Страница:
— Думаю… если б я ему это сказал… он бы меня убил.
Некоторые люди видят кошмарные сны, населенные чудовищами. Мне снились генеалогические древа с тонкими черными ветвями, растущими из дат на каждом стволе. Линии походили на змей, несущих смерть в своих зубах. Я снова слышала голос Фрэнка, говорившего: «Он стал солдатом. Отличный выбор для второго сына. Был и третий брат, сделавшийся викарием, но о нем я почти ничего не знаю…» Я о нем тоже почти ничего не знала. Только имя. На этом древе было три сына — сыновья Джозефа и Мери Рэндалл. Я видела эти имена много раз: старший — Вильям, второй — Джонатан, и третий — Александр.
Джейми заговорил снова, вырвав меня из раздумий.
— Сасснек?
— Да?
— Помнишь, я рассказывал тебе о крепости, той, что внутри меня?
— Помню.
Он улыбнулся, не открывая глаз, и протянул ко мне руку.
— Что ж, по крайней мере, там имеется пристройка. И крыша, чтобы спрятаться от дождя.
Я отправилась в постель уставшей, но успокоенной. Но мне пришлось хорошенько подумать. Джейми выздоровеет. Когда я в этом сомневалась, то не загадывала дальше, чем на час, на еще одно кормление, еще один прием лекарств. А вот теперь нужно заглянуть дальше.
Аббатство — это убежище, но только временное. Мы не можем оставаться здесь на неопределенный срок, неважно, насколько гостеприимны монахи. Шотландия и Англия пока представляют для нас значительную опасность, если только лорд Ловат не поможет — но надежда весьма слаба, учитывая обстоятельства. Значит, наше будущее — по эту сторону моря. Зная теперь, что Джейми подвержен морской болезни, я понимала, почему он так не хотел эмигрировать в Америку — три месяца непрестанной рвоты устрашат любого. Так что же остается?
Скорее всего, Франция. Мы оба бегло говорим по-французски. Джейми знает еще испанский, немецкий и итальянский, но я не так одарена лингвистически. Кроме того, у семьи Фрэзеров здесь много связей. Может быть, мы сумеем найти место в поместье какого-нибудь родственника или друга, и мирно жить в деревне. Эта идея была достаточно привлекательна.
Но оставался, как всегда, вопрос времени. Только начался 1744 год — прошло две недели после Нового Года. А в 1745 милашка принц Чарльз отправится на корабле из Франции в Шотландию. Юный претендент собирается заявить права на трон отца. С ним придет катастрофа: война и резня, крушение кланов горцев и уничтожение всего, чем Джейми — и я — так дорожит.
А между тем временем и сегодняшним днем — полтора года. За это время многое может произойти, если предпринять какие-то шаги, дабы предотвратить катастрофу. Какие и какими средствами? Я понятия не имела, хотя и не сомневалась в том, какие наступят последствия, если ничего не делать.
Можно ли изменить ход событий? Возможно. Пальцы сами подкрались к левой руке и начали бездумно поглаживать золотое кольцо на среднем пальце. Я думала о том, что сказала Джонатану Рэндаллу, сжигаемая яростью и ужасом в подвалах тюрьмы Вентворт.
— Я проклинаю тебя, — сказала я ему, — часом твоей смерти.
И рассказала ему, когда он умрет. Сообщила ему дату, написанную на генеалогическом древе каллиграфическим почерком Фрэнка: 16 апреля 1746 года.
Джонатан Рэндалл должен был умереть в битве при Каллодене, в той бойне, что устроят англичане. Но этого не случится. Он умер через несколько часов, затоптанный копытами моего отмщения.
И умер он бездетным холостяком. Во всяком случае, так мне казалось. Древо — это проклятое древо! — называло дату его женитьбы, где-то в 1744 году. И дату рождения его сына, прадедушки Фрэнка в пятом поколении, вскоре после женитьбы. Раз Джонатан Рэндалл умер бездетным, как сможет родиться Фрэнк? И все же его кольцо было у меня на пальце. Он существовал — и будет существовать. Я утешала себя этой мыслью, потирая в темноте кольцо, словно в нем сидел джинн, который сможет помочь мне советом.
Через некоторое время я проснулась, негромко вскрикнув.
— Шшш. Это всего лишь я. — Большая рука убралась с моих губ. В комнате было темно, как в яме. Я шарила вслепую, пока на что-то не наткнулась.
— Ты не должен был вставать! — воскликнула я, все еще одурманенная сном. Пальцы скользнули по холодной плоти. — Да ты замерзаешь!
— Ну, конечно же, — довольно сердито ответил он. — На мне ничего не надето, а в коридоре адский холод. Пустишь меня в постель?
Я, как могла, свернулась в узкой постели, и он лег рядом, прижавшись ко мне. Дышал он неровно, и я подумала, что дрожит он не только от холода, но и от слабости.
— Боже, ты такая теплая… — Джейми придвинулся еще ближе и вздохнул. — Так здорово — снова обнимать тебя, Сасснек…
Я не стала утруждаться вопросом, что он здесь делает — это уже стало совершенно ясно. Не стала я и спрашивать его, уверен ли он. У меня возникли сомнения, но я не стала озвучивать их, испугавшись, что они окажутся самоисполняющимся прорицанием. Я повернулась к Джейми лицом, не забывая о его раненой руке.
И возник внезапный, поразительный момент единения, это быстрое скользящее своеобразие, тут же сделавшееся знакомым. Джейми глубоко вздохнул, с удовлетворением и, возможно, облегчением. Мы немного полежали неподвижно, словно боясь нарушить хрупкое единение. Здоровой рукой Джейми медленно ласкал меня; рука словно сама находила дорогу в темноте, пальцы походили на кошачьи усы, такие чувствительные ко всему. Он придвинулся ко мне, словно задавая вопрос, и я ответила ему на том же языке.
Мы начали деликатную игру, состоящую из медленных движений, балансируя между его желанием и его слабостью, между болью и растущим удовольствием тела. Где-то там, во тьме, я подумала, что должна рассказать Ансельму — существует еще один способ заставить время остановиться; а потом подумала — наверное, нет, ведь этот способ недоступен священникам.
Я крепко держала Джейми, положив руку на его покрытую шрамами спину. Он задавал ритм, позволяя мне определять силу движений. Не слышно было никаких звуков, кроме нашего дыхания, до самого конца. Почувствовав, что он устает, я крепко сжала его и потянула на себя, поднимая бедра, чтобы впустить его глубже, подталкивая к наивысшей точке.
— Сейчас, — тихо произнесла я, — приди ко мне. Прямо сейчас!
Он прижался лбом к моему лбу и вжался в меня, дрожа и вздыхая. Викторианцы называли это «маленькая смерть», и есть за что. Он лежал такой тяжелый и обмякший, что я могла бы подумать — он умер, если бы не медленное биение его сердца в мои ребра. Мне показалось, что прошло довольно много времени, прежде чем он пошевелился и что-то пробормотал мне в плечо.
— Что ты сказал?
Он повернул голову, и его губы оказались прямо у моего уха Я чувствовала тепло его дыхания у себя на шее.
— Я сказал, — тихо повторил он, — что рука у меня сейчас совсем не болит. — Здоровая рука ласково ощупывала мое лицо, стирая влагу со щек.
— Ты боялась за меня? — спросил он.
— Да, — призналась я. — Мне казалось, еще рано.
Он тихонько рассмеялся в темноту.
— Рано. Я едва не убил себя. Ага, я тоже боялся. Но я проснулся, потому что болела рука, и никак не мог уснуть. Я метался в постели и так тосковал по тебе. И чем больше я о тебе думал, тем больше тебя хотел, и уже прошел полкоридора, прежде чем начал беспокоиться о том, что буду делать, когда приду к тебе. А уж когда подумал.. — Он замолчал и погладил меня по щеке. — Что ж, не так я и хорош, Сасснек, но, как выяснилось, все-таки не трус
Я повернула голову, и мы поцеловались. В желудке у Джейми громко заурчало.
— И не вздумай смеяться, — буркнул он. — Это ты виновата — моришь меня голодом. Удивительно, что я вообще что-то смог, на одном твоем супе и эле.
— Ладно, — все еще смеясь, отозвалась я. — Ты победил. Можешь получить на завтрак яйцо.
— Ха! — тоном глубокого удовлетворения сказал Джейми. — Я так и знал, что ты меня накормишь, если у тебя появится стимул!
Мы заснули, держа друг друга в объятиях.
Глава 41
Некоторые люди видят кошмарные сны, населенные чудовищами. Мне снились генеалогические древа с тонкими черными ветвями, растущими из дат на каждом стволе. Линии походили на змей, несущих смерть в своих зубах. Я снова слышала голос Фрэнка, говорившего: «Он стал солдатом. Отличный выбор для второго сына. Был и третий брат, сделавшийся викарием, но о нем я почти ничего не знаю…» Я о нем тоже почти ничего не знала. Только имя. На этом древе было три сына — сыновья Джозефа и Мери Рэндалл. Я видела эти имена много раз: старший — Вильям, второй — Джонатан, и третий — Александр.
Джейми заговорил снова, вырвав меня из раздумий.
— Сасснек?
— Да?
— Помнишь, я рассказывал тебе о крепости, той, что внутри меня?
— Помню.
Он улыбнулся, не открывая глаз, и протянул ко мне руку.
— Что ж, по крайней мере, там имеется пристройка. И крыша, чтобы спрятаться от дождя.
Я отправилась в постель уставшей, но успокоенной. Но мне пришлось хорошенько подумать. Джейми выздоровеет. Когда я в этом сомневалась, то не загадывала дальше, чем на час, на еще одно кормление, еще один прием лекарств. А вот теперь нужно заглянуть дальше.
Аббатство — это убежище, но только временное. Мы не можем оставаться здесь на неопределенный срок, неважно, насколько гостеприимны монахи. Шотландия и Англия пока представляют для нас значительную опасность, если только лорд Ловат не поможет — но надежда весьма слаба, учитывая обстоятельства. Значит, наше будущее — по эту сторону моря. Зная теперь, что Джейми подвержен морской болезни, я понимала, почему он так не хотел эмигрировать в Америку — три месяца непрестанной рвоты устрашат любого. Так что же остается?
Скорее всего, Франция. Мы оба бегло говорим по-французски. Джейми знает еще испанский, немецкий и итальянский, но я не так одарена лингвистически. Кроме того, у семьи Фрэзеров здесь много связей. Может быть, мы сумеем найти место в поместье какого-нибудь родственника или друга, и мирно жить в деревне. Эта идея была достаточно привлекательна.
Но оставался, как всегда, вопрос времени. Только начался 1744 год — прошло две недели после Нового Года. А в 1745 милашка принц Чарльз отправится на корабле из Франции в Шотландию. Юный претендент собирается заявить права на трон отца. С ним придет катастрофа: война и резня, крушение кланов горцев и уничтожение всего, чем Джейми — и я — так дорожит.
А между тем временем и сегодняшним днем — полтора года. За это время многое может произойти, если предпринять какие-то шаги, дабы предотвратить катастрофу. Какие и какими средствами? Я понятия не имела, хотя и не сомневалась в том, какие наступят последствия, если ничего не делать.
Можно ли изменить ход событий? Возможно. Пальцы сами подкрались к левой руке и начали бездумно поглаживать золотое кольцо на среднем пальце. Я думала о том, что сказала Джонатану Рэндаллу, сжигаемая яростью и ужасом в подвалах тюрьмы Вентворт.
— Я проклинаю тебя, — сказала я ему, — часом твоей смерти.
И рассказала ему, когда он умрет. Сообщила ему дату, написанную на генеалогическом древе каллиграфическим почерком Фрэнка: 16 апреля 1746 года.
Джонатан Рэндалл должен был умереть в битве при Каллодене, в той бойне, что устроят англичане. Но этого не случится. Он умер через несколько часов, затоптанный копытами моего отмщения.
И умер он бездетным холостяком. Во всяком случае, так мне казалось. Древо — это проклятое древо! — называло дату его женитьбы, где-то в 1744 году. И дату рождения его сына, прадедушки Фрэнка в пятом поколении, вскоре после женитьбы. Раз Джонатан Рэндалл умер бездетным, как сможет родиться Фрэнк? И все же его кольцо было у меня на пальце. Он существовал — и будет существовать. Я утешала себя этой мыслью, потирая в темноте кольцо, словно в нем сидел джинн, который сможет помочь мне советом.
Через некоторое время я проснулась, негромко вскрикнув.
— Шшш. Это всего лишь я. — Большая рука убралась с моих губ. В комнате было темно, как в яме. Я шарила вслепую, пока на что-то не наткнулась.
— Ты не должен был вставать! — воскликнула я, все еще одурманенная сном. Пальцы скользнули по холодной плоти. — Да ты замерзаешь!
— Ну, конечно же, — довольно сердито ответил он. — На мне ничего не надето, а в коридоре адский холод. Пустишь меня в постель?
Я, как могла, свернулась в узкой постели, и он лег рядом, прижавшись ко мне. Дышал он неровно, и я подумала, что дрожит он не только от холода, но и от слабости.
— Боже, ты такая теплая… — Джейми придвинулся еще ближе и вздохнул. — Так здорово — снова обнимать тебя, Сасснек…
Я не стала утруждаться вопросом, что он здесь делает — это уже стало совершенно ясно. Не стала я и спрашивать его, уверен ли он. У меня возникли сомнения, но я не стала озвучивать их, испугавшись, что они окажутся самоисполняющимся прорицанием. Я повернулась к Джейми лицом, не забывая о его раненой руке.
И возник внезапный, поразительный момент единения, это быстрое скользящее своеобразие, тут же сделавшееся знакомым. Джейми глубоко вздохнул, с удовлетворением и, возможно, облегчением. Мы немного полежали неподвижно, словно боясь нарушить хрупкое единение. Здоровой рукой Джейми медленно ласкал меня; рука словно сама находила дорогу в темноте, пальцы походили на кошачьи усы, такие чувствительные ко всему. Он придвинулся ко мне, словно задавая вопрос, и я ответила ему на том же языке.
Мы начали деликатную игру, состоящую из медленных движений, балансируя между его желанием и его слабостью, между болью и растущим удовольствием тела. Где-то там, во тьме, я подумала, что должна рассказать Ансельму — существует еще один способ заставить время остановиться; а потом подумала — наверное, нет, ведь этот способ недоступен священникам.
Я крепко держала Джейми, положив руку на его покрытую шрамами спину. Он задавал ритм, позволяя мне определять силу движений. Не слышно было никаких звуков, кроме нашего дыхания, до самого конца. Почувствовав, что он устает, я крепко сжала его и потянула на себя, поднимая бедра, чтобы впустить его глубже, подталкивая к наивысшей точке.
— Сейчас, — тихо произнесла я, — приди ко мне. Прямо сейчас!
Он прижался лбом к моему лбу и вжался в меня, дрожа и вздыхая. Викторианцы называли это «маленькая смерть», и есть за что. Он лежал такой тяжелый и обмякший, что я могла бы подумать — он умер, если бы не медленное биение его сердца в мои ребра. Мне показалось, что прошло довольно много времени, прежде чем он пошевелился и что-то пробормотал мне в плечо.
— Что ты сказал?
Он повернул голову, и его губы оказались прямо у моего уха Я чувствовала тепло его дыхания у себя на шее.
— Я сказал, — тихо повторил он, — что рука у меня сейчас совсем не болит. — Здоровая рука ласково ощупывала мое лицо, стирая влагу со щек.
— Ты боялась за меня? — спросил он.
— Да, — призналась я. — Мне казалось, еще рано.
Он тихонько рассмеялся в темноту.
— Рано. Я едва не убил себя. Ага, я тоже боялся. Но я проснулся, потому что болела рука, и никак не мог уснуть. Я метался в постели и так тосковал по тебе. И чем больше я о тебе думал, тем больше тебя хотел, и уже прошел полкоридора, прежде чем начал беспокоиться о том, что буду делать, когда приду к тебе. А уж когда подумал.. — Он замолчал и погладил меня по щеке. — Что ж, не так я и хорош, Сасснек, но, как выяснилось, все-таки не трус
Я повернула голову, и мы поцеловались. В желудке у Джейми громко заурчало.
— И не вздумай смеяться, — буркнул он. — Это ты виновата — моришь меня голодом. Удивительно, что я вообще что-то смог, на одном твоем супе и эле.
— Ладно, — все еще смеясь, отозвалась я. — Ты победил. Можешь получить на завтрак яйцо.
— Ха! — тоном глубокого удовлетворения сказал Джейми. — Я так и знал, что ты меня накормишь, если у тебя появится стимул!
Мы заснули, держа друг друга в объятиях.
Глава 41
Из чрева земли
Следующие две недели Джейми выздоравливал, а я все думала. Иногда мне казалось, что нужно отправиться в Рим, где находится двор претендента, и… что? Иногда я всем сердцем мечтала только о том, чтобы найти безопасное, уединенное место, и жить там в мире.
Стоял теплый, ясный день, сосульки, свисавшие с носов каменных горгулий, таяли, и с них непрестанно капала вода, оставляя в снегу под карнизами глубокие неровные ямки.
Дверь в комнату Джейми была открыта нараспашку, окно незавешено, чтобы выветрить оттуда задержавшиеся запахи дыма и болезни.
Я осторожно заглянула внутрь, не желая будить его, но на узкой кровати никого не было. Джейми сидел у открытого окна, отвернувшись от двери, так что я толком не видела его лица.
Оно все еще было серовато-коричневого цвета, но широкие плечи под грубой тканью рясы послушника уже выпрямились, к Джейми возвращались силы. Он сидел прочно, без дрожи, с прямой спиной, зацепившись ногами за табурет, и все линии тела были крепкими и гармоничными. Он держал здоровой рукой запястье правой и медленно поворачивал правую руку под солнечными лучами.
На столе лежала кучка полотняных полосок. Джейми снял все повязки с раненой руки и теперь внимательно изучал ее. Я стояла в дверях, боясь шевельнуться. Я и отсюда хорошо видела его руку, видела, как он осторожно вращал ею в разные стороны.
Шрам от гвоздя в середине ладони был совсем небольшим и хорошо затянулся, чему я очень обрадовалась: всего лишь небольшая розовая опухоль, которая постепенно рассосется. На тыльной стороне ладони положение было не таким хорошим. Из-за инфекции рана размером с шестипенсовик все еще была покрыта струпьями, и шрам не заживал. На втором пальце тоже виднелся рваный розовый шрам от первой фаланги до следующего сустава
Большой и указательный палец были прямыми, а вот мизинец — сильно искривлен. На нем было три отдельных перелома, и я, видимо, не сумела вправить их как следует. Безымянный палец выглядел причудливо. Когда Джейми положил руку на стол, он слегка задрался вверх.
Перевернув руку, Джейми начал двигать пальцами. Ни один из них не сгибался больше, чем на дюйм-два, безымянный не сгибался вовсе. Как я и боялась, второй сустав, очевидно, зафиксировался навсегда.
Джейми поворачивал кисть то в одну, то в другую сторону, поднимал ее к лицу, разглядывая несгибающиеся, искривленные пальцы и уродливые шрамы, так безжалостно видные в солнечном свете. Неожиданно он опустил голову, прижал раненую руку к груди и накрыл ее здоровой. Я не услышала ни звука, но плечи его затряслись.
— Джейми. — Я пересекла комнату и опустилась перед ним на колени, ласково положив руку ему на колено. — Джейми, прости меня. Я сделала все, что могла.
Он удивленно посмотрел на меня. На его густых каштановых ресницах блестели слезы, и он быстро смахнул их ладонью.
— Что? — сглотнул Джейми, которого мое внезапное появление застало врасплох. — Простить? За что, Сасснек?
— За руку. — Я взяла ее в свои и легко обвела искривленные линии пальцев, прикоснувшись к шраму на тыльной стороне. — Потом будет лучше, — с беспокойством заверила я его. — Честное слово, будет. Я знаю, она пока кажется неподвижной, но это потому, что на ней так долго были шины, а кости еще не до конца срослись. Я покажу тебе упражнения и буду делать массаж. Честное слово, она будет почти в полном порядке…
Он прервал меня, положив мне на щеку здоровую руку.
— Ты имеешь в виду…? — начал он, но замолчал, недоверчиво тряхнув головой. — Ты думала…? — Опять замолчал и снова начал. — Сасснек, ты же не думаешь, что я скорблю над неподвижным пальцем и еще несколькими шрамами? — Он криво усмехнулся. — Я, может, человек и тщеславный, но, надеюсь, не до такой степени.
— Но ведь ты… — начала я. Он взял мою руку в обе свои и встал, поднимая на ноги и меня. Я протянула руку и вытерла единственную слезу, катившуюся по его щеке. Теплая капелька согрела мне большой палец.
— Я плакал от радости, моя Сасснек, — тихо произнес он, медленно протянул руки и взял в ладони мое лицо. — И благодарил Бога за то, что у меня две руки. Что у меня есть две руки, которыми я могу держать тебя. Служить тебе, любить тебя. Благодарил Бога за то, что я — не инвалид, и все это благодаря тебе.
Я накрыла его руки своими.
— А почему ты не должен был? — спросила я, вспомнила набор пил и ножей, которые видела в Леохе среди инструментов Битона, и поняла. Поняла то, о чем совершенно забыла, когда столкнулась с необходимостью спасать его. Что в те дни, до пенициллина, обычным — единственным — способом спасти человека, если начиналась инфекция, было отрубить воспаленную конечность.
— О Джейми, — ахнула я. При этой мысли у меня ослабли колени, и я резко упала на табурет. — Я об этом даже не подумала, — призналась я, потрясенная. — Я, правда, совсем об этом забыла. — И посмотрела на него. — Джейми, если бы я вспомнила, я бы, наверное, сделала это. Чтобы спасти тебе жизнь.
— Так это не так… значит, они так не делают… в твоем времени?
Я потрясла головой.
— Нет. Там существуют лекарства, чтобы остановить заражение. Поэтому я об этом даже не подумала, — удивлялась себе я. И вдруг посмотрела на него. — А ты?
Он кивнул.
— Я этого ждал. Потому и просил тебя дать мне умереть. Я думал об этом, когда в голове немного прояснялось и — как раз тогда — подумал, что не смогу так жить. С Иэном ведь именно это и случилось.
— Что, правда? — Меня это потрясло. — Он говорил, что это картечь, но мне и в голову не пришло расспрашивать о подробностях.
— Ага, картечь. И рана загноилась. Хирурги отрезали ногу, чтобы не началось заражение крови. — Он помолчал. — Иэн отлично справляется, если подумать. Но… — Джейми замялся, потягивая негнущийся палец. — Я же знал его раньше. С ним все в порядке только из-за Дженни. Она его… удерживает. — Он глуповато улыбнулся мне. — Как и ты меня. Не понимаю, чего ради женщины так утруждаются.
— Ну, — тихо ответила я, — женщинам это нравится.
Он негромко засмеялся и привлек меня к себе.
— Ага. Бог знает, почему.
Мы немного постояли, обнявшись. Моя голова покоилась у него на груди, руками я обняла его за спину и слышала, как бьется его сердце, медленно и сильно. Наконец он пошевелился и отпустил меня.
— Я хочу тебе кое-что показать, — сказал Джейми. Повернулся, открыл ящик стола и протянул мне сложенное письмо.
Это была рекомендация от аббата, отца Александра, рекомендовавшего вниманию шевалье святого Георгия — известному также, как его величество король Шотландии Яков — своего племянника, Джеймса Фрэзера, как весьма искушенного лингвиста и переводчика.
— Это место, — сказал Джейми, глядя, как я сворачиваю письмо. — А нам вскоре потребуется место, куда уйти. Но то, что ты говорила мне на горе в Крэйг на Дун — это все правда?
Я глубоко втянула в себя воздух и кивнула.
— Правда.
Джейми взял письмо и задумчиво начал постукивать им по колену.
— Тогда это, — он помахал письмом, — небезопасно.
— Вероятно.
Джейми засунул пергамент обратно в ящик и сел, глядя на него. Потом поднял темно-синие глаза и поймал мой взгляд. И положил руку мне на щеку.
— Я говорил то, что думал, Клэр, — произнес он негромко. — Моя жизнь принадлежит тебе. И что мы будем делать, куда отправимся — решать тебе. В Италию, или остаться во Франции, или даже назад, в Шотландию. Мое сердце принадлежит тебе с того момента, как я тебя увидел. Ты держала в своих руках мою душу и тело здесь и спасла их. Мы сделаем так, как ты скажешь.
В дверь негромко постучали, и мы отскочили друг от друга, как любовники, которых застали на месте преступления. Я торопливо начала поправлять волосы, думая, что монастырь, будучи превосходным местом исцеления, не очень подходит на роль пристанища для влюбленных.
В комнату вошел монах и сгрузил на стол большой кожаный седельный мешок.
— От Макранноха из Элдридж Холла, — сказал он с ухмылкой. — Для миледи Брох Туарах. — Поклонился и вышел, оставив в комнате легкий аромат морской воды и холодного ветра.
Я развязала кожаные шнурки, сгорая от любопытства узнать, что же мог прислать Макраннох. Внутри лежали три предмета: записка без обращения и подписи, небольшой сверток, адресованный Джейми, и выделанная волчья шкура, от которой сильно пахло дубильными веществами. Записка гласила: «Добродетельная женщина — жемчужина великой ценности, и ценность ее выше, чем у рубинов».
Джейми развернул сверток и теперь держал в руке что-то небольшое, мерцающее, с недоумением поглядывая на волчью шкуру.
— Немного странно, однако. Сэр Маркус прислал тебе, Сасснек, волчью шкуру, а мне — жемчужный браслет. Может, он перепутал записки?
Браслет был очарователен — ряд больших жемчужин неправильной формы между скрученными золотыми цепочками.
— Нет, — ответила я, любуясь им. — Все правильно. Браслет — это пара к тому ожерелью, что ты подарил мне на свадьбу. Это он подарил его твоей матери, ты знал?
— Не знал, — тихо ответил Джейми, прикоснувшись к жемчугу. — Отец отдал его мне для моей жены, кто бы ею ни стал, — быстрая улыбка тронула его губы, — но не сказал, откуда они.
Я вспомнила, как помог нам сэр Маркус в ту ночь, когда мы столь бесцеремонно ворвались в его дом, и выражение его лица, когда мы покидали его на следующий день.
По глазам Джейми была понятно, что он тоже вспоминает баронета, который мог бы стать его отцом. Он взял меня за руку и застегнул браслет у меня на запястье.
— Но это не для меня! — заупрямилась я.
— Для тебя, — твердо ответил Джейми. — Просто мужчине не пристало посылать драгоценности респектабельной замужней женщине, вот он и послал его мне. Но понятно же, что это для тебя. — Он посмотрел на меня и ухмыльнулся. — И вообще, он не застегнется на моем запястье, хоть я и сделался костлявым.
Потом взял волчью шкуру и встряхнул ее.
— Но чего ради Макраннох послал тебе это?
Джейми накинул лохматую шкуру себе на плечи, и я, вскрикнув, отпрянула. Голова была выделана просто мастерски, и два желтых стеклянных глаза мерзко уставились на меня из-за плеча Джейми.
— Фу! — воскликнула я. — Выглядит точно так же, как при жизни!
Джейми, следуя за моим взглядом, повернул голову и уткнулся лицом в оскалившуюся морду. Испуганно вскрикнув, он сорвал шкуру с плеча и швырнул на пол.
— Господи Иисусе! — произнес он и перекрестился. Шкура лежала на полу и злобно смотрела на нас. — Что ты имеешь в виду — «как при жизни», Сасснек? Это что, твой друг? — прищурился Джейми.
И я рассказала ему все то, что до сих пор не имела возможности рассказать: о волке, о других волках, о Гекторе, о снеге, о коттедже с медведем, о споре с сэром Маркусом, о появлении Муртага, о коровах и долгом ожидании на склоне холма в розовом тумане заметенной снегом ночи, о том, как я ждала, чтобы увидеть — жив он или уже умер.
Хоть Джейми и исхудал, грудь его оставалась широкой, а руки — теплыми и сильными. Он прижал меня к плечу и покачивал, пока я всхлипывала. Я пыталась взять себя в руки, но он только крепче прижимал меня к себе и говорил в волосы всякие милые пустячки, и наконец я сдалась и разревелась, как ребенок, и плакала до икоты, пока не обессилела окончательно.
— Если хорошенько подумать, Сасснек, так ведь у меня тоже есть для тебя подарок, — сказал он, приглаживая мне волосы. Я шмыгнула носом и вытерла его юбкой, потому что больше ничего под рукой не было.
— Мне жаль, что у меня нет ничего для тебя, — произнесла я, глядя, как он шарит среди простыней.
Наверное, ищет носовой платок, подумала я и снова шмыгнула носом.
— За исключением таких мелочей, как моя жизнь, мое мужское достоинство и моя правая рука, — сухо заметил Джейми. — Мне этого вполне достаточно, то duinne. — Он выпрямился, держа в руках рясу послушника. — Раздевайся.
У меня отпала челюсть.
— Что?
— Раздевайся, Сасснек, и надень вот это. — Он протянул мне рясу и ухмыльнулся. — Или ты хочешь, чтобы я сначала отвернулся?
Закутавшись в грубую домотканую ткань и придерживая ее на себе, я шла вслед за Джейми вниз, по еще одному лестничному пролету. Это был уже третий по счету, и самый узкий. Фонарь, который нес Джейми, освещал каменные блоки стен, между которыми было не более восемнадцати дюймов. Мы спускались все ниже и ниже по узкой черной шахте, и мне казалось, что меня заглатывает земля.
— Ты уверен, что знаешь, куда идешь? — спросила я. Голос эхом отдался на лестнице, но весьма причудливо и приглушенно, словно я разговаривала под водой.
— Ну, здесь сложно повернуть не туда, верно?
Мы добрались до следующей площадки, и, спорить не приходилось, дорога вела только в одном направлении — вниз.
У подножья лестницы мы, однако, наткнулись на дверь. Я увидела небольшую площадку, вырезанную, как мне показалось, прямо в склоне горы, и широкую низкую дверь, сделанную из дубовых плашек, с бронзовыми петлями. Плашки посерели от возраста, но по-прежнему оставались прочными, а площадка была чисто выметена. Винный погреб, что ли?
У двери имелось кольцо, а в нем факел, наполовину сгоревший. Джейми зажег его бумажным жгутом из кучки таких же, лежавших здесь наготове, толкнул незапертую дверь и, пригнувшись, вошел, поманив меня за собой.
Сначала я вообще ничего не увидела, кроме мерцания фонаря Джейми. Внутри было черно. Фонарь качался впереди, удаляясь от меня.
Я не двигалась, только следила за качанием фонаря взглядом. Через каждые несколько футов он останавливался, потом снова двигался вперед, а за ним вспыхивало неяркое красное пламя. Глаза постепенно привыкли к темноте, и я поняла, что это ряд фонарей, расположенных на каменных столбиках, и они, как маяки, светят в черноту.
Это была пещера. Сначала я решила, что она хрустальная, из-за причудливого черного сверкания за пределами фонарей. Но вот я шагнула к первому столбику и увидела это.
Чистое черное озеро. Прозрачная вода, сверкающая, как стекло, над мелким черным вулканическим песком; она отражала красный свет фонарей. Воздух здесь был сырым и теплым, влажным из-за пара, который конденсировался на холодных стенах пещерах, сбегая тоненькими струйками воды по рифленым каменным колоннам.
Жаркая весна. Слабый запах серы ударил мне в ноздри. А, так это горячий минеральный источник Я вспомнила, что Ансельм упоминал об источниках, бивших из земли около аббатства, знаменитых своими целительными силами.
Джейми стоял рядом, глядя на исходивший паром простор черного янтаря и рубинов.
— Горячие ванны, — объявил он. — Тебе нравится?
— Господи-ты-Боже-мой-и-святой-Рузвельт! — пробормотала я.
— А, значит, нравится, — ухмыльнулся он, глядя на мое изумление. — Ну, входи в воду.
Джейми скинул одежду. Он стоял в темноте, слегка светясь, и мерцающие отражения на воде испещрили его тело красными бликами. Сводчатый потолок пещеры, казалось, поглощал свет фонарей, и в нескольких футах от земли их свет исчезал.
Немного нерешительно я сняла рясу послушника.
— Очень горячая? — спросила я.
— Достаточно горячая, — ответил он. — Не бойся, не обожжешься. Но если проведешь в ней час, твоя плоть сварится, как мясо в супе.
— Весьма притягательная идея. — Я бросила рясу на пол.
Следуя за стройной, изящной фигурой Джейми, я осторожно шагнула в воду. В камне были вырублены ступеньки, ведущие вниз, а вдоль стены привязана веревка. Вода сомкнулась у меня на бедрах, и по животу пробежала дрожь восторга от восхитительного тепла. Я ступила на чистый черный песок, вода доходила мне до плеч, груди всплыли, как стеклянные рыбачьи поплавки. Кожу обожгло жаром, а на шее, сразу под густыми волосами, выступила испарина Это было настоящее блаженство…
Поверхность озера оставалась гладкой, без волн, но вода не была неподвижной. Я ощущала несильные течения и водоворотики, как нервные импульсы на дне озера. Должно быть, именно они в сочетании с невероятно успокаивающим теплом дали мне кратковременную иллюзию вечно живой весны — теплую, доброжелательную сущность, успокаивающую и обнимающую меня. Ансельм говорил, что эти источники обладают целительной силой, и я в этом уже не сомневалась.
Сзади подошел Джейми. Его продвижение по воде отмечалось небольшими волнами. Он обнял меня, охватив груди, ласково плеснув на них горячей водой.
— Тебе нравится, то duinnei — Он наклонился и запечатлел на плече поцелуй.
Я прижалась к нему, оторвав ноги от дна.
— Это восхитительно! Я согрелась в первый раз с августа!
Джейми медленно попятился, увлекая меня за собой. Мои ноги плыли по воде, изумительное тепло ласкало меня, как чьи-то нежные руки.
Джейми остановился, повернул меня и нежно опустил на что-то деревянное. Я разглядела доски, установленные в каменной нише, едва различимые в подводной тени. Джейми опустился на скамью рядом со мной, вытянув руки и положив их на каменный уступ за спиной.
— Позавчера брат Эмброуз привел меня сюда погреться, — объяснил он. — Немного смягчить шрамы. Приятное ощущение, правда?
— Более, чем приятное. — Мне казалось, что если я перестану держаться за скамью, то просто поплыву по воде. Я посмотрела вверх, в темные тени свода.
— Живет что-нибудь в этой пещере? В смысле — летучие мыши? Или рыба?
Джейми покачал головой.
— Ничего, кроме духа весны, Сасснек. Вода пробивается из земли сквозь узкую расщелину вон там, — он кивнул в сторону стигийской черноты в дальнем конце пещеры, — и просачивается сквозь дюжину трещин в скале. Но попасть сюда можно только через монастырскую дверь.
Стоял теплый, ясный день, сосульки, свисавшие с носов каменных горгулий, таяли, и с них непрестанно капала вода, оставляя в снегу под карнизами глубокие неровные ямки.
Дверь в комнату Джейми была открыта нараспашку, окно незавешено, чтобы выветрить оттуда задержавшиеся запахи дыма и болезни.
Я осторожно заглянула внутрь, не желая будить его, но на узкой кровати никого не было. Джейми сидел у открытого окна, отвернувшись от двери, так что я толком не видела его лица.
Оно все еще было серовато-коричневого цвета, но широкие плечи под грубой тканью рясы послушника уже выпрямились, к Джейми возвращались силы. Он сидел прочно, без дрожи, с прямой спиной, зацепившись ногами за табурет, и все линии тела были крепкими и гармоничными. Он держал здоровой рукой запястье правой и медленно поворачивал правую руку под солнечными лучами.
На столе лежала кучка полотняных полосок. Джейми снял все повязки с раненой руки и теперь внимательно изучал ее. Я стояла в дверях, боясь шевельнуться. Я и отсюда хорошо видела его руку, видела, как он осторожно вращал ею в разные стороны.
Шрам от гвоздя в середине ладони был совсем небольшим и хорошо затянулся, чему я очень обрадовалась: всего лишь небольшая розовая опухоль, которая постепенно рассосется. На тыльной стороне ладони положение было не таким хорошим. Из-за инфекции рана размером с шестипенсовик все еще была покрыта струпьями, и шрам не заживал. На втором пальце тоже виднелся рваный розовый шрам от первой фаланги до следующего сустава
Большой и указательный палец были прямыми, а вот мизинец — сильно искривлен. На нем было три отдельных перелома, и я, видимо, не сумела вправить их как следует. Безымянный палец выглядел причудливо. Когда Джейми положил руку на стол, он слегка задрался вверх.
Перевернув руку, Джейми начал двигать пальцами. Ни один из них не сгибался больше, чем на дюйм-два, безымянный не сгибался вовсе. Как я и боялась, второй сустав, очевидно, зафиксировался навсегда.
Джейми поворачивал кисть то в одну, то в другую сторону, поднимал ее к лицу, разглядывая несгибающиеся, искривленные пальцы и уродливые шрамы, так безжалостно видные в солнечном свете. Неожиданно он опустил голову, прижал раненую руку к груди и накрыл ее здоровой. Я не услышала ни звука, но плечи его затряслись.
— Джейми. — Я пересекла комнату и опустилась перед ним на колени, ласково положив руку ему на колено. — Джейми, прости меня. Я сделала все, что могла.
Он удивленно посмотрел на меня. На его густых каштановых ресницах блестели слезы, и он быстро смахнул их ладонью.
— Что? — сглотнул Джейми, которого мое внезапное появление застало врасплох. — Простить? За что, Сасснек?
— За руку. — Я взяла ее в свои и легко обвела искривленные линии пальцев, прикоснувшись к шраму на тыльной стороне. — Потом будет лучше, — с беспокойством заверила я его. — Честное слово, будет. Я знаю, она пока кажется неподвижной, но это потому, что на ней так долго были шины, а кости еще не до конца срослись. Я покажу тебе упражнения и буду делать массаж. Честное слово, она будет почти в полном порядке…
Он прервал меня, положив мне на щеку здоровую руку.
— Ты имеешь в виду…? — начал он, но замолчал, недоверчиво тряхнув головой. — Ты думала…? — Опять замолчал и снова начал. — Сасснек, ты же не думаешь, что я скорблю над неподвижным пальцем и еще несколькими шрамами? — Он криво усмехнулся. — Я, может, человек и тщеславный, но, надеюсь, не до такой степени.
— Но ведь ты… — начала я. Он взял мою руку в обе свои и встал, поднимая на ноги и меня. Я протянула руку и вытерла единственную слезу, катившуюся по его щеке. Теплая капелька согрела мне большой палец.
— Я плакал от радости, моя Сасснек, — тихо произнес он, медленно протянул руки и взял в ладони мое лицо. — И благодарил Бога за то, что у меня две руки. Что у меня есть две руки, которыми я могу держать тебя. Служить тебе, любить тебя. Благодарил Бога за то, что я — не инвалид, и все это благодаря тебе.
Я накрыла его руки своими.
— А почему ты не должен был? — спросила я, вспомнила набор пил и ножей, которые видела в Леохе среди инструментов Битона, и поняла. Поняла то, о чем совершенно забыла, когда столкнулась с необходимостью спасать его. Что в те дни, до пенициллина, обычным — единственным — способом спасти человека, если начиналась инфекция, было отрубить воспаленную конечность.
— О Джейми, — ахнула я. При этой мысли у меня ослабли колени, и я резко упала на табурет. — Я об этом даже не подумала, — призналась я, потрясенная. — Я, правда, совсем об этом забыла. — И посмотрела на него. — Джейми, если бы я вспомнила, я бы, наверное, сделала это. Чтобы спасти тебе жизнь.
— Так это не так… значит, они так не делают… в твоем времени?
Я потрясла головой.
— Нет. Там существуют лекарства, чтобы остановить заражение. Поэтому я об этом даже не подумала, — удивлялась себе я. И вдруг посмотрела на него. — А ты?
Он кивнул.
— Я этого ждал. Потому и просил тебя дать мне умереть. Я думал об этом, когда в голове немного прояснялось и — как раз тогда — подумал, что не смогу так жить. С Иэном ведь именно это и случилось.
— Что, правда? — Меня это потрясло. — Он говорил, что это картечь, но мне и в голову не пришло расспрашивать о подробностях.
— Ага, картечь. И рана загноилась. Хирурги отрезали ногу, чтобы не началось заражение крови. — Он помолчал. — Иэн отлично справляется, если подумать. Но… — Джейми замялся, потягивая негнущийся палец. — Я же знал его раньше. С ним все в порядке только из-за Дженни. Она его… удерживает. — Он глуповато улыбнулся мне. — Как и ты меня. Не понимаю, чего ради женщины так утруждаются.
— Ну, — тихо ответила я, — женщинам это нравится.
Он негромко засмеялся и привлек меня к себе.
— Ага. Бог знает, почему.
Мы немного постояли, обнявшись. Моя голова покоилась у него на груди, руками я обняла его за спину и слышала, как бьется его сердце, медленно и сильно. Наконец он пошевелился и отпустил меня.
— Я хочу тебе кое-что показать, — сказал Джейми. Повернулся, открыл ящик стола и протянул мне сложенное письмо.
Это была рекомендация от аббата, отца Александра, рекомендовавшего вниманию шевалье святого Георгия — известному также, как его величество король Шотландии Яков — своего племянника, Джеймса Фрэзера, как весьма искушенного лингвиста и переводчика.
— Это место, — сказал Джейми, глядя, как я сворачиваю письмо. — А нам вскоре потребуется место, куда уйти. Но то, что ты говорила мне на горе в Крэйг на Дун — это все правда?
Я глубоко втянула в себя воздух и кивнула.
— Правда.
Джейми взял письмо и задумчиво начал постукивать им по колену.
— Тогда это, — он помахал письмом, — небезопасно.
— Вероятно.
Джейми засунул пергамент обратно в ящик и сел, глядя на него. Потом поднял темно-синие глаза и поймал мой взгляд. И положил руку мне на щеку.
— Я говорил то, что думал, Клэр, — произнес он негромко. — Моя жизнь принадлежит тебе. И что мы будем делать, куда отправимся — решать тебе. В Италию, или остаться во Франции, или даже назад, в Шотландию. Мое сердце принадлежит тебе с того момента, как я тебя увидел. Ты держала в своих руках мою душу и тело здесь и спасла их. Мы сделаем так, как ты скажешь.
В дверь негромко постучали, и мы отскочили друг от друга, как любовники, которых застали на месте преступления. Я торопливо начала поправлять волосы, думая, что монастырь, будучи превосходным местом исцеления, не очень подходит на роль пристанища для влюбленных.
В комнату вошел монах и сгрузил на стол большой кожаный седельный мешок.
— От Макранноха из Элдридж Холла, — сказал он с ухмылкой. — Для миледи Брох Туарах. — Поклонился и вышел, оставив в комнате легкий аромат морской воды и холодного ветра.
Я развязала кожаные шнурки, сгорая от любопытства узнать, что же мог прислать Макраннох. Внутри лежали три предмета: записка без обращения и подписи, небольшой сверток, адресованный Джейми, и выделанная волчья шкура, от которой сильно пахло дубильными веществами. Записка гласила: «Добродетельная женщина — жемчужина великой ценности, и ценность ее выше, чем у рубинов».
Джейми развернул сверток и теперь держал в руке что-то небольшое, мерцающее, с недоумением поглядывая на волчью шкуру.
— Немного странно, однако. Сэр Маркус прислал тебе, Сасснек, волчью шкуру, а мне — жемчужный браслет. Может, он перепутал записки?
Браслет был очарователен — ряд больших жемчужин неправильной формы между скрученными золотыми цепочками.
— Нет, — ответила я, любуясь им. — Все правильно. Браслет — это пара к тому ожерелью, что ты подарил мне на свадьбу. Это он подарил его твоей матери, ты знал?
— Не знал, — тихо ответил Джейми, прикоснувшись к жемчугу. — Отец отдал его мне для моей жены, кто бы ею ни стал, — быстрая улыбка тронула его губы, — но не сказал, откуда они.
Я вспомнила, как помог нам сэр Маркус в ту ночь, когда мы столь бесцеремонно ворвались в его дом, и выражение его лица, когда мы покидали его на следующий день.
По глазам Джейми была понятно, что он тоже вспоминает баронета, который мог бы стать его отцом. Он взял меня за руку и застегнул браслет у меня на запястье.
— Но это не для меня! — заупрямилась я.
— Для тебя, — твердо ответил Джейми. — Просто мужчине не пристало посылать драгоценности респектабельной замужней женщине, вот он и послал его мне. Но понятно же, что это для тебя. — Он посмотрел на меня и ухмыльнулся. — И вообще, он не застегнется на моем запястье, хоть я и сделался костлявым.
Потом взял волчью шкуру и встряхнул ее.
— Но чего ради Макраннох послал тебе это?
Джейми накинул лохматую шкуру себе на плечи, и я, вскрикнув, отпрянула. Голова была выделана просто мастерски, и два желтых стеклянных глаза мерзко уставились на меня из-за плеча Джейми.
— Фу! — воскликнула я. — Выглядит точно так же, как при жизни!
Джейми, следуя за моим взглядом, повернул голову и уткнулся лицом в оскалившуюся морду. Испуганно вскрикнув, он сорвал шкуру с плеча и швырнул на пол.
— Господи Иисусе! — произнес он и перекрестился. Шкура лежала на полу и злобно смотрела на нас. — Что ты имеешь в виду — «как при жизни», Сасснек? Это что, твой друг? — прищурился Джейми.
И я рассказала ему все то, что до сих пор не имела возможности рассказать: о волке, о других волках, о Гекторе, о снеге, о коттедже с медведем, о споре с сэром Маркусом, о появлении Муртага, о коровах и долгом ожидании на склоне холма в розовом тумане заметенной снегом ночи, о том, как я ждала, чтобы увидеть — жив он или уже умер.
Хоть Джейми и исхудал, грудь его оставалась широкой, а руки — теплыми и сильными. Он прижал меня к плечу и покачивал, пока я всхлипывала. Я пыталась взять себя в руки, но он только крепче прижимал меня к себе и говорил в волосы всякие милые пустячки, и наконец я сдалась и разревелась, как ребенок, и плакала до икоты, пока не обессилела окончательно.
— Если хорошенько подумать, Сасснек, так ведь у меня тоже есть для тебя подарок, — сказал он, приглаживая мне волосы. Я шмыгнула носом и вытерла его юбкой, потому что больше ничего под рукой не было.
— Мне жаль, что у меня нет ничего для тебя, — произнесла я, глядя, как он шарит среди простыней.
Наверное, ищет носовой платок, подумала я и снова шмыгнула носом.
— За исключением таких мелочей, как моя жизнь, мое мужское достоинство и моя правая рука, — сухо заметил Джейми. — Мне этого вполне достаточно, то duinne. — Он выпрямился, держа в руках рясу послушника. — Раздевайся.
У меня отпала челюсть.
— Что?
— Раздевайся, Сасснек, и надень вот это. — Он протянул мне рясу и ухмыльнулся. — Или ты хочешь, чтобы я сначала отвернулся?
Закутавшись в грубую домотканую ткань и придерживая ее на себе, я шла вслед за Джейми вниз, по еще одному лестничному пролету. Это был уже третий по счету, и самый узкий. Фонарь, который нес Джейми, освещал каменные блоки стен, между которыми было не более восемнадцати дюймов. Мы спускались все ниже и ниже по узкой черной шахте, и мне казалось, что меня заглатывает земля.
— Ты уверен, что знаешь, куда идешь? — спросила я. Голос эхом отдался на лестнице, но весьма причудливо и приглушенно, словно я разговаривала под водой.
— Ну, здесь сложно повернуть не туда, верно?
Мы добрались до следующей площадки, и, спорить не приходилось, дорога вела только в одном направлении — вниз.
У подножья лестницы мы, однако, наткнулись на дверь. Я увидела небольшую площадку, вырезанную, как мне показалось, прямо в склоне горы, и широкую низкую дверь, сделанную из дубовых плашек, с бронзовыми петлями. Плашки посерели от возраста, но по-прежнему оставались прочными, а площадка была чисто выметена. Винный погреб, что ли?
У двери имелось кольцо, а в нем факел, наполовину сгоревший. Джейми зажег его бумажным жгутом из кучки таких же, лежавших здесь наготове, толкнул незапертую дверь и, пригнувшись, вошел, поманив меня за собой.
Сначала я вообще ничего не увидела, кроме мерцания фонаря Джейми. Внутри было черно. Фонарь качался впереди, удаляясь от меня.
Я не двигалась, только следила за качанием фонаря взглядом. Через каждые несколько футов он останавливался, потом снова двигался вперед, а за ним вспыхивало неяркое красное пламя. Глаза постепенно привыкли к темноте, и я поняла, что это ряд фонарей, расположенных на каменных столбиках, и они, как маяки, светят в черноту.
Это была пещера. Сначала я решила, что она хрустальная, из-за причудливого черного сверкания за пределами фонарей. Но вот я шагнула к первому столбику и увидела это.
Чистое черное озеро. Прозрачная вода, сверкающая, как стекло, над мелким черным вулканическим песком; она отражала красный свет фонарей. Воздух здесь был сырым и теплым, влажным из-за пара, который конденсировался на холодных стенах пещерах, сбегая тоненькими струйками воды по рифленым каменным колоннам.
Жаркая весна. Слабый запах серы ударил мне в ноздри. А, так это горячий минеральный источник Я вспомнила, что Ансельм упоминал об источниках, бивших из земли около аббатства, знаменитых своими целительными силами.
Джейми стоял рядом, глядя на исходивший паром простор черного янтаря и рубинов.
— Горячие ванны, — объявил он. — Тебе нравится?
— Господи-ты-Боже-мой-и-святой-Рузвельт! — пробормотала я.
— А, значит, нравится, — ухмыльнулся он, глядя на мое изумление. — Ну, входи в воду.
Джейми скинул одежду. Он стоял в темноте, слегка светясь, и мерцающие отражения на воде испещрили его тело красными бликами. Сводчатый потолок пещеры, казалось, поглощал свет фонарей, и в нескольких футах от земли их свет исчезал.
Немного нерешительно я сняла рясу послушника.
— Очень горячая? — спросила я.
— Достаточно горячая, — ответил он. — Не бойся, не обожжешься. Но если проведешь в ней час, твоя плоть сварится, как мясо в супе.
— Весьма притягательная идея. — Я бросила рясу на пол.
Следуя за стройной, изящной фигурой Джейми, я осторожно шагнула в воду. В камне были вырублены ступеньки, ведущие вниз, а вдоль стены привязана веревка. Вода сомкнулась у меня на бедрах, и по животу пробежала дрожь восторга от восхитительного тепла. Я ступила на чистый черный песок, вода доходила мне до плеч, груди всплыли, как стеклянные рыбачьи поплавки. Кожу обожгло жаром, а на шее, сразу под густыми волосами, выступила испарина Это было настоящее блаженство…
Поверхность озера оставалась гладкой, без волн, но вода не была неподвижной. Я ощущала несильные течения и водоворотики, как нервные импульсы на дне озера. Должно быть, именно они в сочетании с невероятно успокаивающим теплом дали мне кратковременную иллюзию вечно живой весны — теплую, доброжелательную сущность, успокаивающую и обнимающую меня. Ансельм говорил, что эти источники обладают целительной силой, и я в этом уже не сомневалась.
Сзади подошел Джейми. Его продвижение по воде отмечалось небольшими волнами. Он обнял меня, охватив груди, ласково плеснув на них горячей водой.
— Тебе нравится, то duinnei — Он наклонился и запечатлел на плече поцелуй.
Я прижалась к нему, оторвав ноги от дна.
— Это восхитительно! Я согрелась в первый раз с августа!
Джейми медленно попятился, увлекая меня за собой. Мои ноги плыли по воде, изумительное тепло ласкало меня, как чьи-то нежные руки.
Джейми остановился, повернул меня и нежно опустил на что-то деревянное. Я разглядела доски, установленные в каменной нише, едва различимые в подводной тени. Джейми опустился на скамью рядом со мной, вытянув руки и положив их на каменный уступ за спиной.
— Позавчера брат Эмброуз привел меня сюда погреться, — объяснил он. — Немного смягчить шрамы. Приятное ощущение, правда?
— Более, чем приятное. — Мне казалось, что если я перестану держаться за скамью, то просто поплыву по воде. Я посмотрела вверх, в темные тени свода.
— Живет что-нибудь в этой пещере? В смысле — летучие мыши? Или рыба?
Джейми покачал головой.
— Ничего, кроме духа весны, Сасснек. Вода пробивается из земли сквозь узкую расщелину вон там, — он кивнул в сторону стигийской черноты в дальнем конце пещеры, — и просачивается сквозь дюжину трещин в скале. Но попасть сюда можно только через монастырскую дверь.