— Вы собрались на прогулку? — обратился он к графу, — желаю удачи!
— Сеньорита оказала мне честь, взяв в провожатые, — ответил граф.
— Выбор ее безупречен.
После этого обмена любезностями граф поклонился донье Долорес и сел на коня.
— Доброго пути! — произнес дон Андрес. — Будьте осторожны. Молодчики Хуареса гуляют по окрестностям.
— Не беспокойтесь, отец, — ответила донья Долорес, — с таким провожатым, как мой кузен, ничего не страшно.
— Возвращайтесь пораньше!
— Непременно, отец!
Дон Андрес махнул на прощание рукой, и молодые люди покинули гасиенду.
Граф и донья Долорес ехали рядом. Рембо, как и положено слуге, в нескольких шагах позади.
— Должна признаться вам, кузен, что это я вас провожаю, а не вы меня.
— Лучшего проводника и желать нечего, — ответил граф.
— А теперь, кузен, я открою вам один секрет.
— Секрет?
— Да, секрет. Вы настолько любезны, что мне стыдно вас обманывать.
— А разве вы меня обманули, кузина?
— Причем самым недостойным образом, — смеясь, ответила донья Долорес. — Мы едем с вами в одно место, где нас ждут.
— Вы хотели сказать, вас ждут?
— Нет, именно вас.
— Ничего не понимаю. Ведь у меня в этой стране нет знакомых.
— Вы в этом уверены, дорогой кузен? — насмешливо спросила девушка.
— По-моему, это так.
— Вот-вот, вы уже засомневались.
— А вы, кажется, уверены в своих словах?
— Совершенно верно. Тот, кто вас ждет, не просто знакомый, а добрый ваш друг.
— Ну, я совсем запутался! Продолжайте, прошу вас.
— К тому, что я сказала, можно добавить всего несколько слов. К тому же мы скоро приедем, и я не хочу оставлять вас в неведении.
— С вашей стороны это очень любезно, кузина, клянусь вам. И с величайшим нетерпением жду объяснений.
— Придется кое о чем вам напомнить, раз у вас такая короткая память. В этой чужой для вас стране вы встретили только одного человека, который выказал вам свое расположение, но вы успели его забыть. Так что позвольте мне усомниться в вашем постоянстве.
— Ваши упреки вполне справедливы. Есть у меня в Мексике один друг, но мне в голову не могло прийти, что вы говорите о нем.
— Значит, я не ошиблась?
— Нет.
— А часто ли вы о нем вспоминаете?
— Часто. И очень хочу увидеться.
— Как его зовут, вашего друга?
— Он назвался Оливье, но я не решился бы утверждать, что это его настоящее имя. Девушка едва заметно улыбнулась.
— Позвольте спросить, почему вы о нем так плохо думаете?
— Нисколько, кузина. Но сеньор Оливье личность неординарная, судя по его поступкам. И мое предположение вполне естественно.
— Так это или не так, не могу вам сказать. Одно я знаю, что он ждет вас.
— Странно! — заметил молодой человек.
— Почему же? Наверняка, он хочет вам сообщить что-то важное. Так, по крайней мере, я поняла.
— Он вам об этом сказал?
— Прямо не сказал, но, беседуя со мной нынче ночью, изъявил желание как можно скорее вас видеть.
Все это девушка произнесла с такой наивной небрежностью, что граф был совершенно сбит с толку и с минуту смотрел на нее с недоумением.
Донья Долорес словно не замечала его удивления, приставив руку ко лбу козырьком, смотрела на равнину.
— Ну, — произнесла она через минуту, указывая в известном направлении пальцем, — видите вы двоих, сидящих рядом в тени деревьев? Один из них дон Оливье. Поспешим же!
— Как вам будет угодно! — ответил граф, пришпорив коня.
Они поскакали галопом, а те двое, заметив всадников, пошли им навстречу.
ГЛАВА XI. На равнине
ГЛАВА XII. Немного политики
— Сеньорита оказала мне честь, взяв в провожатые, — ответил граф.
— Выбор ее безупречен.
После этого обмена любезностями граф поклонился донье Долорес и сел на коня.
— Доброго пути! — произнес дон Андрес. — Будьте осторожны. Молодчики Хуареса гуляют по окрестностям.
— Не беспокойтесь, отец, — ответила донья Долорес, — с таким провожатым, как мой кузен, ничего не страшно.
— Возвращайтесь пораньше!
— Непременно, отец!
Дон Андрес махнул на прощание рукой, и молодые люди покинули гасиенду.
Граф и донья Долорес ехали рядом. Рембо, как и положено слуге, в нескольких шагах позади.
— Должна признаться вам, кузен, что это я вас провожаю, а не вы меня.
— Лучшего проводника и желать нечего, — ответил граф.
— А теперь, кузен, я открою вам один секрет.
— Секрет?
— Да, секрет. Вы настолько любезны, что мне стыдно вас обманывать.
— А разве вы меня обманули, кузина?
— Причем самым недостойным образом, — смеясь, ответила донья Долорес. — Мы едем с вами в одно место, где нас ждут.
— Вы хотели сказать, вас ждут?
— Нет, именно вас.
— Ничего не понимаю. Ведь у меня в этой стране нет знакомых.
— Вы в этом уверены, дорогой кузен? — насмешливо спросила девушка.
— По-моему, это так.
— Вот-вот, вы уже засомневались.
— А вы, кажется, уверены в своих словах?
— Совершенно верно. Тот, кто вас ждет, не просто знакомый, а добрый ваш друг.
— Ну, я совсем запутался! Продолжайте, прошу вас.
— К тому, что я сказала, можно добавить всего несколько слов. К тому же мы скоро приедем, и я не хочу оставлять вас в неведении.
— С вашей стороны это очень любезно, кузина, клянусь вам. И с величайшим нетерпением жду объяснений.
— Придется кое о чем вам напомнить, раз у вас такая короткая память. В этой чужой для вас стране вы встретили только одного человека, который выказал вам свое расположение, но вы успели его забыть. Так что позвольте мне усомниться в вашем постоянстве.
— Ваши упреки вполне справедливы. Есть у меня в Мексике один друг, но мне в голову не могло прийти, что вы говорите о нем.
— Значит, я не ошиблась?
— Нет.
— А часто ли вы о нем вспоминаете?
— Часто. И очень хочу увидеться.
— Как его зовут, вашего друга?
— Он назвался Оливье, но я не решился бы утверждать, что это его настоящее имя. Девушка едва заметно улыбнулась.
— Позвольте спросить, почему вы о нем так плохо думаете?
— Нисколько, кузина. Но сеньор Оливье личность неординарная, судя по его поступкам. И мое предположение вполне естественно.
— Так это или не так, не могу вам сказать. Одно я знаю, что он ждет вас.
— Странно! — заметил молодой человек.
— Почему же? Наверняка, он хочет вам сообщить что-то важное. Так, по крайней мере, я поняла.
— Он вам об этом сказал?
— Прямо не сказал, но, беседуя со мной нынче ночью, изъявил желание как можно скорее вас видеть.
Все это девушка произнесла с такой наивной небрежностью, что граф был совершенно сбит с толку и с минуту смотрел на нее с недоумением.
Донья Долорес словно не замечала его удивления, приставив руку ко лбу козырьком, смотрела на равнину.
— Ну, — произнесла она через минуту, указывая в известном направлении пальцем, — видите вы двоих, сидящих рядом в тени деревьев? Один из них дон Оливье. Поспешим же!
— Как вам будет угодно! — ответил граф, пришпорив коня.
Они поскакали галопом, а те двое, заметив всадников, пошли им навстречу.
ГЛАВА XI. На равнине
Оливье и Доминик, покинув ранчо, довольно долго ехали молча, каждый думая о своем.
О Доминике или Доминго, если называть его по-испански, мы уже кое-что рассказали в одной из предыдущих глав. В этом молодом человеке странным образом сочетались хорошие и дурные качества. Но преобладали хорошие. Бродячая жизнь среди неукротимых индейцев в прериях за несколько лет сделала его необычайно сильным, энергичным и волевым. В нем уживались смелость и хитрость, которую порой принимали за лицемерие. Как настоящий лесной охотник, он не терялся ни при каких обстоятельствах, сохраняя невозмутимость под самыми пристальными взглядами. И при этом бывал так наивен и добродушен, что мог провести самого проницательного человека. Зато великодушие его и чуткость не знали пределов, когда речь шла о близких, дорогих ему людях. Преданность его граничила с самопожертвованием. Зато с врагами он был беспощаден и обладал поистине индейской жестокостью.
Словом, Доминик был склонен как к добру, так и к злу, в зависимости от обстоятельств.
Оливье хорошо изучил Доминика, который пугал его своей неукротимостью, и старался силой собственной воли обуздать его характер. Словно укротитель, играющий с тигром, он знал, что наступит момент, когда лава, клокотавшая в душе молодого человека, вырвется наружу под натиском страстей. И несмотря на доверие к другу, Оливье с крайней осторожностью касался некоторых струн его сердца, боясь пробудить в нем сознание собственной силы и нравственного могущества.
Проехав несколько часов, путники достигли довольно густого леса, окаймлявшего плантации в трех милях от гасиенды де Ареналь.
— Вот и приехали, — сказал Оливье, слезая с лошади. — Сейчас перекусим.
— Это прекрасно, — ответил Доминик. — С самого утра печет солнце, и я, признаться, устал. Охотно растянулся бы на траве.
— Не стесняйся, друг, здесь отличное место для отдыха. Путники расседлали коней, пустили их попастись, а сами сели в тени, достали сумки с припасами и принялись за еду.
Ели молча. Ни тот, ни другой говорить не любили. После обеда Оливье закурил сигару, а Доминик — свою индейскую трубку. Первым нарушил молчание Оливье.
— Ну, Доминик, — спросил он, — нравится тебе жизнь, которую ты вот уже несколько месяцев ведешь здесь, в провинции?
— Признаться, — ответил Доминик, выпустив густое облако дыма, — жизнь эта кажется мне бессмысленной и скучной. Я давно попросил бы вас отправить меня на запад, в прерии, если бы не был уверен, что нужен вам здесь.
Оливье засмеялся.
— Ты — настоящий друг, — промолвил он, пожав Доминику руку. — Всегда готов действовать без оглядки.
— Рад это слышать. Без самоотверженности не бывает дружбы.
— Поэтому редко можно встретить преданных друзей.
— Мне жаль тех, кто не способен на дружбу. Ведь это такое счастье! Дружба единственное, что связывает людей.
— Многие полагают, что дружба основана на эгоизме.
— Такую дружбу настоящей не назовешь. Эгоизм — полная противоположность дружбе.
— Это ты от индейцев слышал?
— Индейцы — мудрые люди, учитель, — ответил Доминик. — Для них правда есть правда, ложь есть ложь. А в городах все так запутано, что самому тонкому знатоку человеческой души не разобраться, а простой человек вообще теряет всякое представление о том, что справедливо, а что нет. Позвольте мне вернуться в прерии, мой друг, бесконечные войны вызывают у меня гнев и отвращение.
— Я хотел бы вернуть тебе свободу, но, повторяю, ты мне нужен еще месяца три.
— Так долго!
— Может быть, это время покажется тебе слишком коротким! — сказал Оливье с загадочным выражением.
— Вряд ли!
— Посмотрим, ведь я еще не сказал, чего жду от тебя!
— Хотелось бы знать.
— Я буду краток, тем более, что скоро приедут люди, которых я жду.
— Говорите же, я вас слушаю.
— К нам присоединятся молодой человек и девушка. Девушку зовут донья Долорес де ля Крус, она дочь владельца гасиенды дель Ареналь. Ей шестнадцать лет. Редкая красавица. Чиста и наивна, словно дитя.
— Это меня не касается, вы же знаете, что я не интересуюсь женщинами.
— Донья Долорес обручена с доном Людовиком де ля Соль.
— Желаю ей счастья. А кто он, этот дон Людовик? Какой-нибудь мексиканец, глупый и напыщенный щеголь, чванливый, как китайский мул.
— Вы ошибаетесь. Дон Людовик де ля Соль принадлежит к высшей аристократии Франции.
— А! Речь идет о французе?
— Да. Он недавно приехал из Европы, чтобы жениться на своей кузине. Они обручены с детства. Граф Людовик де ля Соль — очаровательный молодой человек, богатый, добрый и образованный, к тому же хорошо воспитанный. Мне очень хотелось бы, чтобы вы подружились.
— Если он такой, как вы говорите, мой друг, будьте спокойны: через два дня мы будем лучшими друзьями.
— Благодарю, Доминик, иного я и не ждал от тебя.
— Взгляните-ка, Оливье! Кто-то приближается к нам. Через десять минут эти двое будут здесь.
— Это — донья Долорес и граф Людовик. Не успели Оливье и Доминик оглянуться, как молодые люди прискакали.
— Вот и мы! — сказала девушка, осадив лошадь. Молодые люди соскочили с коней, и граф, поклонившись Доминику, протянул обе руки Оливье.
— Как я рад снова видеть вас, друг мой! Благодарю, что вспомнили обо мне.
— А вы думали, я вас забыл?
— У меня были на то основания, — весело ответил молодой человек.
— Граф, — произнес Оливье, — позвольте мне вам представить господина Доминика. Он лучше меня, и я был бы счастлив, если бы вы подружились.
— Милостивый государь, — сказал граф, поклонившись Доминику, — мне жаль, что я плохо знаю испанский и не могу выразить вам свое расположение, которое, надеюсь, не останется без ответа.
— Это неважно, милостивый государь, — ответил по-французски Доминик, — я достаточно хорошо владею вашим языком, чтобы поблагодарить вас за добрые слова.
— Я счастлив! — воскликнул граф. — Позвольте пожать вашу руку и можете распоряжаться мною, как вам будет угодно.
— Скоро мы лучше узнаем друг друга и, надеюсь, станем друзьями.
Молодые люди обменялись рукопожатием, и донья Долорес обратилась к Оливье:
— Вы довольны, мой друг?
— Вы добрая фея, дорогое дитя, — ответил с волнением Оливье. — Вы и представить себе не можете, как осчастливили меня!
Девушка склонилась перед Оливье, он запечатлел на ее лбу отеческий поцелуй и уже совсем другим тоном сказал:
— Теперь займемся делами, время не терпит. Но нам не хватает кое-кого.
— Кого же? — спросила донья Долорес.
— Лео Карраля, позвольте, я его позову. — Оливье свистнул в серебряный свисток, и в следующий момент послышался топот копыт. Мажордом не замедлил появиться.
— Идите к нам, Лео, — крикнул Оливье.
— Я к вашим услугам, сеньор.
— Выслушайте меня, — обратился Оливье к донье Долорес. — Дело серьезное, и я вынужден уехать сегодня же. Сердце мне подсказывает, что вам грозит опасность. Я же не знаю, когда вернусь. Какая опасность, когда может грянуть беда — не знаю. К счастью, есть кому меня заменить. Вас будут оберегать граф, Доминик и наш друг Лео Карраль. Они преданы вам, как братья.
— Но, мой друг, — возразила девушка, — вы забыли моего отца и брата.
— Нет. дитя мое, не забыл, напротив, очень хорошо помню. Ваш отец — стар, он сам нуждается в защите. Боюсь, что вам придется в этом убедиться. Мое отношение к вашему брату вам известно. Он не сможет, а может быть, не пожелает защитить вас. Вы знаете, что я хорошо осведомлен и редко ошибаюсь. Ни словом, ни поступком не выдайте себя. Пусть ни Дон Мельхиор, ни остальные обитатели гасиенды не знают, что вы предупреждены об опасности. Сами же будьте начеку.
— Положитесь на меня, — сказал Доминик. — Но я вот о чем думаю.
— О чем же?
— Как мне поселиться там, на гасиенде, не возбуждая подозрений?
— Напрасно вы опасаетесь. Никто, кроме Лео Карраля, не знает вас на гасиенде, не правда ли?
— Это верно.
— Вы приедете туда как друг графа де ля Соль, француз, и сделаете вид, будто ни слова не понимаете по-испански.
— Позвольте, — заметил граф, — я не раз говорил дону Андресу, что ко мне вот-вот должен приехать близкий друг, атташе при французском посольстве в Мексике.
— Отлично, Доминик сойдет за него и, если захочет, может болтать по-испански. Как зовут вашего друга?
— Шарль де Мариадек.
— Отлично, Доминик на время возьмет его имя. А ваш друг немного задержится, я позабочусь об этом. Итак решено, утром господин Шарль де Мариадек прибудет на гасиенду.
— Ему будет оказан отличный прием, — ответил с улыбкой граф.
— Что касается вас, Лео Карраль, вы все знаете, мне нечего вам сказать.
— Я давно принял необходимые меры, — ответил мажордом. — Мне только надо договориться с этими господами.
— Все идет хорошо, и сейчас мы расстанемся. Я и так задержался.
— Вы уже нас покидаете, мой друг? — с волнением произнесла донья Долорес.
— Так надо, дитя мое, мужайтесь. Да хранит вас Бог, пока меня не будет. Ну, прощайте!
Оливье пожал руку графу, поцеловал донью Долорес и вскочил в седло.
— До скорого свидания! — крикнула донья Долорес.
— Завтра вы увидитесь с вашим другом Мариадеком, — смеясь сказал Доминик и поскакал следом за Оливье.
— Вы вместе с нами вернетесь на гасиенду? — спросил граф мажордома.
— Разумеется, — ответил Лео Карраль, — ведь мы могли встретиться во время вашей прогулки.
— Совершенно верно!
Они сели на коней и поскакали в сторону гасиенды, куда прибыли незадолго до захода солнца.
О Доминике или Доминго, если называть его по-испански, мы уже кое-что рассказали в одной из предыдущих глав. В этом молодом человеке странным образом сочетались хорошие и дурные качества. Но преобладали хорошие. Бродячая жизнь среди неукротимых индейцев в прериях за несколько лет сделала его необычайно сильным, энергичным и волевым. В нем уживались смелость и хитрость, которую порой принимали за лицемерие. Как настоящий лесной охотник, он не терялся ни при каких обстоятельствах, сохраняя невозмутимость под самыми пристальными взглядами. И при этом бывал так наивен и добродушен, что мог провести самого проницательного человека. Зато великодушие его и чуткость не знали пределов, когда речь шла о близких, дорогих ему людях. Преданность его граничила с самопожертвованием. Зато с врагами он был беспощаден и обладал поистине индейской жестокостью.
Словом, Доминик был склонен как к добру, так и к злу, в зависимости от обстоятельств.
Оливье хорошо изучил Доминика, который пугал его своей неукротимостью, и старался силой собственной воли обуздать его характер. Словно укротитель, играющий с тигром, он знал, что наступит момент, когда лава, клокотавшая в душе молодого человека, вырвется наружу под натиском страстей. И несмотря на доверие к другу, Оливье с крайней осторожностью касался некоторых струн его сердца, боясь пробудить в нем сознание собственной силы и нравственного могущества.
Проехав несколько часов, путники достигли довольно густого леса, окаймлявшего плантации в трех милях от гасиенды де Ареналь.
— Вот и приехали, — сказал Оливье, слезая с лошади. — Сейчас перекусим.
— Это прекрасно, — ответил Доминик. — С самого утра печет солнце, и я, признаться, устал. Охотно растянулся бы на траве.
— Не стесняйся, друг, здесь отличное место для отдыха. Путники расседлали коней, пустили их попастись, а сами сели в тени, достали сумки с припасами и принялись за еду.
Ели молча. Ни тот, ни другой говорить не любили. После обеда Оливье закурил сигару, а Доминик — свою индейскую трубку. Первым нарушил молчание Оливье.
— Ну, Доминик, — спросил он, — нравится тебе жизнь, которую ты вот уже несколько месяцев ведешь здесь, в провинции?
— Признаться, — ответил Доминик, выпустив густое облако дыма, — жизнь эта кажется мне бессмысленной и скучной. Я давно попросил бы вас отправить меня на запад, в прерии, если бы не был уверен, что нужен вам здесь.
Оливье засмеялся.
— Ты — настоящий друг, — промолвил он, пожав Доминику руку. — Всегда готов действовать без оглядки.
— Рад это слышать. Без самоотверженности не бывает дружбы.
— Поэтому редко можно встретить преданных друзей.
— Мне жаль тех, кто не способен на дружбу. Ведь это такое счастье! Дружба единственное, что связывает людей.
— Многие полагают, что дружба основана на эгоизме.
— Такую дружбу настоящей не назовешь. Эгоизм — полная противоположность дружбе.
— Это ты от индейцев слышал?
— Индейцы — мудрые люди, учитель, — ответил Доминик. — Для них правда есть правда, ложь есть ложь. А в городах все так запутано, что самому тонкому знатоку человеческой души не разобраться, а простой человек вообще теряет всякое представление о том, что справедливо, а что нет. Позвольте мне вернуться в прерии, мой друг, бесконечные войны вызывают у меня гнев и отвращение.
— Я хотел бы вернуть тебе свободу, но, повторяю, ты мне нужен еще месяца три.
— Так долго!
— Может быть, это время покажется тебе слишком коротким! — сказал Оливье с загадочным выражением.
— Вряд ли!
— Посмотрим, ведь я еще не сказал, чего жду от тебя!
— Хотелось бы знать.
— Я буду краток, тем более, что скоро приедут люди, которых я жду.
— Говорите же, я вас слушаю.
— К нам присоединятся молодой человек и девушка. Девушку зовут донья Долорес де ля Крус, она дочь владельца гасиенды дель Ареналь. Ей шестнадцать лет. Редкая красавица. Чиста и наивна, словно дитя.
— Это меня не касается, вы же знаете, что я не интересуюсь женщинами.
— Донья Долорес обручена с доном Людовиком де ля Соль.
— Желаю ей счастья. А кто он, этот дон Людовик? Какой-нибудь мексиканец, глупый и напыщенный щеголь, чванливый, как китайский мул.
— Вы ошибаетесь. Дон Людовик де ля Соль принадлежит к высшей аристократии Франции.
— А! Речь идет о французе?
— Да. Он недавно приехал из Европы, чтобы жениться на своей кузине. Они обручены с детства. Граф Людовик де ля Соль — очаровательный молодой человек, богатый, добрый и образованный, к тому же хорошо воспитанный. Мне очень хотелось бы, чтобы вы подружились.
— Если он такой, как вы говорите, мой друг, будьте спокойны: через два дня мы будем лучшими друзьями.
— Благодарю, Доминик, иного я и не ждал от тебя.
— Взгляните-ка, Оливье! Кто-то приближается к нам. Через десять минут эти двое будут здесь.
— Это — донья Долорес и граф Людовик. Не успели Оливье и Доминик оглянуться, как молодые люди прискакали.
— Вот и мы! — сказала девушка, осадив лошадь. Молодые люди соскочили с коней, и граф, поклонившись Доминику, протянул обе руки Оливье.
— Как я рад снова видеть вас, друг мой! Благодарю, что вспомнили обо мне.
— А вы думали, я вас забыл?
— У меня были на то основания, — весело ответил молодой человек.
— Граф, — произнес Оливье, — позвольте мне вам представить господина Доминика. Он лучше меня, и я был бы счастлив, если бы вы подружились.
— Милостивый государь, — сказал граф, поклонившись Доминику, — мне жаль, что я плохо знаю испанский и не могу выразить вам свое расположение, которое, надеюсь, не останется без ответа.
— Это неважно, милостивый государь, — ответил по-французски Доминик, — я достаточно хорошо владею вашим языком, чтобы поблагодарить вас за добрые слова.
— Я счастлив! — воскликнул граф. — Позвольте пожать вашу руку и можете распоряжаться мною, как вам будет угодно.
— Скоро мы лучше узнаем друг друга и, надеюсь, станем друзьями.
Молодые люди обменялись рукопожатием, и донья Долорес обратилась к Оливье:
— Вы довольны, мой друг?
— Вы добрая фея, дорогое дитя, — ответил с волнением Оливье. — Вы и представить себе не можете, как осчастливили меня!
Девушка склонилась перед Оливье, он запечатлел на ее лбу отеческий поцелуй и уже совсем другим тоном сказал:
— Теперь займемся делами, время не терпит. Но нам не хватает кое-кого.
— Кого же? — спросила донья Долорес.
— Лео Карраля, позвольте, я его позову. — Оливье свистнул в серебряный свисток, и в следующий момент послышался топот копыт. Мажордом не замедлил появиться.
— Идите к нам, Лео, — крикнул Оливье.
— Я к вашим услугам, сеньор.
— Выслушайте меня, — обратился Оливье к донье Долорес. — Дело серьезное, и я вынужден уехать сегодня же. Сердце мне подсказывает, что вам грозит опасность. Я же не знаю, когда вернусь. Какая опасность, когда может грянуть беда — не знаю. К счастью, есть кому меня заменить. Вас будут оберегать граф, Доминик и наш друг Лео Карраль. Они преданы вам, как братья.
— Но, мой друг, — возразила девушка, — вы забыли моего отца и брата.
— Нет. дитя мое, не забыл, напротив, очень хорошо помню. Ваш отец — стар, он сам нуждается в защите. Боюсь, что вам придется в этом убедиться. Мое отношение к вашему брату вам известно. Он не сможет, а может быть, не пожелает защитить вас. Вы знаете, что я хорошо осведомлен и редко ошибаюсь. Ни словом, ни поступком не выдайте себя. Пусть ни Дон Мельхиор, ни остальные обитатели гасиенды не знают, что вы предупреждены об опасности. Сами же будьте начеку.
— Положитесь на меня, — сказал Доминик. — Но я вот о чем думаю.
— О чем же?
— Как мне поселиться там, на гасиенде, не возбуждая подозрений?
— Напрасно вы опасаетесь. Никто, кроме Лео Карраля, не знает вас на гасиенде, не правда ли?
— Это верно.
— Вы приедете туда как друг графа де ля Соль, француз, и сделаете вид, будто ни слова не понимаете по-испански.
— Позвольте, — заметил граф, — я не раз говорил дону Андресу, что ко мне вот-вот должен приехать близкий друг, атташе при французском посольстве в Мексике.
— Отлично, Доминик сойдет за него и, если захочет, может болтать по-испански. Как зовут вашего друга?
— Шарль де Мариадек.
— Отлично, Доминик на время возьмет его имя. А ваш друг немного задержится, я позабочусь об этом. Итак решено, утром господин Шарль де Мариадек прибудет на гасиенду.
— Ему будет оказан отличный прием, — ответил с улыбкой граф.
— Что касается вас, Лео Карраль, вы все знаете, мне нечего вам сказать.
— Я давно принял необходимые меры, — ответил мажордом. — Мне только надо договориться с этими господами.
— Все идет хорошо, и сейчас мы расстанемся. Я и так задержался.
— Вы уже нас покидаете, мой друг? — с волнением произнесла донья Долорес.
— Так надо, дитя мое, мужайтесь. Да хранит вас Бог, пока меня не будет. Ну, прощайте!
Оливье пожал руку графу, поцеловал донью Долорес и вскочил в седло.
— До скорого свидания! — крикнула донья Долорес.
— Завтра вы увидитесь с вашим другом Мариадеком, — смеясь сказал Доминик и поскакал следом за Оливье.
— Вы вместе с нами вернетесь на гасиенду? — спросил граф мажордома.
— Разумеется, — ответил Лео Карраль, — ведь мы могли встретиться во время вашей прогулки.
— Совершенно верно!
Они сели на коней и поскакали в сторону гасиенды, куда прибыли незадолго до захода солнца.
ГЛАВА XII. Немного политики
Шел к концу 18… год. События сменялись с такой быстротой, что даже самые недальновидные чувствовали приближение катастрофы.
На юге войска генерала одержали крупную победу над конституционной армией под командованием генерала дона Диего Альвареса (того самого, который в свое время был председателем военного совета в Гуэмасе и осудил на смерть нашего несчастного соотечественника и друга графа Гастона де Роз Бульбона).
Резня индейцев Пинтос была поистине жестока: их свыше тысячи осталось на поле сражения. Артиллерия и большой обоз стали добычей победителей.
Внутри страны тоже было неспокойно. Бежал президент Цулаога, который, передав полномочия Мирамону, решил вернуть себе власть в тот момент, когда этого меньше всего ожидали.
Тогда генерал Мирамон предложил председателю верховного суда принять на себя исполнительную власть и созвать палату нотаблей, чтобы избрать главу республики.
Во время этих событий надвинулась новая катастрофа, чреватая угрожающими последствиями.
Мирамон, безрассудно самонадеянный благодаря постоянным победам, вступил у Сипао в бой с превосходящими вчетверо силами противника, потерпел сокрушительное поражение, потеряв всю артиллерию, и едва не погиб. Лишь благодаря отчаянной смелости он вырвался из вражеского окружения и бежал в Керетеро. Однако не покорился своей несчастной судьбе и вернулся в Мексику, тайно надеясь снова стать президентом.
Надежды Мирамона сбылись. Он был избран президентом палаты Нотаблей почти единогласно (Палата нотаблей состоит из 28 человек. Из присутствующих 23-х в пользу Мирамона было подано 19 голосов.).
Генерал, не теряя времени, принес присягу и немедленно вступил в должность.
Несмотря на ничтожные материальные потери, поражение при Силао имело огромный общественный резонанс. Мирамон принял все необходимые меры, чтобы исправить положение. Стал приводить в порядок финансы, пополнил войска.
К несчастью, президент вынужден был оставить часть своих сил в Мексике. Они были чужды народу и в любой момент могли вызвать взрыв.
Чтобы успокоить общественное мнение и поддержать порядок в столице, Мирамон решил вступить в переговоры со своим противником Хуаресом, чье правительство находилось в Веракрусе, и добиться если не мира, то хотя бы перемирия, чтобы на время остановить кровопролитие.
К несчастью, новое осложнение исключило всякую надежду на благополучный исход.
Генерал Маркес был послан на помощь Гвадалахаре, которая с успехом продолжала сопротивляться федеральным войскам, но совершенно неожиданно после ограбления союзниками денежной почты, принадлежащей английским купцам, между враждующими сторонами было заключено перемирие, разумеется, не без помощи украденных денег, и генерал Кастильо, комендант Гвадалахары, которого покинули его же солдаты, вынужден был бежать из города и скрыться. Федеральные войска объединились против Маркеса и уничтожили его единственный корпус.
Положение становилось с каждым днем все более критическим, федеральные войска, не встречая сопротивления, подступали со всех сторон. Всякая надежда на переговоры рухнула. Оставалось сражаться.
Поражение Мирамона было предрешено. Генерал это понимал, но не хотел сдаваться, напротив, сопротивлялся с удвоенной силой.
Президент обратился с воззванием к народу, а потом к духовенству, которому всегда покровительствовал, и получил от последнего материальную помощь. К несчастью, это не могло изменить положения, расходы увеличивались с ростом опасности, и вскоре казна Мирамона опустела без всякой надежды пополниться.
Выше мы уже говорили о том, что власти каждого штата Мексиканского союза, независимо от социальных перемен, распоряжались денежными фондами по своему усмотрению, в то время как правительство в Мехико находилось в полной нищете. Соперники же его грабили не только почтовые дилижансы с деньгами и ценностями, но еще и опустошали без зазрения совести кассы всех штатов и потому могли без труда субсидировать армию.
Итак, обрисовав вкратце политическое положение Мексики того времени, мы можем продолжить наше повествование. Прошло около шести недель, как мы прервали наш рассказ. Было начало ноября 186… года.
Близился вечер. Длинные тени легли на равнину. Покинув ее, последние лучи солнца перебрались на покрытые снегом вершины гор Анагуа, окрасив их пурпуром. Ласковый ветерок шелестел в листве деревьев. Вакеро, сидя на лошадях, таких же диких, как и они сами, гнали через равнину большие стада. Издалека доносился звон колокольчиков мулов, запоздалые погонщики спешили выехать на шоссе, ведущее в Мехико.
Рослый всадник, до глаз закутанный в плащ, медленно ехал по узкой извилистой тропинке. Пересекая поле, она соединялась в двух лье от города с большой дорогой из Мехико в Пуэбло. Дорога была пустынна не только из-за приближения ночи. Хаос, царивший в стране, наводнил все дороги бандитами. Они вели войну по-своему, не делая различия между конституционистами и либералами, и, обнаглев от безнаказанности, не довольствовались большими дорогами, а доходили до городов.
Но всадника, видимо, не страшила опасность. Он выехал с час назад, но, поскольку двигался не спеша, отъехал от города не более лье, когда вдруг заметил, что достиг развилки. Поколебавшись с минуту, всадник поехал направо и. вскоре достиг груды развалин. Здесь же росли развесистые деревья, дающие густую тень. Всадник остановился, внимательно огляделся и, убедившись, что вокруг ни души, спешился. Удобно расположившись на дерне, он прислонился к стволу, сбросил плащ, открыв бледное, изможденное лицо. Присмотревшись, в нем можно было без труда узнать того самого раненого, которого Доминик спас и привез на ранчо.
Дон Антонио де Казербар, так он себя называл, был похож скорее на тень, чем на человека. Живыми остались только глаза, горящие, как у гиены. Но в немощном теле скрывалась пламенная душа и несгибаемая воля. Поборов в отчаянной борьбе смерть, этот человек вновь устремился к своим зловещим замыслам.
Он сам потребовал свидания и долго ехал, прежде чем добрался, превозмогая боль, до условленного места в двух лье от Мехико. Видимо, у него были на то серьезные причины.
Несколько минут дон Антонио стоял, скрестив руки на груди и закрыв глаза, в тишине ночи, видимо, чтобы собраться с мыслями перед предстоящей встречей.
В этот момент раздался топот копыт и бряцанье сабель. К тому месту, где находился дон Антонио, приближался довольно большой отряд. Дон Антонио поднялся, чтобы встретить прибывших, человек пятьдесят. Они остановились в нескольких шагах от развалин, но оставались в седле. Только один спешился, бросил поводья и направился к дону Антонио, который, в свою очередь, пошел к прибывшему навстречу.
— Кто вы? — тихо спросил дон Антонио.
— Тот, кого вы ждете! Полковник дон фелиппе Пери Ирсабал к вашим услугам.
— Я вас узнал, подойдите!
— Это счастье, что мы с вами встретились, — произнес полковник. — Как ваше здоровье?
— Скверно! — ответил дон Антонио, словно не замечая протянутой ему руки. Но полковник не обратил на это ни малейшего внимания.
— Вы явились не один! — произнес дон Антонио.
— Гром и молния! Верьте, дорогой сеньор, я не хочу попасть в руки молодчиков Мирамона! Мой счет живо оплатят, завладев мною. Но давайте займемся делами, надеюсь, это не омрачит радость встречи.
— Я только этого и желаю, — ответил дон Антонио.
— Генерал благодарит за доставленные сведения, они точны до мелочей, и, как только представится случай, наградит вас за труды!
Дон Антонио с презрением махнул рукой и спросил:
— Вы привезли бумагу?
— Еще бы! — ответил полковник.
— Конечно, сеньор, не сомневайтесь! — Полковник расхохотался. — Где еще найдешь честность, если не среди людей нашего круга? Ваши условия приняты Ортегой, главнокомандующим федеральной армией, и Хуаресом, президентом республики. Вы довольны?
— Я вам отвечу, сеньор, когда увижу бумагу.
— Пожалуйста, сеньор, вот она! — сказал полковник, вынимая из кармана конверт и подавая дону Антонио.
Дон Антонио схватил конверт дрожащей рукой и распечатал.
— Вам трудно будет прочесть, ведь сейчас темно, — насмешливо заметил полковник.
— Не волнуйтесь, — с иронией ответил дон Антонио и, чиркнув о камень спичкой, зажег извлеченную им из кармана маленькую свечу.
По мере того как Дон Антонио читал, лицо его прояснялось. Дочитав до конца, он погасил свечу, сложил бумагу, бережно спрятал и обратился к полковнику:
— Сеньор, поблагодарите от меня генерала Ортего, он проявил себя как настоящий кабальеро.
— Охотно, сеньор, особенно если вы что-либо добавите к этим сведениям.
— Разумеется.
— Что же, сейчас посмотрим, дорогой сеньор, — весело ответил полковник, потирая руки.
— Послушайте! Мирамон протянет недолго. Казна у него пуста, солдаты плохо вооружены и еще хуже экипированы, жалованья второй месяц не получают и уже начинают роптать!
— Отлично! Бедный Мирамон близок к падению.
— Тем более что духовенство больше его не поддерживает.
— Однако, — ехидно заметил полковник, — вы неплохо осведомлены, дорогой сеньор.
— Разве вам неизвестно, что я атташе при испанском посольстве?
— А я и забыл, извините! Что же еще вам известно?
— Ряды приверженцев президента редеют, друзья покидают его. Чтобы успокоить общественное мнение, он решил атаковать дивизию генерала Герициобала.
— О, это интересно! Благодарю, мы примем необходимые меры! Теперь все?
— Нет еще. Доведенный до крайности и желая любым путем раздобыть деньги, Мирамон решился ограбить денежную почту, принадлежащую вашей партии.
— Знаю, — ответил полковник, — с моей легкой руки. Такое везенье, к несчастью, редко бывает, — вздохнул он.
— Еще Мирамон задумал проникнуть в британское посольство и украсть деньги конвента.
— Великолепная идея! Эти черти-еретики взбесятся. Какой гениальный человек внушил ему эту мысль? Ведь скандал с Англией неизбежен! Англия не любит шутить, когда речь идет о деньгах.
— Знаю, это дело моих рук!
— Сеньор, — торжественно произнес полковник, — вы верой и правдой послужили отечеству! Но сумма, надеюсь, невелика?
— Сумма кругленькая! 160 000 пиастров. Полковник изменился в лице.
— Проклятие! — вскричал он. — Я готов сдаться ему! Ведь с такими деньгами можно снова начать войну!
— Там все предусмотрено. Эти деньги растают в течение нескольких дней, — возразил с недоброй усмешкой дон Антонио. — Положитесь на нас!
— Дай-то Бог!
— Вот теперь все. Сведения, я полагаю, немаловажные.
— Важнее не придумаешь! — вскричал полковник.
— Через несколько дней я сообщу вам кое-что поважнее.
— Место встречи то же?
— И место, и время, и сигнал.
— Решено! Генерал будет очень доволен!
— Перейдем теперь ко второму делу, оно касается нас двоих. Вы что-нибудь успели с тех пор, как мы расстались?
— Почти ничего. Не хватило средств на поиски, которые вы мне поручили.
— Но вознаграждение достаточно высоко?
— Я в этом не уверен, — небрежно ответил полковник. Дон Антонио бросил на него пронзительный взгляд.
— Вы сомневаетесь в моей честности?
— Я никогда ни в чем не сомневаюсь, это мой принцип, — заявил полковник. — Сумма немалая. Это пугает
меня.
— Что вы хотите этим сказать, дон Фелиппе?
— Сейчас объясню! — вскричал полковник. — Так будет лучше. Слушайте же!
— Я вас слушаю, говорите!
— Только не сердитесь, дорогой сеньор, дело есть дело, на вещи следует смотреть прямо!
— Совершенно верно. Продолжайте!
— Итак, вы предложили мне пятьдесят тысяч пиастров за…
— Знаю, за что. Дальше!
— Это меня устраивает. Но ведь гарантии никакой, кроме вашего слова.
— Разве этого недостаточно?
— Нет! Я считаю, что вы богаты, очень богаты, иначе не предлагали бы мне такую крупную сумму. Но где гарантия, что вы сможете ее выложить, когда придет время со мной рассчитаться?
Услышав это, дон Антонио, едва сдержав бешенство, спросил:
На юге войска генерала одержали крупную победу над конституционной армией под командованием генерала дона Диего Альвареса (того самого, который в свое время был председателем военного совета в Гуэмасе и осудил на смерть нашего несчастного соотечественника и друга графа Гастона де Роз Бульбона).
Резня индейцев Пинтос была поистине жестока: их свыше тысячи осталось на поле сражения. Артиллерия и большой обоз стали добычей победителей.
Внутри страны тоже было неспокойно. Бежал президент Цулаога, который, передав полномочия Мирамону, решил вернуть себе власть в тот момент, когда этого меньше всего ожидали.
Тогда генерал Мирамон предложил председателю верховного суда принять на себя исполнительную власть и созвать палату нотаблей, чтобы избрать главу республики.
Во время этих событий надвинулась новая катастрофа, чреватая угрожающими последствиями.
Мирамон, безрассудно самонадеянный благодаря постоянным победам, вступил у Сипао в бой с превосходящими вчетверо силами противника, потерпел сокрушительное поражение, потеряв всю артиллерию, и едва не погиб. Лишь благодаря отчаянной смелости он вырвался из вражеского окружения и бежал в Керетеро. Однако не покорился своей несчастной судьбе и вернулся в Мексику, тайно надеясь снова стать президентом.
Надежды Мирамона сбылись. Он был избран президентом палаты Нотаблей почти единогласно (Палата нотаблей состоит из 28 человек. Из присутствующих 23-х в пользу Мирамона было подано 19 голосов.).
Генерал, не теряя времени, принес присягу и немедленно вступил в должность.
Несмотря на ничтожные материальные потери, поражение при Силао имело огромный общественный резонанс. Мирамон принял все необходимые меры, чтобы исправить положение. Стал приводить в порядок финансы, пополнил войска.
К несчастью, президент вынужден был оставить часть своих сил в Мексике. Они были чужды народу и в любой момент могли вызвать взрыв.
Чтобы успокоить общественное мнение и поддержать порядок в столице, Мирамон решил вступить в переговоры со своим противником Хуаресом, чье правительство находилось в Веракрусе, и добиться если не мира, то хотя бы перемирия, чтобы на время остановить кровопролитие.
К несчастью, новое осложнение исключило всякую надежду на благополучный исход.
Генерал Маркес был послан на помощь Гвадалахаре, которая с успехом продолжала сопротивляться федеральным войскам, но совершенно неожиданно после ограбления союзниками денежной почты, принадлежащей английским купцам, между враждующими сторонами было заключено перемирие, разумеется, не без помощи украденных денег, и генерал Кастильо, комендант Гвадалахары, которого покинули его же солдаты, вынужден был бежать из города и скрыться. Федеральные войска объединились против Маркеса и уничтожили его единственный корпус.
Положение становилось с каждым днем все более критическим, федеральные войска, не встречая сопротивления, подступали со всех сторон. Всякая надежда на переговоры рухнула. Оставалось сражаться.
Поражение Мирамона было предрешено. Генерал это понимал, но не хотел сдаваться, напротив, сопротивлялся с удвоенной силой.
Президент обратился с воззванием к народу, а потом к духовенству, которому всегда покровительствовал, и получил от последнего материальную помощь. К несчастью, это не могло изменить положения, расходы увеличивались с ростом опасности, и вскоре казна Мирамона опустела без всякой надежды пополниться.
Выше мы уже говорили о том, что власти каждого штата Мексиканского союза, независимо от социальных перемен, распоряжались денежными фондами по своему усмотрению, в то время как правительство в Мехико находилось в полной нищете. Соперники же его грабили не только почтовые дилижансы с деньгами и ценностями, но еще и опустошали без зазрения совести кассы всех штатов и потому могли без труда субсидировать армию.
Итак, обрисовав вкратце политическое положение Мексики того времени, мы можем продолжить наше повествование. Прошло около шести недель, как мы прервали наш рассказ. Было начало ноября 186… года.
Близился вечер. Длинные тени легли на равнину. Покинув ее, последние лучи солнца перебрались на покрытые снегом вершины гор Анагуа, окрасив их пурпуром. Ласковый ветерок шелестел в листве деревьев. Вакеро, сидя на лошадях, таких же диких, как и они сами, гнали через равнину большие стада. Издалека доносился звон колокольчиков мулов, запоздалые погонщики спешили выехать на шоссе, ведущее в Мехико.
Рослый всадник, до глаз закутанный в плащ, медленно ехал по узкой извилистой тропинке. Пересекая поле, она соединялась в двух лье от города с большой дорогой из Мехико в Пуэбло. Дорога была пустынна не только из-за приближения ночи. Хаос, царивший в стране, наводнил все дороги бандитами. Они вели войну по-своему, не делая различия между конституционистами и либералами, и, обнаглев от безнаказанности, не довольствовались большими дорогами, а доходили до городов.
Но всадника, видимо, не страшила опасность. Он выехал с час назад, но, поскольку двигался не спеша, отъехал от города не более лье, когда вдруг заметил, что достиг развилки. Поколебавшись с минуту, всадник поехал направо и. вскоре достиг груды развалин. Здесь же росли развесистые деревья, дающие густую тень. Всадник остановился, внимательно огляделся и, убедившись, что вокруг ни души, спешился. Удобно расположившись на дерне, он прислонился к стволу, сбросил плащ, открыв бледное, изможденное лицо. Присмотревшись, в нем можно было без труда узнать того самого раненого, которого Доминик спас и привез на ранчо.
Дон Антонио де Казербар, так он себя называл, был похож скорее на тень, чем на человека. Живыми остались только глаза, горящие, как у гиены. Но в немощном теле скрывалась пламенная душа и несгибаемая воля. Поборов в отчаянной борьбе смерть, этот человек вновь устремился к своим зловещим замыслам.
Он сам потребовал свидания и долго ехал, прежде чем добрался, превозмогая боль, до условленного места в двух лье от Мехико. Видимо, у него были на то серьезные причины.
Несколько минут дон Антонио стоял, скрестив руки на груди и закрыв глаза, в тишине ночи, видимо, чтобы собраться с мыслями перед предстоящей встречей.
В этот момент раздался топот копыт и бряцанье сабель. К тому месту, где находился дон Антонио, приближался довольно большой отряд. Дон Антонио поднялся, чтобы встретить прибывших, человек пятьдесят. Они остановились в нескольких шагах от развалин, но оставались в седле. Только один спешился, бросил поводья и направился к дону Антонио, который, в свою очередь, пошел к прибывшему навстречу.
— Кто вы? — тихо спросил дон Антонио.
— Тот, кого вы ждете! Полковник дон фелиппе Пери Ирсабал к вашим услугам.
— Я вас узнал, подойдите!
— Это счастье, что мы с вами встретились, — произнес полковник. — Как ваше здоровье?
— Скверно! — ответил дон Антонио, словно не замечая протянутой ему руки. Но полковник не обратил на это ни малейшего внимания.
— Вы явились не один! — произнес дон Антонио.
— Гром и молния! Верьте, дорогой сеньор, я не хочу попасть в руки молодчиков Мирамона! Мой счет живо оплатят, завладев мною. Но давайте займемся делами, надеюсь, это не омрачит радость встречи.
— Я только этого и желаю, — ответил дон Антонио.
— Генерал благодарит за доставленные сведения, они точны до мелочей, и, как только представится случай, наградит вас за труды!
Дон Антонио с презрением махнул рукой и спросил:
— Вы привезли бумагу?
— Еще бы! — ответил полковник.
— Конечно, сеньор, не сомневайтесь! — Полковник расхохотался. — Где еще найдешь честность, если не среди людей нашего круга? Ваши условия приняты Ортегой, главнокомандующим федеральной армией, и Хуаресом, президентом республики. Вы довольны?
— Я вам отвечу, сеньор, когда увижу бумагу.
— Пожалуйста, сеньор, вот она! — сказал полковник, вынимая из кармана конверт и подавая дону Антонио.
Дон Антонио схватил конверт дрожащей рукой и распечатал.
— Вам трудно будет прочесть, ведь сейчас темно, — насмешливо заметил полковник.
— Не волнуйтесь, — с иронией ответил дон Антонио и, чиркнув о камень спичкой, зажег извлеченную им из кармана маленькую свечу.
По мере того как Дон Антонио читал, лицо его прояснялось. Дочитав до конца, он погасил свечу, сложил бумагу, бережно спрятал и обратился к полковнику:
— Сеньор, поблагодарите от меня генерала Ортего, он проявил себя как настоящий кабальеро.
— Охотно, сеньор, особенно если вы что-либо добавите к этим сведениям.
— Разумеется.
— Что же, сейчас посмотрим, дорогой сеньор, — весело ответил полковник, потирая руки.
— Послушайте! Мирамон протянет недолго. Казна у него пуста, солдаты плохо вооружены и еще хуже экипированы, жалованья второй месяц не получают и уже начинают роптать!
— Отлично! Бедный Мирамон близок к падению.
— Тем более что духовенство больше его не поддерживает.
— Однако, — ехидно заметил полковник, — вы неплохо осведомлены, дорогой сеньор.
— Разве вам неизвестно, что я атташе при испанском посольстве?
— А я и забыл, извините! Что же еще вам известно?
— Ряды приверженцев президента редеют, друзья покидают его. Чтобы успокоить общественное мнение, он решил атаковать дивизию генерала Герициобала.
— О, это интересно! Благодарю, мы примем необходимые меры! Теперь все?
— Нет еще. Доведенный до крайности и желая любым путем раздобыть деньги, Мирамон решился ограбить денежную почту, принадлежащую вашей партии.
— Знаю, — ответил полковник, — с моей легкой руки. Такое везенье, к несчастью, редко бывает, — вздохнул он.
— Еще Мирамон задумал проникнуть в британское посольство и украсть деньги конвента.
— Великолепная идея! Эти черти-еретики взбесятся. Какой гениальный человек внушил ему эту мысль? Ведь скандал с Англией неизбежен! Англия не любит шутить, когда речь идет о деньгах.
— Знаю, это дело моих рук!
— Сеньор, — торжественно произнес полковник, — вы верой и правдой послужили отечеству! Но сумма, надеюсь, невелика?
— Сумма кругленькая! 160 000 пиастров. Полковник изменился в лице.
— Проклятие! — вскричал он. — Я готов сдаться ему! Ведь с такими деньгами можно снова начать войну!
— Там все предусмотрено. Эти деньги растают в течение нескольких дней, — возразил с недоброй усмешкой дон Антонио. — Положитесь на нас!
— Дай-то Бог!
— Вот теперь все. Сведения, я полагаю, немаловажные.
— Важнее не придумаешь! — вскричал полковник.
— Через несколько дней я сообщу вам кое-что поважнее.
— Место встречи то же?
— И место, и время, и сигнал.
— Решено! Генерал будет очень доволен!
— Перейдем теперь ко второму делу, оно касается нас двоих. Вы что-нибудь успели с тех пор, как мы расстались?
— Почти ничего. Не хватило средств на поиски, которые вы мне поручили.
— Но вознаграждение достаточно высоко?
— Я в этом не уверен, — небрежно ответил полковник. Дон Антонио бросил на него пронзительный взгляд.
— Вы сомневаетесь в моей честности?
— Я никогда ни в чем не сомневаюсь, это мой принцип, — заявил полковник. — Сумма немалая. Это пугает
меня.
— Что вы хотите этим сказать, дон Фелиппе?
— Сейчас объясню! — вскричал полковник. — Так будет лучше. Слушайте же!
— Я вас слушаю, говорите!
— Только не сердитесь, дорогой сеньор, дело есть дело, на вещи следует смотреть прямо!
— Совершенно верно. Продолжайте!
— Итак, вы предложили мне пятьдесят тысяч пиастров за…
— Знаю, за что. Дальше!
— Это меня устраивает. Но ведь гарантии никакой, кроме вашего слова.
— Разве этого недостаточно?
— Нет! Я считаю, что вы богаты, очень богаты, иначе не предлагали бы мне такую крупную сумму. Но где гарантия, что вы сможете ее выложить, когда придет время со мной рассчитаться?
Услышав это, дон Антонио, едва сдержав бешенство, спросил: