Эмар Густав. Мексиканские ночи

   — О, они хорошо вам известны. Я полагаю, один — дон Антонио де Касебар, второй…
   — Дон Мельхиор де ля Крус! — договорил дон Филиппе.
   — Значит, вы знаете? — вскричал дон Диего с наигранным удивлением.
   — Быстрое продвижение этих лиц по службе, безграничное доверие к ним президента можно объяснить только милостью к ним.
   — Именно поэтому некоторые высокопоставленные особы считают необходимым разобраться в том, что это за люди.
   — Что это за люди, я знаю, — вскричал дон Фелиппе, — и представлю требуемые доказательства!
   — Вы готовы это сделать?
   — Готов! Клянусь вам, тем более что считаю долгом всякого порядочного человека поймать с поличным злодеев. Лучше меня, — добавил он с многозначительной улыбкой, — этого никто не сделает.
   — Дай Бог, чтобы это было так, полковник! Если только дело завершится успехом, могу заверить вас, что благодарное правительство не ограничится в своем вознаграждении деньгами.
   Дон Фелиппе самодовольно улыбнулся, поняв, что это намек на повышение, о котором он так мечтал.
   Дон Диего, словно не замечая этой улыбки, вытащил объемистый кошелек, достал сложенный вчетверо листок и передал дону Фелиппе. Тот жадно схватил его, и лицо его на какой-то момент приняло хищническое выражение.
   Это был чек на десять тысяч пиастров.
   Дон Диего поднялся.
   — Вы уже уходите? — спросил полковник.
   — Да, о чем весьма сожалею.
   — До скорого свидания, дон Диего!
   Молодой человек вскочил на лошадь и ускакал.
   — Ну, — прошептал он, — мерзавцы, кажется, попадутся в ловушку.
   Полковник после ухода дона Диего снова залез в гамак, взял гитару и стал еще громче бренчать.

ГЛАВА XXVIII. Любовь

   Долорес и Кармен были в саду одни. Укрывшись в глубине рощи, где цвели апельсины, лимоны и гранаты, они вели задушевную беседу. Донья Мария, сославшись на нездоровье, осталась дома. Но скорее всего она просто хотела дать возможность девушкам посекретничать, а заодно прочесть письмо от дона Хаиме, доставленное надежным человеком.
   Девушки, оставшись одни, принялись поверять друг другу свои нехитрые тайны. Предметом разговора, как вы могли догадаться, была любовь. Но изливая душу друг другу, они мысли не могли допустить, чтобы объясниться с молодыми людьми — гордость не позволяла.
   Девушкам, чистым и наивным как дети, было чуждо кокетство, присущее представительницам, так называемых цивилизованных наций, которые зачастую превращают любовь в жестокую игру. По странной случайности разговор девушек принял тот же оборот, что и разговор между графом и Домиником несколько дней назад.
   — Долорес! Ты смелее меня и лучше знаешь дона Людовика, который к тому же с тобой в родстве, почему ты так холодна с ним?
   — Увы, моя дорогая, — ответила донья Долорес, — положение обязывает меня быть сдержанной. Кроме графа Людовика, у меня не осталось родных, много лет назад родители нас обручили.
   — Как могли родители обручить детей без их согласия, заведомо обрекая их на несчастливую жизнь?
   — В Европе, говорят, это принято. К тому же мы, женщины, должны безропотно подчиняться мужчинам, словно рабыни.
   — Да, это так, но если бы мы воспротивились этому…
   — В этом случае мы вызвали бы только презрение, испортили бы себе репутацию.
   — Значит, ты готова вопреки голосу сердца согласиться на этот чудовищный брак?
   — Что я могу тебе сказать! Сама мысль об этом браке повергает меня в отчаяние, но выхода я не вижу. Граф покинул Францию с единственной целью жениться на мне. Мой отец перед смертью взял с него слово жениться на мне. Что же я могу сделать, если обстоятельства против меня?
   — А почему бы тебе не объясниться с графом? — с жаром возразила Кармен. — Может быть, тогда все решится как нельзя лучше?
   — Возможно, но подобное объяснение не может исходить от меня. Граф столько добра сделал мне после смерти отца, что я не могу отплатить ему неблагодарностью и отказом на его весьма лестное для меня предложение!
   — О, значит, ты любишь его, Долорес? — с досадой вскричала Кармен.
   — Нет, не люблю, — ответила донья Долорес, — но, может быть, и он меня не любит. Судя по его поведению, это именно так!
   — Я уверена, он меня, меня любит! — перебила ее Кармен.
   — Дорогая моя, — с улыбкой ответила Долорес, — когда речь идет о любви, ни в чем нельзя быть уверенной, даже несмотря на клятвы и уверения. Допустим, граф меня любит или не любит, но можно предположить, что я его люблю, и в обоих случаях я должна ждать, когда граф сам со мной объяснится, а это непременно произойдет, и очень скоро. И тогда, клянусь тебе, Кармен, я все выскажу ему откровенно, и если не услышу от него столь же откровенного признания, мне придется покориться своей судьбе. Вот все, что я могу тебе обещать. Принять другое решение мне не позволяет мое женское достоинство.
   — Дорогая Долорес, я очень страдаю и желала бы другого исхода, но понимаю, что в сложившихся обстоятельствах это для тебя единственный выход. Не сердись на меня за мою горячность — поверь, мне очень тяжело!
   — А мне разве легче? Разве я счастлива? Я, может быть, еще несчастнее тебя!
   В это время раздались шаги.
   — Кто-то идет, — сказала донья Долорес.
   — Это граф! — воскликнула Кармен.
   — Откуда ты знаешь? Девушка покраснела.
   — Мне сердце подсказывает, — тихо прошептала она.
   — Он как будто один?
   — Да, один!
   — О, Боже! Не случилось ли чего-нибудь?
   — Не дай Бог!
   Граф и в самом деле пришел один. Он поклонился девушкам и стоял в ожидании, пока его пригласят подойти. Донья Долорес с улыбкой протянула ему руку, а донья Кармен потупилась, чтобы скрыть смущение.
   — Милости просим, граф, — сказала донья Долорес, — что-то вы сегодня поздно!
   — Я счастлив, что вы заметили мое невольное опоздание; мой друг, дон Доминик, с утра отправился по делам лье за два от города, и мне пришлось исполнить некоторые его поручения, вот причина задержки.
   — Причина уважительная, и мы вас прощаем — я и Кармен, — а теперь садитесь, поболтаем немного.
   — С большим удовольствием!
   Граф сел рядом с девушками и, вежливо поклонившись, сказал:
   — Позвольте мне, донья Кармен, выразить вам мое глубочайшее почтение и справиться о вашем драгоценном здоровье.
   — Благодарю вас за внимание, кабальеро, — ответила донья Кармен. — Слава Богу, я совершенно здорова, чего, к сожалению, не могу сказать о моей матушке.
   — Разве донья Мария больна? — взволнованно спросил молодой человек.
   — Надеюсь, ничего опасного, но все же она предпочла остаться дома.
   Граф моментально встал.
   — Быть может, я пришел не во время, — я удаляюсь…
   — Нет, кабальеро, вы нам не чужой. Вы родственник и жених доньи Долорес, — на последних словах она сделала ударение. — А уж сколько услуг вы нам оказали, и говорить нечего. Поэтому достойны самой глубокой нашей признательности. Что бы ни случилось, всегда будете желанным гостем, — добавила с улыбкой донья Кармен.
   — Вы смущаете меня, сеньориты, превознося мои ничтожные заслуги.
   — Будем ли мы иметь удовольствие видеть у нас вашего друга?
   — Не позднее чем через час, он будет здесь. Но вы уходите от нас, донья Кармен?
   — С вашего разрешения я вас покину на несколько минут, надеюсь, донья Долорес не даст вам скучать. Пойду проведаю маму.
   — Идите, сеньорита, и будьте любезны передать донье Марии мое самое горячее сочувствие и огорчение по случаю ее недомогания.
   Девушка с улыбкой поклонилась и упорхнула, словно птичка.
   Оставшись наедине, донья Долорес и граф ощутили неловкость. Оба чувствовали, что надо, наконец, объясниться. Но если женщине трудно сказать любящему ее человеку о своей нелюбви, то еще сложнее это сделать мужчине.
   Несколько минут оба молчали, украдкой поглядывая друг на друга. Наконец граф решил, что вряд ли в ближайшее время снова наступит столь благоприятный момент для объяснения, и, сдерживая волнение, начал:
   — Привыкаете ли вы потихоньку к вашему положению затворницы, на которое вас обрекли несчастливые обстоятельства нашей жизни?
   — Я примирилась со своей судьбой и, если бы не печальные воспоминания, была бы совершенно счастлива.
   — Рад за вас.
   — Донья Мария и донья Кармен меня обожают, заботятся обо мне. Есть у меня преданные друзья. Чего же еще желать в этом мире, где полное счастье недостижимо?
   — Завидую вашей философии, но на правах родственника и… друга считаю своим долгом предупредить вас, что, как бы ни были вы довольны своим нынешним положением, оно не может длиться вечно, вы не можете жить постоянно в этой милой семье, мало ли по какой причине вам придется расстаться с ней.
   — Вы правы, — прошептала Долорес.
   — Вы сами знаете, — продолжал граф, — что судьба людей в этой несчастной стране полна превратностей, особенно судьба девушек, таких красивых, как вы. На каждом шагу их подстерегают опасности. Я ваш родственник, если не самый близкий, то, во всяком случае, самый преданный. Надеюсь, вы в этом не сомневаетесь?
   — Бог мой, конечно, не сомневаюсь! Я полностью доверяю вам и глубоко признательна за все, что вы для меня сделали.
   — Только признательны? — произнес граф, сделав ударение на последнем слове.
   Донья Долорес ласково на него взглянула.
   — Как еще я могу назвать свое чувство, если не признательностью?
   — Извините, но наше положение настолько необычно, что я, право, боюсь обидеть вас каким-нибудь неосторожным словом.
   — Не надо бояться! Вы мой друг, и, что бы вы ни сказали, я со вниманием выслушаю.
   — Вы меня называете другом, но ваш отец хотел…
   — Да! — взволнованно прошептала донна Долорес. — Отец хотел устроить мою судьбу, но смерть ему помешала.
   — Ваша судьба зависит от вас одной, — возразил граф. Девушка с минуту подумала и сказала, бледнея:
   — Воля отца для меня закон. И если вы пожелаете, я выполню его волю.
   — Нет! — вскричал граф. — Я поклялся дону Андресу сделать все, что возможно, для вашего счастья. Вашу руку я мог бы принять только вместе с вашим сердцем. Но я никогда не сделаю вас несчастной, не заставлю выйти замуж против вашего желания.
   — Благодарю вас, — ответила донья Долорес, опустив голову, — вы добры и благородны!
   Молодой человек нежно взял ее за руку.
   — Долорес, позвольте мне считать вас сестрой!
   — О, да! — ответила девушка едва слышно.
   — Ведь я для вас только друг?
   — Увы, это так!
   — Дальнейшие объяснения излишни, вы свободны!
   — Что вы хотите сказать? — робко спросила донья Долорес.
   — Я хочу сказать, что возвращаю вам ваше слово, но оставляю за собой право заботиться о вашем счастье и благополучии.
   — Неужели это возможно?
   — Вы не любите меня, Долорес, ваше сердце принадлежит другому. Наш брак принес бы несчастье нам обоим. Бедное дитя, в ваши юные годы вы и так перенесли много горя. Будьте же счастливы с тем, кого любите! Я сделаю все, чтобы ваш союз был поскорее заключен.
   — Ax! — в слезах вскричала девушка, сжимая руку графа. — Почему я люблю не вас, такого великодушного и достойного человека!
   — Сердце нам не подвластно. Но, может быть, все к лучшему! Осушите ваши слезы, дорогая Долорес, и поверьте мне ваши сердечные тайны, которые, впрочем, я и так знаю.
   — Неужели? — вскричала девушка. — Откуда же?
   — Он не был так скромен, как вы, дорогая Долорес, и во всем признался.
   — Он меня любит! Возможно ли это?
   — Сейчас он сам вам ответит, — сказал граф, услышав торопливые шаги.
   В тот же момент появился Доминик.
   — Ax! — воскликнула Долорес, в изнеможении опустившись на скамью, с которой было встала.
   — О Боже! — вскричал, бледнея, Доминик. — Что случилось?
   — Ничего особенного, донья Долорес разрешает вам объясниться.
   — Это правда? — прошептал Доминик, опускаясь перед девушкой на колени.
   — О мой друг! Зачем вы выдали мою тайну? — произнесла она с упреком.
   — Дорогая Долорес! Ведь вы не доверили мне своей тайны. Я сам о ней догадался, — ответил граф.
   — Изменник! — воскликнула девушка, погрозив пальцем. — Но погодите! Теперь и ваша тайна раскрыта! Она убежала, оставив молодых людей одних. Доминик, удивленный, хотел броситься за ней следом,
   но граф его удержал.
   — Останься, у девушек свои секреты. Чего тебе еще надо — ты теперь знаешь, что она тебя любит!
   — О друг мой! — вскричал Доминик. — Я счастливейший из людей!
   — Эгоист, — мягко заметил граф, — только о себе думаешь, а я мучаюсь и теряю надежду.
   Донья Долорес убежала, чтобы собраться с мыслями и прийти в себя от смущения.
   На пороге она столкнулась с доньей Кармен и порывисто обняла ее. Видя, что подруга взволнована, донья Кармен отвела Долорес в ее комнату.
   Прошло довольно много времени, прежде чем Долорес успокоилась и рассказала подруге о том, что произошло в саду.
   Донья Кармен очень обрадовалась этой новости. Не будет больше недомолвок, и они могут свободно мечтать о будущем. Они уверены в любви молодых людей, и нет больше препятствий на пути к их счастью.
   Так рассуждала донья Кармен, уговаривая Долорес успокоиться.
   Девушки не скрывают своих чувств от молодых людей, но сами ни за что не объяснятся в любви из гордости.
   Кармен была на несколько лет старше Долорес и умела владеть своими чувствами. Она посмеялась над слабостью подруги и уговорила ее не раскаиваться в случившемся.
   Совершенно успокоившись, девушки отправились в сад, но молодых людей там уже не застали.

ГЛАВА XXIX. Неожиданное нападение

   А теперь вернемся к тому времени, когда Мирамон бесцеремонно распорядился хранящимися в английском консульстве деньгами Конвента, и расскажем о событиях, тесно связанных с нашим повествованием.
   Как и предсказал дон Хаиме, захват денег Конвента генералом Маркесом не мог не бросить тень на доброе имя президента. Члены дипломатического корпуса, в первую очередь, испанский посланник и управляющий делами французского посольства, прежде поддерживающие Мирамона против Хуареса, теперь считали партию умеренных, в которую входил Мирамон, погибшей, если только не произойдет какого-либо чуда. А на чудо в создавшейся ситуации рассчитывать было нечего. К тому же денег Конвента из средств, предоставленных доном Хаиме в распоряжение президента, не хватило не только на покрытие дефицита полностью, но даже малой его части. Огромные суммы ушли на выплату солдатам жалованья за три месяца, после чего Мирамон объявил вербовку новых солдат, намереваясь последний раз попытать счастья на поле брани.
   Однако Мирамон, молодой, энергичный генерал, хорошо понимал всю невыгодность своего положения по сравнению с превосходящими силами «пурос» — «чистых», как называли себя сторонники Хуареса, и потому прежде, чем прибегнуть к силе оружия, решил испробовать единственное, доступное ему средство, — дипломатическое посредничество.
   Испанский посланник, прибыв в Мехико, признал правительство Мирамона, и вот к нему-то и обратился в отчаянии Мирамон, желая заручиться поддержкой представителей иностранных государств для переговоров о мире и предлагая со своей стороны соответствующие уступки.
   Во-первых, условия о мире определяют представители воюющих сторон вместе с представителями Европы и Соединенных Штатов.
   Во-вторых, представители воюющих сторон назначают главу республики, который сохраняет свою власть вплоть до решения этого вопроса представителями всей страны.
   В-третьих, на собраниях этих же представителей будет решен вопрос о созыве Конгресса.
   О том, что распри утомили Мирамона и он ничего так не желает, как мира, свидетельствует телеграмма от третьего октября 1860 года, посланная Мирамоном испанскому послу. Вот какими словами она заканчивается: «Да исполнятся с Божьей помощью все мои пожелания, с которыми я обращаюсь к вам лично».
   Как и можно было предполагать, попытка мирного решения вопроса не удалась. Почему? Это ясно каждому, даже не интересующемуся политикой.
   Хуарес, овладевший большей частью мексиканской территории, чувствовал себя хозяином страны и, хотя ничего не имел против переговоров, хотел не уступок со стороны Мирамона, а полной его капитуляции.
   Но Мирамон, отважный как лев, затравленный охотниками, верил в непобедимость своей шпаги и не хотел сдаваться.
   Итак, 17 ноября он обратился к своим приверженцам с последним воззванием, стараясь разбудить в них веру в общее дело и заразить своей энергией.
   К несчастью, в войсках Мирамону больше не верили и остались глухи к его призыву. Личные интересы и страх взяли верх. Мирамону надо было решать: либо прекратить борьбу и сложить с себя власть, либо все поставить на карту и попытать счастья с оружием в руках.
   После долгих размышлений генерал решил снова взяться за оружие.
   Ночь была на исходе, бледный свет проникал в комнату через занавески, споря с гаснущим пламенем свечей. Генерал вел разговор с доном Хаиме, которого не так давно принимал в этом же кабинете.
   Догоравшие свечи свидетельствовали о том, что разговор начался давно, и сейчас оба склонились над большой картой, обмениваясь замечаниями.
   Вдруг генерал выпрямился, опустился в кресло и прошептал:
   — Зачем упорствовать вопреки судьбе?
   — Чтобы победить, генерал! — ответил дон Хаиме.
   — Это невозможно!
   — Вы отчаялись, генерал?
   — Нет, напротив, скорее погибну, чем покорюсь презренному Хуаресу, злобному и мстительному индейцу, из жалости подобранному на дороге испанцем. Этот негодяи с помощью междоусобных войн хочет привести страну к гибели.
   — Что же тут поделаешь, генерал, — насмешливо заметил дон Хаиме, — может быть, испанец, о котором вы говорите, нарочно воспитал подобранного им индейца мстительным и злобным, предвидя происходящие ныне события?
   — Клянусь, что никто еще никогда не замышлял столь хитроумных и коварных планов и не осуществлял их такими гнусными путями и с таким бесстыдством!
   — Но ведь он — предводитель «пурос», «чистых»! — заметил с улыбкой дон Хаиме.
   — Да будь он проклят! — вскричал с негодованием генерал. — У него единственная цель — погубить наше несчастное отечество.
   — Почему же тогда вы не желаете последовать моему совету?
   Генерал с досадой пожал плечами.
   — Боже мой! Да потому, что план ваш неосуществим!
   — Больше нет у вас причин для отказа? — спросил дон Хаиме.
   — Кроме того, — добавил в замешательстве генерал, — раз уж вы требуете от меня откровенности, признаюсь, что ваш план ущемляет мое достоинство.
   — Позвольте, генерал, мне кажется, что вы не так меня поняли.
   — Не так понял?! Вы шутите, мой друг, я могу, если желаете, изложить от начала до конца весь ваш план, в который вы так верите и хотите, чтобы я поверил.
   — Попробуйте, — произнес дон Хаиме.
   — Ну, вот он ваш план: неожиданно покинуть город, оставив артиллерию, стремительно приблизиться к неприятелю и напасть на него, застав врасплох.
   — Не только напасть, но и разбить! — возразил дон Хаиме.
   — Ну, разбить… — произнес с сомнением генерал.
   — Именно разбить! Заметьте, генерал, ваши враги уверены, что вы заняты сейчас укреплением своих позиций в городе, ввиду предстоящей осады. Они уверенно двигаются вперед, потому что знают, что после поражения генерала Маркеса ваши сторонники избегают открытого боя.
   — Все это верно, — согласился генерал.
   — И потому совсем нетрудно разбить врага. Партизанская война для вас не только единственное средство борьбы, она дает вам шансы на успех, гарантирует победу над противником. Несколько удачных схваток с неприятелем, и покинувшие вас бывшие сторонники вернутся к вам, а огромное войско Хуареса растает, как снег под ярким солнцем.
   — Да, да, я понимаю ваш смелый замысел.
   — Обратите внимание на еще одно преимущество этого плана.
   — Какое же?
   — В случае поражения — погибнуть на поле брани с оружием в руках, вместо того чтобы ждать, как зверь в логове, осады врага, а потом сдаться, чтобы спасти столицу республики от ужасов междоусобной войны.
   Генерал стал в волнении ходить по кабинету. Наконец, он остановился перед доном Хаиме.
   — Благодарю вас, — сказал он растроганно, — за вашу откровенность, вы — единственный друг в постигшей меня беде. Я принимаю ваш план и сегодня же приступлю к его осуществлению. Который час?
   — Около четырех, генерал.
   — В пять я выступаю из Мехико. Дон Хаиме поднялся.
   — Вы уже покидаете меня, мой друг?
   — Я вам больше не нужен, позвольте мне, генерал, удалиться.
   — Но мы с вами еще увидимся?
   — Во время сражения, генерал! Где именно вы намерены дать бой неприятелю?
   — Здесь, — ответил генерал, — у Толуха. — Он указал место на карте. — Авангард неприятеля прибудет туда не ранее двух часов пополудни, при быстром передвижении я там буду около полудня и смогу приготовиться к сражению.
   — Место выбрано удачно, я предсказываю вам победу, генерал!
   — Да услышит вас Бог! Но что-то не верится!
   — Опять вы пали духом!
   — Нет, вы ошибаетесь, это мое убеждение. Они пожали друг другу руки, и дон Хаиме удалился.
   Через несколько минут он выехал за пределы Мехико и помчался по равнине.

ГЛАВА ХХХ. Выступление

   Мирамон сдержал слово и в пять часов утра во главе своих войск выступил из Мехико.
   Его силы были незначительны — три с половиной тысячи пехотинцев и кавалерии.
   Для скорости передвижения за спиной каждого кавалериста на лошади сидел пехотинец.
   Операция, предпринятая президентом, была рискованной, но именно поэтому имела шансы на успех.
   Сам генерал ехал со своим штабом во главе армии. Глядя на его спокойное и веселое лицо, можно было подумать, что никакие мрачные мысли его не тревожат, что, покинув Мехико, он снова обрел беспечность юноши.
   Свежее утро обещало прекрасный день. От земли поднимался легкий туман, в лучах восходящего солнца он постепенно рассеивался. То здесь, то там на равнине виднелись стада. По дороге в Мехико двигались караваны. Насколько хватало глаз простирались возделанные поля без всяких следов войны — сельские жители вопреки грохоту оружия занимались своим обычным делом.
   На дороге встречались также индейцы — одни гнали в город быков, другие несли фрукты и овощи, все торопились и пели песни, чтобы скоротать время. При появлении президента все с удивлением останавливались, снимали шляпы и почтительно кланялись.
   Вскоре по приказу Мирамона солдаты свернули на глухую тропинку, где лошади пробирались с трудом. Тропинка становилась все круче, движение все быстрее, солдаты шли в полном молчании. Чувствовалась близость неприятеля.
   Часов около десяти остановились на привале. Здесь следует сказать, что мексиканская армия в походе в высшей степени любопытное зрелище — за каждым солдатом следует жена, нагруженная провиантом, и на стоянке готовит пищу. Эти несчастные женщины обречены переносить все ужасы войны. На привале они располагаются на некотором расстоянии от солдат. Поэтому мексиканское войско во время похода издали можно принять за кочующие племена.
   Во время сражения женщины остаются безучастными зрительницами, прекрасно понимая, что в случае поражения они станут добычей победителей, и, покоряясь своей участи, относятся к ней с философским спокойствием.
   На сей раз все было по-другому. Генерал запретил женщинам следовать за армией, солдаты взяли с собой уже готовую пищу, и теперь не пришлось тратить время на разведение костров.
   В одиннадцать часов по звуку горна все заняли свои места.
   Уже недалеко был Толух. Место, где генерал собирался дать бой неприятелю. Все чаще попадались крутые овраги, дорога становилась почти непроходимой. Но с Мирамоном шли самые лучшие его солдаты, верные сторонники, сражавшиеся рядом с ним с самого начала войны. Они смело преодолевали препятствия, воодушевляемые своим молодым генералом, который храбро шел впереди, являя собой пример упорства и отваги.
   Генерал Кабос выслал вперед двадцать надежных разведчиков, приказав им при появлении неприятеля тотчас же известить об этом.
   Вдруг Мирамон увидел трех всадников. Они мчались прямо к нему. Генерал пришпорил коня и поскакал им навстречу.
   Двое были солдаты, третий — с виду крестьянин, но хорошо вооруженный и на отличной лошади.
   — Что за человек? — спросил президент у одного из солдат.
   — Этот человек, ваше превосходительство, явился к генералу и требовал свидания с вами — хочет передать вам какую-то важную бумагу.
   — Кто тебя послал? — спросил президент, стоявшего навытяжку перед ним крестьянина.
   — Не соблаговолит ли ваше превосходительство прочесть сначала письмо, — ответил крестьянин, доставая из-под плаща конверт и почтительно подавая генералу.
   — А, так вот кто тебя послал, — произнес президент, внимательно оглядев крестьянина. — Как твое имя?
   — Лопес, ваше превосходительство.
   — А твой господин близко отсюда?
   — Да, генерал, в засаде, с ним триста конных.
   — Значит, он послал тебя в мое распоряжение?
   — Так точно, пока во мне будет надобность!
   — Скажи мне, Лопес, ты хорошо знаешь эти места?
   — Как же не знать! Я здесь родился, ваше превосходительство.
   — Можешь указать дорогу?
   — Так точно. Куда прикажете?
   — А расположение неприятеля знаешь?
   — Знаю, ваше превосходительство. Во главе — колонны генералов Бериосабала и Дегольядо, примерно на расстоянии лье от Толуха они сделали привал.