— Что же вам угодно?
— Пока ничего, сеньор, подождем окончания революции. Но как только мы вступим в Мексику, а этого, я надеюсь, нам недолго осталось ждать, вы отправитесь со мной к знакомому банкиру — пусть он поручится за вас и делу конец. Согласны?
— Придется согласиться.
— Несколько дней отсрочки не имеют значения. Сейчас у меня есть дела поважнее. Переговоры наши окончены и, надеюсь, вы позволите мне удалиться?
— Разумеется! Я не держу вас, сеньор! — сухо ответил дон Антонио.
— Целую ваши руки, сеньор, до следующего приятного свидания!
— До свидания!
Дон Фелиппе вежливо поклонился, вскочил на коня и ускакал вместе с отрядом.
Дон Антонио часа через два прибыл в Мексику, не переставая размышлять по дороге.
— Ну, — прошептал он, остановившись у своего дома на улице Такуба, — пусть само небо станет мне поперек дороги, я добьюсь своего!
Неизвестно, какой смысл вложил дон Антонио в эти таинственные слова, явившиеся плодом его размышлений.
ГЛАВА XIII. Капитал конвента
ГЛАВА XIV. Дом в предместье
— Пока ничего, сеньор, подождем окончания революции. Но как только мы вступим в Мексику, а этого, я надеюсь, нам недолго осталось ждать, вы отправитесь со мной к знакомому банкиру — пусть он поручится за вас и делу конец. Согласны?
— Придется согласиться.
— Несколько дней отсрочки не имеют значения. Сейчас у меня есть дела поважнее. Переговоры наши окончены и, надеюсь, вы позволите мне удалиться?
— Разумеется! Я не держу вас, сеньор! — сухо ответил дон Антонио.
— Целую ваши руки, сеньор, до следующего приятного свидания!
— До свидания!
Дон Фелиппе вежливо поклонился, вскочил на коня и ускакал вместе с отрядом.
Дон Антонио часа через два прибыл в Мексику, не переставая размышлять по дороге.
— Ну, — прошептал он, остановившись у своего дома на улице Такуба, — пусть само небо станет мне поперек дороги, я добьюсь своего!
Неизвестно, какой смысл вложил дон Антонио в эти таинственные слова, явившиеся плодом его размышлений.
ГЛАВА XIII. Капитал конвента
Над снежными вершинами Попокатепетля занялась заря, окрасив их красноватым светом, угасли в небе последние звезды, верхушки домов стали опаловыми — начинался день.
Город Мехико еще спал, лишь изредка тишину нарушал топот ног спешивших на рынок индейцев — они несли на продажу плоды и овощи. Открывались один за другим кабачки, на стойках появлялись напитки, в ожидании тех, кто по утрам обычно пропускал рюмку-другую перед тяжелым рабочим днем.
На колокольне пробило половину пятого.
В это время с улицы Такуба выехал всадник, быстро пересек главную площадь и остановился у входа во дворец президента.
— Пароль? — спросил часовой.
— Друг! — ответил всадник.
— Проезжайте, проезжайте!
— Мне надо во дворец, — упрямо заявил всадник.
— Еще рано, приходите часа через два.
— Тогда будет поздно! Немедленно пустите меня!
— Что скажешь, Педрино? — насмешливо обратился часовой к своему товарищу.
— Я думаю, это чужеземец, — тоже с насмешкой ответил второй человек. — Принял дворец за лачугу.
— Хватит болтать, — одернул их всадник. — И так я потерял с вами много времени. Доложите обо мне дежурному офицеру. Живо!
Строгий тон, видимо, подействовал на солдат, и, пошептавшись, они согласились на законное, предусмотренное уставом требование незнакомца.
Не прошло и двух-трех минут, как дверь отворилась и на пороге появился сержант с виноградной лозой в левой руке — эмблемой его чина.
Сержант вежливо поклонился незнакомцу, попросил подождать, ушел и тотчас снова появился. За ним следовал капитан в полной парадной форме.
Всадник поздоровался с офицером и повторил свою просьбу.
— К сожалению, я вынужден отказать вам, сеньор, — сказал капитан, — приказ есть приказ. До восьми утра никого не велено пускать во дворец. Приезжайте к этому времени, и все решится само собой.
Он поклонился, собираясь удалиться.
— Извините, капитан, еще одно слово! — обратился к нему всадник.
— Да, сеньор.
— Никто, кроме вас, не должен слышать того, что я скажу.
— Это легко исполнить, — ответил офицер, подходя к незнакомцу. — Говорите же!
— Незнакомец что-то шепнул на ухо капитану.
— Надеюсь, этого достаточно?
— Вполне, — ответил капитан и приказал стоявшему по стойке смирно сержанту: — Отворите ворота!
— Как вам будет угодно, сеньор!
Всадник спешился и передал поводья сержанту.
— Теперь, капитан, я попрошу вас еще об одной любезности: проводите меня туда, где меня ждут. Итак, я к вашим услугам.
— Напротив, сеньор, это я к вашим услугам и почту за честь быть вашим проводником.
Они вошли во дворец к великому удивлению сержанта и часовых.
Капитан с незнакомцем прошли длинную анфиладу комнат, в которых, несмотря на ранний час, было много посетителей — сенаторов, высших сановников, представителей духовенства и крупных торговцев. Видимо, они всю ночь провели во дворце. Лица у всех были мрачные, озабоченные.
Капитан с незнакомцем подошли к одной из дверей, охраняемой стражниками. Перед дверью расхаживал взад и вперед начальник стражи.
— Моя миссия закончена, — сказал капитан, когда к ним подошел начальник стражи.
— Мне остается лишь попрощаться с вами и поблагодарить за любезность! — ответил незнакомец. Они простились, и капитан ушел.
— Господин президент сейчас не может вас принять. Ночью у него было экстренное заседание и его превосходительство отдал строгий приказ — никого к нему не пускать! — обратился пристав к незнакомцу.
— Его превосходительство сделает для меня исключение! — мягко возразил незнакомец.
— Не думаю, сеньор, приказ касается всех, и я не рискну преступить его.
Незнакомец подумал с минуту и снова обратился к начальнику стражи.
— Я понимаю, — сказал он, — что вы не можете нарушить приказ, но попрошу оказать мне одну услугу.
— Охотно, если только это не будет противоречить моему долгу.
— Благодарю. Вскоре вы убедитесь в том, что его превосходительство не только не разгневается, но будет признателен вам за то, что вы впустили меня.
— Я уже имел честь доложить…
— Позвольте тогда кое-что объяснить вам!
— Извольте, я вас слушаю.
— Я напишу всего одно слово на листке бумаги. Вы молча положите листок перед президентом. Если он после этого ничего не скажет, я тотчас удалюсь.
— Вам действительно так необходимо видеть его превосходительство? — спросил начальник стражи.
— Сеньор дон Ливио, — ответил незнакомец, — вы меня не знаете, но я вас хорошо знаю и мне известна ваша преданность генералу Мирамону. Клянусь честью и спасением моей души, что у меня для него очень важное сообщение.
— Я вам верю, сеньор, — сказал начальник стражи, — и если будет на то моя воля, вас примут сейчас же. Не угодно ли вам написать то, что вы хотите. Здесь на столе бумага, чернила и перья.
Незнакомец поблагодарил, взял перо, написал крупными буквами: «Адольфо» — и поставил три точки, расположив их в виде треугольника.
— Возьмите! — сказал он, протягивая начальнику стражи листок.
Пристав взглянул на листок и вскричал:
— Неужели вы…
— Тише! — остановил его незнакомец, приложив палец к губам.
— Ну, разумеется, вас примут! — сказал начальник стражи и скрылся за дверью.
Почти тотчас же дверь отворилась и кто-то произнес громким голосом:
— Входите! Незнакомец вошел.
— Входите же, дорогой мой дон Адольфо, — повторил президент. — Само небо посылает вас ко мне! — Президент поднялся навстречу дону Адольфо и протянул ему руку. Дон Адольфо пожал ее с почтением и опустился в кресло.
Имя президента Мирамона в то время гремело на всю страну. Его справедливо считали самым лучшим солдатом Мексики и прекрасным правителем. Совсем молодой, двадцати шести лет от роду, он за три года президентского правления сделал много доброго. Среднего роста, отлично сложенный, Мирамон отличался непринужденными манерами и благородной осанкой. Лицо с тонкими чертами дышало отвагой и честностью; на высоком лбу пролегли едва заметные складки — следы постоянных раздумий. Ясный и проницательный взгляд черных глаз не раз приводил в замешательство тех, на кого был устремлен. Бледность лица и синева под глазами свидетельствовали о бессонных ночах.
— Наконец-то, возвратился мой добрый гений! — вскричал Мирамон. — И я снова обрел надежду на счастье. Дон Адольфо печально покачал головой.
— Что это значит, мой друг? — спросил президент.
— Я, кажется, слишком поздно вернулся.
— Поздно? Но почему? Неужели вы думаете, что я не способен взять реванш?
— Вы способны на все великое и благородное, генерал, но, к несчастью, вас предали.
— Это правда! — с горечью произнес Мирамон. — Я всегда поддерживал духовенство и знать, а они от меня отвернулись, бросили на произвол судьбы. Но они еще обо мне пожалеют!
— Да, генерал, и на нынешнем заседании несомненно вы поняли намерения тех, ради которых всем жертвовали.
— Понял, — ответил, нахмурившись, Мирамон. — На все мои призывы о помощи они отвечали отказом, видимо, договорившись заранее.
— Простите за откровенность, генерал, но положение у вас критическое.
— Скажите лучше, что я на краю гибели, и вы будете ближе к истине. Казна совершенно пуста, помощи ждать неоткуда, солдаты два месяца не получают жалования и грозят разбежаться, офицеры один за другим переходят на сторону неприятеля, который быстро продвигается к Мексике. Вот вам истинное положение дел. Что вы на это скажете?
— Печально, очень печально, генерал! Простите за бесцеремонность, что же вы намерены делать?
Президент ничего не ответил, бросил лишь быстрый взгляд на Адольфо.
— Прежде чем продолжать разговор, — сказал дон Адольфо, — позвольте мне, генерал, доложить вам о моих действиях.
— Я убежден, вам многое удалось, — сказал генерал, улыбаясь.
— Надеюсь, ваше превосходительство. Прикажете начать?
— Пожалуйста, пожалуйста, друг мой! Я просто жажду узнать, что вы предприняли для защиты нашего дела.
— Простите, генерал, — с живостью вскричал дон Адольфо, — дело тут не при чем, я предан лично вам.
— Понимаю… итак, я вас слушаю!
— Во-первых, мне удалось отнять у генерала Деголладо часть денег, которые они похитили при Лагуна Сека.
— Отлично! С помощью этих денег он взял у меня Гвадалахару.
Сколько же их?
— Двести шестьдесят тысяч пиастров.
— Гм… кругленькая сумма!
— Я тоже так считаю. Потом я расправился с этим разбойником Гиелларой и его товарищем Карвахалой. С их другом Фелиппе Ирсабалом мы тоже не поладили, не считая остальных приверженцев Хуареса, тех, которым не посчастливилось встретиться со мной.
— Короче говоря, у вас на руках…
— Больше миллиона пиастров. Мне понравилось стричь герильеросов Хуареса: они весьма бесцеремонно и просто жиреют, ловя рыбу в мутной воде. Я передам вам миллион двести тысяч. Через час они будут здесь. И вы пополните свою казну.
— Это просто великолепно!
— Я сделал, что мог, генерал!
— Будь все мои друзья такими, как вы, я смог бы дальше вести воину. К несчастью, это не так. Но если эту сумму прибавить к той, которую мне удалось раздобыть, у меня будет солидный капитал.
— Кто же дал вам сумму, о которой вы говорите?
— Один мой друг, атташе при испанском посольстве, — замявшись, ответил президент, — посоветовал мне, как ее раздобыть.
Дон Адольфо вскочил как ужаленный.
— Успокойтесь, мой друг, — произнес генерал, — я знаю, что вы ненавидите герцога, а между тем он оказал мне немало услуг, вы ведь не станете этого отрицать.
Дон Адольфо стал темнее тучи и молчал.
— После поражения при Силао, благодаря герцогу, Испания признала за мною власть, а это было для меня так важно! Вы согласны?
— Согласен, генерал. Но неужели то, что я слышал, правда?
— Что же вы слышали?
— Что, доведенный до отчаяния, вы решились на преступление.
— Это правда, — ответил генерал, низко опустив голову.
— Но, может быть, еще не поздно. Я привез деньги и, если вы позволите…
— Погодите! — жестом остановил его генерал. В это время дверь отворилась.
— Я ведь приказал никого не пускать! — крикнул президент начальнику стражи.
— Генерал Маркес, ваше превосходительство! — с невозмутимым видом доложил начальник стражи.
Президент вздрогнул. Румянец проступил на его бледном лице.
Вошел генерал Маркес.
— Ну, как дела? — спросил президент.
— Ваш приказ выполнен, — ответил генерал, — деньги переданы в казначейство.
— Расскажите, как это было? — попросил президент с легкой дрожью в голосе.
— Как мы и договорились, я отправился с отрядом в британское консульство с просьбой выдать мне деньги, предназначенные для уплаты владельцам облигаций английского займа. Я объяснил, что вашему превосходительству необходимы средства для обороны города и что ваше превосходительство обязуется вернуть долг сполна. Об условиях этого займа я предложил консулу переговорить с вами лично. Консул ответил мне категорическим отказом, сославшись на то, что деньгами не распоряжется и несет ответственность за их сохранность. Больше часа я уговаривал его, когда же убедился, что это бесполезно, решил прибегнуть к последнему средству, как вы и приказывали: велел солдатам сломать печать и взять деньги. При свидетелях они были пересчитаны. Всего миллион четыреста тысяч пиастров, которые и были тотчас же доставлены во дворец.
Окончив свой рассказ, генерал Маркес поклонился с видом человека, добросовестно выполнившего свой долг.
— А что консул? — поинтересовался президент.
— Он велел спустить флаг на здании консульства и вместе с остальными служащими покинул город, заявив при этом, что порывает всякие отношения с правительством вашего превосходительства, поскольку стал жертвой разбоя, так он и сказал, и отправляется в Яланну, где будет ждать распоряжений своего правительства.
— Благодарю вас, генерал. Мы продолжим разговор несколько позднее.
Генерал с поклоном удалился.
— Как видите, мой друг, слишком поздно. Деньги вернуть нельзя!
— Да, к великому сожалению.
— Что же вы мне посоветуете?
— Вы на краю пропасти, генерал. Разрыв отношений с Англией — самое большое несчастье, какое только могло случиться при нынешних обстоятельствах. Вы должны победить! Победа или смерть! Третьего не дано.
— Я одержу победу! — вскричал президент.
— Да поможет вам Бог! — печально произнес дон Адольфо, вставая.
— Вы уже уходите?
— Да, ваше превосходительство. Мне надо доставить вам деньги, которые я отнял у вашего недруга. Мирамон опустил глаза.
— Простите, генерал, я не должен был этого говорить, но горе — плохой советник!
— Может быть, вам что-нибудь нужно?
— Дайте мне, пожалуйста, бланк. Президент передал бланк и сказал:
— Увидимся ли мы еще до вашего отъезда из Мехико?
— Да, генерал. Позвольте дать вам один совет.
— Говорите, я слушаю!
— Не доверяйте этому испанскому герцогу — он вас предаст.
На этом они распрощались.
Город Мехико еще спал, лишь изредка тишину нарушал топот ног спешивших на рынок индейцев — они несли на продажу плоды и овощи. Открывались один за другим кабачки, на стойках появлялись напитки, в ожидании тех, кто по утрам обычно пропускал рюмку-другую перед тяжелым рабочим днем.
На колокольне пробило половину пятого.
В это время с улицы Такуба выехал всадник, быстро пересек главную площадь и остановился у входа во дворец президента.
— Пароль? — спросил часовой.
— Друг! — ответил всадник.
— Проезжайте, проезжайте!
— Мне надо во дворец, — упрямо заявил всадник.
— Еще рано, приходите часа через два.
— Тогда будет поздно! Немедленно пустите меня!
— Что скажешь, Педрино? — насмешливо обратился часовой к своему товарищу.
— Я думаю, это чужеземец, — тоже с насмешкой ответил второй человек. — Принял дворец за лачугу.
— Хватит болтать, — одернул их всадник. — И так я потерял с вами много времени. Доложите обо мне дежурному офицеру. Живо!
Строгий тон, видимо, подействовал на солдат, и, пошептавшись, они согласились на законное, предусмотренное уставом требование незнакомца.
Не прошло и двух-трех минут, как дверь отворилась и на пороге появился сержант с виноградной лозой в левой руке — эмблемой его чина.
Сержант вежливо поклонился незнакомцу, попросил подождать, ушел и тотчас снова появился. За ним следовал капитан в полной парадной форме.
Всадник поздоровался с офицером и повторил свою просьбу.
— К сожалению, я вынужден отказать вам, сеньор, — сказал капитан, — приказ есть приказ. До восьми утра никого не велено пускать во дворец. Приезжайте к этому времени, и все решится само собой.
Он поклонился, собираясь удалиться.
— Извините, капитан, еще одно слово! — обратился к нему всадник.
— Да, сеньор.
— Никто, кроме вас, не должен слышать того, что я скажу.
— Это легко исполнить, — ответил офицер, подходя к незнакомцу. — Говорите же!
— Незнакомец что-то шепнул на ухо капитану.
— Надеюсь, этого достаточно?
— Вполне, — ответил капитан и приказал стоявшему по стойке смирно сержанту: — Отворите ворота!
— Как вам будет угодно, сеньор!
Всадник спешился и передал поводья сержанту.
— Теперь, капитан, я попрошу вас еще об одной любезности: проводите меня туда, где меня ждут. Итак, я к вашим услугам.
— Напротив, сеньор, это я к вашим услугам и почту за честь быть вашим проводником.
Они вошли во дворец к великому удивлению сержанта и часовых.
Капитан с незнакомцем прошли длинную анфиладу комнат, в которых, несмотря на ранний час, было много посетителей — сенаторов, высших сановников, представителей духовенства и крупных торговцев. Видимо, они всю ночь провели во дворце. Лица у всех были мрачные, озабоченные.
Капитан с незнакомцем подошли к одной из дверей, охраняемой стражниками. Перед дверью расхаживал взад и вперед начальник стражи.
— Моя миссия закончена, — сказал капитан, когда к ним подошел начальник стражи.
— Мне остается лишь попрощаться с вами и поблагодарить за любезность! — ответил незнакомец. Они простились, и капитан ушел.
— Господин президент сейчас не может вас принять. Ночью у него было экстренное заседание и его превосходительство отдал строгий приказ — никого к нему не пускать! — обратился пристав к незнакомцу.
— Его превосходительство сделает для меня исключение! — мягко возразил незнакомец.
— Не думаю, сеньор, приказ касается всех, и я не рискну преступить его.
Незнакомец подумал с минуту и снова обратился к начальнику стражи.
— Я понимаю, — сказал он, — что вы не можете нарушить приказ, но попрошу оказать мне одну услугу.
— Охотно, если только это не будет противоречить моему долгу.
— Благодарю. Вскоре вы убедитесь в том, что его превосходительство не только не разгневается, но будет признателен вам за то, что вы впустили меня.
— Я уже имел честь доложить…
— Позвольте тогда кое-что объяснить вам!
— Извольте, я вас слушаю.
— Я напишу всего одно слово на листке бумаги. Вы молча положите листок перед президентом. Если он после этого ничего не скажет, я тотчас удалюсь.
— Вам действительно так необходимо видеть его превосходительство? — спросил начальник стражи.
— Сеньор дон Ливио, — ответил незнакомец, — вы меня не знаете, но я вас хорошо знаю и мне известна ваша преданность генералу Мирамону. Клянусь честью и спасением моей души, что у меня для него очень важное сообщение.
— Я вам верю, сеньор, — сказал начальник стражи, — и если будет на то моя воля, вас примут сейчас же. Не угодно ли вам написать то, что вы хотите. Здесь на столе бумага, чернила и перья.
Незнакомец поблагодарил, взял перо, написал крупными буквами: «Адольфо» — и поставил три точки, расположив их в виде треугольника.
— Возьмите! — сказал он, протягивая начальнику стражи листок.
Пристав взглянул на листок и вскричал:
— Неужели вы…
— Тише! — остановил его незнакомец, приложив палец к губам.
— Ну, разумеется, вас примут! — сказал начальник стражи и скрылся за дверью.
Почти тотчас же дверь отворилась и кто-то произнес громким голосом:
— Входите! Незнакомец вошел.
— Входите же, дорогой мой дон Адольфо, — повторил президент. — Само небо посылает вас ко мне! — Президент поднялся навстречу дону Адольфо и протянул ему руку. Дон Адольфо пожал ее с почтением и опустился в кресло.
Имя президента Мирамона в то время гремело на всю страну. Его справедливо считали самым лучшим солдатом Мексики и прекрасным правителем. Совсем молодой, двадцати шести лет от роду, он за три года президентского правления сделал много доброго. Среднего роста, отлично сложенный, Мирамон отличался непринужденными манерами и благородной осанкой. Лицо с тонкими чертами дышало отвагой и честностью; на высоком лбу пролегли едва заметные складки — следы постоянных раздумий. Ясный и проницательный взгляд черных глаз не раз приводил в замешательство тех, на кого был устремлен. Бледность лица и синева под глазами свидетельствовали о бессонных ночах.
— Наконец-то, возвратился мой добрый гений! — вскричал Мирамон. — И я снова обрел надежду на счастье. Дон Адольфо печально покачал головой.
— Что это значит, мой друг? — спросил президент.
— Я, кажется, слишком поздно вернулся.
— Поздно? Но почему? Неужели вы думаете, что я не способен взять реванш?
— Вы способны на все великое и благородное, генерал, но, к несчастью, вас предали.
— Это правда! — с горечью произнес Мирамон. — Я всегда поддерживал духовенство и знать, а они от меня отвернулись, бросили на произвол судьбы. Но они еще обо мне пожалеют!
— Да, генерал, и на нынешнем заседании несомненно вы поняли намерения тех, ради которых всем жертвовали.
— Понял, — ответил, нахмурившись, Мирамон. — На все мои призывы о помощи они отвечали отказом, видимо, договорившись заранее.
— Простите за откровенность, генерал, но положение у вас критическое.
— Скажите лучше, что я на краю гибели, и вы будете ближе к истине. Казна совершенно пуста, помощи ждать неоткуда, солдаты два месяца не получают жалования и грозят разбежаться, офицеры один за другим переходят на сторону неприятеля, который быстро продвигается к Мексике. Вот вам истинное положение дел. Что вы на это скажете?
— Печально, очень печально, генерал! Простите за бесцеремонность, что же вы намерены делать?
Президент ничего не ответил, бросил лишь быстрый взгляд на Адольфо.
— Прежде чем продолжать разговор, — сказал дон Адольфо, — позвольте мне, генерал, доложить вам о моих действиях.
— Я убежден, вам многое удалось, — сказал генерал, улыбаясь.
— Надеюсь, ваше превосходительство. Прикажете начать?
— Пожалуйста, пожалуйста, друг мой! Я просто жажду узнать, что вы предприняли для защиты нашего дела.
— Простите, генерал, — с живостью вскричал дон Адольфо, — дело тут не при чем, я предан лично вам.
— Понимаю… итак, я вас слушаю!
— Во-первых, мне удалось отнять у генерала Деголладо часть денег, которые они похитили при Лагуна Сека.
— Отлично! С помощью этих денег он взял у меня Гвадалахару.
Сколько же их?
— Двести шестьдесят тысяч пиастров.
— Гм… кругленькая сумма!
— Я тоже так считаю. Потом я расправился с этим разбойником Гиелларой и его товарищем Карвахалой. С их другом Фелиппе Ирсабалом мы тоже не поладили, не считая остальных приверженцев Хуареса, тех, которым не посчастливилось встретиться со мной.
— Короче говоря, у вас на руках…
— Больше миллиона пиастров. Мне понравилось стричь герильеросов Хуареса: они весьма бесцеремонно и просто жиреют, ловя рыбу в мутной воде. Я передам вам миллион двести тысяч. Через час они будут здесь. И вы пополните свою казну.
— Это просто великолепно!
— Я сделал, что мог, генерал!
— Будь все мои друзья такими, как вы, я смог бы дальше вести воину. К несчастью, это не так. Но если эту сумму прибавить к той, которую мне удалось раздобыть, у меня будет солидный капитал.
— Кто же дал вам сумму, о которой вы говорите?
— Один мой друг, атташе при испанском посольстве, — замявшись, ответил президент, — посоветовал мне, как ее раздобыть.
Дон Адольфо вскочил как ужаленный.
— Успокойтесь, мой друг, — произнес генерал, — я знаю, что вы ненавидите герцога, а между тем он оказал мне немало услуг, вы ведь не станете этого отрицать.
Дон Адольфо стал темнее тучи и молчал.
— После поражения при Силао, благодаря герцогу, Испания признала за мною власть, а это было для меня так важно! Вы согласны?
— Согласен, генерал. Но неужели то, что я слышал, правда?
— Что же вы слышали?
— Что, доведенный до отчаяния, вы решились на преступление.
— Это правда, — ответил генерал, низко опустив голову.
— Но, может быть, еще не поздно. Я привез деньги и, если вы позволите…
— Погодите! — жестом остановил его генерал. В это время дверь отворилась.
— Я ведь приказал никого не пускать! — крикнул президент начальнику стражи.
— Генерал Маркес, ваше превосходительство! — с невозмутимым видом доложил начальник стражи.
Президент вздрогнул. Румянец проступил на его бледном лице.
Вошел генерал Маркес.
— Ну, как дела? — спросил президент.
— Ваш приказ выполнен, — ответил генерал, — деньги переданы в казначейство.
— Расскажите, как это было? — попросил президент с легкой дрожью в голосе.
— Как мы и договорились, я отправился с отрядом в британское консульство с просьбой выдать мне деньги, предназначенные для уплаты владельцам облигаций английского займа. Я объяснил, что вашему превосходительству необходимы средства для обороны города и что ваше превосходительство обязуется вернуть долг сполна. Об условиях этого займа я предложил консулу переговорить с вами лично. Консул ответил мне категорическим отказом, сославшись на то, что деньгами не распоряжется и несет ответственность за их сохранность. Больше часа я уговаривал его, когда же убедился, что это бесполезно, решил прибегнуть к последнему средству, как вы и приказывали: велел солдатам сломать печать и взять деньги. При свидетелях они были пересчитаны. Всего миллион четыреста тысяч пиастров, которые и были тотчас же доставлены во дворец.
Окончив свой рассказ, генерал Маркес поклонился с видом человека, добросовестно выполнившего свой долг.
— А что консул? — поинтересовался президент.
— Он велел спустить флаг на здании консульства и вместе с остальными служащими покинул город, заявив при этом, что порывает всякие отношения с правительством вашего превосходительства, поскольку стал жертвой разбоя, так он и сказал, и отправляется в Яланну, где будет ждать распоряжений своего правительства.
— Благодарю вас, генерал. Мы продолжим разговор несколько позднее.
Генерал с поклоном удалился.
— Как видите, мой друг, слишком поздно. Деньги вернуть нельзя!
— Да, к великому сожалению.
— Что же вы мне посоветуете?
— Вы на краю пропасти, генерал. Разрыв отношений с Англией — самое большое несчастье, какое только могло случиться при нынешних обстоятельствах. Вы должны победить! Победа или смерть! Третьего не дано.
— Я одержу победу! — вскричал президент.
— Да поможет вам Бог! — печально произнес дон Адольфо, вставая.
— Вы уже уходите?
— Да, ваше превосходительство. Мне надо доставить вам деньги, которые я отнял у вашего недруга. Мирамон опустил глаза.
— Простите, генерал, я не должен был этого говорить, но горе — плохой советник!
— Может быть, вам что-нибудь нужно?
— Дайте мне, пожалуйста, бланк. Президент передал бланк и сказал:
— Увидимся ли мы еще до вашего отъезда из Мехико?
— Да, генерал. Позвольте дать вам один совет.
— Говорите, я слушаю!
— Не доверяйте этому испанскому герцогу — он вас предаст.
На этом они распрощались.
ГЛАВА XIV. Дом в предместье
Дон Адольфо покинул дворец, сел на коня и уехал. Миновав площадь, он свернул на улицу Такуба. Было около девяти утра, в городе началось оживление, пешеходы, верховые, экипажи, повозки — все смешалось в едином потоке. Жизнь шла своим чередом, но во всем чувствовалась тревога. И в приглушенном шепоте людей, и в их возбуждении. Это не ускользнуло от проницательного дона Адольфо. Его привлекали в Мирамоне великодушие, доброта, ум, целеустремленность, а главное — любовь к родине. Но все отвернулись от Мирамона, он лишился поддержки, а ведь только он один способен был спасти страну от Хуареса, который правит силой оружия. Погруженный в свои размышления, дон Адольфо постепенно перестал замечать, что происходит вокруг. А страсти накалялись все больше и больше. Возле кабачков и лавок собирался народ, только и было разговоров, что о захвате денег генералом Маркесом. До предместья слухи эти пока не дошли, а если кто и узнал случайно, счел это проявлением президентской власти, не усматривая в том ничего худого.
Перемены в политической жизни обычно затрагивают людей состоятельных, а в предместье народ небогатый, и ему терять нечего.
Спустя немного времени дон Адольфо приблизился к Гуарито и остановился у одинокого дома, весьма скромного с виду.
Как только он подъехал, калитка открылась и послышались радостные восклицания. Вслед за тем распахнулись ворота, дон Адольфо пересек двор и у входа в дом спешился, привязав лошадь к вделанному в стену кольцу.
— Почему вы не расседлаете лошадь, дон Хаиме? — раздался приятный женский голос, — неужели снова покидаете нас?
— Да, сестра! — ответил дон Адольфо, или дон Хаиме. — Будь на то моя воля, я не расставался бы с вами. Но это от меня не зависит.
— Хорошо. Но пусть Хосе отведет вашу лошадь в корраль. Там она будет чувствовать себя лучше, чем здесь.
— Поступайте, как вам будет угодно!
— Хосе! — крикнула она слуге. — Отведите Морено в корраль и дайте ему две дачи люцерны. Милости просим! — она взяла брата под руку и ввела в дом.
Первая комната, столовая, была обставлена скромно, но со вкусом, во всем чувствовалась хозяйская рука. Стол был накрыт на троих.
— Надеюсь, вы позавтракаете с нами, брат мой?
— С удовольствием. Но прежде дайте я вас поцелую и вы расскажете, как поживает моя племянница.
— Вашу племянницу вы сейчас увидите, а кузен ее еще не вернулся.
— Я полагал, он уже здесь.
— Увы, нет! Мы все время о нем беспокоимся, как и о вас! Он как-то странно ведет себя, уедет неизвестно куда и подолгу не возвращается.
— Наберитесь терпения, Мария! Разве вы не знаете, что мы стараемся для вас и для вашей дочери? В один прекрасный день вы все поймете.
— Дай-то Бог, дон Хаиме, но мы одни в этом доме и нам страшно. В стране неспокойно, дороги кишат разбойниками, вы с Эстебаном в любую минуту можете попасть в руки Гилляра, Карвахала или Эль Рахо, этих бандитов без веры и закона. Каких только ужасов о них не рассказывают!
— Успокойтесь, сестра. Гилляр, Карвахал и сам Эль Рахо не так уж страшны, как вы себе представляете. Имейте же немного терпения! Не пройдет и месяца, как тайное станет явным и правосудие будет совершено.
— Правосудие! — прошептала со вздохом донья Мария, — вернет ли оно мне счастье, моего сына?
— Сестра, — с некоторой торжественностью произнес дон Хаиме, — стоит ли сомневаться в могуществе Бога? Надейтесь!
— Увы, дон Хаиме, способны ли вы понять, что значит для матери слово «надейтесь»!
— Неужели, Мария, мне надо без конца повторять, что всю жизнь я посвятил вам и вашей дочери, поддерживал всем, чтобы видеть вас отомщенными, занявшими свое прежнее высокое положение и счастливыми? Много лет я этого добиваюсь и сейчас близок к цели. Это и дает мне то спокойствие и уверенность, которые вы во мне видите.
— Я верю вам, брат! — вскричала Мария, обнимая его. — Потому и боюсь, даже когда вы говорите мне о надежде. Ведь я знаю, ничто вас не остановит, никакое препятствие, вы встретите опасность лицом к лицу и можете погибнуть в этой борьбе, которую ведете ради меня.
— И ради чести вашей фамилии. Не забывайте об этом, сестра. Чтобы вернуть нашему славному гербу былой его блеск. Но оставим это. Из всего, что я вам сказал, запомните одно слово: надейтесь!
— О! Благодарю вас, брат мой! — произнесла Мария. В эту минуту открылась дверь и на пороге появилась девушка.
— А! Дядя! Мой добрый дядя! — Она подбежала к дону Хаиме и подставила вначале одну щеку для поцелуя, потом другую. — Наконец-то вы соблаговолили пожаловать к нам!
— Что с вами, Кармен, дитя мое? — ласково произнес дон Хаиме. — Вы бледны, глаза покраснели. Вы плакали?
— Это ничего, дядя, нервы шалят. Вы не привезли дона Эстебана?
— Нет, — ответил дон Хаиме. — Эстебан вернется лишь через несколько дней. Но он чувствует себя хорошо! — добавил он, переглянувшись с доньей Марией.
— Вы его видели?
— Еще бы! Всего два дня назад. Из-за меня он и задержался. Он мне понадобился. А почему мы не завтракаем? Я с голоду умираю! — сказал дон Хаиме, чтобы переменить тему.
— Мы ждали Кармен! — промолвила Мария. — Теперь можно садиться за стол.
Она ударила в тимбр. Тотчас же явился слуга.
— Можешь подавать, Хосе! — сказала донья Кармен. Обрисуем в нескольких словах обеих женщин. Донья Мария, сорока двух лет от роду, была все еще прекрасна, несмотря на следы глубокого горя на ее лице и седые волосы, странным образом контрастирующие с живыми черными глазами, совсем еще молодыми. Изящные манеры великолепно сочетались с ее благородным обликом. Длинное траурное платье придавало донье Марии монашеский, пожалуй, даже аскетический вид.
Донье Кармен было немногим больше двадцати. Она была необыкновенно хороша и очень похожа на мать. То же изящество, та же ласковая улыбка, те же черные живые глаза и черные, словно нарисованные, брови, длинные ресницы, полный очарования взор. Одета она была в белое платье из кисеи, схваченное в талии широкой голубой лентой, поверх платья — кружевная накидка.
Под внешним спокойствием дона Хаиме скрывались тревога и озабоченность. То он к чему-то прислушивался, что было слышно ему одному, то впадал в задумчивость, забыв о еде, и тогда сестра и племянница легким прикосновением руки возвращали его к действительности.
— Вы что-то скрываете! — невольно вырвалось у доньи Марии.
— Я тоже, заметила, — поддакнула девушка. — Вы словно где-то далеко-далеко. Что с вами?
— Ничего, уверяю вас! — ответил дон Хаиме.
— Мы же видим, скажите, в чем дело!
— Я ничего не скрываю, Кармен, во всяком случае, того, что касается лично меня. Но в городе такое творится, что, признаться, я боюсь катастрофы.
— Неужели она возможна?
— Точно сказать не могу, но мало ли чем может кончиться народное возмущение. На всякий случай лучше не выходить сегодня из дома.
— О! Ни сегодня, ни завтра, — с живостью воскликнула донья Мария, — мы давно никуда не ходим, только к обедне!
— И к обедне не надо. По крайней мере, в ближайшее время. Зачем рисковать?
— Неужели опасность так велика?
— Как тебе сказать, сестра. Сейчас правительственный кризис. Место нынешнего правительства, возможно, займет другое. В этой ситуации, вы сами понимаете, некому защищать граждан и каждый должен заботиться о себе.
— Не пугайте нас, брат!
— Боже мой, дядя, что с нами будет? — вскричала донья
Кармен. — Эти мексиканцы внушают мне ужас, они настоящие варвары!
— Успокойтесь, они просто вздорные, сварливые, дурно воспитанные дети. Но у них доброе сердце. Я хорошо их знаю и могу поручиться за это.
— Но вы знаете, дядя, и то, как они ненавидят испанцев.
— Да, знаю. Они сторицей воздают нам за то зло, которое им причинили наши отцы. Но им неизвестно, что мы испанцы. Дона Эстебана, например, считают перуанцем, а меня — французом. В общем, опасность не так уж велика. Если будете благоразумны, бояться нечего. Кроме того, я постараюсь принять все меры, чтобы вас защитить, чтобы вы не были одни в этом доме со старым слугой.
— Вы останетесь с нами, дядя?
— Остался бы с величайшим удовольствием, мое дорогое дитя, но не смею этого обещать. Боюсь, что это исключено.
— Что же это за важные дела, из-за которых вы не можете остаться?
— Тсс… любопытная. Дайте мне лучше огня, я хочу зажечь сигару. Не знаю, куда девалось мое огниво. Девушка подала огниво, сказав при этом:
— Знаю я вашу тактику. Когда вам нужно, меняете тему разговора. Ужасный вы человек!
Дон Хаиме рассмеялся, а через минуту сказал:
— Кстати, видели ли вы кого-нибудь из обитателей ранчо?
— Да, дней пятнадцать назад приходил Луис с женой Терезой, принес сыр.
— Он ничего не говорил об Аренале?
— Нет, там все как обычно.
— Тем лучше!
— Постойте, постойте! Он что-то говорил о раненом.
— Что именно? — насторожился дон Хаиме.
— Точно не помню.
— Сейчас, дядя, я вам скажу. Вот, что он говорил:
«Сеньорита, когда увидите вашего дядю, соблаговолите ему передать, что раненый, которого Лопес стерег в подземелье, сбежал, и розыски не дали пока результатов».
— Проклятье! — вскричал дон Хаиме. — И зачем только этот дурак Доминик не дал ему сдохнуть? Так я и знал, что этим кончится!
Заметив на лицах женщин удивление, дон Хаиме уже равнодушным тоном спросил:
— Это все?
— Да, дядя, только он очень просил не забыть сообщить вам об этом.
— О! Это не столь важно, дорогое дитя, но все равно, очень вам благодарен. А теперь я должен вас покинуть, — сказал он, вставая из-за стола.
— Так скоро! — вскричали женщины, тоже поднявшись со своих мест.
— Непредвиденные обстоятельства заставляют меня быть в эту ночь в одном месте, далеко отсюда, но я позабочусь, чтобы меня сменил дон Эстебан — вы не останетесь без защитника.
— Дон Эстебан — не вы!
— Благодарю вас! Но прежде, чем расстаться, поговорим о делах. Деньги, которые я вам оставил, когда был здесь в последний раз, должно быть, уже израсходованы?
— Нет! Мы живем очень экономно.
— Вот и прекрасно! Лучше больше, чем меньше. Дело в том, что я в настоящее время богат и могу дать вам еще шестьдесят унций, соблаговолите из взять.
Порывшись в карманах, дон Хаиме вытащил красный шелковый кошелек, наполненный золотом.
— Но что мы будем делать с такой огромной суммой? — воскликнула донья Мария.
— Что хотите, сестра. Это меня не касается! Берите же!
— Придется взять, раз вы настаиваете.
— Может быть, у вас есть еще унций сорок кроме тех, что я дал вам. Потратьте их на свои туалеты. Пусть Кармен наряжается, если это ей нравится.
— Мой добрый дядя! — вскричала девушка. — Уверена, что из-за нас вы терпите лишения!
— Пусть это вас не тревожит, сеньорита, я хочу, чтобы вы были самой красивой, а послушная племянница обязана исполнять желания дяди. Ну, теперь обе поцелуйте меня и отпустите, я и так задержался.
Женщины вышли следом за доном Хаиме во двор, помогли ему оседлать коня, донья Кармен покормила его сахаром, приласкала.
В ту минуту, когда дон Хаиме приказал слуге открыть ворота, снаружи послышался топот копыт и в ворота постучали.
Перемены в политической жизни обычно затрагивают людей состоятельных, а в предместье народ небогатый, и ему терять нечего.
Спустя немного времени дон Адольфо приблизился к Гуарито и остановился у одинокого дома, весьма скромного с виду.
Как только он подъехал, калитка открылась и послышались радостные восклицания. Вслед за тем распахнулись ворота, дон Адольфо пересек двор и у входа в дом спешился, привязав лошадь к вделанному в стену кольцу.
— Почему вы не расседлаете лошадь, дон Хаиме? — раздался приятный женский голос, — неужели снова покидаете нас?
— Да, сестра! — ответил дон Адольфо, или дон Хаиме. — Будь на то моя воля, я не расставался бы с вами. Но это от меня не зависит.
— Хорошо. Но пусть Хосе отведет вашу лошадь в корраль. Там она будет чувствовать себя лучше, чем здесь.
— Поступайте, как вам будет угодно!
— Хосе! — крикнула она слуге. — Отведите Морено в корраль и дайте ему две дачи люцерны. Милости просим! — она взяла брата под руку и ввела в дом.
Первая комната, столовая, была обставлена скромно, но со вкусом, во всем чувствовалась хозяйская рука. Стол был накрыт на троих.
— Надеюсь, вы позавтракаете с нами, брат мой?
— С удовольствием. Но прежде дайте я вас поцелую и вы расскажете, как поживает моя племянница.
— Вашу племянницу вы сейчас увидите, а кузен ее еще не вернулся.
— Я полагал, он уже здесь.
— Увы, нет! Мы все время о нем беспокоимся, как и о вас! Он как-то странно ведет себя, уедет неизвестно куда и подолгу не возвращается.
— Наберитесь терпения, Мария! Разве вы не знаете, что мы стараемся для вас и для вашей дочери? В один прекрасный день вы все поймете.
— Дай-то Бог, дон Хаиме, но мы одни в этом доме и нам страшно. В стране неспокойно, дороги кишат разбойниками, вы с Эстебаном в любую минуту можете попасть в руки Гилляра, Карвахала или Эль Рахо, этих бандитов без веры и закона. Каких только ужасов о них не рассказывают!
— Успокойтесь, сестра. Гилляр, Карвахал и сам Эль Рахо не так уж страшны, как вы себе представляете. Имейте же немного терпения! Не пройдет и месяца, как тайное станет явным и правосудие будет совершено.
— Правосудие! — прошептала со вздохом донья Мария, — вернет ли оно мне счастье, моего сына?
— Сестра, — с некоторой торжественностью произнес дон Хаиме, — стоит ли сомневаться в могуществе Бога? Надейтесь!
— Увы, дон Хаиме, способны ли вы понять, что значит для матери слово «надейтесь»!
— Неужели, Мария, мне надо без конца повторять, что всю жизнь я посвятил вам и вашей дочери, поддерживал всем, чтобы видеть вас отомщенными, занявшими свое прежнее высокое положение и счастливыми? Много лет я этого добиваюсь и сейчас близок к цели. Это и дает мне то спокойствие и уверенность, которые вы во мне видите.
— Я верю вам, брат! — вскричала Мария, обнимая его. — Потому и боюсь, даже когда вы говорите мне о надежде. Ведь я знаю, ничто вас не остановит, никакое препятствие, вы встретите опасность лицом к лицу и можете погибнуть в этой борьбе, которую ведете ради меня.
— И ради чести вашей фамилии. Не забывайте об этом, сестра. Чтобы вернуть нашему славному гербу былой его блеск. Но оставим это. Из всего, что я вам сказал, запомните одно слово: надейтесь!
— О! Благодарю вас, брат мой! — произнесла Мария. В эту минуту открылась дверь и на пороге появилась девушка.
— А! Дядя! Мой добрый дядя! — Она подбежала к дону Хаиме и подставила вначале одну щеку для поцелуя, потом другую. — Наконец-то вы соблаговолили пожаловать к нам!
— Что с вами, Кармен, дитя мое? — ласково произнес дон Хаиме. — Вы бледны, глаза покраснели. Вы плакали?
— Это ничего, дядя, нервы шалят. Вы не привезли дона Эстебана?
— Нет, — ответил дон Хаиме. — Эстебан вернется лишь через несколько дней. Но он чувствует себя хорошо! — добавил он, переглянувшись с доньей Марией.
— Вы его видели?
— Еще бы! Всего два дня назад. Из-за меня он и задержался. Он мне понадобился. А почему мы не завтракаем? Я с голоду умираю! — сказал дон Хаиме, чтобы переменить тему.
— Мы ждали Кармен! — промолвила Мария. — Теперь можно садиться за стол.
Она ударила в тимбр. Тотчас же явился слуга.
— Можешь подавать, Хосе! — сказала донья Кармен. Обрисуем в нескольких словах обеих женщин. Донья Мария, сорока двух лет от роду, была все еще прекрасна, несмотря на следы глубокого горя на ее лице и седые волосы, странным образом контрастирующие с живыми черными глазами, совсем еще молодыми. Изящные манеры великолепно сочетались с ее благородным обликом. Длинное траурное платье придавало донье Марии монашеский, пожалуй, даже аскетический вид.
Донье Кармен было немногим больше двадцати. Она была необыкновенно хороша и очень похожа на мать. То же изящество, та же ласковая улыбка, те же черные живые глаза и черные, словно нарисованные, брови, длинные ресницы, полный очарования взор. Одета она была в белое платье из кисеи, схваченное в талии широкой голубой лентой, поверх платья — кружевная накидка.
Под внешним спокойствием дона Хаиме скрывались тревога и озабоченность. То он к чему-то прислушивался, что было слышно ему одному, то впадал в задумчивость, забыв о еде, и тогда сестра и племянница легким прикосновением руки возвращали его к действительности.
— Вы что-то скрываете! — невольно вырвалось у доньи Марии.
— Я тоже, заметила, — поддакнула девушка. — Вы словно где-то далеко-далеко. Что с вами?
— Ничего, уверяю вас! — ответил дон Хаиме.
— Мы же видим, скажите, в чем дело!
— Я ничего не скрываю, Кармен, во всяком случае, того, что касается лично меня. Но в городе такое творится, что, признаться, я боюсь катастрофы.
— Неужели она возможна?
— Точно сказать не могу, но мало ли чем может кончиться народное возмущение. На всякий случай лучше не выходить сегодня из дома.
— О! Ни сегодня, ни завтра, — с живостью воскликнула донья Мария, — мы давно никуда не ходим, только к обедне!
— И к обедне не надо. По крайней мере, в ближайшее время. Зачем рисковать?
— Неужели опасность так велика?
— Как тебе сказать, сестра. Сейчас правительственный кризис. Место нынешнего правительства, возможно, займет другое. В этой ситуации, вы сами понимаете, некому защищать граждан и каждый должен заботиться о себе.
— Не пугайте нас, брат!
— Боже мой, дядя, что с нами будет? — вскричала донья
Кармен. — Эти мексиканцы внушают мне ужас, они настоящие варвары!
— Успокойтесь, они просто вздорные, сварливые, дурно воспитанные дети. Но у них доброе сердце. Я хорошо их знаю и могу поручиться за это.
— Но вы знаете, дядя, и то, как они ненавидят испанцев.
— Да, знаю. Они сторицей воздают нам за то зло, которое им причинили наши отцы. Но им неизвестно, что мы испанцы. Дона Эстебана, например, считают перуанцем, а меня — французом. В общем, опасность не так уж велика. Если будете благоразумны, бояться нечего. Кроме того, я постараюсь принять все меры, чтобы вас защитить, чтобы вы не были одни в этом доме со старым слугой.
— Вы останетесь с нами, дядя?
— Остался бы с величайшим удовольствием, мое дорогое дитя, но не смею этого обещать. Боюсь, что это исключено.
— Что же это за важные дела, из-за которых вы не можете остаться?
— Тсс… любопытная. Дайте мне лучше огня, я хочу зажечь сигару. Не знаю, куда девалось мое огниво. Девушка подала огниво, сказав при этом:
— Знаю я вашу тактику. Когда вам нужно, меняете тему разговора. Ужасный вы человек!
Дон Хаиме рассмеялся, а через минуту сказал:
— Кстати, видели ли вы кого-нибудь из обитателей ранчо?
— Да, дней пятнадцать назад приходил Луис с женой Терезой, принес сыр.
— Он ничего не говорил об Аренале?
— Нет, там все как обычно.
— Тем лучше!
— Постойте, постойте! Он что-то говорил о раненом.
— Что именно? — насторожился дон Хаиме.
— Точно не помню.
— Сейчас, дядя, я вам скажу. Вот, что он говорил:
«Сеньорита, когда увидите вашего дядю, соблаговолите ему передать, что раненый, которого Лопес стерег в подземелье, сбежал, и розыски не дали пока результатов».
— Проклятье! — вскричал дон Хаиме. — И зачем только этот дурак Доминик не дал ему сдохнуть? Так я и знал, что этим кончится!
Заметив на лицах женщин удивление, дон Хаиме уже равнодушным тоном спросил:
— Это все?
— Да, дядя, только он очень просил не забыть сообщить вам об этом.
— О! Это не столь важно, дорогое дитя, но все равно, очень вам благодарен. А теперь я должен вас покинуть, — сказал он, вставая из-за стола.
— Так скоро! — вскричали женщины, тоже поднявшись со своих мест.
— Непредвиденные обстоятельства заставляют меня быть в эту ночь в одном месте, далеко отсюда, но я позабочусь, чтобы меня сменил дон Эстебан — вы не останетесь без защитника.
— Дон Эстебан — не вы!
— Благодарю вас! Но прежде, чем расстаться, поговорим о делах. Деньги, которые я вам оставил, когда был здесь в последний раз, должно быть, уже израсходованы?
— Нет! Мы живем очень экономно.
— Вот и прекрасно! Лучше больше, чем меньше. Дело в том, что я в настоящее время богат и могу дать вам еще шестьдесят унций, соблаговолите из взять.
Порывшись в карманах, дон Хаиме вытащил красный шелковый кошелек, наполненный золотом.
— Но что мы будем делать с такой огромной суммой? — воскликнула донья Мария.
— Что хотите, сестра. Это меня не касается! Берите же!
— Придется взять, раз вы настаиваете.
— Может быть, у вас есть еще унций сорок кроме тех, что я дал вам. Потратьте их на свои туалеты. Пусть Кармен наряжается, если это ей нравится.
— Мой добрый дядя! — вскричала девушка. — Уверена, что из-за нас вы терпите лишения!
— Пусть это вас не тревожит, сеньорита, я хочу, чтобы вы были самой красивой, а послушная племянница обязана исполнять желания дяди. Ну, теперь обе поцелуйте меня и отпустите, я и так задержался.
Женщины вышли следом за доном Хаиме во двор, помогли ему оседлать коня, донья Кармен покормила его сахаром, приласкала.
В ту минуту, когда дон Хаиме приказал слуге открыть ворота, снаружи послышался топот копыт и в ворота постучали.