– А чего мне бояться? – пожал плечами Кот. – Ты его еще не видел, а уже бахвалишься.
   В этом он был прав. На прошлом Солнцевороте я на конюшне все праздники взаперти просидел. Опасался Свенельд, что сбежать могу, оттого из града не выпустил.
   – Ладно, – кивнул Кветан, – с этим на месте разберемся, а пока слушайте, что я посадским в подарок придумал. – И мы к нему поближе придвинулись…
   На крепком днепровском льду разворачивалось игрище. Девки хороводы водили, Сварога песнями славили, Коляду в путь неблизкий провожали, на парней поглядывали, женихов себе высматривали. А парни друг перед другом, да перед теми же девками красовались, удаль свою оказывали. Столб тут поставили, водой его облили, чтоб скольжее был, а на верхушку сапожки сафьяновые подвесили. Вот на этот столб парни и лазали.
   Не давался парням обледенелый столб, до середки добирались и вниз скатывались. А вокруг народ шумит, ловкачей подбадривает. Огнищане со слобод, мастеровые с посадов, дружинники из града, все с женами да детишками малыми, с чадами и домочадцами. Народищу вокруг столба – не пропихнуться. А неподалеку козарские жители палатки развернули, сбитнем, медовухой, калачами и блинами приторговывают – и народу хорошо, и ворам [29] прибыль.
   Здесь же и княгиня со Святославом и воеводой. Для них особо из снега курган холопы соорудили, чтоб лучше им было видно, что на игрище происходит. Ольга на санках сидит, точно собралась с горки прокатиться, только Свенельд рядом стоит да санки рукой придерживает. Переговариваются они меж собой, улыбаются. А кагану Святославу на месте не сидится. Он да мальцы киевские с кургана дорожку ледяную накатали да на мазанках [30] по ней съезжают. Хохочут, радуются. Визг у кургана, возня детская.
   Меж тем у столба ледяного нешуточные страсти кипят. Ругаются парни, кулаками сапожкам подвешенным грозят, каждый хочет зазнобе своей гостинец праздничный подарить. Вот только не дается в руки подарочек.
   – А ну расступись! – перекричал кто-то всех.
   Я поближе подошел, чтобы ухаря получше разглядеть. Вижу – Кот народ расталкивает. Шапку скинул да оземь припечатал, тулупчик на снег сбросил, по пояс оголился. Делово столб оглядел, на руки поплевал и вверх полез. Пыхтит, упирается, ногами столб обвил, руками охоляпил, пыжится изо всех дристенок. Почти до самого верха забрался. Еще чуток и до сапожек дотянется. Уже кончиками пальцев подошвы касается… нет. Соскользнул вниз. На копчик опустился. Плюнул в сердцах.
   – Чтоб тебя приподняло, да не опустило! – выругался.
   А народ над ним потешается:
   – Что, котик, коготки затупились?
   Он на потешника с кулаками кинулся. Удержали его, да еще пуще на смех подняли.
   – А ну-ка, дайте и мне себя попытать! – Я и не заметил, как Свенельд с кургана спустился.
   Расступились зеваки почтительно.
   – Ну, спытай, Свенельд Асмудович.
   Воевода неторопливо вокруг столба обошел, приноравливаясь. Потом разделся спокойно. Крепко столб обнял и взбираться начал. Ловко у него получилось, к столбу точно приклеился. Добрался до верха, сапожки с крюка снял, народу показал. Криками приветственными это люди внизу встретили. Славу воеводе крикнули, не хуже, чем вчера Перуну Громовержцу кричали. А Свенельд с сапожками вниз спустился, к Коту подошел, потрепал его по буйной голове.
   – Не всегда одной ловкостью справиться можно, – говорит, – иногда и хитрость проявить надобно. Вот смотри. – За руку Кота взял и ладошку его к груди своей прижал.
   – Прилипла! – удивился конюх, с трудом ладонь от груди отрывая.
   Улыбнулся воевода и с сапожками вокруг столба гоголем пошел.
   А Кот ладонь свою понюхал, лизнул ее, да как заорет:
   – Это ж смола сосновая!
   А девки меж тем всполошились. Каждая вперед других вылезти старается, чтоб Свенельду на глаза попасть. Воевода все бобылем ходит. Жених завидный: красив, строен, ловок и удатен [31].
   И каждая мечтает, чтоб ей Свенельд внимание оказал, сапожки подарил. Потешился я, за ними наблюдая: и этим бочком повернутся, и другим подставятся, и глазками стрельнут, и взглянут со значением. Однако все эти хитрости на воеводу, казалось, не производили особого действия. Проходил мимо, точно не замечая манящих девичьих глаз.
   Наконец остановился он. Красавица, что перед ним стояла, аж зарделась вся. Только рано она радовалась. Посторонил ее Свенельд осторожно и выхватил из толпы кого-то. В круг поманил.
   Ахнул народ, когда на простор воевода Дарену-Одноручку вывел. А Свенельд ей в пояс поклонился.
   – Дозволь, девица, гостинец тебе подарить?
   А та оглядела его с головы до ног и с ног до головы, плечами пожала.
   – Это что? – спрашивает.
   – Вот, сапожки для тебя сафьяновые. Носи да ножки грей.
   – Что-то боязно, – головой она покачала.
   – Чего же так?
   – Да вот, – показала она культю, – ручку уже варяги мне погрели.
   Снова ахнул народ, да на этот раз уже в страхе. Заметил я, как у Свенельда желваки на скулах заходили.
   – Дозволь, воеводушка, спросить, – подскочил к ним Кот. – А с чем ты смолу мешал?
   – Сам догадайся, – отрезал воевода, да так взглянул на конюха, что тот поперхнулся. – А может, не стоит былое ворошить? – вновь он к Дарене повернулся.
   – Я бы рада, – ответила та. – Вот лишь только батюшка мне во снах является. Просит, чтобы гвоздь железный я ему из темечка вынула. А я не могу. Уцепиться за гвоздь нечем.
   – Тогда, может, примешь гостинец, как виру за содеянное?
   – Приму, – кивнула она. – После того как вой твои за то, что со мной потешились, тоже сполна расплатятся.
   – Как знаешь, – сказал Свенельд, швырнул сапожки Дарене под ноги и как был голым по пояс, так и прочь пошел.
   Расступились перед ним люди в молчании, а он из толпы выбрался и, не оборачиваясь, прямо к граду направился.
   – Шальная девка. Как есть шутоломная, – прошептал кто-то рядом со мной.
   А я на курган взглянул, как там Ольга на все, что случилось, смотрит? Но, хвала Даждьбогу, занята она была. Святослав с каким-то мальчишкой подрался. Вот княгиня их обоих отчитывала да мирила, и до того, что возле ледяного столба творилось, ей пока дела не было.
   – Эй, люди добрые! Что тут случилось у вас? Али помер кто? – громкий голос послышался.
   И словно из спячки все вырвались. Зашептались. Зашушукались. На голос обернулись.
   К гульбищу новый народ подваливает. Заводной и веселый. Налегке идут. Дружно. Ватагой спаянной. А посреди громила высится: плечи у него широченные, шея бычья, и на этой шее голова, как калган, крепко сидит. Идет и камушком в руках поигрывает, а в камушке не менее пуда. Он-то про покойника и спрашивал.
   – Типун тебе на язык, Глушила, все живы да здоровы, слава Перуну! – ему в ответ крикнули.
   – Ну, тогда собирайся, народ! Мы, посадские, городских на кулачки вызываем.
   А ко мне Кот подошел да в бок пихнул:
   – Видишь, супротив кого ты стоять вызвался? – а сам на громилу кивает.
   – Да, чай, не слепой, – огрызнулся я.
   – Али ты, не хуже Дарены, с умом не в ладах?
   – А ты словно не знаешь, что большие дубы громко падают? – усмехнулся я ему, а у самого внутри екнуло.
   – Это ты хорошо сказал, – улыбнулся он в ответ. – Если что, я тебе спину прикрою.
   – И на том спасибо.
   Встали мы у подножия кургана лицом к лицу. Городских пятьдесят человек вышло, столько же и посадских отсчитали. Желающих, конечно, больше было, но все бы на расчищенном от снега поле просто не поместились. Так что остальным пришлось только советами помогать да поддержку криками оказывать.
   Стоим мы стенка на стенку, и каждый напротив каждого. Глазами друг дружку буравим. А у супротивника моего, Глушилы, глазки маленькие – не разобрать, что там у него на уме. Он, словно буйный тур [32], ноздри раздувает, ногой в нетерпении притопывает. Кулачиной своей великой о ладошку постукивает. Прав был Кот – кулак у него не меньше моей головы будет.
   На курган ведун Звенемир поднялся, встал рядом с Ольгиными санками. Руки привычно к небу поднял, дождался, когда народ утихомирится, и сказал:
   – Закон поединка гласит: не калечить, не кусать, не царапать, лежачего не бить, друга в беде не бросать. И пускай на поле этом собрались бойцы из разных родов, и хоть каждый за своего Бога биться будет, только помнить должно, что над всеми Богами есть единый Бог – Сварог Создатель. Во славу Его бой!
   – А ты знаешь, что Сварог кузнец? – вдруг спросил меня Глушила. – Значит, он ноне на моей стороне будет.
   А я в ответ ему кивнул, да губами пошамал, точно говорю что-то, а звука нет.
   – Что ты сказал? – растерялся он, здоровым ухом ко мне повернулся, глазом косит.
   А я опять губами пошевелил, словно отвечаю. Он от неожиданности даже головой потряс.
   – Ты что, немец, что ли? – уставился он на меня.
   – Я-то не немец, – сказал я, – да ты глухой, как пень, – и снова губами.
   Он свои маленькие глазки на меня вытаращил, точно от этого у него слух лучше станет, кулак разжал, сунул мизинец в правое ухо и шкрябать в нем начал, прочистить пытаясь. От этого не услышал, как Звенемир крикнул:
   – Бей!
   Знамо дело – замешкался он, а мне того и надобно. Я его с правой по глазу, потом с левой по другому. Только тут он опомнился да на меня кинулся. А я в сторонку шаг сделал да запрыгнул ему на спину. Приобнял за шею турью да придушил его немного. Только с ним так просто не справиться. Набычил он шею, хоть дави его, хоть вешай – он и петлю веревочную, наверное, порвать бы смог. А я тогда к затылку ему подтянулся, к правому уху его подобрался да как со всей дури свистну. Он, бедняга, словно конь норовистый, подпрыгнул. А к тому времени глаза его, мной подбитые, отекать начали.. Так что через несколько мгновений боя он и совсем глухим, и совсем слепым оказался.
   Крутится на месте, руками размахивает, ревет вепрем раненым, достать меня пытается, а не может. От внезапной напасти совершенно ошалел. Ему бы на спину упасть, да попытаться меня к земле придавить, а он столбом торчит и падать не хочет. Я сам-то на нем вишу, а ногами под коленки ему сую.
   – Падай, дурак! – ору на него, а что толку?
   Не слышит он меня, оттого и мучается. Но наконец до него дошло. Или просто он из сил выбился, хотя это навряд ли. Силы в нем, что в молодом бугае, а то и поболе. Завалился он неуклюже набок – я от него и отстал, к Коту на выручку кинулся.
   А он с каким-то посадским возится. Тот тоже немал человек, но с Глушилой не сравнится. Заметил меня Кот – от удивления удар прямо в лоб пропустил. Сильный удар, но на ногах конюх остался. Головой встряхнул, чтоб в себя скорее прийти, а тут и я подоспел. Против нас двоих противник не сдюжил, почти сразу лег. И мы вдвоем к Кветану поспешили.
   И все у нас получилось, как в бане с утра замыслили. Прошло совсем немного времени, а конюхи уже ватагой на посадских накидывались. Остальные городские быстро поняли, что мы затеяли, и к нам присоединялись. Очень скоро смели мы противников. Среди наших всего четверо на льду лежало, а противник наш весь поголовно полег. Такого разгрома посады от града никогда не терпели.
   – Мир! – Звенемир громко крикнул, и значило это, что окончился бой.
   И тогда я заметил, что молчат зрители. Одни от горя нежданного, другие от радости внезапной. Никто же не рассчитывал, что так все обернется. Быстро и неоспоримо.
   И тут я Ольгу увидел. И понял вдруг, что все это время она только за мной наблюдала. Только за мной.
   – Слава победителям! – радостный крик Святослава стал сигналом ко всеобщему ликованию.
   А противники наши бывшие уже подниматься начали. Я к Глушиле поспешил.
   – Живой?! – кричу ему и руку протягиваю.
   – Да не ори ты так, – он мне отвечает. – Не настолько я глух.
   Полежал, посмотрел немного на руку мою, словно на диковину какую, а потом схватился за нее и меня наземь повалил.
   – Вот хитрюга! – кричит. – Лихо ты меня! Молодец! – А у самого глаза заплыли, будто пчелы его покусали. – Как зовут-то тебя?
   – Добрыном, – отвечаю.
   – А-а-а, понятно, – заулыбался он. – Теперь ясно, почему ты меня так легко побил. Наслышан про смекалку твою, княжич.
   – Да не княжич я…
   – Мне тебе велели слово передать, так и просили – увидишь Добрына-княжича, кланяйся и скажи…
   – Вы чего тут разлеглись? – Кветан к нам подошел.
   – Да вот, отдохнуть решили, – улыбнулся я, а сам подумал: «Эх, не вовремя ты, старшой».
   – После отдыхать будете, ноне и повод есть. Ведь так, Глушила?
   – Так, – сказал молотобоец. – И мы, как проигравшие, проставляемся.
   – Вот это дело, – довольно потер руки старшой конюх. – А пока, Добрый, тебя на кургане ждут. Поспеши.
   – Ольга позвала?
   – Святослав.
   Я на ноги поднялся, снежок с себя отряхнул и к кагану направился.
   – Эй, Добрын, – мне вдогон Глушила крикнул, – Путята велел сказать, что завтра он в Киеве будет. На ристание [33] обещался приехать.
   Мне жарко стало от этих слов, словно огнем имя болярина обожгло.
   – Откуда ты про Путяту знаешь? – обернулся я.
   – У меня тесть – Твердило Древлянин. Помнишь такого? – подбитыми глазами на меня великан сощурился.
   – Как не помнить? – всплыл передо мной образ мужичка-огнищанина, который на стогне Коростеньском громче всех кричал, когда решали, что с волчарой Ингварем делать.
   Недавно совсем это было, а кажется, что с той поры половина жизни прошла.
   – Он перед Солнцеворотом приезжал дочь проведать.
   – Спасибо тебе, Глушила, за весть добрую, – поклонился я молотобойцу и к кургану пошел.
   – О чем это вы? – Кветан у посадского допытывать стал.
   – То у Добрына спрашивай, – услышал я за своей спиной.
   Шел я через побоище, а у самого в душе птицы весенние пели, оттого что скоро с Путятой повидаюсь. Но нечего сейчас об этом думать. До завтрашнего дня еще дожить надо. А пока нужно к Святославу спешить.
   Поднялся я на курган, Ольге с каганом поклонился.
   – Звал, Святослав? – у малого спросил.
   – Ух, как ты, Добрын, здоровяка того завалил! – восхищенно посмотрел на меня мальчишка. – Глушила всех подряд клал, а тебя побороть не смог, выходит, ты самый сильный в земле Русской?
   – Это навряд ли, – пожал я плечами. – Просто повезло мне.
   – Что-то дюже часто тебе везет. – Ольга взглянула на меня со своего сиденья.
   – Так, видно, Даждьбогу угодно, – склонил я перед ней голову.
   – Любит тебя твой бог, – поправила она меховой полог на санках.
   – С чего это вдруг? Я же ему не девка красная, – усмехнулся я.
   – Зато парень завидный, – улыбнулась она.
   – Добрый, – Святослав меня за рукав дернул, – а Свенельда положить сумеешь?
   – Свенельда не смогу, – честно признался я. – Наставник твой и телом и духом крепок. Он на двух ногах на земле стоит, а я пока только на одной. Другую ногу не знаю куда поставить, – и на Ольгу взглянул. – А чего это ты о воеводе вспомнил? – повернулся я к мальчишке.
   – Свенельд на ристании в конной потехе и в бое на мечах себя показать решил, – гордо каган сказал. – Вот я и думаю: сдюжишь ты супротив него или нет?
   – Тут и думать нечего, – Ольга кагана одернула.
   – Права твоя матушка, – вздохнул я. – В ристании только вольному человеку позволительно свою удаль перед народом и богами выставлять. А мне, конюху, ни мечом, ни конем владеть не дозволительно…
   – Так Правь говорит, – Звенемир-ведун к нам подошел. – Вижу, что тебе, каган, не терпится Добрына со Свенельдом в поединке свести, только в Ведах сказано, что не может воевода с конюхом простым силой тягаться.
   – А я чего? – смутился мальчишка. – Я ничего.
   – Вот то-то же. – Ведун ему строго пальчиком погрозил. – Ступай, посмотри, как собак стравливать станут. Вон, дружки твои тебя кличут.
   И верно. На поле нашего недавнего боя уже затевалась новая потеха – охотный люд кобелей своих на травлю выставлял. Лай, крики, люди об заклад бьются, псы из рук хозяев своих вырываются, готовы друг друга в клочья рвать. Охоч Перун до кровавых игрищ, на пиру своем в Сварге радуется.
   – Эй, меня подождите! – крикнул Святослав и с кургана побежал.
   – Могу ли я тоже уйти? – спросил я у Ольги.
   – Погоди, – остановил меня ведун, – у княгини для тебя пара слов имеется.
   – Слушаю, – склонил я голову.
   Тем временем на льду началась грызня. Два волкодава сцепились в жестокой схватке. Даже здесь, на высоком снежном кургане, было слышно их злобное рычание.
   – Послезавтра в Киеве соберутся хоробры [34] со всех русских земель, – сказала Ольга тихо. – И ты знаешь, чем это обернуться может.
   – Откуда же мне знать? – Я с трудом сдержал улыбку.
   – Ты не прикидывайся, – Звенемир от негодования посохом своим в курган ударил, – несмышленыша из себя не строй. На прошлый Солнцеворот, пока ты взаперти сидел, они брагой после ристания опились, да драку с дружинниками затеяли, побили многих, покалечили, и все хотели тебя из поруба высвободить. Кричали, что старый род князей Древлянских не только на Руси, но и в землях чужих почитают…
   – Я-то тут при чем? Мы с отцом договор подписали и рушить его не собираемся.
   – Это хорошо, что слово свое крепко держите, только многие ли об этом знают? – Ведун поежился, точно морозец пробрал его через мохнатое волчье корзно. – Оттого и опасение есть, что вои пришлые захотят снова дебош поднять. Праздник пресветлый бойней кровавой обернуться может, а разве тебе это надобно? – И уставился на меня вопросительно.
   Я немного подумал, а потом головой покачал:
   – Нет, не надо мне крови. И так ее достаточно пролилось.
   И Звенемир вздохнул облегченно, а я через мгновение спросил:
   – И чего же вы от меня хотите?
   – Верно говорят, что Боги разумом тебя не обделили, – подала голос Ольга. – И хотим мы немногого: чтобы ты витязей от поступков необдуманных отговорил.
   – Разве же я, холоп бесправный, могу вольным воинам указывать?
   – Ты не хуже нашего знаешь, что это во власти твоей, – разозлилась она, только ведун ей руку на плечо положил – мол, не горячись.
   – И какой мне прок от разговоров этих? – меж тем продолжил я свою игру.
   – Хочешь, серебра тебе дадим, а может, тебе больше золото по нраву? – повела княгиня плечом, руку ведуна отстранила.
   – Эка у вас просто все, – пожал я плечами. – Считаете, что подачкой все беды отогнать можно?
   – А чего же ты хочешь? – насторожилась она, а Звенемир заговорил торопливо:
   – От холопства тебя избавить не в наших силах…
   – Про то я и сам знаю, – остановил я ведуна, – но и за золото слово свое продавать не стану.
   – Так не томи. Какую плату за спокойствие наше возьмешь?
   – Хочу я в ристании участие принять.
   – Не по Прави это… – возмутился ведун.
   – Я Веды не хуже твоего знаю, – перебил я Звенемира. – Не велел Белес холопам в руку меча и коня давать, но про лук со стрелами он ничего не говорил. Ведь так?
   – Так, – согласился ведун, да и что он возразить мог?
   – А коли так, то вот мои условия: в стрельбище вы мне потягаться позволите, и если я из потехи стрельной победителем выйду, то сестра моя, Малуша, будет при мне, и разлучать вы нас боле не посмеете. Ну а если проиграю, тогда хоть душу порадую. Как на такое смотришь?
   – И за какого же Бога ты стрелять собираешься?
   – За Семаргла [35].
   – Так это и не бог даже, – пожал плечами Звенемир. – Пес у Сварога на посылках.
   – Так, может, вы хотите, чтоб я за Даждьбога вышел? – настала очередь теперь мне усмехнуться.
   – Ох и хитер ты, Добрын, – поразмыслив, сказала Ольга, – не всякому такое в голову прийти могло. И холопом вроде останешься, а в то же время с вольными на одном поприще окажешься. И за бога выйдешь, так Семаргл не совсем бог. Хитер. Что посоветуешь, Звенемир?
   – Тебе решать, княгиня, – ведун к небушку глаза поднял, – и я против твоего решения возражать не буду.
   – Ладно, – сказала она, – потешь нас на ристании.
   – Быть по сему, – поспешно подтвердил Звенемир и посохом своим пристукнул, обрадовался, что золото с серебром в целости останутся.
   – Спасибо, княгиня, – поклонился я ей.
   – Я вижу – важным для тебя мое решение стало.
   – С чего ты взяла?
   – За все время ты меня первый раз княгиней назвал, – усмехнулась она.
   И тут от реки до нас донесся жалобный собачий визг. Видать, один волкодав другого придавил.
 

27 декабря 947 г.

   Левая рука напряжена до предела, ломит ее от локтя до кисти. Кисть затекла, и кажется, что пальцы вот-вот откажутся сжимать тяжелое древко лука. С правой рукой не лучше – отведенный за ухо локоть мелко подрагивает. Большой палец прижимает оперенный конец стрелы к сгибу указательного. Прижимает изо всех сил, но сил этих все меньше и меньше. Еще чуток, и сорвется стрела, и улетит в белый свет на посмешище столпившимся вокруг людям.
   А я стою, ловлю ветер, перевожу взгляд с наконечника на далекую мишень, молю Даждьбога о помощи и знаю – этот выстрел решающий. И пусть усталость сбивает дыхание, и пускай сводит от напряжения спину, а пот заливает глаза, только мне необходимо сделать этот выстрел. И стрела обязательно должна найти цель. Потому я упрямо пытаюсь удержать наконечник нетерпеливой стрелы на черном пятне мишени.
   Стараюсь прогнать из головы посторонние мысли, как учил старый лучник Побор. Силюсь поймать тот неуловимый момент, когда нужно разжать пальцы и отправить стрелу в ее недолгий полет.
   А коварная память словно затеяла со мной жестокую игру, и воспоминания не уходят прочь, сколько я их ни гоню. Они предательски уносят меня в день вчерашний, будто им совершенно все равно – удачным будет мой последний выстрел или нет…
   …На Подоле пир всю ночь гудом гудел. На просторном подворье посадника Чурилы под тесовыми навесами были накрыты широкие столы. Проставлялись кулачники побитые, как исстари заведено. И еды, и питья вдосталь, гудошники и гусляры надрываются, скоморохи колесами по двору катаются, девки песни поют. Весело, шумно, сытно.