Страница:
имела боевого успеха.
Обеспечивающим поход и правильность действий нового командира был все
тот же Колышкин, неутомимый, как и Гаджиев. Не зря оба комдива слывут
давними, закадычными и верными друзьями, хотя по характеру мало подходят
друг к другу.
С Бибеевым повторилось то же самое, что с Фисановичем: ему также не
терпелось перейти к активным действиям, и он, едва лодка вышла на позицию,
всячески порывался идти внутрь бухты, неподалеку от входа в которую должен
был терпеливо ждать появления противника. Сдерживающее влияние Колышкина
очень скоро помогло Бибееву понять главное в поведении командира подводной
лодки для успеха в боевых действиях.
Когда он, опасаясь упустить противника, не в первый раз пригласил
комдива к перископу и предложил убе-
диться своими глазами в том, что на горизонте видны две мачты,
Колышкин, глянув, отрезвляюще сказал:
-- Цель не для нас. Два бота. Обследуют район.
И, посмотрев на разочарованного Бибеева, прибавил:
-- Обследуют, стало быть, намечают дорогу для более
крупной цели. Поэтому пора готовиться к атаке.
Прошло немного времени, и все, кто участвовал в походе, убедились в
безошибочности сказанного комдивом: к выходу из бухты направлялся вражеский
танкер.
-- Теперь атакуй, командир, -- лаконично поощрил
Колышкин, предоставив Бибееву полную самостоятель
ность в действиях.
Три выстрела, означавшие потопление трех судов противника, в том числе
двух танкеров, прозвучали над рейдом Полярного, когда "Д-3" возвратилась из
того похода.
Аттестовав Бибеева как способного к самостоятельным действиям,
инициативного и храброго командира подводного корабля, Колышкин не преминул,
однако, пойти с ним вторично в поход: для закрепления данных
командира-подводника. Результат последнего похода я привел выше, в записи от
15 декабря, характеризующей обоих командиров. И если Колышкин говорит о
Бибееве как об очередном командире с перспективой, мне остается сказать то
же самое о комдиве Колышкине. Вместе с Гад-жиевым он заслуживает
представления к почетному званию Героя Советского Союза.
Еще одна запись в декабрьском дневнике, вызывающая в памяти любопытные
подробности, связанные с В. Стариковым:
"6 декабря 1941 года. Вернулась "М-171". Потопила танкер водоизмещением
3000 тонн. Задачу по высадке разведывательно-диверсионной группы выполнить
не смогла из-за неблагоприятных условий. При возвращении имела большую
ошибку в счислении и вместо Цып-На-волока вышла к Войтелахти. В то же время
возвращалась "М-176", поэтому первую "малютку" принимали за вторую, что и
уберегло ее. При других обстоятельствах такая ошибка может привести к плохим
последствиям, свою лодку вполне могут обстрелять свои же батареи. На этот
раз, к счастью, обошлось".
Сто семьдесят первой "малюткой" командует капитан-лейтенант Валентин
Георгиевич Стариков, бывший "фаб-зайчонок", молчаливый, доброжелательный,
справедливый и решительный человек. Второй раз уже он попадает в пиковое,
как говорится, положение. Чего стоит одна лишь октябрьская история с
прорывом в Лиинахамари, вернее, с выходом оттуда обратно в море.
Третьим по счету из подводников-североморцев (после Егорова и
Фисановича) Стариков сумел проникнуть в Петсамо-фьорд. Пожалуй, это было
труднее, чем в двух предыдущих случаях, поскольку гитлеровцы приняли
кое-какие меры оборонительного порядка, в частности поставили сетевое
заграждение у гавани Лиинахамари, о чем Стариков не догадывался вплоть до
того момента, когда "малютка" очутилась в критическом положении.
Лодка вошла в гавань беспрепятственно, по счастливой случайности не
задев противолодочной сети. Два больших транспорта у причала приковали к
себе зсе внимание Старикова. Он удачно атаковал их, торпедировал,
зарегистрировал два взрыва и, совершив поворот на обратный курс, направил
"М-171" к выходу в море, однако несколько в сторону от места, где лодка
вошла в гавань. Это и послужило причиной задержки, которая могла стать
роковой для "малютки" и для всего экипажа. На полном ходу, следуя на глубине
восемнадцати метров, лодка врезалась в противолодочную сеть и застряла на
месте в то время, когда за ней гнались катера с глубинными бомбами. Попытки
вырваться переменными ходами из ловушки оказались безуспешными. А вражеские
катера уже сновали над "малюткой", сбрасывая неподалеку от нее свой
смертоносный груз.
Положение "М-171" было гибельным: не имея возможности двигаться, она
представляла собой мишень для глубинных бомб.
Внезапно катера прекратили бомбометание: гитлеровцы определили, что
"малютка" запуталась в противолодочной сети, и собирались либо захватить ее
вместе с экипажем, когда она всплывет, либо, в случае сопротивления,
расстрелять.
Тут и проявились качества настоящего командира, присущие Старикову. Его
поведение в первые критические минуты и в последующие часы, пока лодка,
освободившись из сети, оставалась в Петсамо-фьорде, все время
преследуемая вражескими катерами, было правильным и соответствующим
образом действовало на экипаж, служило примером для каждого.
"М-171" удалось выскочить из сети после того, как Стариков дал еще раз
полный ход назад, создав максимальный дифферент на корму и рискуя вылить
электролит из баков аккумуляторов. К чему могло привести последнее, говорить
не приходится.
Маневр удался. "Малютка" выскользнула из сети, над которой ее стерегли
вражеские катера, но осталась внутри фьорда. Путь в море был закрыт, в чем
Стариков убедился после неоднократных попыток пройти мимо единственного
прохода, где скопились корабли противника с глубинными бомбами наготове.
Иного пути из фьорда не было. Даже когда лодка ушла на предельную глубину,
чтобы попытаться проскользнуть под сетью, она и там уперлась в заграждение.
Между тем время шло, воздух в лодке все более насыщался углекислотой,
плотность аккумуляторных батарей снизилась до минимума.
В таких условиях командир корабля нашел правильный выход. Приказав
включить регенерацию, он объявил свое решение: пройти над сетью, в надводном
положении, использовав замешательство противника, вполне вероятное,
поскольку тот считал, что теперь, когда лодка высвободилась из сети, ей
незачем всплывать. На всякий случай, распорядился командир, экипажу быть
готовым к артиллерийскому бою и, если не удастся отбиться, к необходимости
взорвать лодку.
Ни то, ни другое не понадобилось. На помощь пришла природа. Стоило
"малютке" подвсплыть на ходу, и она, еще не достигнув поверхности, оставаясь
незамеченной вражескими наблюдателями, свободно прошла над сетью. Такую
возможность создал океанский прилив, уровень которого достаточно высок в
наших северных местах.
На фашистских кораблях спохватились слишком поздно: полным ходом
"М-171" ушла от них в море, а затем благополучно возвратилась в базу,
известив двумя выстрелами о двойной победе.
Расспрашивая Старикова, когда он докладывал о всех обстоятельствах
похода, я убедился в отличной продуманности его действий, направленных на
то, чтобы вывести лодку из ловушки. Мужественным, достойным совет-
ского командира было его решение взорвать корабль, если бы не удалось
уйти из Лиинахамари. Отличным было и поведение экипажа, четкая
исполнительность всех -- результат совместных усилий командира и партийного
коллектива "малютки".
Не боясь перехвалить, скажу: личному составу "М-171"есть с кого брать
пример в критические моменты. Однако в навигационном искусстве у Старикова,
бесспорно, имеется слабина. Ошибка в счислении, о которой записано в моем
дневнике, свидетельствует о том, чего в дальнейшем не должно быть.
Ибо война не прощает ошибок.
Декабрьский баланс войны на Северном морском театре выражается такой
цифрой: общее водоизмещение атакованных и потопленных нашими подводными
лодками вражеских судов за месяц составляет 66 тысяч тонн. Это значит, что
лапландская группировка гитлеровцев не получила многого из того, что ей
крайне нужно и на зиму и вообще для боевых действий. В частности, не
получила двадцати тысяч полушубков, транспорт с которыми несколько суток
назад потоплен подводной лодкой "К-22" под командованием одного из старейших
североморцев -- капитана 2 ранга В. Котельникова.
Узнав, что вез в трюмах торпедированный "катюшей" транспорт,
Котельников сказал:
-- Пусть егеря попляшут на морозе. Никто их к нам не приглашал...
Завершаю декабрьский дневник следующей записью, которую надо будет
вспомнить в конце войны:
"...Полгода войны. Гитлер обещал немцам закончить войну максимум через
десять месяцев. Не вышло -- это ясно. Разгром гитлеровских полчищ под
Москвой, освобождение Ростова-на-Дону, высадка наших войск в Керчи и
Феодосии, произведенная Черноморским флотом, достаточно убедительно
показывают, что мы уже пережили растерянность, которая была у нас в первые
месяцы военных действий, и начинаем крепко давать сдачи немецко-фашистским
войскам. Сейчас вопрос в том, когда мы их окончательно разобьем".
ГЛАВА ШЕСТАЯ
апряженная с первых дней войны обстановка, сложившаяся на приморском
участке Карельского фронта, достигла кульминации в сентябре, при втором
наступлении немецко-фашистских войск. Ожесточенные бои на мурманском
направлении, в районе побережья Мотовского залива (Западная Лица,
Муста-Тунтури, подступы к полуострову Среднему), длились в течение сентября
и октября. К ноябрю гитлеровцы убедились в тщетности попыток преодолеть наше
сопротивление и в бесплодности своих надежд обосноваться на зиму в
Мурманске. Не вышло у них и с десантом на Рыбачий. Готовились они к десанту
долго и основательно, о чем нам было известно и что дополнительно держало
нас в напряжении; однако высадить его так и не решились. Волей-неволей им
пришлось всерьез подумать о вынужденной зимовке там, где они застряли: на
сопках и в тундре. Впрочем, и там, где мы окончательно остановили егерей, им
не везде удалось удержаться. А 7 ноября части нашей 14-й армии при поддержке
корабельной артиллерии Северного флота достойно отметили двадцать четвертую
годовщину Великой Октябрьской социалистической революции: перешли в
наступление в районе губы Западная Лица. Вместе с ними по-прежнему сражались
морские отряды. Именно тогда, в ночь на 7 ноября, совершил свой подвиг
краснофлотец Александр Торцев, секретарь комсомольской организации одного из
этих отрядов. Дважды раненный, окруженный стрелявшими в него чуть ли не в
упор егерями, он вел с ними бой до последнего патрона, после чего поднялся
во весь рост и метнул гранату в наседавших врагов. Это видели многие.
Подвиг Александра Торцева как бы воплощает в себе
самоотверженные действия морских отрядов Северного флота. Последним
досталось, в частности, штурмовать сильно укрепленную высоту Важная, которая
господствовала над Чертовым перевалом. Фашисты называли ее "Стальным
шлемом". Решительным броском морские отряды вышибли егерей не только с
Важной, но и с другой, по-соседству с ней, высоты.
В этом бою вновь отличился старший сержант морского отряда В. П.
Кисляков, ставший Героем Советского Союза еще 13 августа, когда в силу
необходимости один держал оборону против ста гитлеровцев. И теперь он
проявил матросскую смекалку.
Вьюга, разыгравшаяся перед боем, была настолько сильной, что фашистские
егеря не ожидали штурма. Они отсиживались в расщелинах, укрываясь от колючих
снежных вихрей, которые бушевали над обледенелыми сопками. Передвигаться
было невыносимо трудно. Вихри ослепляли, забивали дыхание; видимость почти
отсутствовала.
Тогда Кисляков надоумил всех в отряде надеть маски противогазов с
гофрированной трубкой. Эта нехитрая выдумка позволила морскому отряду
неприметно подкрасться к противнику, занять удобную исходную позицию и по
сигналу командира совершить штурмовой бросок. Он и решил судьбу обеих высот.
В общем, после контрудара, нанесенного нашими частями по
немецко-фашистским войскам у Западной Лицы, позиционная война в Заполярье
стала фактом. Сами гитлеровцы признали крах "блицкрига". Оценивая положение
своей лапландской группировки, они были вынуждены следующим образом
подытожить -- публично, в печати -- действия хваленых горно-егерских
дивизий: "Основой их деятельности стала забота о поддержании жизни".
Успеху нашего контрудара немало способствовали действия кораблей
Северного флота на морских коммуникациях противника. Далеко не все
транспортные суда с насущными припасами для лапландской группировки попали
по назначению. Многие из них (в том числе транспорт с двадцатью тысячами
полушубков, о чем я упоминал выше) были уничтожены торпедами или подорвались
на минных заграждениях, поставленных нашими подводными лодками.
Так обстояло на мурманском направлении. Свое дело мы сделали, хотя нам
было нелегко, очень нелегко. Достаточно сказать, что к середине ноября из-за
трудности подвоза продовольствие в Мурманске и в Полярном оказалось на
исходе: ведь еще в сентябре немецко-фашистские войска перерезали Кировскую
железную дорогу, и поэтому все грузы, пока не была построена Обозерская
железнодорожная ветка, шли к нам кружным путем из Архангельска через Белое и
Баренцево моря. В столь неблагоприятных условиях мы не только выстояли, не
только задержали противника на месте, контратаковали его и вынудили
окопаться, но и смогли нацелить соответствующие силы флота на решение той
специальной задачи, которая с каждым месяцем войны приобретала все более и
более первостепенное значение.
Наряду с тем, что входило, как прежде, в круг задач Северного флота
(помощь армии на приморском участке, боевые действия на морских
коммуникациях противника, защита своих внутренних сообщений, среди них
важнейшей коммуникации -- Северного морского пути, откуда в течение октября
-- декабря мы вывели восемнадцатью конвоями все транспортные суда и
ледоколы), нам надлежало обеспечивать проводку союзных конвоев на внешнем
направлении. Союзными конвоями с различными условными обозначениями (литера
и номер) назывались караваны транспортных судов с грузами военных
материалов, направляемые через Атлантику из США и Англии в северные порты
Советского Союза.
Движение конвоев началось еще в августе. Пунктом приема и разгрузки их
сперва был только Архангельск, поскольку железнодорожное движение из
Мурманска к центру страны уже тогда было прервано. Проводку на переходе от
английских портов до места назначения обеспечивали боевые силы британского
флота метрополии и корабли нашего Северного флота. По договоренности с
представителями английского военно-морского командования (для переговоров к
нам в Полярное прилетала в середине июля группа офицеров британского флота,
которую возглавляли контр-адмиралы Вайан и Майлс), путь конвоев был разделен
на две операционные зоны. Одна тянулась от Англии через Исландию до острова
Мед-
вежьего (неподалеку от Шпицбергена), и конвои в ней обеспечивались
исключительно эскортом из английских кораблей; вторая занимала пространство
от Медвежьего до Архангельска, и движение конвоев на этом участке
прикрывалось английскими кораблями и нашими силами -- подводными,
воздушными, надводными.
Кольский залив и Мурманск на первых порах (вплоть до окончания
строительства железнодорожной ветки Обо-зерская -- Беломорск в ноябре)
вообще не предусматривались для использования как места приемки транспортных
судов и обработки их. Сюда к нам до конца 1941 года заходили только военные
корабли союзников -- либо подчиненные командованию Северного флота в боевых
действиях на театре (английские подводные лодки "Тайгрис" и "Трайед",
восемь--девять тральщиков-сторожевиков типа "Спиди"), либо по специальному
назначению (английский крейсер "Кент" с министром иностранных дел Англии
Иденом, направлявшимся в Москву, английский крейсер "Эдинбург", эсминцы
"Ико" и "Эска-пейд", сопровождавшие в Кольский залив танкер "Мирло" и
транспорт "Декабрист" с грузами, предназначенными непосредственно для нужд
флота). С первых же дней войны, едва определились наши государственные
отношения с Англией и США в совместной борьбе против гитлеровской военной
машины, мы на флоте не сомневались в особом значении внешних коммуникаций
Северного театра. Не раз припоминал я слова, сказанные И. В. Сталиным при
моем назначении на Северный флот в 1940 году: в прошлых войнах связь нашей
страны с внешним миром оказывалась более обеспеченной по северному
направлению, нежели через Балтику или через Чернов море. К этому шло и
теперь.
Во всяком случае, только так следовало понимать прибытие группы Вайана
-- Майлса для переговоров, хотя сами переговоры касались конвоев лишь в
пределах разграничения операционных зон. Кроме того, представитель Главного
морского штаба капитан 1 ранга М. Воронцов, сопровождавший англичан, передал
мне указание народного комиссара познакомить их с обстановкой на Севере и с
возможностью базирования английских кораблей в Кольском заливе. В круг
вопросов, связанных с базированием, входили и такие: можем ли мы снабжать
корабли овощами, какого качества будут овощи и нельзя
ли посмотреть их; можем ли снабжать мазутом и какого качества мазут;
можем ли организовать для английских матросов тюрьму на берегу (имелась в
виду гауптвахта); есть ли у нас дома терпимости. На все это я отвечал
соответствующим образом: из овощей будем давать то, что сами имеем; домов
терпимости в нашей стране нет и не будет; тюрьму для английских матросов
организовывать не станем и т. п.
Беседы подобного рода продолжались двое суток. Вопросы мне задавал
преимущественно контр-адмирал Вайан -- высокий, худощавый, лет пятидесяти. В
начале войны (Англии с Германией) он командовал флотилией миноносцев и
отличился при освобождении пленных с транспорта "Альтмарк" у побережья
Норвегии. Держал он себя грубовато, с подчеркнутой независимостью, говорил
громко и отрывисто. Его коллега, контр-адмирал Майлс, в недавнем прошлом
командир "Нельсона", одного из сильнейших линейных кораблей, ограничивался
тем, что уточнял детали (по вопросам Вайана), и вообще производил более
приятное впечатление. Немного ниже ростом, чем Вайан, но примерно тех же
лет, он отличался от него манерой держать себя. Фразы строил очень
осторожно, говорил учтиво.
Последний разговор английских представителей со мной заключался в
следующем.
-- Адмирал, -- спросил Вайан, -- какую помощь вы
хотели бы получить от английских морских сил?
Не знаю, предполагал ли он такой ответ:
-- У нас сейчас мало авиации, а нужно ударить по
базам противника в Киркенесе и Петсамо. Прошу учесть,
что операция может принести пользу и для вас, если ваш
отряд будет идти в Кольский залив. Желательно прове
сти ее еще до прихода английских кораблей в наши воды.
Вайан заявил, что этот вопрос не в его компетенции, но лично он считает
такую операцию возможной, о чем и доложит начальству.
О ходе дальнейших переговоров, которые продолжались в Москве, я
информирован не был, но вскоре получил приказ народного комиссара об отзыве
с позиций всех наших подводных лодок, действовавших к западу от Кольского
залива. Авиации запрещалось бомбить корабли в море. Какая операция
намечалась, мне было неизвестно, и я лишь предполагал, что предстоит тот са-
мый удар по фашистским базам, о котором у меня был разговор с Вайаном и
Майлсом.
Так и оказалось. 30 июля около полудня наши батареи и посты на Рыбачьем
донесли: "Над Петсамо и Кир-кенесом идет воздушный бой. Самолеты
неопознанных типов бомбят оба эти пункта". А на другой день стало известно,
по сообщению из Главморштаба, что Киркенес и Петсамо подверглись
бомбардировке с английских самолетов, взлетевших с авианосцев. Эффект ее был
незначительный, а потери англичан велики, так как в обоих пунктах
бомбардировщики попали под сильный зенитный огонь и под удары фашистских
истребителей. Английское командование явно недооценило противовоздушную
оборону Киркенеса и Петсамо.
Через двое суток возле Рыбачьего были подобраны с резиновой шлюпки,
доставлены в Полярное и помещены в наш госпиталь два английских летчика --
лейтенант и сержант.
Реальной помощи удар английской авиации нам, конечно, не принес, что
понимали и сами англичане. Однако они придавали ему дипломатическое
значение, судя по сообщениям, появившимся в их печати. В сообщениях были
указаны потери, и поскольку потери были большие, тем самым подчеркивалось,
что это жертвы, понесенные ради союзников, то есть ради нас.
В это же время в Полярное прибыла постоянная британская военно-морская
миссия во главе с кэптеном Бе-ваном, вскоре получившим временное звание
контрадмирала (по должности, как принято в английском флоте), старым морским
офицером. Когда-то он был командиром миноносца, но затем долгие годы провел
на военно-дипломатической работе -- морским атташе. Война застала его в
отставке, занимавшимся сельским хозяйством. И вот он прибыл прямо со своей
фермы к нам, подкрепленный начальником штаба миссии коман-дером Дэвисом --
человеком энергичным, хитрым, подводником в прошлом и, по всей видимости,
разведчиком в настоящем.
Назначение представителей этой миссии в Мурманск и Архангельск еще
более подтвердило нашу уверенность в особой роли Северного морского театра,
в частности Кольского залива и Мурманска. Действительно, равноценных им мест
для базирования флота и для грузовых
операций у нас в Заполярье не было: теплое течение Гольфстрим делало их
доступными для судов круглый год.
Понятно, почему мы -- 14-я армия и Северный флот -- опротестовали
телеграмму Генерального штаба, присланную в момент второго наступления
немецко-фашистских войск, когда горно-егерские дивизии Дитла пытались
прорвать нашу оборону: отходить к Мурманску (в случае невозможности сдержать
натиск противника).
Наша просьба отменить это указание была рассмотрена. От имени
командования северо-западного направления А. А. Жданов и К. Е. Ворошилов
прислали нам телеграмму, в которой предписывалось использовать для действий
все имеющиеся в распоряжении Северного флота силы и расширить свою опорную
позицию, выдвигая вперед новые опорные пункты и подготавливая запасные в
глубине, района. Все это звучало не очень ясно; однако было понятно, что за
Кольский залив, за Рыбачий и Средний надо драться.
Прислал директиву и Нарком Военно-Морского Флота. В ней указывалось:
"При любом положении на сухопутном фронте Северному флоту оставаться в
Полярном, защищая этот пункт до последней крайности".
Смысл обоих указаний был один: ни в коем случае нельзя позволить
противнику выйти на побережье Кольского залива, отрезать и захватить
Мурманск с его незамерзающим портом. Еще раз подтверждалось значение
Кольского залива, которое нам было понятно и раньше, как только началось
строительство железнодорожной ветки Обозерская -- Беломорск.
Вскоре это стало понятно для всех. Позже всех стало ясно
немецко-фашистскому командованию.
В дневнике я записал тогда:
""...5 ноября 1941 года. Английская миссия поставила вопрос о
возможности заходов конвоев с грузами в Мурманск. Причалы и краны позволяют
разгрузку. Железнодорожные пути дадут возможность дальнейшей транспортировки
по Обозерской железной дороге. Для снабжения английских кораблей охранения
на обратный путь английская миссия просила каждый раз отпускать две тысячи
тонн нефти для крейсеров и эсминцев и продовольствие на две тысячи пятьсот
человек на шесть -- семь суток. Конечно, ледовая обстановка вынудит
транспорты
заходить в Мурманск вместо Архангельска, да и английские военные
корабли начиная со второй половины декабря в Архангельск заходить не смогут
и, вероятно, будут просить о заходе в Мурманск и снабжении там.
10 декабря. Дело явным образом идет к тому, что конвои будут приходить
в Мурманск; отсюда же станут промышлять рыболовные суда. Эти вопросы
поднимались мной в августе и сентябре. Однако, судя по всему, значения им
придано не было. Нужны серьезные мероприятия, чтобы сделать положение
коммуникаций более устойчивым. Для конвоев мал запас угля и мазута в
Мурманске: его хватает только для нужд самого флота, снабжать из этого
количества торговые суда будет очень трудно. В общем, трудностей предвидится
много...
25 декабря. На Карельский фронт прибыли три бригады морской пехоты.
Одну дали в Мурманск, остальные разбросали по фронту. Дали и 30 самолетов
типа "харрикейн". Доставили их к нам на английском авианосце. Они взлетели с
него в море и совершили посадку на аэродроме Ваенги. Англичане пробудут у
Обеспечивающим поход и правильность действий нового командира был все
тот же Колышкин, неутомимый, как и Гаджиев. Не зря оба комдива слывут
давними, закадычными и верными друзьями, хотя по характеру мало подходят
друг к другу.
С Бибеевым повторилось то же самое, что с Фисановичем: ему также не
терпелось перейти к активным действиям, и он, едва лодка вышла на позицию,
всячески порывался идти внутрь бухты, неподалеку от входа в которую должен
был терпеливо ждать появления противника. Сдерживающее влияние Колышкина
очень скоро помогло Бибееву понять главное в поведении командира подводной
лодки для успеха в боевых действиях.
Когда он, опасаясь упустить противника, не в первый раз пригласил
комдива к перископу и предложил убе-
диться своими глазами в том, что на горизонте видны две мачты,
Колышкин, глянув, отрезвляюще сказал:
-- Цель не для нас. Два бота. Обследуют район.
И, посмотрев на разочарованного Бибеева, прибавил:
-- Обследуют, стало быть, намечают дорогу для более
крупной цели. Поэтому пора готовиться к атаке.
Прошло немного времени, и все, кто участвовал в походе, убедились в
безошибочности сказанного комдивом: к выходу из бухты направлялся вражеский
танкер.
-- Теперь атакуй, командир, -- лаконично поощрил
Колышкин, предоставив Бибееву полную самостоятель
ность в действиях.
Три выстрела, означавшие потопление трех судов противника, в том числе
двух танкеров, прозвучали над рейдом Полярного, когда "Д-3" возвратилась из
того похода.
Аттестовав Бибеева как способного к самостоятельным действиям,
инициативного и храброго командира подводного корабля, Колышкин не преминул,
однако, пойти с ним вторично в поход: для закрепления данных
командира-подводника. Результат последнего похода я привел выше, в записи от
15 декабря, характеризующей обоих командиров. И если Колышкин говорит о
Бибееве как об очередном командире с перспективой, мне остается сказать то
же самое о комдиве Колышкине. Вместе с Гад-жиевым он заслуживает
представления к почетному званию Героя Советского Союза.
Еще одна запись в декабрьском дневнике, вызывающая в памяти любопытные
подробности, связанные с В. Стариковым:
"6 декабря 1941 года. Вернулась "М-171". Потопила танкер водоизмещением
3000 тонн. Задачу по высадке разведывательно-диверсионной группы выполнить
не смогла из-за неблагоприятных условий. При возвращении имела большую
ошибку в счислении и вместо Цып-На-волока вышла к Войтелахти. В то же время
возвращалась "М-176", поэтому первую "малютку" принимали за вторую, что и
уберегло ее. При других обстоятельствах такая ошибка может привести к плохим
последствиям, свою лодку вполне могут обстрелять свои же батареи. На этот
раз, к счастью, обошлось".
Сто семьдесят первой "малюткой" командует капитан-лейтенант Валентин
Георгиевич Стариков, бывший "фаб-зайчонок", молчаливый, доброжелательный,
справедливый и решительный человек. Второй раз уже он попадает в пиковое,
как говорится, положение. Чего стоит одна лишь октябрьская история с
прорывом в Лиинахамари, вернее, с выходом оттуда обратно в море.
Третьим по счету из подводников-североморцев (после Егорова и
Фисановича) Стариков сумел проникнуть в Петсамо-фьорд. Пожалуй, это было
труднее, чем в двух предыдущих случаях, поскольку гитлеровцы приняли
кое-какие меры оборонительного порядка, в частности поставили сетевое
заграждение у гавани Лиинахамари, о чем Стариков не догадывался вплоть до
того момента, когда "малютка" очутилась в критическом положении.
Лодка вошла в гавань беспрепятственно, по счастливой случайности не
задев противолодочной сети. Два больших транспорта у причала приковали к
себе зсе внимание Старикова. Он удачно атаковал их, торпедировал,
зарегистрировал два взрыва и, совершив поворот на обратный курс, направил
"М-171" к выходу в море, однако несколько в сторону от места, где лодка
вошла в гавань. Это и послужило причиной задержки, которая могла стать
роковой для "малютки" и для всего экипажа. На полном ходу, следуя на глубине
восемнадцати метров, лодка врезалась в противолодочную сеть и застряла на
месте в то время, когда за ней гнались катера с глубинными бомбами. Попытки
вырваться переменными ходами из ловушки оказались безуспешными. А вражеские
катера уже сновали над "малюткой", сбрасывая неподалеку от нее свой
смертоносный груз.
Положение "М-171" было гибельным: не имея возможности двигаться, она
представляла собой мишень для глубинных бомб.
Внезапно катера прекратили бомбометание: гитлеровцы определили, что
"малютка" запуталась в противолодочной сети, и собирались либо захватить ее
вместе с экипажем, когда она всплывет, либо, в случае сопротивления,
расстрелять.
Тут и проявились качества настоящего командира, присущие Старикову. Его
поведение в первые критические минуты и в последующие часы, пока лодка,
освободившись из сети, оставалась в Петсамо-фьорде, все время
преследуемая вражескими катерами, было правильным и соответствующим
образом действовало на экипаж, служило примером для каждого.
"М-171" удалось выскочить из сети после того, как Стариков дал еще раз
полный ход назад, создав максимальный дифферент на корму и рискуя вылить
электролит из баков аккумуляторов. К чему могло привести последнее, говорить
не приходится.
Маневр удался. "Малютка" выскользнула из сети, над которой ее стерегли
вражеские катера, но осталась внутри фьорда. Путь в море был закрыт, в чем
Стариков убедился после неоднократных попыток пройти мимо единственного
прохода, где скопились корабли противника с глубинными бомбами наготове.
Иного пути из фьорда не было. Даже когда лодка ушла на предельную глубину,
чтобы попытаться проскользнуть под сетью, она и там уперлась в заграждение.
Между тем время шло, воздух в лодке все более насыщался углекислотой,
плотность аккумуляторных батарей снизилась до минимума.
В таких условиях командир корабля нашел правильный выход. Приказав
включить регенерацию, он объявил свое решение: пройти над сетью, в надводном
положении, использовав замешательство противника, вполне вероятное,
поскольку тот считал, что теперь, когда лодка высвободилась из сети, ей
незачем всплывать. На всякий случай, распорядился командир, экипажу быть
готовым к артиллерийскому бою и, если не удастся отбиться, к необходимости
взорвать лодку.
Ни то, ни другое не понадобилось. На помощь пришла природа. Стоило
"малютке" подвсплыть на ходу, и она, еще не достигнув поверхности, оставаясь
незамеченной вражескими наблюдателями, свободно прошла над сетью. Такую
возможность создал океанский прилив, уровень которого достаточно высок в
наших северных местах.
На фашистских кораблях спохватились слишком поздно: полным ходом
"М-171" ушла от них в море, а затем благополучно возвратилась в базу,
известив двумя выстрелами о двойной победе.
Расспрашивая Старикова, когда он докладывал о всех обстоятельствах
похода, я убедился в отличной продуманности его действий, направленных на
то, чтобы вывести лодку из ловушки. Мужественным, достойным совет-
ского командира было его решение взорвать корабль, если бы не удалось
уйти из Лиинахамари. Отличным было и поведение экипажа, четкая
исполнительность всех -- результат совместных усилий командира и партийного
коллектива "малютки".
Не боясь перехвалить, скажу: личному составу "М-171"есть с кого брать
пример в критические моменты. Однако в навигационном искусстве у Старикова,
бесспорно, имеется слабина. Ошибка в счислении, о которой записано в моем
дневнике, свидетельствует о том, чего в дальнейшем не должно быть.
Ибо война не прощает ошибок.
Декабрьский баланс войны на Северном морском театре выражается такой
цифрой: общее водоизмещение атакованных и потопленных нашими подводными
лодками вражеских судов за месяц составляет 66 тысяч тонн. Это значит, что
лапландская группировка гитлеровцев не получила многого из того, что ей
крайне нужно и на зиму и вообще для боевых действий. В частности, не
получила двадцати тысяч полушубков, транспорт с которыми несколько суток
назад потоплен подводной лодкой "К-22" под командованием одного из старейших
североморцев -- капитана 2 ранга В. Котельникова.
Узнав, что вез в трюмах торпедированный "катюшей" транспорт,
Котельников сказал:
-- Пусть егеря попляшут на морозе. Никто их к нам не приглашал...
Завершаю декабрьский дневник следующей записью, которую надо будет
вспомнить в конце войны:
"...Полгода войны. Гитлер обещал немцам закончить войну максимум через
десять месяцев. Не вышло -- это ясно. Разгром гитлеровских полчищ под
Москвой, освобождение Ростова-на-Дону, высадка наших войск в Керчи и
Феодосии, произведенная Черноморским флотом, достаточно убедительно
показывают, что мы уже пережили растерянность, которая была у нас в первые
месяцы военных действий, и начинаем крепко давать сдачи немецко-фашистским
войскам. Сейчас вопрос в том, когда мы их окончательно разобьем".
ГЛАВА ШЕСТАЯ
апряженная с первых дней войны обстановка, сложившаяся на приморском
участке Карельского фронта, достигла кульминации в сентябре, при втором
наступлении немецко-фашистских войск. Ожесточенные бои на мурманском
направлении, в районе побережья Мотовского залива (Западная Лица,
Муста-Тунтури, подступы к полуострову Среднему), длились в течение сентября
и октября. К ноябрю гитлеровцы убедились в тщетности попыток преодолеть наше
сопротивление и в бесплодности своих надежд обосноваться на зиму в
Мурманске. Не вышло у них и с десантом на Рыбачий. Готовились они к десанту
долго и основательно, о чем нам было известно и что дополнительно держало
нас в напряжении; однако высадить его так и не решились. Волей-неволей им
пришлось всерьез подумать о вынужденной зимовке там, где они застряли: на
сопках и в тундре. Впрочем, и там, где мы окончательно остановили егерей, им
не везде удалось удержаться. А 7 ноября части нашей 14-й армии при поддержке
корабельной артиллерии Северного флота достойно отметили двадцать четвертую
годовщину Великой Октябрьской социалистической революции: перешли в
наступление в районе губы Западная Лица. Вместе с ними по-прежнему сражались
морские отряды. Именно тогда, в ночь на 7 ноября, совершил свой подвиг
краснофлотец Александр Торцев, секретарь комсомольской организации одного из
этих отрядов. Дважды раненный, окруженный стрелявшими в него чуть ли не в
упор егерями, он вел с ними бой до последнего патрона, после чего поднялся
во весь рост и метнул гранату в наседавших врагов. Это видели многие.
Подвиг Александра Торцева как бы воплощает в себе
самоотверженные действия морских отрядов Северного флота. Последним
досталось, в частности, штурмовать сильно укрепленную высоту Важная, которая
господствовала над Чертовым перевалом. Фашисты называли ее "Стальным
шлемом". Решительным броском морские отряды вышибли егерей не только с
Важной, но и с другой, по-соседству с ней, высоты.
В этом бою вновь отличился старший сержант морского отряда В. П.
Кисляков, ставший Героем Советского Союза еще 13 августа, когда в силу
необходимости один держал оборону против ста гитлеровцев. И теперь он
проявил матросскую смекалку.
Вьюга, разыгравшаяся перед боем, была настолько сильной, что фашистские
егеря не ожидали штурма. Они отсиживались в расщелинах, укрываясь от колючих
снежных вихрей, которые бушевали над обледенелыми сопками. Передвигаться
было невыносимо трудно. Вихри ослепляли, забивали дыхание; видимость почти
отсутствовала.
Тогда Кисляков надоумил всех в отряде надеть маски противогазов с
гофрированной трубкой. Эта нехитрая выдумка позволила морскому отряду
неприметно подкрасться к противнику, занять удобную исходную позицию и по
сигналу командира совершить штурмовой бросок. Он и решил судьбу обеих высот.
В общем, после контрудара, нанесенного нашими частями по
немецко-фашистским войскам у Западной Лицы, позиционная война в Заполярье
стала фактом. Сами гитлеровцы признали крах "блицкрига". Оценивая положение
своей лапландской группировки, они были вынуждены следующим образом
подытожить -- публично, в печати -- действия хваленых горно-егерских
дивизий: "Основой их деятельности стала забота о поддержании жизни".
Успеху нашего контрудара немало способствовали действия кораблей
Северного флота на морских коммуникациях противника. Далеко не все
транспортные суда с насущными припасами для лапландской группировки попали
по назначению. Многие из них (в том числе транспорт с двадцатью тысячами
полушубков, о чем я упоминал выше) были уничтожены торпедами или подорвались
на минных заграждениях, поставленных нашими подводными лодками.
Так обстояло на мурманском направлении. Свое дело мы сделали, хотя нам
было нелегко, очень нелегко. Достаточно сказать, что к середине ноября из-за
трудности подвоза продовольствие в Мурманске и в Полярном оказалось на
исходе: ведь еще в сентябре немецко-фашистские войска перерезали Кировскую
железную дорогу, и поэтому все грузы, пока не была построена Обозерская
железнодорожная ветка, шли к нам кружным путем из Архангельска через Белое и
Баренцево моря. В столь неблагоприятных условиях мы не только выстояли, не
только задержали противника на месте, контратаковали его и вынудили
окопаться, но и смогли нацелить соответствующие силы флота на решение той
специальной задачи, которая с каждым месяцем войны приобретала все более и
более первостепенное значение.
Наряду с тем, что входило, как прежде, в круг задач Северного флота
(помощь армии на приморском участке, боевые действия на морских
коммуникациях противника, защита своих внутренних сообщений, среди них
важнейшей коммуникации -- Северного морского пути, откуда в течение октября
-- декабря мы вывели восемнадцатью конвоями все транспортные суда и
ледоколы), нам надлежало обеспечивать проводку союзных конвоев на внешнем
направлении. Союзными конвоями с различными условными обозначениями (литера
и номер) назывались караваны транспортных судов с грузами военных
материалов, направляемые через Атлантику из США и Англии в северные порты
Советского Союза.
Движение конвоев началось еще в августе. Пунктом приема и разгрузки их
сперва был только Архангельск, поскольку железнодорожное движение из
Мурманска к центру страны уже тогда было прервано. Проводку на переходе от
английских портов до места назначения обеспечивали боевые силы британского
флота метрополии и корабли нашего Северного флота. По договоренности с
представителями английского военно-морского командования (для переговоров к
нам в Полярное прилетала в середине июля группа офицеров британского флота,
которую возглавляли контр-адмиралы Вайан и Майлс), путь конвоев был разделен
на две операционные зоны. Одна тянулась от Англии через Исландию до острова
Мед-
вежьего (неподалеку от Шпицбергена), и конвои в ней обеспечивались
исключительно эскортом из английских кораблей; вторая занимала пространство
от Медвежьего до Архангельска, и движение конвоев на этом участке
прикрывалось английскими кораблями и нашими силами -- подводными,
воздушными, надводными.
Кольский залив и Мурманск на первых порах (вплоть до окончания
строительства железнодорожной ветки Обо-зерская -- Беломорск в ноябре)
вообще не предусматривались для использования как места приемки транспортных
судов и обработки их. Сюда к нам до конца 1941 года заходили только военные
корабли союзников -- либо подчиненные командованию Северного флота в боевых
действиях на театре (английские подводные лодки "Тайгрис" и "Трайед",
восемь--девять тральщиков-сторожевиков типа "Спиди"), либо по специальному
назначению (английский крейсер "Кент" с министром иностранных дел Англии
Иденом, направлявшимся в Москву, английский крейсер "Эдинбург", эсминцы
"Ико" и "Эска-пейд", сопровождавшие в Кольский залив танкер "Мирло" и
транспорт "Декабрист" с грузами, предназначенными непосредственно для нужд
флота). С первых же дней войны, едва определились наши государственные
отношения с Англией и США в совместной борьбе против гитлеровской военной
машины, мы на флоте не сомневались в особом значении внешних коммуникаций
Северного театра. Не раз припоминал я слова, сказанные И. В. Сталиным при
моем назначении на Северный флот в 1940 году: в прошлых войнах связь нашей
страны с внешним миром оказывалась более обеспеченной по северному
направлению, нежели через Балтику или через Чернов море. К этому шло и
теперь.
Во всяком случае, только так следовало понимать прибытие группы Вайана
-- Майлса для переговоров, хотя сами переговоры касались конвоев лишь в
пределах разграничения операционных зон. Кроме того, представитель Главного
морского штаба капитан 1 ранга М. Воронцов, сопровождавший англичан, передал
мне указание народного комиссара познакомить их с обстановкой на Севере и с
возможностью базирования английских кораблей в Кольском заливе. В круг
вопросов, связанных с базированием, входили и такие: можем ли мы снабжать
корабли овощами, какого качества будут овощи и нельзя
ли посмотреть их; можем ли снабжать мазутом и какого качества мазут;
можем ли организовать для английских матросов тюрьму на берегу (имелась в
виду гауптвахта); есть ли у нас дома терпимости. На все это я отвечал
соответствующим образом: из овощей будем давать то, что сами имеем; домов
терпимости в нашей стране нет и не будет; тюрьму для английских матросов
организовывать не станем и т. п.
Беседы подобного рода продолжались двое суток. Вопросы мне задавал
преимущественно контр-адмирал Вайан -- высокий, худощавый, лет пятидесяти. В
начале войны (Англии с Германией) он командовал флотилией миноносцев и
отличился при освобождении пленных с транспорта "Альтмарк" у побережья
Норвегии. Держал он себя грубовато, с подчеркнутой независимостью, говорил
громко и отрывисто. Его коллега, контр-адмирал Майлс, в недавнем прошлом
командир "Нельсона", одного из сильнейших линейных кораблей, ограничивался
тем, что уточнял детали (по вопросам Вайана), и вообще производил более
приятное впечатление. Немного ниже ростом, чем Вайан, но примерно тех же
лет, он отличался от него манерой держать себя. Фразы строил очень
осторожно, говорил учтиво.
Последний разговор английских представителей со мной заключался в
следующем.
-- Адмирал, -- спросил Вайан, -- какую помощь вы
хотели бы получить от английских морских сил?
Не знаю, предполагал ли он такой ответ:
-- У нас сейчас мало авиации, а нужно ударить по
базам противника в Киркенесе и Петсамо. Прошу учесть,
что операция может принести пользу и для вас, если ваш
отряд будет идти в Кольский залив. Желательно прове
сти ее еще до прихода английских кораблей в наши воды.
Вайан заявил, что этот вопрос не в его компетенции, но лично он считает
такую операцию возможной, о чем и доложит начальству.
О ходе дальнейших переговоров, которые продолжались в Москве, я
информирован не был, но вскоре получил приказ народного комиссара об отзыве
с позиций всех наших подводных лодок, действовавших к западу от Кольского
залива. Авиации запрещалось бомбить корабли в море. Какая операция
намечалась, мне было неизвестно, и я лишь предполагал, что предстоит тот са-
мый удар по фашистским базам, о котором у меня был разговор с Вайаном и
Майлсом.
Так и оказалось. 30 июля около полудня наши батареи и посты на Рыбачьем
донесли: "Над Петсамо и Кир-кенесом идет воздушный бой. Самолеты
неопознанных типов бомбят оба эти пункта". А на другой день стало известно,
по сообщению из Главморштаба, что Киркенес и Петсамо подверглись
бомбардировке с английских самолетов, взлетевших с авианосцев. Эффект ее был
незначительный, а потери англичан велики, так как в обоих пунктах
бомбардировщики попали под сильный зенитный огонь и под удары фашистских
истребителей. Английское командование явно недооценило противовоздушную
оборону Киркенеса и Петсамо.
Через двое суток возле Рыбачьего были подобраны с резиновой шлюпки,
доставлены в Полярное и помещены в наш госпиталь два английских летчика --
лейтенант и сержант.
Реальной помощи удар английской авиации нам, конечно, не принес, что
понимали и сами англичане. Однако они придавали ему дипломатическое
значение, судя по сообщениям, появившимся в их печати. В сообщениях были
указаны потери, и поскольку потери были большие, тем самым подчеркивалось,
что это жертвы, понесенные ради союзников, то есть ради нас.
В это же время в Полярное прибыла постоянная британская военно-морская
миссия во главе с кэптеном Бе-ваном, вскоре получившим временное звание
контрадмирала (по должности, как принято в английском флоте), старым морским
офицером. Когда-то он был командиром миноносца, но затем долгие годы провел
на военно-дипломатической работе -- морским атташе. Война застала его в
отставке, занимавшимся сельским хозяйством. И вот он прибыл прямо со своей
фермы к нам, подкрепленный начальником штаба миссии коман-дером Дэвисом --
человеком энергичным, хитрым, подводником в прошлом и, по всей видимости,
разведчиком в настоящем.
Назначение представителей этой миссии в Мурманск и Архангельск еще
более подтвердило нашу уверенность в особой роли Северного морского театра,
в частности Кольского залива и Мурманска. Действительно, равноценных им мест
для базирования флота и для грузовых
операций у нас в Заполярье не было: теплое течение Гольфстрим делало их
доступными для судов круглый год.
Понятно, почему мы -- 14-я армия и Северный флот -- опротестовали
телеграмму Генерального штаба, присланную в момент второго наступления
немецко-фашистских войск, когда горно-егерские дивизии Дитла пытались
прорвать нашу оборону: отходить к Мурманску (в случае невозможности сдержать
натиск противника).
Наша просьба отменить это указание была рассмотрена. От имени
командования северо-западного направления А. А. Жданов и К. Е. Ворошилов
прислали нам телеграмму, в которой предписывалось использовать для действий
все имеющиеся в распоряжении Северного флота силы и расширить свою опорную
позицию, выдвигая вперед новые опорные пункты и подготавливая запасные в
глубине, района. Все это звучало не очень ясно; однако было понятно, что за
Кольский залив, за Рыбачий и Средний надо драться.
Прислал директиву и Нарком Военно-Морского Флота. В ней указывалось:
"При любом положении на сухопутном фронте Северному флоту оставаться в
Полярном, защищая этот пункт до последней крайности".
Смысл обоих указаний был один: ни в коем случае нельзя позволить
противнику выйти на побережье Кольского залива, отрезать и захватить
Мурманск с его незамерзающим портом. Еще раз подтверждалось значение
Кольского залива, которое нам было понятно и раньше, как только началось
строительство железнодорожной ветки Обозерская -- Беломорск.
Вскоре это стало понятно для всех. Позже всех стало ясно
немецко-фашистскому командованию.
В дневнике я записал тогда:
""...5 ноября 1941 года. Английская миссия поставила вопрос о
возможности заходов конвоев с грузами в Мурманск. Причалы и краны позволяют
разгрузку. Железнодорожные пути дадут возможность дальнейшей транспортировки
по Обозерской железной дороге. Для снабжения английских кораблей охранения
на обратный путь английская миссия просила каждый раз отпускать две тысячи
тонн нефти для крейсеров и эсминцев и продовольствие на две тысячи пятьсот
человек на шесть -- семь суток. Конечно, ледовая обстановка вынудит
транспорты
заходить в Мурманск вместо Архангельска, да и английские военные
корабли начиная со второй половины декабря в Архангельск заходить не смогут
и, вероятно, будут просить о заходе в Мурманск и снабжении там.
10 декабря. Дело явным образом идет к тому, что конвои будут приходить
в Мурманск; отсюда же станут промышлять рыболовные суда. Эти вопросы
поднимались мной в августе и сентябре. Однако, судя по всему, значения им
придано не было. Нужны серьезные мероприятия, чтобы сделать положение
коммуникаций более устойчивым. Для конвоев мал запас угля и мазута в
Мурманске: его хватает только для нужд самого флота, снабжать из этого
количества торговые суда будет очень трудно. В общем, трудностей предвидится
много...
25 декабря. На Карельский фронт прибыли три бригады морской пехоты.
Одну дали в Мурманск, остальные разбросали по фронту. Дали и 30 самолетов
типа "харрикейн". Доставили их к нам на английском авианосце. Они взлетели с
него в море и совершили посадку на аэродроме Ваенги. Англичане пробудут у