Страница:
— Ага, все дело в карьере!
— Здесь затронуто гораздо большее, чем карьера. Это… Нет, Джулиан. Пойми, я не могу тебе рассказать.
— Потому что я слишком нервный.
— Нет. Не поэтому. Вовсе не поэтому! Я только… — официант прикатил в кабинет столик с нашими заказами. Амелия завернула свой бутерброд в салфетку и встала. — Пойми, Джулиан, ты просто всего не знаешь, и я не имею права тебе рассказать. Надеюсь, ты уже в порядке? Я должна идти.
— Иди, конечно. Я понимаю — работа.
— Это больше, чем работа. Потом, когда ты узнаешь, ты все поймешь и простишь меня за вынужденную скрытность. Мы обязательно поговорим еще об этом мальчике. И обо всем остальном. А пока пей таблетки и не принимай случившееся слишком близко к сердцу, — Амелия нежно поцеловала меня и выскользнула из кабинета. Глаза ее были влажными от слез. Я проводил ее взглядом.
Гамбургер выглядел неплохо, но на вкус был как мертвечина. Я откусил кусок, но не смог проглотить — выплюнул все на салфетку и прополоскал рот парой-тройкой глотков виски. Потом я еще раз позвонил, требуя виски, но столик сказал, что в течение следующего часа спиртного я больше не получу.
Я поехал в аэропорт и, ожидая самолета, выпил еще в двух местах. Я пил, и пока летел, пил, пока ехал в такси.
Дома я нашел полбутылки водки и вылил все в большую кружку, перед тем насыпав туда целую горку ледяных кубиков. Я помешивал водку в кружке, пока она как следует не охладилась. Потом я открыл коробочку с таблетками, высыпал их все на стол и аккуратно разложил на семь кучек по пять штук в каждой.
Я сумел проглотить шесть кучек, запивая каждую глотком ледяной водки. Перед тем, как взяться за седьмую, последнюю, мне вдруг вздумалось написать Амелии записку. В конце концов я был ей очень многим обязан. Но когда я попытался встать, чтобы найти где-нибудь бумагу и карандаш, мои ноги отказались повиноваться — они лежали неподвижно, как мертвые глыбы. Какое-то время я обдумывал эту неприятность и решил просто выпить оставшиеся таблетки — протянул за ними руку, но рука обвисла и закачалась, словно маятник. Все равно — я смотрел на таблетки и никак не мог сфокусировать на них взгляд. Тогда я просто откинулся в кресле и расслабился — ощущение было очень приятное, я как будто парил в пространстве. Потом я подумал, что, наверное, это — последнее ощущение в моей жизни, и решил, что это хорошо. Во всяком случае, так гораздо лучше, чем гоняться за всеми этими генералами.
Всхлипывая, Амелия потрогала его шею, нащупывая пульс — пульс как будто был. Испуганная Амелия дважды сильно ударила Джулиана по щекам — никакой реакции.
Она позвонила в службу спасения, но оказалось, что все бригады сейчас на вызовах и придется ожидать не менее часа. Тогда Амелия связалась с медпунктом университетского городка, рассказала, что у нее случилось, и сказала, что привезет Джулиана туда. Потом она вызвала такси.
Амелия стащила Джулиана с кресла, подхватила под руки и попыталась вытащить из алькова. Но у нее не хватило сил — она не смогла его поднять. А волочить Джулиана через весь дом по полу, держа за ноги, Амелия тоже не могла — это было слишком постыдно. Она выскочила обратно на улицу и чуть не врезалась в мускулистого парня-студента. Студент сразу согласился помочь. Он вынес Джулиана, поместил в такси и поехал вместе с Амелией до больницы, задавая по дороге вопросы, на которые она отвечала только невразумительными восклицаниями.
Как оказалось, студенту не обязательно было провожать Амелию до больницы — его помощь больше не понадобилась, потому что у больничного подъезда уже поджидали доктор и двое санитаров с носилками. Санитары быстро погрузили Джулиана на каталку, а доктор сделал ему две инъекции — в руку и в грудную клетку. После инъекции в грудную клетку Джулиан застонал и дернулся, глаза его приоткрылись, но видны были одни белки. Врач сказал, что это хороший признак. Только рез сутки можно будет наверняка сказать, выздоровеет ли больной, так что Амелия могла либо ждать здесь, либо пойти домой.
Она сделала и то, и Другое — поехала на такси вместе со своим помощником-студентом обратно домой, положила в сумку тетради и записи для будущих занятий и вернулась в больницу.
В комнате ожидания не было больше ни души. Амелия взяла чашечку кофе из автомата и присела на край кушетки.
Она разобрала бумаги, разложила их по порядку и стала просматривать заметки для лекции, но никак не могла сосредоточиться на них. Ей было бы трудно нормально заниматься обычной работой, даже если бы дома все было в порядке. Если Питер прав — а Амелия верила, что так и есть, — то проекту «Юпитер» конец. И его скоро закроют. Одиннадцать лет, большая часть ее профессиональной карьеры физика, пойдет коту под хвост. А тут еще и это! Этот неожиданный кризис в личной жизни… Несколько месяцев назад Джулиан настроил на нее свои мысленные часы, отсчитывающие время жизни. Это она во всем виновата! Если бы она сумела отбросить в сторону работу с Питером, если бы она сумела позабыть о своей карьере — и помогла Джулиану справиться с его страданиями и чувством вины, он бы не попал сюда, в больницу.
А может, и попал бы. Но тогда в этом не было бы ее вины.
В комнату вошел негр в мундире полковника и сел на кушетку рядом с Амелией. Резкий лимонный аромат его одеколона забивал больничные запахи. Полковник сказал:
— Вы, наверное, Амелия?
— Меня зовут Блейз. Или профессор Хардинг. Полковник-неф кивнул, но руки не подал.
— Я психотерапевт Джулиана, доктор Замат Джефферсон.
— Должна заметить, ваша психотерапия не сработала.
Полковник снова кивнул.
— Да, я знал, что у него суицидальные намерения. Я подключался вместе с ним. Поэтому я и дал ему таблетки, которыми он отравился.
— Что?! — Амелия в недоумении уставилась на психотерапевта. — Как прикажете это понимать?
— Он мог принять сразу всю упаковку таблеток и остаться в живых. Был бы в коме, но не смертельной.
— Значит, он вне опасности?
Полковник выложил на столик перед собой розовый лабораторный бланк и разгладил его обеими руками.
— Посмотрите вот сюда, в графу «алкоголь». Содержание алкоголя в крови — тридцать пять промилле. Одного этого почти хватает для самоубийства. Смертельная концентрация — сорок промилле.
— Вы и так знаете, что он много выпил. Вы же подключались вместе с ним.
— Вот именно. Обычно он не напивается так сильно. И сценарий, который Джулиан придумывал для самоубийства… Ну… Вообще-то, там не было ни алкоголя, ни таблеток.
— Вот как? И как же он собирался это устроить?
— Я не могу вам сказать. Но это должны были быть противозаконные действия, — психолог взял бланк с результатами анализов и аккуратно сложил пополам. — И в этом… В этом вы могли бы помочь.
— Помочь кому? Ему или армии?
— И ему, и армии. Если Джулиан выкарабкается из того состояния — а я почти уверен, что он оправится, — то он больше никогда не сможет работать механиком. Вы можете помочь ему это пережить.
Амелия помрачнела.
— Что вы имеете в виду? Ему ненавистна сама мысль о том, чтобы быть солдатом?
— Возможно. Но к подключениям вместе со своей группой он относится совсем иначе. Это серьезный довод. Джулиан в какой-то мере пристрастился к такой тесной взаимосвязи — можно сказать, к близости — с другими людьми, со своей боевой группой. Возможно, вам удастся хоть как-то помочь ему смириться с этой утратой.
— Близость… Секс?
— Вот именно, — черный доктор еще раз сложил листок с анализами пополам и разгладил сгиб ногтем. — Амелия, Блейз, я не знаю, понимаете ли вы, как сильно он вас любит, насколько он от вас зависим.
— Конечно же, я знаю. И это чувство взаимно.
— Ну, я никогда не чувствовал, что чувствуете вы… А с точки зрения Джулиана, в ваших отношениях есть некая неравнозначность, асимметрия.
Амелия откинулась на спинку дивана.
— И чего же он от меня хочет? — напряженным голосом спросила она. — Он знает, что у меня не так уж много времени. У меня всего одна жизнь.
— Джулиан знает, что ваша жизнь отдана работе. То, что вы делаете, более важно для вас, чем то, что вы есть.
— Довольно неприятное откровение. — Оба вздрогнули, когда в соседней комнате раздался резкий звон — кто-то уронил на пол металлический лоток с инструментами. — Но именно таковы большинство людей, с которыми мы общаемся. В мире и так слишком много бездельников. Если бы Джулиан был одним из них, мы, наверное, никогда бы с ним не встретились.
— Дело не совсем в этом… Видите ли, я из той же породы людей, что и вы. Если бы я просто сидел без дела и потреблял бесплатные блага жизни — я, наверное, сошел бы с ума. Вы тоже, — психолог замолчал, подыскивая слова. — Наверное, я попрошу вас взять на себя дополнительную работу, в качестве индивидуального психотерапевта для Джулиана, вдобавок к вашей основной работе в университете. До тех пор, пока ему не станет лучше.
Амелия посмотрела на него так, как иногда смотрела на своих студентов.
— Спасибо, что не стали напоминать — он ведь выполнял такую же работу для меня самой, — она встала и прошла через холл к автомату с кофе. — Взять вам чашечку?
— Нет, спасибо, не надо.
Когда Амелия вернулась, она передвинула стул так, чтобы столик оказался между ней и доктором Джефферсоном.
— Неделю назад я бы бросила все на свете ради того, чтобы стать психотерапевтом для Джулиана. Я люблю его сильнее, чем вы или он сам — как выяснилось, — и, конечно же, я очень многим ему обязана.
Она замолчала и подалась вперед.
— Но за последние несколько дней я узнала, что мир устроен гораздо сложнее, чем мне казалось раньше. Вы знаете, что Джулиан ездил в Вашингтон?
— Нет. Государственные дела?
— Не совсем. Он ездил в Вашингтон, потому что там была я — я там работала. Он явился ко мне, как я теперь понимаю, с мольбой о помощи.
— Это из-за убитого мальчика?
— И из-за всех остальных убитых и растоптанных толпой. Я ужаснулась, услышав его рассказ — еще до того, как это появилось в выпусках новостей. Но я… Я… — Амелия поднесла чашечку с кофе к губам и попробовала отхлебнуть, но быстро отставила чашку на стол и всхлипнула — неожиданный, мучительный звук.
Она смахнула с ресниц набежавшие слезы.
— Все в порядке, успокойтесь.
— Все совсем не в порядке! Но это гораздо больше, чем он или я. Больше, чем даже наша жизнь или смерть.
— Погодите, что вы такое говорите? Погодите. Это ваша работа?
— Я и так уже сказала слишком много. Но — да.
— Что это — защитная реакция, уход в работу?
— Можно сказать и так. Да.
Доктор Джефферсон откинулся на спинку дивана и стал энергично приглаживать свою бородку, будто боялся, что она вот-вот отклеится.
— Защита… Блейз, доктор Хардинг… Я целыми днями смотрю, как люди мне лгут. И хотя я разбираюсь не очень во многом, но это моя специальность.
— И что?
— И ничего. Ваша работа — это ваша работа, и меня она интересует лишь настолько, насколько она касается моего пациента. Мне безразлично, чем вы занимаетесь — спасаете страну или спасаете мир. Единственное, о чем я вас прошу — когда вы не заняты этим своим делом, занимайтесь Джулианом.
— Конечно.
— Вы действительно многим ему обязаны.
— Доктор Джефферсон, у меня уже есть крестная мать. И мне не нужна еще одна, с бородой и в брюках.
— Верно подмечено. Простите, я не хотел вас обидеть, — он поднялся. — Я не должен перекладывать на вас собственное чувство вины. Мне нельзя было отпускать Джулиана после того, как я с ним подключался. Если бы я настоял на своем, заставил его лечь в больницу — ничего этого не случилось бы.
Он протянул руку. Амелия ее пожала.
— Вот и хорошо. Вы будете укорять себя, я — себя, а наш больной тем временем поправится.
Джефферсон улыбнулся.
— Позаботьтесь о нем. И о себе. Такая работа требует ужасного нервного напряжения.
Амелия проводила его взглядом. Наружная дверь лопнула, закрываясь. Лицо Амелии покраснело, на глаза набежали слезы. Она старалась сдержаться, но не выдержала и расплакалась.
Когда я стал умирать, ощущение было такое, будто я плыву по коридору из яркого белого света. Потом я оказался в просторной светлой комнате, где были Амелия, и мои родители, и еще с десяток друзей и родственников. Отец был таким, каким я помнил его еще со школьных лет — стройным и без бороды. Нан Ли, первая девчонка, с которой у меня было что-то серьезное, стояла рядом со мной, засунув руку мне в карман, и поглаживала мои гениталии. Амелия с дурацкой улыбкой наблюдала за нами.
Все молчали и только смотрели друг на друга. Потом свет угас, и я проснулся в больнице. У меня на лице была кислородная маска, и воняло блевотиной. Нижняя челюсть болела, как будто кто-то меня ударил.
Рука была словно чужая и почти не слушалась, но я все же сумел дотянуться до маски и сдернуть ее с лица. В комнате был кто-то еще, кто — мне не было видно, но вроде бы женщина, и я попросил дать мне носовой платок — хотелось высморкаться. Она дала мне платок, но, когда я попробовал высморкаться, начался новый приступ рвоты — и она помогла мне приподняться и быстро подставила к подбородку металлический лоток, и держала, пока я блевал и откашливался, издавая премерзостные звуки. Потом она подала мне стакан воды и велела прополоскать рот. Только тогда я понял, что это не медсестра, а Амелия. Я произнес что-то романтическое, роде «Вот дерьмо!», и снова начал проваливаться во тьму, а она уложила меня обратно на подушку и натянула на лицо кислородную маску. Я еще услышал, как она позвала медсестру, а потом совсем отключился.
До чего все-таки странно — какие-то из подобных эпизодов запоминаются очень четко, во всех мельчайших подробностях, а другие совсем забываются. Мне потом сказали, что после этого маленького рвотного ритуала я проспал пятнадцать часов подряд. А самому мне казалось, что я всего лишь на несколько секунд закрыл глаза. И когда снова их открыл — передо мной был уже доктор Джефферсон, с инъектором, которым он только что ввел какое-то лекарство мне в руку.
Кислородной маски на мне уже не было.
— Не пытайтесь встать, — предупредил доктор Джефферсон. — Расскажите, как вы себя чувствуете?
— Хорошо, — я едва смог сфокусировать взгляд на нем. — Во-первых, я чувствую, что не умер — правильно? Таблеток не хватило.
— Амелия нашла вас и спасла.
— Я должен ее поблагодарить.
— Следует ли из этого, что вы намерены повторить то, что пытались сделать?
— А много таких, что не повторяют?
— Очень много, — у него в руках оказался стакан воды с пластиковой трубочкой. — Люди решаются на самоубийство по очень разным причинам.
Я попил воды через трубочку. Вода была холодная.
— Вы же не думаете, что я так уж серьезно настроен насчет этого?
— Думаю. Все, за что вы беретесь, вы делаете очень старательно и обычно доводите дело до конца. Если бы Амелия не пришла домой и не нашла вас, вы были бы уже мертвы.
— Я благодарен ей, — повторил я.
— Сейчас она спит. Она оставалась рядом с вами, пока не заснула.
— А потом пришли вы.
— Это она меня вызвала Ей не хотелось, чтобы, когда вы проснетесь, рядом не оказалось никого знакомого, — Джефферсон взвесил в руке инъектор. — А я ре-ил посодействовать вашему пробуждению с помощью умеренного стимулятора.
Я кивнул и чуть приподнялся, стараясь сесть.
— Я чувствую себя неплохо. Это лекарство обезвреживает таблетки? Те, которыми я отравился.
— Нет, от отравления вас уже вылечили. Вам не хочется об этом поговорить?
— Нет, — потянулся за водой, и Джефферсон снова подал мне стакан. — Во всяком случае — не с вами.
— Может быть, с Амелией?
— Не сейчас, — я попил воды и смог сам поставить стакан на место. — Сперва я хочу подключиться со своей группой. Они поймут меня.
Последовала долгая пауза.
— Вы не сможете этого сделать.
Я не понял.
— Почему это? Смогу, конечно. Это происходит автоматически.
— Вас сняли с этой работы, Джулиан. Вы больше не сможете быть механиком.
— Подождите, как это? Вы что, думаете, хоть кто-нибудь из моей группы удивится вот этому ? Вы что, думаете, они настолько тупые или бесчувственные?
— Дело не в этом. Дело в том, что они могут просто не пережить того, что пережили вы! Я прошел специальную подготовку, я знаю, чего ожидать — и все равно мне очень не хотелось бы снова подключаться вместе с вами. Разве вы хотите убить своих друзей?
— Убить их?..
— Да! Вот именно — убить! Вам не приходило в голову, что ваш эксперимент над собой может подвигнуть кого-нибудь из них последовать вашему примеру? Например, Канди. Она и так уже очень давно близка к депрессивному состоянию.
Я поразмыслил. Что ж, это имело смысл.
— А после того, как я вылечусь?
— Нет. Вы больше никогда не будете механиком. Вас направят в другие части…
— В строевые части?! Да вы что? Чтобы я служил с этими «бутсами»?!
— Вы вряд ли подходите для службы в строевых частях. Скорее всего, командование примет во внимание ваше образование и вас направят куда-нибудь техником.
— В Портобелло?
— Это вряд ли. Там у вас будет сильное искушение подключиться вместе с ребятами из вашей группы. Вашей бывшей группы, — Джефферсон медленно покачал головой. — Неужели вы не понимаете? Это ничем хорошим не кончится — ни для вас, ни для них.
— О!.. Понимаю… Понимаю. Во всяком случае — по вашему мнению.
— Это мнение специалиста, — подчеркнул он. — Я не хочу, чтобы вам что-то повредило, и не желаю угодить под трибунал за преступную халатность — что непременно случилось бы, если бы я позволил вам вернуться в группу и если бы кто-нибудь из группы не смог пережить разделенных с вами воспоминаний.
— Нам всем уже не раз случалось разделять чувства людей, которые умирали, и умирали жестокой смертью.
— Но эти люди не возвращались к жизни после смерти, и смерть не была для них такой желанной, как для вас.
— Но ведь меня можно вылечить от этого, — уже говоря это, я знал, как фальшиво и неправдоподобно звучат мои слова.
— Когда-нибудь, наверное, так и будет, — его слова тоже звучали не очень-то убедительно.
В квартире было слишком чисто. Джулиан переходил из комнаты в комнату, пытаясь понять, что же здесь не так, и вдруг сообразил — Амелия, наверное, наняла кого-то прибирать по дому. Ни у него самого, ни у Амелии не было врожденной склонности к поддержанию в доме идеального порядка. Скорее всего, Амелия выяснила, когда его собираются выписать, и потратила несколько долларов на то, чтобы нанять уборщицу. Кровать была убрана с армейской аккуратностью — у Джулиана сразу всплыли неприятные воспоминания, — а на кровати лежала записка с сегодняшней датой, обведенной сердечком.
Джулиан заварил себе чашку кофе, разлив при этом воду и рассыпав зерна, — но он тотчас же добросовестно вытер все тряпочкой. С чашкой кофе он сел за рабочий стол. За время его отсутствия скопилось немало корреспонденции, по большей части неприятной. Письмо из военного департамента о том, что ему предоставляется месячный отпуск с ограниченным содержанием и назначением для последующего прохождения службы в гарнизоне совсем рядом с университетским городком — примерно в двух километрах от дома. Его назначили на должность старшего научного ассистента — с так называемым «временным исполнением обязанностей», так что в «свободное от несения службы» время он мог жить я дома. Если читать это послание между строк, можно было понять, что военное ведомство за милую душу выперло бы Джулиана со службы, но не сделало этого из принципа. Это был бы плохой пример для прочих — добиться увольнения из армии посредством попытки самоубийства.
Мона Пирс внимательно выслушивала Джулиана и задавала правильные вопросы. Она не винила его за то, что он сделал, и возмущалась армейскими службами, которые не обратили должного внимания на его состояние и не освободили от обязанностей, пока еще не случилось непоправимое. Она даже не высказывалась против самоубийства как такового, по умолчанию как бы позволяя Джулиану самому решать — пытаться или нет снова свести счеты с жизнью. Но только не из-за того убитого мальчишки. Смерть мальчика была обусловлена множеством самых разных причин, и лишь по несчастной случайности получилось так, что Джулиан тоже оказался там в то самое время, причем против своей воли, так что участие Джулиана в убийстве мальчишки было пассивным и неумышленным.
Наверное, писать эти письма было не очень приятно, но вдвойне неприятнее было на них отвечать. Джулиан придумал два основных варианта ответов. Первый — краткий: «Спасибо за заботу. Сейчас со мной все в порядке», а второй — более подробный, с объяснениями — для тех, кому это было действительно нужно и кто не стал бы особенно волноваться из-за этого. Джулиан еще не закончил отвечать на письма, когда домой вернулась Амелия с дорожной сумкой в руках.
Пока Джулиан был заключен в наблюдательной палате, Амелии не разрешали с ним видеться. Как только его выпустили, он позвонил домой, но Амелию не застал. Дежурный сообщил Джулиану, что доктора Хардинг сейчас нет в городе.
Они обнялись и сказали друг другу то, что и должны сказать. Джулиан, не спрашивая, налил Амелии чашку кофе.
— Ты никогда на моей памяти не выглядела такой ставшей. Все еще мотаешься в Вашингтон и обратно?
Амелия кивнула и взяла свой кофе.
— И еще в Женеву и в Токио. Мне надо было повидаться с некоторыми людьми в Европе и в Киото, — она глянула на часы. — А в полночь я снова лечу в Вашингтон.
— Господи! Чего ради ты так убиваешься? Амелия посмотрела на него, и оба рассмеялись, чтобы скрыть неловкость.
Амелия поставила чашку на стол.
— Давай поставим будильник на половину одиннадцатого и немного отдохнем. Не хотел бы ты поехать вместе со мной в Вашингтон?
— Чтобы встретиться с твоим таинственным Питером?
— И немного посчитать. Мне сейчас нужна любая помощь, какую я только могу получить. Я должна убедить Макро…
— Убедить в чем? Что за чертовщину ты там… Амелия выскользнула из платья и встала.
— Сперва — в постель. Потом — спать. А потом — объяснения.
Пока мы с Амелией, еще как следует не проснувшись, одевались и помогали друг другу собирать кое-какую одежду для поездки, она в общих чертах рассказала мне, чем нам предстоит заняться в Вашингтоне. Сон у меня как рукой сняло.
Если окажется, что Амелия права и теория Питера Бланкеншипа верна, то проект «Юпитер» надо немедленно закрывать. Иначе буквально все полетит ко всем чертям: Земля, Солнечная система, даже сама Вселенная. Потому что проект «Юпитер» может воссоздать изначальное рассеяние, тот самый «большой взрыв», с которого все это когда-то началось.
Юпитер вместе со своими спутниками прекратят существование в течение какой-то доли секунды, Земля и Солнце просуществуют на пару десятков минут дольше. Потом рассеивающиеся потоки частиц и чистой энергии помчатся дальше, и поглотят все звезды и планеты нашей Галактики, а затем отправятся еще дальше, сметая на своем пути все остальное — все, что осталось.
Одним из аспектов космологии, для проверки которого и был учрежден проект «Юпитер», являлась теория «ускоренной Вселенной». Теория эта появилась примерно сто лет назад и прижилась, невзирая на некоторую неуклюжесть и скептическое отношение к ней в ученых кругах. Невзирая на то что она была создана как модель для обоснования модели же — ведь проверить ее правильность в эксперименте не представлялось возможным, по крайней мере сто лет назад, когда теория создавалась. Эта теория описывала, что произошло в малую долю секунды после сотворения Вселенной — а именно в промежуток в десять в минус тридцать пятой степени секунды от точки отсчета времени.
Попросту говоря, в течение такого короткого временного промежутка либо увеличивается скорость света, либо замедляется течение времени. По ряду причин ученые всегда более склонялись к версии растяжения времени.
Все это имело место тогда, когда Вселенная была еще очень маленькой — от исходной точки «большого взрыва» за такое время она успела разрастись примерно до размеров горошины.
Пока мы ехали в такси к аэропорту и летели в самолете, Амелия спала, а я перелистывал записи уравнении поля и пытался проверить методику Амелии с помощью псевдооперантной теории. Псевдооперантная теория была еще совсем новой, и мне пока ни разу не приходилось применять ее для решения конкретных практических задач. Амелия только краем уха слышала о таком методе. Мне надо было еще обсудить кое-какие практические аспекты применения этой теории со знающими людьми, а еще, чтобы расчеты получились точными, мне нужен был гораздо более мощный компьютер, чем мой компактный ноутбук.
— Здесь затронуто гораздо большее, чем карьера. Это… Нет, Джулиан. Пойми, я не могу тебе рассказать.
— Потому что я слишком нервный.
— Нет. Не поэтому. Вовсе не поэтому! Я только… — официант прикатил в кабинет столик с нашими заказами. Амелия завернула свой бутерброд в салфетку и встала. — Пойми, Джулиан, ты просто всего не знаешь, и я не имею права тебе рассказать. Надеюсь, ты уже в порядке? Я должна идти.
— Иди, конечно. Я понимаю — работа.
— Это больше, чем работа. Потом, когда ты узнаешь, ты все поймешь и простишь меня за вынужденную скрытность. Мы обязательно поговорим еще об этом мальчике. И обо всем остальном. А пока пей таблетки и не принимай случившееся слишком близко к сердцу, — Амелия нежно поцеловала меня и выскользнула из кабинета. Глаза ее были влажными от слез. Я проводил ее взглядом.
Гамбургер выглядел неплохо, но на вкус был как мертвечина. Я откусил кусок, но не смог проглотить — выплюнул все на салфетку и прополоскал рот парой-тройкой глотков виски. Потом я еще раз позвонил, требуя виски, но столик сказал, что в течение следующего часа спиртного я больше не получу.
Я поехал в аэропорт и, ожидая самолета, выпил еще в двух местах. Я пил, и пока летел, пил, пока ехал в такси.
Дома я нашел полбутылки водки и вылил все в большую кружку, перед тем насыпав туда целую горку ледяных кубиков. Я помешивал водку в кружке, пока она как следует не охладилась. Потом я открыл коробочку с таблетками, высыпал их все на стол и аккуратно разложил на семь кучек по пять штук в каждой.
Я сумел проглотить шесть кучек, запивая каждую глотком ледяной водки. Перед тем, как взяться за седьмую, последнюю, мне вдруг вздумалось написать Амелии записку. В конце концов я был ей очень многим обязан. Но когда я попытался встать, чтобы найти где-нибудь бумагу и карандаш, мои ноги отказались повиноваться — они лежали неподвижно, как мертвые глыбы. Какое-то время я обдумывал эту неприятность и решил просто выпить оставшиеся таблетки — протянул за ними руку, но рука обвисла и закачалась, словно маятник. Все равно — я смотрел на таблетки и никак не мог сфокусировать на них взгляд. Тогда я просто откинулся в кресле и расслабился — ощущение было очень приятное, я как будто парил в пространстве. Потом я подумал, что, наверное, это — последнее ощущение в моей жизни, и решил, что это хорошо. Во всяком случае, так гораздо лучше, чем гоняться за всеми этими генералами.
* * *
Войдя в квартиру шестью часами позже, Амелия почувствовала резкий запах мочи. Она быстро осмотрела все комнаты и наконец нашла Джулиана в алькове-библиотеке. Он лежал, мешковато обвиснув, на ее любимом кресле. Перед ним на столике осталась последняя маленькая кучка таблеток, пустая коробочка от лекарства и большая кружка, до половины налитая теплой водкой, разбавленной водой.Всхлипывая, Амелия потрогала его шею, нащупывая пульс — пульс как будто был. Испуганная Амелия дважды сильно ударила Джулиана по щекам — никакой реакции.
Она позвонила в службу спасения, но оказалось, что все бригады сейчас на вызовах и придется ожидать не менее часа. Тогда Амелия связалась с медпунктом университетского городка, рассказала, что у нее случилось, и сказала, что привезет Джулиана туда. Потом она вызвала такси.
Амелия стащила Джулиана с кресла, подхватила под руки и попыталась вытащить из алькова. Но у нее не хватило сил — она не смогла его поднять. А волочить Джулиана через весь дом по полу, держа за ноги, Амелия тоже не могла — это было слишком постыдно. Она выскочила обратно на улицу и чуть не врезалась в мускулистого парня-студента. Студент сразу согласился помочь. Он вынес Джулиана, поместил в такси и поехал вместе с Амелией до больницы, задавая по дороге вопросы, на которые она отвечала только невразумительными восклицаниями.
Как оказалось, студенту не обязательно было провожать Амелию до больницы — его помощь больше не понадобилась, потому что у больничного подъезда уже поджидали доктор и двое санитаров с носилками. Санитары быстро погрузили Джулиана на каталку, а доктор сделал ему две инъекции — в руку и в грудную клетку. После инъекции в грудную клетку Джулиан застонал и дернулся, глаза его приоткрылись, но видны были одни белки. Врач сказал, что это хороший признак. Только рез сутки можно будет наверняка сказать, выздоровеет ли больной, так что Амелия могла либо ждать здесь, либо пойти домой.
Она сделала и то, и Другое — поехала на такси вместе со своим помощником-студентом обратно домой, положила в сумку тетради и записи для будущих занятий и вернулась в больницу.
В комнате ожидания не было больше ни души. Амелия взяла чашечку кофе из автомата и присела на край кушетки.
Она разобрала бумаги, разложила их по порядку и стала просматривать заметки для лекции, но никак не могла сосредоточиться на них. Ей было бы трудно нормально заниматься обычной работой, даже если бы дома все было в порядке. Если Питер прав — а Амелия верила, что так и есть, — то проекту «Юпитер» конец. И его скоро закроют. Одиннадцать лет, большая часть ее профессиональной карьеры физика, пойдет коту под хвост. А тут еще и это! Этот неожиданный кризис в личной жизни… Несколько месяцев назад Джулиан настроил на нее свои мысленные часы, отсчитывающие время жизни. Это она во всем виновата! Если бы она сумела отбросить в сторону работу с Питером, если бы она сумела позабыть о своей карьере — и помогла Джулиану справиться с его страданиями и чувством вины, он бы не попал сюда, в больницу.
А может, и попал бы. Но тогда в этом не было бы ее вины.
В комнату вошел негр в мундире полковника и сел на кушетку рядом с Амелией. Резкий лимонный аромат его одеколона забивал больничные запахи. Полковник сказал:
— Вы, наверное, Амелия?
— Меня зовут Блейз. Или профессор Хардинг. Полковник-неф кивнул, но руки не подал.
— Я психотерапевт Джулиана, доктор Замат Джефферсон.
— Должна заметить, ваша психотерапия не сработала.
Полковник снова кивнул.
— Да, я знал, что у него суицидальные намерения. Я подключался вместе с ним. Поэтому я и дал ему таблетки, которыми он отравился.
— Что?! — Амелия в недоумении уставилась на психотерапевта. — Как прикажете это понимать?
— Он мог принять сразу всю упаковку таблеток и остаться в живых. Был бы в коме, но не смертельной.
— Значит, он вне опасности?
Полковник выложил на столик перед собой розовый лабораторный бланк и разгладил его обеими руками.
— Посмотрите вот сюда, в графу «алкоголь». Содержание алкоголя в крови — тридцать пять промилле. Одного этого почти хватает для самоубийства. Смертельная концентрация — сорок промилле.
— Вы и так знаете, что он много выпил. Вы же подключались вместе с ним.
— Вот именно. Обычно он не напивается так сильно. И сценарий, который Джулиан придумывал для самоубийства… Ну… Вообще-то, там не было ни алкоголя, ни таблеток.
— Вот как? И как же он собирался это устроить?
— Я не могу вам сказать. Но это должны были быть противозаконные действия, — психолог взял бланк с результатами анализов и аккуратно сложил пополам. — И в этом… В этом вы могли бы помочь.
— Помочь кому? Ему или армии?
— И ему, и армии. Если Джулиан выкарабкается из того состояния — а я почти уверен, что он оправится, — то он больше никогда не сможет работать механиком. Вы можете помочь ему это пережить.
Амелия помрачнела.
— Что вы имеете в виду? Ему ненавистна сама мысль о том, чтобы быть солдатом?
— Возможно. Но к подключениям вместе со своей группой он относится совсем иначе. Это серьезный довод. Джулиан в какой-то мере пристрастился к такой тесной взаимосвязи — можно сказать, к близости — с другими людьми, со своей боевой группой. Возможно, вам удастся хоть как-то помочь ему смириться с этой утратой.
— Близость… Секс?
— Вот именно, — черный доктор еще раз сложил листок с анализами пополам и разгладил сгиб ногтем. — Амелия, Блейз, я не знаю, понимаете ли вы, как сильно он вас любит, насколько он от вас зависим.
— Конечно же, я знаю. И это чувство взаимно.
— Ну, я никогда не чувствовал, что чувствуете вы… А с точки зрения Джулиана, в ваших отношениях есть некая неравнозначность, асимметрия.
Амелия откинулась на спинку дивана.
— И чего же он от меня хочет? — напряженным голосом спросила она. — Он знает, что у меня не так уж много времени. У меня всего одна жизнь.
— Джулиан знает, что ваша жизнь отдана работе. То, что вы делаете, более важно для вас, чем то, что вы есть.
— Довольно неприятное откровение. — Оба вздрогнули, когда в соседней комнате раздался резкий звон — кто-то уронил на пол металлический лоток с инструментами. — Но именно таковы большинство людей, с которыми мы общаемся. В мире и так слишком много бездельников. Если бы Джулиан был одним из них, мы, наверное, никогда бы с ним не встретились.
— Дело не совсем в этом… Видите ли, я из той же породы людей, что и вы. Если бы я просто сидел без дела и потреблял бесплатные блага жизни — я, наверное, сошел бы с ума. Вы тоже, — психолог замолчал, подыскивая слова. — Наверное, я попрошу вас взять на себя дополнительную работу, в качестве индивидуального психотерапевта для Джулиана, вдобавок к вашей основной работе в университете. До тех пор, пока ему не станет лучше.
Амелия посмотрела на него так, как иногда смотрела на своих студентов.
— Спасибо, что не стали напоминать — он ведь выполнял такую же работу для меня самой, — она встала и прошла через холл к автомату с кофе. — Взять вам чашечку?
— Нет, спасибо, не надо.
Когда Амелия вернулась, она передвинула стул так, чтобы столик оказался между ней и доктором Джефферсоном.
— Неделю назад я бы бросила все на свете ради того, чтобы стать психотерапевтом для Джулиана. Я люблю его сильнее, чем вы или он сам — как выяснилось, — и, конечно же, я очень многим ему обязана.
Она замолчала и подалась вперед.
— Но за последние несколько дней я узнала, что мир устроен гораздо сложнее, чем мне казалось раньше. Вы знаете, что Джулиан ездил в Вашингтон?
— Нет. Государственные дела?
— Не совсем. Он ездил в Вашингтон, потому что там была я — я там работала. Он явился ко мне, как я теперь понимаю, с мольбой о помощи.
— Это из-за убитого мальчика?
— И из-за всех остальных убитых и растоптанных толпой. Я ужаснулась, услышав его рассказ — еще до того, как это появилось в выпусках новостей. Но я… Я… — Амелия поднесла чашечку с кофе к губам и попробовала отхлебнуть, но быстро отставила чашку на стол и всхлипнула — неожиданный, мучительный звук.
Она смахнула с ресниц набежавшие слезы.
— Все в порядке, успокойтесь.
— Все совсем не в порядке! Но это гораздо больше, чем он или я. Больше, чем даже наша жизнь или смерть.
— Погодите, что вы такое говорите? Погодите. Это ваша работа?
— Я и так уже сказала слишком много. Но — да.
— Что это — защитная реакция, уход в работу?
— Можно сказать и так. Да.
Доктор Джефферсон откинулся на спинку дивана и стал энергично приглаживать свою бородку, будто боялся, что она вот-вот отклеится.
— Защита… Блейз, доктор Хардинг… Я целыми днями смотрю, как люди мне лгут. И хотя я разбираюсь не очень во многом, но это моя специальность.
— И что?
— И ничего. Ваша работа — это ваша работа, и меня она интересует лишь настолько, насколько она касается моего пациента. Мне безразлично, чем вы занимаетесь — спасаете страну или спасаете мир. Единственное, о чем я вас прошу — когда вы не заняты этим своим делом, занимайтесь Джулианом.
— Конечно.
— Вы действительно многим ему обязаны.
— Доктор Джефферсон, у меня уже есть крестная мать. И мне не нужна еще одна, с бородой и в брюках.
— Верно подмечено. Простите, я не хотел вас обидеть, — он поднялся. — Я не должен перекладывать на вас собственное чувство вины. Мне нельзя было отпускать Джулиана после того, как я с ним подключался. Если бы я настоял на своем, заставил его лечь в больницу — ничего этого не случилось бы.
Он протянул руку. Амелия ее пожала.
— Вот и хорошо. Вы будете укорять себя, я — себя, а наш больной тем временем поправится.
Джефферсон улыбнулся.
— Позаботьтесь о нем. И о себе. Такая работа требует ужасного нервного напряжения.
Амелия проводила его взглядом. Наружная дверь лопнула, закрываясь. Лицо Амелии покраснело, на глаза набежали слезы. Она старалась сдержаться, но не выдержала и расплакалась.
Когда я стал умирать, ощущение было такое, будто я плыву по коридору из яркого белого света. Потом я оказался в просторной светлой комнате, где были Амелия, и мои родители, и еще с десяток друзей и родственников. Отец был таким, каким я помнил его еще со школьных лет — стройным и без бороды. Нан Ли, первая девчонка, с которой у меня было что-то серьезное, стояла рядом со мной, засунув руку мне в карман, и поглаживала мои гениталии. Амелия с дурацкой улыбкой наблюдала за нами.
Все молчали и только смотрели друг на друга. Потом свет угас, и я проснулся в больнице. У меня на лице была кислородная маска, и воняло блевотиной. Нижняя челюсть болела, как будто кто-то меня ударил.
Рука была словно чужая и почти не слушалась, но я все же сумел дотянуться до маски и сдернуть ее с лица. В комнате был кто-то еще, кто — мне не было видно, но вроде бы женщина, и я попросил дать мне носовой платок — хотелось высморкаться. Она дала мне платок, но, когда я попробовал высморкаться, начался новый приступ рвоты — и она помогла мне приподняться и быстро подставила к подбородку металлический лоток, и держала, пока я блевал и откашливался, издавая премерзостные звуки. Потом она подала мне стакан воды и велела прополоскать рот. Только тогда я понял, что это не медсестра, а Амелия. Я произнес что-то романтическое, роде «Вот дерьмо!», и снова начал проваливаться во тьму, а она уложила меня обратно на подушку и натянула на лицо кислородную маску. Я еще услышал, как она позвала медсестру, а потом совсем отключился.
До чего все-таки странно — какие-то из подобных эпизодов запоминаются очень четко, во всех мельчайших подробностях, а другие совсем забываются. Мне потом сказали, что после этого маленького рвотного ритуала я проспал пятнадцать часов подряд. А самому мне казалось, что я всего лишь на несколько секунд закрыл глаза. И когда снова их открыл — передо мной был уже доктор Джефферсон, с инъектором, которым он только что ввел какое-то лекарство мне в руку.
Кислородной маски на мне уже не было.
— Не пытайтесь встать, — предупредил доктор Джефферсон. — Расскажите, как вы себя чувствуете?
— Хорошо, — я едва смог сфокусировать взгляд на нем. — Во-первых, я чувствую, что не умер — правильно? Таблеток не хватило.
— Амелия нашла вас и спасла.
— Я должен ее поблагодарить.
— Следует ли из этого, что вы намерены повторить то, что пытались сделать?
— А много таких, что не повторяют?
— Очень много, — у него в руках оказался стакан воды с пластиковой трубочкой. — Люди решаются на самоубийство по очень разным причинам.
Я попил воды через трубочку. Вода была холодная.
— Вы же не думаете, что я так уж серьезно настроен насчет этого?
— Думаю. Все, за что вы беретесь, вы делаете очень старательно и обычно доводите дело до конца. Если бы Амелия не пришла домой и не нашла вас, вы были бы уже мертвы.
— Я благодарен ей, — повторил я.
— Сейчас она спит. Она оставалась рядом с вами, пока не заснула.
— А потом пришли вы.
— Это она меня вызвала Ей не хотелось, чтобы, когда вы проснетесь, рядом не оказалось никого знакомого, — Джефферсон взвесил в руке инъектор. — А я ре-ил посодействовать вашему пробуждению с помощью умеренного стимулятора.
Я кивнул и чуть приподнялся, стараясь сесть.
— Я чувствую себя неплохо. Это лекарство обезвреживает таблетки? Те, которыми я отравился.
— Нет, от отравления вас уже вылечили. Вам не хочется об этом поговорить?
— Нет, — потянулся за водой, и Джефферсон снова подал мне стакан. — Во всяком случае — не с вами.
— Может быть, с Амелией?
— Не сейчас, — я попил воды и смог сам поставить стакан на место. — Сперва я хочу подключиться со своей группой. Они поймут меня.
Последовала долгая пауза.
— Вы не сможете этого сделать.
Я не понял.
— Почему это? Смогу, конечно. Это происходит автоматически.
— Вас сняли с этой работы, Джулиан. Вы больше не сможете быть механиком.
— Подождите, как это? Вы что, думаете, хоть кто-нибудь из моей группы удивится вот этому ? Вы что, думаете, они настолько тупые или бесчувственные?
— Дело не в этом. Дело в том, что они могут просто не пережить того, что пережили вы! Я прошел специальную подготовку, я знаю, чего ожидать — и все равно мне очень не хотелось бы снова подключаться вместе с вами. Разве вы хотите убить своих друзей?
— Убить их?..
— Да! Вот именно — убить! Вам не приходило в голову, что ваш эксперимент над собой может подвигнуть кого-нибудь из них последовать вашему примеру? Например, Канди. Она и так уже очень давно близка к депрессивному состоянию.
Я поразмыслил. Что ж, это имело смысл.
— А после того, как я вылечусь?
— Нет. Вы больше никогда не будете механиком. Вас направят в другие части…
— В строевые части?! Да вы что? Чтобы я служил с этими «бутсами»?!
— Вы вряд ли подходите для службы в строевых частях. Скорее всего, командование примет во внимание ваше образование и вас направят куда-нибудь техником.
— В Портобелло?
— Это вряд ли. Там у вас будет сильное искушение подключиться вместе с ребятами из вашей группы. Вашей бывшей группы, — Джефферсон медленно покачал головой. — Неужели вы не понимаете? Это ничем хорошим не кончится — ни для вас, ни для них.
— О!.. Понимаю… Понимаю. Во всяком случае — по вашему мнению.
— Это мнение специалиста, — подчеркнул он. — Я не хочу, чтобы вам что-то повредило, и не желаю угодить под трибунал за преступную халатность — что непременно случилось бы, если бы я позволил вам вернуться в группу и если бы кто-нибудь из группы не смог пережить разделенных с вами воспоминаний.
— Нам всем уже не раз случалось разделять чувства людей, которые умирали, и умирали жестокой смертью.
— Но эти люди не возвращались к жизни после смерти, и смерть не была для них такой желанной, как для вас.
— Но ведь меня можно вылечить от этого, — уже говоря это, я знал, как фальшиво и неправдоподобно звучат мои слова.
— Когда-нибудь, наверное, так и будет, — его слова тоже звучали не очень-то убедительно.
* * *
Джулиана еще сутки подержали на постельном режиме, а потом перевели в «наблюдательное отделение», которое выглядело совсем как обычная комната в гостинице, с одной лишь разницей — комната эта запиралась снаружи, и замок всегда оставался закрытым. Доктор Джефферсон приходил через день в течение недели, и каждый день с Джулианом беседовала молодая, спокойная и доброжелательная Мона Пирс, гражданский врач-психотерапевт. Прошла неделя — к этому времени Джулиан постепенно пришел к мысли, что еще немного, и он действительно сойдет с ума. Потом Джефферсон подключился вместе с ним, и на следующий же день Джулиана выписали.В квартире было слишком чисто. Джулиан переходил из комнаты в комнату, пытаясь понять, что же здесь не так, и вдруг сообразил — Амелия, наверное, наняла кого-то прибирать по дому. Ни у него самого, ни у Амелии не было врожденной склонности к поддержанию в доме идеального порядка. Скорее всего, Амелия выяснила, когда его собираются выписать, и потратила несколько долларов на то, чтобы нанять уборщицу. Кровать была убрана с армейской аккуратностью — у Джулиана сразу всплыли неприятные воспоминания, — а на кровати лежала записка с сегодняшней датой, обведенной сердечком.
Джулиан заварил себе чашку кофе, разлив при этом воду и рассыпав зерна, — но он тотчас же добросовестно вытер все тряпочкой. С чашкой кофе он сел за рабочий стол. За время его отсутствия скопилось немало корреспонденции, по большей части неприятной. Письмо из военного департамента о том, что ему предоставляется месячный отпуск с ограниченным содержанием и назначением для последующего прохождения службы в гарнизоне совсем рядом с университетским городком — примерно в двух километрах от дома. Его назначили на должность старшего научного ассистента — с так называемым «временным исполнением обязанностей», так что в «свободное от несения службы» время он мог жить я дома. Если читать это послание между строк, можно было понять, что военное ведомство за милую душу выперло бы Джулиана со службы, но не сделало этого из принципа. Это был бы плохой пример для прочих — добиться увольнения из армии посредством попытки самоубийства.
Мона Пирс внимательно выслушивала Джулиана и задавала правильные вопросы. Она не винила его за то, что он сделал, и возмущалась армейскими службами, которые не обратили должного внимания на его состояние и не освободили от обязанностей, пока еще не случилось непоправимое. Она даже не высказывалась против самоубийства как такового, по умолчанию как бы позволяя Джулиану самому решать — пытаться или нет снова свести счеты с жизнью. Но только не из-за того убитого мальчишки. Смерть мальчика была обусловлена множеством самых разных причин, и лишь по несчастной случайности получилось так, что Джулиан тоже оказался там в то самое время, причем против своей воли, так что участие Джулиана в убийстве мальчишки было пассивным и неумышленным.
Наверное, писать эти письма было не очень приятно, но вдвойне неприятнее было на них отвечать. Джулиан придумал два основных варианта ответов. Первый — краткий: «Спасибо за заботу. Сейчас со мной все в порядке», а второй — более подробный, с объяснениями — для тех, кому это было действительно нужно и кто не стал бы особенно волноваться из-за этого. Джулиан еще не закончил отвечать на письма, когда домой вернулась Амелия с дорожной сумкой в руках.
Пока Джулиан был заключен в наблюдательной палате, Амелии не разрешали с ним видеться. Как только его выпустили, он позвонил домой, но Амелию не застал. Дежурный сообщил Джулиану, что доктора Хардинг сейчас нет в городе.
Они обнялись и сказали друг другу то, что и должны сказать. Джулиан, не спрашивая, налил Амелии чашку кофе.
— Ты никогда на моей памяти не выглядела такой ставшей. Все еще мотаешься в Вашингтон и обратно?
Амелия кивнула и взяла свой кофе.
— И еще в Женеву и в Токио. Мне надо было повидаться с некоторыми людьми в Европе и в Киото, — она глянула на часы. — А в полночь я снова лечу в Вашингтон.
— Господи! Чего ради ты так убиваешься? Амелия посмотрела на него, и оба рассмеялись, чтобы скрыть неловкость.
Амелия поставила чашку на стол.
— Давай поставим будильник на половину одиннадцатого и немного отдохнем. Не хотел бы ты поехать вместе со мной в Вашингтон?
— Чтобы встретиться с твоим таинственным Питером?
— И немного посчитать. Мне сейчас нужна любая помощь, какую я только могу получить. Я должна убедить Макро…
— Убедить в чем? Что за чертовщину ты там… Амелия выскользнула из платья и встала.
— Сперва — в постель. Потом — спать. А потом — объяснения.
Пока мы с Амелией, еще как следует не проснувшись, одевались и помогали друг другу собирать кое-какую одежду для поездки, она в общих чертах рассказала мне, чем нам предстоит заняться в Вашингтоне. Сон у меня как рукой сняло.
Если окажется, что Амелия права и теория Питера Бланкеншипа верна, то проект «Юпитер» надо немедленно закрывать. Иначе буквально все полетит ко всем чертям: Земля, Солнечная система, даже сама Вселенная. Потому что проект «Юпитер» может воссоздать изначальное рассеяние, тот самый «большой взрыв», с которого все это когда-то началось.
Юпитер вместе со своими спутниками прекратят существование в течение какой-то доли секунды, Земля и Солнце просуществуют на пару десятков минут дольше. Потом рассеивающиеся потоки частиц и чистой энергии помчатся дальше, и поглотят все звезды и планеты нашей Галактики, а затем отправятся еще дальше, сметая на своем пути все остальное — все, что осталось.
Одним из аспектов космологии, для проверки которого и был учрежден проект «Юпитер», являлась теория «ускоренной Вселенной». Теория эта появилась примерно сто лет назад и прижилась, невзирая на некоторую неуклюжесть и скептическое отношение к ней в ученых кругах. Невзирая на то что она была создана как модель для обоснования модели же — ведь проверить ее правильность в эксперименте не представлялось возможным, по крайней мере сто лет назад, когда теория создавалась. Эта теория описывала, что произошло в малую долю секунды после сотворения Вселенной — а именно в промежуток в десять в минус тридцать пятой степени секунды от точки отсчета времени.
Попросту говоря, в течение такого короткого временного промежутка либо увеличивается скорость света, либо замедляется течение времени. По ряду причин ученые всегда более склонялись к версии растяжения времени.
Все это имело место тогда, когда Вселенная была еще очень маленькой — от исходной точки «большого взрыва» за такое время она успела разрастись примерно до размеров горошины.
Пока мы ехали в такси к аэропорту и летели в самолете, Амелия спала, а я перелистывал записи уравнении поля и пытался проверить методику Амелии с помощью псевдооперантной теории. Псевдооперантная теория была еще совсем новой, и мне пока ни разу не приходилось применять ее для решения конкретных практических задач. Амелия только краем уха слышала о таком методе. Мне надо было еще обсудить кое-какие практические аспекты применения этой теории со знающими людьми, а еще, чтобы расчеты получились точными, мне нужен был гораздо более мощный компьютер, чем мой компактный ноутбук.