Иванова Юлия. Дремучие двери

каретой, поданной отбывающей на бал Золушке. И когда она, откинувшись на
сиденье и всем видом показывая Павлину, что для нее такие балы и кареты -
дело привычное, понесется по знакомым до малейшей подворотни улочкам их
городка в дурманяще-душистом сигаретном тумане, и Павлин, крутя баранку,
будет то ли нечаянно, то ли нарочно касаться ее плеча, Яна окажется в
каком-то ином временно-пространственном измерении, где до завода можно
добраться за какие-нибудь четверть часа, просто полулежа в тепле на
сиденье, обгоняя продирающихся сквозь промозглый день и лужи прохожих.
Иоанна ловит себя на том, что ей это измерение нравится. Боже, неужели
она такая дешевка? Она презирает себя, но ей нравится ехать в машине этого
пижона, вдыхать запах пижонских сигарет и чувствовать прикосновение рыжего
замшевого рукава пижонской куртки. Спустя годы она будет стоять в
комиссионном на Октябрьской перед вывешенной для продажи антикварной
люстрой в немыслимую четырехзначную сумму /смехотворно низкую, как потом
окажется/, золоченой бронзы, всю в подсвечниках, металлических цветах и
хрусталинах, старинных, казалось, вобравших в себя всю игру зимнего
погожего утра и сумеречную тайну горевших когда-то на ней свечей. Она
понимала, что люстра слишком громоздка для их трехметрового потолка в
двадцатиметровой столовой, но ничего не могла с собой поделать. И знакомая
продавщица-искусительница отлично это знала, одновременно соблазняющая и
презирающая падших, паря над посетителями с их страстишками, как крупье
казино над игорным столом. Господи, зачем мне это? - тоскливо будет думать
она, а продавщица уже будет выписывать чек с продлением, чтоб раздобыла
денег, и со снисходительно - брезгливой улыбкой спрячет протянутую Яной
пятидесятирублевку.
Потом Яна бросится звонить, клянчить, метаться на машине в сберкассу и
по знакомым, чувствуя себя втянутой потусторонними мистическими силами в
какую-то идиотскую унизительную игру, выбраться из которой у нее нет ни
сил, ни желания. Потому что она желала эту совершенно не нужную ей люстру,
и при одной мысли, что ее может купить кто-то другой, пересыхало во рту и
колотилось сердце. И когда, наконец, добыв нужную сумму и оплатив чек,
посрамив тоже жаждущих люстры "лиц кавказской национальности", чающих, чтоб
у ее машины по пути в магазин отвалилось колесо или мало ли что, она втащит
с помощью какого-то бородача упакованную драгоценность в машину. Бородач
попросит его подвезти. Яна будет бояться, что он ее по дороге пристукнет с
целью овладения люстрой, потому что действительно может отвалиться колесо.
/Боялась она не за себя, а за проклятую люстру/. Потом она с риском для
жизни призвала вечно пьяного монтера и помогала ее вешать, и одна из
тяжеленных старинных хрусталин, сорвавшись, едва не пробила ей голову.
Потом она будет несколько дней любоваться покупкой, но начнет
"кричать" кое-какая несоответствующая люстре мебель, придется что-то
переставлять, что-то менять, вновь бегать по антикварным за красным деревом
и карелкой, влезать в долги и завидовать обладателям четырех-пяти метровых
потолков. Потом, наконец, интерьер более-менее утрясется, и Иоанна,
ухлопавшая уйму времени и денег, материально и духовно разоренная вдрызг,
обнаружит, что вспоминает о проклятой люстре лишь когда ахнет какой-либо
гость или пора вытирать пыль.
Она еще не ведает, во что ей обойдется Денис Градов и сколько нулей в
пришпиленном к его рыжей куртке ценнике. Пока ей просто нравится то, что
никак не должно нравиться.
В ее спортивно-журналистской юности мальчикам места не было. Она,
сколько себя помнит, вечно что-то придумывала, записывала, организовывала,
выпускала, соревновалась. Измерялась та жизнь секундами, планками,
оценками, похвальными грамотами и газетными номерами. Она, конечно, знала,
что, возможно, когда - нибудь выйдет замуж и будет иметь детей, но мысль о
щах, стирке, пеленках, а именно такие ассоциации вызывала у нее семейная
жизнь - восторга не вызывала, равно как и перспектива номенклатурной
карьеры. Она грезила о личном совершенствовании, физическом и духовном, о
все выше и выше поднятой планке, о служении Высокому, Светлому и Доброму,
чего она не видела на земле, но всем сердцем жаждала, чтоб это было. В
смутных своих мечтах она видела себя, строгую, одинокую и подтянутую,
получающую какую-то высшую награду за какую-то свою потрясающую книгу. Тут
же отдающую все деньги на борьбу против рака и под гром аплодисментов
возвращающуюся в их с мамой комнату, чтобы написать что-либо еще более
великое и нужное. Некоторые это называют "мессианской идеей". Она
"чувствовала в груди своей силы необъятные", очень жалела "лишнего"
Печорина, Рудина, Базарова и мечтала, чтобы "не жег позор за подленькое и
мелочное прошлое".
В мире, откуда пришел Денис, воспринимать что-либо серьезно считалось
"моветоном". Книгу Островского уместно было вспоминать, лишь когда с кем-то
приключалась неприятность. Это называлось "Артем устроился в депо" или "Не
удалось Артему устроиться в депо". Кстати, так же неприличным считалось
среди российской элиты эпохи Тургенева говорить о духовном и возвышенном.
"Аркадий, друг мой, не говори красиво". Она тоже старалась "не говорить
красиво", она хотела достойно "быть". Но лучшие слова были опошлены и
затасканы то ли сдуру, то ли целенаправленно, а других она не знала. Потому
и было ей так трудно оживлять своих джиннов, хоть и считалась она
специалистом по проблемам общественным и духовно-нравственным. И презрение
к материальным благам было в ее глазах необходимым атрибутом всякой
достойной жизни, и если она еще не спала на гвоздях, то просто потому, что
не знала, как их вбить в пружинный матрац.
- Завод как завод, клуб как клуб, массы как массы, - пожмет Павлин
несколько разочарованно рыжими замшевыми плечами, подытоживая впечатление
от "Маяка", - Все зависит от сценария. Должна быть нетленка. Чтоб худсовет
принял на ура. Они обожают нетленки. Дерзнешь?
- Я?!
Павлин уморительной своей гримасой передразнит ее испуг.
- Пиши себе рассказ, только всю дорогу держи перед глазами
изображение.
Помнишь?
- Кавказ подо мною, один в вышине... - тут тебе и орел парит, и
потоков рожденье, и обвалов движенье, и тучи, и утесы, мох тощий, кустарник
сухой...
- "А там уже рожи, зеленые сени, где птицы щебечут, где скачут олени",
- подхватывает Яна, - До чего здорово!
- А еще ниже - люди, овцы, Терек играет и воет... Хоть сейчас бери и
снимай.
- Ну и получится пособие по географии, - хмыкнет Яна, - Закон
вертикальной зональности.
- Вот ты и напиши текст, чтоб было не пособие, а трагедия
свободолюбивой одинокой души в тисках самодержавия. Чтоб не хуже Пушкина.
"Вотще! Нет ни пищи ему, ни отрады, теснят его грозно немые
громады..."
А? Тогда и худсовет примет, и договор заключат, и аванс дадут.
Павлин называет астрономическую по ее понятиям сумму, мгновенно
ставящую ее творчество в один ряд с его экзотическим оперением,
персональным "Москвичом" и всем тем развращенным беспринципным миром,
откуда он залетел в их края.
Яна скажет, разумеется, что не в деньгах счастье. Что человек не может
писать, как Пушкин, если он при этом думает о гонораре. Хоть "рукопись и
можно продать." Что так понравившийся Павлину своей убедительностью эпизод
встречи Стрельченко с американским миллионером, у которого жизнь отравлена
мыслью, что любовь подчиненных, детей, молодой жены прямо пропорциональна
его счету в банке, что эпизод этот потому и убедителен, что ей вместе со
Стрельченко было искренне жаль этого мистера, не доверяющего даже самым
близким. Потому что чем больше капитал, тем уязвимее его обладатель, и у
окружающих больше соблазна чего-нибудь подсыпать в его бокал виски с
содовой. Чем выше поднимаешься, тем сильней одиночество и пустота вокруг.
Это тоже закон вертикальной зональности, в это Яна верит вместе со
Стрельченко. Как верит, что нельзя писать одно, а думать другое. Безбожно.
Она так и скажет "безбожно", и Павлин глянет на нее с любопытством.
Скажет, что, в общем-то, согласен с такой постановкой вопроса, хоть на
проклятом Западе и нет такой уж пропасти между богатыми и бедными, что
Маркс ошибался, когда писал о неизбежно возрастающих там классовых
противоречиях и надеялся на мировую революцию. Он не учел, что монополиям
придется делиться своими сверхприбылями с населением, в том числе с рабочим
классом, ибо если все будут нищими и никто у этих монополий ничего покупать
не будет, откуда взяться сверхприбылям?
"Москвич" уже давно стоит у дверей редакции, стоят ее неотложные дела,
во дворе темным-темно, а она все слушает байки Павлина о сладкой жизни
пролетариата на разлагающемся Западе. И когда позволяет себе усомниться, он
сообщает, что жил там несколько лет, что отец у него дипломат, что учился
он в капиталистической школе и своими глазами убедился, как они там
загнивают. Но что Жанна все равно молодец и пропаганду делать умеет, и бить
их туда, где действительно рвется, а если уж она такая идейная и не хочет
думать об авансе, пусть думает хоть о Папе Римском, лишь бы получилась
устраивающая худсовет нетленка. И если она согласна рискнуть, ей дается
неделя - это крайний срок, чтоб успеть втиснуться в план. Ну, а не выйдет -
придется ему снимать предложенную студией муру. Но это уже его проблемы.
Ангел-Хранитель, как и спустя много лет в магазине на Октябрьской,
шепчет ей, что надо бежать, но она смотрит на ценник со многими нулями,
приколотый к рыжей куртке залетного Павлина с его гонорарами, заграницами,
папой-дипломатом и несогласием с Марксом, с его "Москвичом", из которого
так не хочется вылезать. Смотрит на его юное лицо с непробиваемо -
самоуверенной улыбкой конькобежца с плаката, что висит в их спортзале:
"Уступи дорожку!". Несущегося мимо прочего человечества.
- Беги! - повторяет Ангел-Хранитель. Но она уже протягивает руку за
чеком.
Денис. Солнечный день.
- Ладно, я попробую.
Павлин сует ей бумажку с номером своего телефона /если будут вопросы/,
ахает, взглянув на часы. Ему вечером должен некто звонить. Не иначе,
Николай Крючков или Грета Гарбо. Яна презирает себя за унизительно-ревнивое
чувство к этому "некто". Она уже забыла, как тяжело болела когда-то
Люськой. Она еще обманывает себя, весело описывая сгорающей от любопытства
редакции и их посещение буфета, и поездку на "Маяк", и про худсовет, и про
папу-дипломата, посмеивается, шутит, иронизирует, с ужасом чувствуя, что
чем яростнее перед ними высмеивает сегодняшний день, тем более от них
отдаляется. Что-то рухнуло, она уже безнадежно не с ними, а несется по
шоссе в Денисовом "Москвиче", видит его уверенно лежащую на руле руку, чуть
высокомерную полуулыбку уголком рта и уголком обращенного к ней глаза.
- "Уступи дорожку!"
Денис - солнечный день.
Иоанна отправится в библиотеку и, к счастью, в читалке окажется
сборник сценариев итальянского кино, который она проглотит, как голодный
пес кусок колбасы - останется лишь ощущение чего-то неправдоподобно
вкусного, и... еще больший голод. По этим фильмам, которые вдруг до смерти
захочется поглядеть, по отточенным диалогам, таким живым персонажам и этому
самому "есть, что снимать".
Значит, вот они какие, сценарии... Ее очерк, само собой, никуда не
годился. Но ни на секунду не мелькнет у нее мысль заказать разговор с
Москвой и выложить какую-либо уважительную причину вроде срочного
редакционного задания или свалившей с ног внезапной хвори.
Надо написать для Дениса Градова нетленку, вот и все. Там должны быть
характеры, диалоги и "что снимать". Кто знает, что более питало эту ее
наглость - желание облагодетельствовать Павлина или утереть ему нос?
Отторжение "чужака" или влюбленность в него? Так или иначе, коктейль из
этих весьма противоречивых эмоций породит вдохновение и, получив от газеты
негласный недельный отпуск, она будет мотаться по реденькому предзимнему
лесу, хлюпать ботами, вязнуть в месиве размокших тропинок, и будет идти
необыкновенно белый снег. Огромные тяжелые хлопья. Хрупкая немыслимая
белизна, исчезающая, едва коснувшись земли. То тут, то там призрачные
островки белизны, мгновенно впитывающие, как промокашка, чавкающая хлябь, и
тут же сами становящиеся такой же хлябью. Жадной ненасытной
поглотительницей белизны.
И с орешника будут срываться прямо за шиворот ледяные капли, будет
бешено рваться куда-то из собственных корней ива, и вода в пруду будет
мелко покорно дрожать в предчувствии долгого мертвого сна.
И она будет, подобно снегу, в который раз касаться белизной земли,
превращаясь в ненасытную хлябь - свою противоположность. И рваться из самой
себя, подобно иве, и передастся ей нервная дрожь ожидающего таинства пруда.
Она будет бегать кругами по тропинкам осеннего леска и плести, ткать для
Дениса Градова совсем другую историю. Пока не побегут по осенней хляби
белые бумажные змеи телеграфа, опутают и утащут снова в просмотровый зал
экзистенционального времени.

ПРЕДДВЕРИЕ 12

"Мирный период развития революции кончился. Настал новый период,
период острых конфликтов, стычек, столкновений. ... теперь одним из условий
перехода власти является победа над контрреволюцией путем восстания". /Из
выступления Иосифа на экстренной конференции петроградской организации
РСДРП/.
"Не исключена возможность, что именно Россия явится страной,
пролагающей ей путь к социализму... Надо откинуть отжившее представление о
том, что только Европа может указать нам путь. Существует марксизм
догматический и марксизм творческий. Я стою на почве последнего".
/Из выступления Иосифа на 6 съезде РСДРПб/

БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА:
1917, март - возвращение из туруханской ссылки в Петроград. Бюро ЦК
РСДРП вводит его в редакцию "Правды". Участие во Всероссийском совещании
Советов, Петроградской общегородской конференции. Речь в защиту
большевистской линии на социалистическую революцию на апрельской
Всероссийской конференции РСДРПб. Выступление на конференции с докладом по
национальному вопросу. Избран членом ЦК партии. Доклад "О национальном
движении и национальных полках". Избран членом центрального исполнительного
комитета 1-м Всероссийским съездом Советов. Ленин на нелегальном положении.
Сталин непосредственно руководит деятельностью ЦК большевистской партии.
"Гигантская мелкобуржуазная волна захлестнула все, подавила
сознательный пролетариат не только своей численностью, но и идейно."
/Свидетель В.Ленин/
"В тот момент я как бы услышал, как жалобно зазвенел трехсотлетний
металл, ударившись о грязную мостовую. Петропавловский собор резал небо
острой иглой. Зарево было кроваво". /Свидетель Шульгин об отречении царя от
престола/
После приезда из ссылки, с середины марта по октябрь 1917 года Сталин
опубликовал в газетах "Правда", "Пролетарий", "Пролетарское дело",
"Солдатская правда", "Рабочий путь", "Рабочий", "Рабочий и солдат" и в
других изданиях более шестидесяти статей и заметок.
1917, 10 октября - участие в заседании ЦК партии. ЦК принимает
резолюцию В.Ленина о вооруженном восстании.
"Настал момент, когда дальнейшее промедление грозит гибелью всему делу
революции. Нужно нынешнее правительство помещиков и капиталистов заменить
новым правительством рабочих и крестьян... Власть должна перейти в руки
советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов". /И.Сталин "Что нам
нужно?" "Рабочий путь", 24 окт. 1917г/
"Октябрьская социалистическая революция разбила капитализм, отняла у
буржуазии средства производства и превратила фабрики, заводы, землю,
железные дороги, банки - в собственность всего народа, в общественную
собственность" /История ВКП(б), краткий курс/.
В связи с "собственностью" я бы привел свидетельство Петра Павленко:
"Сталин рассказывал, как Святой Франциск учил жить без собственности.
Один монах его спросил: "Можно ли мне иметь хотя бы мою Библию?". И он
ответил: "Сегодня у тебя "моя Библия". А завтра ты уже прикажешь: "Принеси-
ка мне мою Библию".
"Совершенно иной, ни с чем в прошлом не сравнимый характер имело
возвышение Сталина. У него как бы нет предыстории. Процесс восхождения
совершался где-то за непроницаемыми политическими кулисами. Серая фигура
неожиданно отделилась в известный момент от кремлевской стены - и мир
впервые узнал Сталина как готового диктатора".
Это недоумевает Лев Троцкий, когда-то ближайший соратник Иосифа по
партии и революции, впоследствии - злейший враг и идеологический противник.
Его свидетельства особенно ценны... "Скажи мне, кто твой друг, и я скажу,
кто ты..."
Или скажи, кто твой враг... Послушай, что говорит враг, и многое
поймешь.
Итак, "весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем..."


ДЕКЛАРАЦИЯ ПРАВ НАРОДОВ РОССИИ:

Октябрьская революция рабочих и крестьян началась под общим знаменем
раскрепощения.
Раскрепощаются КРЕСТЬЯНЕ от власти помещиков, ибо нет больше
помещичьей собственности на землю - она упразднена. Раскрепощаются СОЛДАТЫ
и МАТРОСЫ от власти самодержавных генералов, ибо генералы отныне будут
выборными и сменяемыми. Раскрепощаются РАБОЧИЕ от капризов и произвола
капиталистов, ибо отныне будет установлен контроль рабочих над заводами и
фабриками. Все живое и жизнеспособное раскрепощается от ненавистных оков.
Остаются только НАРОДЫ РОССИИ, терпевшие и терпящие гнет и произвол, к
раскрепощению которых должно быть приступлено немедленно, освобождение
которых должно быть произведено решительно и бесповоротно.
За эпоху царизма народы России систематически натравливались друг на
друга. Результаты такой политики известны: резня и погромы, с одной
стороны, рабство народов - с другой.
Этой позорной политике натравливания нет и не должно быть возврата.
Отныне она должна быть заменена политикой ДОБРОВОЛЬНОГО и ЧЕСТНОГО союза
народов России. /Именем Республики Российской Народный Комиссар по делам
национальностей Иосиф Джугашвили /Сталин/ "Правда", 15 ноября 1917г/
Председатель Совета Народных Комиссаров В.Ульянов /Ленин/
"До основанья, а затем..."
Все началось с этого "затем", когда постепенно разошлись пути детей
революции, схватившихся в смертельной схватке. Пока, наконец, "серая фигура
не отделилась неожиданно от кремлевской стены..."
Злейший враг, в конце концов, окажется на чужбине, где получит
смертельный удар ледорубом по голове. Но пока Троцкий свидетельствует: "Обе
ошибки Сталина крайне знаменательны для него: он не дышал атмосферой
рабочих собраний, не был связан с массой и не доверял ей. Сведения,
которыми он располагал, шли через аппарат. Между тем массы были несравненно
революционнее партии, которая, в свою очередь, была революционнее своих
комитетчиков. Как и в других случаях, Сталин выражал консервативную
тенденцию аппарата, а не динамическую силу масс."
- Обрати внимание, Негатив, здесь слово "аппарат" повторяется дважды,
а Иосиф обвиняется в неверии в массы. Это очень важно для нашего анализа.
"Сталин был, вообще говоря, склонен преуменьшать готовность рабочих и
солдат к борьбе: по отношению к массам он всегда был недоверчив. Но где бы
борьба ни завязывалась, на площади ли Тифлиса, в бакинской ли тюрьме или на
улицах Петрограда, он всегда стремился придать ей как можно более острый
характер".
- Заметь, опять о "недоверии к массам"... И об умении всегда
использовать в нужном направлении неожиданную конфликтную ситуацию.
"В период реакции после июльского движения роль Сталина значительно
возрастает. Партия наполовину ушла в подполье. Удельный вес аппарата
соответственно вырос. Внутри аппарата автоматически выросла значимость
Сталина. Этот закон проходит неизменно через всю его политическую
биографию, как бы составляя его основную пружину".
- Видишь, уже "закон"! Далее свидетель цитирует слова Иосифа на
июльской конференции:
"Дело не в учреждениях, а в том, политику какого класса проводит это
учреждение".
- Заметь, и аппарат, и революционная ситуация, и учреждения для Иосифа
- лишь средства. К чему?..
Через несколько страниц своей так и незаконченной книги о Сталине
свидетель уже сам делает вывод: "Было бы ошибочно думать, что он с самого
начала имел законченный замысел борьбы за личное господство. Понадобились
исключительные исторические обстоятельства, чтобы придать его амбиции
неожиданные для него самого масштабы. Но в одном он оставался неизменно
верен себе: попирая все другие соображения, он насиловал каждую конкретную
ситуацию для упрочения своей позиции за счет других. Шаг за шагом, камень
за камнем, терпеливо, без увлечений, но и без пощады!"


БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА:
1917, 16 окт. Выступление на расширенном заседании ЦК с критикой
позиций Каменева и Зиновьева по вопросу о вооруженном восстании. 24 окт. -
доклад о политическом положении на заседании большевистской фракции 2
Всероссийского съезда Советов.
24-25 окт. По некоторым свидетельствам обеспечивает безопасность
Ленина во время Вооруженного восстания. Руководство вместе с В.Лениным
съездом. Избран членом ВЦИК и утвержден народным комиссаром по делам
национальностей. Пишет "Декларацию прав народов России", речь на съезде
финляндской социал-демократической рабочей партии в Гельсингфорсе,
выступает на заседании Военно-революционного комитета по вопросу о закрытии
контрреволюционных газет. Выступление на заседании Совнаркома о политике
социалистического государства в области финансов и экономики. Составление
совместно с Лениным программы переговоров о мире. Подписание Декрета об
аресте вождей гражданской войны, выступивших против революции. Доклады о
положении на Украине, в Белоруссии, Оренбурге, Уральском округе, Туркестане
и на Кавказе. Участие в заседании Всероссийской коллегии по организации и
формированию Красной Армии.


СЛОВО АХА в ЗАЩИТУ ИОСИФА:

"Без воли Божией ни волоса не упадет с головы..."
Господь срубил прежний строй, как бесплодную смоковницу, попустив
свершиться Октябрьскому перевороту. "Поединок" Куприна, "Бурса"
Помяловского, нравственное отчаяние Толстого... Да что там, откройте любое
более-менее значительное произведение той поры. Все обличали прогнившее
болото тогдашней действительности. Разве она не губила души? Разве не
нарушала Замысел? Катарсис - это для Нехлюдова, а для Катюши Масловой?..
Простой народ Сам Господь называет "овцами", нуждающимися в "добром
пастыре", отнюдь не желая обидеть. И только "жатвой Господней" может
православный изменять значимость той или иной эпохи, а не фарисейской
вывеской.
Читая в ссылке работу П.Когана "Очерки по истории западноевропейских
литератур", Иосиф подчеркивает фразу из Руссо:
"И я не рассуждаю о Нем. Для Бога БОЛЕЕ ОСКОРБИТЕЛЬНО, если
неправильно судят о Нем, чем если вовсе о Нем не думают".
Да и для всех ли Нехлюдовых - катарсис? Или в большинстве все же были
неприемлемые для неба, теплохладные православные? Чтобы примириться с
собственной совестью, приходилось рвать со своей средой и ненавистным
государством, становиться бунтарем или бежать. Мотивами такого бунта-
бегства буквально пронизана русская классическая литература. Бегство или
смерть!
Человек "по образу и подобию" не мог существовать в той "Святой Руси",
не насилуя свою совесть, и не удивительно, что он в отчаянии разрушил тот
мир или способствовал разрушению. Это были поиски Бога "с черного хода" -
не того попустителя зла, которого вольно или невольно исповедывало порой
официальное духовенство, а защитника "униженных и оскорбленных":

Чтобы простил, чтоб заступился,
Чтоб осенил меня крестом
Бог угнетенных, Бог скорбящих,
Бог поколений, предстоящих
Пред этим скудным алтарем!
/Ник. Некрасов/

Не было для больной совести пристанища на Руси, кроме монастырей, но
не всем по силам подвиг монашеский...

Потупя голову, в тоске ломая руки,
Я в воплях изливал души пронзенной муки
И горько повторял, метаясь как больной:
"Что делать буду я? что станется со мной?"

На расспросы родных герой признается, что его мучит ужас перед какой-
то грядущей катастрофой:

И мы погибнем все, коль не успеем вскоре
Обресть убежище, а где? о горе, горе!

"Как узник, из тюрьмы замысливший побег", герой бродит в страхе и
унынии, пока не встречает юношу-монаха с книгой, который спрашивает, что
случилось:

И я в ответ ему:
"Познай мой жребий злобный!
Я осужден на смерть и
позван в суд загробный
- И вот о чем крушусь:
к суду я не готов,
И смерть меня страшит".

"Коль жребий твой таков, - Он возразил,
- и ты так жалок в самом деле,
Чего ж ты ждешь? 3ачем не убежишь отселе?"

С этими словами монах указал перстом куда-то вдаль.

Я оком стал глядеть болезненно-отверстым,
Как от бельма врачом избавленный слепец.
"Я вижу некий свет", - сказал я наконец.
"Иди ж, - он продолжал, - держись сего ты света,
Пусть будет он тебе единственная мечта,
Пока ты тесных врат спасенья не достиг,
Ступай!" - И я бежать пустился в тот же миг.

- Вот и искали этот самый "некий свет" многие в революции...
- Что-то не припомню? кто сочинитель? - проворчал АГ.
- Темнота, Александра Сергеевича не узнал...
- Не может быть, нет такого у Пушкина.
- "Странник", 1835 год, незадолго до смерти. Разве это не Евангельский
"узкий путь спасения"? Подобное и у Некрасова есть, я уже цитировал:

"Одна просторная, дорога - торная. Страстей раба,
По ней громадная, к соблазну жадная идет толпа.
Другая - тесная дорога, честная, по ней идут
Лишь души сильные, любвеобильные, на бой, на. труд..."

- Благими намерениями вымощен ад, - хихикнул АГ. - Приглашаю на пир
богов!
- Не богохульствуй.
- О нет, я просто цитирую Тютчева:

Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые:
Его призвали всеблагие
Как собеседника на пир.

"На пиру богов" - название статьи свидетеля Сергия Булгакова.