— Объясните же, в чем дело, дон Хаиме! — разом вскричали молодые люди.
— Стоит ли объяснять! Я хочу предложить вам другое, и, надеюсь, вы согласитесь. Ночь на исходе, скоро рассвет, но спать почему-то не хочется. Не побеседовать ли нам до утра?
— С удовольствием, — промолвил граф, — ничего лучше не придумаешь.
— Совершенно с вами согласен, — сказал Доминик. — О чем же мы будем говорить?
— Если позволите, я расскажу вам одну историю, которую нынче слышал от своего друга, за достоверность ручаюсь, поскольку мой друг сам был ее участником.
— Лучше рассказали бы какой-нибудь случай из собственной жизни, — промолвил граф. — Ведь у вас было столько интересных приключений!
— Вы ошибаетесь, дорогой граф! Ничего особенного в моей жизни не было, как и у любого контрабандиста. Надеюсь, вы знаете, что это мое занятие. Все мы стараемся перехитрить таможенников, а те нас. Бывают, конечно, баталии, но кровопролитием они редко кончаются. Вот и все, что я могу рассказать о себе.
— В таком случае, я отказываюсь от своей просьбы, — сказал граф.
— Итак, мы слушаем вас, — произнес Доминик. Дон Хаиме осушил бокал каталонского ликера и, постукивая по столу ножом, начал:
— Слушайте же, господа! Прежде всего, мне придется извиниться за некоторые пробелы и неточности в моем рассказе, но я передаю лишь то, что сам слышал, и при всем желании не смогу дополнить или объяснить того, что очевидец, случайно или в силу каких-то своих соображений, утаил. Во всяком случае, история, уверен, вас заинтересует. В какой стране происходили события, не имеет значения, допустим, в Германии. Люди везде люди и подвержены одинаковым порокам. Очевидно лишь, что действие происходит в прежние времена, в чем вы сами убедитесь. Итак, в Германии жила богатая и очень знатная семья, принадлежавшая к древнейшему роду. Вы, без сомнения, знаете, что немецкая аристократия, пожалуй, самая старинная в Европе и сохранила до настоящего времени почти все свои традиции. Члена этой семьи, князя, назовем его Оппенгейм фон Шлезвиг и скажем, что у него было два сына, один года на два, на три старше другого. Оба были хороши собой, наделены талантами и прекрасно воспитаны. В Германии, в отличие от Америки, уклад жизни до сих пор патриархальный, и авторитет отца непререкаем. Мальчики росли, и с годами стало ясно, что они совершенно разные. Старший был добрым, послушным, не забывал о доме, старался не запятнать чести старинного рода. Младший же посещал сомнительные заведения, не гнушаясь даже самыми гнусными притонами. Отец все это видел и не раз строго отчитывал сына. Тот обещал исправиться, но обещания так и оставались обещаниями.
В это время Франция объявила Германии войну. Князь Оппенгейм фон Шлезвиг одним из первых откликнулся на призыв императора и стал под знаменем Германской армии, сыновья последовали за ним в качестве адъютантов, совершая свой первый поход. Вскоре по прибытии их на место вышел приказ командующего отправиться на фуражировку. В схватке с неприятельскими фуражирами князь упал с коня. Когда к нему подоспели на помощь, он был уже мертв. И тут выяснилось одно странное обстоятельство: он был убит выстрелом в спину.
Дон Хаиме умолк, потом попросил Доминика наполнить бокал. Доминик наполнил бокал пуншем, дон Хаиме залпом выпил, отер пот с лица и продолжал:
— Сыновья были недалеко и тотчас поспешили к убитому отцу. Трудно описать их горе. Старший замкнулся в себе, младший же бурно выражал свои чувства, плакал, кричал и никак не мог успокоиться. Так и не удалось выяснить, каким образом князь, любимый солдатами, мог погибнуть от пули в спину.
Молодые люди вернулись домой. Старший принял родовой титул и стал главой семьи. В Германии существует право старшинства, поэтому младший полностью зависел от старшего, но последний, не желая ущемлять брата, предоставил в его распоряжение все состояние матери стоимостью в два миллиона и дал ему титул маркиза.
— Вы хотите сказать, герцога? — уточнил граф.
— Совершенно верно, — согласился дон Хаиме. — Мы, республиканцы, почти не знакомы со всякими титулами, попросту пренебрегаем ими.
— Дальше, дальше! — произнес нетерпеливо Доминик. Дон Хаиме продолжал:
— Герцог обратил свое состояние в наличность, попрощался с братом и отправился в Вену. Князь остался в своих владениях и лишь изредка получал вести от брата, но и этого было достаточно, чтобы выселить герцога за пределы государства. Герцог безропотно покорился.
Несколько лет герцог путешествовал по Европе, изредка извещая брата о переменах к лучшему. Неизвестно, верил ли в это князь, но он счел возможным не только известить брата о своей женитьбе на девушке из богатого аристократического рода, но и пригласить его на свадьбу, в надежде, что герцог за дальностью расстояния не приедет. Но князь просчитался. Брат явился как раз накануне торжества и был принят со всеми подобающими почестями.
Герцог вел себя во всех отношениях безукоризненно, не упуская случая доказать брату, что с прошлым покончено, и князь не только простил его, но и стал полностью доверять.
Сначала соседи принимали герцога неохотно, но потом, из уважения к семье, переменили к нему свое отношение, и он занял прежнее положение в обществе. Не знаю, по какому случаю должны были состояться народные празднества. Возглавил их князь и по совету брата, чтобы привлечь аристократов, согласился сам принять в них участие. Предполагалось устроить турнир, и к назначенному дню съехались представители самых знатных родов, чтобы вместе с князем принять в них участие.
Жена князя носила под сердцем дитя и, движимая дурным предчувствием, уговаривала мужа не принимать участия в турнире, герцог ее горячо поддерживал, но князь не мог нарушить свое обещание и, посмеявшись над страхами жены, уехал к месту сбора.
Через час его принесли почти бездыханным. Там, где другие находят забаву, князь по роковой случайности встретил смерть.
Герцог сильно горевал по поводу нелепой и поистине страшной смерти брата. Все свое состояние князь завещал брату в случае, если у жены родится дочь, если же сын, он становится наследником и титула, и имущества, а до совершеннолетия остается под опекой дяди.
При известии о смерти мужа княгиня до срока разрешилась от бремени девочкой. Таким образом, герцог вошел в полное владение всем имуществом брата.
Княгиня, несмотря на любезное предложение деверя, не согласилась жить из милости в замке, где была полновластной хозяйкой, и переехала к родным.
Дон Хаиме умолк.
— Ну, как вам нравится эта история? — спросил он с насмешливой улыбкой.
— Прежде чем ответить, я хотел бы услышать продолжение! — сказал граф.
Дон Хаиме бросил на него выразительный взгляд.
— Значит, вы думаете, есть продолжение?
— У всякой истории есть две стороны, внешняя и внутренняя.
— Что вы хотите этим сказать?
— То есть ложная и истинная. Ложная — это внешняя, она является пищей для толков и пересудов. Истинная — это внутренняя, тайная, известная лишь двум-трем самым близким людям.
— Вы хотите, чтобы я открыл вам имя злодея? — вскричал дон Хаиме.
—Да!
Дон Хаиме задумался, потом вскинул голову, выпил залпом бокал вина и сказал:
— Ну, так слушайте, клянусь, вы не пожалеете, что потратили время.
ГЛАВА XXIV. Тайна раскрыта
ГЛАВА XXV. Мститель
— Стоит ли объяснять! Я хочу предложить вам другое, и, надеюсь, вы согласитесь. Ночь на исходе, скоро рассвет, но спать почему-то не хочется. Не побеседовать ли нам до утра?
— С удовольствием, — промолвил граф, — ничего лучше не придумаешь.
— Совершенно с вами согласен, — сказал Доминик. — О чем же мы будем говорить?
— Если позволите, я расскажу вам одну историю, которую нынче слышал от своего друга, за достоверность ручаюсь, поскольку мой друг сам был ее участником.
— Лучше рассказали бы какой-нибудь случай из собственной жизни, — промолвил граф. — Ведь у вас было столько интересных приключений!
— Вы ошибаетесь, дорогой граф! Ничего особенного в моей жизни не было, как и у любого контрабандиста. Надеюсь, вы знаете, что это мое занятие. Все мы стараемся перехитрить таможенников, а те нас. Бывают, конечно, баталии, но кровопролитием они редко кончаются. Вот и все, что я могу рассказать о себе.
— В таком случае, я отказываюсь от своей просьбы, — сказал граф.
— Итак, мы слушаем вас, — произнес Доминик. Дон Хаиме осушил бокал каталонского ликера и, постукивая по столу ножом, начал:
— Слушайте же, господа! Прежде всего, мне придется извиниться за некоторые пробелы и неточности в моем рассказе, но я передаю лишь то, что сам слышал, и при всем желании не смогу дополнить или объяснить того, что очевидец, случайно или в силу каких-то своих соображений, утаил. Во всяком случае, история, уверен, вас заинтересует. В какой стране происходили события, не имеет значения, допустим, в Германии. Люди везде люди и подвержены одинаковым порокам. Очевидно лишь, что действие происходит в прежние времена, в чем вы сами убедитесь. Итак, в Германии жила богатая и очень знатная семья, принадлежавшая к древнейшему роду. Вы, без сомнения, знаете, что немецкая аристократия, пожалуй, самая старинная в Европе и сохранила до настоящего времени почти все свои традиции. Члена этой семьи, князя, назовем его Оппенгейм фон Шлезвиг и скажем, что у него было два сына, один года на два, на три старше другого. Оба были хороши собой, наделены талантами и прекрасно воспитаны. В Германии, в отличие от Америки, уклад жизни до сих пор патриархальный, и авторитет отца непререкаем. Мальчики росли, и с годами стало ясно, что они совершенно разные. Старший был добрым, послушным, не забывал о доме, старался не запятнать чести старинного рода. Младший же посещал сомнительные заведения, не гнушаясь даже самыми гнусными притонами. Отец все это видел и не раз строго отчитывал сына. Тот обещал исправиться, но обещания так и оставались обещаниями.
В это время Франция объявила Германии войну. Князь Оппенгейм фон Шлезвиг одним из первых откликнулся на призыв императора и стал под знаменем Германской армии, сыновья последовали за ним в качестве адъютантов, совершая свой первый поход. Вскоре по прибытии их на место вышел приказ командующего отправиться на фуражировку. В схватке с неприятельскими фуражирами князь упал с коня. Когда к нему подоспели на помощь, он был уже мертв. И тут выяснилось одно странное обстоятельство: он был убит выстрелом в спину.
Дон Хаиме умолк, потом попросил Доминика наполнить бокал. Доминик наполнил бокал пуншем, дон Хаиме залпом выпил, отер пот с лица и продолжал:
— Сыновья были недалеко и тотчас поспешили к убитому отцу. Трудно описать их горе. Старший замкнулся в себе, младший же бурно выражал свои чувства, плакал, кричал и никак не мог успокоиться. Так и не удалось выяснить, каким образом князь, любимый солдатами, мог погибнуть от пули в спину.
Молодые люди вернулись домой. Старший принял родовой титул и стал главой семьи. В Германии существует право старшинства, поэтому младший полностью зависел от старшего, но последний, не желая ущемлять брата, предоставил в его распоряжение все состояние матери стоимостью в два миллиона и дал ему титул маркиза.
— Вы хотите сказать, герцога? — уточнил граф.
— Совершенно верно, — согласился дон Хаиме. — Мы, республиканцы, почти не знакомы со всякими титулами, попросту пренебрегаем ими.
— Дальше, дальше! — произнес нетерпеливо Доминик. Дон Хаиме продолжал:
— Герцог обратил свое состояние в наличность, попрощался с братом и отправился в Вену. Князь остался в своих владениях и лишь изредка получал вести от брата, но и этого было достаточно, чтобы выселить герцога за пределы государства. Герцог безропотно покорился.
Несколько лет герцог путешествовал по Европе, изредка извещая брата о переменах к лучшему. Неизвестно, верил ли в это князь, но он счел возможным не только известить брата о своей женитьбе на девушке из богатого аристократического рода, но и пригласить его на свадьбу, в надежде, что герцог за дальностью расстояния не приедет. Но князь просчитался. Брат явился как раз накануне торжества и был принят со всеми подобающими почестями.
Герцог вел себя во всех отношениях безукоризненно, не упуская случая доказать брату, что с прошлым покончено, и князь не только простил его, но и стал полностью доверять.
Сначала соседи принимали герцога неохотно, но потом, из уважения к семье, переменили к нему свое отношение, и он занял прежнее положение в обществе. Не знаю, по какому случаю должны были состояться народные празднества. Возглавил их князь и по совету брата, чтобы привлечь аристократов, согласился сам принять в них участие. Предполагалось устроить турнир, и к назначенному дню съехались представители самых знатных родов, чтобы вместе с князем принять в них участие.
Жена князя носила под сердцем дитя и, движимая дурным предчувствием, уговаривала мужа не принимать участия в турнире, герцог ее горячо поддерживал, но князь не мог нарушить свое обещание и, посмеявшись над страхами жены, уехал к месту сбора.
Через час его принесли почти бездыханным. Там, где другие находят забаву, князь по роковой случайности встретил смерть.
Герцог сильно горевал по поводу нелепой и поистине страшной смерти брата. Все свое состояние князь завещал брату в случае, если у жены родится дочь, если же сын, он становится наследником и титула, и имущества, а до совершеннолетия остается под опекой дяди.
При известии о смерти мужа княгиня до срока разрешилась от бремени девочкой. Таким образом, герцог вошел в полное владение всем имуществом брата.
Княгиня, несмотря на любезное предложение деверя, не согласилась жить из милости в замке, где была полновластной хозяйкой, и переехала к родным.
Дон Хаиме умолк.
— Ну, как вам нравится эта история? — спросил он с насмешливой улыбкой.
— Прежде чем ответить, я хотел бы услышать продолжение! — сказал граф.
Дон Хаиме бросил на него выразительный взгляд.
— Значит, вы думаете, есть продолжение?
— У всякой истории есть две стороны, внешняя и внутренняя.
— Что вы хотите этим сказать?
— То есть ложная и истинная. Ложная — это внешняя, она является пищей для толков и пересудов. Истинная — это внутренняя, тайная, известная лишь двум-трем самым близким людям.
— Вы хотите, чтобы я открыл вам имя злодея? — вскричал дон Хаиме.
—Да!
Дон Хаиме задумался, потом вскинул голову, выпил залпом бокал вина и сказал:
— Ну, так слушайте, клянусь, вы не пожалеете, что потратили время.
ГЛАВА XXIV. Тайна раскрыта
Некоторое время длилось молчание.
Наконец, дон Хаиме заговорил:
— У княгини был брат, молодой человек лет двадцати двух, умный и энергичный, он был очень хорош собой, отчаянно смел, пользовался успехом у женщин, сам был к ним неравнодушен, но при этом очень серьезно относился к жизни.
Октав, так мы назовем брата княгини, любил свою сестру и уговорил ее покинуть замок, где она жила с мужем, что княгиня и сделала, взяв с собою вдовью часть наследства. Несмотря на любезность новоиспеченного князя, что-то отталкивало от него Октава, хотя отношения они поддерживали и время от времени навещали друг друга.
Октав во время этих встреч держался холодно, не отвечая на сердечные излияния князя, всеми силами старавшегося завоевать симпатии молодого человека. Княгиня жила вдали от света и всю себя отдала воспитанию дочери, которую обожала. Она так и не сняла траур по мужу, потому что страдала, как и в день его гибели. Имени деверя она не могла слышать и, если Октав случайно его произносил, бледнела, устремив на брата горящие лихорадочным блеском, полные слез глаза.
Получив титул и все родовое имущество, князь решил, что пора позаботиться о наследнике, и нашел себе невесту из старинного, знатного и очень богатого рода. Все, казалось бы, обещало возвеличить и обогатить и без того могущественный и богатый дом Оппенгейм фон Шлезвиг. Невеста была молода и прекрасна и принадлежала к боковой линии правящего дома Габсбургов. Понятно поэтому, что князь торопился со свадьбой. Уже прошло восемь лет после трагических событий на турнире. Октав как-то собрался по делам в город Брюнен, лье в двадцати от своего замка.
Он простился с сестрой, сел в почтовую карету и тронулся в путь.
На следующий день около восьми вечера он приехал в Брюнен и остановился в принадлежавшем ему доме недалеко от главной площади и дома губернатора.
Брюнен, прелестный городок, расположенный на берегу реки, с населением в пятнадцать-шестнадцать тысяч. В нем и поныне сохранился патриархальный уклад жизни.
При въезде в город Октав, к своему удивлению, заметил, что улицы заполнены народом, так что карета едва продвигалась вперед. Царило необычайное оживление, все здания, а особенно площади были иллюминированы. Уже дома, за ужином, Октав поинтересовался причиной всеобщего веселья, и вот что он узнал.
Тироль, как известно, страна гористая — это австрийская Швейцария. Горы там кишат разбойниками, которые грабят путников и так обнаглели, что нападают на деревни и даже предместья. Много лет назад один ловкий и предприимчивый бандит собрал шайку смельчаков и держал в страхе всю страну, нападая на путешественников, грабя и сжигая деревни и отваживаясь даже выступать против солдат, посылаемых на поимку бандитов, нанося им значительный урон. Мало-помалу его стали считать непобедимым. Власти, разумеется, не могли с этим смириться и приняли решительные меры. Но довольно долго это ни к чему не приводило. Главарь шайки каким-то непостижимым образом узнавал заранее, что против него замышляется, и избегал расставленных ловушек.
Но где были бессильны сила и хитрость, там пришло на помощь предательство. Один из шайки Красной Руки (так называл себя главарь шайки), считавший себя обделенным при дележе добычи, решил отомстить главарю и выдать его властям.
Через неделю Красная Рука вместе со своей шайкой неожиданно попал в руки солдат.
Несколько человек, которым удалось ускользнуть, одни, без главаря и поддержки, не могли долго продержаться и тоже были схвачены солдатами. Суд над разбойниками продолжался недолго, все они были приговорены к смерти, и приговор был тотчас же приведен в исполнение. Только главарь и его ближайшие помощники еще были живы. Им уготовили более жестокую казнь, которая должна была состояться на следующий день.
По этому случаю и был устроен праздник в Брюнене. Со всех сторон стекались люди посмотреть на казнь того, кто так долго держал их в страхе, и уже с вечера заполнили улицы и площади.
Октав не был любопытен, после двух дней пути устал и, наскоро поужинав, отправился на покой.
Но когда он входил в спальню, явился лакей и что-то шепнул камердинеру.
— Что там еще? — спросил, обернувшись, Октав.
— Извините, господин барон, — почтительно ответил лакей, — там какой-то человек желает видеть ваше сиятельство.
— В такой поздний час? — вскричал барон. — Возможно ли это? Да и кто знает о моем приезде? Скажите, чтобы приходил завтра, сегодня уже поздно.
— Я говорил, ваша милость, а он твердит, что дело неотложное.
— Странно! Каков из себя этот человек?
— Священник, ваша милость. У него для вашей милости очень важное сообщение.
Заинтригованный столь необычным визитом, Октав поправил на себе одежду и вышел в приемную.
Священник ожидал его, стоя посреди комнаты. Он был уже далеко не молод. Седые волосы падали на плечи, лицо дышало добротой и покоем.
Барон почтительно склонился перед священником и жестом пригласил его сесть.
— Извините меня, господин барон, — промолвил священник, тоже с поклоном, продолжая стоять, — я духовник при тюрьме. Вы, вероятно, слышали о поимке бандитов?
— Кое-что слышал.
— Эти несчастные почти все казнены, остался их предводитель, но его ждет смерть. Перед тем как предстать перед судом всевышнего, этот человек покаялся в совершенных им кровавых делах. Не знаю, как он узнал о вашем приезде, но воспринял его как перст судьбы, призвал меня к себе и попросил съездить за вами.
— За мной? — вскричал молодой человек. — Что может быть общего между мною и этим несчастным?
— Не знаю, господин барон, он этого не объяснил. Сказал лишь, что желает открыть вам какую-то тайну.
— Все, что вы говорите, милостивый государь, поражает меня. Ведь я этого человека совершенно не знаю! Какая может быть между нами связь?
— Это он, без сомнения, объяснит вам при встрече. Не отказывайтесь от свидания с ним. Много лет я состою духовником при тюрьме и немало повидал на своем веку преступников накануне казни. Поверьте, в эти последние часы люди не лгут. Самые храбрые и сильные становятся слабыми перед тайной загробной жизни, перед вечностью. Они порывают с этим миром и уповают лишь на милосердие Божье. Красная Рука, так зовут преступника, должен умереть завтра и не надеется на спасение. Для чего может он призывать вас к себе сейчас, на пороге смерти, как не для того, чтобы покаяться в грехах своих, открыть вам, быть может, самую страшную из всех тайн, отягощающих его душу? Поверьте мне, господин, это и в самом деле перст Провидения, что вы приехали в город как раз накануне этой страшной казни. Последуйте за мной в темницу, где томится несчастный, считая минуты до свидания с вами. Быть может, эта тайна не имеет для вас особого значения, но неужели вы откажетесь утешить человека, которому суждено завтра умереть?
Молодой человек оделся и вышел вслед за священником. Было около полуночи, а народ все прибывал и прибывал. Немалых трудов стоило графу и священнику пробиться к тюрьме, со всех сторон окруженной стражей.
Тюремщик с фонарем в руке повел их в полном молчании по длинным коридорам и остановился у окованной железом двери.
— Входите, — сказал он.
Просторная камера скорее напоминала комнату. Только решетки на окнах говорили о том, что это тюрьма. Здесь стояла кровать, стол и несколько стульев, на стене даже висело зеркало. В глубине виден был черный алтарь. После вынесения приговора преступника держали в часовне, и утром и вечером туда приходил духовник помолиться за того, кто в скором времени покинет этот мир.
В этом месте рассказа граф и Доминик незаметно переглянулись, они знали, что такой обычай существует только в Испании и подвластных ей колониях. Дон Хаиме, не подозревая, что допустил оплошность, спокойно продолжал:
— Приговоренный сидел у стола и при свете лампы читал. Когда священник с бароном вошли, он вежливо им поклонился и сказал:
— Господа, садитесь, пожалуйста. Подождем очевидцев того, о чем я вам буду рассказывать, я пригласил их, чтобы вы удостоверились в правдивости моих слов и покарали зло.
Священник и барон кивком выразили свое согласие и сели.
В наступившей тишине слышны были только шаги часового за дверью.
Преступник сел на прежнее место и углубился в размышления.
Воспользовавшись этим, барон стал внимательно его изучать.
На вид ему было под сорок. Высокий, отлично сложен, движения плавные, можно даже сказать грациозные. Гордо вскинутая голова, как у человека, привыкшего повелевать. Проницательный взгляд. Лицо его, с прекрасными чертами, было и нежным, и волевым, что придавало ему особое своеобразие. Черные как смоль, густые волосы ниспадали на широкие и могучие плечи. Костюм из черного бархата, какого-то необычного покроя подчеркивал матовую бледность лица и усиливал впечатление, производимое этим удивительным человеком. В коридоре послышались шаги, щелкнул замок, и дверь отворилась, в камеру вошли двое.
Тюремщик запер за ними дверь и удалился.
Один из вошедших был начальник тюрьмы, бодрый с виду, несмотря на свои шестьдесят лет, со спокойным лицом и коротко остриженными седыми волосами. Второй — офицер, довольно молодой с совершенно бесцветным, ничего не выражающим лицом. Он словно был создан для формы и в штатском, видимо, выглядел бы комично.
Оба поклонились и стояли в ожидании, не понимая, зачем их сюда позвали.
Заметив на их лицах немой вопрос, осужденный принялся объяснять, в чем дело.
— Господа, — сказал он — через несколько часов я предстану перед судом Божьим, более грозным, чем суд человеческий. Я долго вел войну с законом и людьми, совершил множество преступлений, служил орудием в руках тех, кто, движимый злобой и местью, совершал кровавые преступления. Я заслужил свою кару и мужественно встречу смерть. Но прежде, чем уйти из этого мира, хочу покаяться во всех страшных грехах и молю Всевышнего не простить меня — на это я не смею надеяться, а хотя бы смягчить мою участь.
— Хорошо, сын мой, — тихо сказал духовник, — уповайте на Бога — его милосердие беспредельно.
Красная Рука долго молчал, потом снова заговорил:
— Я желал бы, прежде чем наступит мой смертный час, вернуть жизнь тем, у кого я отнял ее, но это невозможно. Мои жертвы спят мертвым сном. Но среди моих преступлений есть одно, пожалуй, самое страшное. И я хотел бы предотвратить его последствия. Затем я и позвал вас, чтобы в вашем присутствии дать показания и изобличить соучастников этого преступления. Приезд барона Октава как раз накануне моей казни не что иное, как перст Божий, указующий, что я еще не искупил свои грехи на этой земле. Я открою вам страшную тайну и хочу, чтобы при этом были свидетели, тогда можно будет покарать всех виновных.
Итак, господа, клянусь говорить правду, одну только правду и прошу вас запомнить мои слова, — он умолк, видимо, собираясь с мыслями.
Все с нетерпением ждали, что скажет преступник, особенно барон, тщетно старавшийся скрыть свое волнение под маской холодного равнодушия.
Он чувствовал, что наконец-то прольется свет на окутанное мраком прошлое его семьи, к чему он так долго и безуспешно стремился.
Преступник порылся в столе и достал увесистую тетрадь.
— Восемь лет прошло со времени этих событий, но они так сильно запечатлелись в памяти, что, узнав о приезде барона, я за несколько часов написал эту исповедь, в которой нет ни слова лжи, и намерен вам ее прочитать, а потом попрошу всех вас под ней подписаться. Этот документ я передам барону. Его долг — защитить интересы семьи и покарать виновного. Я же был исполнителем, наемным убийцей.
— Это вы хорошо придумали, — заметил начальник тюрьмы, — не сомневайтесь, мы подпишемся под вашей исповедью.
— Благодарю вас, господа, — сказал барон, — я не знаю, что там написано, но почти уверен, что услышу нечто, самым тесным образом связанное с судьбой моих родных.
— Вы совершенно правы, барон, — промолвил осужденный и приступил к чтению. Целых два часа читал Красная Рука, и вот в чем суть его признания: старый князь Оппенгейм фон Шлезвиг был убит им, Красной Рукой, притаившимся в кустах. Его нанял для этого черного дела младший сын князя. Став на путь преступлений и потеряв стыд и совесть, этот молодой человек под влиянием своих порочных наклонностей стремился любыми путями завладеть наследством. Он же, с холодной расчетливостью, убрал с пути старшего брата. После этого самые ужасные преступления следовали одно за другим и были описаны так правдиво и убежденно, что не могли не произвести удручающего впечатления. Как предстанут все эти преступники перед судом Божьим? Княгиня, как оказалось, родила близнецов, девочку и мальчика. Мальчик исчез, потому что был единственным прямым наследником князя.
Барон слушал, и ему казалось, что все это сон. Он не любил князя, но представить себе не мог, что тот ради золота из года в год хладнокровно совершал такие страшные преступления. Какой суд возьмет на себя ответственность предъявить человеку столько страшных обвинений, несмотря на неопровержимость доказательств? Кроме того, если предать дело огласке, это может повредить репутации семьи.
Все эти мысли вихрем пронеслись в голове барона, усугубив испытываемое им страдание. Он не знал, на что решиться, а совета и помощи искать было не у кого. Осужденный подошел к барону и, подав ему тетрадь, сказал:
— Передаю этот документ в ваши руки! Барон машинально взял тетрадь.
— Я разделяю ваше изумление и ужас, — сказал осужденный, — все, здесь изложенное, настолько страшно, что кажется неправдоподобным. Я хочу исключить всякую возможность заподозрить вас в клевете, господин барон, и прилагаю к этому документу вещественные доказательства.
— Где они? — вскричал барон.
— Здесь! Потрудитесь открыть эту сумку, там вы найдете свыше двадцати писем вашего родственника ко мне.
— О Боже! — вскричал барон. — Это невероятно! Осужденный улыбнулся.
— Я понимаю, — ответил он, — вас удивляет, что князь Оппенгейм мог оставить такие страшные улики против себя, что при всем своем могуществе не уничтожил меня, чтобы овладеть этими неопровержимыми доказательствами его преступлений.
— Это действительно странно, — ответил барон, удивленный проницательностью Красной Руки. — Мой родственник достаточно умен, чтобы не понимать всей опасности этих улик.
— Да, он не остановился бы ни перед чем, чтобы завладеть письмами, но он не подозревал, что они у меня. И вот почему: всякий раз, когда мы встречались, о чем он предупреждал меня письмом, я на его глазах сжигал письмо, только поддельное, а подлинное оставлял у себя. Князю в голову не могло такое прийти. После того как он избавился от новорожденного сына вашей сестры, я понял, что больше ему не понадоблюсь, поскольку он достиг своей цели и он постарается убрать бывшего сообщника. Поэтому я уехал и три года жил за границей, пустив слух о своей смерти, в надежде, что он дойдет до князя. А спустя некоторое время я снова появился в этих местах. Князь никогда не знал моего настоящего имени. Для рыцаря с большой дороги кличка — главная защита. Она сбивает преследователей с толку. Поэтому все попытки князя проверить достоверность слухов о моей смерти оказались бы тщетными.
— Но объясните, с какой целью вы сохраняли эти письма?
— Чтобы иметь против князя оружие и в случае нужды под страхом разоблачения потребовать с него деньги, если бы мне пришла в голову мысль бросить мое опасное ремесло. Я не успел воспользоваться этой возможностью, меня схватили, но я не жалею.
— Очень вам благодарен, — ответил барон, — но не могу ли я вам отплатить за оказанную мне огромную услугу? Может быть, я могу что-нибудь для вас сделать?
Все отошли в дальний угол камеры, дав возможность барону поговорить с осужденным.
— Увы, теперь об этом поздно просить, я желал бы… — сказал осужденный и осекся.
— Говорите, может быть, я смогу чем-нибудь вам помочь.
— Смерти я не боюсь, — продолжал Красная Рука, — боюсь позора, оскорблений и насмешек этой жалкой толпы, которую еще недавно держал в страхе. Мысль об этом омрачает последние часы моей жизни. Для всех этих жестоких людей моя казнь — развлечение. Поэтому я хотел бы, когда за мной придут, быть уже мертвым. Вряд ли вы можете мне в этом помочь, господин барон.
— Вы ошибаетесь. Не только вас, но и ваших ближайших друзей, если они того пожелают, я могу избавить от унижений. Я дам вам перстень, в котором содержится яд. Стоит его понюхать, и моментально наступает смерть. Этот перстень привез мой предок. Вот он, возьмите.
— Благодарю вас, барон, — вскричал осужденный, пряча перстень на груди, — лучшей награды мне и не нужно, мы с вами квиты!
— Господа! — обратился Красная Рука ко всем присутствующим. — От души благодарю вас за то, что вы согласились прийти и быть свидетелями моего раскаяния. Выслушав меня, вы сняли камень с моей души на пороге смерти. Я хотел бы обратиться к вам еще с одной просьбой, но боюсь злоупотребить вашей добротой. Нельзя ли мне повидаться хоть на несколько минут с моими товарищами, которые так же, как и я, ожидают казни?
— Это последнее желание осужденного! — заметил духовник.
Начальник тюрьмы после некоторого колебания ответил:
— Ваша просьба будет выполнена, я распоряжусь, чтобы к вам привели ваших товарищей.
— Благодарю вас, — промолвил Красная Рука, — дай вам Бог всяческого благополучия! Вы не представляете, как облагодетельствовали меня этой милостью, последней, которую вы мне можете оказать! Прощайте, господа! Да пребудет с вами вечно Господь!
Все покинули камеру, оставив осужденного в одиночестве. По дороге домой барон видел везде толпы народа.
Пробило шесть. На этот час была назначена казнь. Оживление в городе сменилось мертвой тишиной. Охваченные жаждой мести, все с нетерпением ждали исполнения приговора.
Наконец, дон Хаиме заговорил:
— У княгини был брат, молодой человек лет двадцати двух, умный и энергичный, он был очень хорош собой, отчаянно смел, пользовался успехом у женщин, сам был к ним неравнодушен, но при этом очень серьезно относился к жизни.
Октав, так мы назовем брата княгини, любил свою сестру и уговорил ее покинуть замок, где она жила с мужем, что княгиня и сделала, взяв с собою вдовью часть наследства. Несмотря на любезность новоиспеченного князя, что-то отталкивало от него Октава, хотя отношения они поддерживали и время от времени навещали друг друга.
Октав во время этих встреч держался холодно, не отвечая на сердечные излияния князя, всеми силами старавшегося завоевать симпатии молодого человека. Княгиня жила вдали от света и всю себя отдала воспитанию дочери, которую обожала. Она так и не сняла траур по мужу, потому что страдала, как и в день его гибели. Имени деверя она не могла слышать и, если Октав случайно его произносил, бледнела, устремив на брата горящие лихорадочным блеском, полные слез глаза.
Получив титул и все родовое имущество, князь решил, что пора позаботиться о наследнике, и нашел себе невесту из старинного, знатного и очень богатого рода. Все, казалось бы, обещало возвеличить и обогатить и без того могущественный и богатый дом Оппенгейм фон Шлезвиг. Невеста была молода и прекрасна и принадлежала к боковой линии правящего дома Габсбургов. Понятно поэтому, что князь торопился со свадьбой. Уже прошло восемь лет после трагических событий на турнире. Октав как-то собрался по делам в город Брюнен, лье в двадцати от своего замка.
Он простился с сестрой, сел в почтовую карету и тронулся в путь.
На следующий день около восьми вечера он приехал в Брюнен и остановился в принадлежавшем ему доме недалеко от главной площади и дома губернатора.
Брюнен, прелестный городок, расположенный на берегу реки, с населением в пятнадцать-шестнадцать тысяч. В нем и поныне сохранился патриархальный уклад жизни.
При въезде в город Октав, к своему удивлению, заметил, что улицы заполнены народом, так что карета едва продвигалась вперед. Царило необычайное оживление, все здания, а особенно площади были иллюминированы. Уже дома, за ужином, Октав поинтересовался причиной всеобщего веселья, и вот что он узнал.
Тироль, как известно, страна гористая — это австрийская Швейцария. Горы там кишат разбойниками, которые грабят путников и так обнаглели, что нападают на деревни и даже предместья. Много лет назад один ловкий и предприимчивый бандит собрал шайку смельчаков и держал в страхе всю страну, нападая на путешественников, грабя и сжигая деревни и отваживаясь даже выступать против солдат, посылаемых на поимку бандитов, нанося им значительный урон. Мало-помалу его стали считать непобедимым. Власти, разумеется, не могли с этим смириться и приняли решительные меры. Но довольно долго это ни к чему не приводило. Главарь шайки каким-то непостижимым образом узнавал заранее, что против него замышляется, и избегал расставленных ловушек.
Но где были бессильны сила и хитрость, там пришло на помощь предательство. Один из шайки Красной Руки (так называл себя главарь шайки), считавший себя обделенным при дележе добычи, решил отомстить главарю и выдать его властям.
Через неделю Красная Рука вместе со своей шайкой неожиданно попал в руки солдат.
Несколько человек, которым удалось ускользнуть, одни, без главаря и поддержки, не могли долго продержаться и тоже были схвачены солдатами. Суд над разбойниками продолжался недолго, все они были приговорены к смерти, и приговор был тотчас же приведен в исполнение. Только главарь и его ближайшие помощники еще были живы. Им уготовили более жестокую казнь, которая должна была состояться на следующий день.
По этому случаю и был устроен праздник в Брюнене. Со всех сторон стекались люди посмотреть на казнь того, кто так долго держал их в страхе, и уже с вечера заполнили улицы и площади.
Октав не был любопытен, после двух дней пути устал и, наскоро поужинав, отправился на покой.
Но когда он входил в спальню, явился лакей и что-то шепнул камердинеру.
— Что там еще? — спросил, обернувшись, Октав.
— Извините, господин барон, — почтительно ответил лакей, — там какой-то человек желает видеть ваше сиятельство.
— В такой поздний час? — вскричал барон. — Возможно ли это? Да и кто знает о моем приезде? Скажите, чтобы приходил завтра, сегодня уже поздно.
— Я говорил, ваша милость, а он твердит, что дело неотложное.
— Странно! Каков из себя этот человек?
— Священник, ваша милость. У него для вашей милости очень важное сообщение.
Заинтригованный столь необычным визитом, Октав поправил на себе одежду и вышел в приемную.
Священник ожидал его, стоя посреди комнаты. Он был уже далеко не молод. Седые волосы падали на плечи, лицо дышало добротой и покоем.
Барон почтительно склонился перед священником и жестом пригласил его сесть.
— Извините меня, господин барон, — промолвил священник, тоже с поклоном, продолжая стоять, — я духовник при тюрьме. Вы, вероятно, слышали о поимке бандитов?
— Кое-что слышал.
— Эти несчастные почти все казнены, остался их предводитель, но его ждет смерть. Перед тем как предстать перед судом всевышнего, этот человек покаялся в совершенных им кровавых делах. Не знаю, как он узнал о вашем приезде, но воспринял его как перст судьбы, призвал меня к себе и попросил съездить за вами.
— За мной? — вскричал молодой человек. — Что может быть общего между мною и этим несчастным?
— Не знаю, господин барон, он этого не объяснил. Сказал лишь, что желает открыть вам какую-то тайну.
— Все, что вы говорите, милостивый государь, поражает меня. Ведь я этого человека совершенно не знаю! Какая может быть между нами связь?
— Это он, без сомнения, объяснит вам при встрече. Не отказывайтесь от свидания с ним. Много лет я состою духовником при тюрьме и немало повидал на своем веку преступников накануне казни. Поверьте, в эти последние часы люди не лгут. Самые храбрые и сильные становятся слабыми перед тайной загробной жизни, перед вечностью. Они порывают с этим миром и уповают лишь на милосердие Божье. Красная Рука, так зовут преступника, должен умереть завтра и не надеется на спасение. Для чего может он призывать вас к себе сейчас, на пороге смерти, как не для того, чтобы покаяться в грехах своих, открыть вам, быть может, самую страшную из всех тайн, отягощающих его душу? Поверьте мне, господин, это и в самом деле перст Провидения, что вы приехали в город как раз накануне этой страшной казни. Последуйте за мной в темницу, где томится несчастный, считая минуты до свидания с вами. Быть может, эта тайна не имеет для вас особого значения, но неужели вы откажетесь утешить человека, которому суждено завтра умереть?
Молодой человек оделся и вышел вслед за священником. Было около полуночи, а народ все прибывал и прибывал. Немалых трудов стоило графу и священнику пробиться к тюрьме, со всех сторон окруженной стражей.
Тюремщик с фонарем в руке повел их в полном молчании по длинным коридорам и остановился у окованной железом двери.
— Входите, — сказал он.
Просторная камера скорее напоминала комнату. Только решетки на окнах говорили о том, что это тюрьма. Здесь стояла кровать, стол и несколько стульев, на стене даже висело зеркало. В глубине виден был черный алтарь. После вынесения приговора преступника держали в часовне, и утром и вечером туда приходил духовник помолиться за того, кто в скором времени покинет этот мир.
В этом месте рассказа граф и Доминик незаметно переглянулись, они знали, что такой обычай существует только в Испании и подвластных ей колониях. Дон Хаиме, не подозревая, что допустил оплошность, спокойно продолжал:
— Приговоренный сидел у стола и при свете лампы читал. Когда священник с бароном вошли, он вежливо им поклонился и сказал:
— Господа, садитесь, пожалуйста. Подождем очевидцев того, о чем я вам буду рассказывать, я пригласил их, чтобы вы удостоверились в правдивости моих слов и покарали зло.
Священник и барон кивком выразили свое согласие и сели.
В наступившей тишине слышны были только шаги часового за дверью.
Преступник сел на прежнее место и углубился в размышления.
Воспользовавшись этим, барон стал внимательно его изучать.
На вид ему было под сорок. Высокий, отлично сложен, движения плавные, можно даже сказать грациозные. Гордо вскинутая голова, как у человека, привыкшего повелевать. Проницательный взгляд. Лицо его, с прекрасными чертами, было и нежным, и волевым, что придавало ему особое своеобразие. Черные как смоль, густые волосы ниспадали на широкие и могучие плечи. Костюм из черного бархата, какого-то необычного покроя подчеркивал матовую бледность лица и усиливал впечатление, производимое этим удивительным человеком. В коридоре послышались шаги, щелкнул замок, и дверь отворилась, в камеру вошли двое.
Тюремщик запер за ними дверь и удалился.
Один из вошедших был начальник тюрьмы, бодрый с виду, несмотря на свои шестьдесят лет, со спокойным лицом и коротко остриженными седыми волосами. Второй — офицер, довольно молодой с совершенно бесцветным, ничего не выражающим лицом. Он словно был создан для формы и в штатском, видимо, выглядел бы комично.
Оба поклонились и стояли в ожидании, не понимая, зачем их сюда позвали.
Заметив на их лицах немой вопрос, осужденный принялся объяснять, в чем дело.
— Господа, — сказал он — через несколько часов я предстану перед судом Божьим, более грозным, чем суд человеческий. Я долго вел войну с законом и людьми, совершил множество преступлений, служил орудием в руках тех, кто, движимый злобой и местью, совершал кровавые преступления. Я заслужил свою кару и мужественно встречу смерть. Но прежде, чем уйти из этого мира, хочу покаяться во всех страшных грехах и молю Всевышнего не простить меня — на это я не смею надеяться, а хотя бы смягчить мою участь.
— Хорошо, сын мой, — тихо сказал духовник, — уповайте на Бога — его милосердие беспредельно.
Красная Рука долго молчал, потом снова заговорил:
— Я желал бы, прежде чем наступит мой смертный час, вернуть жизнь тем, у кого я отнял ее, но это невозможно. Мои жертвы спят мертвым сном. Но среди моих преступлений есть одно, пожалуй, самое страшное. И я хотел бы предотвратить его последствия. Затем я и позвал вас, чтобы в вашем присутствии дать показания и изобличить соучастников этого преступления. Приезд барона Октава как раз накануне моей казни не что иное, как перст Божий, указующий, что я еще не искупил свои грехи на этой земле. Я открою вам страшную тайну и хочу, чтобы при этом были свидетели, тогда можно будет покарать всех виновных.
Итак, господа, клянусь говорить правду, одну только правду и прошу вас запомнить мои слова, — он умолк, видимо, собираясь с мыслями.
Все с нетерпением ждали, что скажет преступник, особенно барон, тщетно старавшийся скрыть свое волнение под маской холодного равнодушия.
Он чувствовал, что наконец-то прольется свет на окутанное мраком прошлое его семьи, к чему он так долго и безуспешно стремился.
Преступник порылся в столе и достал увесистую тетрадь.
— Восемь лет прошло со времени этих событий, но они так сильно запечатлелись в памяти, что, узнав о приезде барона, я за несколько часов написал эту исповедь, в которой нет ни слова лжи, и намерен вам ее прочитать, а потом попрошу всех вас под ней подписаться. Этот документ я передам барону. Его долг — защитить интересы семьи и покарать виновного. Я же был исполнителем, наемным убийцей.
— Это вы хорошо придумали, — заметил начальник тюрьмы, — не сомневайтесь, мы подпишемся под вашей исповедью.
— Благодарю вас, господа, — сказал барон, — я не знаю, что там написано, но почти уверен, что услышу нечто, самым тесным образом связанное с судьбой моих родных.
— Вы совершенно правы, барон, — промолвил осужденный и приступил к чтению. Целых два часа читал Красная Рука, и вот в чем суть его признания: старый князь Оппенгейм фон Шлезвиг был убит им, Красной Рукой, притаившимся в кустах. Его нанял для этого черного дела младший сын князя. Став на путь преступлений и потеряв стыд и совесть, этот молодой человек под влиянием своих порочных наклонностей стремился любыми путями завладеть наследством. Он же, с холодной расчетливостью, убрал с пути старшего брата. После этого самые ужасные преступления следовали одно за другим и были описаны так правдиво и убежденно, что не могли не произвести удручающего впечатления. Как предстанут все эти преступники перед судом Божьим? Княгиня, как оказалось, родила близнецов, девочку и мальчика. Мальчик исчез, потому что был единственным прямым наследником князя.
Барон слушал, и ему казалось, что все это сон. Он не любил князя, но представить себе не мог, что тот ради золота из года в год хладнокровно совершал такие страшные преступления. Какой суд возьмет на себя ответственность предъявить человеку столько страшных обвинений, несмотря на неопровержимость доказательств? Кроме того, если предать дело огласке, это может повредить репутации семьи.
Все эти мысли вихрем пронеслись в голове барона, усугубив испытываемое им страдание. Он не знал, на что решиться, а совета и помощи искать было не у кого. Осужденный подошел к барону и, подав ему тетрадь, сказал:
— Передаю этот документ в ваши руки! Барон машинально взял тетрадь.
— Я разделяю ваше изумление и ужас, — сказал осужденный, — все, здесь изложенное, настолько страшно, что кажется неправдоподобным. Я хочу исключить всякую возможность заподозрить вас в клевете, господин барон, и прилагаю к этому документу вещественные доказательства.
— Где они? — вскричал барон.
— Здесь! Потрудитесь открыть эту сумку, там вы найдете свыше двадцати писем вашего родственника ко мне.
— О Боже! — вскричал барон. — Это невероятно! Осужденный улыбнулся.
— Я понимаю, — ответил он, — вас удивляет, что князь Оппенгейм мог оставить такие страшные улики против себя, что при всем своем могуществе не уничтожил меня, чтобы овладеть этими неопровержимыми доказательствами его преступлений.
— Это действительно странно, — ответил барон, удивленный проницательностью Красной Руки. — Мой родственник достаточно умен, чтобы не понимать всей опасности этих улик.
— Да, он не остановился бы ни перед чем, чтобы завладеть письмами, но он не подозревал, что они у меня. И вот почему: всякий раз, когда мы встречались, о чем он предупреждал меня письмом, я на его глазах сжигал письмо, только поддельное, а подлинное оставлял у себя. Князю в голову не могло такое прийти. После того как он избавился от новорожденного сына вашей сестры, я понял, что больше ему не понадоблюсь, поскольку он достиг своей цели и он постарается убрать бывшего сообщника. Поэтому я уехал и три года жил за границей, пустив слух о своей смерти, в надежде, что он дойдет до князя. А спустя некоторое время я снова появился в этих местах. Князь никогда не знал моего настоящего имени. Для рыцаря с большой дороги кличка — главная защита. Она сбивает преследователей с толку. Поэтому все попытки князя проверить достоверность слухов о моей смерти оказались бы тщетными.
— Но объясните, с какой целью вы сохраняли эти письма?
— Чтобы иметь против князя оружие и в случае нужды под страхом разоблачения потребовать с него деньги, если бы мне пришла в голову мысль бросить мое опасное ремесло. Я не успел воспользоваться этой возможностью, меня схватили, но я не жалею.
— Очень вам благодарен, — ответил барон, — но не могу ли я вам отплатить за оказанную мне огромную услугу? Может быть, я могу что-нибудь для вас сделать?
Все отошли в дальний угол камеры, дав возможность барону поговорить с осужденным.
— Увы, теперь об этом поздно просить, я желал бы… — сказал осужденный и осекся.
— Говорите, может быть, я смогу чем-нибудь вам помочь.
— Смерти я не боюсь, — продолжал Красная Рука, — боюсь позора, оскорблений и насмешек этой жалкой толпы, которую еще недавно держал в страхе. Мысль об этом омрачает последние часы моей жизни. Для всех этих жестоких людей моя казнь — развлечение. Поэтому я хотел бы, когда за мной придут, быть уже мертвым. Вряд ли вы можете мне в этом помочь, господин барон.
— Вы ошибаетесь. Не только вас, но и ваших ближайших друзей, если они того пожелают, я могу избавить от унижений. Я дам вам перстень, в котором содержится яд. Стоит его понюхать, и моментально наступает смерть. Этот перстень привез мой предок. Вот он, возьмите.
— Благодарю вас, барон, — вскричал осужденный, пряча перстень на груди, — лучшей награды мне и не нужно, мы с вами квиты!
— Господа! — обратился Красная Рука ко всем присутствующим. — От души благодарю вас за то, что вы согласились прийти и быть свидетелями моего раскаяния. Выслушав меня, вы сняли камень с моей души на пороге смерти. Я хотел бы обратиться к вам еще с одной просьбой, но боюсь злоупотребить вашей добротой. Нельзя ли мне повидаться хоть на несколько минут с моими товарищами, которые так же, как и я, ожидают казни?
— Это последнее желание осужденного! — заметил духовник.
Начальник тюрьмы после некоторого колебания ответил:
— Ваша просьба будет выполнена, я распоряжусь, чтобы к вам привели ваших товарищей.
— Благодарю вас, — промолвил Красная Рука, — дай вам Бог всяческого благополучия! Вы не представляете, как облагодетельствовали меня этой милостью, последней, которую вы мне можете оказать! Прощайте, господа! Да пребудет с вами вечно Господь!
Все покинули камеру, оставив осужденного в одиночестве. По дороге домой барон видел везде толпы народа.
Пробило шесть. На этот час была назначена казнь. Оживление в городе сменилось мертвой тишиной. Охваченные жаждой мести, все с нетерпением ждали исполнения приговора.
ГЛАВА XXV. Мститель
Барон между тем, вернувшись домой, тотчас же распорядился об отъезде. Он совершенно забыл о деле, ради которого прибыл в Брюнен, а если бы даже и не забыл, все равно ничто не могло его удержать. Но во всем городе нельзя было достать лошадей раньше трех часов пополудни, и в оставшееся время барон решил отдохнуть, поскольку чувствовал себя утомленным.