Страница:
С каждого из них на сегодня было довольно, поэтому все молчали.
После заметной паузы Кен отрывисто проговорил:
— Я останусь, если останется Питер. «Вляпался, что называется, — подумал я. — Ну хорошо». А вслух сказал:
— О'кей.
— Кто завтра по вызовам? — спросил седовласый мужчина.
— Я, — ответил Кен.
— И я, — отозвалась темноволосая молодая женщина.
Седовласый кивнул.
— Договорились, Кен остается. Остальным спать. — Он поднялся на ноги, устало опираясь на крышку стола. — Военный совет здесь, завтра в девять.
Он обошел стол и остановился напротив меня.
— Кем бы вы ни были, спасибо, — и он коротко пожал мне руку. — Кэри Хьюэтт, — представился он.
— Питер Дарвин.
— О, вы родственник… Я покачал головой.
— Нет. Конечно, нет. Уже поздно. Всем домой. Он первым вышел из кабинета, а остальные, зевая, последовали за ним. Все мимоходом кивали мне, но уже не представлялись. Никто из них не проявил особого интереса к незнакомцу, на которого они так запросто оставляли свою собственность. Очевидно, они верили Кену, и автоматически это доверие распространялось на его друзей.
— Где Белинда? — спросил я, когда все наконец разошлись.
— Белинда? — Кен, казалось, не сразу понял, о чем его спрашивают. — Белинда… Она с лошадьми.
Он помолчал, а потом объяснил:
— В стойлах находились три лошади, наши пациенты. Им был нужен постоянный уход. Мы отвели их к одному тренеру, у него во дворе есть место. Белинда за ними присмотрит. Снова пауза.
— Они начали беспокоиться, сами понимаете. Учуяли запах дыма. И мы ведь не знали… То есть больничный корпус тоже мог сгореть. Да и стойла…
— Ну да.
Он все еще слегка дрожал.
— Здесь довольно прохладно, — заметил я.
— Что? Да, пожалуй. Пожарные велели не включать центральное отопление до тех пор, пока его не проверят. Тут газовая горелка.
— А в административном корпусе тоже?
— Да, но она была выключена. На ночь газ всегда выключают: пожарные требуют. Они даже грозились перекрыть основной вентиль.
Кена снова начало трясти.
— Это просто какой-то кошмар. Это… это…
— Понимаю, — сказал я, — присядьте.
Я указал на стул, на котором прежде сидел седовласый мужчина — единственное в комнате, на чем можно было сидеть. Кен подошел и упал на него как подкошенный. У него были длиннющие ноги, которые, казалось, вот-вот развинтятся в тазобедренном суставе, в коленях и в щиколотках. Такой себе разборный скелет. Удлиненный скандинавский череп еще больше подчеркивал это ощущение. А по тонким, с крупными костяшками пальцам просто можно было изучать анатомию.
— Если не считать самого пожара, — спросил я, — что-то еще произошло?
Он поставил локти на стол, обхватил руками голову и в течение минуты ничего не отвечал. Когда же наконец он заговорил, голос его был низким. Казалось, ему с трудом удается себя контролировать.
— Мне приходится оперировать лошадей примерно пять раз в неделю. Считается нормальным, если на операционном столе погибает примерно одна из двухсот. У меня выходило где-то одна-две смерти в год. И с этим ничего не поделаешь: лошади тяжело переносят наркоз. Но дело в том, — он тяжело глотнул, — что за последние два месяца я потерял таким образом четверых.
Я бы воспринял это скорее как невезение, чем как злой рок, и спросил:
— А это считается слишком много?
— Вы не понимаете! — воскликнул Кен, как если бы у него ком застрял в горле. Ему с трудом удавалось себя сдерживать. — Ведь слухи распространяются мгновенно, как огонь в лесу. Начинаются пересуды. А когда плохие отзывы о враче постоянно у всех на слуху, ему перестают присылать своих лошадей. Люди обращаются к другому ветеринару. На создание репутации уходят годы, а рухнуть все может в один момент, вот так, — и он щелкнул своими длинными пальцами. — Я-то знаю, что я хороший хирург. Кэри знает, все знают, иначе бы меня давно вышвырнули. Пусть сами решают. Но, как бы там ни было, они тоже к этому причастны.
Я обвел рукой пустой кабинет:
— Люди, которые здесь были?.. Кен кивнул.
— Шесть ветеринаров, включая меня, а также Скотт, анестезиолог. Я знаю, о чем вы хотите спросить, и сразу скажу вам, нет, его я не виню. Он хорошо знает аппаратуру и опытный помощник ветеринара, как и Белинда.
— Что случилось этим утром? — спросил я.
— То же, что и в прошлый раз, — удрученно проговорил Кен. — Я стягивал винтами расколовшуюся берцовую кость. Обычная операция. Но пульс у лошади вдруг снизился, давление упало, и мы так и не сумели его восстановить.
— Мы?
— Обычно мы оперируем втроем: Белинда, Скотт и я. Но сегодня моим ассистентом был Оливер Квинси. И это по настоянию владельца, потому что до него дошли нехорошие слухи. Однако лошадь все-таки погибла. И я не могу… я не… в этом вся моя жизнь.
После небольшой паузы я заметил:
— Надо полагать, вы проверили оборудование и медикаменты, которые были использованы.
— Естественно, причем не раз. Этим утром мы дважды все проверили, прежде чем приступить к работе. Даже трижды: я, Скотт и Оливер. И каждый делал это отдельно.
— А кто проверял последним?
— Я.
Он ответил не задумываясь, но потом понял всю важность заданного мной вопроса и, уже медленнее, повторил:
— Последним проверял я. Понимаю, что, может быть, мне не следовало этого делать, но я должен был убедиться.
«Реплика и поведение человека, у которого совесть чиста», — подумал я и сказал:
— Вам не кажется, что в сложившихся обстоятельствах было бы благоразумнее предоставить оперировать эту лошадь кому-нибудь из ваших коллег?
— Что? — Он непонимающе посмотрел на меня, но. вспомнив, что я не разбираюсь в тонкостях его профессии, пояснил: — Мы коллеги лишь в широком смысле этого слова, ведь у каждого своя специальность. Кэри и те две женщины специализируются на мелких животных, правда Люси Амхерст может прооперировать овцу или даже пони. Джей Жарден заведует крупным рогатым скотом. У меня — лошади. А Оливер Квинси работает со всеми крупными животными и ассистирует как Джею, так и мне, но он недостаточно опытен как хирург. По крайней мере, здесь, в клинике, он выполняет в основном амбулаторную работу. Он может сделать простую операцию, кастрацию, например, но ее мы делаем на дому.
Кен наконец-то перестал дрожать. Скорее всего возможность излить душу помогла ему снять нервное напряжение.
— Все мы до определенной степени взаимозаменяемы, — продолжал он. — То есть любой из нас может закрыть рану и остановить кровотечение, будь то у хорька или у ломовой лошади. Каждый знает все наиболее частые заболевания животных и как их лечить, но дальше мы уже специализируемся каждый в своей сфере. — Он помолчал. — На самом деле во всей округе не много таких хирургов, как я. Случалось, другие ветеринары направляли ко мне сложных животных. Клиника приобрела солидную репутацию, и мы просто не можем допустить ее потери.
Я поразмыслил немного и спросил:
— А в отделениях для кошек и собак случались какие-нибудь чрезвычайные ситуации?
Кен удрученно покачал головой:
— Нет, только лошади.
— Те, которые участвуют в скачках?
— В основном. Правда, пару недель назад был случай с лошадью, принимавшей участие в показательных прыжках по олимпийским стандартам, и то она умерла не во время операции. Мне пришлось ее усыпить, — он скорбно смотрел перед собой. — Неделей раньше я порядочно повозился с ее задней ногой, которую она поранила во время неудачного прыжка. Ее уже отправили домой, так как дело шло на поправку. И тут меня срочно вызвали к ней на дом. Приехав, я увидел, что ногу раздуло, как воздушный шар, и все сухожилие воспалилось к чертовой матери. Бедняжка не могла даже встать. Я дал ей болеутоляющее, привез сюда, вскрыл ногу, но бесполезно… Сухожилие отошло от кости. Уже ничего нельзя было поделать.
— И часто такое случается? — спросил я.
— Да нет, черт его подери. Хозяин лошади просто взбесился, приехала его дочь, вся в слезах. Тут такой стоял трам-тарарам! Слава Богу, лошадь была застрахована, иначе было бы еще одно судебное разбирательство. Нам бы следовало застраховаться от несчастных случаев во время практики, так, как это делают в Америке. В мире скачек иногда приходится иметь дело с такими скандалистами! И в ста процентах случаев они требуют, чтобы результат лечения был успешным. Но в действительности это невозможно.
У меня было смутное чувство, что кое-какие подробности он опустил, но я решил, что это сугубо профессиональные нюансы, которых я бы все равно не понял. Как бы там ни было, я понимал, что он вовсе не обязан посвящать меня во все подробности сложившейся ситуации.
Ночь становилась все холоднее. Кен ушел в себя, погрузившись в раздумья. У меня было большое желание немного поспать. Ну кто явится сюда среди ночи поджигать больницу? С моей стороны было большой глупостью предположить подобное.
И все же я встряхнулся и вышел в галерею. Все спокойно, повсюду яркий свет. Я вернулся в прихожую и убедился, что коллеги Кена, когда уходили, заперли входную дверь.
Все абсолютно надежно.
Несмотря на то что в прихожей было сыро, здесь казалось значительно теплее, чем в галерее и кабинете. Я прислонил ладонь к стене, обращенной к сгоревшему зданию. Она была горячей, но не настолько, чтобы вызвать опасения. Тепло скорее успокаивало. На тяжелой двери, ведущей в стеклянную галерею, стянутой болтами, висела пластиковая табличка с надписью: «Противопожарную дверь держать закрытой». Дверь была значительно горячее, чем стена, но вряд ли на ней можно было поджарить яичницу. Третья дверь из прихожей вела в просторную, без особых удобств душевую, а четвертая выходила в стерилизационную. Никаких притаившихся поджигателей ни здесь, ни там не наблюдалось.
Мимо испорченной кофеварки я вернулся обратно в кабинет и попросил Кена, чтобы он показал мне оставшуюся часть помещения. Он, словно в летаргическом сне, поднялся со стула и начал рассказывать мне, что любой врач, оперирующий в данный момент, мог использовать кабинет, в котором мы находились, чтобы записывать ход операции и выписывать рецепты.
— Потом все записи, — добавил он, сокрушенно качая головой, — относились секретарю и помещались в базу данных.
— В компьютер? — спросил я, щелкнув пальцами в направлении монитора, стоявшего на специальном столике около письменного стола.
— Да, в основной компьютер, который находился в административном корпусе. Но секретарь вносил только дату, кличку животного, имя владельца, тип операции и номер дела. На то, чтобы внести в компьютер все записи, понадобилось бы слишком много времени, да и ошибок было бы немало. Если кто-то хочет навести справки, он просто узнает номер дела и находит нужную папку. — Кен беспомощно развел руками. — Только теперь все папки уничтожены, да и сам компьютер, конечно, тоже. По крайней мере, этот терминал сдох. Таким образом, уже не на что сослаться, чтобы доказать, что все операции, оканчивавшиеся смертельным исходом, проводились как положено, с выполнением всех необходимых требований.
Я про себя подумал, что, с другой стороны, если имели место отступления от необходимых требований, то все записи, фиксирующие это, тоже благополучно исчезли. Все же я верил в искренность Кена, иначе с чего бы это я разгуливал среди ночи по ветеринарной больнице в поисках охотников пошалить со спичками?
— Досаднее всего то, — сказал Кен, — что архитектор, которого мы наняли для постройки клинического отделения, предупреждал нас о несоответствии этого здания требованиям противопожарной безопасности. Он сказал, что везде нужно установить тяжелые огнеупорные двери, а нам, если честно, совершенно не хотелось этого делать. Такие двери очень мешают передвигаться… Мы понимали, что просто будем оставлять их открытыми. И вот пожалуйста — архитектор оказался прав! Слава Богу, он потребовал, чтобы мы установили эти двери по крайней мере в обоих концах галереи. Пожарные сказали, что именно двери да еще длина коридора буквально спасли клиническое отделение.
— А почему галерея такая длинная?
— Это как-то связано с подземными магистралями. Ближе не оказалось подходящего места для фундамента — вот и пришлось построить галерею, не то бегали бы под дождем от одного здания к другому.
— К лучшему.
— Как оказалось.
— А как давно построили клинику?
— Три или четыре года назад. Да, точно. Три с половиной года.
— И все сотрудники ее используют? Кен кивнул.
— Только не для мелких операций. Бывает, приходится оказывать срочную медицинскую помощь прямо на месте, если, например, собаку переедет машина или еще что-нибудь в этом роде. Вообще-то тут есть операционный блок для мелких животных. А еще в основном здании есть… были небольшие кабинеты, там мы проводили вакцинацию и все такое.
Кен замолчал.
— Господи, как это все ужасно!
Он встал, медленно вышел из комнаты и направился к центральному коридору. Пол везде был выложен черной, с серыми вкраплениями, виниловой плиткой, стены — безукоризненно белые. Клиника явно не предназначалась для удовлетворения прихотей пациента-человека, здесь все подчинялось требованиям практичности и противопожарной безопасности.
В помещении не было ничего, сделанного из дерева. Везде металлические двери в металлических косяках, выкрашенные коричневой краской. Как сказал Кен, три из них, слева, вели в кладовки. Все они были заперты. Кен открыл их, и мы все осмотрели — нигде никого. Справа от входа в кабинет располагалась комната побольше, разделенная на две части. В одной части находилось стационарное рентген-оборудование, а в другой — передвижной аппарат на колесах. Еще там стоял топчан со сложенными и, похоже, неиспользованными простынями. Дверь, которая сейчас была закрыта, вела на площадку для парковки автомобилей и предназначалась для пациентов.
— Приходится запирать все эти двери, включая и ту, что ведет в кабинет, — мрачно прокомментировал Кен. — Мы обнаружили, что, когда мы заняты в операционной, отсюда пропадают вещи. Вы себе не представляете, что только может украсть человек!
«Стремление подобрать то, что плохо лежит, — это что-то вроде врожденного инстинкта», — подумал я.
Сразу за рентген-кабинетом находилась тяжелая противопожарная дверь, которая, по идее, должна была преградить нам дорогу. Она была на месте, но оказалась распахнутой, а между ней и косяком был вставлен приличных размеров деревянный клин. Кен проследил за моим взглядом и пожал плечами.
— В этом-то вся проблема. Трудно открывать эту дверь, когда твои руки заняты инструментами. Как только приехали пожарные, они сразу ее закрыли, но кто-то успел ее снова открыть. Сила привычки!
Впереди была очень широкая дверь, на которую, по всей видимости, эта привычка не распространялась. Коридор же поворачивал вправо.
— Эта дверь, — сказал Кен, — ведет из этой части здания к операционному блоку. А коридор поворачивает к наружной двери.
Он открыл дверь, прошелся рукой по ряду выключателей, чтобы осветить нам дальнейший путь, и вывел меня в вестибюль с большим количеством дверей.
— Здесь у нас комнаты для переодевания, — говорил Кен, по очереди открывая двери слева и справа, — а впереди — предоперационная, где мы надеваем халаты, перчатки и тому подобное. Будет лучше, если мы сейчас наденем халаты и чехлы для обуви. Это в целях соблюдения чистоты в операционной.
Вручив мне пару одноразовых полиэтиленовых чехлов и какую-то хлопчатобумажную робу, он и сам экипировался аналогичным образом. Потом мы надели шапочки наподобие тех, которыми пользуются в душе, и специальные маски. Я представил себя актером, снимающимся в медицинском фильме, в сцене, где играют одни глаза.
— Здесь также находятся инструменты и медикаменты, — продолжал Кен, указывая на стеклянные шкафы, запиравшиеся на ключ. — Вот этот шкаф открывается с двух сторон: отсюда, а также из операционной. Шкаф с медикаментами сделан из небьющегося стекла и запирается на два замка.
— Настоящая крепость! — не удержался я.
— Кэри прислушивается к советам наших страховых агентов, так же, как участковых и инспекторов пожарного надзора, — все они тут побывали.
Кен указал на дверь слева:
— Эта ведет в операционную для мелких животных.
Дверь справа вела в подсобку.
— В операционную можно попасть через подсобку, — сказал он, — но мы пройдем туда прямо отсюда.
Он толкнул двухстворчатую дверь, которая была прямо перед нами и, как ни странно, оказалась незапертой, и шагнул на арену всех своих несчастий.
С первого взгляда стало ясно, что мы попали в операционную, несмотря на то что стол в центре зала был футов девять в длину, со стойками на каждом углу, как у кровати с пологом. Вдоль стен расположились непонятно для чего предназначенные тележки, повозки и столы на колесиках, полностью из металла. У меня было ощущение гораздо большего пространства, чем я ожидал.
Явно не испытывая к столу особого благоговения, Кен обогнул его и прошел к дальней стене. Снова звякнули ключи — и целая секция отъехала в сторону, открывая нашему взору еще одну комнату. Я прошел внутрь вслед за Кеном и, к своему удивлению, обнаружил, что пол здесь очень мягкий. Я вопросительно посмотрел на Кена. Он кивнул и пояснил:
— Стены также покрыты мягкой обивкой, — он ткнул кулаком в обтянутую серым полиэтиленом панель. — Это все равно что маты в спортзале. Снижает шок. Здесь мы усыпляем лошадей, а мягкая обивка предотвращает ушибы, когда они падают.
— Уютная комнатка, — с издевкой заметил я. Кен едва заметно кивнул и указал наверх:
— Видите вон те рельсы на потолке и цепи, что свисают вниз? Мы стягиваем копыта лошади металлическими манжетами, обитыми мягким, прикрепляем их к цепям, поднимаем лошадь, и ее везут по этим рельсам в операционную, — он указал на раздвижную дверь, — прямо к столу. Потом мы опускаем лошадь так, как нам надо. Стол передвижной, и его также при необходимости можно перемещать.
«Век живи, век учись, — подумал я. — И такое узнаешь!»
— Приходится, правда, поддерживать, э-э-э… переносить… голову, — сказал Кен.
— Ну да, конечно.
Он вернул на место раздвижную дверь и снова запер ее. Потом прошел по топкому покрытию к другой двери, также обитой мягким и выходившей в небольшой коридор. Мы пересекли его и попали в комнату, которую Кен назвал залом подготовки к операции.
— Здесь все необходимое для оказания первой помощи, — вкратце объяснил он. — Тут мы принимаем вновь прибывших животных.
Кен снял чехлы и бросил их в специальный контейнер, жестом предложив мне сделать то же самое.
— Отсюда можно выйти в коридор и дальше — на улицу.
Порыв ветра внес через открытую входную дверь хлопья тлеющей золы. Мы пошли дальше, и Кен снова запирал все двери, которые мы миновали. На каждом ключе у Кена висел цветной брелок с приклеенным к нему ярлыком, содержащим краткую информацию о назначении того или иного ключа в общей схеме больничных замков. Кен бренчал ключами, как заправский тюремщик.
Выйдя на улицу, мы все же оставались под широким карнизом, который тянулся вдоль четырех новых боксов, выстроившихся в ряд слева от нас. Ворота боксов по-прежнему оставались открытыми, пациентов в них не было.
— Ну, вот и все, — вздохнул Кен, оглянувшись вокруг. — Здесь мы принимаем больных животных и заводим их прямо в приемное отделение. Как правило, мы не можем терять время.
— И почти всегда вам приводят лошадей? Кен кивнул.
— Очень редко — крупный рогатый скот. Это зависит от ценности животного, если расходы себя оправдывают. А так — да, в основном лошади. Здесь люди любят поохотиться, и часто лошади прокалывают копыта. Бывает — ранятся о колючую проволоку. Если мы не можем оказать необходимую помощь в домашних условиях, мы приводим их сюда. Например, при ранениях брюшной полости, и тому подобном. И опять-таки, многое зависит от того, насколько хозяин дорожит животным.
Размышляя над тем, что я узнал, я спросил:
— А сколько лошадей на вашем участке?
— Точно не могу сказать. Мы постоянно обслуживаем где-то полдесятка или больше конюшен скаковых лошадей, пять школ верховой езды, несколько пони-клубов, а также бесчисленных охотников, артистов, спортивных наездников и просто тех, кто держит пару рысаков, чтобы время от времени прокатиться… Ах да, еще приют для престарелых стиплеров. Так что лошадей в Глостершире хватает.
— Как и любящих хозяев, — вставил я. И надо же, Кен улыбнулся:
— Да, и именно это держит нас на плаву. — Улыбка исчезла. — До сегодняшнего дня.
— Закон равновесия, — попытался успокоить его я. — Теперь несколько месяцев кряду дело будет обходиться без смертельных случаев.
— Сомневаюсь.
Я прислушался к безнадежности и страху, звучавшим в его голосе, и подумал: «А что, если они вызваны чем-то, чего Кен так и не рассказал мне?»
— Вряд ли кто-нибудь прячется в стойлах, — сказал вдруг Кен.
— Мы можем проверить.
Он пожал плечами, но мы все-таки прошлись вдоль боксов и убедились, что они пусты, включая небольшие отсеки для корма.
— Вот так-то, — сказал Кен на обратном пути. Он закрыл и запер на щеколды все боксы, а потом повел меня не обратно в операционный блок, а к другому входу, который находился в нише, слева от операционного блока и через который мы попали в конец выложенного черной плиткой коридора. Оттуда через расшторенные окна было видно место, где стояла пожарная машина. На стене напротив окон расположился длинный ряд крючков. Там висели две куртки с капюшонами, пара полотняных кепок и хомут. Внизу на полу стояли несколько пар высоких резиновых сапог, а на полочке сверху — сменная обувь.
Кен тщательно вытер ноги о коврик у входной двери и подождал, пока я сделаю то же самое. Затем он открыл очередную дверь, и мы оказались всего в нескольких шагах от того места, с которого начали. Кен отнес халаты обратно в комнату для переодевания и вернулся.
— Как непривычно тихо повсюду, — сказал он, — а ведь обычно здесь довольно шумно.
Я согласился и заметил, что, наверное, можно больше не опасаться вторжения незваных гостей. При этом я пожалел о своем предложении установить круглосуточное дежурство. Накануне я не подумал о том, что может быть холодно. Однако уже в три часа утра зуб на зуб не попадал, а на рассвете могло стать еще холоднее.
— Что, если мы воспользуемся теми куртками, — предложил я, — и еще завернемся в одеяла?
— Можно, — начал говорить Кен, но был прерван тем же приглушенным зуммером, что и в ресторане. Звонил телефон, висящий у него на поясе.
Он посмотрел на меня невидящим взглядом, словно задумавшись на мгновение, кому мог понадобиться в такое время, но потом все же отстегнул телефон и ответил:
— Хьюэтт и партнеры. Да… Это Кен.
Я не предполагал, что он способен побледнеть еще больше, однако это случилось. Его снова начало трясти.
— Да, — сказал он. — Хорошо. Выезжаю немедленно.
Пальцы не слушались его, когда он пристегивал телефон обратно к поясу. Он три или четыре раза глубоко вздохнул, чтобы прийти в себя, но в бледно-голубых глазах по-прежнему сквозила тревога.
— Это из вернонсайдской конюшни, — сказал Кен. — У них там племенная кобыла с коликами. Конюх выгуливал ее, а ей стало хуже. Я должен ехать.
— Может, лучше послать кого-нибудь другого? — подсказал я.
— Нет. Если я пошлю кого-то другого — можете считать, что меня уволили.
Кен посмотрел на меня безумным взглядом человека, стоящего перед необходимостью принять решение, требующее большого мужества. Потом, словно у него не было выбора, он решительно зашагал вдоль коридора к комнате, где хранились медикаменты. Там он быстро выбрал несколько пузырьков, взял шприцы и другие необходимые инструменты.
Пальцы дрожали.
Он ничего не уронил.
— Меня не будет в течение часа, — сказал Кен. — Это в лучшем случае.
Он посмотрел на меня, но тут же отвел глаза.
— Ничего, что я оставляю вас здесь? Вы ведь не обязаны… Я едва знаком с вами.
— Ничего, я останусь, — кивнул я.
— Если что, вызывайте полицию, — и Кен стремительно двинулся по коридору в направлении пальто, висевших у двери. Уже на ходу он бросил через плечо, что мне не нужно отвечать на телефонные звонки, потому что они все равно будут переадресованы на его мобильный телефон. Они так обычно и делали, адресат менялся в зависимости от того, кто был на дежурстве.
— Сами можете звонить, — добавил он, взяв с вешалки куртку. Затем он снял с ног туфли и скользнул в резиновые сапоги. — Ключи я вам лучше оставлю.
И он бросил мне тяжелую связку.
— До встречи.
Он выбежал через дальнюю дверь, загремев щеколдой. Через несколько секунд заработал двигатель его автомобиля, и я услышал, как он выезжает со двора.
Когда шум машины стих, я попытался натянуть на себя оставшуюся куртку оливкового цвета, но она была впору женщине невысокого роста, такой, как Белинда, а мне совершенно не годилась. Недолго думая, я отправился в рентген-кабинет за одеялом, завернулся в него до самого подбородка, уселся на мягкий стул, стоявший в кабинете, закинул ноги на стол и погрузился в чтение статьи в ветеринарном журнале о перемещении зародыша в бесплодных кобыл из других конематок для вынашивания и возможных влияниях этого перемещения на породистость плода.
После заметной паузы Кен отрывисто проговорил:
— Я останусь, если останется Питер. «Вляпался, что называется, — подумал я. — Ну хорошо». А вслух сказал:
— О'кей.
— Кто завтра по вызовам? — спросил седовласый мужчина.
— Я, — ответил Кен.
— И я, — отозвалась темноволосая молодая женщина.
Седовласый кивнул.
— Договорились, Кен остается. Остальным спать. — Он поднялся на ноги, устало опираясь на крышку стола. — Военный совет здесь, завтра в девять.
Он обошел стол и остановился напротив меня.
— Кем бы вы ни были, спасибо, — и он коротко пожал мне руку. — Кэри Хьюэтт, — представился он.
— Питер Дарвин.
— О, вы родственник… Я покачал головой.
— Нет. Конечно, нет. Уже поздно. Всем домой. Он первым вышел из кабинета, а остальные, зевая, последовали за ним. Все мимоходом кивали мне, но уже не представлялись. Никто из них не проявил особого интереса к незнакомцу, на которого они так запросто оставляли свою собственность. Очевидно, они верили Кену, и автоматически это доверие распространялось на его друзей.
— Где Белинда? — спросил я, когда все наконец разошлись.
— Белинда? — Кен, казалось, не сразу понял, о чем его спрашивают. — Белинда… Она с лошадьми.
Он помолчал, а потом объяснил:
— В стойлах находились три лошади, наши пациенты. Им был нужен постоянный уход. Мы отвели их к одному тренеру, у него во дворе есть место. Белинда за ними присмотрит. Снова пауза.
— Они начали беспокоиться, сами понимаете. Учуяли запах дыма. И мы ведь не знали… То есть больничный корпус тоже мог сгореть. Да и стойла…
— Ну да.
Он все еще слегка дрожал.
— Здесь довольно прохладно, — заметил я.
— Что? Да, пожалуй. Пожарные велели не включать центральное отопление до тех пор, пока его не проверят. Тут газовая горелка.
— А в административном корпусе тоже?
— Да, но она была выключена. На ночь газ всегда выключают: пожарные требуют. Они даже грозились перекрыть основной вентиль.
Кена снова начало трясти.
— Это просто какой-то кошмар. Это… это…
— Понимаю, — сказал я, — присядьте.
Я указал на стул, на котором прежде сидел седовласый мужчина — единственное в комнате, на чем можно было сидеть. Кен подошел и упал на него как подкошенный. У него были длиннющие ноги, которые, казалось, вот-вот развинтятся в тазобедренном суставе, в коленях и в щиколотках. Такой себе разборный скелет. Удлиненный скандинавский череп еще больше подчеркивал это ощущение. А по тонким, с крупными костяшками пальцам просто можно было изучать анатомию.
— Если не считать самого пожара, — спросил я, — что-то еще произошло?
Он поставил локти на стол, обхватил руками голову и в течение минуты ничего не отвечал. Когда же наконец он заговорил, голос его был низким. Казалось, ему с трудом удается себя контролировать.
— Мне приходится оперировать лошадей примерно пять раз в неделю. Считается нормальным, если на операционном столе погибает примерно одна из двухсот. У меня выходило где-то одна-две смерти в год. И с этим ничего не поделаешь: лошади тяжело переносят наркоз. Но дело в том, — он тяжело глотнул, — что за последние два месяца я потерял таким образом четверых.
Я бы воспринял это скорее как невезение, чем как злой рок, и спросил:
— А это считается слишком много?
— Вы не понимаете! — воскликнул Кен, как если бы у него ком застрял в горле. Ему с трудом удавалось себя сдерживать. — Ведь слухи распространяются мгновенно, как огонь в лесу. Начинаются пересуды. А когда плохие отзывы о враче постоянно у всех на слуху, ему перестают присылать своих лошадей. Люди обращаются к другому ветеринару. На создание репутации уходят годы, а рухнуть все может в один момент, вот так, — и он щелкнул своими длинными пальцами. — Я-то знаю, что я хороший хирург. Кэри знает, все знают, иначе бы меня давно вышвырнули. Пусть сами решают. Но, как бы там ни было, они тоже к этому причастны.
Я обвел рукой пустой кабинет:
— Люди, которые здесь были?.. Кен кивнул.
— Шесть ветеринаров, включая меня, а также Скотт, анестезиолог. Я знаю, о чем вы хотите спросить, и сразу скажу вам, нет, его я не виню. Он хорошо знает аппаратуру и опытный помощник ветеринара, как и Белинда.
— Что случилось этим утром? — спросил я.
— То же, что и в прошлый раз, — удрученно проговорил Кен. — Я стягивал винтами расколовшуюся берцовую кость. Обычная операция. Но пульс у лошади вдруг снизился, давление упало, и мы так и не сумели его восстановить.
— Мы?
— Обычно мы оперируем втроем: Белинда, Скотт и я. Но сегодня моим ассистентом был Оливер Квинси. И это по настоянию владельца, потому что до него дошли нехорошие слухи. Однако лошадь все-таки погибла. И я не могу… я не… в этом вся моя жизнь.
После небольшой паузы я заметил:
— Надо полагать, вы проверили оборудование и медикаменты, которые были использованы.
— Естественно, причем не раз. Этим утром мы дважды все проверили, прежде чем приступить к работе. Даже трижды: я, Скотт и Оливер. И каждый делал это отдельно.
— А кто проверял последним?
— Я.
Он ответил не задумываясь, но потом понял всю важность заданного мной вопроса и, уже медленнее, повторил:
— Последним проверял я. Понимаю, что, может быть, мне не следовало этого делать, но я должен был убедиться.
«Реплика и поведение человека, у которого совесть чиста», — подумал я и сказал:
— Вам не кажется, что в сложившихся обстоятельствах было бы благоразумнее предоставить оперировать эту лошадь кому-нибудь из ваших коллег?
— Что? — Он непонимающе посмотрел на меня, но. вспомнив, что я не разбираюсь в тонкостях его профессии, пояснил: — Мы коллеги лишь в широком смысле этого слова, ведь у каждого своя специальность. Кэри и те две женщины специализируются на мелких животных, правда Люси Амхерст может прооперировать овцу или даже пони. Джей Жарден заведует крупным рогатым скотом. У меня — лошади. А Оливер Квинси работает со всеми крупными животными и ассистирует как Джею, так и мне, но он недостаточно опытен как хирург. По крайней мере, здесь, в клинике, он выполняет в основном амбулаторную работу. Он может сделать простую операцию, кастрацию, например, но ее мы делаем на дому.
Кен наконец-то перестал дрожать. Скорее всего возможность излить душу помогла ему снять нервное напряжение.
— Все мы до определенной степени взаимозаменяемы, — продолжал он. — То есть любой из нас может закрыть рану и остановить кровотечение, будь то у хорька или у ломовой лошади. Каждый знает все наиболее частые заболевания животных и как их лечить, но дальше мы уже специализируемся каждый в своей сфере. — Он помолчал. — На самом деле во всей округе не много таких хирургов, как я. Случалось, другие ветеринары направляли ко мне сложных животных. Клиника приобрела солидную репутацию, и мы просто не можем допустить ее потери.
Я поразмыслил немного и спросил:
— А в отделениях для кошек и собак случались какие-нибудь чрезвычайные ситуации?
Кен удрученно покачал головой:
— Нет, только лошади.
— Те, которые участвуют в скачках?
— В основном. Правда, пару недель назад был случай с лошадью, принимавшей участие в показательных прыжках по олимпийским стандартам, и то она умерла не во время операции. Мне пришлось ее усыпить, — он скорбно смотрел перед собой. — Неделей раньше я порядочно повозился с ее задней ногой, которую она поранила во время неудачного прыжка. Ее уже отправили домой, так как дело шло на поправку. И тут меня срочно вызвали к ней на дом. Приехав, я увидел, что ногу раздуло, как воздушный шар, и все сухожилие воспалилось к чертовой матери. Бедняжка не могла даже встать. Я дал ей болеутоляющее, привез сюда, вскрыл ногу, но бесполезно… Сухожилие отошло от кости. Уже ничего нельзя было поделать.
— И часто такое случается? — спросил я.
— Да нет, черт его подери. Хозяин лошади просто взбесился, приехала его дочь, вся в слезах. Тут такой стоял трам-тарарам! Слава Богу, лошадь была застрахована, иначе было бы еще одно судебное разбирательство. Нам бы следовало застраховаться от несчастных случаев во время практики, так, как это делают в Америке. В мире скачек иногда приходится иметь дело с такими скандалистами! И в ста процентах случаев они требуют, чтобы результат лечения был успешным. Но в действительности это невозможно.
У меня было смутное чувство, что кое-какие подробности он опустил, но я решил, что это сугубо профессиональные нюансы, которых я бы все равно не понял. Как бы там ни было, я понимал, что он вовсе не обязан посвящать меня во все подробности сложившейся ситуации.
Ночь становилась все холоднее. Кен ушел в себя, погрузившись в раздумья. У меня было большое желание немного поспать. Ну кто явится сюда среди ночи поджигать больницу? С моей стороны было большой глупостью предположить подобное.
И все же я встряхнулся и вышел в галерею. Все спокойно, повсюду яркий свет. Я вернулся в прихожую и убедился, что коллеги Кена, когда уходили, заперли входную дверь.
Все абсолютно надежно.
Несмотря на то что в прихожей было сыро, здесь казалось значительно теплее, чем в галерее и кабинете. Я прислонил ладонь к стене, обращенной к сгоревшему зданию. Она была горячей, но не настолько, чтобы вызвать опасения. Тепло скорее успокаивало. На тяжелой двери, ведущей в стеклянную галерею, стянутой болтами, висела пластиковая табличка с надписью: «Противопожарную дверь держать закрытой». Дверь была значительно горячее, чем стена, но вряд ли на ней можно было поджарить яичницу. Третья дверь из прихожей вела в просторную, без особых удобств душевую, а четвертая выходила в стерилизационную. Никаких притаившихся поджигателей ни здесь, ни там не наблюдалось.
Мимо испорченной кофеварки я вернулся обратно в кабинет и попросил Кена, чтобы он показал мне оставшуюся часть помещения. Он, словно в летаргическом сне, поднялся со стула и начал рассказывать мне, что любой врач, оперирующий в данный момент, мог использовать кабинет, в котором мы находились, чтобы записывать ход операции и выписывать рецепты.
— Потом все записи, — добавил он, сокрушенно качая головой, — относились секретарю и помещались в базу данных.
— В компьютер? — спросил я, щелкнув пальцами в направлении монитора, стоявшего на специальном столике около письменного стола.
— Да, в основной компьютер, который находился в административном корпусе. Но секретарь вносил только дату, кличку животного, имя владельца, тип операции и номер дела. На то, чтобы внести в компьютер все записи, понадобилось бы слишком много времени, да и ошибок было бы немало. Если кто-то хочет навести справки, он просто узнает номер дела и находит нужную папку. — Кен беспомощно развел руками. — Только теперь все папки уничтожены, да и сам компьютер, конечно, тоже. По крайней мере, этот терминал сдох. Таким образом, уже не на что сослаться, чтобы доказать, что все операции, оканчивавшиеся смертельным исходом, проводились как положено, с выполнением всех необходимых требований.
Я про себя подумал, что, с другой стороны, если имели место отступления от необходимых требований, то все записи, фиксирующие это, тоже благополучно исчезли. Все же я верил в искренность Кена, иначе с чего бы это я разгуливал среди ночи по ветеринарной больнице в поисках охотников пошалить со спичками?
— Досаднее всего то, — сказал Кен, — что архитектор, которого мы наняли для постройки клинического отделения, предупреждал нас о несоответствии этого здания требованиям противопожарной безопасности. Он сказал, что везде нужно установить тяжелые огнеупорные двери, а нам, если честно, совершенно не хотелось этого делать. Такие двери очень мешают передвигаться… Мы понимали, что просто будем оставлять их открытыми. И вот пожалуйста — архитектор оказался прав! Слава Богу, он потребовал, чтобы мы установили эти двери по крайней мере в обоих концах галереи. Пожарные сказали, что именно двери да еще длина коридора буквально спасли клиническое отделение.
— А почему галерея такая длинная?
— Это как-то связано с подземными магистралями. Ближе не оказалось подходящего места для фундамента — вот и пришлось построить галерею, не то бегали бы под дождем от одного здания к другому.
— К лучшему.
— Как оказалось.
— А как давно построили клинику?
— Три или четыре года назад. Да, точно. Три с половиной года.
— И все сотрудники ее используют? Кен кивнул.
— Только не для мелких операций. Бывает, приходится оказывать срочную медицинскую помощь прямо на месте, если, например, собаку переедет машина или еще что-нибудь в этом роде. Вообще-то тут есть операционный блок для мелких животных. А еще в основном здании есть… были небольшие кабинеты, там мы проводили вакцинацию и все такое.
Кен замолчал.
— Господи, как это все ужасно!
Он встал, медленно вышел из комнаты и направился к центральному коридору. Пол везде был выложен черной, с серыми вкраплениями, виниловой плиткой, стены — безукоризненно белые. Клиника явно не предназначалась для удовлетворения прихотей пациента-человека, здесь все подчинялось требованиям практичности и противопожарной безопасности.
В помещении не было ничего, сделанного из дерева. Везде металлические двери в металлических косяках, выкрашенные коричневой краской. Как сказал Кен, три из них, слева, вели в кладовки. Все они были заперты. Кен открыл их, и мы все осмотрели — нигде никого. Справа от входа в кабинет располагалась комната побольше, разделенная на две части. В одной части находилось стационарное рентген-оборудование, а в другой — передвижной аппарат на колесах. Еще там стоял топчан со сложенными и, похоже, неиспользованными простынями. Дверь, которая сейчас была закрыта, вела на площадку для парковки автомобилей и предназначалась для пациентов.
— Приходится запирать все эти двери, включая и ту, что ведет в кабинет, — мрачно прокомментировал Кен. — Мы обнаружили, что, когда мы заняты в операционной, отсюда пропадают вещи. Вы себе не представляете, что только может украсть человек!
«Стремление подобрать то, что плохо лежит, — это что-то вроде врожденного инстинкта», — подумал я.
Сразу за рентген-кабинетом находилась тяжелая противопожарная дверь, которая, по идее, должна была преградить нам дорогу. Она была на месте, но оказалась распахнутой, а между ней и косяком был вставлен приличных размеров деревянный клин. Кен проследил за моим взглядом и пожал плечами.
— В этом-то вся проблема. Трудно открывать эту дверь, когда твои руки заняты инструментами. Как только приехали пожарные, они сразу ее закрыли, но кто-то успел ее снова открыть. Сила привычки!
Впереди была очень широкая дверь, на которую, по всей видимости, эта привычка не распространялась. Коридор же поворачивал вправо.
— Эта дверь, — сказал Кен, — ведет из этой части здания к операционному блоку. А коридор поворачивает к наружной двери.
Он открыл дверь, прошелся рукой по ряду выключателей, чтобы осветить нам дальнейший путь, и вывел меня в вестибюль с большим количеством дверей.
— Здесь у нас комнаты для переодевания, — говорил Кен, по очереди открывая двери слева и справа, — а впереди — предоперационная, где мы надеваем халаты, перчатки и тому подобное. Будет лучше, если мы сейчас наденем халаты и чехлы для обуви. Это в целях соблюдения чистоты в операционной.
Вручив мне пару одноразовых полиэтиленовых чехлов и какую-то хлопчатобумажную робу, он и сам экипировался аналогичным образом. Потом мы надели шапочки наподобие тех, которыми пользуются в душе, и специальные маски. Я представил себя актером, снимающимся в медицинском фильме, в сцене, где играют одни глаза.
— Здесь также находятся инструменты и медикаменты, — продолжал Кен, указывая на стеклянные шкафы, запиравшиеся на ключ. — Вот этот шкаф открывается с двух сторон: отсюда, а также из операционной. Шкаф с медикаментами сделан из небьющегося стекла и запирается на два замка.
— Настоящая крепость! — не удержался я.
— Кэри прислушивается к советам наших страховых агентов, так же, как участковых и инспекторов пожарного надзора, — все они тут побывали.
Кен указал на дверь слева:
— Эта ведет в операционную для мелких животных.
Дверь справа вела в подсобку.
— В операционную можно попасть через подсобку, — сказал он, — но мы пройдем туда прямо отсюда.
Он толкнул двухстворчатую дверь, которая была прямо перед нами и, как ни странно, оказалась незапертой, и шагнул на арену всех своих несчастий.
С первого взгляда стало ясно, что мы попали в операционную, несмотря на то что стол в центре зала был футов девять в длину, со стойками на каждом углу, как у кровати с пологом. Вдоль стен расположились непонятно для чего предназначенные тележки, повозки и столы на колесиках, полностью из металла. У меня было ощущение гораздо большего пространства, чем я ожидал.
Явно не испытывая к столу особого благоговения, Кен обогнул его и прошел к дальней стене. Снова звякнули ключи — и целая секция отъехала в сторону, открывая нашему взору еще одну комнату. Я прошел внутрь вслед за Кеном и, к своему удивлению, обнаружил, что пол здесь очень мягкий. Я вопросительно посмотрел на Кена. Он кивнул и пояснил:
— Стены также покрыты мягкой обивкой, — он ткнул кулаком в обтянутую серым полиэтиленом панель. — Это все равно что маты в спортзале. Снижает шок. Здесь мы усыпляем лошадей, а мягкая обивка предотвращает ушибы, когда они падают.
— Уютная комнатка, — с издевкой заметил я. Кен едва заметно кивнул и указал наверх:
— Видите вон те рельсы на потолке и цепи, что свисают вниз? Мы стягиваем копыта лошади металлическими манжетами, обитыми мягким, прикрепляем их к цепям, поднимаем лошадь, и ее везут по этим рельсам в операционную, — он указал на раздвижную дверь, — прямо к столу. Потом мы опускаем лошадь так, как нам надо. Стол передвижной, и его также при необходимости можно перемещать.
«Век живи, век учись, — подумал я. — И такое узнаешь!»
— Приходится, правда, поддерживать, э-э-э… переносить… голову, — сказал Кен.
— Ну да, конечно.
Он вернул на место раздвижную дверь и снова запер ее. Потом прошел по топкому покрытию к другой двери, также обитой мягким и выходившей в небольшой коридор. Мы пересекли его и попали в комнату, которую Кен назвал залом подготовки к операции.
— Здесь все необходимое для оказания первой помощи, — вкратце объяснил он. — Тут мы принимаем вновь прибывших животных.
Кен снял чехлы и бросил их в специальный контейнер, жестом предложив мне сделать то же самое.
— Отсюда можно выйти в коридор и дальше — на улицу.
Порыв ветра внес через открытую входную дверь хлопья тлеющей золы. Мы пошли дальше, и Кен снова запирал все двери, которые мы миновали. На каждом ключе у Кена висел цветной брелок с приклеенным к нему ярлыком, содержащим краткую информацию о назначении того или иного ключа в общей схеме больничных замков. Кен бренчал ключами, как заправский тюремщик.
Выйдя на улицу, мы все же оставались под широким карнизом, который тянулся вдоль четырех новых боксов, выстроившихся в ряд слева от нас. Ворота боксов по-прежнему оставались открытыми, пациентов в них не было.
— Ну, вот и все, — вздохнул Кен, оглянувшись вокруг. — Здесь мы принимаем больных животных и заводим их прямо в приемное отделение. Как правило, мы не можем терять время.
— И почти всегда вам приводят лошадей? Кен кивнул.
— Очень редко — крупный рогатый скот. Это зависит от ценности животного, если расходы себя оправдывают. А так — да, в основном лошади. Здесь люди любят поохотиться, и часто лошади прокалывают копыта. Бывает — ранятся о колючую проволоку. Если мы не можем оказать необходимую помощь в домашних условиях, мы приводим их сюда. Например, при ранениях брюшной полости, и тому подобном. И опять-таки, многое зависит от того, насколько хозяин дорожит животным.
Размышляя над тем, что я узнал, я спросил:
— А сколько лошадей на вашем участке?
— Точно не могу сказать. Мы постоянно обслуживаем где-то полдесятка или больше конюшен скаковых лошадей, пять школ верховой езды, несколько пони-клубов, а также бесчисленных охотников, артистов, спортивных наездников и просто тех, кто держит пару рысаков, чтобы время от времени прокатиться… Ах да, еще приют для престарелых стиплеров. Так что лошадей в Глостершире хватает.
— Как и любящих хозяев, — вставил я. И надо же, Кен улыбнулся:
— Да, и именно это держит нас на плаву. — Улыбка исчезла. — До сегодняшнего дня.
— Закон равновесия, — попытался успокоить его я. — Теперь несколько месяцев кряду дело будет обходиться без смертельных случаев.
— Сомневаюсь.
Я прислушался к безнадежности и страху, звучавшим в его голосе, и подумал: «А что, если они вызваны чем-то, чего Кен так и не рассказал мне?»
— Вряд ли кто-нибудь прячется в стойлах, — сказал вдруг Кен.
— Мы можем проверить.
Он пожал плечами, но мы все-таки прошлись вдоль боксов и убедились, что они пусты, включая небольшие отсеки для корма.
— Вот так-то, — сказал Кен на обратном пути. Он закрыл и запер на щеколды все боксы, а потом повел меня не обратно в операционный блок, а к другому входу, который находился в нише, слева от операционного блока и через который мы попали в конец выложенного черной плиткой коридора. Оттуда через расшторенные окна было видно место, где стояла пожарная машина. На стене напротив окон расположился длинный ряд крючков. Там висели две куртки с капюшонами, пара полотняных кепок и хомут. Внизу на полу стояли несколько пар высоких резиновых сапог, а на полочке сверху — сменная обувь.
Кен тщательно вытер ноги о коврик у входной двери и подождал, пока я сделаю то же самое. Затем он открыл очередную дверь, и мы оказались всего в нескольких шагах от того места, с которого начали. Кен отнес халаты обратно в комнату для переодевания и вернулся.
— Как непривычно тихо повсюду, — сказал он, — а ведь обычно здесь довольно шумно.
Я согласился и заметил, что, наверное, можно больше не опасаться вторжения незваных гостей. При этом я пожалел о своем предложении установить круглосуточное дежурство. Накануне я не подумал о том, что может быть холодно. Однако уже в три часа утра зуб на зуб не попадал, а на рассвете могло стать еще холоднее.
— Что, если мы воспользуемся теми куртками, — предложил я, — и еще завернемся в одеяла?
— Можно, — начал говорить Кен, но был прерван тем же приглушенным зуммером, что и в ресторане. Звонил телефон, висящий у него на поясе.
Он посмотрел на меня невидящим взглядом, словно задумавшись на мгновение, кому мог понадобиться в такое время, но потом все же отстегнул телефон и ответил:
— Хьюэтт и партнеры. Да… Это Кен.
Я не предполагал, что он способен побледнеть еще больше, однако это случилось. Его снова начало трясти.
— Да, — сказал он. — Хорошо. Выезжаю немедленно.
Пальцы не слушались его, когда он пристегивал телефон обратно к поясу. Он три или четыре раза глубоко вздохнул, чтобы прийти в себя, но в бледно-голубых глазах по-прежнему сквозила тревога.
— Это из вернонсайдской конюшни, — сказал Кен. — У них там племенная кобыла с коликами. Конюх выгуливал ее, а ей стало хуже. Я должен ехать.
— Может, лучше послать кого-нибудь другого? — подсказал я.
— Нет. Если я пошлю кого-то другого — можете считать, что меня уволили.
Кен посмотрел на меня безумным взглядом человека, стоящего перед необходимостью принять решение, требующее большого мужества. Потом, словно у него не было выбора, он решительно зашагал вдоль коридора к комнате, где хранились медикаменты. Там он быстро выбрал несколько пузырьков, взял шприцы и другие необходимые инструменты.
Пальцы дрожали.
Он ничего не уронил.
— Меня не будет в течение часа, — сказал Кен. — Это в лучшем случае.
Он посмотрел на меня, но тут же отвел глаза.
— Ничего, что я оставляю вас здесь? Вы ведь не обязаны… Я едва знаком с вами.
— Ничего, я останусь, — кивнул я.
— Если что, вызывайте полицию, — и Кен стремительно двинулся по коридору в направлении пальто, висевших у двери. Уже на ходу он бросил через плечо, что мне не нужно отвечать на телефонные звонки, потому что они все равно будут переадресованы на его мобильный телефон. Они так обычно и делали, адресат менялся в зависимости от того, кто был на дежурстве.
— Сами можете звонить, — добавил он, взяв с вешалки куртку. Затем он снял с ног туфли и скользнул в резиновые сапоги. — Ключи я вам лучше оставлю.
И он бросил мне тяжелую связку.
— До встречи.
Он выбежал через дальнюю дверь, загремев щеколдой. Через несколько секунд заработал двигатель его автомобиля, и я услышал, как он выезжает со двора.
Когда шум машины стих, я попытался натянуть на себя оставшуюся куртку оливкового цвета, но она была впору женщине невысокого роста, такой, как Белинда, а мне совершенно не годилась. Недолго думая, я отправился в рентген-кабинет за одеялом, завернулся в него до самого подбородка, уселся на мягкий стул, стоявший в кабинете, закинул ноги на стол и погрузился в чтение статьи в ветеринарном журнале о перемещении зародыша в бесплодных кобыл из других конематок для вынашивания и возможных влияниях этого перемещения на породистость плода.