Голсуори Джон. Сага о Форсайдах

   - Во всяком случае, что нужно, я передал. Она не на - стоящая американка.
   - То есть как?
   - Какие-нибудь предки другие - может быть, ирландцы или бретонцы. И на русалку похожа.
   - Она, кажется, росла где-то в глуши, - сухо сказала Флер.
   Рафаэлит поглядел на нее.
   - Не нравится вам эта леди?
   - Нравится, конечно, но вы разве не замечали, что живописные люди обычно скучны? А мой кузен - какой будет его трюизм?
   - Совесть, - сказал рафаэлит. - Этот молодой человек далеко пойдет по пути праведному. Он не спокоен.
   Резкое движение встряхнуло все бубенчики на костюме Флер.
   - Какое страшное пророчество! Ну, будем продолжать?
   IV
   РАЗГОВОР В АВТОМОБИЛЕ
   И еще один день Флер терпела; потом после утреннего сеанса забыла в ателье сумочку. Она заехала за ней в тот же день, попозже. Джон еще не ушел. Он только что кончил позировать и стоял, потягиваясь и зевая.
   - Еще разок, Джон! Я каждое утро жалею, что у меня не твой рот. Мистер Блэйд, я забыла здесь сумочку; в ней у меня чековая книжка, она мне сегодня понадобится в Доркинге. Кстати, завтра я, вероятно, на полчаса опоздаю. Ты знал, Джон, что мы с тобой товарищи по несчастью? Мы будто в прятки играли. Как дела? Я слышала, Энн простужена. Передай, что я очень ей сочувствую. Как подвигается портрет? Можно взглянуть одним глазком, мистер Блэйд, мне интересно, выявляется ли трюизм? О! Будет замечательно! Я уже вижу линию.
   - Да ну? - сказал рафаэлит. - А я нет.
   - Вот моя несчастная сумочка. Если ты кончил, Джон, могу подвезти тебя до Доркинга; там попадешь на более ранний поезд. Поедем, повеселишь меня дорогой. Я так давно тебя не видела!
   На Хэммерсмитском мосту к Флер вернулось самообладание, которого внешне она и не теряла. Ока легко болтала на легкие темы, давая Джону время привыкнуть к ее близости.
   - Я езжу туда каждый день к вечеру, делаю там, что нужно, а рано утром возвращаюсь в город. Так что до Доркинга я всегда могу тебя довезти. Почему бы нам не видеться изредка? Мы же друзья, Джон?
   - Наши встречи не особенно-то способствуют счастью, Флер.
   - Милый мой, что такое счастье? Если можно без вреда наполнить свою жизнь, почему не делать этого?
   - Без вреда?
   - Рафаэлит считает, что у тебя жуткая совесть, Джон.
   - Рафаэлит нахал.
   - Да, но умный нахал. Ты и правда изменился, у тебя раньше не было этой морщинки между глазами, и челюсть стала очень уж мощная. Послушай, Джон, милый, будь мне другом, как говорится, и давай больше ни о чем не думать... Всегда с удовольствием проезжаю Уимблдонский луг - за него еще не взялись. Ты купил эту ферму?
   - Почти.
   - Хочешь, поедем через Робин-Хилл? Посмотрим на него сквозь деревья. Может, вдохновишься, напишешь поэму.
   - Никогда больше не буду писать стихов. С этим покончено.
   - Глупости, Джон. Тебя только нужно расшевелить.
   Правда, я хорошо веду машину? Ведь я только месяц как выучилась.
   - Ты все хорошо делаешь, Флер.
   - Говоришь, точно тебе это не нравится. Ты знаешь, что мы никогда с тобой не танцевали до этого вечера в Нетлфолде? Доведется ли еще когда-нибудь потанцевать?
   - Вероятно, нет.
   - Джон-оптимист! Ага, улыбнулся! Смотри-ка, церковь! Тебя тут крестили?
   - Меня вообще не крестили.
   - Ах да. Ведь это был период, когда к таким вещам относились серьезно. Меня, кажется, два раза мучили - и в католическую веру, и в англиканскую. Вот я и получилась не такая религиозная, как ты, Джон.
   - Я? Я не религиозен.
   - А по-моему, да. Во всяком случае, у тебя есть моральные устои.
   - В самом деле?
   - Джон, ты мне напоминаешь вывески на владениях американцев: "Стой. Гляди. - Берегись. - Не входи!" Ты, наверно, считаешь меня ужасно легкомысленной.
   - Нет, Флер. Куда там! Ты имеешь понятие о прямой, соединяющей две точки.
   - Что ты хочешь этим сказать?
   - Ты знаешь, чего хочешь.
   - Это тебе рафаэлит сообщил?
   - Нет, он только подтвердил мою мысль.
   - Ах, вот как? Не в меру болтлив этот молодой человек. Он развивал тебе свою теорию, что женщине нужна чужая душа, а мужчина довольствуется телом?
   - Развивал.
   - Он прав?
   - Обидно с ним соглашаться, но, пожалуй, отчасти и прав.
   - Ну, так я тебе скажу, что теперь есть сколько угодно женщин, которые держат свою душу при себе и довольствуются чужими телами.
   - Ты из их числа. Флер?
   - Может быть, еще что спросишь? Вон Робин-Хилл! Источник песен и сказаний о Форсайтах стоял среди деревьев, серый и важный; заходящее солнце косо освещало фасад, зеленые шторы были еще спущены.
   Джон вздохнул.
   - Хорошо мне здесь жилось.
   - Пока не явилась я и не испортила все.
   - Нет, это кощунство.
   Флер дотронулась до его плеча.
   - Ужасно мило с твоей стороны, Джон, голубчик. Ты всегда был милый, и я всегда буду любить тебя - совершенно невинно. Роща хороша. Гениальная мысль, осенила бога - создать лиственницы.
   - Да. Холли говорит, что дедушка больше всего любил здесь рощу.
   - Старый Джолион - тот, который не женился на своей возлюбленной, потому что у нее была чахотка?
   - Этого я никогда не слышал. Но он - был чудесный старик, мои родители его страшно любили.
   - Я видела его карточки. Пожалуйста, не отрасти себе такого подбородка, Джон. У всех Форсайтов они такие. Подбородка Джун я просто боюсь.
   - Джун редкий человек.
   - Ой, Джон, до чего ты благороден!
   - Это плохо?
   - Просто придает всему невероятную серьезность в мире, который того не стоит. Нет, Лонгфелло можешь не цитировать. Ты, когда вернешься, скажешь Энн, что ехал со мной?
   - А почему бы нет?
   - Я и так доставляю ей неприятности, правда? Можешь не отвечать, Джон. Но, по-моему, это нехорошо с ее стороны. Мне так мало нужно, и твоя позиция так надежна.
   - Надежна? - Флер показалось, будто он прикусил это слово, и минуту она была счастлива.
   - Сейчас ты похож на львенка. У львят есть совесть?
   Рафаэлиту будет над чем поработать. И все-таки мне думается, не такая у тебя совесть, чтобы сказать Энн. Зачем ее расстраивать, если у нее природная склонность ко всяким волнениям? - По молчанию, бывшему ей ответом, она поняла, что сделала ошибку. На этот раз осечка, как говорят в детективных романах.
   И через Эпсом и Ледерхед они проехали молча.
   - Ты все так же любишь Англию, Джон?
   - Больше.
   - Что и говорить - страна замечательная.
   - Ни за что не применил бы к ней это слово - великая и прекрасная страна.
   - Майкл говорит, что ее душа - трава.
   - Да, и если у меня будет ферма, я до этой души доберусь.
   - Не могу вообразить тебя настоящим фермером.
   - Ты, верно, вообще не можешь вообразить меня чемнибудь настоящим. Дилетант!
   - Не говори гадостей. Просто у тебя, по-моему, слишком тонкая организация для фермера.
   - Нет. Я хочу работать на земле - и буду.
   - Это у тебя, наверно, атавизм, Джон. Первые Форсайты были фермерами. Мой отец хочет свезти меня посмотреть, где они жили.
   - Ты ухватилась за эту мысль?
   - Я не сентиментальна; ты разве это не понял? Интересно, ты хоть что-нибудь во мне понял? - И, склонившись над рулем, сказала тихо: - Ах, почему мы должны разговаривать в таком тоне!
   - Я говорил, что ничего не выйдет.
   - Нет, Джон, изредка я должна тебя видеть. Это не страшно. Время от времени я хочу и буду с тобой встречаться. Это мое право.
   Слезы выступили у нее на глазах и медленно покатились по щекам. Джон дотронулся до ее руки.
   - Флер! Не надо!
   - Теперь я тебя высажу в Норт-Доркинге, и ты как раз поспеешь на пять сорок шесть. Вот мой дом. В следующий раз я тебе его непременно покажу. Я стараюсь быть умницей, Джон; и ты должен мне помочь... Ну, вот и приехали! До свидания, Джон, голубчик, и не расстраивай изза меня Энн, умоляю!
   Жесткое рукопожатие, и он ушел. Флер повернула прочь от станции и медленно поехала назад по дороге.
   Она поставила машину в гараж и вошла в "Дом отдыха". Еще не кончилось время летних отпусков, и там отдыхали семь молодых женщин, умучившихся на службе у Петтера. Поплина и им подобных.
   Они сидели за ужином, и до слуха Флер доносилось веселое жужжанье. У этих девушек ничего нет, а у нее есть все, кроме того единственного, что ей больше всего нужно. Прислушиваясь к их говору и смеху, она на минуту устыдилась. Нет, она бы с ними не поменялась, а между тем ей казалось, что без этой одной вещи и жить нельзя. И пока она обходила дом, расставляла цветы, отдавала распоряжения на завтра, осматривала спальни, снизу долетал смех, веселый и безудержный, и будто дразнил ее.
   V
   ОПЯТЬ РАЗГОВОР В АВТОМОБИЛЕ
   Джон был не столь высокого мнения о себе, чтобы спокойно дать любить себя одновременно двум хорошеньким и милым молодым женщинам. Из Пулборо, где он теперь каждый день оставлял машину Вэлз, он поехал домой с печалью в сердце и путаницей в мыслях. Его шесть свиданий с Флер, с тех пор как он вернулся в Англию, шли по линии какого-то мучительного crescendo [33]. Танцуя с ней, он понял ее состояние, но все еще не подозревал, что она сознательно его преследует, а собственные его чувства не становились ему яснее, сколько бы он ни копался у себя в сердце. Сказать ли Энн о сегодняшней встрече? - Много раз тихо и мягко она давала ему понять, что боится Флер. К чему множить ее страхи, когда на то нет реальных оснований? Идея портрета принадлежит не ему, и только в течение ближайших дней он может еще встретиться с Флер. После этого они будут видаться два-три раза в год. "Не говори Энн, умоляю". Ну как после этого сказать? Ведь должен же он в какой-то мере уважать желания Флер. Она не по своей воле отказалась от него; не полюбила Майкла, как он полюбил Энн. Он так ничего и не придумал, пока ехал в Уонсдон. Когда-то мать сказала ему: "Никогда не лги, Джон, лицо тебя все равно выдаст". И теперь, хоть он и не сказал Энн, ее глаза, всюду следовавшие за ним, заметили, что он что-то от нее скрывает. Простуда ее вылилась в бронхит, так что она еще не выходила из своей комнаты, и безделье плохо действовало ей на нервы. Сейчас же после обеда Джон опять пошел наверх и стал ей читать вслух. Он читал "Худшее в мире путешествие", а она лежала на боку, подперев рукой лицо, и смотрела на него. Дым топящегося камина, запах ароматических лекарств, монотонное гудение собственного голоса, повествующего о похождениях яйца пингвина, - все усыпляло его, и наконец книга выпала у него из рук.
   - Поспи, Джон, ты устал.
   Джон откинулся на стуле, но не уснул. Он твердо знал, что у этой девочки, его жены, есть выдержка. Она умела молчать, когда ей было больно. Наблюдая за ней, он видел: она поняла, что находится в опасности, и теперь - так ему казалось - выжидала. Энн всегда знала, чего хочет. Ей присуща была настойчивость, не усложненная, как у Флер, современными веяниями; и решимость у нее была. Юные годы на родине, в Южной Каролине, она прожила просто и самостоятельно; и, не в пример большинству американских девушек, не слишком весело. Ее больно поразило, что не она была его первой любовью и что его первая любовь до сих пор его любит: это он знал. Она с самого начала не скрыла, что тревожится, но теперь, по-видимому, заняла выжидательную позицию. И еще Джон не мог не знать, что, несмотря на два года брака, она и теперь сильно в него влюблена. Он слышал, что девушки-американки редко знают человека, за которого выходят замуж, но порой ему казалось, что Энн знает его лучше, чем он сам. Если так, что она знает? Что он такое? Он хочет с пользой прожить свою жизнь; он хочет быть честным и добрым. Но, может, он все только хочет? Может, он обманщик? Не то, чем она его считает? Мысли были душные и тяжелые, как воздух в комнате. Что толку думать! Лучше и правда поспать! Он проснулся со словами:
   - Алло! Я храпел?
   - Нет, но вздрагивал во сне, как собака.
   Джон встал и подошел к окну.
   - Мне что-то снилось. Хороший вечер. Лучшее время года - сентябрь, если погода ясная.
   - Да, я люблю осень. Твоя мама скоро приедет?
   - Не раньше, чем мы устроимся. Она, по-моему, считает, что нам без нее лучше.
   - Маме всегда, наверно, кажется, что она de trop [34], когда на самом деле этого нет.
   - Лучше так, чем наоборот.
   - Да. Не знаю, смогла бы я тоже так?
   Джон обернулся. Она сидела в постели, смотрела прямо перед собой, хмурилась. Он подошел и поцеловал ее.
   - Не раскрывайся, родная! - и натянул одеяло.
   Она откинулась на подушку, смотрела на него - и опять он спросил себя, что она видит...
   На следующий день Джун встретила его словами:
   - Так Флер была здесь вчера и подвезла тебя? Я ей сегодня сказала свое мнение на этот счет.
   - Какое же мнение? - спросил Джон.
   - Что нельзя начинать все снова-здорова. Она избалована, ей нельзя доверять.
   Он сердито повел глазами.
   - Оставь, пожалуйста, Флер в покое.
   - Я всегда всех оставляю в покое, - сказала Джун, - но я у себя дома и должна была сказать, что думаю.
   - Тогда мне лучше прекратить сеансы.
   - Нет, Джон, не глупи. Сеансов прекращать нельзя ни тебе, ни ей. Харолд вконец расстроится.
   - А не его, Харолда!
   Джун взяла его за отворот пиджака.
   - Я совсем не то хотела сказать. Портреты получатся изумительные. Я только хотела сказать, что вам не надо здесь встречаться.
   - Ты сказала это Флер?
   - Да.
   Джон рассмеялся, и смех его прозвучал жестко.
   - Мы не дети, Джун.
   - Ты Энн сказал?
   - Нет.
   - Вот видишь!
   - Что?
   Лицо у него стало упрямое и злое.
   - Ты очень похож на своего отца и деда, Джон, - они терпеть не могли, когда им что-нибудь говорили.
   - А ты?
   - Если нужно, отчего же.
   - Так вот, прошу тебя, не вмешивайся.
   Щеки Джун залились румянцем, из глаз брызнули слезы; она смигнула их, встряхнулась и холодно сказала:
   - Я никогда не вмешиваюсь.
   - Правда?
   Она еще гуще порозовела и вдруг погладила его по рукаву. Это тронуло Джона, он улыбнулся.
   Весь сеанс он был не спокоен, а рафаэлит писал, и Джун входила и выходила, и лицо ее то хмурилось, то тосковало. Он думал, как поступить, если Флер опять за ним заедет. Но Флер не заехала, и он отправился домой один. Следующий день был воскресенье, и он не приезжал в город; но в понедельник, выходя от Джун после сеанса, он увидел, что автомобиль Флер стоит у подъезда.
   - Сегодня я уж тебе покажу мой дом. Вероятно, Джун с тобой говорила, но я раскаявшаяся грешница, Джон. Полезай! - И Джон полез.
   День был серый, ни освещение, ни обстановка не располагали к проявлению чувств, и "раскаявшаяся грешница" играла свою роль превосходно. Ни одно слово не выходило за пределы дружеской беседы. Она болтала об Америке, ее языке, ее книгах. Джон утверждал, что Америка неумеренна в своих ограничениях и в своем бунте против ограничений.
   - Одним словом, - сказала Флер, - Америка молода.
   - Да; но, насколько я понимаю, она с каждым днем молодеет.
   - Мне Америка понравилась.
   - О, мне так очень понравилась. А как выгодно я там продал мой фруктовый сад!
   - Странно, что ты вернулся, Джон. Ведь ты такой... старомодный.
   - В чем?
   - Ну хотя бы в вопросах пола - я, хоть убей, не смогла бы обсуждать их с тобой.
   - Ас другими можешь?
   - О, почти со всеми. Ну, что ты хмуришься? Тебе нелегко пришлось бы в Лондоне или, скажем, в Нью-Йорке.
   - Ненавижу, когда без нужды болтают на эти темы, - сердито сказал Джон. - Только французы понимают то, что связано с полом. Нельзя говорить об этом так, как говорят здесь или в Америке; это слишком реальный фактор.
   Флер украдкой на него взглянула.
   - Так оставим эту скользкую тему. Я даже не знаю, смогла ли бы я говорить с тобой об искусстве.
   - Ты видала статую Сент-Годенса в Вашингтоне?
   - Да, но это для нас обеих.
   - Ах так? - проворчал Джон. - Чего же нужно людям?
   - Ты знаешь так же хорошо, как и я.
   - То есть - чтобы было непонятно?
   - Если хочешь! Главное, что искусство теперь только тема для разговора; а о том, что каждому с первого взгляда понятно, не стоит и говорить - значит, это не искусство.
   - По-моему, это глупо.
   - Возможно. Но так забавнее.
   - Раз ты сама это сознаешь, что же тут для тебя забавного?
   - Опять скользкая тема! Попробуем еще! Пари держу, что тебе не по вкусу последние дамские моды.
   - Почему? Вполне рациональная мода.
   - Ого! Неужели на чем-то сошлись?
   - Конечно, вы все были бы лучше без шляп. Голову мыть вам ведь теперь несложно.
   - О, не отнимай у нас шляпы. Джон! Что останется от нашего стоицизма? Если бы нам не нужно было искать шляп, которые нам к лицу, жить стало бы слишком легко.
   - Но они вам не к лицу.
   - Согласна, голубчик; но я лучше тебя знаю женскую натуру. Надо же младенцу точить обо что-то зубки.
   - Флер, ты слишком умна, чтобы жить в Лондоне.
   - Мой милый мальчик, современная женщина нигде не живет. Она парит в собственном эфире.
   - Но иногда все же спускается на землю.
   Флер ответила не сразу, потом взглянула на него.
   - Да, Джон, иногда спускается на землю. - И взгляд ее словно опять сказал: "Ах, почему мы должны разговаривать в таком тоне!"
   Она показала ему дом так, чтобы у него создалось впечатление, будто она считается с удобствами других. Даже ее мимолетные разговоры с отдыхающими носили этот характер, Уходя, Джон чувствовал, как у него покалывает ладонь, и думал: "Ей нравится представляться легкомысленной, но в душе..." Всю дорогу домой он видел Сэссекс как в тумане, вспоминая, как улыбались ему ее ясные глаза, как смешно дрогнули ее губы, когда она сказала: "До свидания, мой хороший!" Как знать, может быть, она того и добивалась?
   Холли выехала встретить его в наемном автомобиле.
   - Очень обидно, Джон, Вэл забрал машину. Он завтра не сможет отвезти тебя в город и привезти, как обещал. Пришлось поехать сегодня. А если он кончит свои дела в Лондоне, то в среду прямо проедет в Ньюмаркет. Случилась очень неприятная вещь. Старый товарищ по университету подделал его подпись на стофунтовом чеке, а Вэл ему оказал не одну услугу.
   - Причина уважительная, - сказал Джон. - Что же он думает предпринять?
   - Еще сам не знает, но он уже третий раз делает Вэлу гадость.
   - А вы вполне уверены?
   - В банке описали его наружность - точь-в-точь сходится, Он, очевидно, думает, что Вал все стерпит. Но дальше так невозможно.
   - Я думаю!
   - Да, мой милый, но что делать? Подать в суд на старого товарища? У Вэла странное чувство, что он сам только случайно не свихнулся.
   Джон опешил. Если человек не свихнулся - это случайность?
   - Был этот тип на войне? - спросил он.
   - Вряд ли. По всему видно, человек он никудышный.
   Я как-то видела его - вконец развинченный, самодовольный.
   - Серьезная неприятность для Вэла, - сказал Джон.
   - Он хочет посоветоваться со своим дядей, отцом Флер.
   Кстати, ты за последнее время видел Флер?
   - Да. Сегодня видел. Она довезла меня до Доркинга и показала мне свой дом.
   От взгляда его не ускользнуло выражение лица Холли: тень раздумья, легшая между бровями.
   - Мне что, нельзя с ней видеться? - сказал он резко.
   - Только тебе об этом судить, милый.
   Джон не ответил, но как только увидел Энн, рассказал ей. Ни лицо ее, ни голос не дрогнули, она спросила только, как поживает Флер и как ему понравился дом. В эту ночь, когда она, казалось, уснула, он лежал без сна, снедаемый сомнениями. Так если человек не свихнулся - это случайность, да?
   VI
   СОМСА ОСЕНЯЮТ ГЕНИАЛЬНЫЕ МЫСЛИ
   Первое, что Сомс спросил племянника, встретившись с ним на Грин-стрит, было:
   - Как он мог вообще достать чек? У тебя чековые книжки где попало валяются?
   - Боюсь, что так, дядя Сомс, особенно в деревне.
   - Гм, - сказал Сомс, - тогда поделом тебе. А твоя подпись?
   - Он написал мне из Брайтона, спрашивая, когда можно со мной повидаться.
   - Нужно было, чтобы ответ подписала твоя жена.
   Вэл застонал:
   - Не думал же я, что он пойдет на подделку.
   - Раз дошел до такого, на что угодно пойдет. Когда ты отказал ему, он, вероятно, все-таки приехал из Брайтона?
   - Да; только меня не было дома.
   - Ну конечно; и он стянул бланк. Что ж, если хочешь задержать его, подавай в суд. Получит три года.
   - Это убьет его, - сказал Вэл, - на что он похож!
   - Еще, может, наоборот - поправится. Он когда-нибудь сидел в тюрьме?
   - Насколько мне известно - нет.
   - Гм!
   За этой глубокомысленной репликой последовало молчание.
   - Не могу я подавать в суд, - заговорил вдруг Вэл, - старый товарищ! Конечно, господь уберег и все такое, а ведь не так трудно скатиться по этой дорожке.
   Сомс уставился на него.
   - Да, - сказал он, - тебе, полагаю, было бы нетрудно. Твой отец вечно попадал во всякие истории.
   Вэл нахмурился. Ему сразу вспомнился вечер в "Пандемониуме", когда он, в компании с другим товарищем, видел своего отца пьяным.
   - Но, так или иначе, - сказал он, - надо что-то сделать, чтобы это не повторилось. Не выгляди он таким дохлым, можно бы просто вздуть его.
   Сомс покачал головой.
   - Оскорбление действием, к тому же его, вероятно, уже нет в Англии.
   - Нет, я по пути сюда справился в его клубе - он в городе.
   - Ты его видел?
   - Нет, я хотел сначала повидать вас.
   Невольно польщенный. Сомс иронически заметил:
   - Может быть, у него есть, как говорится, другое, лучшее "я"?
   - Честное слово, дядя Сомс, это гениальная мысль!
   Сомс покачал головой.
   - Впрочем, по лицу этого не скажешь.
   - Не знаю, - сказал Вэл, - он как-никак из хорошей семьи,
   - Это сейчас ничего не значит. А кстати, пока я не забыл: помнишь ты этого молодого человека, Баттерфилда, в связи с элдерсоновским скандалом? Нет, конечно, не помнишь. Так вот, я хочу взять его из издательства, где он работает, и поставить под начало старого Грэдмена, чтобы он ознакомился с делами по управлению имуществом твоей матери и других членов нашей семьи. Старый Грэдмен тянет из последних, и этот человек сможет со временем сменить его - работа постоянная, и получать будет больше, чем теперь Я могу на него положиться, а это, по нашим временам, важно. Я хотел, чтобы ты знал об этом.
   - Тоже гениальная мысль, дядя Сомс. Но вернемся к первой: вы могли бы повидать Стэйнфорда и выяснить это дело?
   - Почему именно я должен этим заниматься?
   - Ваш авторитет не сравнить с моим.
   - Гм! Как посмотришь, всегда неприятные дела достаются мне. Но, пожалуй, и правда лучше мне с ним поговорить, чем тебе.
   Вэл широко улыбнулся.
   - Я вздохну свободнее, если вы за это возьметесь.
   - А я нет, - сказал Сомс. - Надо полагать, кассир в банке не напутал?
   - Кто спутает Стэйнфорда с другим?
   - Никто, - сказал Сомс. - Итак, если ты не хочешь подавать в суд, предоставь это дело мне.
   Вэл ушел, а он задумался. Вот он до сих пор держит в руках дела всей семьи; интересно, что они будут делать, когда его не станет. Этот Баттерфилд, может, и гениальная мысль, но как знать, - впрочем, он ему необычайно предан, глаза у него, как у собаки! Надо заняться этим теперь же, пока старый Грэдмен не свалился. И нужно подарить старому Грэдмену какую-нибудь серебряную вещь, именную, пока он еще в состоянии оценить ее; а то обычно такие подарки получают, когда умрут или успеют выжить из ума. И еще: Баттерфилд знаком с Майклом - а значит, внимательно отнесется к делам Флер. Но как же быть с этим проклятым Стэйнфордом? Как взяться за это дело? Лучше попробовать пригласить его сюда, чем идти к нему в клуб. Раз у него хватило наглости остаться в Англии после такого бессовестного поступка, значит хватит наглости прийти и сюда - посмотреть, нельзя ли еще что сорвать. И Сомс, кисло улыбаясь, пошел к телефону.
   - Мистер Стэйнфорд в клубе? Попросите его зайти на Грин-стрит, к мистеру Форсайту.
   Убедившись, что в комнате нет ни одной ценной безделушки, он уселся в столовой и вызвал Смизер.
   - Я жду этого мистера Стэйнфорда, Смизер. Если я позвоню, пока он будет здесь, бегите на улицу и зовите полисмена. - И добавил, заметив выражение ее лица: - Может быть, ничего и не случится, но как знать.
   - Опасности нет, мистер Сомс?
   - Ну разумеется, Смизер. Просто я могу найти нужным, чтобы его арестовали.
   - Вы думаете, он опять что-нибудь унесет, сэр?
   Сомс улыбнулся и движением руки указал, что все прибрано.
   - Скорее всего он и не придет, а если придет, проводите его сюда.
   Когда Смизер вышла, он уселся против часов - голландской работы, и такие тяжелые, что унести их невозможно; их "откопал" в свое время Джемс, они звонили каждые четверть часа, а на циферблате были луна и звезды. Теперь, перед третьей встречей. Сомс уже не так бодрился; два раза этот тип сумел выпутаться и, поскольку Вэл не хочет обращаться в суд, выпутается, очевидно, и в третий. И все же было что-то притягательное в перспективе сразиться с этим "пропащим" и что-то в самом человеке, заставлявшее воспринимать его чуть ли не в романтическом плане. Словно в образе этого томного мошенника еще раз явились ему излюбленный лозунг времен его молодости "скрывать всякое чувство" и вся светскость, присущая дому на Парк-Лейн с легкой руки его матери Эмили. И, наверно, этот тип не явится!
   - Мистер Стэйнфорд, сэр.
   Когда Смизер, вся красная от волнения, удалилась.
   Сомс не сразу нашелся, с чего начать; лицо у Стэйнфорда было как пергаментное, точно он вышел из могилы. Наконец Сомс сказал:
   - Я хотел поговорить с вами об одном чеке. Кто-то подделал подпись моего племянника.
   Брови поднялись, веки легли на глаза.
   - Да. В суд Дарти не обратится.
   Сомсу стало тошно.
   - Вы так уверены, - сказал он, - а вот мой племянник еще не решил, как поступить.
   - Мы вместе учились, мистер Форсайт.
   - И вы на этом спекулируете? Есть, знаете ли, предел, мистер Стэйнфорд. А подделка была умелая для новичка.
   В лице что-то дрогнуло; и Сомс извлек из кармана подделанный чек. Ну конечно, недостаточно защищен, даже не перечеркнут. Теперь на чеках Вэла придется ставить штамп; "Обращения не имеет; платите такому-то". Но как припугнуть этого типа?