Страница:
— Возможно, он притворяется, — предупредила Амелия. Наверное, вспомнила происшествие в монастыре. — Выжидает, когда подвернется случай напасть.
— Поэтому мы и надели на него наручники, — откликнулся Марта. — Сейчас наш Инграм — очень темная лошадка.
— Он сейчас совсем в другом месте, — предположил Джефферсон. — Я в своей жизни подключался с большим количеством людей, чем все здесь собравшиеся, вместе взятые, и никогда раньше не сталкивался с подобным явлением. Человек не может мысленным усилием отключить разъем от имплантата, но с Инграмом произошло как раз нечто подобное. Он очень сильно поверил в то, что имплантат отключен.
— Значит, у гуманизации есть свои ограничения? — спросил я у Марти. — Процесс действует на всех, кроме законченных психопатов?
— Меня тоже когда-то так называли, — проронила Элли, спокойная и безмятежная, как всегда. — И эти люди были правы. — Она убила своего мужа и детей — облила бензином и подожгла. — Но на меня гуманизация подействовала, и я по-прежнему остаюсь такой, хотя прошло уже много лет. Без этого я просто сошла бы с ума. Вернее, осталась бы сумасшедшей.
— «Психопат» — слишком широкое определение, этим термином обозначают очень много самых разных состояний, — сказал доктор Джефферсон. — Инграм по-своему глубоко моральный человек, хотя неоднократно совершал поступки, которые любой из нас счел бы аморальными и даже вопиюще жестокими.
— Когда я с ним подключался, он отвечал на мое возмущение каким-то странным невозмутимым снисхождением, — заметил я. — В его понимании я — безнадежно пропащий человек, который просто не в состоянии постичь правильность того, что он, Инграм, творил. Это было еще в первый день.
— За следующие пару дней мы его немного поослабили, — сказал Джефферсон. — Мы не спорили с ним, а наоборот, попытались его понять.
— Как можно понять человека, который по чьему-то приказанию изнасиловал женщину, а потом изувечил ее особым образом? Он связал ее, заткнул ей кляпом рот и оставил ее, истекающую кровью, медленно умирать Да разве можно его вообще считать человеком после такого?
— И все же он — человек, — возразил Джефферсон. — И каким бы странным ни было его поведение это человеческое поведение. По-моему, именно это и сбило его с толку — мы воспринимали его не как некого карающего ангела, а просто как тяжелобольного человека, которому мы старались помочь. Он выслушал бы твои проклятия и только посмеялся над ними. Но он не смог вынести искреннего христианского участия и доброжелательности Элли. Или, с другой стороны, моего профессионального отношения к нему как к больному.
— Он не ест и не пьет уже три дня, — вздохнула доктор Орр. — И если бы мы не вводили ему внутривенно питательные растворы, он мог бы уже умереть.
— Недостаток глюкозы, — кивнул я.
— Тебе лучше знать, — Марти помахал рукой перед лицом Инграма — тот даже не моргнул. — Теперь мы должны выяснить, почему это произошло и насколько распространенными могут быть подобные осложнения.
— Вряд ли такое будет случаться часто, — предположил Мендес. — У Инграма это бывало и раньше, причем не раз, и это останется с ним после того, как он вернется оттуда, где сейчас пребывает его сознание. Сначала это было похоже на контакт с каким-то иным разумом или с животным.
— Мне приходилось с таким сталкиваться, — сказал я.
— И тем не менее его мозг напряженно работает, анализирует, — заметил Джефферсон. — Он с самого начала активно изучает нас.
— Он изучает в основном то, насколько много нам известно о подключении, — сказала Элли. — Его совсем не интересовали мы сами, как личности. Но раньше он подключался только ради дела, и очень ненадолго, поэму теперь так жадно впитывал наш опыт подключений.
Джефферсон кивнул.
— У Инграма имеется одна очень живая фантазия, которую породило его воображение, когда он думал о возможностях подключения. Ему хотелось бы подключиться с кем-нибудь и убить его.
— Или ее, — вставила Амелия. — Например, меня или ту несчастную, которую он изнасиловал и зарезал.
— Обычно в этих его фантазиях фигурирует мужчина, — сказала Элли. — Женщин он не считает достойными противниками. У него вообще очень слабо развито половое влечение — когда он насиловал ту женщину, то считал свой пенис просто еще одним оружием.
— Продолжением своей сущности — так же, как все прочее оружие, которым он пользовался, — добавил Джефферсон. — Должен сказать, у этого Инграма тяга к оружию выражена сильнее, чем у любого солдата из тех, с которыми я подключался.
— Бедняжка не знает о своем истинном призвании. У меня есть несколько знакомых ребят, с которыми он бы очень быстро подружился, — заметил я.
— Я в этом и не сомневался, — сказал Марти. — Именно поэтому для нас крайне важно изучить этот случай. Очень многие механики в группах охотников и Убийц отличаются такими же личностными особенностями. И мы должны выяснить, как избежать повторения подобного в будущем.
Вот так номер, нечего сказать!
— Так, значит, ты завтра со мной не поедешь? Останешься здесь?
— Нет, я все равно поеду в Портобелло. С Инграмом будет работать доктор Джефферсон. Посмотрим, сможет ли он вытащить Инграма из этого состояния с по мощью своих лекарств и психотерапии.
— Не знаю, стоит ли желать вам удачи. Лично я пред, почел бы, чтобы он остался таким, как есть, — может это была просто игра моего воображения, но мне показалось, что при этих словах на лице Инграма промелькнула легкая тень гримасы. Может, лучше было бы, чтобы в Портобелло поехал один Марти, а я задержался здесь и вывел этого ублюдка из кататонии своими способами?
Джефферсон и Камерон вдумчиво поглощали завтрак в кафе при гостинице, когда она зашла туда заказать кофе себе в номер.
Оба непроизвольно повернули головы и посмотрели на нее, как мужчины обычно смотрят на прекрасных женщин, возникающих на пороге комнаты. Но Камерон задержал на ней взгляд немного дольше.
Джефферсон заметил это и рассмеялся, вспомнив похожую сценку из популярной комедии:
— Джим, если ты не перестанешь на нее пялиться, она, наверное, подойдет и подобьет тебе глаз! — Джефферсон и Камерон за это время успели сдружиться, тем более что карьера обоих начиналась в одних и тех же бедных негритянских кварталах Лос-Анджелеса.
Камерон повернулся с озабоченным выражением лица и тихо сказал:
— Зам, она может не просто подбить мне глаз. Скорее, она убьет меня, просто чтобы не терять навыка.
— Что?!
— Уверен, она убила за свою жизнь гораздо больше людей, чем я. У нее особенный снайперский взгляд — на смотрит на всех, словно через оптический прицел.
— Да, она держится, как солдат, — Джефферсон снова взглянул на девицу, потом на Камерона. — Или как определенная разновидность моих пациентов. С обсессивно-компульсивными расстройствами.
— Давай лучше не будем приглашать ее присоединиться к нам…
— Совершенно с тобой согласен.
Но когда они несколькими минутами позже выходили из кафе, то снова наткнулись на эту женщину. Она безуспешно пыталась объясниться с одной из горничных, забитой девчонкой-подростком, которая не особенно хорошо понимала английский. Но Гаврила разбиралась в испанском еще хуже.
Джефферсон решил их выручить.
— Не могу ли я чем-нибудь помочь? — поинтересовался он по-испански.
— Вы ведь американец, да? — спросила Гаврила. — Вы не спросите у нее, не встречала ли она эту женщину? — и показала фотографию Блейз Хардинг.
— Ты поняла, что она от тебя хочет? — спросил он у горничной на испанском.
— Si, claro[16], — девушка развела руками. — Да, я видела эту женщину, она несколько раз заходила в наше кафе пообедать. Но она остановилась не в этой гостинице.
— Девушка говорит, что точно не знает, — перевел Джеферсон. — Ей кажется, что все американские женщины так похожи друг на друга, что не различишь.
— А вам она не встречалась? — спросила Гаврила.
Джефферсон внимательно изучил фотографию.
— Честно говоря, что-то не припомню. Эй, Джим, может, ты посмотришь? — Камерон подошел поближе. — Ты случаем не видел этой женщины?
— Да вроде нет. Знаете, тут столько американцев то приезжают, то уезжают.
— А вы приехали в здешнюю клинику?
— На консультацию, — уже сказав это, Джефферсон понял, что слишком долго раздумывал, прежде чем ответить. — А эта женщина — пациентка клиники?
— Не знаю. Я знаю только, что она здесь.
— А зачем она вам нужна?
— Я должна задать ей несколько вопросов. Государственная служба, понимаете ли.
— Хорошо, мы будем посматривать — вдруг увидим ее? А вы?
— Франсина Гейне, комната 126. Буду очень благодарна за любую помощь, которую вы сможете оказать.
— Конечно, конечно. — Гаврила ушла. Джефферсон и Камерон проводили ее взглядом. Камерон прошептал: — Интересно, насколько мы увязли в дерьме — по макушку или только по уши?
— Мы должны ее сфотографировать и послать снимок генералу Марти, — сказал Джефферсон. — Если Блейз разыскивают армейские, то генерал, наверное, мог бы это уладить.
— Но ты ведь не думаешь, что эта мадам — из армии. — А ты?
Камерон на мгновение задумался.
— Даже не знаю. Когда она глянула на тебя, а потом, на меня, то сперва посмотрела в центр корпуса, а потом между глаз. Посмотрела, будто прицеливаясь. Я не решился бы делать при ней никаких резких движений.
— Если она из армии, то служит в группе охотников и убийц.
— Когда я служил в армии, у нас не было такого разделения по профилям. Но я разбираюсь в таких штуках, и можешь мне поверить — она убила немало людей на своем веку.
— Инграм в юбке?
— Она даже опаснее Инграма. Тот, по крайней мере, и выглядит соответственно. А она выглядит, как…
— Это точно… — Джефферсон посмотрел на двери лифта, который она только что почтила своим присутствием, и покачал головой. — Давай ее сфотографируем и отнесем снимок в клинику, покажем Мендесу, когда он вернется. — Мендес уехал в Мехико, добывать разное сырье для нанофора. — Там какая-то сумасшедшая дамочка вламывалась в Дом Бартоломью.
— Эта совсем не похожа на ту стерву, — сказал Камерон. — Ты была некрасивая, со взбитыми рыжими кудряшками.
На самом деле Гаврила тогда надевала парик и маску из пластикожи.
И все же я был уже другим человеком. Я никак не ощущал того что мою память изменили, но если бы меня подключили вместе с моей прежней боевой группой (а это должны были сделать из соображении безопасности, но почему-то не сделали — нам просто повезло) — они бы сразу заметили, что со мной что-то не так. Я стал слишком здоровым. Вся группа знала о моих проблемах, все они мне сочувствовали и помогали с этим справляться — так, что я даже не могу описать это словами. Они помогали мне проживать один день за другим. И они мгновенно заметили бы, что я переменился — это все равно как если бы ваш старый друг, который всю жизнь прихрамывал на одну ногу, вдруг стал ходить нормально.
У лейтенанта Ньютона Трумэна, которому поручили подыскать для меня подходящую работу, была необычная судьба. Он начал службу в армии механиком, но постепенно у Трумэна выработалась своеобразная аллергия на подключения: в подключении у него начинала дико болеть голова, так что ни ему самому не было в этом никакого удовольствия, ни тем, кто подключался вместе с ним. Я задумался было, почему его перевели на службу в Генеральный Штаб, вместо того чтобы просто демобилизовать из армии? Но, очевидно, для него самого это было такой же загадкой. Его прикомандировали к Генеральному Штабу всего несколько недель назад. Как потом оказалось, перевод сюда Трумэна был частью всеобщего плана. И большой ошибкой.
При Генеральном Штабе числились в основном высокопоставленные военные: восемь генералов, двенадцать полковников, двадцать майоров и двадцать четыре лейтенанта. У всех этих шестидесяти четырех офицеров были в подчинении всего пятьдесят солдат и нижних чинов, из которых десятеро были в группе охраны и как бы выпадали из цепочки субординации, кроме тех случаев, когда происходило какое-нибудь ЧП.
У меня сохранились весьма смутные и расплывчатые воспоминания о тех четырех днях, когда еще не восстановилась моя настоящая личность. Меня определили на несложную, но трудоемкую работу. Я должен был проверять компьютерные сводки о распределении ресурсов — сколько яиц или патронов и куда нужно отправить. Как ни странно, ни одной ошибки я не обнаружил.
Среди прочих необременительных обязанностей, которые я выполнял в это время, была одна, для которой как выяснилось, все остальные мои занятия были лишь прикрытием. Я регулярно заполнял графу «текущий отчет охраны» в общем бланке текущих отчетов. Каждый час я подключался к механикам охраны и запрашивал «текущий отчет» — «ТО». У меня был специальный бланк с разграфленными клеточками, одну из которых я и отмечал каждый час — ту, которая соответствовала содержанию «текущего отчета». Пока мне приходилось отмечать только клеточку «ничего не случилось».
Это была типичная никому не нужная бюрократическая процедура — если бы что-то действительно случилось, на панели передо мной сразу вспыхнула бы красная лампочка, указывая, что я должен немедленно подключиться к механикам охраны. Вот тогда и надо было бы заполнять этот бланк.
Но мне даже в голову не приходило, зачем на самом деле нужны эти ежечасные подключения: для того, чтобы все время сверять личности механиков, управляющих охранными солдатиками.
Я сидел там уже четвертый день, до очередной сверки оставалось около минуты, и тут вдруг у меня на панели замигала красная лампочка. Сердце мое забилось чаше. Я подключился к охране.
И оказалось, что это вовсе не сержант Сайке, как обычно. Это была Карин и еще четверо из моей прежней группы.
«Что за черт?» Карин послала мне мгновенный мысленный образ: «Доверься нам! Тебе подправили память, чтобы мы могли тайком пробраться сюда, как в Троянском коне», — а потом она передала мне в общих чертах весь наш план и то, чем должен был закончиться проект «Юпитер».
Я впал в странное оцепенение, осознавая то, что только что узнал, и, как всегда, отметил клеточку «ничего не случилось».
Неудивительно, что я так растерялся. Запищал видеофон, я поднял трубку.
Это был Марти, в зеленом больничном костюме, с самым обычным выражением лица.
— Ты мне нужен, я должен сделать тебе небольшую операцию на мозге, в четырнадцать ноль-ноль. Сможешь прийти сюда и подготовиться, когда сдашь дежурство?
— Лучше было бы сделать это, когда у меня выходной на весь день.
Это был не просто бескровный удар — он был тихим и совершенно незаметным. Связь между механиком и его или ее солдатиком — это всего лишь поток электронных импульсов, и есть специальные предохранительные механизмы, позволяющие мгновенно оборвать эту связь. После бойни в Портобелло, когда все механики вышли из строя, понадобилось всего несколько минут на то, чтобы переключить на их солдатиков другую группу, которая находилась в совершенно другом месте, в нескольких сотнях или даже тысячах миль от Портобелло. Реальный предел был три с половиной тысячи миль, на более дальних расстояниях скорость света становилась ограничивающим фактором, вызывая задержки в передаче импульсов.
Марти подстроил все так, что всех пятерых механиков из группы охраны Генерального Штаба одновременно отключили от управления солдатиками, и сразу же контроль за машинами был переключен на пятерых механиков из прежней группы Джулиана. А сам Джулиан оказался единственным человеком во всем Генеральном Штабе, который это заметил.
Самое большое проявление агрессии, к которому им пришлось прибегнуть, состояло в том, что пятерым охранникам-«бутсам» передали приказ якобы от начальника охраны, капитана Перри, немедленно всем явиться в комнату номер 2-Г на прививки. Они пришли и расселись по местам, а потом появилась симпатичная медсестра и сделала каждому укол. После которого они почти сразу заснули.
Комнаты с 1-Г по 6-Г относились к госпитальному отделению, и работа там скоро должна была закипеть вовсю.
Во-первых, Марти и Меган Орр должны были сделать всем операции по вживлению имплантатов. Единственного внепланового пациента — лейтенанта с острым бронхитом — сразу же перевели в базовый госпиталь, как только поступил приказ об изоляции Здания 31. Врачу, который обычно приходил сюда каждое утро, тоже отменили допуск в Здание.
Зато здесь появилось два новых доктора — в тот же день, утром которого произошла подмена охранной группы. Это были Таня Сиджвик и Чарльз Дайер из Панамы, бригада врачей, у которых операции проходили успешно в девяноста восьми процентах случаев. Их заинтриговал неожиданный приказ явиться в Портобелло, но оба с радостью ему подчинились, рассчитывая на небольшой отпуск — в Панаме у них был очень загруженный рабочий график, приходилось делать по десять-двенадцать операций в день, а это слишком много, чтобы потом еще и как следует отдыхать.
Как только Таня с Чарльзом обустроились в своих новых апартаментах, они пошли в госпитальное отделение узнать, что там происходит. Марти расположил обоих на удобных кроватях и сказал, что им необходимо подключиться с пациентом. А потом он подключил их с Двадцатью, и Таня с Чарльзом сразу поняли, какого рода отпуск им предстоит.
Но всего через несколько минут глубокого контакта в подключении с Двадцатью оба врача искренне приняли их сторону — Таня и Чарльз оказались даже более заинтересованными в успехе плана, чем многие из тех, кто этот план создавал. Это упростило задачу, поскольку Сиджвик и Дайера не обязательно было гуманизировать для того, чтобы они гармонично вписались в команду.
Им предстояло обработать шестьдесят четыре человека, и только у двадцати восьми из них уже были имплантаты, причем всего у двух генералов из восьми. Имплантаты были также у двадцати солдат и сержантов.
Первым делом надо было разместить тех, у кого уже были имплантаты, в кроватях и подключить с Двадцатью. Пятнадцать дополнительных кроватей перенесли в госпитальное крыло из общежития для одиноких офицеров. Таким образом, в госпитале было теперь сорок мест. Оставшимся девяти решили провести устройства для подключения прямо в их личные комнаты.
А Марти и Меган Орр первым делом должны были восстановить память Джулиана. Или, по крайней мере, попытаться это сделать.
Эта операция была совсем несложной. Как только Джулиан попадал на операционный стол, вся дальнейшая процедура должны была пройти автоматически и завершиться за каких-нибудь сорок пять минут. Операция была совершенно безопасной для физического и душевного здоровья пациента. Джулиан все это знал.
Он не знал лишь того, что эта процедура бывает успешной только в семидесяти пяти процентах случаев. А у одного пациента из четырех воспоминания восстанавливаются не полностью.
Джулиан лег на операционный стол, и сознание его померкло.
Я сидел на краю койки, смотрел на глупое расписание Нормана Роквела — когда и кто из солдат отчитывался о дежурстве, и лихорадочно все вспоминал. Тут вошел Марти мрачнее тучи.
— Что-то не так? — спросил я.
Марти кивнул. Не говоря ни слова, он достал из черной коробочки у кровати два разъема для подключения и протянул один мне.
Мы подключились, я полностью открылся — и ничего не почувствовал. Я проверил разъем — тот был цел и невредим.
— У тебя что-то испортилось?
— Нет. И мой имплантат в полном порядке, — Марти отсоединил свой разъем и уложил его обратно в ящичек, потом — мой.
— Тогда в чем дело?
— Иногда люди после такой операции, как у тебя, навсегда утрачивают изъятые воспоминания…
— Но я снова все помню! Абсолютно все!
— …А иногда они утрачивают способность к подключению.
Я мгновенно покрылся холодным потом.
— Это потом пройдет?
— Нет. Это точно так же, как у Блейз. То же самое случилось и с генералом Роузером.
— Ты знал… — горькое чувство огромной потери сменилось гневом. Я встал и угрожающе навис над Марти.
— Я предупреждал, что ты можешь кое-что утратить…
— Но ты тогда говорил о воспоминаниях! И я был согласен остаться без воспоминаний!
— В этом и заключается преимущество одностороннего подключения, Джулиан. При полном контакте я не смог бы солгать, сказав не всю правду. Если бы ты прямо спросил: «Могу ли я потерять способность к подключению?», мне пришлось бы честно тебе ответить. Но, к счастью, ты не спросил.
— Ты же врач, Марти! Ты давал врачебную присягу. Что там идет в самом начале?
— «Не причинять вреда». Но я уже натворил много дел, еще до того, как получил этот клочок бумаги — медицинский диплом. И еще больше я натворил после.
— Наверное, тебе лучше убраться отсюда побыстрее, а то если ты еще начнешь объясняться…
Марти упорно гнул свое:
— Ты же солдат, Джулиан, и мы на войне. Ты пострадал. Но та часть тебя, которую ты утратил — всего лишь часть! — ты потерял ее во имя того, чтобы защитить своих соратников. Ты обеспечил другим надежное прикрытие.
Чтобы не ударить его, я сел на кровать. Я был вне себя от ярости.
— Ты говоришь, как какой-нибудь поганый «боевичок»! «Боевичок», который фанатеет по миру.
— Возможно. Я думаю, ты должен знать, как отвратительно я себя чувствую после этого. Я знаю — я тебя предал, воспользовался твоим доверием.
— Да, а каково мне-то после всего этого, ты подумал? Слушай, почему бы тебе не уйти, а?
— Лучше я останусь и поговорю с тобой.
— Думаю, я и сам как-нибудь с этим совладаю. Иди отсюда, Марти. Тебе еще оперировать не один десяток людей. Пока еще есть хоть какой-нибудь шанс спасти мир.
— Я рад, что ты по-прежнему в это веришь.
— Мне некогда было об этом подумать, но — да, если то, что ты вставил обратно в мою голову про проект «Юпитер» — правда, и если «Молот Господен» действительно существует, то надо что-то делать. И ты делаешь.
— Значит, насчет этого все в порядке?
— Точно так же «в порядке», как если бы я потерял руку. Нормально! Научусь как-нибудь бриться другой рукой.
— Я не хочу оставлять тебя в таком состоянии.
— В каком это «таком» состоянии? Иди, я могу обдумать это и без твоей помощи.
Марти посмотрел на часы.
— Они действительно меня ждут. Я как раз делаю операцию полковнику Оуэнсу.
Я махнул рукой, гоня его прочь.
— Так иди же, делай свою операцию. Все будет нормально.
Марти пристально посмотрел на меня, потом повернулся и ушел, не сказав ни слова.
Я пошарил в нагрудном кармане рубашки. Капсула с ядом все еще была там.
Потом Джефферсон с Камероном пристроились на несколько часов в гостиничном кафе, положив на столик между собой миниатюрную фотокамеру, нацеленную на двери лифта.
Они едва не упустили ее. Когда она наконец вышла, ее шелковистые белокурые волосы были скрыты под черным кудрявым париком. Она оделась в простое неброское платье и наложила на открытые участки кожи темный тональный крем типичного для местных жителей оливкового оттенка. Но ее крепкая, ладная фигура и особая походка остались при ней.
Джефферсон замер на полуслове и осторожно повернул камеру пальцем.
Потом оба с совершенно незаинтересованным видом проводили взглядом женщину, выходившую из лифта.
— Ну, что? — прошептал Камерон.
— Это она! Покрасилась под мексиканку.
Камерон повернул голову — и успел заметить, как любительница маскарада выскользнула наружу через центральный вход.
— Господи боже, ты прав!
Джефферсон взял камеру, поднялся наверх и позвонил Рэю, который вместе с Мендесом руководил здесь делами в отсутствие Марти.
Рэй был в клинике. Он проявил фотоснимки и внимательно изучил изображение.
— Поэтому мы и надели на него наручники, — откликнулся Марта. — Сейчас наш Инграм — очень темная лошадка.
— Он сейчас совсем в другом месте, — предположил Джефферсон. — Я в своей жизни подключался с большим количеством людей, чем все здесь собравшиеся, вместе взятые, и никогда раньше не сталкивался с подобным явлением. Человек не может мысленным усилием отключить разъем от имплантата, но с Инграмом произошло как раз нечто подобное. Он очень сильно поверил в то, что имплантат отключен.
— Значит, у гуманизации есть свои ограничения? — спросил я у Марти. — Процесс действует на всех, кроме законченных психопатов?
— Меня тоже когда-то так называли, — проронила Элли, спокойная и безмятежная, как всегда. — И эти люди были правы. — Она убила своего мужа и детей — облила бензином и подожгла. — Но на меня гуманизация подействовала, и я по-прежнему остаюсь такой, хотя прошло уже много лет. Без этого я просто сошла бы с ума. Вернее, осталась бы сумасшедшей.
— «Психопат» — слишком широкое определение, этим термином обозначают очень много самых разных состояний, — сказал доктор Джефферсон. — Инграм по-своему глубоко моральный человек, хотя неоднократно совершал поступки, которые любой из нас счел бы аморальными и даже вопиюще жестокими.
— Когда я с ним подключался, он отвечал на мое возмущение каким-то странным невозмутимым снисхождением, — заметил я. — В его понимании я — безнадежно пропащий человек, который просто не в состоянии постичь правильность того, что он, Инграм, творил. Это было еще в первый день.
— За следующие пару дней мы его немного поослабили, — сказал Джефферсон. — Мы не спорили с ним, а наоборот, попытались его понять.
— Как можно понять человека, который по чьему-то приказанию изнасиловал женщину, а потом изувечил ее особым образом? Он связал ее, заткнул ей кляпом рот и оставил ее, истекающую кровью, медленно умирать Да разве можно его вообще считать человеком после такого?
— И все же он — человек, — возразил Джефферсон. — И каким бы странным ни было его поведение это человеческое поведение. По-моему, именно это и сбило его с толку — мы воспринимали его не как некого карающего ангела, а просто как тяжелобольного человека, которому мы старались помочь. Он выслушал бы твои проклятия и только посмеялся над ними. Но он не смог вынести искреннего христианского участия и доброжелательности Элли. Или, с другой стороны, моего профессионального отношения к нему как к больному.
— Он не ест и не пьет уже три дня, — вздохнула доктор Орр. — И если бы мы не вводили ему внутривенно питательные растворы, он мог бы уже умереть.
— Недостаток глюкозы, — кивнул я.
— Тебе лучше знать, — Марти помахал рукой перед лицом Инграма — тот даже не моргнул. — Теперь мы должны выяснить, почему это произошло и насколько распространенными могут быть подобные осложнения.
— Вряд ли такое будет случаться часто, — предположил Мендес. — У Инграма это бывало и раньше, причем не раз, и это останется с ним после того, как он вернется оттуда, где сейчас пребывает его сознание. Сначала это было похоже на контакт с каким-то иным разумом или с животным.
— Мне приходилось с таким сталкиваться, — сказал я.
— И тем не менее его мозг напряженно работает, анализирует, — заметил Джефферсон. — Он с самого начала активно изучает нас.
— Он изучает в основном то, насколько много нам известно о подключении, — сказала Элли. — Его совсем не интересовали мы сами, как личности. Но раньше он подключался только ради дела, и очень ненадолго, поэму теперь так жадно впитывал наш опыт подключений.
Джефферсон кивнул.
— У Инграма имеется одна очень живая фантазия, которую породило его воображение, когда он думал о возможностях подключения. Ему хотелось бы подключиться с кем-нибудь и убить его.
— Или ее, — вставила Амелия. — Например, меня или ту несчастную, которую он изнасиловал и зарезал.
— Обычно в этих его фантазиях фигурирует мужчина, — сказала Элли. — Женщин он не считает достойными противниками. У него вообще очень слабо развито половое влечение — когда он насиловал ту женщину, то считал свой пенис просто еще одним оружием.
— Продолжением своей сущности — так же, как все прочее оружие, которым он пользовался, — добавил Джефферсон. — Должен сказать, у этого Инграма тяга к оружию выражена сильнее, чем у любого солдата из тех, с которыми я подключался.
— Бедняжка не знает о своем истинном призвании. У меня есть несколько знакомых ребят, с которыми он бы очень быстро подружился, — заметил я.
— Я в этом и не сомневался, — сказал Марти. — Именно поэтому для нас крайне важно изучить этот случай. Очень многие механики в группах охотников и Убийц отличаются такими же личностными особенностями. И мы должны выяснить, как избежать повторения подобного в будущем.
Вот так номер, нечего сказать!
— Так, значит, ты завтра со мной не поедешь? Останешься здесь?
— Нет, я все равно поеду в Портобелло. С Инграмом будет работать доктор Джефферсон. Посмотрим, сможет ли он вытащить Инграма из этого состояния с по мощью своих лекарств и психотерапии.
— Не знаю, стоит ли желать вам удачи. Лично я пред, почел бы, чтобы он остался таким, как есть, — может это была просто игра моего воображения, но мне показалось, что при этих словах на лице Инграма промелькнула легкая тень гримасы. Может, лучше было бы, чтобы в Портобелло поехал один Марти, а я задержался здесь и вывел этого ублюдка из кататонии своими способами?
* * *
Джулиан и Марти всего на несколько минут разминулись в аэропорту Гвадалахары с женщиной, которая прилетела, чтобы убить Амелию. Они уже летели на военном самолете к Портобелло, когда она взяла такси и отправилась в гостиницу, расположенную как раз напротив клиники — на другой стороне улицы. Так получилось, что в той же гостинице остановились доктор Джефферсон и двое из Двадцати — Элли и старый солдат Камерон.Джефферсон и Камерон вдумчиво поглощали завтрак в кафе при гостинице, когда она зашла туда заказать кофе себе в номер.
Оба непроизвольно повернули головы и посмотрели на нее, как мужчины обычно смотрят на прекрасных женщин, возникающих на пороге комнаты. Но Камерон задержал на ней взгляд немного дольше.
Джефферсон заметил это и рассмеялся, вспомнив похожую сценку из популярной комедии:
— Джим, если ты не перестанешь на нее пялиться, она, наверное, подойдет и подобьет тебе глаз! — Джефферсон и Камерон за это время успели сдружиться, тем более что карьера обоих начиналась в одних и тех же бедных негритянских кварталах Лос-Анджелеса.
Камерон повернулся с озабоченным выражением лица и тихо сказал:
— Зам, она может не просто подбить мне глаз. Скорее, она убьет меня, просто чтобы не терять навыка.
— Что?!
— Уверен, она убила за свою жизнь гораздо больше людей, чем я. У нее особенный снайперский взгляд — на смотрит на всех, словно через оптический прицел.
— Да, она держится, как солдат, — Джефферсон снова взглянул на девицу, потом на Камерона. — Или как определенная разновидность моих пациентов. С обсессивно-компульсивными расстройствами.
— Давай лучше не будем приглашать ее присоединиться к нам…
— Совершенно с тобой согласен.
Но когда они несколькими минутами позже выходили из кафе, то снова наткнулись на эту женщину. Она безуспешно пыталась объясниться с одной из горничных, забитой девчонкой-подростком, которая не особенно хорошо понимала английский. Но Гаврила разбиралась в испанском еще хуже.
Джефферсон решил их выручить.
— Не могу ли я чем-нибудь помочь? — поинтересовался он по-испански.
— Вы ведь американец, да? — спросила Гаврила. — Вы не спросите у нее, не встречала ли она эту женщину? — и показала фотографию Блейз Хардинг.
— Ты поняла, что она от тебя хочет? — спросил он у горничной на испанском.
— Si, claro[16], — девушка развела руками. — Да, я видела эту женщину, она несколько раз заходила в наше кафе пообедать. Но она остановилась не в этой гостинице.
— Девушка говорит, что точно не знает, — перевел Джеферсон. — Ей кажется, что все американские женщины так похожи друг на друга, что не различишь.
— А вам она не встречалась? — спросила Гаврила.
Джефферсон внимательно изучил фотографию.
— Честно говоря, что-то не припомню. Эй, Джим, может, ты посмотришь? — Камерон подошел поближе. — Ты случаем не видел этой женщины?
— Да вроде нет. Знаете, тут столько американцев то приезжают, то уезжают.
— А вы приехали в здешнюю клинику?
— На консультацию, — уже сказав это, Джефферсон понял, что слишком долго раздумывал, прежде чем ответить. — А эта женщина — пациентка клиники?
— Не знаю. Я знаю только, что она здесь.
— А зачем она вам нужна?
— Я должна задать ей несколько вопросов. Государственная служба, понимаете ли.
— Хорошо, мы будем посматривать — вдруг увидим ее? А вы?
— Франсина Гейне, комната 126. Буду очень благодарна за любую помощь, которую вы сможете оказать.
— Конечно, конечно. — Гаврила ушла. Джефферсон и Камерон проводили ее взглядом. Камерон прошептал: — Интересно, насколько мы увязли в дерьме — по макушку или только по уши?
— Мы должны ее сфотографировать и послать снимок генералу Марти, — сказал Джефферсон. — Если Блейз разыскивают армейские, то генерал, наверное, мог бы это уладить.
— Но ты ведь не думаешь, что эта мадам — из армии. — А ты?
Камерон на мгновение задумался.
— Даже не знаю. Когда она глянула на тебя, а потом, на меня, то сперва посмотрела в центр корпуса, а потом между глаз. Посмотрела, будто прицеливаясь. Я не решился бы делать при ней никаких резких движений.
— Если она из армии, то служит в группе охотников и убийц.
— Когда я служил в армии, у нас не было такого разделения по профилям. Но я разбираюсь в таких штуках, и можешь мне поверить — она убила немало людей на своем веку.
— Инграм в юбке?
— Она даже опаснее Инграма. Тот, по крайней мере, и выглядит соответственно. А она выглядит, как…
— Это точно… — Джефферсон посмотрел на двери лифта, который она только что почтила своим присутствием, и покачал головой. — Давай ее сфотографируем и отнесем снимок в клинику, покажем Мендесу, когда он вернется. — Мендес уехал в Мехико, добывать разное сырье для нанофора. — Там какая-то сумасшедшая дамочка вламывалась в Дом Бартоломью.
— Эта совсем не похожа на ту стерву, — сказал Камерон. — Ты была некрасивая, со взбитыми рыжими кудряшками.
На самом деле Гаврила тогда надевала парик и маску из пластикожи.
* * *
Мы проникли в Здание 31 — Генеральный Штаб — без особого труда. По сведениям здешнего компьютера Марти значился как бригадный генерал, который большую часть своей служебной карьеры посвятил научной работе. А я был в некотором смысле самим собой.И все же я был уже другим человеком. Я никак не ощущал того что мою память изменили, но если бы меня подключили вместе с моей прежней боевой группой (а это должны были сделать из соображении безопасности, но почему-то не сделали — нам просто повезло) — они бы сразу заметили, что со мной что-то не так. Я стал слишком здоровым. Вся группа знала о моих проблемах, все они мне сочувствовали и помогали с этим справляться — так, что я даже не могу описать это словами. Они помогали мне проживать один день за другим. И они мгновенно заметили бы, что я переменился — это все равно как если бы ваш старый друг, который всю жизнь прихрамывал на одну ногу, вдруг стал ходить нормально.
У лейтенанта Ньютона Трумэна, которому поручили подыскать для меня подходящую работу, была необычная судьба. Он начал службу в армии механиком, но постепенно у Трумэна выработалась своеобразная аллергия на подключения: в подключении у него начинала дико болеть голова, так что ни ему самому не было в этом никакого удовольствия, ни тем, кто подключался вместе с ним. Я задумался было, почему его перевели на службу в Генеральный Штаб, вместо того чтобы просто демобилизовать из армии? Но, очевидно, для него самого это было такой же загадкой. Его прикомандировали к Генеральному Штабу всего несколько недель назад. Как потом оказалось, перевод сюда Трумэна был частью всеобщего плана. И большой ошибкой.
При Генеральном Штабе числились в основном высокопоставленные военные: восемь генералов, двенадцать полковников, двадцать майоров и двадцать четыре лейтенанта. У всех этих шестидесяти четырех офицеров были в подчинении всего пятьдесят солдат и нижних чинов, из которых десятеро были в группе охраны и как бы выпадали из цепочки субординации, кроме тех случаев, когда происходило какое-нибудь ЧП.
У меня сохранились весьма смутные и расплывчатые воспоминания о тех четырех днях, когда еще не восстановилась моя настоящая личность. Меня определили на несложную, но трудоемкую работу. Я должен был проверять компьютерные сводки о распределении ресурсов — сколько яиц или патронов и куда нужно отправить. Как ни странно, ни одной ошибки я не обнаружил.
Среди прочих необременительных обязанностей, которые я выполнял в это время, была одна, для которой как выяснилось, все остальные мои занятия были лишь прикрытием. Я регулярно заполнял графу «текущий отчет охраны» в общем бланке текущих отчетов. Каждый час я подключался к механикам охраны и запрашивал «текущий отчет» — «ТО». У меня был специальный бланк с разграфленными клеточками, одну из которых я и отмечал каждый час — ту, которая соответствовала содержанию «текущего отчета». Пока мне приходилось отмечать только клеточку «ничего не случилось».
Это была типичная никому не нужная бюрократическая процедура — если бы что-то действительно случилось, на панели передо мной сразу вспыхнула бы красная лампочка, указывая, что я должен немедленно подключиться к механикам охраны. Вот тогда и надо было бы заполнять этот бланк.
Но мне даже в голову не приходило, зачем на самом деле нужны эти ежечасные подключения: для того, чтобы все время сверять личности механиков, управляющих охранными солдатиками.
Я сидел там уже четвертый день, до очередной сверки оставалось около минуты, и тут вдруг у меня на панели замигала красная лампочка. Сердце мое забилось чаше. Я подключился к охране.
И оказалось, что это вовсе не сержант Сайке, как обычно. Это была Карин и еще четверо из моей прежней группы.
«Что за черт?» Карин послала мне мгновенный мысленный образ: «Доверься нам! Тебе подправили память, чтобы мы могли тайком пробраться сюда, как в Троянском коне», — а потом она передала мне в общих чертах весь наш план и то, чем должен был закончиться проект «Юпитер».
Я впал в странное оцепенение, осознавая то, что только что узнал, и, как всегда, отметил клеточку «ничего не случилось».
Неудивительно, что я так растерялся. Запищал видеофон, я поднял трубку.
Это был Марти, в зеленом больничном костюме, с самым обычным выражением лица.
— Ты мне нужен, я должен сделать тебе небольшую операцию на мозге, в четырнадцать ноль-ноль. Сможешь прийти сюда и подготовиться, когда сдашь дежурство?
— Лучше было бы сделать это, когда у меня выходной на весь день.
Это был не просто бескровный удар — он был тихим и совершенно незаметным. Связь между механиком и его или ее солдатиком — это всего лишь поток электронных импульсов, и есть специальные предохранительные механизмы, позволяющие мгновенно оборвать эту связь. После бойни в Портобелло, когда все механики вышли из строя, понадобилось всего несколько минут на то, чтобы переключить на их солдатиков другую группу, которая находилась в совершенно другом месте, в нескольких сотнях или даже тысячах миль от Портобелло. Реальный предел был три с половиной тысячи миль, на более дальних расстояниях скорость света становилась ограничивающим фактором, вызывая задержки в передаче импульсов.
Марти подстроил все так, что всех пятерых механиков из группы охраны Генерального Штаба одновременно отключили от управления солдатиками, и сразу же контроль за машинами был переключен на пятерых механиков из прежней группы Джулиана. А сам Джулиан оказался единственным человеком во всем Генеральном Штабе, который это заметил.
Самое большое проявление агрессии, к которому им пришлось прибегнуть, состояло в том, что пятерым охранникам-«бутсам» передали приказ якобы от начальника охраны, капитана Перри, немедленно всем явиться в комнату номер 2-Г на прививки. Они пришли и расселись по местам, а потом появилась симпатичная медсестра и сделала каждому укол. После которого они почти сразу заснули.
Комнаты с 1-Г по 6-Г относились к госпитальному отделению, и работа там скоро должна была закипеть вовсю.
Во-первых, Марти и Меган Орр должны были сделать всем операции по вживлению имплантатов. Единственного внепланового пациента — лейтенанта с острым бронхитом — сразу же перевели в базовый госпиталь, как только поступил приказ об изоляции Здания 31. Врачу, который обычно приходил сюда каждое утро, тоже отменили допуск в Здание.
Зато здесь появилось два новых доктора — в тот же день, утром которого произошла подмена охранной группы. Это были Таня Сиджвик и Чарльз Дайер из Панамы, бригада врачей, у которых операции проходили успешно в девяноста восьми процентах случаев. Их заинтриговал неожиданный приказ явиться в Портобелло, но оба с радостью ему подчинились, рассчитывая на небольшой отпуск — в Панаме у них был очень загруженный рабочий график, приходилось делать по десять-двенадцать операций в день, а это слишком много, чтобы потом еще и как следует отдыхать.
Как только Таня с Чарльзом обустроились в своих новых апартаментах, они пошли в госпитальное отделение узнать, что там происходит. Марти расположил обоих на удобных кроватях и сказал, что им необходимо подключиться с пациентом. А потом он подключил их с Двадцатью, и Таня с Чарльзом сразу поняли, какого рода отпуск им предстоит.
Но всего через несколько минут глубокого контакта в подключении с Двадцатью оба врача искренне приняли их сторону — Таня и Чарльз оказались даже более заинтересованными в успехе плана, чем многие из тех, кто этот план создавал. Это упростило задачу, поскольку Сиджвик и Дайера не обязательно было гуманизировать для того, чтобы они гармонично вписались в команду.
Им предстояло обработать шестьдесят четыре человека, и только у двадцати восьми из них уже были имплантаты, причем всего у двух генералов из восьми. Имплантаты были также у двадцати солдат и сержантов.
Первым делом надо было разместить тех, у кого уже были имплантаты, в кроватях и подключить с Двадцатью. Пятнадцать дополнительных кроватей перенесли в госпитальное крыло из общежития для одиноких офицеров. Таким образом, в госпитале было теперь сорок мест. Оставшимся девяти решили провести устройства для подключения прямо в их личные комнаты.
А Марти и Меган Орр первым делом должны были восстановить память Джулиана. Или, по крайней мере, попытаться это сделать.
Эта операция была совсем несложной. Как только Джулиан попадал на операционный стол, вся дальнейшая процедура должны была пройти автоматически и завершиться за каких-нибудь сорок пять минут. Операция была совершенно безопасной для физического и душевного здоровья пациента. Джулиан все это знал.
Он не знал лишь того, что эта процедура бывает успешной только в семидесяти пяти процентах случаев. А у одного пациента из четырех воспоминания восстанавливаются не полностью.
Джулиан лег на операционный стол, и сознание его померкло.
* * *
Я проснулся после операции посвежевшим, в прекрасном расположении духа. Я вспомнил, каким расплывчатым и нечетким казалось мне окружающее последние четыре дня, вспомнил и все те подробности, которые были изъяты из моей памяти. Странно, наверное, так радоваться, вспомнив о попытке самоубийства и неминуемой катастрофе, угрожающей всему миру, — но в моем случае это были реальные причины, объяснявшие душевную тревогу, которая последнее время не давала мне покоя.Я сидел на краю койки, смотрел на глупое расписание Нормана Роквела — когда и кто из солдат отчитывался о дежурстве, и лихорадочно все вспоминал. Тут вошел Марти мрачнее тучи.
— Что-то не так? — спросил я.
Марти кивнул. Не говоря ни слова, он достал из черной коробочки у кровати два разъема для подключения и протянул один мне.
Мы подключились, я полностью открылся — и ничего не почувствовал. Я проверил разъем — тот был цел и невредим.
— У тебя что-то испортилось?
— Нет. И мой имплантат в полном порядке, — Марти отсоединил свой разъем и уложил его обратно в ящичек, потом — мой.
— Тогда в чем дело?
— Иногда люди после такой операции, как у тебя, навсегда утрачивают изъятые воспоминания…
— Но я снова все помню! Абсолютно все!
— …А иногда они утрачивают способность к подключению.
Я мгновенно покрылся холодным потом.
— Это потом пройдет?
— Нет. Это точно так же, как у Блейз. То же самое случилось и с генералом Роузером.
— Ты знал… — горькое чувство огромной потери сменилось гневом. Я встал и угрожающе навис над Марти.
— Я предупреждал, что ты можешь кое-что утратить…
— Но ты тогда говорил о воспоминаниях! И я был согласен остаться без воспоминаний!
— В этом и заключается преимущество одностороннего подключения, Джулиан. При полном контакте я не смог бы солгать, сказав не всю правду. Если бы ты прямо спросил: «Могу ли я потерять способность к подключению?», мне пришлось бы честно тебе ответить. Но, к счастью, ты не спросил.
— Ты же врач, Марти! Ты давал врачебную присягу. Что там идет в самом начале?
— «Не причинять вреда». Но я уже натворил много дел, еще до того, как получил этот клочок бумаги — медицинский диплом. И еще больше я натворил после.
— Наверное, тебе лучше убраться отсюда побыстрее, а то если ты еще начнешь объясняться…
Марти упорно гнул свое:
— Ты же солдат, Джулиан, и мы на войне. Ты пострадал. Но та часть тебя, которую ты утратил — всего лишь часть! — ты потерял ее во имя того, чтобы защитить своих соратников. Ты обеспечил другим надежное прикрытие.
Чтобы не ударить его, я сел на кровать. Я был вне себя от ярости.
— Ты говоришь, как какой-нибудь поганый «боевичок»! «Боевичок», который фанатеет по миру.
— Возможно. Я думаю, ты должен знать, как отвратительно я себя чувствую после этого. Я знаю — я тебя предал, воспользовался твоим доверием.
— Да, а каково мне-то после всего этого, ты подумал? Слушай, почему бы тебе не уйти, а?
— Лучше я останусь и поговорю с тобой.
— Думаю, я и сам как-нибудь с этим совладаю. Иди отсюда, Марти. Тебе еще оперировать не один десяток людей. Пока еще есть хоть какой-нибудь шанс спасти мир.
— Я рад, что ты по-прежнему в это веришь.
— Мне некогда было об этом подумать, но — да, если то, что ты вставил обратно в мою голову про проект «Юпитер» — правда, и если «Молот Господен» действительно существует, то надо что-то делать. И ты делаешь.
— Значит, насчет этого все в порядке?
— Точно так же «в порядке», как если бы я потерял руку. Нормально! Научусь как-нибудь бриться другой рукой.
— Я не хочу оставлять тебя в таком состоянии.
— В каком это «таком» состоянии? Иди, я могу обдумать это и без твоей помощи.
Марти посмотрел на часы.
— Они действительно меня ждут. Я как раз делаю операцию полковнику Оуэнсу.
Я махнул рукой, гоня его прочь.
— Так иди же, делай свою операцию. Все будет нормально.
Марти пристально посмотрел на меня, потом повернулся и ушел, не сказав ни слова.
Я пошарил в нагрудном кармане рубашки. Капсула с ядом все еще была там.
* * *
А в Гвадалахаре этим же утром Джефферсон предупредил Блейз, что ей надо скрыться. С этим не должно было возникнуть никаких проблем: Амелия нашла квартирку в нескольких кварталах от клиники и засела там с Элли Морган, разрабатывая разные версии статьи, которая должна была предупредить мир о надвигающейся вселенской катастрофе из-за проекта «Юпитер».Потом Джефферсон с Камероном пристроились на несколько часов в гостиничном кафе, положив на столик между собой миниатюрную фотокамеру, нацеленную на двери лифта.
Они едва не упустили ее. Когда она наконец вышла, ее шелковистые белокурые волосы были скрыты под черным кудрявым париком. Она оделась в простое неброское платье и наложила на открытые участки кожи темный тональный крем типичного для местных жителей оливкового оттенка. Но ее крепкая, ладная фигура и особая походка остались при ней.
Джефферсон замер на полуслове и осторожно повернул камеру пальцем.
Потом оба с совершенно незаинтересованным видом проводили взглядом женщину, выходившую из лифта.
— Ну, что? — прошептал Камерон.
— Это она! Покрасилась под мексиканку.
Камерон повернул голову — и успел заметить, как любительница маскарада выскользнула наружу через центральный вход.
— Господи боже, ты прав!
Джефферсон взял камеру, поднялся наверх и позвонил Рэю, который вместе с Мендесом руководил здесь делами в отсутствие Марти.
Рэй был в клинике. Он проявил фотоснимки и внимательно изучил изображение.