Страница:
Джейми поднялся с кресла. Она ссадила ребенка на диванчик, пересекла комнату и встала перед Джейми.
— Сними рубашку, — велела Дженни.
— Ни за что!
Она выдернула полу рубашки из килта и потянулась к пуговицам. Посопротивлявшись немного, Джейми понял, что вынужден повиноваться, иначе она разденет его сама. Стараясь сохранить достоинство, он отшагнул от сестры и, сжав губы, снял рубашку.
Она обошла его сзади и стала рассматривать спину. На лице возникло то же самое бесстрастное выражение, которое я видела у Джейми, когда он скрывал особенно сильные чувства.
Дженни кивнула, словно убеждаясь в чем-то, что давно подозревала.
— Что ж, если ты и был тупицей, Джейми, ты заплатил за это. — Она нежно положила руку ему на спину, на самые ужасные шрамы.
— Выглядит так, словно было очень больно.
— Так и было.
— Ты плакал?
Он невольно сжал кулаки.
— Да!
Дженни обошла его и встала перед ним: заостренный подбородок вздернут вверх, раскосые глаза широко распахнуты и сверкают.
— Я тоже, — тихо призналась она. — Каждый день с тех пор, как они увели тебя.
Широкоскулые лица снова отразились друг в друге, как в зеркалах, и на них застыло такое выражение, что мы с Иэном встали и тихо вышли через кухонную дверь, оставив их одних. Когда дверь за нами закрывалась, я заметила, как Джейми взял обе руки сестры в свои и что-то хрипло сказал ей по-гаэльски. Она упала в его объятия, и рыжая встрепанная голова склонилась к темной.
Глава 27
Глава 28
— Сними рубашку, — велела Дженни.
— Ни за что!
Она выдернула полу рубашки из килта и потянулась к пуговицам. Посопротивлявшись немного, Джейми понял, что вынужден повиноваться, иначе она разденет его сама. Стараясь сохранить достоинство, он отшагнул от сестры и, сжав губы, снял рубашку.
Она обошла его сзади и стала рассматривать спину. На лице возникло то же самое бесстрастное выражение, которое я видела у Джейми, когда он скрывал особенно сильные чувства.
Дженни кивнула, словно убеждаясь в чем-то, что давно подозревала.
— Что ж, если ты и был тупицей, Джейми, ты заплатил за это. — Она нежно положила руку ему на спину, на самые ужасные шрамы.
— Выглядит так, словно было очень больно.
— Так и было.
— Ты плакал?
Он невольно сжал кулаки.
— Да!
Дженни обошла его и встала перед ним: заостренный подбородок вздернут вверх, раскосые глаза широко распахнуты и сверкают.
— Я тоже, — тихо призналась она. — Каждый день с тех пор, как они увели тебя.
Широкоскулые лица снова отразились друг в друге, как в зеркалах, и на них застыло такое выражение, что мы с Иэном встали и тихо вышли через кухонную дверь, оставив их одних. Когда дверь за нами закрывалась, я заметила, как Джейми взял обе руки сестры в свои и что-то хрипло сказал ей по-гаэльски. Она упала в его объятия, и рыжая встрепанная голова склонилась к темной.
Глава 27
Последняя причина
За ужином мы ели, как голодные волки, потом удалились в большую, просторную спальню, и уснули, как бревна. К тому времени, как мы утром проснулись, солнце уже стояло высоко, хотя небо покрыли тучи. Я поняла, что уже довольно поздно, по суете, наполнявшей дом — люди весело занимались своими делами — и по соблазнительным ароматам, витавшим вокруг.
После завтрака мужчины собрались уходить, чтобы навестить арендаторов, осмотреть стены, огораживающие поля, починить тележки и просто понаслаждаться жизнью.
Они остановились в холле, надевая плащи, и тут Иэн обратил внимание на большую корзину, которую Дженни оставила на столике под зеркалом.
— Захватить домой яблок из сада, Дженни? Тогда тебе не придется идти так далеко.
— Отличная мысль, — заметил Джейми, бросив оценивающий взгляд на большой живот сестры. — Нам вовсе не хочется, чтобы она выкинула этого ребенка где-нибудь по дороге.
— Я сейчас кину на пол тебя, Джейми Фрэзер, — парировала Дженни, спокойно протягивая Иэну плащ. — Принеси хоть разок пользу, забери отсюда этого дьяволенка. Мистрисс Крук в прачечной, а оставить его здесь нельзя. — Она тряхнула ногой, отодвигая от себя маленького Джейми, вцепившегося в ее юбки и монотонно повторявшего «на ручки, на ручки».
Дядюшка послушно подхватил маленького дьяволенка и вверх ногами вытащил его во двор. Малыш восторженно завизжал.
— Ах, — удовлетворенно вздохнула Дженни, разглядывая себя в зеркало в позолоченной раме. Она послюнила палец и разгладила брови, потом застегнула пуговички на воротнике. — Так приятно закончить туалет, когда никто не висит на твоих юбках и не хватает тебя за коленки. Бывают дни, когда я даже в «укромный уголок» не могу сходить одна или договорить фразу без того, чтобы меня перебили.
Ее щеки слегка зарумянились, а темные волосы блестели на синем шелке платья.
Иэн улыбнулся ей, его теплые карие глаза светились, видя эту цветущую картину.
— Ну-у, может, ты выкроишь время и поговоришь с Клэр? — предложил он, выгнув бровь и глядя на меня. — Мне кажется, она достаточно учтива, чтобы выслушать тебя, только, ради Бога, не читай ей своих стихов, иначе она окажется на пути в Лондон раньше, чем мы с Джейми вернемся.
Дженни щелкнула пальцами у него под носом, ничуть не обидевшись на поддразнивание.
— Я не беспокоюсь, муж мой. Проваливай лучше — Джейми заждался.
Мужчины ушли по делам, а мы с Дженни провели весь день в гостиной. Она шила, а я сматывала разрозненные мотки пряжи и подбирала по цветам шелковые нитки.
Внешне дружелюбно, мы осторожно кружили вокруг да около в разговоре, искоса следя друг за другом. Сестра Джейми — жена Джейми; Джейми оказался центральной фигурой, вокруг которой вращались наши невысказанные мысли.
Общее детство навеки связало их, как соединяются нити в ткани, но сотканный узор ослаб из-за отлучки и подозрений, а потом замужества. Сначала в ткань вплелась нить Иэна, теперь — моя. Как они вольются в узор, эти новые нити?
Беседа шла обычным путем, только под сказанным хорошо слышались невысказанные вслух слова.
— С тех пор, как ваша мать умерла, ты одна ведешь этот дом?
— О, да. С десяти лет.
(Я кормила и любила его, когда он был мальчиком. Как ты будешь относиться к мужчине, которого я помогла создать?)
— Джейми говорит, ты редкая целительница.
— Я вылечила ему плечо, когда мы встретились. (Да, я искусная и добрая. Я буду о нем заботиться).
— Говорят, вы поженились очень быстро.
(Ты вышла замуж за моего брата, потому что у него есть деньги и земли?)
— Да, это произошло быстро. До церемонии я даже не знала настоящей фамилии Джейми.
(Я не знала, что он — лэрд этих мест и вышла за него ради него самого).
Так оно и тянулось и утром, и во время легкого обеда, и после обеда — мы вели светскую беседу, обменивались пикантными сведениями, мнениями, иногда нерешительно шутили, примеряясь друг к другу. Женщина, ведушее большое домашнее хозяйство с десяти лет, сумевшая справиться с имением после смерти отца и исчезновения брата, была личностью, которую нельзя недооценивать. Я гадала, что же она думает обо мне, но, похоже, она так же здорово умела скрывать мысли, как и ее брат.
Когда часы на каминной доске пробили пять, Дженни зевнула и потянулась. Платье, которое она чинила, соскользнуло с округлившегося живота на пол.
Она неуклюже потянулась за ним, но я опустилась рядом на колени.
— Не надо, я сама подниму.
— Спасибо… Клэр. — Она впервые назвала меня по имени и застенчиво улыбнулась мне.
Я улыбнулась в ответ.
Прежде, чем мы успели продолжить разговор, нас прервала мистрисс Крук, экономка. Она просунула свой длинный нос в дверь гостиной и тревожно осведомилась, не видели ли мы маленького мастера Джейми.
Дженни со вздохом отложила шитье.
— Опять исчез? Не волнуйся, Лиззи. Скорее всего, он пошел с папой или с дядей. Пойдем посмотрим, хорошо, Клэр? Я с удовольствием подышу воздухом перед ужином.
Она тяжело поднялась на ноги и схватилась за поясницу, застонала и криво улыбнулась мне.
— Еще около трех недель. Просто дождаться не могу.
Мы медленно брели вперед, Дженни показывала на пивоварню и часовню, рассказывая историю именья и сообщая, что когда построили.
Добравшись до голубятни, мы услышали в беседке голоса.
— Вот он где, шельмец! — воскликнула Дженни. — Ну, погоди, доберусь я до тебя!
— Подожди минутку. — Я положила руку ей на плечо, узнав низкий голос, перекрывавший голосок малыша.
— Не волнуйся, приятель, — говорил Джейми. — Научишься. Трудновато, верно, пока твоя штуковина не вытягивается дальше пупка?
Я просунула голову за угол и обнаружила, что он сидит на колоде для рубки дров, полностью поглощенный беседой с тезкой, который мужественно боролся со штанами.
— Чем это ты занимаешься с ребенком? — осторожно поинтересовалась я.
— Учу юного Джеймса хитрому искусству не обписать свои ноги, — объяснил он. — Хоть это дядюшка может для него сделать?
Я вскинула бровь.
— Разговоры — это дешевка. Хоть это дядюшка может ему показать?
Джейми ухмыльнулся.
— Ну, у нас прошло несколько практических занятий. Правда, в последний раз случилась неприятность. — Они с племянником обменялись обвиняющими взглядами. — Не смотрел на меня? — спросил он мальчика. — Это все ты был виноват. Я говорил тебе — стой спокойно!
— Кхм, — вмешалась Дженни, сухо посмотрев на брата и точно таким же взглядом — на сына. Маленький Джейми тут же натянул рубашку на голову, но большой, ничуть не обескураженный, весело ухмыльнулся и встал, отряхивая опилки с бриджей. Он положил руку на спрятавшуюся головку племянника и повернул малыша к дому.
— Всему свое время, — процитировал он, — и время всякой вещи под небом. Сперва мы поработали, малыш Джейми, потом помылись. А потом — спасибо Господу — время ужинать.
Уделив внимание самым неотложным делам, на следующий день после обеда Джейми выкроил время, чтобы показать мне дом.
Построенный в 1702 году, он был для тех лет по-настоящему современным, с такими новшествами, как изразцовые печи для отопления и большая кирпичная плита, встроенная в кухонную стену, чтобы не печь больше хлеб в золе очага. Холл на первом этаже, лестничные пролеты и стены в гостиной были увешаны картинами. Кое-где встречались пасторальные пейзажи или этюды с животными, но в основном это были портреты членов семьи и родственников.
Я остановилась возле картины, изображавшей Дженни-девочку. Она сидела на садовой стене, за спиной вились виноградные лозы с красными листьями. Перед ней на стене толпились птицы: воробьи, дрозд, жаворонок и даже фазан, толкаясь или подходя бочком, чтобы занять более выгодное место рядом со смеющейся хозяйкой. Картина совсем не походила на обычные портреты, где тот или иной предок смотрел из своей рамы с таким видом, словно воротничок его душит.
— Это рисовала мама, — сказал Джейми, заметив мой интерес. — Она нарисовала еще несколько для лестничных пролетов, а здесь висят всего две ее работы. Она сама больше всего любила эту. — Большой грубоватый палец нежно прикоснулся к холсту, обводя виноградные лозы. — Это ручные птицы Дженни. Стоило появиться птице со сломанной ногой или крылом, кто б ее ни находил, обязательно приносил сюда. К тому времени, как Дженни ее вылечит, птица ела с ее руки. Вот этот всегда напоминал мне Иэна. — Палец прикоснулся к фазану, раскинувшему крылья, чтобы удержать равновесие, и смотрящему на хозяйку темными, обожающими глазами.
— Ты ужасен, Джейми, — рассмеялась я. — А ты здесь есть?
— О да. — Он подвел меня к противоположной стене, к окну.
Два рыжеволосых маленьких мальчика, одетых в шотландские наряды, серьезно смотрели на меня из рамы. Рядом с ними сидела огромная шотландская борзая. Должно быть, это Нэйрн, дед Брана, Джейми и его старший брат Вилли, умерший в одиннадцать лет от оспы.
Джейми было не больше двух лет, когда это нарисовали, подумала я; он стоял между колен старшего брата, положив одну руку на голову пса.
Джейми рассказывал мне о Вилли во время нашего путешествия из Леоха, ночью у костра в одиноком глене. Я вспомнила маленькую змейку, вырезанную из вишневого дерева, которую он вытащил из сумки, чтобы показать мне.
— Вилли подарил мне ее, когда мне исполнилось пять, — сказал он, ласково поглаживая причудливые извивы. Это была смешная маленькая змейка, извивающееся тело вырезано просто мастерски, а голова повернута назад, чтобы увидеть, что происходит у нее за плечом — если б у змей были плечи.
Джейми протянул мне деревянную фигурку, и я с любопытством повертела ее в руках.
— Что это здесь выцарапано? С-о-н-я. Соня?
— Это я, — смущенно опустил голову Джейми. — Такое прозвище. Ну, вроде каламбура от моего второго имени, Александр. Вилли меня так называл.
Лица на картине были очень похожи; у всех детей Фрэзеров имелось это решительное выражение лица, которое не допускало, чтобы их оценили ниже, чем они сами себя оценивали. Однако на этом портрете у Джейми еще были круглые щеки и курносый младенческий нос, а крепкий костяк его брата уже обещал, что он превратится в сильного мужчину. Это обещание осталось невыполненным…
— Ты его очень любил? — тихо спросила я, положив ему руку на плечо. Он кивнул, глядя в огонь в камине.
— О да, — произнес Джейми, слабо улыбнувшись. — Он был на пять лет старше меня, и мне казалось, что он Бог, или, по крайней мере, Христос. Везде за ним ходил, то есть везде, где он разрешал…
Джейми отвернулся и подошел к книжным полкам. Я решила, что ему нужно побыть одному, поэтому осталась на месте, глядя в окно.
С этой стороны дома я смутно видела сквозь дождевую завесу очертания каменистого холма с поросшей травой вершиной. Он напомнил мне тот волшебный холм, где я шагнула между камнями и вынырнула из кроличьей норы. Всего шесть месяцев назад. Казалось, что это произошло давным-давно.
Джейми подошел и встал со мной рядом. Он долго молчал, а я не пыталась втянуть его в разговор, думая, что он, вероятно, все еще мыслями со своим умершим братом. Но оказалось, что они уже сменились. Рассеянно глядя на дождь, Джейми отрывисто бросил:
— Я говорил тебе, что однажды назову вторую причину. Хочешь узнать?
— Причину? — глупо переспросила я. Он меня здорово удивил.
— Почему я женился на тебе.
— И это? — Не знаю, что я ожидала услышать, может, еще какие-то откровения о запутанных семейных отношениях. Но то, что он сказал, оказалось для меня своего рода потрясением.
— Потому что я хотел тебя. — Он отвернулся от окна и теперь смотрел мне в глаза. — Больше, чем я чего-нибудь когда-нибудь в своей жизни хотел, — тихо добавил он.
Онемев, я продолжала смотреть на него. Я ожидала всего, чего угодно, только не этого. Он увидел мой приоткрытый рот и легко продолжил:
— Когда я спрашивал папу, как узнать, которая женщина твоя, он отвечал, что я пойму безо всяких сомнений, когда придет время. И сомнений не было. Когда я проснулся в темноте, а ты сидела у меня на груди и всячески ругала меня за то, что я истекаю кровью, я сказал себе: «Джейми Фрэзер, хоть ты и видишь, как она выглядит, хоть она и весит, как хорошая ломовая лошадь, это та самая женщина».
Я пошла на него, и он торопливо продолжал:
— Я сказал себе: «За несколько часов она уже дважды починила тебя, парень. Поскольку жизнь среди Маккензи такова, какова есть, очень неплохо жениться на женщине, которая может остановить кровотечение и вправить сломанную кость». И еще я сказал: «Джейми, парень, если ее прикосновение так приятно на ключице, представь, каково оно будет там, пониже…» — Он нырнул за стул. — Конечно, я подумывал, что это может быть просто результатом четырех месяцев, проведенных в монастыре, без женского общества, но все же та поездка вдвоем сквозь ночь… — Он замолчал, чтобы испустить театральный вздох, удачно увернувшись и не дав мне схватить его за рукав, — с этой дивной широкой задницей, примостившейся у меня между бедер… — Он нырнул, так что мой удар по левому уху не достиг цели, а потом шагнул в сторону, и теперь между нами находился низкий столик, — и с этой твердой, как камень, головой, лупившей меня по груди… — небольшое металлическое украшение отскочило от его собственной головы и со звоном покатилось по полу, — я сказал себе… — К этому моменту Джейми так хохотал, что вынужден был делать перерывы между фразами, чтобы отдышаться, — Джейми… сказал я… хоть она и стерва-сасснек… хоть у нее и язык, как у гадюки… но с такой задницей… какая разница, что у нее ов-в-вечье л-л-лицо?
Я подставила ему подножку и обеими коленками приземлилась ему на живот. Джейми так грохнулся об пол, что затрясся весь дом.
— Ты имеешь в виду, что женился на мне по любви? — потребовала ответа я. Он вскинул брови, одновременно пытаясь вдохнуть.
— Разве… я этого… только что не сказал?
Он одной ручищей облапил мне плечи, а другую запустил под юбку, немилосердно щипая меня за ту часть тела, которую только что восхвалял.
Вернувшись, чтобы забрать корзинку для вышивания, Дженни вплыла в гостиную именно в этот момент и остановилась, с некоторым удивлением глядя на брата.
— А что это ты делаешь, Джейми, мальчик мой? — спросила она, подняв бровь.
— Занимаюсь любовью с собственной женой, — выдохнул он, хватая ртом воздух в промежутках между хихиканьем и борьбой.
— Ну, можно было выбрать более подходящее для этого место, — заявила Дженни, вскидывая и вторую бровь. — На этом полу у тебя вся задница будет в занозах.
Лаллиброх был местом мирным, но очень деятельным. Казалось, что все начинали трудиться с петухами, и все на ферме крутилось и вращалось, как сложный часовой механизм, до самого заката, когда зубцы и колесики, заставлявшие его работать, начинали распадаться и скатывались в темноту в поисках ужина и постели только для того, чтобы утром, как по волшебству, вновь оказаться на своих местах. Каждый мужчина, женщина и ребенок казались настолько важными элементами для бесперебойной работы, что я не могла понять, как они обходились все те годы, что хозяин отсутствовал. Теперь же руки не только Джейми, но и мои были полностью задействованы.
Впервые в жизни я поняла, почему шотландцы сурово осуждают праздность, что казалось мне просто эксцентричностью раньше — или позже, если уж на то пошло. Праздность расценивалась не только как признак морального разложения, но и как публичное оскорбление естественного хода вещей.
Конечно, бывали всякие моменты. Те короткие промежутки времени, слишком быстро заканчивающиеся, когда все, казалось, застывало, и жизнь балансировала на тонком острие — скажем, мгновения между темнотой и светом, когда вокруг тебя одновременно все — и ничего.
Я наслаждалась таким мгновеньем вечером на четвертый день после нашего прибытия на ферму. Сидя на стене позади дома, я видела темно-желтые поля, прилепившие к скале за брохом, и мешанину деревьев на холме, казавшихся черными на фоне жемчужного сияния неба. Предметы далекие и близкие, казалось, находятся на одном расстоянии, а их длинные тени растворяются в надвигающихся сумерках.
Воздух был знобким, предвещая мороз, и я понимала, что пора уходить в дом, но так не хотелось покидать тихую красоту этого места.
Я не замечала Джейми, пока он не набросил мне на плечи теплый плащ. Только ощутив тепло толстой шерсти, я поняла, до чего замерзла.
Руки Джейми обняли меня, и я уютно прижалась к нему, слегка дрожа.
— Я еще из дома увидел, как ты дрожишь, — сказал он, согревая мне руки. — Простудишься, если не будешь беречься.
— А ты? — Я повернулась, чтобы взглянуть на него. Становилось все холоднее, но ему, похоже, было вполне тепло в рубашке и килте, лишь кончик носа слегка покраснел; все-таки это был не благоуханный весенний вечер.
— О, я-то к этому привык. У шотландцев не такая жидкая кровь, как у вас, англичан с синими носами. — Он приподнял мой подбородок и, улыбаясь, чмокнул меня в нос. Я ухватила его за уши и нацелила его голову еще ниже.
Это продолжалось довольно долго, и наши температуры выровнялись к тому времени, как он меня отпустил. Когда я отклонилась назад, балансируя на стене, в моих ушах пела теплая кровь.
Ветер дул сзади и бросал пряди волос мне на лицо. Джейми откинул волосы с плеч, пропуская растрепанные локоны сквозь пальцы, и закатное солнце светило сквозь пряди.
— Когда свет падает сзади, кажется, будто у тебя нимб, — тихо произнес он. — Ангел в золотой короне.
— И ты, — так же тихо ответила я, проводя пальцем по его челюсти, там, где отрастающая борода сверкала янтарем. — Почему ты не сказал мне раньше?
Он понял, что я имела в виду. Одна бровь взлетела вверх, и Джейми улыбнулся. Половина его лица была озарена солнцем, вторая половина оставалась в тени.
— Ну, я же знал, что ты не хотела выходить за меня. И не желал признанием обременять тебя или изображать из себя дурака, когда было очевидно, что ты легла со мной только из уважения к обетам, которые предпочла бы не давать. Я хочу сказать, в первый раз. У меня тоже есть гордость, женщина.
Я протянула руки и прижала его к себе крепко-крепко, так, что он стоял у меня между ногами. Почувствовав, что он замерз, я обхватила его ногами и закутала полами своего плаща. Его руки под защитой ткани обвились вокруг меня, прижав мою щеку к грязному батисту его рубашки.
— Любовь моя, — прошептал он. — О, любовь моя. Я так тебя хочу.
— Это не одно и то же, верно? — спросила я. — В смысле — любить и хотеть.
Он хрипло рассмеялся.
— Чертовски близко, Сасснек. По крайней мере, для меня.
Я чувствовала, как сильно он меня хочет. Джейми внезапно отступил назад и снял меня со стены.
— Куда мы идем? — Мы направлялись прочь от дома, в сторону сараев, стоявших в тени рощицы вязов.
— Поищем сеновал.
После завтрака мужчины собрались уходить, чтобы навестить арендаторов, осмотреть стены, огораживающие поля, починить тележки и просто понаслаждаться жизнью.
Они остановились в холле, надевая плащи, и тут Иэн обратил внимание на большую корзину, которую Дженни оставила на столике под зеркалом.
— Захватить домой яблок из сада, Дженни? Тогда тебе не придется идти так далеко.
— Отличная мысль, — заметил Джейми, бросив оценивающий взгляд на большой живот сестры. — Нам вовсе не хочется, чтобы она выкинула этого ребенка где-нибудь по дороге.
— Я сейчас кину на пол тебя, Джейми Фрэзер, — парировала Дженни, спокойно протягивая Иэну плащ. — Принеси хоть разок пользу, забери отсюда этого дьяволенка. Мистрисс Крук в прачечной, а оставить его здесь нельзя. — Она тряхнула ногой, отодвигая от себя маленького Джейми, вцепившегося в ее юбки и монотонно повторявшего «на ручки, на ручки».
Дядюшка послушно подхватил маленького дьяволенка и вверх ногами вытащил его во двор. Малыш восторженно завизжал.
— Ах, — удовлетворенно вздохнула Дженни, разглядывая себя в зеркало в позолоченной раме. Она послюнила палец и разгладила брови, потом застегнула пуговички на воротнике. — Так приятно закончить туалет, когда никто не висит на твоих юбках и не хватает тебя за коленки. Бывают дни, когда я даже в «укромный уголок» не могу сходить одна или договорить фразу без того, чтобы меня перебили.
Ее щеки слегка зарумянились, а темные волосы блестели на синем шелке платья.
Иэн улыбнулся ей, его теплые карие глаза светились, видя эту цветущую картину.
— Ну-у, может, ты выкроишь время и поговоришь с Клэр? — предложил он, выгнув бровь и глядя на меня. — Мне кажется, она достаточно учтива, чтобы выслушать тебя, только, ради Бога, не читай ей своих стихов, иначе она окажется на пути в Лондон раньше, чем мы с Джейми вернемся.
Дженни щелкнула пальцами у него под носом, ничуть не обидевшись на поддразнивание.
— Я не беспокоюсь, муж мой. Проваливай лучше — Джейми заждался.
Мужчины ушли по делам, а мы с Дженни провели весь день в гостиной. Она шила, а я сматывала разрозненные мотки пряжи и подбирала по цветам шелковые нитки.
Внешне дружелюбно, мы осторожно кружили вокруг да около в разговоре, искоса следя друг за другом. Сестра Джейми — жена Джейми; Джейми оказался центральной фигурой, вокруг которой вращались наши невысказанные мысли.
Общее детство навеки связало их, как соединяются нити в ткани, но сотканный узор ослаб из-за отлучки и подозрений, а потом замужества. Сначала в ткань вплелась нить Иэна, теперь — моя. Как они вольются в узор, эти новые нити?
Беседа шла обычным путем, только под сказанным хорошо слышались невысказанные вслух слова.
— С тех пор, как ваша мать умерла, ты одна ведешь этот дом?
— О, да. С десяти лет.
(Я кормила и любила его, когда он был мальчиком. Как ты будешь относиться к мужчине, которого я помогла создать?)
— Джейми говорит, ты редкая целительница.
— Я вылечила ему плечо, когда мы встретились. (Да, я искусная и добрая. Я буду о нем заботиться).
— Говорят, вы поженились очень быстро.
(Ты вышла замуж за моего брата, потому что у него есть деньги и земли?)
— Да, это произошло быстро. До церемонии я даже не знала настоящей фамилии Джейми.
(Я не знала, что он — лэрд этих мест и вышла за него ради него самого).
Так оно и тянулось и утром, и во время легкого обеда, и после обеда — мы вели светскую беседу, обменивались пикантными сведениями, мнениями, иногда нерешительно шутили, примеряясь друг к другу. Женщина, ведушее большое домашнее хозяйство с десяти лет, сумевшая справиться с имением после смерти отца и исчезновения брата, была личностью, которую нельзя недооценивать. Я гадала, что же она думает обо мне, но, похоже, она так же здорово умела скрывать мысли, как и ее брат.
Когда часы на каминной доске пробили пять, Дженни зевнула и потянулась. Платье, которое она чинила, соскользнуло с округлившегося живота на пол.
Она неуклюже потянулась за ним, но я опустилась рядом на колени.
— Не надо, я сама подниму.
— Спасибо… Клэр. — Она впервые назвала меня по имени и застенчиво улыбнулась мне.
Я улыбнулась в ответ.
Прежде, чем мы успели продолжить разговор, нас прервала мистрисс Крук, экономка. Она просунула свой длинный нос в дверь гостиной и тревожно осведомилась, не видели ли мы маленького мастера Джейми.
Дженни со вздохом отложила шитье.
— Опять исчез? Не волнуйся, Лиззи. Скорее всего, он пошел с папой или с дядей. Пойдем посмотрим, хорошо, Клэр? Я с удовольствием подышу воздухом перед ужином.
Она тяжело поднялась на ноги и схватилась за поясницу, застонала и криво улыбнулась мне.
— Еще около трех недель. Просто дождаться не могу.
Мы медленно брели вперед, Дженни показывала на пивоварню и часовню, рассказывая историю именья и сообщая, что когда построили.
Добравшись до голубятни, мы услышали в беседке голоса.
— Вот он где, шельмец! — воскликнула Дженни. — Ну, погоди, доберусь я до тебя!
— Подожди минутку. — Я положила руку ей на плечо, узнав низкий голос, перекрывавший голосок малыша.
— Не волнуйся, приятель, — говорил Джейми. — Научишься. Трудновато, верно, пока твоя штуковина не вытягивается дальше пупка?
Я просунула голову за угол и обнаружила, что он сидит на колоде для рубки дров, полностью поглощенный беседой с тезкой, который мужественно боролся со штанами.
— Чем это ты занимаешься с ребенком? — осторожно поинтересовалась я.
— Учу юного Джеймса хитрому искусству не обписать свои ноги, — объяснил он. — Хоть это дядюшка может для него сделать?
Я вскинула бровь.
— Разговоры — это дешевка. Хоть это дядюшка может ему показать?
Джейми ухмыльнулся.
— Ну, у нас прошло несколько практических занятий. Правда, в последний раз случилась неприятность. — Они с племянником обменялись обвиняющими взглядами. — Не смотрел на меня? — спросил он мальчика. — Это все ты был виноват. Я говорил тебе — стой спокойно!
— Кхм, — вмешалась Дженни, сухо посмотрев на брата и точно таким же взглядом — на сына. Маленький Джейми тут же натянул рубашку на голову, но большой, ничуть не обескураженный, весело ухмыльнулся и встал, отряхивая опилки с бриджей. Он положил руку на спрятавшуюся головку племянника и повернул малыша к дому.
— Всему свое время, — процитировал он, — и время всякой вещи под небом. Сперва мы поработали, малыш Джейми, потом помылись. А потом — спасибо Господу — время ужинать.
Уделив внимание самым неотложным делам, на следующий день после обеда Джейми выкроил время, чтобы показать мне дом.
Построенный в 1702 году, он был для тех лет по-настоящему современным, с такими новшествами, как изразцовые печи для отопления и большая кирпичная плита, встроенная в кухонную стену, чтобы не печь больше хлеб в золе очага. Холл на первом этаже, лестничные пролеты и стены в гостиной были увешаны картинами. Кое-где встречались пасторальные пейзажи или этюды с животными, но в основном это были портреты членов семьи и родственников.
Я остановилась возле картины, изображавшей Дженни-девочку. Она сидела на садовой стене, за спиной вились виноградные лозы с красными листьями. Перед ней на стене толпились птицы: воробьи, дрозд, жаворонок и даже фазан, толкаясь или подходя бочком, чтобы занять более выгодное место рядом со смеющейся хозяйкой. Картина совсем не походила на обычные портреты, где тот или иной предок смотрел из своей рамы с таким видом, словно воротничок его душит.
— Это рисовала мама, — сказал Джейми, заметив мой интерес. — Она нарисовала еще несколько для лестничных пролетов, а здесь висят всего две ее работы. Она сама больше всего любила эту. — Большой грубоватый палец нежно прикоснулся к холсту, обводя виноградные лозы. — Это ручные птицы Дженни. Стоило появиться птице со сломанной ногой или крылом, кто б ее ни находил, обязательно приносил сюда. К тому времени, как Дженни ее вылечит, птица ела с ее руки. Вот этот всегда напоминал мне Иэна. — Палец прикоснулся к фазану, раскинувшему крылья, чтобы удержать равновесие, и смотрящему на хозяйку темными, обожающими глазами.
— Ты ужасен, Джейми, — рассмеялась я. — А ты здесь есть?
— О да. — Он подвел меня к противоположной стене, к окну.
Два рыжеволосых маленьких мальчика, одетых в шотландские наряды, серьезно смотрели на меня из рамы. Рядом с ними сидела огромная шотландская борзая. Должно быть, это Нэйрн, дед Брана, Джейми и его старший брат Вилли, умерший в одиннадцать лет от оспы.
Джейми было не больше двух лет, когда это нарисовали, подумала я; он стоял между колен старшего брата, положив одну руку на голову пса.
Джейми рассказывал мне о Вилли во время нашего путешествия из Леоха, ночью у костра в одиноком глене. Я вспомнила маленькую змейку, вырезанную из вишневого дерева, которую он вытащил из сумки, чтобы показать мне.
— Вилли подарил мне ее, когда мне исполнилось пять, — сказал он, ласково поглаживая причудливые извивы. Это была смешная маленькая змейка, извивающееся тело вырезано просто мастерски, а голова повернута назад, чтобы увидеть, что происходит у нее за плечом — если б у змей были плечи.
Джейми протянул мне деревянную фигурку, и я с любопытством повертела ее в руках.
— Что это здесь выцарапано? С-о-н-я. Соня?
— Это я, — смущенно опустил голову Джейми. — Такое прозвище. Ну, вроде каламбура от моего второго имени, Александр. Вилли меня так называл.
Лица на картине были очень похожи; у всех детей Фрэзеров имелось это решительное выражение лица, которое не допускало, чтобы их оценили ниже, чем они сами себя оценивали. Однако на этом портрете у Джейми еще были круглые щеки и курносый младенческий нос, а крепкий костяк его брата уже обещал, что он превратится в сильного мужчину. Это обещание осталось невыполненным…
— Ты его очень любил? — тихо спросила я, положив ему руку на плечо. Он кивнул, глядя в огонь в камине.
— О да, — произнес Джейми, слабо улыбнувшись. — Он был на пять лет старше меня, и мне казалось, что он Бог, или, по крайней мере, Христос. Везде за ним ходил, то есть везде, где он разрешал…
Джейми отвернулся и подошел к книжным полкам. Я решила, что ему нужно побыть одному, поэтому осталась на месте, глядя в окно.
С этой стороны дома я смутно видела сквозь дождевую завесу очертания каменистого холма с поросшей травой вершиной. Он напомнил мне тот волшебный холм, где я шагнула между камнями и вынырнула из кроличьей норы. Всего шесть месяцев назад. Казалось, что это произошло давным-давно.
Джейми подошел и встал со мной рядом. Он долго молчал, а я не пыталась втянуть его в разговор, думая, что он, вероятно, все еще мыслями со своим умершим братом. Но оказалось, что они уже сменились. Рассеянно глядя на дождь, Джейми отрывисто бросил:
— Я говорил тебе, что однажды назову вторую причину. Хочешь узнать?
— Причину? — глупо переспросила я. Он меня здорово удивил.
— Почему я женился на тебе.
— И это? — Не знаю, что я ожидала услышать, может, еще какие-то откровения о запутанных семейных отношениях. Но то, что он сказал, оказалось для меня своего рода потрясением.
— Потому что я хотел тебя. — Он отвернулся от окна и теперь смотрел мне в глаза. — Больше, чем я чего-нибудь когда-нибудь в своей жизни хотел, — тихо добавил он.
Онемев, я продолжала смотреть на него. Я ожидала всего, чего угодно, только не этого. Он увидел мой приоткрытый рот и легко продолжил:
— Когда я спрашивал папу, как узнать, которая женщина твоя, он отвечал, что я пойму безо всяких сомнений, когда придет время. И сомнений не было. Когда я проснулся в темноте, а ты сидела у меня на груди и всячески ругала меня за то, что я истекаю кровью, я сказал себе: «Джейми Фрэзер, хоть ты и видишь, как она выглядит, хоть она и весит, как хорошая ломовая лошадь, это та самая женщина».
Я пошла на него, и он торопливо продолжал:
— Я сказал себе: «За несколько часов она уже дважды починила тебя, парень. Поскольку жизнь среди Маккензи такова, какова есть, очень неплохо жениться на женщине, которая может остановить кровотечение и вправить сломанную кость». И еще я сказал: «Джейми, парень, если ее прикосновение так приятно на ключице, представь, каково оно будет там, пониже…» — Он нырнул за стул. — Конечно, я подумывал, что это может быть просто результатом четырех месяцев, проведенных в монастыре, без женского общества, но все же та поездка вдвоем сквозь ночь… — Он замолчал, чтобы испустить театральный вздох, удачно увернувшись и не дав мне схватить его за рукав, — с этой дивной широкой задницей, примостившейся у меня между бедер… — Он нырнул, так что мой удар по левому уху не достиг цели, а потом шагнул в сторону, и теперь между нами находился низкий столик, — и с этой твердой, как камень, головой, лупившей меня по груди… — небольшое металлическое украшение отскочило от его собственной головы и со звоном покатилось по полу, — я сказал себе… — К этому моменту Джейми так хохотал, что вынужден был делать перерывы между фразами, чтобы отдышаться, — Джейми… сказал я… хоть она и стерва-сасснек… хоть у нее и язык, как у гадюки… но с такой задницей… какая разница, что у нее ов-в-вечье л-л-лицо?
Я подставила ему подножку и обеими коленками приземлилась ему на живот. Джейми так грохнулся об пол, что затрясся весь дом.
— Ты имеешь в виду, что женился на мне по любви? — потребовала ответа я. Он вскинул брови, одновременно пытаясь вдохнуть.
— Разве… я этого… только что не сказал?
Он одной ручищей облапил мне плечи, а другую запустил под юбку, немилосердно щипая меня за ту часть тела, которую только что восхвалял.
Вернувшись, чтобы забрать корзинку для вышивания, Дженни вплыла в гостиную именно в этот момент и остановилась, с некоторым удивлением глядя на брата.
— А что это ты делаешь, Джейми, мальчик мой? — спросила она, подняв бровь.
— Занимаюсь любовью с собственной женой, — выдохнул он, хватая ртом воздух в промежутках между хихиканьем и борьбой.
— Ну, можно было выбрать более подходящее для этого место, — заявила Дженни, вскидывая и вторую бровь. — На этом полу у тебя вся задница будет в занозах.
Лаллиброх был местом мирным, но очень деятельным. Казалось, что все начинали трудиться с петухами, и все на ферме крутилось и вращалось, как сложный часовой механизм, до самого заката, когда зубцы и колесики, заставлявшие его работать, начинали распадаться и скатывались в темноту в поисках ужина и постели только для того, чтобы утром, как по волшебству, вновь оказаться на своих местах. Каждый мужчина, женщина и ребенок казались настолько важными элементами для бесперебойной работы, что я не могла понять, как они обходились все те годы, что хозяин отсутствовал. Теперь же руки не только Джейми, но и мои были полностью задействованы.
Впервые в жизни я поняла, почему шотландцы сурово осуждают праздность, что казалось мне просто эксцентричностью раньше — или позже, если уж на то пошло. Праздность расценивалась не только как признак морального разложения, но и как публичное оскорбление естественного хода вещей.
Конечно, бывали всякие моменты. Те короткие промежутки времени, слишком быстро заканчивающиеся, когда все, казалось, застывало, и жизнь балансировала на тонком острие — скажем, мгновения между темнотой и светом, когда вокруг тебя одновременно все — и ничего.
Я наслаждалась таким мгновеньем вечером на четвертый день после нашего прибытия на ферму. Сидя на стене позади дома, я видела темно-желтые поля, прилепившие к скале за брохом, и мешанину деревьев на холме, казавшихся черными на фоне жемчужного сияния неба. Предметы далекие и близкие, казалось, находятся на одном расстоянии, а их длинные тени растворяются в надвигающихся сумерках.
Воздух был знобким, предвещая мороз, и я понимала, что пора уходить в дом, но так не хотелось покидать тихую красоту этого места.
Я не замечала Джейми, пока он не набросил мне на плечи теплый плащ. Только ощутив тепло толстой шерсти, я поняла, до чего замерзла.
Руки Джейми обняли меня, и я уютно прижалась к нему, слегка дрожа.
— Я еще из дома увидел, как ты дрожишь, — сказал он, согревая мне руки. — Простудишься, если не будешь беречься.
— А ты? — Я повернулась, чтобы взглянуть на него. Становилось все холоднее, но ему, похоже, было вполне тепло в рубашке и килте, лишь кончик носа слегка покраснел; все-таки это был не благоуханный весенний вечер.
— О, я-то к этому привык. У шотландцев не такая жидкая кровь, как у вас, англичан с синими носами. — Он приподнял мой подбородок и, улыбаясь, чмокнул меня в нос. Я ухватила его за уши и нацелила его голову еще ниже.
Это продолжалось довольно долго, и наши температуры выровнялись к тому времени, как он меня отпустил. Когда я отклонилась назад, балансируя на стене, в моих ушах пела теплая кровь.
Ветер дул сзади и бросал пряди волос мне на лицо. Джейми откинул волосы с плеч, пропуская растрепанные локоны сквозь пальцы, и закатное солнце светило сквозь пряди.
— Когда свет падает сзади, кажется, будто у тебя нимб, — тихо произнес он. — Ангел в золотой короне.
— И ты, — так же тихо ответила я, проводя пальцем по его челюсти, там, где отрастающая борода сверкала янтарем. — Почему ты не сказал мне раньше?
Он понял, что я имела в виду. Одна бровь взлетела вверх, и Джейми улыбнулся. Половина его лица была озарена солнцем, вторая половина оставалась в тени.
— Ну, я же знал, что ты не хотела выходить за меня. И не желал признанием обременять тебя или изображать из себя дурака, когда было очевидно, что ты легла со мной только из уважения к обетам, которые предпочла бы не давать. Я хочу сказать, в первый раз. У меня тоже есть гордость, женщина.
Я протянула руки и прижала его к себе крепко-крепко, так, что он стоял у меня между ногами. Почувствовав, что он замерз, я обхватила его ногами и закутала полами своего плаща. Его руки под защитой ткани обвились вокруг меня, прижав мою щеку к грязному батисту его рубашки.
— Любовь моя, — прошептал он. — О, любовь моя. Я так тебя хочу.
— Это не одно и то же, верно? — спросила я. — В смысле — любить и хотеть.
Он хрипло рассмеялся.
— Чертовски близко, Сасснек. По крайней мере, для меня.
Я чувствовала, как сильно он меня хочет. Джейми внезапно отступил назад и снял меня со стены.
— Куда мы идем? — Мы направлялись прочь от дома, в сторону сараев, стоявших в тени рощицы вязов.
— Поищем сеновал.
Глава 28
Поцелуи и подштанники
Я постепенно находила свое место в именье. Дженни больше не могла совершать долгие походы к коттеджам арендаторов, и я стала посещать их сама. Иногда меня сопровождал мальчик-грум, иногда Джейми или Иэн. Я брала с собой еду и лекарства, ухаживала за больными, советовала, как улучшить здоровье и гигиену, что принималось с различной степенью благодарности.
В самом Лаллиброхе я бродила по дому и угодьям и помогала, где могла, преимущественно в садах. Кроме очаровательного маленького декоративного садика при доме имелся еще сад с травами и большой огород, где выращивали лук-порей, капусту и кабачки.
Джейми был везде: в кабинете с бухгалтерскими книгами, в полях с арендаторами, в конюшнях с Иэном, наверстывая потерянное время.
Мне казалось, что в этом было нечто большее, чем простой долг или интерес. Вскоре нам, возможно, придется уезжать; он хотел все наладить так, чтобы работа продолжалась и без него до тех пор, пока он — пока мы — сможем вернуться навсегда.
Я понимала, что скоро нам придется уходить, но в окружении мирного дома и угодий Лаллиброха, среди веселого общества Дженни, Иэна и маленького Джейми, чувствовала себя так, словно обрела, наконец, дом.
Как-то утром после завтрака Джейми встал из-за стола и объявил, что отправится к верхнему краю долины, чтобы посмотреть на пони, которого продавал Мартин Мэк.
Дженни повернулась к нему от буфета, сведя брови.
— Ты думаешь, это безопасно, Джейми? Весь последний месяц в округе полно английских патрулей.
Он пожал плечами и взял со стула накидку.
— Я буду осторожен.
— Слушай, Джейми, — сказал Иэн, входя в комнату с охапкой дров для камина. — Я хотел спросить — ты не можешь сходить сегодня на мельницу? Джок заходил вчера, говорил, что-то не в порядке с колесом. Я глянул, конечно, но мы с ним не сумели его исправить. Сдается мне, что-то застряло в механизме, но он в основном под водой.
И притопнул своей деревяшкой, улыбнувшись мне.
— Я, благодарение Богу, могу ходить и ездить верхом, а вот плавать не могу, только барахтаюсь да нарезаю круги, как паук о четырех лапах.
Джейми положил накидку на место, усмехнувшись над описанием зятя.
— Не так все плохо, Иэн, если это избавит тебя от целого утра, проведенного в замерзшем пруду. Ага, схожу. — И повернулся ко мне. — Не хочешь прогуляться со мной, Сасснек? Утро прекрасное, можешь взять с собой корзинку. — Он многозначительно иронически посмотрел на мою огромную ивовую корзинку, которую я брала с собой, собирая травы. — Пойду переодену рубашку. Сейчас вернусь. — Он помчался вверх по лестнице, перескакивая сразу через три ступеньки.
Мы с Иэном переглянулись. Если он и сожалел, что подобные подвиги ему теперь не под силу, то хорошо это скрывал, получая удовольствие от избытка жизненных сил Джейми.
— Так здорово, что он вернулся, — признался он.
— Хотела бы я, чтобы мы могли остаться, — огорченно сказала я.
Мягкие карие глаза наполнились тревогой.
— Но вы не собираетесь уходить прямо сейчас?
Я покачала головой.
— Нет, не сейчас. Но придется уйти до того, как выпадет снег. — Джейми решил, что лучше всего нам пойти в Бьюли, центр клана Фрэзеров. Возможно, его дед, лорд Ловат, сможет помочь. Если же нет, он, по крайней мере, поможет нам уйти во Францию.
Иэн успокоенно кивнул.
— А, да. Но у вас еще есть несколько недель.
Стоял дивный осенний день, воздух был душистым, как сидр, небо до того синее, что в нем можно было утонуть. Мы шли медленно, и я могла искать грибы и болтать.
— На следующей неделе — квартальный день, — заметил Джейми. — Будет твое новое платье готово?
— Надеюсь. А что, это праздник?
Он улыбнулся мне и взял корзинку, потому что я наклонилась, чтобы выдернуть корешок пижмы.
— Ну, в своем роде. Конечно, ничего похожего на великие праздники Каллума, но все арендаторы Лаллиброха явятся, чтобы внести плату и выказать уважение новой леди Лаллиброх.
— Думаю, они удивятся, что ты женился на англичанке.
— Я подозреваю, что некоторые папаши очень расстроятся; я ухаживал за девушкой-другой в окрестностях, покуда меня не арестовали и не увезли в форт Вильям.
— Жалеешь, что не женился на местной девушке? — кокетливо спросила я.
— Если ты рассчитываешь, что я отвечу «да», когда ты стоишь рядом с ножом в руках, — заметил он, — то ты куда худшего мнения о моем здравом смысле, чем я думал.
Я бросила нож, которым копала, раскинула руки и остановилась в ожидании. Когда Джейми, наконец, отпустил меня, я наклонилась, чтобы поднять нож и поддразнила его:
— Никак не пойму, как вышло, что ты столько времени оставался девственником? Что уж, все девушки в Лаллиброхе такие простушки?
— Нет, — Джейми прищурился, глядя на утреннее солнце. — В основном из-за моего отца. Мы с ним иногда по вечерам бродили по полям и говорили обо всяком таком. А когда я достаточно вырос, он сказал мне, что всякий мужчина должен отвечать за семя, которое посеет, и что его долг — заботиться о женщине и беречь ее. А если я к такому не готов, то не имею права взваливать на женщину последствия моих поступков.
В самом Лаллиброхе я бродила по дому и угодьям и помогала, где могла, преимущественно в садах. Кроме очаровательного маленького декоративного садика при доме имелся еще сад с травами и большой огород, где выращивали лук-порей, капусту и кабачки.
Джейми был везде: в кабинете с бухгалтерскими книгами, в полях с арендаторами, в конюшнях с Иэном, наверстывая потерянное время.
Мне казалось, что в этом было нечто большее, чем простой долг или интерес. Вскоре нам, возможно, придется уезжать; он хотел все наладить так, чтобы работа продолжалась и без него до тех пор, пока он — пока мы — сможем вернуться навсегда.
Я понимала, что скоро нам придется уходить, но в окружении мирного дома и угодий Лаллиброха, среди веселого общества Дженни, Иэна и маленького Джейми, чувствовала себя так, словно обрела, наконец, дом.
Как-то утром после завтрака Джейми встал из-за стола и объявил, что отправится к верхнему краю долины, чтобы посмотреть на пони, которого продавал Мартин Мэк.
Дженни повернулась к нему от буфета, сведя брови.
— Ты думаешь, это безопасно, Джейми? Весь последний месяц в округе полно английских патрулей.
Он пожал плечами и взял со стула накидку.
— Я буду осторожен.
— Слушай, Джейми, — сказал Иэн, входя в комнату с охапкой дров для камина. — Я хотел спросить — ты не можешь сходить сегодня на мельницу? Джок заходил вчера, говорил, что-то не в порядке с колесом. Я глянул, конечно, но мы с ним не сумели его исправить. Сдается мне, что-то застряло в механизме, но он в основном под водой.
И притопнул своей деревяшкой, улыбнувшись мне.
— Я, благодарение Богу, могу ходить и ездить верхом, а вот плавать не могу, только барахтаюсь да нарезаю круги, как паук о четырех лапах.
Джейми положил накидку на место, усмехнувшись над описанием зятя.
— Не так все плохо, Иэн, если это избавит тебя от целого утра, проведенного в замерзшем пруду. Ага, схожу. — И повернулся ко мне. — Не хочешь прогуляться со мной, Сасснек? Утро прекрасное, можешь взять с собой корзинку. — Он многозначительно иронически посмотрел на мою огромную ивовую корзинку, которую я брала с собой, собирая травы. — Пойду переодену рубашку. Сейчас вернусь. — Он помчался вверх по лестнице, перескакивая сразу через три ступеньки.
Мы с Иэном переглянулись. Если он и сожалел, что подобные подвиги ему теперь не под силу, то хорошо это скрывал, получая удовольствие от избытка жизненных сил Джейми.
— Так здорово, что он вернулся, — признался он.
— Хотела бы я, чтобы мы могли остаться, — огорченно сказала я.
Мягкие карие глаза наполнились тревогой.
— Но вы не собираетесь уходить прямо сейчас?
Я покачала головой.
— Нет, не сейчас. Но придется уйти до того, как выпадет снег. — Джейми решил, что лучше всего нам пойти в Бьюли, центр клана Фрэзеров. Возможно, его дед, лорд Ловат, сможет помочь. Если же нет, он, по крайней мере, поможет нам уйти во Францию.
Иэн успокоенно кивнул.
— А, да. Но у вас еще есть несколько недель.
Стоял дивный осенний день, воздух был душистым, как сидр, небо до того синее, что в нем можно было утонуть. Мы шли медленно, и я могла искать грибы и болтать.
— На следующей неделе — квартальный день, — заметил Джейми. — Будет твое новое платье готово?
— Надеюсь. А что, это праздник?
Он улыбнулся мне и взял корзинку, потому что я наклонилась, чтобы выдернуть корешок пижмы.
— Ну, в своем роде. Конечно, ничего похожего на великие праздники Каллума, но все арендаторы Лаллиброха явятся, чтобы внести плату и выказать уважение новой леди Лаллиброх.
— Думаю, они удивятся, что ты женился на англичанке.
— Я подозреваю, что некоторые папаши очень расстроятся; я ухаживал за девушкой-другой в окрестностях, покуда меня не арестовали и не увезли в форт Вильям.
— Жалеешь, что не женился на местной девушке? — кокетливо спросила я.
— Если ты рассчитываешь, что я отвечу «да», когда ты стоишь рядом с ножом в руках, — заметил он, — то ты куда худшего мнения о моем здравом смысле, чем я думал.
Я бросила нож, которым копала, раскинула руки и остановилась в ожидании. Когда Джейми, наконец, отпустил меня, я наклонилась, чтобы поднять нож и поддразнила его:
— Никак не пойму, как вышло, что ты столько времени оставался девственником? Что уж, все девушки в Лаллиброхе такие простушки?
— Нет, — Джейми прищурился, глядя на утреннее солнце. — В основном из-за моего отца. Мы с ним иногда по вечерам бродили по полям и говорили обо всяком таком. А когда я достаточно вырос, он сказал мне, что всякий мужчина должен отвечать за семя, которое посеет, и что его долг — заботиться о женщине и беречь ее. А если я к такому не готов, то не имею права взваливать на женщину последствия моих поступков.