- Послушай, Сергей! - заговорил Бартон. Ты прости меня, если сможешь. Ну, что вот так влюбился в твою жену. Я вот что хочу сказать. Береги ее, она ведь очень тебя любит!
- Да, конечно, - почти механически ответил тот.
- Прощай! И спасибо. За все спасибо!
- Да чего уж, - засмущался Сережа, даже улыбнулся. - Хороший ты мужик, полковник! Жаль, толком не знал тебя раньше, так, как Алена. Прощай!
Он кивнул Сане, тот поволок велосипеды через туман, и сам отправился вслед за ним. И уже когда почти сомкнулись за ним голубоватые хлопья, долетело до его слуха:
- Слышишь, береги!
51. Говорят, у кошек - девять жизней. А у ежиков?
Какие прекрасные звуки! Словно бы соловей поет. Соловей? Какой еще соловей, когда меня, кажется, убили? А, наверное, это райские птички! Правда, особой праведницей никогда не была и меньше всего могла рассчитывать попасть на небо. Жаль, конечно, что меня убили, но поет эта птичка просто здорово!
Интересно, а как же выглядит рай?
Я попыталась открыть глаза. Вот здорово, получилось!
Нет, я, пожалуй, чего-то не понимаю. Если это - рай, то я троллейбус! Лес как лес, хотя и ночью. Практически темно. Но разве может быть темно...
- Ежик в себя пришел! - прервал мои размышления радостный вопль Саньки.
- Ежик, Аленушка, ты жива?! - раздался самый родной, самый прекрасный на свете голос.
Неужели Сережа? Что он такое говорит? Что я жива? Ура, я жива!
Ничего не понимаю...
Я села (Села!) и обалдело уставилась на своих мужчин. Которые не сводили с меня счастливых взглядов. Боюсь, при этом выражение моего лица вряд ли могло служить образчиком высокого интеллекта. Короче, ничего не понимая, я тупо уставилась на них.
- Где мы? - наконец выдавила я.
- Да прямо возле озера, - довольно заверещал Саня.
А Сережа только молча обнял меня, даже можно сказать, обхватил, словно бы баюкая. И так мне хорошо стало, я готова была на все, что угодно, на самую немыслимую боль, только бы хоть раз еще испытать что-нибудь подобное. Исстрадавшаяся душа сладко пела, а сердце слушало его сердце, стучавшее совсем рядом. Я ничего не понимала, абсолютно не представляла, что же все-таки произошло, но впервые за последние, как мне ощущалось, несколько веков, я была счастлива!
Не знаю, сколько времени продлилось это состояние, но в конце концов я свыклась с мыслью, что все-таки жива и стала донимать мужчин расспросами.
- Где мы? Фу ты, то есть когда мы?
- По идее, тогда, куда собирались - в девяносто втором. Только вот проверить это нет никакой возможности. По крайней мере, пока.
- А что произошло со мной? - любопытствовал оживший труп.
Мне в двух-трех словах пересказали, продолжая смотреть на вернувшуюся к жизни мамашу семейства обалдевшими от счастья глазами. Аж неловко стало!
- Ну, ладно! Как говорится, война - войной, а обед, то есть ужин по расписанию!
Ну почему они такие послушные не всегда, а только тогда, когда мама делает вид, что умирает?
Кругом стояла страшнейшая сушь, так что с дровами проблем не было. В общем, спустя десять-пятнадцать минут уже весело пылал костерок, на котором ожидал закипания котел с водой, а мне после всего пережитого, естественно, захотелось перекурить. В карманах изгвазданных спортивных штанов имели место быть только обломки дореволюционных сигар, и взгляд инстинктивно стал шарить по округе. И тут...
- Сережа!!! - заорала я не своим голосом, подпрыгнув с места, как ужаленная.
- Что случилось? - тут же бросился он ко мне.
- Сережа, милый, солнышко мое, мы выбрались! Выбрались!!! - я никак не могла остановиться.
Сережа сдержанно и недоумевающе улыбался, пока я предавалась разгулу эмоций, а потом спросил как бы ненароком:
- Ежик, может быть, ты все-таки пояснишь?
- Смотри! Что ты видишь на ветке? - показала я прямо перед собой.
- Ну, пачку от сигарет, а что?
- А то, что если ты хорошенько вспомнишь, то когда мы примчались сюда чуть ли не ночью, полупрозрачные и несчастные, мы вдруг потеряли всякую решимость. Я закурила последнюю сигарету из пачки, а Санька наткнул ее на сучок!
- Точно! - вспомнил ребенок. - Ты еще наехала на меня, что я дурью маюсь.
- Вот!
- Ну, да! Теперь и я вспомнил! - обрадовался Сережа. - Неужели получилось?
- Сплюнь три раза! А то при нашей везучести "дырка" может схлопнуться перед самым носом! Но, нельзя не согласиться, мы движемся в правильном направлении!
Мы уже давно поужинали, но тушить костер было попросту жалко. А разводить большое пламя - опасно. Засуха была просто ужасная, следовало соблюдать осторожность. Тем более, что все говорило о том, что мы попали в 92-й год, и уж очень хорошо мы помнили, как в тот раз, перед нашим попаданием в 44-й, кругом бушевали пожары. До сих пор весь лес дымом пропах. Вот Сережа и поддерживал жизнедеятельность костра, изредка подкармливая его одной-двумя веточками.
Дождя не предвиделось, было достаточно тепло и очень поздно, поэтому мы решили даже не ставить палатку. Тем более, что спать совершенно не хотелось. По крайней мере нам с Сережей. Ну, а Саню мы пристроили прямо под густой кроной сосны в спальнике. Бедный ребятенок так намаялся, что отрубился мгновенно.
Веселая Луна бросала шаловливые тени, без устали заливался соловей, и все, что произошло с нами не более, как час назад, уже казалось кошмарным сном. И только моя окровавленная одежда, жутким комком валявшейся под деревом, (не забыть постирать утром!) служила доказательством того, что все произошло на самом деле.
Я затянулась обломком некогда изящной сигары. Надо же как! Так вот почему Бартон никогда не рассказывал мне, при каких обстоятельствах он был ранен в руку! Хотя странно: мне ведь тоже досталось будь здоров, а чувствую я себя очень даже неплохо. Я даже заглянула себе под майку. Нет, даже следов никаких не осталось. Может, потому, что меня прошило навылет? А у него в руке осколок застрял, а пока доставали, то "дырка" куда-то делась? Не исключено. Только этого я никогда не узнаю. Как, впрочем, и многого другого. Я снова затянулась.
- Прости меня, Алена! - прервал Сережа мои размышления.
Молча и непонимающе я уставилась на мужа, а он продолжал:
- Я, правда, думал, что все лучшее у нас давным-давно позади, что все умерло. Что нас с тобой связывает только эта паршивая комнатенка в "коммуналке" ну и еще, конечно, Саня. Что мы тяготим друг друга. Я был убежден, что уже давно не люблю тебя, просто привычка осталась. Мне все время было тесно и душно, хотелось чего-то другого, красивого, интересного. Такое ощущение было, что сидишь, запертый, в какой-то допотопной хибарке, а там, на улице, кипит и проходит без тебя жизнь, а ты никак не можешь выбраться...
Он замолчал на некоторое время, а у меня аж дыхание перехватило.
- Я тебе столько боли принес! Думал же, что отбрасываю что-то мертвое, отжившее, и только сейчас понял, что рвал и резал по живому. Только сейчас, когда чуть не потерял тебя, почувствовал, насколько ты мне дорога... Я не знаю, что там будет дальше... Говорят ведь, что разбитую чашку не склеишь. Я совсем запутался! Ничего уже не понимаю! И этот вот, - он кивнул в сторону посапывающего Сани. - Я же не смогу без него!
Он снова замолчал. А я смогла выдохнуть. И ледышка сердца треснула под теплым лучиком надежды. Господи, неужели?
- Про чашку ты верно сказал, разбитую не склеишь, - ответила я, а он удивленно уставился на меня. - Так ведь то про чашку! Она ведь мертвая!
Я взяла в руки жуткую, грязную и окровавленную мастерку, которую непременно бы выбросила, если бы только не опасность приехать в Минск совершенно голой по причине полного растворения вещичек, приобретенных в другое время.
- Вот, взгляни! - предложила я мужу.
- И что? - недоумевал он.
- Дырки какие, видишь?
- Ну, вижу!
Я задрала вверх свою майку.
- А здесь? Видишь, ничего нет. Ничего! А знаешь, почему?
- Ну?
- Потому, что живое. Так что про чашку все правильно, только ведь это - не про нас. Тебе ведь тоже болит?
- Болит... - согласился Сережа.
- А раз болит - значит, живое! Пойми, тут ведь как с переломом. Помнишь, тогда, то есть сейчас, в 92-м, я ногу сломала?
- Конечно!
- Всего одно короткое мгновенье - дикий хруст, который слышишь не ушами, а всем телом. И пронзает жуткая боль. И кажется, что ничего в мире нет кроме этой всепоглощающей боли, которая накатывает волнами, захлестывает, грозя утопить... Минута, другая, час - смотришь, ты уже можешь ее терпеть. А потом тебя заковывают в белый сапог. И первое время больно так, что не можешь спать. Лежишь бревно бревном и в потолок смотришь. А уж если кто зацепит за этот самый сапог, то от боли небо с овчинку кажется. Только вот постепенно становится легче. Только для этого нужно время. Много времени. И вот, смотришь, уже и наступать можешь. Глядишь, уже и гипс сняли. Только вот ходить приходится учиться заново... Да еще долгое время на перемену погоды ноет. А врачи вообще утверждают, что в месте перелома образуется костная мозоль и за счет этого сама кость становится гораздо прочнее, чем до перелома. Потому что живое...
Сережа долго молчал, глядя на огонь. Только было в этом молчании что-то такое, что не отчуждает, а наоборот, сближает. Наконец он снова заговорил:
- Ты права. Наверное, права. В самом деле, нужно время, чтобы во всем разобраться. понять, залечить. Может, получится?
- И будет крепче, чем раньше! - с готовностью согласилась я. Только действительно нужно время.
52. Ожившая легенда.
Вдруг всю лирику наших рассуждений и размышлений прервал рев, который возник буквально из ничего совершенно рядом с нами. Мы подскочили, как ужаленные. Особенно я. Слишком уж все было похоже!
- Вот, зараза! - прошептал Сережа. - Надо было хоть какой-нибудь ствол попросить у Бартона!
- Тогда уж сразу - противотанковое ружье, - добавила я. - Неужели же они смогли попасть во время, которое для них является будущим?
- Действительно, непонятно, - только и успел он сказать, как на нашу полянку с шумом, ревом и грохотом, в дыму и снопах искр выкатила команда мотоциклистов.
Слава Богу, не немцы!
Пока они спешивались и глушили моторы, безжалостно разбуженный Санька испуганно таращил глазенки, а мы только молча наблюдали за происходящим. От их компании отделился один парень и подошел к нам.
- Ребята, ради Бога, извините и не сочтите психом! Какой сейчас год?
Наша реакция была настолько нетривиальной, что, похоже, психами они посчитали нас самих. Дело в том, что сразу же спало напряжение и ощущение опасности, вызванное ревом их двигателей, да еще подключилось все недавно пережитое, смешалось с только что высказанным, и мы с Сережей заржали, как два идиота.
Мы складывались пополам и никак не могли остановиться. Глядя на нас, засмеялся и Санька из спальника, а вслед за ним захихикали и мотоциклисты. Только как-то уж очень нервно и напряженно. Сколько времени продолжалось это безобразие, не знаю, но, кажется, я так не смеялась никогда в жизни!
- Похоже, что 92-й, - сообщила я наконец, вытирая слезы. - Что, тоже заблудились в тумане?
Тут до них дошла истинная причина нашего веселья, и они сразу же как-то расслабились, успокоились.
- Ага! - улыбнулся их "парламентер". - Что, правда, 92-й?
- Уверенности, конечно, нет, - ответил Сережа и в двух словах рассказал о пачке от сигарет на сучке.
- Ой, неужели?! - воскликнула одна из девушек, и тут же они радостно загомонили все вместе.
Как оказалось, они отправились покататься и половить рыбку. Буквально на пару дней. Но из-за опасности пожаров их не пускали милиционеры (Я тут же вспомнила обалдевших от нашей прозрачности гаишников), и они решили пробираться окольными тропами через лес, минуя посты. Пока не заехали в туман. Что было дальше - понятно. Все по накатанному сценарию. Только вот как-то 44-й год им миновать удалось, а так где, то есть когда только они не были! Транспорт-то у них более быстрый, чем у нас, вот и успевали смотаться туда-сюда, не растаивая.
- А первый раз как мы испугались! - говорила миловидная полноватая девушка. - Думали, сейчас вот до Нарочи доедем, а попали вдруг в какую-то допотопную деревню, где все при виде нас креститься стали, а кто успел, так попрятались, где только можно. Мы говорим - они нас не понимают, они заговорили - тоже совершенно непонятно, какое-то древнее наречие! А уж как они на наши куртки пялились! Правда, молока дали и хлеба. И даже денег не взяли. Зато о том, что такое бензин, они, похоже, и понятия не имеют!
- Да, похоже, что напугали мы их здорово, - добавил еще один мотоциклист. - Правда, девушки у них там красивые! Особенно одна...
- Которую звали Марией, - добавила как можно более будничным тоном.
Несколько секунд висело гробовое молчание, а потом все разом буквально завопили:
- Как? Почему? Откуда Вы знаете?
И только Сережа снисходительно улыбался. Он ведь тоже неплохо может сложить два плюс два. Так что пришлось познакомить их с Легендой Черного озера.
Луна периодически строила рожи сквозь густые кроны сосен, да иногда шумел в ветвях несильный ветерок. Ребята-мотоциклисты только молча смотрели на еле живой костерок. Еще бы! Не каждый день узнаешь, что еще при жизни о тебе легенды слагают. Да еще такие, в которых ты выступаешь в роли чудовища.
- Но самое интересное было, конечно, когда на этих немцев напоролись, - нарушил молчание наконец высокий светловолосый парень.
- Каких еще немцев? - сразу насторожился Сережа.
- Так вот мы так и не поняли ничего! Попали куда-то непонятно куда. Совсем какие-то древние времена, даже еще этой деревни не было. Просто лес кругом. А погодка - кошмар! Льет, как из ведра! Сплошной потоп, едва не завязли. Только по узенькой какой-то тропочке, наверное, звериной, и удалось выбраться. И тут смотрим - возле самого этого тумана, почти в середине болотной хляби торчат пара или тройка немецких танков и еще каких-то машин. Завязли, видать, накрепко! Мы там надолго не оставались, понятно ведь сразу, что это не наш год, тут же обратно поехали, да только они успели разок вслед стрельнуть. Правда, не попали...
Теперь понятно стало, почему лагерь разведчиков атаковал только один танк в сопровождении грязных и замученных солдат! Очевидно, остальные намертво застряли. Так им и надо!
А небо уже стало светлеть. Довольные мотоциклисты уселись на своих "одноглазых чудовищ" и помчались вперед, в свою родную, привычную жизнь, пожелав и нам успешно вернуться.
?????
...и Система с благодарностью отреагировала на это, подключив его сознание к тем данным, которые все это время были запрятаны глубоко в недрах его сущности.
...Эта была очень древняя планета, которая сформировалась так давно, что в эти времена не мог заглянуть ни один представитель их рода. Если рассматривать линейное время, то, очевидно, на данном участке активизации ее уже не существовало. Но тогда на планете был разум. Система не располагала сведениями о способе его организации, но мощь и сила его были невероятны. Такова, что он мог заглянуть на тысячи, на миллионы лет вперед. И та угроза его существованию, которую он увидел далеко впереди, побудила его создать своих разведчиков, которые могли бы сканировать всю Вселенную в ее прошлом и будущем в поисках стабильных участков, безопасных для функционирования.
Гигантский разум разбросал по всей Вселенной своих посланцев в поисках, снабдив их умением адаптироваться к атмосфере или ее отсутствию, к различной силе тяжести, наделив способностью создавать себе подобных, аккумулировать информацию, восстанавливать собственную структуру от повреждений. Как давно это было, Система не имела данных. Но в ней, куда автоматически дублировалась вся информация индивида, производящего потомка, были сведения о многих и многих родившихся и погибших за это время галактиках и звездных системах.
Так и скитались они по Вселенной, пока один из них не попал на эту планету. И что-то с ним произошло. Во время самого первого деления из-за воздействия каких-то внешних условий планеты на его физическую структуру произошел сбой в Системе, и физическая сущность как самого объекта, так и его потомка стала не просто более уязвимой, она стала полностью зависеть от наличия в непосредственной близости достаточно большого количества жидкости. Правда, такая жидкость была на планете в изобилии, но ни предок, ни потомок уже не могли оторваться от планеты. Им только и оставалось, что созерцать Вселенную в ее развитии. И каждое мгновение своего существования испытывать невыносимую боль от утраты возможностей, от сознания собственной беспомощности.
Потомок не выдержал первым. Его Система, сдублированная с предка, была все же менее устойчивой, не смогла справиться с наличием негативных эмоций такой огромной силы и вышла из строя. После чего и физическая оболочка перестала существовать. И тогда Система предка, запрограммированная на выживание, изменила структуру восприятия существа. Во-первых, вся информация о происхождении и потерянных способностях была разбита на отдельные фрагменты, которые были разрозненным образом запрятаны в самых дальних глубинах его сознания. Во-вторых Система запретила индивиду эмоциональное восприятие событий.
Ей оставался неподконтрольным только тот момент, когда существо созревало до стадии производства потомка. В этом случае приходилось активизировать буквально все ресурсы, использовать, а также дублировать всю имеющуюся информацию. И с этой задачей, заложенной при создании, Система ничего не могла поделать. Единственное, что ей удалось, так это перехватывать управление сознанием индивида в самый ответственный момент деления, а потом, успешно сдублировав не только информацию, но и саму себя, снова рассредоточивать все данные по самым немыслимым участкам структуры существа...
Все это промелькнуло в его сознании в такую короткую долю мгновения, что могло бы показаться фантомом. Но, он знал это, их род не был подвержен восприятию фантомов. И тем не менее он успел все осознать.
И дикая боль пронзила все его существо, откуда-то выплыли эмоции, никогда ранее не испытанные, незнакомые, непривычные - жалость к себе, неизбывная тоска по свободе, страх за своего потомка. Они были так сильны и резки, что он почувствовал, что долго так не выдержит, что его хрупкой структуре грозит разрушение. Но в самое это мгновение он с удивлением почувствовал, что часть его отделяется, сформировавшись в самостоятельное существо, отрывается, раздирая незнакомыми эмоциями всю его сущность. Он переживал такую муку, что готов был отказаться от дальнейшего существования, только бы не терпеть ее больше, но через одно лишь краткое мгновение словно порвалась нить, и боль ушла. Потомок жил самостоятельно! И вместе с ним ушла тоска и мука. И только за самый краешек сознания успела зацепиться мысль, что всемогущая Система снова взяла на себя контроль над его существованием...
53. Он сказал: "Поехали!", он махнул рукой.
Так и не ложились спать. Столько всего, что разве тут уснешь?
Позавтракали, собрались. Да что там было собираться, когда особо и не разбирались, так на рюкзаках всю ночь и просидели. Я и постирать свою спортивку успела, и высушить, а до перехода еще оставался вагон времени.
В общем, психовали мы отчаянно. Уже сколько раз пробовали вернуться, и никак не получалось. Самое интересное, что с каждым разом объективные данные все в большей степени говорили за то, что все закончится благополучно, особенно сейчас. Но при этом с каждой попыткой было все меньше уверенности. Так что еще девяти не было, а мы уже были в полной боевой готовности, стояли на берегу перед клочьями тумана.
Этим приветливым и солнечным утром даже мрачное озеро выглядело привлекательно. Как улыбка вредной старой девы, которой вдруг по недоразумению кто-то подарил букет цветов. И даже вездесущая ряска не казалась такой мерзкой.
Только вот сам туман... Он всегда был такой какой-то мягкий, пушистый. Безобидный, будто гигантские комья ваты. Разве вата может быть агрессивной? А сейчас такое складывалось ощущение, что с ним что-то творилось. Внутри все время что-то происходило. И было нечто в этом непрерывном движении, вращении и мелькании странное и непривычное. Что-то там словно бы кипело и булькало, формировалось. То, чего раньше и близко не было...
- Ой, не нравится мне все это! - пробурчал Сережа.
- И не говори! Сколько времени до перехода?
- Почти полчаса, - ответил он. - А тебя, Ежик, следовало бы переименовать в ворону!
- Почему это?
- А кто ночью накаркал, что "дырка" может схлопнуться перед самым нашим носом?
- Не надо об этом, - попросила я. - И так тошно! Лучше сложи пальцы крестиком и молись, если умеешь!
- А раньше никак нельзя? - пролепетал Саня.
- Можно, конечно, - отозвался отец. - Только вот обратно можно и не вернуться. А, судя по происходящему, второго шанса завтра может и не представиться!
Время ползло, как старая больная черепаха. Хромая и спотыкаясь, переваливались секунды, а минуты так вообще, казалось, засыпали на ходу.
А бурление в недрах тумана продолжалось. Даже цвет его изменился. Вместо молочно-серого он то отдавал бирюзой, то приобретал сиреневый оттенок, а пару раз вообще пошел какими-то красными сполохами. И все более явственно проступала прямо в центре какая-то странная структура, светившаяся более ярко. Вскоре стало раздаваться легкое жужжание и потрескивание, источником которого, похоже, было все то же яркое ядро. Очень похоже гудят высоковольтные провода в линиях электропередач. Чем дальше, тем более становилось не по себе.
Отщелкивали последние секунды. Мы даже решились не вести велосипеды по тропинке, а ехать на них. Что-то тут явно должно произойти, и очень уж как-то хотелось, чтобы это событие случилось тогда, когда мы уже будем "дома". Мы заняли стартовую позицию: я - первая, за мной Саня, Сережа - замыкающий.
- Тридцать секунд! Двадцать! - отсчитывал папуля.
Ага, сейчас остается только сказать: "Ключ на старт!"
- Десять! Поехали!
И мы как бешеные рванули по тропинке. Это круглое и светящее было совсем рядом, но мы сочли за лучшее его все-таки миновать.
И только мы углубились немного в гудящие хлопья, как на нас навалилось ощущение такого горя и отчаяния, которое никогда прежде не доводилось испытывать. Ужас, одиночество, мука и боль! Умом я, как, наверное, и остальные, прекрасно понимала, что это - не мое, не наше, но такое было впечатление, что душу вынимают и завязывают узлом. Сердце готово было разорваться, пред глазами повисла черная пелена, и я уже не знала, кто я, что я, что делаю и зачем, мозг полностью отказал!
По счастью, ноги работали автономно, и, еще даже не очухавшись от шока, я увидела, как молочно-сверкающие хлопья редеют, а мне, словно старой подруге, протягивает мохнатую зеленую лапу елка. Из последних сил я вырулила на полянку и тут же свалилась, а через полминуты рядом со мной лежали Саня и Сережа.
Ни одной самой завалященькой мысли!
Только глаза тупо взирают на искры и разряды в клубах тумана, да уши слышат сквозь треск и гул шум ветра в кронах сосен.
А между тем бурление в недрах тумана достигло своей наивысшей точки, то яркое и круглое стало вращаться быстро-быстро, разбрасывая клочья вокруг, а потом вдруг резко выстрелило вверх и зависло над верхушками сосен. Повисело так немного, а потом стало прямо на глазах светлеть, превращаясь почти что в совершенно обыкновенное облачко. Которое подхватил ветерок и куда-то понес, и очень скоро мы потеряли его из виду. И тут же гудение прекратилось, а туман стал приобретать свой обычный вид. И одновременно с этим к нам возвращалось нормальное состояние, способность думать и анализировать.
- Что это было? - первым пришел в себя Сережа.
- Боюсь, мы так никогда этого и не узнаем, - пожала я плечами, а на нос мне упала огромная дождевая капля. - Ты лучше скажи, мы еще не вышли из промежутка?
Сережа посмотрел на часы.
- Нет, еще минут пять есть. Так что нужно по возможности определиться.
Холера ясная, как тут сыро! И холодно. С серого неба сыплется мерзость какая-то. Даже пришлось мастерку натянуть.
Мужики положили велосипеды и принялись лихорадочно осматриваться, шарить по траве и кустам в поисках примет времени. Я решила к ним присоединиться, да руль вывернулся, и перегруженный велик стал падать. Я еле успела его подхватить, но зато при этом угодила ногой в лужу. Мерзкая холодная жижа тут же просочилась в кроссовку. Вот невезуха! Да еще и сверху что-то прилипло, бумажка какая-то. Я посмотрела внимательнее. Это же сторублевка! Ну, да! Рваный и затертый "зубрик"! Такой изгвазданный и несчастный, что не оставалось никаких сомнений, что на него невозможно купить даже того куска бумаги, на котором он напечатан.
И сами собой вспомнились подробности того печального утра, когда Санька перекладывал свои "сокровища" и уронил одну из купюр в лужу, стал доставать, а я за это наехала на него.
- Мужики! - заорала я не своим голосом. - Мужики, мы дома!
Я вопила и подпрыгивала, будто пораженная пляской святого Витта, то прижимая к груди грязную замусоленную и мокрую бумажку, то принимаясь ее чуть ли не целовать. Сережа, кажется, все понял, глубоко и расслабленно выдохнул и устало опустился прямо на мокрую траву. А через минуту вспомнил те события и Саня, чьи радостные вопли были слышны, очевидно, даже в Мяделе.
Похоже, что наше семья представляла собой весьма достойную картинку. Особенно для какого-нибудь странствующего психиатра.
Правда, довольно быстро мы успокоились.
- Ну, что? Вперед? - спросил Сережа, держась за руль своего велосипеда. А в его голубых глазах светились золотистые солнышки, такие добрые и веселые.
- Пожалуй, - согласилась я. - У нас впереди еще длинный путь!
Но, словно по команде, мы все обернулись. Сзади по-прежнему висел ватными комьями туман, хотя создавалось такое впечатление, что сквозь него уже начинают проглядывать сосны, растущие на другой стороне поляны. Неужели мы действительно успели чуть ли не в последний момент? Или нет, и все это нам только мерещится? Пожалуй, мы этого не узнаем.
Можно, конечно, остаться и посмотреть. Но при одной мысли об этом становилось плохо. Пусть Черное озеро хранит свои тайны, в которые нам не суждено проникнуть. Как и не узнать того, что же это такое было, что представлял собою туман, почему нас бросало туда-сюда во времени и кто кричал смертельно раненым зверем там, в глубине белых хлопьев. Никогда...
Странные чувства возникали при виде этого тумана. Словно бы качались весы, на одной чаше которых были пережитые нами страх и боль, а на другой - тот самый шанс, тот подарок судьбы, которая ввергла нас в прошлое, подарив новую возможность настоящего. Возможность будущего, которое сейчас, в это самое мгновение зарождалось и росло.
Да, нам действительно предстояла долгая дорога. Дорога к самим себе, дорога из настоящего в будущее. И под хмурым серым небом, поливавшим нас вечным моросящим дождичком, мы сделали первые шаги по ней.
Эпилог
... и только за самый краешек сознания успела зацепиться мысль, что всемогущая Система снова взяла на себя контроль над его существованием.
Через некоторое время он вдруг понял, что давным-давно уже восстановил свою физическую оболочку и даже задал вопрос, что же такое странное могло настолько увлечь его, чтобы он не вернулся сразу же к созерцанию Вселенной? Но он не смог вспомнить, а потом подумал, что вряд ли это так важно. Он принялся тщательно закрывать один за другим все связанные периоды активизации, в которых черпал энергию и информацию. Он не знал, почему поступает именно так, но словно что-то как бы руководило им. Правда, ему это все уже не было интересно, он просто доделывал то, что должен был сделать. Он не торопился, не испытывал досады. Только слабое, небольшое удовольствие от того, что уже близился тот момент, когда он сможет раствориться в бесконечном созерцании бесконечной Вселенной.
Наконец, настала очередь того самого последнего периода. Что-то глубоко внутри сказало ему, что все сделано правильно, и он дезактивировал свою физическую структуру. И в это самое мгновение его сознание стало распыляться, расползаться по всей Вселенной, заглядывая в будущее и возвращаясь в прошлое. Он не помнил уже, кто он и зачем. Он только созерцал, плыл через пространство и время, рождаясь вместе со сверхновыми и умирая в белых карликах....
Минск,
август 1998 - март 1999 года.
( Есть такой старый анекдот. Василию Ивановичу велели сдавать экзамен по белорусскому языку. А он ни слова не знает. Тогда Петька ему и говорит: "Не волнуйся, иди на экзамен. А я усядусь напротив твоего окна на дерево и буду тебе подсказывать". Так и сделали. Экзаменатор спрашивает: "Как по-белорусски июль?", а Петька в это время показывает пальцем на липу. "Лiпень", - сообразил Василий Иванович. "А как будет август?" Петька стал делать жесты, будто серпом подрезает колосья. "Жнiвень", - догадался Василий Иванович. "А ноябрь?" Петька только потянулся к верхней веточке, чтобы сорвать листья и бросить их на землю, изобразив "Лiстапад", как сорвался и упал вниз. Василий Иванович почесал затылок и говорит: "Наверное, падень, - подошел к окну, посмотрел на распростертого на земле Петьку. - А, может быть, и трупень!"
? Если Вы будете есть пищу большими кусками, то у Вас начнется икота или рвота (перевод с белорусского языка)
( Джеральд Даррел, английский писатель и натуралист. Одна из его книг называлась "Под пологом пьяного леса"
( Первые белорусские деньги номиналом в один рубль имели изображение зайца, откуда все белорусские рубли стали называть "зайчиками". До деноминации 1994 года такая купюра оценивалась достоинством десять рублей.
? С.С.Шушкевич, являвшийся в 1992 году Председателем Верховного Совета Беларуси, ранее долгое время возглавлял кафедру ядерной физики в Белорусском Государственном университете.
?? БНФ - Белорусский Народный фронт "Возрождение"
? Мария, когда Андрей уже будет к тебе засылать сватов? (бел.)
? Вот мучитель поганый, лихорадка ему и холера в бок! Не иначе, как за Марией поехал, гад ползучий! (бел.)
? Дуэт "Полиция нравов" в свое время прославился тем, что обе его участницы обрили наголо свои головы.
? Разыскивается! (англ.) - обычная надпись на плакатах о розыске преступников и грабителей в ковбойских фильмах.
? Витовт, Ягайла - Великие князья литовские.
? Имеется ввиду популярный в свое время анекдот об обезьяне и прапорщике, перед каждым из которых стояла одна и та же задача: достать бананы, которые были слишком высоко. Обезьяна сначала трясла дерево, но безрезультатно, после чего сказала себе: "Думай!", взяла лежавшую рядом палку и с легкостью сбила фрукты. А прапорщик знай себе трясет несчастное растение. Ему уже экспериментатор сам подсказывает: "Думай!", а он только огрызается: "Чего тут думать! Трясти надо!"
? Империал - золотая монета достоинством пятнадцать рублей.
- Да, конечно, - почти механически ответил тот.
- Прощай! И спасибо. За все спасибо!
- Да чего уж, - засмущался Сережа, даже улыбнулся. - Хороший ты мужик, полковник! Жаль, толком не знал тебя раньше, так, как Алена. Прощай!
Он кивнул Сане, тот поволок велосипеды через туман, и сам отправился вслед за ним. И уже когда почти сомкнулись за ним голубоватые хлопья, долетело до его слуха:
- Слышишь, береги!
51. Говорят, у кошек - девять жизней. А у ежиков?
Какие прекрасные звуки! Словно бы соловей поет. Соловей? Какой еще соловей, когда меня, кажется, убили? А, наверное, это райские птички! Правда, особой праведницей никогда не была и меньше всего могла рассчитывать попасть на небо. Жаль, конечно, что меня убили, но поет эта птичка просто здорово!
Интересно, а как же выглядит рай?
Я попыталась открыть глаза. Вот здорово, получилось!
Нет, я, пожалуй, чего-то не понимаю. Если это - рай, то я троллейбус! Лес как лес, хотя и ночью. Практически темно. Но разве может быть темно...
- Ежик в себя пришел! - прервал мои размышления радостный вопль Саньки.
- Ежик, Аленушка, ты жива?! - раздался самый родной, самый прекрасный на свете голос.
Неужели Сережа? Что он такое говорит? Что я жива? Ура, я жива!
Ничего не понимаю...
Я села (Села!) и обалдело уставилась на своих мужчин. Которые не сводили с меня счастливых взглядов. Боюсь, при этом выражение моего лица вряд ли могло служить образчиком высокого интеллекта. Короче, ничего не понимая, я тупо уставилась на них.
- Где мы? - наконец выдавила я.
- Да прямо возле озера, - довольно заверещал Саня.
А Сережа только молча обнял меня, даже можно сказать, обхватил, словно бы баюкая. И так мне хорошо стало, я готова была на все, что угодно, на самую немыслимую боль, только бы хоть раз еще испытать что-нибудь подобное. Исстрадавшаяся душа сладко пела, а сердце слушало его сердце, стучавшее совсем рядом. Я ничего не понимала, абсолютно не представляла, что же все-таки произошло, но впервые за последние, как мне ощущалось, несколько веков, я была счастлива!
Не знаю, сколько времени продлилось это состояние, но в конце концов я свыклась с мыслью, что все-таки жива и стала донимать мужчин расспросами.
- Где мы? Фу ты, то есть когда мы?
- По идее, тогда, куда собирались - в девяносто втором. Только вот проверить это нет никакой возможности. По крайней мере, пока.
- А что произошло со мной? - любопытствовал оживший труп.
Мне в двух-трех словах пересказали, продолжая смотреть на вернувшуюся к жизни мамашу семейства обалдевшими от счастья глазами. Аж неловко стало!
- Ну, ладно! Как говорится, война - войной, а обед, то есть ужин по расписанию!
Ну почему они такие послушные не всегда, а только тогда, когда мама делает вид, что умирает?
Кругом стояла страшнейшая сушь, так что с дровами проблем не было. В общем, спустя десять-пятнадцать минут уже весело пылал костерок, на котором ожидал закипания котел с водой, а мне после всего пережитого, естественно, захотелось перекурить. В карманах изгвазданных спортивных штанов имели место быть только обломки дореволюционных сигар, и взгляд инстинктивно стал шарить по округе. И тут...
- Сережа!!! - заорала я не своим голосом, подпрыгнув с места, как ужаленная.
- Что случилось? - тут же бросился он ко мне.
- Сережа, милый, солнышко мое, мы выбрались! Выбрались!!! - я никак не могла остановиться.
Сережа сдержанно и недоумевающе улыбался, пока я предавалась разгулу эмоций, а потом спросил как бы ненароком:
- Ежик, может быть, ты все-таки пояснишь?
- Смотри! Что ты видишь на ветке? - показала я прямо перед собой.
- Ну, пачку от сигарет, а что?
- А то, что если ты хорошенько вспомнишь, то когда мы примчались сюда чуть ли не ночью, полупрозрачные и несчастные, мы вдруг потеряли всякую решимость. Я закурила последнюю сигарету из пачки, а Санька наткнул ее на сучок!
- Точно! - вспомнил ребенок. - Ты еще наехала на меня, что я дурью маюсь.
- Вот!
- Ну, да! Теперь и я вспомнил! - обрадовался Сережа. - Неужели получилось?
- Сплюнь три раза! А то при нашей везучести "дырка" может схлопнуться перед самым носом! Но, нельзя не согласиться, мы движемся в правильном направлении!
Мы уже давно поужинали, но тушить костер было попросту жалко. А разводить большое пламя - опасно. Засуха была просто ужасная, следовало соблюдать осторожность. Тем более, что все говорило о том, что мы попали в 92-й год, и уж очень хорошо мы помнили, как в тот раз, перед нашим попаданием в 44-й, кругом бушевали пожары. До сих пор весь лес дымом пропах. Вот Сережа и поддерживал жизнедеятельность костра, изредка подкармливая его одной-двумя веточками.
Дождя не предвиделось, было достаточно тепло и очень поздно, поэтому мы решили даже не ставить палатку. Тем более, что спать совершенно не хотелось. По крайней мере нам с Сережей. Ну, а Саню мы пристроили прямо под густой кроной сосны в спальнике. Бедный ребятенок так намаялся, что отрубился мгновенно.
Веселая Луна бросала шаловливые тени, без устали заливался соловей, и все, что произошло с нами не более, как час назад, уже казалось кошмарным сном. И только моя окровавленная одежда, жутким комком валявшейся под деревом, (не забыть постирать утром!) служила доказательством того, что все произошло на самом деле.
Я затянулась обломком некогда изящной сигары. Надо же как! Так вот почему Бартон никогда не рассказывал мне, при каких обстоятельствах он был ранен в руку! Хотя странно: мне ведь тоже досталось будь здоров, а чувствую я себя очень даже неплохо. Я даже заглянула себе под майку. Нет, даже следов никаких не осталось. Может, потому, что меня прошило навылет? А у него в руке осколок застрял, а пока доставали, то "дырка" куда-то делась? Не исключено. Только этого я никогда не узнаю. Как, впрочем, и многого другого. Я снова затянулась.
- Прости меня, Алена! - прервал Сережа мои размышления.
Молча и непонимающе я уставилась на мужа, а он продолжал:
- Я, правда, думал, что все лучшее у нас давным-давно позади, что все умерло. Что нас с тобой связывает только эта паршивая комнатенка в "коммуналке" ну и еще, конечно, Саня. Что мы тяготим друг друга. Я был убежден, что уже давно не люблю тебя, просто привычка осталась. Мне все время было тесно и душно, хотелось чего-то другого, красивого, интересного. Такое ощущение было, что сидишь, запертый, в какой-то допотопной хибарке, а там, на улице, кипит и проходит без тебя жизнь, а ты никак не можешь выбраться...
Он замолчал на некоторое время, а у меня аж дыхание перехватило.
- Я тебе столько боли принес! Думал же, что отбрасываю что-то мертвое, отжившее, и только сейчас понял, что рвал и резал по живому. Только сейчас, когда чуть не потерял тебя, почувствовал, насколько ты мне дорога... Я не знаю, что там будет дальше... Говорят ведь, что разбитую чашку не склеишь. Я совсем запутался! Ничего уже не понимаю! И этот вот, - он кивнул в сторону посапывающего Сани. - Я же не смогу без него!
Он снова замолчал. А я смогла выдохнуть. И ледышка сердца треснула под теплым лучиком надежды. Господи, неужели?
- Про чашку ты верно сказал, разбитую не склеишь, - ответила я, а он удивленно уставился на меня. - Так ведь то про чашку! Она ведь мертвая!
Я взяла в руки жуткую, грязную и окровавленную мастерку, которую непременно бы выбросила, если бы только не опасность приехать в Минск совершенно голой по причине полного растворения вещичек, приобретенных в другое время.
- Вот, взгляни! - предложила я мужу.
- И что? - недоумевал он.
- Дырки какие, видишь?
- Ну, вижу!
Я задрала вверх свою майку.
- А здесь? Видишь, ничего нет. Ничего! А знаешь, почему?
- Ну?
- Потому, что живое. Так что про чашку все правильно, только ведь это - не про нас. Тебе ведь тоже болит?
- Болит... - согласился Сережа.
- А раз болит - значит, живое! Пойми, тут ведь как с переломом. Помнишь, тогда, то есть сейчас, в 92-м, я ногу сломала?
- Конечно!
- Всего одно короткое мгновенье - дикий хруст, который слышишь не ушами, а всем телом. И пронзает жуткая боль. И кажется, что ничего в мире нет кроме этой всепоглощающей боли, которая накатывает волнами, захлестывает, грозя утопить... Минута, другая, час - смотришь, ты уже можешь ее терпеть. А потом тебя заковывают в белый сапог. И первое время больно так, что не можешь спать. Лежишь бревно бревном и в потолок смотришь. А уж если кто зацепит за этот самый сапог, то от боли небо с овчинку кажется. Только вот постепенно становится легче. Только для этого нужно время. Много времени. И вот, смотришь, уже и наступать можешь. Глядишь, уже и гипс сняли. Только вот ходить приходится учиться заново... Да еще долгое время на перемену погоды ноет. А врачи вообще утверждают, что в месте перелома образуется костная мозоль и за счет этого сама кость становится гораздо прочнее, чем до перелома. Потому что живое...
Сережа долго молчал, глядя на огонь. Только было в этом молчании что-то такое, что не отчуждает, а наоборот, сближает. Наконец он снова заговорил:
- Ты права. Наверное, права. В самом деле, нужно время, чтобы во всем разобраться. понять, залечить. Может, получится?
- И будет крепче, чем раньше! - с готовностью согласилась я. Только действительно нужно время.
52. Ожившая легенда.
Вдруг всю лирику наших рассуждений и размышлений прервал рев, который возник буквально из ничего совершенно рядом с нами. Мы подскочили, как ужаленные. Особенно я. Слишком уж все было похоже!
- Вот, зараза! - прошептал Сережа. - Надо было хоть какой-нибудь ствол попросить у Бартона!
- Тогда уж сразу - противотанковое ружье, - добавила я. - Неужели же они смогли попасть во время, которое для них является будущим?
- Действительно, непонятно, - только и успел он сказать, как на нашу полянку с шумом, ревом и грохотом, в дыму и снопах искр выкатила команда мотоциклистов.
Слава Богу, не немцы!
Пока они спешивались и глушили моторы, безжалостно разбуженный Санька испуганно таращил глазенки, а мы только молча наблюдали за происходящим. От их компании отделился один парень и подошел к нам.
- Ребята, ради Бога, извините и не сочтите психом! Какой сейчас год?
Наша реакция была настолько нетривиальной, что, похоже, психами они посчитали нас самих. Дело в том, что сразу же спало напряжение и ощущение опасности, вызванное ревом их двигателей, да еще подключилось все недавно пережитое, смешалось с только что высказанным, и мы с Сережей заржали, как два идиота.
Мы складывались пополам и никак не могли остановиться. Глядя на нас, засмеялся и Санька из спальника, а вслед за ним захихикали и мотоциклисты. Только как-то уж очень нервно и напряженно. Сколько времени продолжалось это безобразие, не знаю, но, кажется, я так не смеялась никогда в жизни!
- Похоже, что 92-й, - сообщила я наконец, вытирая слезы. - Что, тоже заблудились в тумане?
Тут до них дошла истинная причина нашего веселья, и они сразу же как-то расслабились, успокоились.
- Ага! - улыбнулся их "парламентер". - Что, правда, 92-й?
- Уверенности, конечно, нет, - ответил Сережа и в двух словах рассказал о пачке от сигарет на сучке.
- Ой, неужели?! - воскликнула одна из девушек, и тут же они радостно загомонили все вместе.
Как оказалось, они отправились покататься и половить рыбку. Буквально на пару дней. Но из-за опасности пожаров их не пускали милиционеры (Я тут же вспомнила обалдевших от нашей прозрачности гаишников), и они решили пробираться окольными тропами через лес, минуя посты. Пока не заехали в туман. Что было дальше - понятно. Все по накатанному сценарию. Только вот как-то 44-й год им миновать удалось, а так где, то есть когда только они не были! Транспорт-то у них более быстрый, чем у нас, вот и успевали смотаться туда-сюда, не растаивая.
- А первый раз как мы испугались! - говорила миловидная полноватая девушка. - Думали, сейчас вот до Нарочи доедем, а попали вдруг в какую-то допотопную деревню, где все при виде нас креститься стали, а кто успел, так попрятались, где только можно. Мы говорим - они нас не понимают, они заговорили - тоже совершенно непонятно, какое-то древнее наречие! А уж как они на наши куртки пялились! Правда, молока дали и хлеба. И даже денег не взяли. Зато о том, что такое бензин, они, похоже, и понятия не имеют!
- Да, похоже, что напугали мы их здорово, - добавил еще один мотоциклист. - Правда, девушки у них там красивые! Особенно одна...
- Которую звали Марией, - добавила как можно более будничным тоном.
Несколько секунд висело гробовое молчание, а потом все разом буквально завопили:
- Как? Почему? Откуда Вы знаете?
И только Сережа снисходительно улыбался. Он ведь тоже неплохо может сложить два плюс два. Так что пришлось познакомить их с Легендой Черного озера.
Луна периодически строила рожи сквозь густые кроны сосен, да иногда шумел в ветвях несильный ветерок. Ребята-мотоциклисты только молча смотрели на еле живой костерок. Еще бы! Не каждый день узнаешь, что еще при жизни о тебе легенды слагают. Да еще такие, в которых ты выступаешь в роли чудовища.
- Но самое интересное было, конечно, когда на этих немцев напоролись, - нарушил молчание наконец высокий светловолосый парень.
- Каких еще немцев? - сразу насторожился Сережа.
- Так вот мы так и не поняли ничего! Попали куда-то непонятно куда. Совсем какие-то древние времена, даже еще этой деревни не было. Просто лес кругом. А погодка - кошмар! Льет, как из ведра! Сплошной потоп, едва не завязли. Только по узенькой какой-то тропочке, наверное, звериной, и удалось выбраться. И тут смотрим - возле самого этого тумана, почти в середине болотной хляби торчат пара или тройка немецких танков и еще каких-то машин. Завязли, видать, накрепко! Мы там надолго не оставались, понятно ведь сразу, что это не наш год, тут же обратно поехали, да только они успели разок вслед стрельнуть. Правда, не попали...
Теперь понятно стало, почему лагерь разведчиков атаковал только один танк в сопровождении грязных и замученных солдат! Очевидно, остальные намертво застряли. Так им и надо!
А небо уже стало светлеть. Довольные мотоциклисты уселись на своих "одноглазых чудовищ" и помчались вперед, в свою родную, привычную жизнь, пожелав и нам успешно вернуться.
?????
...и Система с благодарностью отреагировала на это, подключив его сознание к тем данным, которые все это время были запрятаны глубоко в недрах его сущности.
...Эта была очень древняя планета, которая сформировалась так давно, что в эти времена не мог заглянуть ни один представитель их рода. Если рассматривать линейное время, то, очевидно, на данном участке активизации ее уже не существовало. Но тогда на планете был разум. Система не располагала сведениями о способе его организации, но мощь и сила его были невероятны. Такова, что он мог заглянуть на тысячи, на миллионы лет вперед. И та угроза его существованию, которую он увидел далеко впереди, побудила его создать своих разведчиков, которые могли бы сканировать всю Вселенную в ее прошлом и будущем в поисках стабильных участков, безопасных для функционирования.
Гигантский разум разбросал по всей Вселенной своих посланцев в поисках, снабдив их умением адаптироваться к атмосфере или ее отсутствию, к различной силе тяжести, наделив способностью создавать себе подобных, аккумулировать информацию, восстанавливать собственную структуру от повреждений. Как давно это было, Система не имела данных. Но в ней, куда автоматически дублировалась вся информация индивида, производящего потомка, были сведения о многих и многих родившихся и погибших за это время галактиках и звездных системах.
Так и скитались они по Вселенной, пока один из них не попал на эту планету. И что-то с ним произошло. Во время самого первого деления из-за воздействия каких-то внешних условий планеты на его физическую структуру произошел сбой в Системе, и физическая сущность как самого объекта, так и его потомка стала не просто более уязвимой, она стала полностью зависеть от наличия в непосредственной близости достаточно большого количества жидкости. Правда, такая жидкость была на планете в изобилии, но ни предок, ни потомок уже не могли оторваться от планеты. Им только и оставалось, что созерцать Вселенную в ее развитии. И каждое мгновение своего существования испытывать невыносимую боль от утраты возможностей, от сознания собственной беспомощности.
Потомок не выдержал первым. Его Система, сдублированная с предка, была все же менее устойчивой, не смогла справиться с наличием негативных эмоций такой огромной силы и вышла из строя. После чего и физическая оболочка перестала существовать. И тогда Система предка, запрограммированная на выживание, изменила структуру восприятия существа. Во-первых, вся информация о происхождении и потерянных способностях была разбита на отдельные фрагменты, которые были разрозненным образом запрятаны в самых дальних глубинах его сознания. Во-вторых Система запретила индивиду эмоциональное восприятие событий.
Ей оставался неподконтрольным только тот момент, когда существо созревало до стадии производства потомка. В этом случае приходилось активизировать буквально все ресурсы, использовать, а также дублировать всю имеющуюся информацию. И с этой задачей, заложенной при создании, Система ничего не могла поделать. Единственное, что ей удалось, так это перехватывать управление сознанием индивида в самый ответственный момент деления, а потом, успешно сдублировав не только информацию, но и саму себя, снова рассредоточивать все данные по самым немыслимым участкам структуры существа...
Все это промелькнуло в его сознании в такую короткую долю мгновения, что могло бы показаться фантомом. Но, он знал это, их род не был подвержен восприятию фантомов. И тем не менее он успел все осознать.
И дикая боль пронзила все его существо, откуда-то выплыли эмоции, никогда ранее не испытанные, незнакомые, непривычные - жалость к себе, неизбывная тоска по свободе, страх за своего потомка. Они были так сильны и резки, что он почувствовал, что долго так не выдержит, что его хрупкой структуре грозит разрушение. Но в самое это мгновение он с удивлением почувствовал, что часть его отделяется, сформировавшись в самостоятельное существо, отрывается, раздирая незнакомыми эмоциями всю его сущность. Он переживал такую муку, что готов был отказаться от дальнейшего существования, только бы не терпеть ее больше, но через одно лишь краткое мгновение словно порвалась нить, и боль ушла. Потомок жил самостоятельно! И вместе с ним ушла тоска и мука. И только за самый краешек сознания успела зацепиться мысль, что всемогущая Система снова взяла на себя контроль над его существованием...
53. Он сказал: "Поехали!", он махнул рукой.
Так и не ложились спать. Столько всего, что разве тут уснешь?
Позавтракали, собрались. Да что там было собираться, когда особо и не разбирались, так на рюкзаках всю ночь и просидели. Я и постирать свою спортивку успела, и высушить, а до перехода еще оставался вагон времени.
В общем, психовали мы отчаянно. Уже сколько раз пробовали вернуться, и никак не получалось. Самое интересное, что с каждым разом объективные данные все в большей степени говорили за то, что все закончится благополучно, особенно сейчас. Но при этом с каждой попыткой было все меньше уверенности. Так что еще девяти не было, а мы уже были в полной боевой готовности, стояли на берегу перед клочьями тумана.
Этим приветливым и солнечным утром даже мрачное озеро выглядело привлекательно. Как улыбка вредной старой девы, которой вдруг по недоразумению кто-то подарил букет цветов. И даже вездесущая ряска не казалась такой мерзкой.
Только вот сам туман... Он всегда был такой какой-то мягкий, пушистый. Безобидный, будто гигантские комья ваты. Разве вата может быть агрессивной? А сейчас такое складывалось ощущение, что с ним что-то творилось. Внутри все время что-то происходило. И было нечто в этом непрерывном движении, вращении и мелькании странное и непривычное. Что-то там словно бы кипело и булькало, формировалось. То, чего раньше и близко не было...
- Ой, не нравится мне все это! - пробурчал Сережа.
- И не говори! Сколько времени до перехода?
- Почти полчаса, - ответил он. - А тебя, Ежик, следовало бы переименовать в ворону!
- Почему это?
- А кто ночью накаркал, что "дырка" может схлопнуться перед самым нашим носом?
- Не надо об этом, - попросила я. - И так тошно! Лучше сложи пальцы крестиком и молись, если умеешь!
- А раньше никак нельзя? - пролепетал Саня.
- Можно, конечно, - отозвался отец. - Только вот обратно можно и не вернуться. А, судя по происходящему, второго шанса завтра может и не представиться!
Время ползло, как старая больная черепаха. Хромая и спотыкаясь, переваливались секунды, а минуты так вообще, казалось, засыпали на ходу.
А бурление в недрах тумана продолжалось. Даже цвет его изменился. Вместо молочно-серого он то отдавал бирюзой, то приобретал сиреневый оттенок, а пару раз вообще пошел какими-то красными сполохами. И все более явственно проступала прямо в центре какая-то странная структура, светившаяся более ярко. Вскоре стало раздаваться легкое жужжание и потрескивание, источником которого, похоже, было все то же яркое ядро. Очень похоже гудят высоковольтные провода в линиях электропередач. Чем дальше, тем более становилось не по себе.
Отщелкивали последние секунды. Мы даже решились не вести велосипеды по тропинке, а ехать на них. Что-то тут явно должно произойти, и очень уж как-то хотелось, чтобы это событие случилось тогда, когда мы уже будем "дома". Мы заняли стартовую позицию: я - первая, за мной Саня, Сережа - замыкающий.
- Тридцать секунд! Двадцать! - отсчитывал папуля.
Ага, сейчас остается только сказать: "Ключ на старт!"
- Десять! Поехали!
И мы как бешеные рванули по тропинке. Это круглое и светящее было совсем рядом, но мы сочли за лучшее его все-таки миновать.
И только мы углубились немного в гудящие хлопья, как на нас навалилось ощущение такого горя и отчаяния, которое никогда прежде не доводилось испытывать. Ужас, одиночество, мука и боль! Умом я, как, наверное, и остальные, прекрасно понимала, что это - не мое, не наше, но такое было впечатление, что душу вынимают и завязывают узлом. Сердце готово было разорваться, пред глазами повисла черная пелена, и я уже не знала, кто я, что я, что делаю и зачем, мозг полностью отказал!
По счастью, ноги работали автономно, и, еще даже не очухавшись от шока, я увидела, как молочно-сверкающие хлопья редеют, а мне, словно старой подруге, протягивает мохнатую зеленую лапу елка. Из последних сил я вырулила на полянку и тут же свалилась, а через полминуты рядом со мной лежали Саня и Сережа.
Ни одной самой завалященькой мысли!
Только глаза тупо взирают на искры и разряды в клубах тумана, да уши слышат сквозь треск и гул шум ветра в кронах сосен.
А между тем бурление в недрах тумана достигло своей наивысшей точки, то яркое и круглое стало вращаться быстро-быстро, разбрасывая клочья вокруг, а потом вдруг резко выстрелило вверх и зависло над верхушками сосен. Повисело так немного, а потом стало прямо на глазах светлеть, превращаясь почти что в совершенно обыкновенное облачко. Которое подхватил ветерок и куда-то понес, и очень скоро мы потеряли его из виду. И тут же гудение прекратилось, а туман стал приобретать свой обычный вид. И одновременно с этим к нам возвращалось нормальное состояние, способность думать и анализировать.
- Что это было? - первым пришел в себя Сережа.
- Боюсь, мы так никогда этого и не узнаем, - пожала я плечами, а на нос мне упала огромная дождевая капля. - Ты лучше скажи, мы еще не вышли из промежутка?
Сережа посмотрел на часы.
- Нет, еще минут пять есть. Так что нужно по возможности определиться.
Холера ясная, как тут сыро! И холодно. С серого неба сыплется мерзость какая-то. Даже пришлось мастерку натянуть.
Мужики положили велосипеды и принялись лихорадочно осматриваться, шарить по траве и кустам в поисках примет времени. Я решила к ним присоединиться, да руль вывернулся, и перегруженный велик стал падать. Я еле успела его подхватить, но зато при этом угодила ногой в лужу. Мерзкая холодная жижа тут же просочилась в кроссовку. Вот невезуха! Да еще и сверху что-то прилипло, бумажка какая-то. Я посмотрела внимательнее. Это же сторублевка! Ну, да! Рваный и затертый "зубрик"! Такой изгвазданный и несчастный, что не оставалось никаких сомнений, что на него невозможно купить даже того куска бумаги, на котором он напечатан.
И сами собой вспомнились подробности того печального утра, когда Санька перекладывал свои "сокровища" и уронил одну из купюр в лужу, стал доставать, а я за это наехала на него.
- Мужики! - заорала я не своим голосом. - Мужики, мы дома!
Я вопила и подпрыгивала, будто пораженная пляской святого Витта, то прижимая к груди грязную замусоленную и мокрую бумажку, то принимаясь ее чуть ли не целовать. Сережа, кажется, все понял, глубоко и расслабленно выдохнул и устало опустился прямо на мокрую траву. А через минуту вспомнил те события и Саня, чьи радостные вопли были слышны, очевидно, даже в Мяделе.
Похоже, что наше семья представляла собой весьма достойную картинку. Особенно для какого-нибудь странствующего психиатра.
Правда, довольно быстро мы успокоились.
- Ну, что? Вперед? - спросил Сережа, держась за руль своего велосипеда. А в его голубых глазах светились золотистые солнышки, такие добрые и веселые.
- Пожалуй, - согласилась я. - У нас впереди еще длинный путь!
Но, словно по команде, мы все обернулись. Сзади по-прежнему висел ватными комьями туман, хотя создавалось такое впечатление, что сквозь него уже начинают проглядывать сосны, растущие на другой стороне поляны. Неужели мы действительно успели чуть ли не в последний момент? Или нет, и все это нам только мерещится? Пожалуй, мы этого не узнаем.
Можно, конечно, остаться и посмотреть. Но при одной мысли об этом становилось плохо. Пусть Черное озеро хранит свои тайны, в которые нам не суждено проникнуть. Как и не узнать того, что же это такое было, что представлял собою туман, почему нас бросало туда-сюда во времени и кто кричал смертельно раненым зверем там, в глубине белых хлопьев. Никогда...
Странные чувства возникали при виде этого тумана. Словно бы качались весы, на одной чаше которых были пережитые нами страх и боль, а на другой - тот самый шанс, тот подарок судьбы, которая ввергла нас в прошлое, подарив новую возможность настоящего. Возможность будущего, которое сейчас, в это самое мгновение зарождалось и росло.
Да, нам действительно предстояла долгая дорога. Дорога к самим себе, дорога из настоящего в будущее. И под хмурым серым небом, поливавшим нас вечным моросящим дождичком, мы сделали первые шаги по ней.
Эпилог
... и только за самый краешек сознания успела зацепиться мысль, что всемогущая Система снова взяла на себя контроль над его существованием.
Через некоторое время он вдруг понял, что давным-давно уже восстановил свою физическую оболочку и даже задал вопрос, что же такое странное могло настолько увлечь его, чтобы он не вернулся сразу же к созерцанию Вселенной? Но он не смог вспомнить, а потом подумал, что вряд ли это так важно. Он принялся тщательно закрывать один за другим все связанные периоды активизации, в которых черпал энергию и информацию. Он не знал, почему поступает именно так, но словно что-то как бы руководило им. Правда, ему это все уже не было интересно, он просто доделывал то, что должен был сделать. Он не торопился, не испытывал досады. Только слабое, небольшое удовольствие от того, что уже близился тот момент, когда он сможет раствориться в бесконечном созерцании бесконечной Вселенной.
Наконец, настала очередь того самого последнего периода. Что-то глубоко внутри сказало ему, что все сделано правильно, и он дезактивировал свою физическую структуру. И в это самое мгновение его сознание стало распыляться, расползаться по всей Вселенной, заглядывая в будущее и возвращаясь в прошлое. Он не помнил уже, кто он и зачем. Он только созерцал, плыл через пространство и время, рождаясь вместе со сверхновыми и умирая в белых карликах....
Минск,
август 1998 - март 1999 года.
( Есть такой старый анекдот. Василию Ивановичу велели сдавать экзамен по белорусскому языку. А он ни слова не знает. Тогда Петька ему и говорит: "Не волнуйся, иди на экзамен. А я усядусь напротив твоего окна на дерево и буду тебе подсказывать". Так и сделали. Экзаменатор спрашивает: "Как по-белорусски июль?", а Петька в это время показывает пальцем на липу. "Лiпень", - сообразил Василий Иванович. "А как будет август?" Петька стал делать жесты, будто серпом подрезает колосья. "Жнiвень", - догадался Василий Иванович. "А ноябрь?" Петька только потянулся к верхней веточке, чтобы сорвать листья и бросить их на землю, изобразив "Лiстапад", как сорвался и упал вниз. Василий Иванович почесал затылок и говорит: "Наверное, падень, - подошел к окну, посмотрел на распростертого на земле Петьку. - А, может быть, и трупень!"
? Если Вы будете есть пищу большими кусками, то у Вас начнется икота или рвота (перевод с белорусского языка)
( Джеральд Даррел, английский писатель и натуралист. Одна из его книг называлась "Под пологом пьяного леса"
( Первые белорусские деньги номиналом в один рубль имели изображение зайца, откуда все белорусские рубли стали называть "зайчиками". До деноминации 1994 года такая купюра оценивалась достоинством десять рублей.
? С.С.Шушкевич, являвшийся в 1992 году Председателем Верховного Совета Беларуси, ранее долгое время возглавлял кафедру ядерной физики в Белорусском Государственном университете.
?? БНФ - Белорусский Народный фронт "Возрождение"
? Мария, когда Андрей уже будет к тебе засылать сватов? (бел.)
? Вот мучитель поганый, лихорадка ему и холера в бок! Не иначе, как за Марией поехал, гад ползучий! (бел.)
? Дуэт "Полиция нравов" в свое время прославился тем, что обе его участницы обрили наголо свои головы.
? Разыскивается! (англ.) - обычная надпись на плакатах о розыске преступников и грабителей в ковбойских фильмах.
? Витовт, Ягайла - Великие князья литовские.
? Имеется ввиду популярный в свое время анекдот об обезьяне и прапорщике, перед каждым из которых стояла одна и та же задача: достать бананы, которые были слишком высоко. Обезьяна сначала трясла дерево, но безрезультатно, после чего сказала себе: "Думай!", взяла лежавшую рядом палку и с легкостью сбила фрукты. А прапорщик знай себе трясет несчастное растение. Ему уже экспериментатор сам подсказывает: "Думай!", а он только огрызается: "Чего тут думать! Трясти надо!"
? Империал - золотая монета достоинством пятнадцать рублей.