Страница:
— Такое можно совершить только ради страховки, — размышлял я.
— Но Иглвуд сказал, что жеребец не застрахован.
— А он сам был его владельцем?
— Нет. Вообще-то жеребец принадлежал тому же человеку, который является хозяином кобылы, — Винну Лизу.
Я резко вдохнул, так что Кен не мог этого не заметить. Поняв мою реакцию, он пристально посмотрел на меня.
— Я думаю, это совпадение, — сказал он. — К тому же кобыла осталась жива.
— Только благодаря тебе.
— Та часть кишечника сохранилась? — спросил Кен.
— Я переложил ее в морозильную камеру.
— Ага, — кивнул он. — Правильно.
— Что ты знаешь о Винне Лизе? — спросил я.
— Почти ничего. В пятницу утром я увидел его впервые. Ты сказал, что ему нельзя верить. Почему?
Я подумал было рассказать ему все, что знаю, но решил пока этого не делать. Еще рано. Нужно подождать более подходящего случая. Существует много других способов раскрывать правду, кроме того, чтобы сразу и открыто ее выкладывать. И если кто-то получает возможность узнать истину, не раскрывая своего места в ней, в будущем у него появится серьезное преимущество. Кен ждал ответа.
— Инстинкт, — сказал я. — Природная антипатия. Враждебное биополе — называй это как хочешь. У меня от него мурашки по коже.
В моих словах было достаточно правды, чтобы они показались убедительными. Кен кивнул, сказав, что этот человек и на него произвел такое же впечатление.
После небольшой паузы я спросил:
— Твоя мать еще жива?
— Да. А почему ты спрашиваешь?
— Не знаю… Я просто подумал, что неплохо, если бы она встретилась с Викки и Грэгом. Им есть о чем поговорить, ведь свадьба не за горами. Да и мне хотелось бы с ней познакомиться.
Кен с растерянностью посмотрел на меня:
— Как я до сих пор об этом не подумал! Совсем чокнулся. У меня голова другим забита. А что, если пригласить ее сегодня на обед? — Он потянулся к телефону. — Нужно сразу позвонить старушке.
— Посоветуйся сначала с Белиндой, — сказал я. — Э-э… чтобы убедиться, что еды будет достаточно.
Кен искоса посмотрел на меня, но понял, что действительно разумно сначала посоветоваться с Белиндой. На его звонок ответила Викки, которая отнеслась к этому предложению с энтузиазмом, сказав, что это замечательная идея и что она сама передаст Белинде, и все уже решено. Кен, довольно улыбаясь, нажал рычажок и набрал номер своей мамы. Тут он наткнулся на более сдержанную реакцию. Он был достаточно убедителен, и его мать неохотно позволила уговорить себя. Кен пообещал, что заедет за ней, а после отвезет домой, так что ей не придется ни о чем заботиться.
— Мама совсем не такая, как Викки, — сказал Кен, положив трубку. — Она любит, чтобы все было спланировано заранее. То есть хотя бы за несколько дней, если не недель. Она считает, что мы поспешили со свадьбой. Но, честно говоря, она вообще была против того, чтобы я женился на ком бы то ни было, — он вздохнул. — Они никогда не подружатся с Белиндой. Она через раз называет ее мисс Ларч. Ох уж эти родители!
— Ты помнишь своего отца?
— Лишь смутно. Мне было десять лет, когда он умер. Казалось бы, я должен хорошо его помнить, но, увы. Я знаю его по фотографиям. Помню, как мы играли и как было весело. Жаль, что… — Он замолчал. — Но что толку жалеть? Жаль, что я не знаю, почему он умер.
Я замер, а Кен продолжал:
— Он покончил с собой. — Было ясно, что ему все еще больно об этом думать. — И чем старше я становлюсь, тем больше хочу разобраться в этом. Обидно, что я не могу поговорить с ним. Глупо, правда?
— Нет.
— Во всяком случае, это во многом объясняет поведение мамы.
Я посмотрел в его блокнот, в котором он написал единственное слово — «инсулин», и сказал:
— Что, если я сам буду делать заметки, пока ты будешь рассказывать?
Он с готовностью подвинул мне блокнот и ручку. Я перевернул страничку, а Кен, немного подумав, возобновил свой рассказ.
— Следующий случай, который я не могу объяснить, произошел вскоре после Рождества. Тогда я понял, что лошадь отравили атропином.
— Что это была за лошадь? — спросил я, записывая.
— Скаковая, принимавшая участие в скачках с препятствиями. Ее тренировала Зои Макинтош из Риддлзкомба.
— Зои Макинтош? — переспросил я.
— Среди тренеров довольно много женщин, — резонно заметил Кен.
«Конечно, — подумал я. — Но в моих смутных воспоминаниях эта фамилия принадлежала мужчине».
— А отец у нее тоже тренер? — поинтересовался я.
Кен кивнул.
— Ее отец, старина Мак, все еще работает, но уже начал выживать из ума. У Зои на руках лицензия, и за спиной у отца она все делает по-своему. А вообще, он ужасно вредный старикашка и следит за каждым ее шагом. Зои все еще сотрудничает с нами, потому что она знает Кэри сколько себя помнит. Они с ее отцом старые приятели. Правда, она косо смотрит на меня из-за погибших лошадей, но я не виню ее.
— Так это был не единственный смертельный исход с ее лошадьми?
— Нет, погибли две лошади. И я готов поклясться, что обеим дали атропин. После того как погибла вторая, я намекнул об этом Зои. Однако она буквально перебросила меня через левое плечо. Мускулистая леди, эта наша Зои! И вот чего я добился: теперь она ходит и всем рассказывает, что я не только некомпетентный хирург, но и просто сумасшедший.
Я подумал и спросил:
— Обе лошади принадлежали одному и тому же человеку?
— Понятия не имею.
— А они были застрахованы?
— Не думаю. Если хочешь знать точно, тебе придется расспросить об этом Зои или самих владельцев. Если честно, я не хочу этого делать.
— Ты боишься!
— Ты ее не видел.
— А как звали лошадей?
— Нашел о чем спрашивать! Мне всегда говорят их клички, но я забываю сразу после того, как перестаю их лечить. Ну, иногда помню, конечно. Если они относятся к высшей лиге. Через мои руки за год проходят сотни лошадей. Их клички записаны в компьютере… ну да, были записаны… А для себя я их запоминаю, скажем, так: «Кобыла-трехлетка, с белыми манжетами, кишечник уложен „елочкой“, — так я сразу понимаю, о ком идет речь.
— Опиши лошадей, которые погибли от атропина.
— Первый — гнедой мерин-четырехлетка с широкой белой полосой на носу. Второй — каштановый мерин пяти лет с двумя белыми манжетами на передних копытах и белой мордой.
— Так, — я записал все, что касается внешнего вида животных. — И как они погибли?
— Колики, оба раза одно и то же. Мы вынимали толстый кишечник, как при тебе, и я пальпировал… ощупывал его, стараясь отыскать место, где была нарушена проходимость, но так ничего и не находил. Как вдруг, ни с того ни с сего, сердце лошади начинало останавливаться, давление резко падало, потом звенел сигнал тревоги, и мы их теряли. Ничего нельзя было поделать. Я уже говорил тебе, что иногда подобное случается, поэтому в первый раз я не особенно задумывался о происшедшем.
— Вплоть до настоящего времени сколько было подобных случаев?
— Четыре — за восемь недель, — Кен тяжело глотнул. — Это просто невозможно.
— И всегда одно и то же?
— Да, более или менее.
— Что значит более или менее?
— Операции проводились не только на брюшной полости. Как я уже говорил, в последний раз я стягивал винтами расколовшуюся берцовую кость. А перед этим был порок дыхательных путей, как в этот раз, с западающей гортанью. Эти две принадлежали Иглвуду, что я и сказал тебе в Стрэтфорде.
— М-м-м… — промычал я, просматривая свои становившиеся все более хаотичными записи. — Ты можешь вспомнить очередность этих операций?
— Значит, так, — Кен задумался. — Жеребец, погибший от инсулина, — первый, пусть даже он погиб не в клинике.
— Угу.
— Потом идет четырехлетка Зои Макинтош.
— Так.
— Потом… лошадь Иглвуда с пороком дыхания.
— Хорошо, — сказал я, — а тебе приходилось делать тюбинг? Я помню, в детстве я был так поражен, что в трахею лошади можно вставить трубочку, с тем чтобы ей было легче дышать, а к ней — пробка, как в ванной. Ее можно закрывать при спокойной ходьбе и вынимать во время галопа.
— Не часто. Здесь это еще иногда делают, но в Америке запрещено выставлять на бегах таких лошадей. Да и тут этому скоро положат конец.
— А здесь был случай, что лошадь с трубкой вбежала в канал и утонула?
— Да, давным-давно, — кивнул он. — В Гранд-Национале. Она забыла повернуть на излучине канала и влетела прямо в воду.
— Это был 1930 год, День дерби, — сказал я, припоминая.
Кен был поражен.
— Откуда ты знаешь?
— У меня хорошая память на тривиа, — это было задумано как шутка, но я понял, что в ней большая доля правды. — А тривиа, — напомнил я, — по-латински буквально означает «три дороги». Там, где встречались три дороги, римляне выставляли таблички с новостями — краткими сообщениями о недавних событиях.
— Боже правый… — удивлялся Кен.
Я засмеялся.
— А что после случая с пороком дыхания?
Он надолго задумался.
— Следующей была лошадь Нэгреббов, принимавшая участие в показательных прыжках. Лошадь, которая наколола себя. Я тебе рассказывал. Дома, во время тренировок она сломала один из барьеров и, когда я приехал, все еще оставалась на поле с деревянной щепкой в фут длиной, которую вогнала себе в заднюю ногу чуть выше колена. Из ноги лилась кровь, а лошадь была возбуждена и старалась избавиться от двух людей, удерживавших ее за гриву. Один из них был конюхом, а вторая — девушка, которая ехала верхом. Она была вся в слезах, что могло только навредить животному. Лошади сразу чувствуют, когда их хозяин встревожен, и реагируют аналогичным образом. Эти животные чуют страх. Они очень восприимчивы. Девушка боялась, что лошадь придется усыпить, а ее папаша прыгал вокруг меня и орал: «Сделайте же что-нибудь!» — чем тоже беспокоил пострадавшую. Они сами довели ее до такого состояния, что сначала мне пришлось ввести ей транквилизатор и подождать, пока она успокоится, что само по себе не очень хорошо. В конце концов я заставил старика Нэгребба увести свою дочь в дом, так как мне вполне было достаточно помощи конюха. Потом я извлек из ноги щепку и внимательно изучил полученные повреждения. К счастью, задеты были только мышцы. Щепа повредила несколько крупных кровеносных сосудов, но не затронула ни одной вены или артерии. Я почистил и зашил рану, наложив прочный шов. Скобки, которые мы использовали, когда оперировали кобылу, для такой раны не годятся. Я сказал Нэгреббам, что нога на некоторое время воспалится и распухнет, но с помощью антибиотиков она должна благополучно зажить. А через неделю я сниму швы. Они хотели, чтобы я пообещал им, что нога будет как новенькая, но разве я мог? Я не знал этого наверняка. Более того, я очень сомневался, но огорчать их тоже не хотел. Я сказал, что должно пройти какое-то время.
Кен замолчал, окунувшись в воспоминания.
— И, как я уже рассказывал, нога благополучно заживала. Я несколько раз приезжал к ним. Снял швы. Дело подходило к концу. Потом мне вдруг позвонили и попросили срочно приехать. Нога раздулась, и бедное животное не могло подняться. Пришлось привезти ее сюда, и уже здесь прооперировать, так как я боялся, что воспалительный процесс заденет сухожилие. Но, как я уже рассказывал, сухожилие к тому времени отошло от кости. Уже ничего нельзя было поделать. Я никогда еще не сталкивался с таким тяжелым случаем. Я попросил Кэри приехать и взглянуть на лошадь, потому что мне казалось, что Нэгребб скорее поверит ему, чем мне. Ведь нам ничего не оставалось, как усыпить лошадь, а она очень славилась в округе. Нэгребб застраховал ее, и мы сообщили страховым агентам, что лошадь нельзя спасти. Они дали свое согласие на усыпление, и я сделал необходимую инъекцию. Вскоре после этого старик Нэгребб начал сетовать, что это я каким-то образом сам повредил сухожилие, когда вынимал щепку. Но я-то знаю, что это не так.
Кен замолчал и открыто посмотрел на меня.
— Я хочу рассказать тебе одну вещь, я ведь обещал, что ничего не скрою. Только не считай меня сумасшедшим.
— Ты не безнадежен, — сказал я.
— Так вот, я буквально заболел этой лошадью, все думал, что же могло произойти с сухожилием. И наконец я понял, что послужило причиной.
— И что же? — спросил я. — Есть такое вещество, называется коллагеназа, — он тяжело глотнул. — После инъекции, скажем, двух кубиков коллагеназы в сухожилие результат был бы аналогичным. — Что ты имеешь в виду? — Речь идет о ферменте, разрушающем коллаген, из которого состоят сухожилия и хрящи.
Я пристально посмотрел на Кена. Он в ответ вопросительно посмотрел на меня.
— Ты не сумасшедший, — успокоил его я.
— Но коллагеназу просто так не купишь в магазине, — продолжал Кен. — Ее поставляют химические предприятия, и она используется только в лабораторных исследованиях. Это довольно опасное вещество. То есть оно разрушает и сухожилия человека. Уж лучше не пытаться вкалывать его себе в вену.
«О Господи», — подумал я.
— Коллагеназу можно купить в концентрированном виде, в маленьких пузырьках, — сказал Кен. — Я узнавал. Достаточно одного кубика воды, чтобы довести ее до нужной концентрации. Потребуется только очень маленькая игла.
«О Господи», — снова подумал я.
— О чем ты думаешь? — спросил Кен.
Я думал о том, что он попал в серьезную переделку, но вслух сказал:
— Продолжай.
— Не забудь, — сказал он, — что в промежутках между этими случаями у меня были десятки других лошадей — скаковых, охотничьих и так далее — и с ними все было в порядке. На каждый несчастный случай приходилось много успешных операций. Несколько раз нам присылали пациентов из других ветлечебниц, и ни одно животное не погибло. Когда я рассказываю о смертельных исходах, то можно подумать, что все они происходили один за другим.
— Я понимаю.
— Так-то. Следующей была лошадь, которая скончалась в боксе интенсивной терапии. Я рассказывал тебе о ней сегодня утром.
Я кивнул. Он, похоже, не собирался повторять свой рассказ, но я спросил:
— Кто был владельцем?
— Один парень по фамилии Фитцуолтер. Порядочный человек. Он отнесся к этому философски и меня не винил.
— У тебя есть какие-то соображения на этот счет? Или ты считаешь, что эта умерла естественной смертью?
Он тяжело вздохнул.
— Я провел анализ крови этого жеребца, но я слишком поздно взял пробу. Результат неизбежно был бы отрицательным.
Я внимательно посмотрел на его бледное взволнованное лицо.
— Даже если результат был отрицательным, у тебя ведь есть какие-то подозрения?
— Подозрения есть уже хотя бы потому, что это случилось.
Такой ответ казался резонным в сложившихся обстоятельствах.
— Вскоре после этого случая от Макинтоша поступила вторая лошадь и тоже скончалась на операционном столе, как и первая. — Он покачал головой. — Только тогда мне пришла в голову мысль об атропине. Зрачки были расширены, понимаешь? Я не обратил на это внимания в первый раз или же просто не придал значения, потому что еще не было оснований для подозрения.
— Ты прав, — вздохнул я.
— Потом, в четверг, в день твоего приезда мы потеряли лошадь Иглвуда, случай с берцовой костью. Симптомы те же. Остановка сердца и падение давления. Перед операцией я взял кровь для анализа, а Оливер еще раз сделал это, когда стало ясно, что лошадь нельзя спасти. Но результатов мы уже никогда не узнаем, потому что тесты лежали в холодильнике в лаборатории сгоревшего здания. Я собирался послать их для анализа в специализированную лабораторию.
— Скажи, были ли какие-нибудь существенные отличия в случаях с двумя лошадьми Макинтоша от той операции, которую ты проводил при мне, если не считать отсутствия физического нарушения проходимости кишечника?
— Никаких, кроме того, что вместо тебя была Белинда. Скотт занимался наркозом, а Белинда готовила инструменты. Мы всегда так работаем.
— Втроем?
— Не всегда. Бывает, присутствует кто-то еще. Например, Люси помогает во время операций на пони. Часто ассистирует Оливер. Я, в свою очередь, помогаю Джею с коровами и быками. Кэри всегда следит, чтобы все шло как нужно. Он при необходимости может вмешаться, но последнее время он работает только с мелкими животными. Айвонн, несмотря на все ее кокетство, замечательный тонкий хирург, приятно смотреть, когда она работает. Я видел, как она, словно играя в разрезную головоломку, по частям собирала кошек и собак, попавших под машины. Однажды ей принесли любимца одного мальчика — маленького кролика. Она под микроскопом пришила ему обратно лапку. Прошло немного времени, и крольчонок уже прыгал по клинике. — Кен помолчал. — Клиника всегда была нашей гордостью и радостью, понимаешь? Не всякая ветлечебница располагает таким хорошим оборудованием. Поэтому к нам часто обращаются за помощью наши коллеги из других клиник.
— Давай вернемся к четвергу, — сказал я. — К тому времени все вы почувствовали неладное и дрожали над каждой операцией, так?
Он молча кивнул.
— Поэтому вы все проверяли дважды. С вами был Оливер. Вы оперировали на конечности, а не на брюшной полости. Постарайся вспомнить все до мельчайших подробностей, начиная с того момента, как привезли лошадь. Смотри, ничего не Упусти. Не спеши. Я подожду. У тебя есть время.
Кен не спорил. Пока он думал, я следил за ним, замечая мельчайшие движения мускулов его лица, видя, как он переходит от одной процедуры к другой. Потом он покачал головой, нахмурился и огорченно откинулся на спинку стула.
— Ничего, абсолютно, — отрезал Кен. — Ничего, кроме… — Он замолчал в нерешительности, неуверенный в своей догадке.
— Кроме чего? — спросил я.
— Видишь ли, Оливер следил за экраном, как ты. Пару раз я тоже поглядывал на него. Сейчас я не могу поклясться, но мне показалось, что кривая электрокардиографа — линия, которая отражает частоту пульса, — несколько изменилась. Стоять и следить за ней я не мог. Может, мне и следовало это сделать. А потом, конечно, кривая заметно изменилась, так как была нарушена работа сердца. — Кен нахмурился, серьезно задумавшись. — Мне нужно будет кое-что проверить.
— Здесь? — спросил я, оглядываясь.
— Нет, дома. Все мои книги дома. И слава Богу, что они там. Кэри держал свои у себя в кабинете, и все мы могли ими пользоваться, если наталкивались на что-то такое, в чем мы сомневались. То, что не унес пожар, уничтожила вода, — он покачал головой. — Некоторые из тех книг невозможно будет заменить.
— Не повезло вам, — сказал я. — И на этом неприятности не закончились. — Во всяком случае, еще предстоит опознать труп, который обнаружили вечером.
Кен устало потер ладонями лицо.
— Поехали в Тетфорд.
— Ладно. Но, Кен…
— Что?
— До тех пор, пока они не выяснят, чье это тело, не ходи один по темным улицам.
Кен удивленно посмотрел на меня. Он как-то не задумывался над тем, что найденный труп может служить сигналом опасности.
— Это наверняка поджигатель, — возразил он.
— Возможно. Но зачем ему понадобилось устраивать пожар?
— Понятия не имею. Этого никто не знает.
— У меня складывается впечатление, что поджигатель сам не знал, что начнется пожар, до тех пор, пока уже ничего нельзя было поделать.
— Почему ты так считаешь?
— Растворитель, краска — они почему-то оказались там. Если бы ты собирался поджечь здание, разве ты решился бы бросить спичку, зная, что вокруг полно легковоспламеняющихся веществ?
Он подумал и сказал:
— Пожалуй, нет.
— Так что будь осторожен.
— Знаешь, ты напугал меня.
— Вот и хорошо.
Он пристально посмотрел на меня.
— Не ожидал, что ты окажешься таким…
— Каким?
— Таким… таким пронырливым.
Я криво улыбнулся.
— Как коварная игла? Но ведь никто из нас не может всего упомнить. Мы не сразу придаем значение многим серьезным вещам. Понимание, что ты запомнил что-то важное, часто приходит неожиданно и с большим опозданием. Поэтому, если ты вспомнишь что-нибудь такое, что упустил из виду, обязательно расскажи.
— Хорошо, — сказал он твердо, — расскажу.
Викки старалась изо всех сил понравиться Жозефине, матери Кена. Но, что правда, то правда — у них были несовместимые характеры. Викки, порывистой, щедрой, внутренне молодой, несмотря на седину, приходилось искать общий язык с обидчивой, скромно одетой, угловатой женщиной, для которой неодобрительное отношение к тому, что ее окружало, было привычкой. Белинда, отбывающая срок изгнания в кухне решила подзарядиться стаканчиком «Кровавой Мэри» (чтобы успокоить нервы и перестать визжать как сказал Кен, который и приготовил для нее напиток). Стаканчик возымел свое действие, и Белинда заметно подобрела. Мы с Грэгом разговаривали о том о сем, не произнося ничего такого, что стоило бы запомнить. Наконец все уселись за стол и принялись за жареного ягненка с картофелем, горошком, морковью и подливой. Признаться, я уже стал забывать о существовании подобных блюд. За столом все были настолько увлечены процессом поглощения пищи — передавали, подливали, подклады-вали, — что я счел возможным безо всяких прелюдий заговорить на тему блестящей работы Кена, встреченной подозрительной неблагодарностью хозяина кобылы.
— Уникальный человек, — сказал я. — Винн Лиз, так, кажется, его зовут. Он мне ужасно не нравится.
Жозефина Макклюэр, сидевшая рядом со мной, отвлеклась от вилки с аппетитным кусочком, который она собиралась положить себе в рот, и посмотрела на меня. Я как ни в чем не бывало продолжал:
— Он проявил удивительное равнодушие к своей лошади. Ему было наплевать на нее. У меня даже сложилось впечатление, что он желал ее смерти.
— Это невозможно! Такая бессердечность! — воскликнула Викки.
Жозефина Макклюэр положила в рот свой кусочек.
— У некоторых это от рождения, — сказал я.
Кен в очередной раз рассказал о том, как он получил разрешение на операцию от жены Винна Лиза. Он улыбнулся:
— Он сказал, что я не мог разговаривать с его женой посреди ночи, так как она всегда принимает снотворное.
Жозефина Макклюэр язвительно вставила: — Быть женой Винна Лиза — тут без снотворного не обойдешься.
«Вот ты и завелась, уважаемая», — подумал я и в один голос с другими присутствующими спросил почему.
— Кен, — сурово обратилась она к сыну, — ты не говорил мне, что делал какую-то работу для Винна Лиза. Одно это имя! То, что он вытворял, в голове не укладывается. Я думала, он уехал за границу. Держись от него подальше.
Кен уязвленно ответил: — Я не знал, что вы с ним знакомы.
— Я с ним не знакома. Я его знаю. Это не одно и то же.
— А что вы о нем знаете? — спросил я, придав своему голосу такую проникновенность, на какую только был способен. — Расскажите нам.
Она фыркнула.
— Он издевался над лошадьми, и за это его отправили в тюрьму.
Викки издала возглас, полный ужаса, а я спросил — Когда?
— Много лет тому назад. Возможно, лет сорок. Был ужасный скандал, потому что его отец был мировым судьей.
Кен, открыв рот, уставился на нее.
— Ты никогда не говорила мне об этом.
— Не было повода. Я много лет не слышала его вмени. Уж забыла и думать. К тому же он уезжал. Но если этот ваш владелец был так бессердечен наверняка это он и есть. Не так уж много людей носят имя Винн Лиз.
— У вас хорошая память, — сказал я.
— Я ей горжусь.
— А еще у Кена были неприятности с Роном Апджоном, — сказал я. — А о нем вы никаких скандальных историй не знаете?
— Ронни Апджон? — Она слегка нахмурилась. — Мой муж был с ним знаком. И с его стороны было глупо упрекать Кена, что та лошадь выиграла скачки. Кен мне рассказывал.
Я старался ее разговорить: — Он все еще работает? Наверное, у него есть партнеры?
— А, вы имеете в виду старого господина Трэверса? Нет, он был партнером отца Ронни.
Я затаил дыхание. Жозефина отрезала кусочек мяса и положила его себе в рот.
— Я прослушал, — сказал Кен. — О чем вы говорили?
— Старик Трэверс, — продолжала его мать, — был большим бабником.
Викки поразил контраст между высокомерностью Жозефины и скудностью ее словарного запаса. При слове «бабник» Викки едва не рассмеялась. Но Жозефина говорила серьезно. Грэг, наверное, улыбаясь про себя, подумал, что Жозефине уже нечего бояться бабников. Но когда-то она была молодой и счастливой женой и, несмотря на складочки вокруг рта, многое от той женщины оставалось в ней и сейчас.
— Апджон и Трэверс, — задумчиво произнес я. — Да, они работали вместе. — Жозефина продолжала бесстрастно пережевывать свой кусочек. — И чем они занимались? — спросил я.
— Не знаю. Что-то связанное с финансами. — В ее голосе можно было прочесть, что финансы ее ничуть не интересуют. — Насколько я знаю, ронни Апджон не работал ни одного дня в своей жизни. Его отец и старик Трэверс не имели постоянного дела.
— Но Иглвуд сказал, что жеребец не застрахован.
— А он сам был его владельцем?
— Нет. Вообще-то жеребец принадлежал тому же человеку, который является хозяином кобылы, — Винну Лизу.
Я резко вдохнул, так что Кен не мог этого не заметить. Поняв мою реакцию, он пристально посмотрел на меня.
— Я думаю, это совпадение, — сказал он. — К тому же кобыла осталась жива.
— Только благодаря тебе.
— Та часть кишечника сохранилась? — спросил Кен.
— Я переложил ее в морозильную камеру.
— Ага, — кивнул он. — Правильно.
— Что ты знаешь о Винне Лизе? — спросил я.
— Почти ничего. В пятницу утром я увидел его впервые. Ты сказал, что ему нельзя верить. Почему?
Я подумал было рассказать ему все, что знаю, но решил пока этого не делать. Еще рано. Нужно подождать более подходящего случая. Существует много других способов раскрывать правду, кроме того, чтобы сразу и открыто ее выкладывать. И если кто-то получает возможность узнать истину, не раскрывая своего места в ней, в будущем у него появится серьезное преимущество. Кен ждал ответа.
— Инстинкт, — сказал я. — Природная антипатия. Враждебное биополе — называй это как хочешь. У меня от него мурашки по коже.
В моих словах было достаточно правды, чтобы они показались убедительными. Кен кивнул, сказав, что этот человек и на него произвел такое же впечатление.
После небольшой паузы я спросил:
— Твоя мать еще жива?
— Да. А почему ты спрашиваешь?
— Не знаю… Я просто подумал, что неплохо, если бы она встретилась с Викки и Грэгом. Им есть о чем поговорить, ведь свадьба не за горами. Да и мне хотелось бы с ней познакомиться.
Кен с растерянностью посмотрел на меня:
— Как я до сих пор об этом не подумал! Совсем чокнулся. У меня голова другим забита. А что, если пригласить ее сегодня на обед? — Он потянулся к телефону. — Нужно сразу позвонить старушке.
— Посоветуйся сначала с Белиндой, — сказал я. — Э-э… чтобы убедиться, что еды будет достаточно.
Кен искоса посмотрел на меня, но понял, что действительно разумно сначала посоветоваться с Белиндой. На его звонок ответила Викки, которая отнеслась к этому предложению с энтузиазмом, сказав, что это замечательная идея и что она сама передаст Белинде, и все уже решено. Кен, довольно улыбаясь, нажал рычажок и набрал номер своей мамы. Тут он наткнулся на более сдержанную реакцию. Он был достаточно убедителен, и его мать неохотно позволила уговорить себя. Кен пообещал, что заедет за ней, а после отвезет домой, так что ей не придется ни о чем заботиться.
— Мама совсем не такая, как Викки, — сказал Кен, положив трубку. — Она любит, чтобы все было спланировано заранее. То есть хотя бы за несколько дней, если не недель. Она считает, что мы поспешили со свадьбой. Но, честно говоря, она вообще была против того, чтобы я женился на ком бы то ни было, — он вздохнул. — Они никогда не подружатся с Белиндой. Она через раз называет ее мисс Ларч. Ох уж эти родители!
— Ты помнишь своего отца?
— Лишь смутно. Мне было десять лет, когда он умер. Казалось бы, я должен хорошо его помнить, но, увы. Я знаю его по фотографиям. Помню, как мы играли и как было весело. Жаль, что… — Он замолчал. — Но что толку жалеть? Жаль, что я не знаю, почему он умер.
Я замер, а Кен продолжал:
— Он покончил с собой. — Было ясно, что ему все еще больно об этом думать. — И чем старше я становлюсь, тем больше хочу разобраться в этом. Обидно, что я не могу поговорить с ним. Глупо, правда?
— Нет.
— Во всяком случае, это во многом объясняет поведение мамы.
Я посмотрел в его блокнот, в котором он написал единственное слово — «инсулин», и сказал:
— Что, если я сам буду делать заметки, пока ты будешь рассказывать?
Он с готовностью подвинул мне блокнот и ручку. Я перевернул страничку, а Кен, немного подумав, возобновил свой рассказ.
— Следующий случай, который я не могу объяснить, произошел вскоре после Рождества. Тогда я понял, что лошадь отравили атропином.
— Что это была за лошадь? — спросил я, записывая.
— Скаковая, принимавшая участие в скачках с препятствиями. Ее тренировала Зои Макинтош из Риддлзкомба.
— Зои Макинтош? — переспросил я.
— Среди тренеров довольно много женщин, — резонно заметил Кен.
«Конечно, — подумал я. — Но в моих смутных воспоминаниях эта фамилия принадлежала мужчине».
— А отец у нее тоже тренер? — поинтересовался я.
Кен кивнул.
— Ее отец, старина Мак, все еще работает, но уже начал выживать из ума. У Зои на руках лицензия, и за спиной у отца она все делает по-своему. А вообще, он ужасно вредный старикашка и следит за каждым ее шагом. Зои все еще сотрудничает с нами, потому что она знает Кэри сколько себя помнит. Они с ее отцом старые приятели. Правда, она косо смотрит на меня из-за погибших лошадей, но я не виню ее.
— Так это был не единственный смертельный исход с ее лошадьми?
— Нет, погибли две лошади. И я готов поклясться, что обеим дали атропин. После того как погибла вторая, я намекнул об этом Зои. Однако она буквально перебросила меня через левое плечо. Мускулистая леди, эта наша Зои! И вот чего я добился: теперь она ходит и всем рассказывает, что я не только некомпетентный хирург, но и просто сумасшедший.
Я подумал и спросил:
— Обе лошади принадлежали одному и тому же человеку?
— Понятия не имею.
— А они были застрахованы?
— Не думаю. Если хочешь знать точно, тебе придется расспросить об этом Зои или самих владельцев. Если честно, я не хочу этого делать.
— Ты боишься!
— Ты ее не видел.
— А как звали лошадей?
— Нашел о чем спрашивать! Мне всегда говорят их клички, но я забываю сразу после того, как перестаю их лечить. Ну, иногда помню, конечно. Если они относятся к высшей лиге. Через мои руки за год проходят сотни лошадей. Их клички записаны в компьютере… ну да, были записаны… А для себя я их запоминаю, скажем, так: «Кобыла-трехлетка, с белыми манжетами, кишечник уложен „елочкой“, — так я сразу понимаю, о ком идет речь.
— Опиши лошадей, которые погибли от атропина.
— Первый — гнедой мерин-четырехлетка с широкой белой полосой на носу. Второй — каштановый мерин пяти лет с двумя белыми манжетами на передних копытах и белой мордой.
— Так, — я записал все, что касается внешнего вида животных. — И как они погибли?
— Колики, оба раза одно и то же. Мы вынимали толстый кишечник, как при тебе, и я пальпировал… ощупывал его, стараясь отыскать место, где была нарушена проходимость, но так ничего и не находил. Как вдруг, ни с того ни с сего, сердце лошади начинало останавливаться, давление резко падало, потом звенел сигнал тревоги, и мы их теряли. Ничего нельзя было поделать. Я уже говорил тебе, что иногда подобное случается, поэтому в первый раз я не особенно задумывался о происшедшем.
— Вплоть до настоящего времени сколько было подобных случаев?
— Четыре — за восемь недель, — Кен тяжело глотнул. — Это просто невозможно.
— И всегда одно и то же?
— Да, более или менее.
— Что значит более или менее?
— Операции проводились не только на брюшной полости. Как я уже говорил, в последний раз я стягивал винтами расколовшуюся берцовую кость. А перед этим был порок дыхательных путей, как в этот раз, с западающей гортанью. Эти две принадлежали Иглвуду, что я и сказал тебе в Стрэтфорде.
— М-м-м… — промычал я, просматривая свои становившиеся все более хаотичными записи. — Ты можешь вспомнить очередность этих операций?
— Значит, так, — Кен задумался. — Жеребец, погибший от инсулина, — первый, пусть даже он погиб не в клинике.
— Угу.
— Потом идет четырехлетка Зои Макинтош.
— Так.
— Потом… лошадь Иглвуда с пороком дыхания.
— Хорошо, — сказал я, — а тебе приходилось делать тюбинг? Я помню, в детстве я был так поражен, что в трахею лошади можно вставить трубочку, с тем чтобы ей было легче дышать, а к ней — пробка, как в ванной. Ее можно закрывать при спокойной ходьбе и вынимать во время галопа.
— Не часто. Здесь это еще иногда делают, но в Америке запрещено выставлять на бегах таких лошадей. Да и тут этому скоро положат конец.
— А здесь был случай, что лошадь с трубкой вбежала в канал и утонула?
— Да, давным-давно, — кивнул он. — В Гранд-Национале. Она забыла повернуть на излучине канала и влетела прямо в воду.
— Это был 1930 год, День дерби, — сказал я, припоминая.
Кен был поражен.
— Откуда ты знаешь?
— У меня хорошая память на тривиа, — это было задумано как шутка, но я понял, что в ней большая доля правды. — А тривиа, — напомнил я, — по-латински буквально означает «три дороги». Там, где встречались три дороги, римляне выставляли таблички с новостями — краткими сообщениями о недавних событиях.
— Боже правый… — удивлялся Кен.
Я засмеялся.
— А что после случая с пороком дыхания?
Он надолго задумался.
— Следующей была лошадь Нэгреббов, принимавшая участие в показательных прыжках. Лошадь, которая наколола себя. Я тебе рассказывал. Дома, во время тренировок она сломала один из барьеров и, когда я приехал, все еще оставалась на поле с деревянной щепкой в фут длиной, которую вогнала себе в заднюю ногу чуть выше колена. Из ноги лилась кровь, а лошадь была возбуждена и старалась избавиться от двух людей, удерживавших ее за гриву. Один из них был конюхом, а вторая — девушка, которая ехала верхом. Она была вся в слезах, что могло только навредить животному. Лошади сразу чувствуют, когда их хозяин встревожен, и реагируют аналогичным образом. Эти животные чуют страх. Они очень восприимчивы. Девушка боялась, что лошадь придется усыпить, а ее папаша прыгал вокруг меня и орал: «Сделайте же что-нибудь!» — чем тоже беспокоил пострадавшую. Они сами довели ее до такого состояния, что сначала мне пришлось ввести ей транквилизатор и подождать, пока она успокоится, что само по себе не очень хорошо. В конце концов я заставил старика Нэгребба увести свою дочь в дом, так как мне вполне было достаточно помощи конюха. Потом я извлек из ноги щепку и внимательно изучил полученные повреждения. К счастью, задеты были только мышцы. Щепа повредила несколько крупных кровеносных сосудов, но не затронула ни одной вены или артерии. Я почистил и зашил рану, наложив прочный шов. Скобки, которые мы использовали, когда оперировали кобылу, для такой раны не годятся. Я сказал Нэгреббам, что нога на некоторое время воспалится и распухнет, но с помощью антибиотиков она должна благополучно зажить. А через неделю я сниму швы. Они хотели, чтобы я пообещал им, что нога будет как новенькая, но разве я мог? Я не знал этого наверняка. Более того, я очень сомневался, но огорчать их тоже не хотел. Я сказал, что должно пройти какое-то время.
Кен замолчал, окунувшись в воспоминания.
— И, как я уже рассказывал, нога благополучно заживала. Я несколько раз приезжал к ним. Снял швы. Дело подходило к концу. Потом мне вдруг позвонили и попросили срочно приехать. Нога раздулась, и бедное животное не могло подняться. Пришлось привезти ее сюда, и уже здесь прооперировать, так как я боялся, что воспалительный процесс заденет сухожилие. Но, как я уже рассказывал, сухожилие к тому времени отошло от кости. Уже ничего нельзя было поделать. Я никогда еще не сталкивался с таким тяжелым случаем. Я попросил Кэри приехать и взглянуть на лошадь, потому что мне казалось, что Нэгребб скорее поверит ему, чем мне. Ведь нам ничего не оставалось, как усыпить лошадь, а она очень славилась в округе. Нэгребб застраховал ее, и мы сообщили страховым агентам, что лошадь нельзя спасти. Они дали свое согласие на усыпление, и я сделал необходимую инъекцию. Вскоре после этого старик Нэгребб начал сетовать, что это я каким-то образом сам повредил сухожилие, когда вынимал щепку. Но я-то знаю, что это не так.
Кен замолчал и открыто посмотрел на меня.
— Я хочу рассказать тебе одну вещь, я ведь обещал, что ничего не скрою. Только не считай меня сумасшедшим.
— Ты не безнадежен, — сказал я.
— Так вот, я буквально заболел этой лошадью, все думал, что же могло произойти с сухожилием. И наконец я понял, что послужило причиной.
— И что же? — спросил я. — Есть такое вещество, называется коллагеназа, — он тяжело глотнул. — После инъекции, скажем, двух кубиков коллагеназы в сухожилие результат был бы аналогичным. — Что ты имеешь в виду? — Речь идет о ферменте, разрушающем коллаген, из которого состоят сухожилия и хрящи.
Я пристально посмотрел на Кена. Он в ответ вопросительно посмотрел на меня.
— Ты не сумасшедший, — успокоил его я.
— Но коллагеназу просто так не купишь в магазине, — продолжал Кен. — Ее поставляют химические предприятия, и она используется только в лабораторных исследованиях. Это довольно опасное вещество. То есть оно разрушает и сухожилия человека. Уж лучше не пытаться вкалывать его себе в вену.
«О Господи», — подумал я.
— Коллагеназу можно купить в концентрированном виде, в маленьких пузырьках, — сказал Кен. — Я узнавал. Достаточно одного кубика воды, чтобы довести ее до нужной концентрации. Потребуется только очень маленькая игла.
«О Господи», — снова подумал я.
— О чем ты думаешь? — спросил Кен.
Я думал о том, что он попал в серьезную переделку, но вслух сказал:
— Продолжай.
— Не забудь, — сказал он, — что в промежутках между этими случаями у меня были десятки других лошадей — скаковых, охотничьих и так далее — и с ними все было в порядке. На каждый несчастный случай приходилось много успешных операций. Несколько раз нам присылали пациентов из других ветлечебниц, и ни одно животное не погибло. Когда я рассказываю о смертельных исходах, то можно подумать, что все они происходили один за другим.
— Я понимаю.
— Так-то. Следующей была лошадь, которая скончалась в боксе интенсивной терапии. Я рассказывал тебе о ней сегодня утром.
Я кивнул. Он, похоже, не собирался повторять свой рассказ, но я спросил:
— Кто был владельцем?
— Один парень по фамилии Фитцуолтер. Порядочный человек. Он отнесся к этому философски и меня не винил.
— У тебя есть какие-то соображения на этот счет? Или ты считаешь, что эта умерла естественной смертью?
Он тяжело вздохнул.
— Я провел анализ крови этого жеребца, но я слишком поздно взял пробу. Результат неизбежно был бы отрицательным.
Я внимательно посмотрел на его бледное взволнованное лицо.
— Даже если результат был отрицательным, у тебя ведь есть какие-то подозрения?
— Подозрения есть уже хотя бы потому, что это случилось.
Такой ответ казался резонным в сложившихся обстоятельствах.
— Вскоре после этого случая от Макинтоша поступила вторая лошадь и тоже скончалась на операционном столе, как и первая. — Он покачал головой. — Только тогда мне пришла в голову мысль об атропине. Зрачки были расширены, понимаешь? Я не обратил на это внимания в первый раз или же просто не придал значения, потому что еще не было оснований для подозрения.
— Ты прав, — вздохнул я.
— Потом, в четверг, в день твоего приезда мы потеряли лошадь Иглвуда, случай с берцовой костью. Симптомы те же. Остановка сердца и падение давления. Перед операцией я взял кровь для анализа, а Оливер еще раз сделал это, когда стало ясно, что лошадь нельзя спасти. Но результатов мы уже никогда не узнаем, потому что тесты лежали в холодильнике в лаборатории сгоревшего здания. Я собирался послать их для анализа в специализированную лабораторию.
— Скажи, были ли какие-нибудь существенные отличия в случаях с двумя лошадьми Макинтоша от той операции, которую ты проводил при мне, если не считать отсутствия физического нарушения проходимости кишечника?
— Никаких, кроме того, что вместо тебя была Белинда. Скотт занимался наркозом, а Белинда готовила инструменты. Мы всегда так работаем.
— Втроем?
— Не всегда. Бывает, присутствует кто-то еще. Например, Люси помогает во время операций на пони. Часто ассистирует Оливер. Я, в свою очередь, помогаю Джею с коровами и быками. Кэри всегда следит, чтобы все шло как нужно. Он при необходимости может вмешаться, но последнее время он работает только с мелкими животными. Айвонн, несмотря на все ее кокетство, замечательный тонкий хирург, приятно смотреть, когда она работает. Я видел, как она, словно играя в разрезную головоломку, по частям собирала кошек и собак, попавших под машины. Однажды ей принесли любимца одного мальчика — маленького кролика. Она под микроскопом пришила ему обратно лапку. Прошло немного времени, и крольчонок уже прыгал по клинике. — Кен помолчал. — Клиника всегда была нашей гордостью и радостью, понимаешь? Не всякая ветлечебница располагает таким хорошим оборудованием. Поэтому к нам часто обращаются за помощью наши коллеги из других клиник.
— Давай вернемся к четвергу, — сказал я. — К тому времени все вы почувствовали неладное и дрожали над каждой операцией, так?
Он молча кивнул.
— Поэтому вы все проверяли дважды. С вами был Оливер. Вы оперировали на конечности, а не на брюшной полости. Постарайся вспомнить все до мельчайших подробностей, начиная с того момента, как привезли лошадь. Смотри, ничего не Упусти. Не спеши. Я подожду. У тебя есть время.
Кен не спорил. Пока он думал, я следил за ним, замечая мельчайшие движения мускулов его лица, видя, как он переходит от одной процедуры к другой. Потом он покачал головой, нахмурился и огорченно откинулся на спинку стула.
— Ничего, абсолютно, — отрезал Кен. — Ничего, кроме… — Он замолчал в нерешительности, неуверенный в своей догадке.
— Кроме чего? — спросил я.
— Видишь ли, Оливер следил за экраном, как ты. Пару раз я тоже поглядывал на него. Сейчас я не могу поклясться, но мне показалось, что кривая электрокардиографа — линия, которая отражает частоту пульса, — несколько изменилась. Стоять и следить за ней я не мог. Может, мне и следовало это сделать. А потом, конечно, кривая заметно изменилась, так как была нарушена работа сердца. — Кен нахмурился, серьезно задумавшись. — Мне нужно будет кое-что проверить.
— Здесь? — спросил я, оглядываясь.
— Нет, дома. Все мои книги дома. И слава Богу, что они там. Кэри держал свои у себя в кабинете, и все мы могли ими пользоваться, если наталкивались на что-то такое, в чем мы сомневались. То, что не унес пожар, уничтожила вода, — он покачал головой. — Некоторые из тех книг невозможно будет заменить.
— Не повезло вам, — сказал я. — И на этом неприятности не закончились. — Во всяком случае, еще предстоит опознать труп, который обнаружили вечером.
Кен устало потер ладонями лицо.
— Поехали в Тетфорд.
— Ладно. Но, Кен…
— Что?
— До тех пор, пока они не выяснят, чье это тело, не ходи один по темным улицам.
Кен удивленно посмотрел на меня. Он как-то не задумывался над тем, что найденный труп может служить сигналом опасности.
— Это наверняка поджигатель, — возразил он.
— Возможно. Но зачем ему понадобилось устраивать пожар?
— Понятия не имею. Этого никто не знает.
— У меня складывается впечатление, что поджигатель сам не знал, что начнется пожар, до тех пор, пока уже ничего нельзя было поделать.
— Почему ты так считаешь?
— Растворитель, краска — они почему-то оказались там. Если бы ты собирался поджечь здание, разве ты решился бы бросить спичку, зная, что вокруг полно легковоспламеняющихся веществ?
Он подумал и сказал:
— Пожалуй, нет.
— Так что будь осторожен.
— Знаешь, ты напугал меня.
— Вот и хорошо.
Он пристально посмотрел на меня.
— Не ожидал, что ты окажешься таким…
— Каким?
— Таким… таким пронырливым.
Я криво улыбнулся.
— Как коварная игла? Но ведь никто из нас не может всего упомнить. Мы не сразу придаем значение многим серьезным вещам. Понимание, что ты запомнил что-то важное, часто приходит неожиданно и с большим опозданием. Поэтому, если ты вспомнишь что-нибудь такое, что упустил из виду, обязательно расскажи.
— Хорошо, — сказал он твердо, — расскажу.
Викки старалась изо всех сил понравиться Жозефине, матери Кена. Но, что правда, то правда — у них были несовместимые характеры. Викки, порывистой, щедрой, внутренне молодой, несмотря на седину, приходилось искать общий язык с обидчивой, скромно одетой, угловатой женщиной, для которой неодобрительное отношение к тому, что ее окружало, было привычкой. Белинда, отбывающая срок изгнания в кухне решила подзарядиться стаканчиком «Кровавой Мэри» (чтобы успокоить нервы и перестать визжать как сказал Кен, который и приготовил для нее напиток). Стаканчик возымел свое действие, и Белинда заметно подобрела. Мы с Грэгом разговаривали о том о сем, не произнося ничего такого, что стоило бы запомнить. Наконец все уселись за стол и принялись за жареного ягненка с картофелем, горошком, морковью и подливой. Признаться, я уже стал забывать о существовании подобных блюд. За столом все были настолько увлечены процессом поглощения пищи — передавали, подливали, подклады-вали, — что я счел возможным безо всяких прелюдий заговорить на тему блестящей работы Кена, встреченной подозрительной неблагодарностью хозяина кобылы.
— Уникальный человек, — сказал я. — Винн Лиз, так, кажется, его зовут. Он мне ужасно не нравится.
Жозефина Макклюэр, сидевшая рядом со мной, отвлеклась от вилки с аппетитным кусочком, который она собиралась положить себе в рот, и посмотрела на меня. Я как ни в чем не бывало продолжал:
— Он проявил удивительное равнодушие к своей лошади. Ему было наплевать на нее. У меня даже сложилось впечатление, что он желал ее смерти.
— Это невозможно! Такая бессердечность! — воскликнула Викки.
Жозефина Макклюэр положила в рот свой кусочек.
— У некоторых это от рождения, — сказал я.
Кен в очередной раз рассказал о том, как он получил разрешение на операцию от жены Винна Лиза. Он улыбнулся:
— Он сказал, что я не мог разговаривать с его женой посреди ночи, так как она всегда принимает снотворное.
Жозефина Макклюэр язвительно вставила: — Быть женой Винна Лиза — тут без снотворного не обойдешься.
«Вот ты и завелась, уважаемая», — подумал я и в один голос с другими присутствующими спросил почему.
— Кен, — сурово обратилась она к сыну, — ты не говорил мне, что делал какую-то работу для Винна Лиза. Одно это имя! То, что он вытворял, в голове не укладывается. Я думала, он уехал за границу. Держись от него подальше.
Кен уязвленно ответил: — Я не знал, что вы с ним знакомы.
— Я с ним не знакома. Я его знаю. Это не одно и то же.
— А что вы о нем знаете? — спросил я, придав своему голосу такую проникновенность, на какую только был способен. — Расскажите нам.
Она фыркнула.
— Он издевался над лошадьми, и за это его отправили в тюрьму.
Викки издала возглас, полный ужаса, а я спросил — Когда?
— Много лет тому назад. Возможно, лет сорок. Был ужасный скандал, потому что его отец был мировым судьей.
Кен, открыв рот, уставился на нее.
— Ты никогда не говорила мне об этом.
— Не было повода. Я много лет не слышала его вмени. Уж забыла и думать. К тому же он уезжал. Но если этот ваш владелец был так бессердечен наверняка это он и есть. Не так уж много людей носят имя Винн Лиз.
— У вас хорошая память, — сказал я.
— Я ей горжусь.
— А еще у Кена были неприятности с Роном Апджоном, — сказал я. — А о нем вы никаких скандальных историй не знаете?
— Ронни Апджон? — Она слегка нахмурилась. — Мой муж был с ним знаком. И с его стороны было глупо упрекать Кена, что та лошадь выиграла скачки. Кен мне рассказывал.
Я старался ее разговорить: — Он все еще работает? Наверное, у него есть партнеры?
— А, вы имеете в виду старого господина Трэверса? Нет, он был партнером отца Ронни.
Я затаил дыхание. Жозефина отрезала кусочек мяса и положила его себе в рот.
— Я прослушал, — сказал Кен. — О чем вы говорили?
— Старик Трэверс, — продолжала его мать, — был большим бабником.
Викки поразил контраст между высокомерностью Жозефины и скудностью ее словарного запаса. При слове «бабник» Викки едва не рассмеялась. Но Жозефина говорила серьезно. Грэг, наверное, улыбаясь про себя, подумал, что Жозефине уже нечего бояться бабников. Но когда-то она была молодой и счастливой женой и, несмотря на складочки вокруг рта, многое от той женщины оставалось в ней и сейчас.
— Апджон и Трэверс, — задумчиво произнес я. — Да, они работали вместе. — Жозефина продолжала бесстрастно пережевывать свой кусочек. — И чем они занимались? — спросил я.
— Не знаю. Что-то связанное с финансами. — В ее голосе можно было прочесть, что финансы ее ничуть не интересуют. — Насколько я знаю, ронни Апджон не работал ни одного дня в своей жизни. Его отец и старик Трэверс не имели постоянного дела.