Страница:
Неудивительно, что Хоскинс недолюбливал мера – ведь он был из тех, кто не мог спокойно смотреть на то, какой политической властью обладали теперь в городе чернокожие. Хотя в основном бизнесмены и предприниматели в Филадельфии были белыми, городское управление находилось в руках чернокожих. Однако политическая коррупция, не зная расовых разграничений, разумеется, процветала повсюду, пронизывая все местное самоуправление, как пронизывали трубы парового отопления здание Ратуши, и обнаруживалась она там, где вы меньше всего этого ожидали. Но уставший от череды предательств электорат, отлично понимая, что город не может без конца платить бедным, подозревал администрацию в беззастенчивом воровстве из общественного корыта. Он в этом смысле мог обещать перемену к лучшему. Он с легкостью прошел первичные выборы среди кандидатов своей партии и затем точным ударом нокаутировал кандидата от республиканцев, менеджера, оказавшегося богачом и объявившего себя католиком, что, по идее, должно было перетянуть к нему голоса итальянских и ирландских избирателей, голосующих за демократов, но чья принадлежность к среднему классу отвратила от него этот потенциальный электорат. Хоскинс был связан с проигравшим кандидатом через окружного прокурора. Но, как это знал Питер, на вершине власти главенствуют отношения неофициальные, поверх барьеров расовых или политических. Хоскинс будет вести игру по всем правилам, хотя бы для собственной выгоды.
– Алло? – произнес знакомый голос.
– Господин мэр? Я ужасно сожалею о вашем племяннике, сэр.
– Да, хм…, мистер Скаттергуд. Благодарю вас за сочувствие. Это трагедия, трагедия для семьи. Его мать, моя сестра Лорен находятся в шоке.
– Нам часто приходится наблюдать это, господин мэр, и видеть, как подобные трагедии сокрушительно действуют на членов семьи, хороших и порядочных людей. – Кажется, он заболтался. Подумал немного и остановился.
– Из слов Билла Хоскинса я понял, что дело молодого человека, предположительно убившего моего племянника, поведете вы.
Как аккуратно выражается, и даже в частном разговоре.
– Да, – сказал Питер, размышляя, не почудилась ли ему в тоне мэра некоторая холодноватость. – Как я понял, подозреваемый имеется. Если ему будет предъявлено обвинение и судом это обвинение будет принято, то вести дело буду я.
– Очень рад, – произнес звучный голос мэра. – Как я слышал, вы юрист опытный и искусный. Ваша деятельность на благо города весьма похвальна, и я хочу заверить вас в полной моей поддержке – и лично моей, и всего моего аппарата. Я дам распоряжение одному из моих помощников, Джеральду Тернеру, наладить систему нашей связи. Вам не придется делать это через ваше начальство. Просто прошу вас держать меня в курсе, неофициально информируя о том, как продвигается дело. Обещаю вам, мистер Скаттергуд, что вмешиваться я не буду. У меня нет такого намерения. Для меня это является своего рода психологической помощью, если вы понимаете, о чем я говорю. Если бы вы могли регулярно информировать меня, думаю, это облегчило бы гнет семейного горя. Вмешиваться же я не имею ни малейшего желания.
– Резонно, – вынужден был согласиться Питер.
– И еще одну вещь я хотел бы добавить, вещь, не имеющую ни малейшего отношения к моему желанию не вторгаться в вашу деятельность. Я должен это сказать, потому что мне вы пока человек незнакомый, и я уверяю вас, что сказал бы это каждому, кто оказался бы на вашем месте. Никаких махинаций в этом деле, мистер Скаттергуд, я не потерплю. И попрошу вас запомнить, что предупредил я вас об этом в самый первый день нашего сотрудничества. Я хочу, чтоб дело это велось честно с самого начала и до самого конца. Я сам юрист. Я хочу, чтобы расследование было полным. Чтобы свидетельские показания были процедурно правильными, все и каждое. Если дело завершится судебным разбирательством, то я никоим образом не хочу, чтобы тут играла роль моя должность, то есть что это касается племянника мэра. – Последовала сердитая пауза. – В конечном счете этим никому не поможешь. Действуйте по закону, как положено, и пусть ваши подчиненные действуют, как положено. И в жизни, если этого потребует ситуация, также. Чтобы мы ненароком не спровоцировали какого-нибудь нелепого скандала. Газеты, как вы могли заметить, такие скандалы обожают. Не округляйте углы. Понятно?
– Я понял.
– А еще я хотел бы, чтобы вы постарались как следует и обеспечили этому Каротерсу, то есть подозреваемому, или тому, кто это сделал, хороший долгий тюремный срок.
– Конечно, – сказал Питер.
– И еще одно, – сказал мэр уже несколько теплее, голосом не столь суровым, – вы, конечно, понимаете, что все наше общение будет конфиденциальным и никак не запротоколированным, вы не должны будете упоминать о нем в разговорах с газетчиками и даже с вашими коллегами. Официальное же наше общение будет письменным и через моих помощников.
– Да.
– У вас остались вопросы относительно моих пожеланий к ведению этого скорбного для меня дела?
– Нет, никаких.
– Благодарю, что уделили мне ваше драгоценное время, мистер Скаттергуд, и в столь ранний час. Держите со мной связь.
После душа и завтрака он бросил взгляд на Кассандру, чья худоба теперь была скрыта темным шерстяным костюмом.
– Понимаешь, я должен бежать… – Он старался говорить это как бы между прочим. – Спасибо, что так помогла мне утром, и, будь добра, захлопни дверь как следует, когда пойдешь.
– Ладно. – Она с улыбкой поставила апельсиновый сок в холодильник, который выбирала Дженис.
– И еще, Кассандра. Я буду тебе благодарен, если ты не станешь подходить к моему телефону. Я настоятельно прошу тебя больше не компрометировать меня подобным образом.
– Ты это серьезно?
Он дал ей ответ своим молчанием, и пока молчал, обратил внимание на интересную деталь. В раковине он накопил грязную посуду, и сейчас Кассандра стояла перед этой раковиной в своем восьмисотдолларовом костюме, оставшемся со вчерашнего дня совершенно свежим и отутюженным, стояла, опустив руки в мыльную пену, в которой плавали какие-то сгнившие очистки, и мыла эту посуду. Он взглянул на часы, думая, что не должен допускать этого: мытье посуды – процесс интимный, домашний, дружеский, с намеком на прочные чувства, которые унесла с собой Дженис.
Казалось, Кассандре доставляет удовольствие мытье посуды – значение этого процесса, – и он уже чуть было не спросил ее, так ли уж удобно ей делать это, дать себе такой труд, еще минута – и спросил бы, но вспомнил о трупе, лежавшем где-то на другом конце города, и о том, что взял на себя ответственность за него. Лучше уж поторопиться. Что значит раковина с посудой перед гневом мэра?
Он надел пальто. Кассандра с улыбкой повернулась к нему:
– Надеюсь, все пойдет как надо.
– Да. – Ответ прозвучал неубедительно. Ее взгляд выражал ожидание, ей явно хотелось от него какой-нибудь ласки, внимания, и он чувствовал себя каким-то мелким мерзавцем, скупердяем и эгоистом. На солнечном свету она казалась тощей и изможденной. Ему хотелось крикнуть ей, чтоб убиралась, потому что присутствие ее в доме напоминало ему о его потере. Но вместо этого он неуверенно подошел к ней и запечатлел на ее лбу вялый, но в должной мере ласковый поцелуй.
– Много дел сегодня? – из вежливости поинтересовался он.
– Обычное плановое совещание. Мне выступать.
На это он ничего не ответил.
– Позвонишь мне? – спросила она.
– Разумеется.
Возле дома мерила шагами тротуар миниатюрная женщина в синем теплом пальто. В первую секунду он принял ее за Дженис, а если так, пригласить ее в дом невозможно; несмотря на свой уход, обнаружь Дженис в доме Кассандру – и взрыв неминуем. Дверь хлопнула, женщина обернулась – нет, не Дженис. Женщина поджидала его. Он прошел мимо, делая вид, что не замечает ее.
– Мистер Скаттергуд? – послышалось за его спиной.
Он заторопился к машине, зная, что надо только влезть туда и захлопнуть дверцу. А там выпитый кофе прогонит усталость, и он сможет соответствовать всему, что уготовит ему наступивший день.
– Простите!
Она догнала его, и он с досадой поглядел в голубые глаза, карикатурно увеличенные толстыми стеклами очков и обрамленные рыжими кудряшками. И как это только он мог принять ее за Дженис!
– Какой милый дом, – сказала она. – Обожаю старинные улицы, булыжные мостовые и все такое.
– Благодарю.
– Я Карен Доннел. – Она протянула ему руку в перчатке, и он машинально пожал эту руку. – Сотрудничаю в «Инквайерере».
– Что-то не припомню, – сказал он. Она вытащила удостоверение.
– Отдел городских новостей поручил мне осветить несчастный случай с племянником мэра. Я буду следить за прохождением дела. От меня требуется своего рода попытка проанализировать действия окружной прокуратуры и ход следствия, подвергнуть дело тщательному, как под микроскопом, исследованию и посмотреть, что к чему.
– Ах вот как. – Зачем, удивился он, она мне все это говорит? – Так сказать, новость первой полосы и репортаж о ней?
– Именно, – подтвердила она. – И мне надо задать вам парочку вопросов. – Она вытащила маленький диктофон и включила его. Над микрофоном зажегся красный огонек.
– Ей-богу, мне некогда, да я и узнал об этом всего час назад. – Он приостановился, думая о том, что уже сказал, чтобы не добавить лишнего. – И вообще, откуда вы узнали про меня?
– В аппарате мэра высказали предположение, что заниматься этим делом будете вы.
Это означало, что все закрутилось быстрее, чем можно было предположить, так быстро, что ему и не угнаться. Аппарат мэра уже вцепился в него так, что не продохнешь.
– Ясно. Но знаете, честно говоря, я пока что мало чего знаю.
Брови репортерши взметнулись вверх с выражением неподдельного интереса.
– Должна ли я понимать, что главный следователь, которому поручено дело, не в состоянии сообщить простейшие подробности этого дела? И вот за это налогоплательщики платят деньги?
До этого момента он еще мог проявить к ней снисходительность и вспомнить о презумпции невиновности – ведь в большинстве своем репортеры народ неплохой, просто работа у них такая – служить системе всезнайства, держащей всю Америку в постоянном напряжении. Но последние слова – это уж чересчур, особенно в 5.45 утра! Слишком ранний час для того, чтобы отвечать на заковыристые вопросы начинающих журналисток, обеспечивая их материалом для их броских статей.
– Ладно. Выкладывайте, – устало согласился Питер, ставя свой портфель и засовывая в карманы голые, без перчаток руки. Стараясь отвлечься от идиотизма ситуации, он слушал шелест сухих листьев сикоморы, которые ветер гнал по булыжникам. Этот звук и свежий бодрящий воздух напоминали ему детство, сборы в школу, волосы, еще чуть влажные после душа, который мама приучила его принимать каждое утро, вкус молока и бананов во рту, в одной руке школьная сумка, в другой – увесистая коробка с солидным завтраком, термос слегка дребезжит от его шага, и дыхание оставляет в морозном воздухе облачка пара. Сколько было в его жизни подобных утр! А сколько раз стояли на этом самом месте они с Дженис, решали, когда созвониться, медлили перед тем, как расстаться, обменивались неотложными новостями, сказанными наспех, – о счетах, работе, деньгах, машине, или ссорились, ссорились, продолжая ссору, и ссорились из-за того, что ссорились, а потом целовались в знак примирения, искренне веря в свое счастье.
– Прежде всего, – сказала репортер, – не могли бы вы прояснить обстоятельства этого убийства?
– Расскажу вам, что знаю, знаю же я очень немного. Молодой чернокожий убит прошлой ночью или ранним утром в западной части города. Судя по всему, это племянник мэра. Ведется следствие.
– Задержан ли какой-либо подозреваемый?
– В настоящее время комментировать не могу. Разумеется, полиция допросит всех, кто причастен к делу. Да и ваш брат журналист, так или иначе, эту информацию уже получил из собственных источников. Однако если вы через несколько часов позвоните мне в офис, я смогу вам чем-нибудь помочь.
– Имя подозреваемого?
– В случае, если подозреваемый уже действительно имеется, я обязательно сообщу вам его имя, и, конечно, значительно раньше, чем будет верстаться номер. Ей-богу, мисс Доннел, я только сейчас с постели.
Вдобавок к диктофону у репортерши был еще и блокнот, и сейчас, остановившись, она начала что-то строчить в нем – интересно, что она там строчит, думал он, ведь он ничего ей толком не сообщил, и в эту мирную паузу он мысленно напомнил себе, что, беседуя с этой журналисткой, как и с ее коллегами, следует вести себя разумно и не выказывать раздражения. Репортерша подняла взгляд, ее губы, этот идеальный инструмент для произнесения трудных вопросов, шевельнулись.
– Может ли, по вашему мнению, вести дело, вызывающее такой огромный общественный интерес, совершенно неопытный прокурор?
– Конечно нет! – отрезал он. – Но в окружной прокуратуре опыта набираешься быстро. Через мои руки прошли тысячи дел, из которых несколько сотен были доведены до суда.
– Связано ли это дело с наркотиками?
– Этого мы не знаем.
– Я слышала, что на месте преступления были найдены наркотики.
– Я этого подтвердить не могу.
– Но вы считаете, что убийство произошло из-за наркотиков?
– Опять же – без комментариев. Следствие только что началось, мисс. И узнал я только…
– Кто обнаружил тело? – продолжала допытываться она.
– Не знаю, но обещаю вам сообщить, как только выясню.
– Когда будут обнародованы результаты медицинской экспертизы?
– Все зависит от продолжительности вскрытия. Иногда требуется произвести анализ тканей, а это удлиняет процедуру. Обычно предварительный отчет поступает на следующий день, так что вопрос этот несколько отвлеченный.
Через его плечо репортер бросила быстрый взгляд на дом, словно заметила там что-то в окне.
– Счастливы ли вы в браке? – спросила она. Он посмотрел на нее. Репортер ответила ему безмятежной улыбкой.
– Что?
– Я спросила, счастливы ли вы в браке. – Уголок ее рта вздернулся в робкой попытке агрессии.
– Почему вы задаете такой вопрос?
Она уже открыла рот, чтобы ответить. Но тут в голову ему ударила волна – долгожданный импульс возбуждения от кофе.
– О, – она осклабилась, – думаю, я спросила, потому что…
– Нет! Не говорите ничего, я сам скажу. Выключите диктофон!
Как ни странно, она послушалась. Он придвинулся поближе к ней.
– А вот теперь, мисс Карен Доннел, исключительно не для записи, я скажу вам, почему вы задали этот вопрос. Это вопрос неоперившегося журналиста, впервые попавшего в большой город и рано утром – бог весть почему, ибо нормальные люди в пять утра спят – проглядывавшего полицейские сводки и, по счастью, наткнувшегося там на какую-то полузакрытую информацию, а может быть, переговорившего по своему сотовому из машины с кем-то, кто с кое-кем знаком, и в результате решившего расположиться лагерем у моего порога и посмотреть, можно ли нарыть здесь материала для статьи, опередив всех других. Ведь кто вы такая? Птенец, которому путь в высшие круги журналистики заказан, вот он и рыпается! Что я, не знаю репортеров «Инквайерера»? Это же осиное гнездо, где каждый пытается обогнать другого и вырваться в ряд претендентов на Пулицера! Скажу вам больше, леди, – аналитическая статья, которую вы якобы пишете – нет, мисс Доннел, не спорьте, вы употребили именно слово «аналитическая», ведь это моя работа – запоминать слова, что, думаю, вы оцените, так как это тоже ваша работа. Так вот, аналитическая статья тяп-ляп не делается и за один день не пишется, и отдел городских новостей тут ни при чем. Первый блок новостей еще бог весть когда будет собран. В ваши компьютеры еще только-только стали поступать сообщения информационного агентства. Вот если японцы купят «Дженерал моторс» – тогда еще можно ожидать репортажа об этом на первой полосе. Так что все, что вы сказали насчет аналитической статьи и новости первой полосы – обычный блеф мелкого провинциального журналиста. Впрочем, я был готов прибегнуть к презумпции невиновности в отношении вас – в конце концов, вы стоите тут, на холоде… Но мне все стало ясно, и правда наконец дошла до меня в полной мере, когда вы в нарушение всех законов профессиональной этики, так или иначе соблюдаемых вашими коллегами в газете, стали задавать мне вопросы, большинство которых были лишь саморекламой, и завершили все последним из них, позволив себе наглость лезть в мою личную жизнь. Какое вам дело, счастлив ли я в браке? Я не звезда, не знаменитость. Обычный средний человек, ведущий частную жизнь. А вот вы кто такая, чтобы задавать мне подобные вопросы? Прожорливая пташка, которой с утра пораньше вместо червячка, – тут репортерша содрогнулась, – захотелось отведать чего-нибудь годного для первой газетной полосы? А вдруг брак мой окажется несчастливым и ваш вопрос разбередит рану? Вот будет здорово, да? И вы прославитесь, станете крупным журналистом, всегда умеющим добывать из первых рук самую достоверную информацию. Что ж, думаю, вас ждет блистательная карьера.
Она молчала и только покусывала губу.
– Ладно, – смущенно проговорил он, уже жалея о своей горячности. – Уважайте меня, и я стану платить вам тем же. Позвоните мне в офис через пару часов, и я смогу вам сообщить что-нибудь посущественнее. – И он посмотрел на нее в ожидании ответа.
– Мне приходилось слышать о прокурорах в больших городах… – начала она, видимо оправившись.
– Не обращайте на меня внимания, мисс Доннел, я не совсем в форме.
Начало моросить. В своем «форде», которым он редко пользовался, Питер ехал в западную часть города, мысленно все еще переживая беседу с репортершей; он еще не остыл, но опасался, не был ли чересчур жесток с женщиной. Он миновал громоздкое здание трамвайного депо на Тридцатой стрит и, кружа по улочкам возле Пенсильванского университета, направился к Балтимор-авеню. В этой части города он прожил семь лет во времена своего студенчества – обучения в университете и высшей юридической школе. Дома здесь были большие, аккуратные трехэтажные викторианские профессорские домики расступались, давая место студенческим меблирашкам, облупленным, нуждавшимся не только в свежей покраске, но и в ремонте более капитальном; далее потянулись совсем уж трущобы с обвалившимися крылечками, выбитыми стеклами, сгнившими, покосившимися лестницами под толстым слоем грязи – очевидным признаком углублявшейся нищеты. Здесь даже и улиц не чистили.
Он припарковался возле полицейского заграждения на углу Сорок пятой и Балтимор-стрит. Рядом стоял грузовичок телевизионщиков, которые завтракали, сидя в открытом кузове. Неподалеку под безлистным деревом, росшим возле входа в подъезд многоквартирного дома, гужевалась стайка полицейских и детективов из Восемнадцатого участка. Его вряд ли узнают сразу, потому что, как прокурор, он нечасто общался с местными следователями. Однако приказ Хоскинса присоединиться к ним был логичен, к тому же было важно самому осмотреть место преступления, если придется объяснять присяжным, как и где все происходило, да и у следствия могут оказаться к нему вопросы. В машине было тепло, и он позволил себе посидеть в ней еще минутку, не без удовольствия переваривал яичницу и кофе, приготовленные Кассандрой. Наверняка она одинокая, решил он, и как может противится неутешительной статистике, пускаясь в скоропалительные романы; надо будет как-нибудь помягче дать ей понять, что новых свиданий он не желает.
Полицейские в дождевиках сновали туда-сюда, курили, переминались с ноги на ногу. Скорее всего, они разбили район на сектора, и сейчас каждая из команд была занята поисками свидетелей и обшариванием мусорных урн для добывания улик и информации, достаточных для того, чтобы он мог предъявить официальное обвинение. Дело будет состоять из копий полицейских донесений, защита же получит оригинал. Через ветровое стекло он наблюдал, как несколько зевак пристают к полицейским с вопросами. Те отмахивались, проявляя непоколебимость. При всем своем знании полицейских, чтении их донесений, составлении совместных рапортов, проверки свидетельских показаний на предмет выяснения, каким способом они были получены, Питер так никогда и не смог понять, что заставляло полицейских выбрать их стезю, какие соображения двигали ими, что они чувствовали в глубине души. В последнее время районные власти не так покровительствуют полицейской службе, как это было раньше, кандидаты в полицейские проходят тщательную проверку. Зачем им все это? Что привлекает? Форма? Дисциплина? Власть? Или же сказывается тяга к оружию? Он восхищался упорством, которым надо было обладать, чтобы изо дня в день тянуть свою лямку, не боясь ни риска, ни насмешек. Работа-то тяжелая. С каждым годом жители нищают и, начиная все больше зависеть от подачек властей, звереют. Во времена Риццо полиция была могущественной и пускай жестокой, но непобедимой когортой. Теперь же ряды ее редеют, даже и улицы-то патрулировать некому, а власти все сокращают число полицейских. В некоторых районах, как, например, в Испанском Кенсингтоне, в полицейских вообще бог весть кто. Не любя копов, Питер уважал их – дело свое они делали, а кто в здравом уме стал бы этим всем заниматься? И, тем не менее, как часто среди них попадались тупые увальни, люди, изначально и непростительно жестокие. С каждым годом полиция в его глазах молодела. В Филадельфии для должности полицейского не требовалось высшего образования. Копы держали оборону, защищая себя и друг друга, и, по определению, не доверяли профессиональным юристам. Небольшой, но устойчивый процент полицейских был уличен во взяточничестве. Питер нередко задавался вопросом, не присущи ли вообще мужчинам, как виду, глупость и безрассудство, если временами они так явно это демонстрируют. Ведь девяносто три процента всех уголовных преступлений совершают именно мужчины. Вновь и вновь агрессивность, заложенная в самой природе мужчин, даже тех, кого, казалось бы, должно было умиротворять их общественное положение, толкала их на дикие и безрассудные поступки. Не был ли Уитлок из того же теста, что и привело его к гибели?
Он запер машину и, подойдя к полицейским, предъявил удостоверение. Коп протолкнул его в дверь мимо репортеров и двух плотных негритянок, плакавших и умолявших впустить их. Дом был пятиэтажный и насчитывал тридцать квартир, за аренду которых наниматели платили по триста долларов в месяц. Лифт был сломан. Питер стал подниматься по лестнице, скользкой и затоптанной мокрыми ногами полицейских, бегавших по ней вверх-вниз с момента обнаружения преступления. На площадке третьего этажа слышались скрипучие звуки, шедшие из портативного передатчика не то в тускло освещенном коридоре, не то в прихожей квартиры. Голос диспетчера был искажен, речь, постоянно прерываемую, заглушали помехи – городская сеть была неисправна, передатчики износились. В квартире на диване сидели двое полицейских. Еще один стоял в дверях.
– Эй, вы кто?
– Скаттергуд, из окружной прокуратуры.
– Мы здесь знаем свое дело.
– Кто бы в этом сомневался.
Он протиснулся внутрь и понял, что ему повезло. Одного из детективов, того, что постарше, он знал – Гарольд Джонс. Это ему однажды прошило ухо. Он еще любил демонстрировать круглую отметину в знак того, какой он везучий. Второй детектив, молодой человек с прилизанными волосами, вел записи. На кушетке в ряд были разложены помеченные пластиковые мешки для улик.
– Да это мистер Скаттергуд! – поднял на него взгляд Джонс. – Не так-то часто нас удостаивают своим посещением представители окружной прокуратуры!
– Я знаю, что ты в восторге, Гарольд.
– Берджер тоже этим занимается?
– Нет. Вызвали меня. Ну, так что тут у нас? – Питер кивнул молодому детективу в знак приветствия.
– Да мы почти кончили. Ребята из лаборатории получили отпечатки пальцев и волокна. – Джонс ткнул пальцем в сторону коридора. – Они там съемками занимаются. Еще минутка, и все будет готово.
– Много чего нашли?
– Ни черта.
– Наркотиков не обнаружили? – Питер начал осмотр помещения.
– Мы сюда собаку приводили. Никаких наркотиков во всей квартире.
Питеру не хотелось глядеть на труп, и он был рад потянуть время.
– Алло? – произнес знакомый голос.
– Господин мэр? Я ужасно сожалею о вашем племяннике, сэр.
– Да, хм…, мистер Скаттергуд. Благодарю вас за сочувствие. Это трагедия, трагедия для семьи. Его мать, моя сестра Лорен находятся в шоке.
– Нам часто приходится наблюдать это, господин мэр, и видеть, как подобные трагедии сокрушительно действуют на членов семьи, хороших и порядочных людей. – Кажется, он заболтался. Подумал немного и остановился.
– Из слов Билла Хоскинса я понял, что дело молодого человека, предположительно убившего моего племянника, поведете вы.
Как аккуратно выражается, и даже в частном разговоре.
– Да, – сказал Питер, размышляя, не почудилась ли ему в тоне мэра некоторая холодноватость. – Как я понял, подозреваемый имеется. Если ему будет предъявлено обвинение и судом это обвинение будет принято, то вести дело буду я.
– Очень рад, – произнес звучный голос мэра. – Как я слышал, вы юрист опытный и искусный. Ваша деятельность на благо города весьма похвальна, и я хочу заверить вас в полной моей поддержке – и лично моей, и всего моего аппарата. Я дам распоряжение одному из моих помощников, Джеральду Тернеру, наладить систему нашей связи. Вам не придется делать это через ваше начальство. Просто прошу вас держать меня в курсе, неофициально информируя о том, как продвигается дело. Обещаю вам, мистер Скаттергуд, что вмешиваться я не буду. У меня нет такого намерения. Для меня это является своего рода психологической помощью, если вы понимаете, о чем я говорю. Если бы вы могли регулярно информировать меня, думаю, это облегчило бы гнет семейного горя. Вмешиваться же я не имею ни малейшего желания.
– Резонно, – вынужден был согласиться Питер.
– И еще одну вещь я хотел бы добавить, вещь, не имеющую ни малейшего отношения к моему желанию не вторгаться в вашу деятельность. Я должен это сказать, потому что мне вы пока человек незнакомый, и я уверяю вас, что сказал бы это каждому, кто оказался бы на вашем месте. Никаких махинаций в этом деле, мистер Скаттергуд, я не потерплю. И попрошу вас запомнить, что предупредил я вас об этом в самый первый день нашего сотрудничества. Я хочу, чтоб дело это велось честно с самого начала и до самого конца. Я сам юрист. Я хочу, чтобы расследование было полным. Чтобы свидетельские показания были процедурно правильными, все и каждое. Если дело завершится судебным разбирательством, то я никоим образом не хочу, чтобы тут играла роль моя должность, то есть что это касается племянника мэра. – Последовала сердитая пауза. – В конечном счете этим никому не поможешь. Действуйте по закону, как положено, и пусть ваши подчиненные действуют, как положено. И в жизни, если этого потребует ситуация, также. Чтобы мы ненароком не спровоцировали какого-нибудь нелепого скандала. Газеты, как вы могли заметить, такие скандалы обожают. Не округляйте углы. Понятно?
– Я понял.
– А еще я хотел бы, чтобы вы постарались как следует и обеспечили этому Каротерсу, то есть подозреваемому, или тому, кто это сделал, хороший долгий тюремный срок.
– Конечно, – сказал Питер.
– И еще одно, – сказал мэр уже несколько теплее, голосом не столь суровым, – вы, конечно, понимаете, что все наше общение будет конфиденциальным и никак не запротоколированным, вы не должны будете упоминать о нем в разговорах с газетчиками и даже с вашими коллегами. Официальное же наше общение будет письменным и через моих помощников.
– Да.
– У вас остались вопросы относительно моих пожеланий к ведению этого скорбного для меня дела?
– Нет, никаких.
– Благодарю, что уделили мне ваше драгоценное время, мистер Скаттергуд, и в столь ранний час. Держите со мной связь.
После душа и завтрака он бросил взгляд на Кассандру, чья худоба теперь была скрыта темным шерстяным костюмом.
– Понимаешь, я должен бежать… – Он старался говорить это как бы между прочим. – Спасибо, что так помогла мне утром, и, будь добра, захлопни дверь как следует, когда пойдешь.
– Ладно. – Она с улыбкой поставила апельсиновый сок в холодильник, который выбирала Дженис.
– И еще, Кассандра. Я буду тебе благодарен, если ты не станешь подходить к моему телефону. Я настоятельно прошу тебя больше не компрометировать меня подобным образом.
– Ты это серьезно?
Он дал ей ответ своим молчанием, и пока молчал, обратил внимание на интересную деталь. В раковине он накопил грязную посуду, и сейчас Кассандра стояла перед этой раковиной в своем восьмисотдолларовом костюме, оставшемся со вчерашнего дня совершенно свежим и отутюженным, стояла, опустив руки в мыльную пену, в которой плавали какие-то сгнившие очистки, и мыла эту посуду. Он взглянул на часы, думая, что не должен допускать этого: мытье посуды – процесс интимный, домашний, дружеский, с намеком на прочные чувства, которые унесла с собой Дженис.
Казалось, Кассандре доставляет удовольствие мытье посуды – значение этого процесса, – и он уже чуть было не спросил ее, так ли уж удобно ей делать это, дать себе такой труд, еще минута – и спросил бы, но вспомнил о трупе, лежавшем где-то на другом конце города, и о том, что взял на себя ответственность за него. Лучше уж поторопиться. Что значит раковина с посудой перед гневом мэра?
Он надел пальто. Кассандра с улыбкой повернулась к нему:
– Надеюсь, все пойдет как надо.
– Да. – Ответ прозвучал неубедительно. Ее взгляд выражал ожидание, ей явно хотелось от него какой-нибудь ласки, внимания, и он чувствовал себя каким-то мелким мерзавцем, скупердяем и эгоистом. На солнечном свету она казалась тощей и изможденной. Ему хотелось крикнуть ей, чтоб убиралась, потому что присутствие ее в доме напоминало ему о его потере. Но вместо этого он неуверенно подошел к ней и запечатлел на ее лбу вялый, но в должной мере ласковый поцелуй.
– Много дел сегодня? – из вежливости поинтересовался он.
– Обычное плановое совещание. Мне выступать.
На это он ничего не ответил.
– Позвонишь мне? – спросила она.
– Разумеется.
Возле дома мерила шагами тротуар миниатюрная женщина в синем теплом пальто. В первую секунду он принял ее за Дженис, а если так, пригласить ее в дом невозможно; несмотря на свой уход, обнаружь Дженис в доме Кассандру – и взрыв неминуем. Дверь хлопнула, женщина обернулась – нет, не Дженис. Женщина поджидала его. Он прошел мимо, делая вид, что не замечает ее.
– Мистер Скаттергуд? – послышалось за его спиной.
Он заторопился к машине, зная, что надо только влезть туда и захлопнуть дверцу. А там выпитый кофе прогонит усталость, и он сможет соответствовать всему, что уготовит ему наступивший день.
– Простите!
Она догнала его, и он с досадой поглядел в голубые глаза, карикатурно увеличенные толстыми стеклами очков и обрамленные рыжими кудряшками. И как это только он мог принять ее за Дженис!
– Какой милый дом, – сказала она. – Обожаю старинные улицы, булыжные мостовые и все такое.
– Благодарю.
– Я Карен Доннел. – Она протянула ему руку в перчатке, и он машинально пожал эту руку. – Сотрудничаю в «Инквайерере».
– Что-то не припомню, – сказал он. Она вытащила удостоверение.
– Отдел городских новостей поручил мне осветить несчастный случай с племянником мэра. Я буду следить за прохождением дела. От меня требуется своего рода попытка проанализировать действия окружной прокуратуры и ход следствия, подвергнуть дело тщательному, как под микроскопом, исследованию и посмотреть, что к чему.
– Ах вот как. – Зачем, удивился он, она мне все это говорит? – Так сказать, новость первой полосы и репортаж о ней?
– Именно, – подтвердила она. – И мне надо задать вам парочку вопросов. – Она вытащила маленький диктофон и включила его. Над микрофоном зажегся красный огонек.
– Ей-богу, мне некогда, да я и узнал об этом всего час назад. – Он приостановился, думая о том, что уже сказал, чтобы не добавить лишнего. – И вообще, откуда вы узнали про меня?
– В аппарате мэра высказали предположение, что заниматься этим делом будете вы.
Это означало, что все закрутилось быстрее, чем можно было предположить, так быстро, что ему и не угнаться. Аппарат мэра уже вцепился в него так, что не продохнешь.
– Ясно. Но знаете, честно говоря, я пока что мало чего знаю.
Брови репортерши взметнулись вверх с выражением неподдельного интереса.
– Должна ли я понимать, что главный следователь, которому поручено дело, не в состоянии сообщить простейшие подробности этого дела? И вот за это налогоплательщики платят деньги?
До этого момента он еще мог проявить к ней снисходительность и вспомнить о презумпции невиновности – ведь в большинстве своем репортеры народ неплохой, просто работа у них такая – служить системе всезнайства, держащей всю Америку в постоянном напряжении. Но последние слова – это уж чересчур, особенно в 5.45 утра! Слишком ранний час для того, чтобы отвечать на заковыристые вопросы начинающих журналисток, обеспечивая их материалом для их броских статей.
– Ладно. Выкладывайте, – устало согласился Питер, ставя свой портфель и засовывая в карманы голые, без перчаток руки. Стараясь отвлечься от идиотизма ситуации, он слушал шелест сухих листьев сикоморы, которые ветер гнал по булыжникам. Этот звук и свежий бодрящий воздух напоминали ему детство, сборы в школу, волосы, еще чуть влажные после душа, который мама приучила его принимать каждое утро, вкус молока и бананов во рту, в одной руке школьная сумка, в другой – увесистая коробка с солидным завтраком, термос слегка дребезжит от его шага, и дыхание оставляет в морозном воздухе облачка пара. Сколько было в его жизни подобных утр! А сколько раз стояли на этом самом месте они с Дженис, решали, когда созвониться, медлили перед тем, как расстаться, обменивались неотложными новостями, сказанными наспех, – о счетах, работе, деньгах, машине, или ссорились, ссорились, продолжая ссору, и ссорились из-за того, что ссорились, а потом целовались в знак примирения, искренне веря в свое счастье.
– Прежде всего, – сказала репортер, – не могли бы вы прояснить обстоятельства этого убийства?
– Расскажу вам, что знаю, знаю же я очень немного. Молодой чернокожий убит прошлой ночью или ранним утром в западной части города. Судя по всему, это племянник мэра. Ведется следствие.
– Задержан ли какой-либо подозреваемый?
– В настоящее время комментировать не могу. Разумеется, полиция допросит всех, кто причастен к делу. Да и ваш брат журналист, так или иначе, эту информацию уже получил из собственных источников. Однако если вы через несколько часов позвоните мне в офис, я смогу вам чем-нибудь помочь.
– Имя подозреваемого?
– В случае, если подозреваемый уже действительно имеется, я обязательно сообщу вам его имя, и, конечно, значительно раньше, чем будет верстаться номер. Ей-богу, мисс Доннел, я только сейчас с постели.
Вдобавок к диктофону у репортерши был еще и блокнот, и сейчас, остановившись, она начала что-то строчить в нем – интересно, что она там строчит, думал он, ведь он ничего ей толком не сообщил, и в эту мирную паузу он мысленно напомнил себе, что, беседуя с этой журналисткой, как и с ее коллегами, следует вести себя разумно и не выказывать раздражения. Репортерша подняла взгляд, ее губы, этот идеальный инструмент для произнесения трудных вопросов, шевельнулись.
– Может ли, по вашему мнению, вести дело, вызывающее такой огромный общественный интерес, совершенно неопытный прокурор?
– Конечно нет! – отрезал он. – Но в окружной прокуратуре опыта набираешься быстро. Через мои руки прошли тысячи дел, из которых несколько сотен были доведены до суда.
– Связано ли это дело с наркотиками?
– Этого мы не знаем.
– Я слышала, что на месте преступления были найдены наркотики.
– Я этого подтвердить не могу.
– Но вы считаете, что убийство произошло из-за наркотиков?
– Опять же – без комментариев. Следствие только что началось, мисс. И узнал я только…
– Кто обнаружил тело? – продолжала допытываться она.
– Не знаю, но обещаю вам сообщить, как только выясню.
– Когда будут обнародованы результаты медицинской экспертизы?
– Все зависит от продолжительности вскрытия. Иногда требуется произвести анализ тканей, а это удлиняет процедуру. Обычно предварительный отчет поступает на следующий день, так что вопрос этот несколько отвлеченный.
Через его плечо репортер бросила быстрый взгляд на дом, словно заметила там что-то в окне.
– Счастливы ли вы в браке? – спросила она. Он посмотрел на нее. Репортер ответила ему безмятежной улыбкой.
– Что?
– Я спросила, счастливы ли вы в браке. – Уголок ее рта вздернулся в робкой попытке агрессии.
– Почему вы задаете такой вопрос?
Она уже открыла рот, чтобы ответить. Но тут в голову ему ударила волна – долгожданный импульс возбуждения от кофе.
– О, – она осклабилась, – думаю, я спросила, потому что…
– Нет! Не говорите ничего, я сам скажу. Выключите диктофон!
Как ни странно, она послушалась. Он придвинулся поближе к ней.
– А вот теперь, мисс Карен Доннел, исключительно не для записи, я скажу вам, почему вы задали этот вопрос. Это вопрос неоперившегося журналиста, впервые попавшего в большой город и рано утром – бог весть почему, ибо нормальные люди в пять утра спят – проглядывавшего полицейские сводки и, по счастью, наткнувшегося там на какую-то полузакрытую информацию, а может быть, переговорившего по своему сотовому из машины с кем-то, кто с кое-кем знаком, и в результате решившего расположиться лагерем у моего порога и посмотреть, можно ли нарыть здесь материала для статьи, опередив всех других. Ведь кто вы такая? Птенец, которому путь в высшие круги журналистики заказан, вот он и рыпается! Что я, не знаю репортеров «Инквайерера»? Это же осиное гнездо, где каждый пытается обогнать другого и вырваться в ряд претендентов на Пулицера! Скажу вам больше, леди, – аналитическая статья, которую вы якобы пишете – нет, мисс Доннел, не спорьте, вы употребили именно слово «аналитическая», ведь это моя работа – запоминать слова, что, думаю, вы оцените, так как это тоже ваша работа. Так вот, аналитическая статья тяп-ляп не делается и за один день не пишется, и отдел городских новостей тут ни при чем. Первый блок новостей еще бог весть когда будет собран. В ваши компьютеры еще только-только стали поступать сообщения информационного агентства. Вот если японцы купят «Дженерал моторс» – тогда еще можно ожидать репортажа об этом на первой полосе. Так что все, что вы сказали насчет аналитической статьи и новости первой полосы – обычный блеф мелкого провинциального журналиста. Впрочем, я был готов прибегнуть к презумпции невиновности в отношении вас – в конце концов, вы стоите тут, на холоде… Но мне все стало ясно, и правда наконец дошла до меня в полной мере, когда вы в нарушение всех законов профессиональной этики, так или иначе соблюдаемых вашими коллегами в газете, стали задавать мне вопросы, большинство которых были лишь саморекламой, и завершили все последним из них, позволив себе наглость лезть в мою личную жизнь. Какое вам дело, счастлив ли я в браке? Я не звезда, не знаменитость. Обычный средний человек, ведущий частную жизнь. А вот вы кто такая, чтобы задавать мне подобные вопросы? Прожорливая пташка, которой с утра пораньше вместо червячка, – тут репортерша содрогнулась, – захотелось отведать чего-нибудь годного для первой газетной полосы? А вдруг брак мой окажется несчастливым и ваш вопрос разбередит рану? Вот будет здорово, да? И вы прославитесь, станете крупным журналистом, всегда умеющим добывать из первых рук самую достоверную информацию. Что ж, думаю, вас ждет блистательная карьера.
Она молчала и только покусывала губу.
– Ладно, – смущенно проговорил он, уже жалея о своей горячности. – Уважайте меня, и я стану платить вам тем же. Позвоните мне в офис через пару часов, и я смогу вам сообщить что-нибудь посущественнее. – И он посмотрел на нее в ожидании ответа.
– Мне приходилось слышать о прокурорах в больших городах… – начала она, видимо оправившись.
– Не обращайте на меня внимания, мисс Доннел, я не совсем в форме.
Начало моросить. В своем «форде», которым он редко пользовался, Питер ехал в западную часть города, мысленно все еще переживая беседу с репортершей; он еще не остыл, но опасался, не был ли чересчур жесток с женщиной. Он миновал громоздкое здание трамвайного депо на Тридцатой стрит и, кружа по улочкам возле Пенсильванского университета, направился к Балтимор-авеню. В этой части города он прожил семь лет во времена своего студенчества – обучения в университете и высшей юридической школе. Дома здесь были большие, аккуратные трехэтажные викторианские профессорские домики расступались, давая место студенческим меблирашкам, облупленным, нуждавшимся не только в свежей покраске, но и в ремонте более капитальном; далее потянулись совсем уж трущобы с обвалившимися крылечками, выбитыми стеклами, сгнившими, покосившимися лестницами под толстым слоем грязи – очевидным признаком углублявшейся нищеты. Здесь даже и улиц не чистили.
Он припарковался возле полицейского заграждения на углу Сорок пятой и Балтимор-стрит. Рядом стоял грузовичок телевизионщиков, которые завтракали, сидя в открытом кузове. Неподалеку под безлистным деревом, росшим возле входа в подъезд многоквартирного дома, гужевалась стайка полицейских и детективов из Восемнадцатого участка. Его вряд ли узнают сразу, потому что, как прокурор, он нечасто общался с местными следователями. Однако приказ Хоскинса присоединиться к ним был логичен, к тому же было важно самому осмотреть место преступления, если придется объяснять присяжным, как и где все происходило, да и у следствия могут оказаться к нему вопросы. В машине было тепло, и он позволил себе посидеть в ней еще минутку, не без удовольствия переваривал яичницу и кофе, приготовленные Кассандрой. Наверняка она одинокая, решил он, и как может противится неутешительной статистике, пускаясь в скоропалительные романы; надо будет как-нибудь помягче дать ей понять, что новых свиданий он не желает.
Полицейские в дождевиках сновали туда-сюда, курили, переминались с ноги на ногу. Скорее всего, они разбили район на сектора, и сейчас каждая из команд была занята поисками свидетелей и обшариванием мусорных урн для добывания улик и информации, достаточных для того, чтобы он мог предъявить официальное обвинение. Дело будет состоять из копий полицейских донесений, защита же получит оригинал. Через ветровое стекло он наблюдал, как несколько зевак пристают к полицейским с вопросами. Те отмахивались, проявляя непоколебимость. При всем своем знании полицейских, чтении их донесений, составлении совместных рапортов, проверки свидетельских показаний на предмет выяснения, каким способом они были получены, Питер так никогда и не смог понять, что заставляло полицейских выбрать их стезю, какие соображения двигали ими, что они чувствовали в глубине души. В последнее время районные власти не так покровительствуют полицейской службе, как это было раньше, кандидаты в полицейские проходят тщательную проверку. Зачем им все это? Что привлекает? Форма? Дисциплина? Власть? Или же сказывается тяга к оружию? Он восхищался упорством, которым надо было обладать, чтобы изо дня в день тянуть свою лямку, не боясь ни риска, ни насмешек. Работа-то тяжелая. С каждым годом жители нищают и, начиная все больше зависеть от подачек властей, звереют. Во времена Риццо полиция была могущественной и пускай жестокой, но непобедимой когортой. Теперь же ряды ее редеют, даже и улицы-то патрулировать некому, а власти все сокращают число полицейских. В некоторых районах, как, например, в Испанском Кенсингтоне, в полицейских вообще бог весть кто. Не любя копов, Питер уважал их – дело свое они делали, а кто в здравом уме стал бы этим всем заниматься? И, тем не менее, как часто среди них попадались тупые увальни, люди, изначально и непростительно жестокие. С каждым годом полиция в его глазах молодела. В Филадельфии для должности полицейского не требовалось высшего образования. Копы держали оборону, защищая себя и друг друга, и, по определению, не доверяли профессиональным юристам. Небольшой, но устойчивый процент полицейских был уличен во взяточничестве. Питер нередко задавался вопросом, не присущи ли вообще мужчинам, как виду, глупость и безрассудство, если временами они так явно это демонстрируют. Ведь девяносто три процента всех уголовных преступлений совершают именно мужчины. Вновь и вновь агрессивность, заложенная в самой природе мужчин, даже тех, кого, казалось бы, должно было умиротворять их общественное положение, толкала их на дикие и безрассудные поступки. Не был ли Уитлок из того же теста, что и привело его к гибели?
Он запер машину и, подойдя к полицейским, предъявил удостоверение. Коп протолкнул его в дверь мимо репортеров и двух плотных негритянок, плакавших и умолявших впустить их. Дом был пятиэтажный и насчитывал тридцать квартир, за аренду которых наниматели платили по триста долларов в месяц. Лифт был сломан. Питер стал подниматься по лестнице, скользкой и затоптанной мокрыми ногами полицейских, бегавших по ней вверх-вниз с момента обнаружения преступления. На площадке третьего этажа слышались скрипучие звуки, шедшие из портативного передатчика не то в тускло освещенном коридоре, не то в прихожей квартиры. Голос диспетчера был искажен, речь, постоянно прерываемую, заглушали помехи – городская сеть была неисправна, передатчики износились. В квартире на диване сидели двое полицейских. Еще один стоял в дверях.
– Эй, вы кто?
– Скаттергуд, из окружной прокуратуры.
– Мы здесь знаем свое дело.
– Кто бы в этом сомневался.
Он протиснулся внутрь и понял, что ему повезло. Одного из детективов, того, что постарше, он знал – Гарольд Джонс. Это ему однажды прошило ухо. Он еще любил демонстрировать круглую отметину в знак того, какой он везучий. Второй детектив, молодой человек с прилизанными волосами, вел записи. На кушетке в ряд были разложены помеченные пластиковые мешки для улик.
– Да это мистер Скаттергуд! – поднял на него взгляд Джонс. – Не так-то часто нас удостаивают своим посещением представители окружной прокуратуры!
– Я знаю, что ты в восторге, Гарольд.
– Берджер тоже этим занимается?
– Нет. Вызвали меня. Ну, так что тут у нас? – Питер кивнул молодому детективу в знак приветствия.
– Да мы почти кончили. Ребята из лаборатории получили отпечатки пальцев и волокна. – Джонс ткнул пальцем в сторону коридора. – Они там съемками занимаются. Еще минутка, и все будет готово.
– Много чего нашли?
– Ни черта.
– Наркотиков не обнаружили? – Питер начал осмотр помещения.
– Мы сюда собаку приводили. Никаких наркотиков во всей квартире.
Питеру не хотелось глядеть на труп, и он был рад потянуть время.