Страница:
Настоящих вооруженных роботов в армии не использовали по нескольким причинам. Во-первых, противник может захватить их в плен, перенастроить, а потом направить против тебя же. А если врагам удастся захватить управляемого солдатика — они получат только груду дорогостоящей, но ни на что не годной рухляди. Правда, пока еще ни один солдатик не попадал в плен целым и невредимым — система саморазрушения у них весьма действенная.
Другая проблема с роботами — их автономия. Машина должна быть способной действовать совершенно самостоятельно даже при отсутствии связи с командованием. Но ни одну армию в мире не вдохновлял образ — как, впрочем, и реальное воплощение — тяжело вооруженных боевых машин, по своему разумению принимающих решения в боевой обстановке. Кто бы захотел иметь с ними дело? Для наших солдатиков был предусмотрен режим частичной автономии — на тот случай, если механик умирал или терял сознание. Тогда солдатик прекращал огонь и убирался в укрытие, пока к нему не подключат другого механика.
Кроме того, управляемые солдатики являли собой гораздо более мощное психологическое оружие, чем любые роботы. Они воспринимались словно всемогущие рыцари войны, непобедимые герои. И наглядное воплощение высоких технологий, недоступных противнику.
Впрочем, как выяснилось позже, у противника на вооружении были свои боевые роботы — два танка, которые охраняли колонну грузовиков. Ту самую, уничтожить которую послали группу Джулиана. Но ни один из этих танков не доставил солдатикам никаких неприятностей. Оба танка погибли сразу же, как только выдали свое месторасположение стрельбой. Двадцать четыре автоматических грузовика тоже были уничтожены, после того как группа просмотрела их груз — боеприпасы и медикаменты.
Когда последний грузовик превратился в груду оплавленного метал лома, у группы еще оставалось четыре дня дежурства, и солдатиков перевезли вертолетом обратно в Портобелло, в базовый лагерь, и отправили в патрулирование. Патрулирование базового лагеря иногда бывало чертовски опасным занятием — лагерь пару раз обстреливали ракетами. Но большую часть времени здесь было спокойно. Впрочем, на скуку никто не жаловался — в конце концов механики заботились о собственной безопасности.
В прошлом месяце мы именно так потеряли одну из наших. Арли поехала в город за едой и кассетами. Какие-то головорезы стянули с нее парик, затащили в темную аллею, избили до полусмерти и зверски изнасиловали. Она не умерла, но и не выздоровела. Мерзавцы колотили ее затылком о стену, пока череп не треснул, и выковыряли имплантат. А потом они затолкали имплантат ей во влагалище и оставили Арли умирать.
Так что в этом месяце в группе было на одного человека меньше. Никто из новобранцев не подходил на место Арли, и неудивительно. Наверное, через месяц или два нас снова станет меньше — Саманта, ближайшая подруга Арли и даже чуть-чуть больше, чем подруга, в это дежурство мыслями была где-то далеко отсюда. Она ходила подавленная, расстроенная, вся какая-то заторможенная. Если бы нам досталось нормальное боевое задание, Саманта, может, и сумела бы встряхнуться и выкарабкаться из депрессии. Обе они, и Арли, и Саманта, были прекрасными солдатами — надо признать, для нашей работы они подходили получше меня. Но на патрулировании остается слишком много свободного времени для раздумий, а то задание с грузовиками — просто семечки, тупое упражнение в стрельбе. Любой летун мог управиться с ними в два счета, возвращаясь с какого-нибудь своего задания.
На дежурстве, пока мы были подключены в сеть, каждый из нас старался, как мог, поддержать Саманту. Но это оказалось не так-то просто. Естественно, ни она, ни Арли не могли скрыть от остальных, что испытывают друг к другу более чем дружеские чувства. Но обе девушки были достаточно хорошо воспитаны, чтобы этого стесняться, и они поощряли дружеское подшучивание с нашей стороны, чтобы сохранить свои непростые отношения в рамках приличий. Теперь, конечно, ни о каких шутках не могло быть и речи.
Последние три недели Саманта каждый день приезжала к Арли в оздоровительный центр. Кости Арли благополучно срастались, но в отношениях девушек появилась постоянная натянутость и неловкость — после тех повреждений, которые получила Арли, ей уже никогда не придется подключаться к солдатику, а значит, девушки никогда больше не будут так близки, как раньше… Н когда. За их искалеченные отношения Саманта страшно хотела бы отомстить повстанцам, но такой возможности не представилось. Пятерых повстанцев, замешанных в этом деле, разыскала полиция, и неделю назад их публично повесили на городской площади.
Я видел запись казни. Их даже не повесили, а медленно удушили удавками. И это в стране, в которой многие поколения до войны вообще не было такой меры наказания, как смертная казнь.
Наверное, после войны нам придется заново становиться цивилизованными людьми. В прошлом именно так всегда и происходило.
Джулиан по природе не был отшельником и обычно просто зарывался на пару дней в университетскую библиотеку. Но только не в пятницу.
Каждому механику полагались бесплатные билеты на любой самолет, и Джулиан, поддавшись внезапному порыву, полетел в Кембридж, штат Массачусетс, туда, где он работал над докторской диссертацией. Выбор оказался не слишком удачным — повсюду лежали кучи грязного мокрого снега, моросил противный мелкий дождь, было промозгло и сыро. Но Джулиан упорно решил исполнить то, что задумал — посетить все городские бары, которые сумеет вспомнить. В барах было до удивления много бестолковой зеленой молодежи.
Но Гарвард оставался Гарвардом, крыша по-прежнему протекала. Люди благоразумно предпочитали не пялить глаза на крепкого чернокожего мужчину в военной форме.
Не обращая внимания на дождь со снегом, Джулиан прошел пешком пару километров до своего любимого бара — старинного заведения под названием «Большая Медведица». Но бар оказался закрытым, и вместо старой вывески на окнах было наискосок намалевано «Багама!». Так что Джулиану ничего не оставалось, как развернуться и на закоченевших ногах потопать обратно к Площади. Он твердо решил не падать духом и надраться до бесчувствия.
На Площади был бар, названный в честь Джона Гарварда. Там давали девять сортов пива на разлив. Джулиан взял по пинте каждого сорта, методично осушил до дна все девять кружек и влез в такси, которое довезло его до аэропорта. Продремав в аэропорту шесть часов, на следующее утро Джулиан повез свое похмелье домой, в Хьюстон, навстречу восходящему солнцу.
Вернувшись домой, он заварил себе крепкий кофе и принялся разбирать накопившуюся за время его отсутствия корреспонденцию — в почтовом ящике и на автоответчике телекомма. По большей части в письмах не было ничего важного, и Джулиан сразу отправлял их в мусорную корзину. Отец прислал интересное письмо из Монтаны — он отдыхал там со своей новой женой, к которой Джулиан относился весьма прохладно. Дважды звонила мать — просила денег, потом позвонила еще раз сказать, что все уже уладилось. Оба брата звонили по поводу казни пяти костариканских партизан — они внимательно следили за военной карьерой Джулиана и догадывались, что пострадавшая женщина была из его команды.
Учреждение, в котором Джулиан работал в обычной жизни, как всегда, разродилось целым ворохом мягких розовых листочков с ничего не значащей перепиской между разными отделами. Но все эти бумажки Джулиан должен был хотя бы мельком просмотреть. Он внимательно изучил только запись ежемесячного заседания факультета, просто на тот случай, если там вдруг говорилось о чем-то стоящем. Джулиан всегда пропускал заседания факультета, потому что с десятого по девятнадцатое числа каждого месяца был на боевом дежурстве. Но служебной карьере Джулиана в университете это могло повредить с одной-единственной стороны — сослуживцы ему завидовали.
Под кипой листков-памяток из университета обнаружилось еще одно письмо — оно пришло по почте, в обычном бумажном конверте. Маленький квадратик бумаги, адресованный «Дж».. Джулиан заметил выглядывающий из-под розовых листков уголок конверта и вытащил его, разбросав университетские послания. Он надорвал уголок конверта с красным штампом в форме языков пламени — письмо было от Блейз, которую Джулиану разрешалось называть ее настоящим именем — Амелия. Они с Блейз работали в одном учреждении, она была его куратором — в прошлом, а еще — доверенным лицом и партнершей в сексе. Джулиан никогда не называл ее «подружкой» — это звучало бы несколько неуместно, поскольку Амелия была на пятнадцать лет старше. Чуть моложе новой жены его отца.
В письме она распространялась о проекте «Юпитер» — исследовании в области ядерной физики, над которым они оба работали. Еще там были кое-какие скандальные сплетни об их начальнике, но Амелия отправила письмо в старомодном бумажном конверте не только из-за этого. «Когда бы ты ни вернулся, — писала она, — сразу же приходи ко мне! Разбуди меня или вытащи меня из лаборатории — все равно. Я страшно хочу тебя, мой мальчик. Приходи поскорее, и ты узнаешь, каково это — когда я страшно тебя хочу».
Вообще-то, Джулиан собирался залечь в кровать и проспать несколько часов подряд. Но этим можно будет заняться и попозже. Он разорвал письмо пополам и бросил клочки в утилизатор. Набрал номер Амелии, но потом положил трубку. Оделся, чтобы не замерзнуть на холодном утреннем воздухе, и спустился вниз, к своему велосипеду.
Ранним утром университетский городок был тих и прекрасен, красные георгины и азалии пламенели под ярко-синим техасским небом. На улицах не было ни души. Джулиан сел на велосипед и не спеша поехал к Амелии, наслаждаясь спокойствием, постепенно возвращаясь к реальной жизни — или к ее иллюзии. Чем больше времени он проводил в подключении на боевом дежурстве, тем труднее ему было воспринимать тихую и мирную, плоскую и однозначную жизнь как настоящую реальность. Более настоящую, чем существо с двадцатью руками и ногами, чудовищное божество с десятью сердцами.
Ну, по крайней мере, в этой жизни у него не бывает менструаций.
Приложив палец к сенсорному замку, Джулиан вошел в дом Амелии. Хотя было воскресенье и только девять часов утра, Амелия уже встала и сейчас мылась в душе. Джулиан решил, что не стоит устраивать сюрпризов и являться к ней прямо туда. Эти души — опасное местечко. Однажды он поскользнулся в душе, занимаясь сексом с неуклюжей девчонкой-подростком, и сильно разбил подбородок — ходил потом весь в синяках. Так что душ теперь не вызывал у него решительно никаких эротических мыслей — впрочем, наверное, и у той девчонки тоже.
Поэтому Джулиан просто прошел в спальню, сел на кровать Амелии и взял газету, почитать, пока выключится вода в душе. Амелия беззаботно напевала какие-то песенки и переключала душ то на легкие брызги, то на жесткие, массирующие струи. Джулиан представил ее, обнаженную, под струями воды и почти переменил свое мнение о душе. Но все-таки он не стал раздеваться и остался на кровати, упорно пытаясь вникнуть в суть газетных строк.
Амелия поднялась наверх, закутанная в полотенце, и на мгновение опешила, увидев Джулиана. Но она быстро пришла в себя:
— Помогите! Чужой мужчина забрался ко мне в постель!
— А я думал, тебе нравятся незнакомцы…
— Только один, — Амелия рассмеялась и улеглась рядом с Джулианом, мокрая и горячая.
Все наши механики много говорят о сексе. Подключение к сети само собой подразумевает две вещи, которые обычные люди получают посредством секса или даже любви, — эмоциональное слияние с другим человеком и, так сказать, проникновение в плотские таинства противоположного пола. Это особенность состояния подключения, и так бывает каждый раз. Более того, в таком состоянии ты находишься постоянно, все время, пока тебя не отключат от сети. И после того, как группу отключают, все обсуждают то, что чувствовали — в том числе и это, — поскольку все вместе разделяли это таинство.
Амелия была единственной из гражданских, с кем я мог сколько угодно обсуждать эту тему. Она искренне интересовалась этим и обязательно попробовала бы такое сама — но подобное, увы, было невозможно. Амелия потеряла бы свое положение, а может, и многое другое.
Восемь или девять процентов людей, которым вживляли имплантат, либо умирали на операционном столе, либо, что еще хуже, — после операции их мозг полностью отключался и переставал работать. И даже у тех из нас, кто благополучно пережил операцию, резко повышался риск сосудистых поражений головного мозга, в том числе и инсультов со смертельным исходом. А когда механик подключен к боевой машине, риск развития таких осложнений увеличивается в десять раз.
В принципе у Амелии была возможность вживить себе имплантат — у нее были на это деньги, и она вполне могла слетать в Мехико или Гвадалахару, в клинику, где делают такие операции. Но тогда она потеряла бы очень многое: недвижимость, пенсионный фонд — почти все, что у нее имелось. Людям вроде меня это не грозило — потому что мы получили имплантаты не по собственному желанию, и было бы противозаконно в чем-то ущемлять права человека, который находится на действительной военной службе. А Амелия была уже не в том возрасте, чтобы поступить в армию.
Когда мы занимались любовью, я несколько раз чувствовал, что Амелия поглаживает пальцами металлический диск имплантата у меня на затылке, как будто ей хочется забраться туда, внутрь. По-моему, она сама даже не замечала этого.
Мы с Амелией уже много лет близкие друзья. Мы всюду бывали вместе, еще когда она, доктор физических наук, была моим научным консультантом. Но пока Каролин не умерла, до физической близости у нас с Амелией дело не доходило.
Карелии и мне поставили имплантаты в одно и то же время мы вместе в первый раз подключились к боевым машинам и вместе, в один и тот же день, пришли в группу Хотя у нас с ней было мало общего, мы постоянно ощущали глубокую эмоциональную привязанность друг к другу. Мы оба — чернокожие южане с университетскими дипломами. (А Амелия — белая, из Бостонских ирландцев.) Только Карелии специализировалась не на точных науках — она занималась телевидением и кино. Я почти никогда не смотрел телевизор, а Карелии не выучила бы дифференциального уравнения, даже если бы оно было написано у нее на лбу. Так что в этом плане у нас действительно не было ничего общего. Только это было совсем не важно.
Мы почувствовали физическое притяжение друг к другу уже на тренировочных подключениях — это обязательные испытания, которые надо пройти, прежде чем тебе доверят настоящую боевую машину. Мы тогда урывали каждую свободную минуту, чтобы побыть наедине, и занимались сексом трижды за раз, пылко, необузданно и отчаянно страстно. Даже для нормальных людей начало нашего романа показалось бы слишком бурным. Но тогда мы только попробовали, каково это — подключиться к сети, и ощущения, которые мы испытали, не шли ни в какое сравнение с тем, что нам доводилось чувствовать когда-либо раньше. Жизнь представлялась нам запутанной головоломкой, и мы как будто вдруг наткнулись на закоулок лабиринта, в котором никто еще никогда не бывал.
Но когда нас отключали, мы не могли отыскать этого закоулка, как ни старались. Мы много разговаривали, еще больше занимались сексом, мы обращались к психологам и разным консультантам, но оказалось, что, когда мы подключены к сети, — мы одно, единое существо, а все остальное время — два других, совершенно разных человека.
Я еще тогда рассказывал об этом Амелии — не только потому, что мы были друзьями, а еще и потому, что мы уже в тот период работали над одним проектом, и Амелия не могла не заметить, как я страдаю. Я не мог выкинуть Каролин из головы — в самом буквальном смысле.
Мы так с этим и не разобрались. Каролин умерла — совершенно неожиданно. У нее случился инсульт — причем в спокойной, мирной обстановке. Мы тогда ждали сменщиков после обычной, ничем не примечательной миссии.
Мне пришлось на неделю лечь в госпиталь. В каком-то смысле перенести это оказалось гораздо тяжелее, чем потерю просто любимого человека. Я потерял не только любимую — я словно потерял какую-то часть самого себя.
Амелия просидела эту неделю рядом со мной и все время держала меня за руку. С тех пор мы стали гораздо ближе друг другу.
Обычно я не засыпаю сразу после того, как позанимаюсь любовью, но не на этот раз, после субботних приключений в баре и бессонных часов в самолете. Можно было бы подумать, что человек, который проводит треть жизни как часть одной машины, будет вполне комфортно чувствовать себя, путешествуя внутри другой, — но, увы, это не так. Я не смог заснуть в самолете — все казалось, что только я засну — и чертова железка свалится вниз.
Меня разбудил запах жареного лука. Поздний завтрак или обед — какая разница? Амелия питала особое пристрастие к картофелю — наверное, сказывалась ирландская кровь. Она нажарила целую сковородку картошки с луком и чесноком. Нельзя сказать, чтобы я очень любил это блюдо, особенно на завтрак, но для Амелии это был обед. Она сказала, что встала в три, чтобы поработать — надо было рассчитать последовательность распада, но в конце концов у нее не вышло ничего стоящего. Так что за работу в воскресенье она вознаградила себя душем, невыспавшимся любовником и жареной картошкой.
Я нашел свою рубашку, но так и не смог отыскать джинсы — поэтому надел пижамные брюки Амелии. Мы носили одежду одинакового размера.
Я нашел в ванной свою синюю зубную щетку и воспользовался зубной пастой Амелии — она почему-то пахла гвоздикой. Я решил отказаться от душа — желудок настоятельно требовал пищи. Это, конечно, была не овсянка и не мясной соус с подливкой — но и не такая уж отрава.
— Доброе утро, мой ясноглазый!
Неудивительно, что я не нашел своих штанов — их надела Амелия.
— Ты что, совсем не в себе? — спросил я.
— Я просто примерила, — Амелия подошла и положила руки мне на плечи. — Ты как будто ошарашен? Вот это да!
— Что еще за примерки? Видишь, что мне пришлось надеть?
— Поискал бы что-нибудь другое…
Амелия стащила с себя мои джинсы и протянула мне, а сама вернулась к своей картошке — в одной футболке.
— Ну да, примерила. А что? В вашем поколении все такие ханжи!
— Ах, вот как? — я стянул пижамные штаны и подошел к ней сзади. — Ну-ну. Сейчас я покажу, какие мы ханжи…
— Это не считается, — она повернула голову и поцеловала меня. — Эксперимент с переодеванием касался одежды, а не секса. Сядь и сиди спокойно, пока никто из нас не обжегся.
Я сел на кухонную кушетку и стал смотреть на ее спину. Амелия не спеша помешивала картошку.
— Вообще-то, я и сама не знаю, почему я это сделала. Поддалась порыву. Мне не спалось и не хотелось тебя будить — ты мог проснуться, если бы я стала рыться в шкафу. Я встала с кровати и наступила на твои джинсы — вот я их и надела.
— Зря ты объясняла. Лучше бы это был грандиозный маскарад извращенцев.
— Если хочешь кофе — сделай сам, ты знаешь, где он лежит, — Амелия уже заварила чай. И я почти решился попросить налить чашечку и мне. Но, чтобы это утро хотя бы немного напоминало нормальное, я все же выбрал кофе.
— Так, значит, Макро разводится со своей? — Доктор Мак Роман был деканом отдела исследований и номинальным руководителем нашего проекта, хотя в каждодневной работе он участия не принимал.
— Это страшная тайна. Сам он никому ничего не рассказывает. Мой приятель Нэл узнал об этом совершенно случайно. — Нэл Нил учился с Амелией в одном классе, а теперь работал в муниципалитете.
— А вроде была такая милая пара, — Амелия только хмыкнула, переворачивая картофель лопаточкой. — У него что, другая женщина? Или мужчина? А может, робот?
— Этого они в заявлении о разводе не написали. Но на нынешней неделе они разводятся, а завтра я должна с ним встретиться, перед тем как мы возьмемся за бюджет. Наверное, Мак будет еще более рассеянным, чем обычно, — Амелия разложила картофель на две тарелки и поставила их на стол. — Значит, ты шастал по джунглям и взрывал грузовики?
— На самом деле я лежал в кресле и подергивался. — Амелия нетерпеливо отмахнулась. — Да ничего особенного. Там не было ни водителей, ни пассажиров. Только два «умника».
— Разумные машины?
— Ну да, так называемые разумные оборонительные модули, правда, этот хлам — весьма бледная пародия на что-то разумное. Просто пушки на гусеничном ходу, с десятком простеньких программ, которые обеспечивают машинам определенный уровень автономности. Довольно действенны против обычной пехоты, даже обладающей поддержкой артиллерии и прикрытием с воздуха. Не знаю только, на что они рассчитывали, посылая эти штуки в нашу ОА?
— ОА — это группа крови? — спросила Амелия, подняв взгляд от чашки с чаем.
— Прости. ОА — значит «область активности». Я имел в виду, что один-единственный «летун» запросто разбомбил бы их на бреющем полете.
— Тогда почему ваши не послали туда летуна? А вместо этого подвергали опасности ваши драгоценные бронированные скорлупки?
— Ну, нам сказали, что нужно проверить их груз. А там не было ничего ценного — так, дерьмо собачье. Кроме еды и боеприпасов, мы нашли только несколько солнечных батарей и запасные платы к полевым компьютерам. Ну знаем мы теперь, что компьютеры у них от фирмы «Мицубиси» — и что с того? Правда, если бы они покупали что-нибудь в фирме «Римкорпа», мы автоматически получили бы копии закупочных ведомостей. Но и тогда я бы не очень удивился.
— В таком случае зачем они вас послали?
— Официально никто ничего не говорил, но у меня по связи с верхами промелькнуло, что они, похоже, хотели дать развеяться Саманте…
— Это та девушка, чью подругу?..
— Избили и изнасиловали. Да. Она сейчас что-то не очень.
— А как ты думал?
— Даже не знаю. Саманта крепкая девушка. Но она все время думала о своем…
— Это так сильно на нее подействовало? Может, ей надо на время оставить службу, полечиться у психиатра?
— Нам не слишком охотно дают увольнения по болезни, если только нет непосредственного повреждения мозга. У нее найдут повреждения или проведут по двенадцатой статье. — Я полил свой картофель кетчупом. — Но, может, все и не так плохо, как поговаривают. В нашей группе еще ни с кем такого не случалось.
— Я думала, что в этом направлении уже проводились исследования, которые спонсировал конгресс. После того, как умер какой-то парень, у которого родители важные шишки.
— Ну да, говорят, что так и было. Только не уверен, что это не пустая болтовня. Двенадцатая статья — это стенка, через которую не перепрыгнешь. Иначе половину механиков пришлось бы увольнять из армии по психическому расстройству.
— Да, так просто они на это не согласятся.
— И я так думаю. Понимаешь, формулировка двенадцатой статьи очень расплывчатая. Если применять ее по всей строгости, то придется увольнять всех, кто не выносит убийства. И в солдатиках останутся только убийцы-берсеркеры.
— Ничего себе перспектива!
— Знала бы ты, каково это изнутри… Помнишь, я рассказывал тебе про Сковилла?
— Несколько раз.
— Представь теперь, что таких Сковиллов — двадцать тысяч, люди вроде Сковилла убивают, не задумываясь, особенно когда они находятся в боевых машинах типа солдатиков. Впрочем, таких парней немало и в обычной регулярной армии — они воспринимают вражеских солдат не как людей, а как фигуры в азартной игре. Есть задания, для которых такие парни подходят просто идеально, но для других заданий они совершенно непригодны.
Должен признаться — жареная картошка удалась Амелии на славу. Последние пару дней я питался только тем, что подают в барах — сыром, поджаренным мясом и кукурузными чипсами вместо гарнира.
— Ну, по телевизору тебя в этот раз не показывали… — Амелия оплачивала каналы, по которым передавали военные сводки, и внимательно следила за всеми событиями, в которых участвовало мое подразделение. — Значит, у тебя и вправду было спокойное, безопасное дежурство.
Другая проблема с роботами — их автономия. Машина должна быть способной действовать совершенно самостоятельно даже при отсутствии связи с командованием. Но ни одну армию в мире не вдохновлял образ — как, впрочем, и реальное воплощение — тяжело вооруженных боевых машин, по своему разумению принимающих решения в боевой обстановке. Кто бы захотел иметь с ними дело? Для наших солдатиков был предусмотрен режим частичной автономии — на тот случай, если механик умирал или терял сознание. Тогда солдатик прекращал огонь и убирался в укрытие, пока к нему не подключат другого механика.
Кроме того, управляемые солдатики являли собой гораздо более мощное психологическое оружие, чем любые роботы. Они воспринимались словно всемогущие рыцари войны, непобедимые герои. И наглядное воплощение высоких технологий, недоступных противнику.
Впрочем, как выяснилось позже, у противника на вооружении были свои боевые роботы — два танка, которые охраняли колонну грузовиков. Ту самую, уничтожить которую послали группу Джулиана. Но ни один из этих танков не доставил солдатикам никаких неприятностей. Оба танка погибли сразу же, как только выдали свое месторасположение стрельбой. Двадцать четыре автоматических грузовика тоже были уничтожены, после того как группа просмотрела их груз — боеприпасы и медикаменты.
Когда последний грузовик превратился в груду оплавленного метал лома, у группы еще оставалось четыре дня дежурства, и солдатиков перевезли вертолетом обратно в Портобелло, в базовый лагерь, и отправили в патрулирование. Патрулирование базового лагеря иногда бывало чертовски опасным занятием — лагерь пару раз обстреливали ракетами. Но большую часть времени здесь было спокойно. Впрочем, на скуку никто не жаловался — в конце концов механики заботились о собственной безопасности.
* * *
Иногда у меня уходила пара дней на то, чтобы расслабиться и переключиться на нормальную жизнь. В Портобелло было полно заведение пред назначенных как раз для того, чтобы помочь тебе развеяться. Хотя я обычно предпочитал приходить в себя дома, в Хьюстоне. Повстанцам ничего не стоило пробраться через границу в Панаму и прикинуться местными — а если кто-нибудь заподозрит в тебе механика, ты автоматически превращаешься в самую престижную мишень. Конечно, в Портобелло полным-полно других американцев и европейцев, но механиков все равно можно вычислить в любой толпе — бледные, издерганные, с поднятыми воротниками — чтобы прикрыть имплантат на затылке, или в париках — по такой-то жаре.В прошлом месяце мы именно так потеряли одну из наших. Арли поехала в город за едой и кассетами. Какие-то головорезы стянули с нее парик, затащили в темную аллею, избили до полусмерти и зверски изнасиловали. Она не умерла, но и не выздоровела. Мерзавцы колотили ее затылком о стену, пока череп не треснул, и выковыряли имплантат. А потом они затолкали имплантат ей во влагалище и оставили Арли умирать.
Так что в этом месяце в группе было на одного человека меньше. Никто из новобранцев не подходил на место Арли, и неудивительно. Наверное, через месяц или два нас снова станет меньше — Саманта, ближайшая подруга Арли и даже чуть-чуть больше, чем подруга, в это дежурство мыслями была где-то далеко отсюда. Она ходила подавленная, расстроенная, вся какая-то заторможенная. Если бы нам досталось нормальное боевое задание, Саманта, может, и сумела бы встряхнуться и выкарабкаться из депрессии. Обе они, и Арли, и Саманта, были прекрасными солдатами — надо признать, для нашей работы они подходили получше меня. Но на патрулировании остается слишком много свободного времени для раздумий, а то задание с грузовиками — просто семечки, тупое упражнение в стрельбе. Любой летун мог управиться с ними в два счета, возвращаясь с какого-нибудь своего задания.
На дежурстве, пока мы были подключены в сеть, каждый из нас старался, как мог, поддержать Саманту. Но это оказалось не так-то просто. Естественно, ни она, ни Арли не могли скрыть от остальных, что испытывают друг к другу более чем дружеские чувства. Но обе девушки были достаточно хорошо воспитаны, чтобы этого стесняться, и они поощряли дружеское подшучивание с нашей стороны, чтобы сохранить свои непростые отношения в рамках приличий. Теперь, конечно, ни о каких шутках не могло быть и речи.
Последние три недели Саманта каждый день приезжала к Арли в оздоровительный центр. Кости Арли благополучно срастались, но в отношениях девушек появилась постоянная натянутость и неловкость — после тех повреждений, которые получила Арли, ей уже никогда не придется подключаться к солдатику, а значит, девушки никогда больше не будут так близки, как раньше… Н когда. За их искалеченные отношения Саманта страшно хотела бы отомстить повстанцам, но такой возможности не представилось. Пятерых повстанцев, замешанных в этом деле, разыскала полиция, и неделю назад их публично повесили на городской площади.
Я видел запись казни. Их даже не повесили, а медленно удушили удавками. И это в стране, в которой многие поколения до войны вообще не было такой меры наказания, как смертная казнь.
Наверное, после войны нам придется заново становиться цивилизованными людьми. В прошлом именно так всегда и происходило.
* * *
После боевого дежурства Джулиан обычно отправлялся прямо домой, в Хьюстон. Но только не в тех случаях, когда дежурство заканчивалось в пятницу. В этот день Джулиану приходилось слишком много бывать на людях, а к подобному общению надо было еще подготовиться — хотя бы сутки отдохнуть от дежурства. Когда механик подключен к сети, он с каждым днем становится все теснее связан с остальными членами своей группы. И когда ты отключаешься — на тебя обрушивается жуткое чувство безысходного одиночества, ты как будто один во всем мире — потерянный и жалкий, и нет никого рядом, чтобы помочь, поддержать. От этого прекрасно спасает денек-другой, проведенный наедине с самим собой — в лесной глуши или в толпе незнакомцев.Джулиан по природе не был отшельником и обычно просто зарывался на пару дней в университетскую библиотеку. Но только не в пятницу.
Каждому механику полагались бесплатные билеты на любой самолет, и Джулиан, поддавшись внезапному порыву, полетел в Кембридж, штат Массачусетс, туда, где он работал над докторской диссертацией. Выбор оказался не слишком удачным — повсюду лежали кучи грязного мокрого снега, моросил противный мелкий дождь, было промозгло и сыро. Но Джулиан упорно решил исполнить то, что задумал — посетить все городские бары, которые сумеет вспомнить. В барах было до удивления много бестолковой зеленой молодежи.
Но Гарвард оставался Гарвардом, крыша по-прежнему протекала. Люди благоразумно предпочитали не пялить глаза на крепкого чернокожего мужчину в военной форме.
Не обращая внимания на дождь со снегом, Джулиан прошел пешком пару километров до своего любимого бара — старинного заведения под названием «Большая Медведица». Но бар оказался закрытым, и вместо старой вывески на окнах было наискосок намалевано «Багама!». Так что Джулиану ничего не оставалось, как развернуться и на закоченевших ногах потопать обратно к Площади. Он твердо решил не падать духом и надраться до бесчувствия.
На Площади был бар, названный в честь Джона Гарварда. Там давали девять сортов пива на разлив. Джулиан взял по пинте каждого сорта, методично осушил до дна все девять кружек и влез в такси, которое довезло его до аэропорта. Продремав в аэропорту шесть часов, на следующее утро Джулиан повез свое похмелье домой, в Хьюстон, навстречу восходящему солнцу.
Вернувшись домой, он заварил себе крепкий кофе и принялся разбирать накопившуюся за время его отсутствия корреспонденцию — в почтовом ящике и на автоответчике телекомма. По большей части в письмах не было ничего важного, и Джулиан сразу отправлял их в мусорную корзину. Отец прислал интересное письмо из Монтаны — он отдыхал там со своей новой женой, к которой Джулиан относился весьма прохладно. Дважды звонила мать — просила денег, потом позвонила еще раз сказать, что все уже уладилось. Оба брата звонили по поводу казни пяти костариканских партизан — они внимательно следили за военной карьерой Джулиана и догадывались, что пострадавшая женщина была из его команды.
Учреждение, в котором Джулиан работал в обычной жизни, как всегда, разродилось целым ворохом мягких розовых листочков с ничего не значащей перепиской между разными отделами. Но все эти бумажки Джулиан должен был хотя бы мельком просмотреть. Он внимательно изучил только запись ежемесячного заседания факультета, просто на тот случай, если там вдруг говорилось о чем-то стоящем. Джулиан всегда пропускал заседания факультета, потому что с десятого по девятнадцатое числа каждого месяца был на боевом дежурстве. Но служебной карьере Джулиана в университете это могло повредить с одной-единственной стороны — сослуживцы ему завидовали.
Под кипой листков-памяток из университета обнаружилось еще одно письмо — оно пришло по почте, в обычном бумажном конверте. Маленький квадратик бумаги, адресованный «Дж».. Джулиан заметил выглядывающий из-под розовых листков уголок конверта и вытащил его, разбросав университетские послания. Он надорвал уголок конверта с красным штампом в форме языков пламени — письмо было от Блейз, которую Джулиану разрешалось называть ее настоящим именем — Амелия. Они с Блейз работали в одном учреждении, она была его куратором — в прошлом, а еще — доверенным лицом и партнершей в сексе. Джулиан никогда не называл ее «подружкой» — это звучало бы несколько неуместно, поскольку Амелия была на пятнадцать лет старше. Чуть моложе новой жены его отца.
В письме она распространялась о проекте «Юпитер» — исследовании в области ядерной физики, над которым они оба работали. Еще там были кое-какие скандальные сплетни об их начальнике, но Амелия отправила письмо в старомодном бумажном конверте не только из-за этого. «Когда бы ты ни вернулся, — писала она, — сразу же приходи ко мне! Разбуди меня или вытащи меня из лаборатории — все равно. Я страшно хочу тебя, мой мальчик. Приходи поскорее, и ты узнаешь, каково это — когда я страшно тебя хочу».
Вообще-то, Джулиан собирался залечь в кровать и проспать несколько часов подряд. Но этим можно будет заняться и попозже. Он разорвал письмо пополам и бросил клочки в утилизатор. Набрал номер Амелии, но потом положил трубку. Оделся, чтобы не замерзнуть на холодном утреннем воздухе, и спустился вниз, к своему велосипеду.
Ранним утром университетский городок был тих и прекрасен, красные георгины и азалии пламенели под ярко-синим техасским небом. На улицах не было ни души. Джулиан сел на велосипед и не спеша поехал к Амелии, наслаждаясь спокойствием, постепенно возвращаясь к реальной жизни — или к ее иллюзии. Чем больше времени он проводил в подключении на боевом дежурстве, тем труднее ему было воспринимать тихую и мирную, плоскую и однозначную жизнь как настоящую реальность. Более настоящую, чем существо с двадцатью руками и ногами, чудовищное божество с десятью сердцами.
Ну, по крайней мере, в этой жизни у него не бывает менструаций.
Приложив палец к сенсорному замку, Джулиан вошел в дом Амелии. Хотя было воскресенье и только девять часов утра, Амелия уже встала и сейчас мылась в душе. Джулиан решил, что не стоит устраивать сюрпризов и являться к ней прямо туда. Эти души — опасное местечко. Однажды он поскользнулся в душе, занимаясь сексом с неуклюжей девчонкой-подростком, и сильно разбил подбородок — ходил потом весь в синяках. Так что душ теперь не вызывал у него решительно никаких эротических мыслей — впрочем, наверное, и у той девчонки тоже.
Поэтому Джулиан просто прошел в спальню, сел на кровать Амелии и взял газету, почитать, пока выключится вода в душе. Амелия беззаботно напевала какие-то песенки и переключала душ то на легкие брызги, то на жесткие, массирующие струи. Джулиан представил ее, обнаженную, под струями воды и почти переменил свое мнение о душе. Но все-таки он не стал раздеваться и остался на кровати, упорно пытаясь вникнуть в суть газетных строк.
Амелия поднялась наверх, закутанная в полотенце, и на мгновение опешила, увидев Джулиана. Но она быстро пришла в себя:
— Помогите! Чужой мужчина забрался ко мне в постель!
— А я думал, тебе нравятся незнакомцы…
— Только один, — Амелия рассмеялась и улеглась рядом с Джулианом, мокрая и горячая.
Все наши механики много говорят о сексе. Подключение к сети само собой подразумевает две вещи, которые обычные люди получают посредством секса или даже любви, — эмоциональное слияние с другим человеком и, так сказать, проникновение в плотские таинства противоположного пола. Это особенность состояния подключения, и так бывает каждый раз. Более того, в таком состоянии ты находишься постоянно, все время, пока тебя не отключат от сети. И после того, как группу отключают, все обсуждают то, что чувствовали — в том числе и это, — поскольку все вместе разделяли это таинство.
Амелия была единственной из гражданских, с кем я мог сколько угодно обсуждать эту тему. Она искренне интересовалась этим и обязательно попробовала бы такое сама — но подобное, увы, было невозможно. Амелия потеряла бы свое положение, а может, и многое другое.
Восемь или девять процентов людей, которым вживляли имплантат, либо умирали на операционном столе, либо, что еще хуже, — после операции их мозг полностью отключался и переставал работать. И даже у тех из нас, кто благополучно пережил операцию, резко повышался риск сосудистых поражений головного мозга, в том числе и инсультов со смертельным исходом. А когда механик подключен к боевой машине, риск развития таких осложнений увеличивается в десять раз.
В принципе у Амелии была возможность вживить себе имплантат — у нее были на это деньги, и она вполне могла слетать в Мехико или Гвадалахару, в клинику, где делают такие операции. Но тогда она потеряла бы очень многое: недвижимость, пенсионный фонд — почти все, что у нее имелось. Людям вроде меня это не грозило — потому что мы получили имплантаты не по собственному желанию, и было бы противозаконно в чем-то ущемлять права человека, который находится на действительной военной службе. А Амелия была уже не в том возрасте, чтобы поступить в армию.
Когда мы занимались любовью, я несколько раз чувствовал, что Амелия поглаживает пальцами металлический диск имплантата у меня на затылке, как будто ей хочется забраться туда, внутрь. По-моему, она сама даже не замечала этого.
Мы с Амелией уже много лет близкие друзья. Мы всюду бывали вместе, еще когда она, доктор физических наук, была моим научным консультантом. Но пока Каролин не умерла, до физической близости у нас с Амелией дело не доходило.
Карелии и мне поставили имплантаты в одно и то же время мы вместе в первый раз подключились к боевым машинам и вместе, в один и тот же день, пришли в группу Хотя у нас с ней было мало общего, мы постоянно ощущали глубокую эмоциональную привязанность друг к другу. Мы оба — чернокожие южане с университетскими дипломами. (А Амелия — белая, из Бостонских ирландцев.) Только Карелии специализировалась не на точных науках — она занималась телевидением и кино. Я почти никогда не смотрел телевизор, а Карелии не выучила бы дифференциального уравнения, даже если бы оно было написано у нее на лбу. Так что в этом плане у нас действительно не было ничего общего. Только это было совсем не важно.
Мы почувствовали физическое притяжение друг к другу уже на тренировочных подключениях — это обязательные испытания, которые надо пройти, прежде чем тебе доверят настоящую боевую машину. Мы тогда урывали каждую свободную минуту, чтобы побыть наедине, и занимались сексом трижды за раз, пылко, необузданно и отчаянно страстно. Даже для нормальных людей начало нашего романа показалось бы слишком бурным. Но тогда мы только попробовали, каково это — подключиться к сети, и ощущения, которые мы испытали, не шли ни в какое сравнение с тем, что нам доводилось чувствовать когда-либо раньше. Жизнь представлялась нам запутанной головоломкой, и мы как будто вдруг наткнулись на закоулок лабиринта, в котором никто еще никогда не бывал.
Но когда нас отключали, мы не могли отыскать этого закоулка, как ни старались. Мы много разговаривали, еще больше занимались сексом, мы обращались к психологам и разным консультантам, но оказалось, что, когда мы подключены к сети, — мы одно, единое существо, а все остальное время — два других, совершенно разных человека.
Я еще тогда рассказывал об этом Амелии — не только потому, что мы были друзьями, а еще и потому, что мы уже в тот период работали над одним проектом, и Амелия не могла не заметить, как я страдаю. Я не мог выкинуть Каролин из головы — в самом буквальном смысле.
Мы так с этим и не разобрались. Каролин умерла — совершенно неожиданно. У нее случился инсульт — причем в спокойной, мирной обстановке. Мы тогда ждали сменщиков после обычной, ничем не примечательной миссии.
Мне пришлось на неделю лечь в госпиталь. В каком-то смысле перенести это оказалось гораздо тяжелее, чем потерю просто любимого человека. Я потерял не только любимую — я словно потерял какую-то часть самого себя.
Амелия просидела эту неделю рядом со мной и все время держала меня за руку. С тех пор мы стали гораздо ближе друг другу.
Обычно я не засыпаю сразу после того, как позанимаюсь любовью, но не на этот раз, после субботних приключений в баре и бессонных часов в самолете. Можно было бы подумать, что человек, который проводит треть жизни как часть одной машины, будет вполне комфортно чувствовать себя, путешествуя внутри другой, — но, увы, это не так. Я не смог заснуть в самолете — все казалось, что только я засну — и чертова железка свалится вниз.
Меня разбудил запах жареного лука. Поздний завтрак или обед — какая разница? Амелия питала особое пристрастие к картофелю — наверное, сказывалась ирландская кровь. Она нажарила целую сковородку картошки с луком и чесноком. Нельзя сказать, чтобы я очень любил это блюдо, особенно на завтрак, но для Амелии это был обед. Она сказала, что встала в три, чтобы поработать — надо было рассчитать последовательность распада, но в конце концов у нее не вышло ничего стоящего. Так что за работу в воскресенье она вознаградила себя душем, невыспавшимся любовником и жареной картошкой.
Я нашел свою рубашку, но так и не смог отыскать джинсы — поэтому надел пижамные брюки Амелии. Мы носили одежду одинакового размера.
Я нашел в ванной свою синюю зубную щетку и воспользовался зубной пастой Амелии — она почему-то пахла гвоздикой. Я решил отказаться от душа — желудок настоятельно требовал пищи. Это, конечно, была не овсянка и не мясной соус с подливкой — но и не такая уж отрава.
— Доброе утро, мой ясноглазый!
Неудивительно, что я не нашел своих штанов — их надела Амелия.
— Ты что, совсем не в себе? — спросил я.
— Я просто примерила, — Амелия подошла и положила руки мне на плечи. — Ты как будто ошарашен? Вот это да!
— Что еще за примерки? Видишь, что мне пришлось надеть?
— Поискал бы что-нибудь другое…
Амелия стащила с себя мои джинсы и протянула мне, а сама вернулась к своей картошке — в одной футболке.
— Ну да, примерила. А что? В вашем поколении все такие ханжи!
— Ах, вот как? — я стянул пижамные штаны и подошел к ней сзади. — Ну-ну. Сейчас я покажу, какие мы ханжи…
— Это не считается, — она повернула голову и поцеловала меня. — Эксперимент с переодеванием касался одежды, а не секса. Сядь и сиди спокойно, пока никто из нас не обжегся.
Я сел на кухонную кушетку и стал смотреть на ее спину. Амелия не спеша помешивала картошку.
— Вообще-то, я и сама не знаю, почему я это сделала. Поддалась порыву. Мне не спалось и не хотелось тебя будить — ты мог проснуться, если бы я стала рыться в шкафу. Я встала с кровати и наступила на твои джинсы — вот я их и надела.
— Зря ты объясняла. Лучше бы это был грандиозный маскарад извращенцев.
— Если хочешь кофе — сделай сам, ты знаешь, где он лежит, — Амелия уже заварила чай. И я почти решился попросить налить чашечку и мне. Но, чтобы это утро хотя бы немного напоминало нормальное, я все же выбрал кофе.
— Так, значит, Макро разводится со своей? — Доктор Мак Роман был деканом отдела исследований и номинальным руководителем нашего проекта, хотя в каждодневной работе он участия не принимал.
— Это страшная тайна. Сам он никому ничего не рассказывает. Мой приятель Нэл узнал об этом совершенно случайно. — Нэл Нил учился с Амелией в одном классе, а теперь работал в муниципалитете.
— А вроде была такая милая пара, — Амелия только хмыкнула, переворачивая картофель лопаточкой. — У него что, другая женщина? Или мужчина? А может, робот?
— Этого они в заявлении о разводе не написали. Но на нынешней неделе они разводятся, а завтра я должна с ним встретиться, перед тем как мы возьмемся за бюджет. Наверное, Мак будет еще более рассеянным, чем обычно, — Амелия разложила картофель на две тарелки и поставила их на стол. — Значит, ты шастал по джунглям и взрывал грузовики?
— На самом деле я лежал в кресле и подергивался. — Амелия нетерпеливо отмахнулась. — Да ничего особенного. Там не было ни водителей, ни пассажиров. Только два «умника».
— Разумные машины?
— Ну да, так называемые разумные оборонительные модули, правда, этот хлам — весьма бледная пародия на что-то разумное. Просто пушки на гусеничном ходу, с десятком простеньких программ, которые обеспечивают машинам определенный уровень автономности. Довольно действенны против обычной пехоты, даже обладающей поддержкой артиллерии и прикрытием с воздуха. Не знаю только, на что они рассчитывали, посылая эти штуки в нашу ОА?
— ОА — это группа крови? — спросила Амелия, подняв взгляд от чашки с чаем.
— Прости. ОА — значит «область активности». Я имел в виду, что один-единственный «летун» запросто разбомбил бы их на бреющем полете.
— Тогда почему ваши не послали туда летуна? А вместо этого подвергали опасности ваши драгоценные бронированные скорлупки?
— Ну, нам сказали, что нужно проверить их груз. А там не было ничего ценного — так, дерьмо собачье. Кроме еды и боеприпасов, мы нашли только несколько солнечных батарей и запасные платы к полевым компьютерам. Ну знаем мы теперь, что компьютеры у них от фирмы «Мицубиси» — и что с того? Правда, если бы они покупали что-нибудь в фирме «Римкорпа», мы автоматически получили бы копии закупочных ведомостей. Но и тогда я бы не очень удивился.
— В таком случае зачем они вас послали?
— Официально никто ничего не говорил, но у меня по связи с верхами промелькнуло, что они, похоже, хотели дать развеяться Саманте…
— Это та девушка, чью подругу?..
— Избили и изнасиловали. Да. Она сейчас что-то не очень.
— А как ты думал?
— Даже не знаю. Саманта крепкая девушка. Но она все время думала о своем…
— Это так сильно на нее подействовало? Может, ей надо на время оставить службу, полечиться у психиатра?
— Нам не слишком охотно дают увольнения по болезни, если только нет непосредственного повреждения мозга. У нее найдут повреждения или проведут по двенадцатой статье. — Я полил свой картофель кетчупом. — Но, может, все и не так плохо, как поговаривают. В нашей группе еще ни с кем такого не случалось.
— Я думала, что в этом направлении уже проводились исследования, которые спонсировал конгресс. После того, как умер какой-то парень, у которого родители важные шишки.
— Ну да, говорят, что так и было. Только не уверен, что это не пустая болтовня. Двенадцатая статья — это стенка, через которую не перепрыгнешь. Иначе половину механиков пришлось бы увольнять из армии по психическому расстройству.
— Да, так просто они на это не согласятся.
— И я так думаю. Понимаешь, формулировка двенадцатой статьи очень расплывчатая. Если применять ее по всей строгости, то придется увольнять всех, кто не выносит убийства. И в солдатиках останутся только убийцы-берсеркеры.
— Ничего себе перспектива!
— Знала бы ты, каково это изнутри… Помнишь, я рассказывал тебе про Сковилла?
— Несколько раз.
— Представь теперь, что таких Сковиллов — двадцать тысяч, люди вроде Сковилла убивают, не задумываясь, особенно когда они находятся в боевых машинах типа солдатиков. Впрочем, таких парней немало и в обычной регулярной армии — они воспринимают вражеских солдат не как людей, а как фигуры в азартной игре. Есть задания, для которых такие парни подходят просто идеально, но для других заданий они совершенно непригодны.
Должен признаться — жареная картошка удалась Амелии на славу. Последние пару дней я питался только тем, что подают в барах — сыром, поджаренным мясом и кукурузными чипсами вместо гарнира.
— Ну, по телевизору тебя в этот раз не показывали… — Амелия оплачивала каналы, по которым передавали военные сводки, и внимательно следила за всеми событиями, в которых участвовало мое подразделение. — Значит, у тебя и вправду было спокойное, безопасное дежурство.