пьер Эрбель поцеловал родную землю, эту общую мать, словно дело происходило во времена Древнего Рима.
Остальные бросились в объятия тех, кто стоял к ним ближе других. Да и не все ли было равно, кого обнимать? Разве не были они все братьями? А Парижанин обращался главным образом к сестрам.
Тем временем бедный Питкаэрн весьма печально наблюдал за всеобщей радостью.